Аннотация: Рассказ напечатан в журнале "Эдита" (Германия) НР 78, 2-ой выпуск 2019 года, а также в сетевом литературно-художественном журнале Северного Кипра "Союз" НР 10 (31.07.2015г.), г. Лефкоша/Никосия
Егор
Его звали Егор. Он жил в коробке из-под маминых сапог под диваном. Раньше Тимоха брал его с собой в постель перед сном, но с некоторых пор из Егора посыпалась опилочная труха, и все закончилось.
- Ребёнок не может спать с игрушкой, из которой сыплются, чёрт знает, какие химические реагенты! - говорил возбуждённый папа.
Папа недавно окончил двухнедельные курсы по гражданской обороне с отрывом от производства, и ему всюду чудились реагенты вероятного противника, желающего покуситься на Тимохино счастливое детство. Тимоха так и не понял, что такое учиться с отрывом от производства. Оторвать манжету у рубашки, если нужно перебинтовать палец, это понятно. А вот как оторвать что-то от целого производства? Ведь оно такое большое, на нём трудится сто человек, а, может быть, и целая тысяча! Но папа говорил, что "с отрывом от производства", значит, так оно и было. "Подрасту, пойму", - решил не умничать перед окончанием "детского времени" Тимка... Тем более что нужно узнать, о чём же говорят взрослые, пока он делает вид, будто засыпает.
- Тебя послушать, так ребёнку лучше оловянных солдатиков ничего для игр-то и нет, - это вступала тяжёлая артиллерия в лице мамы. - А ведь мальчику нужен кто-то для души...
- Хорошо, хорошо, - отвечал папа, - а тогда почему ты не зашьёшь этой плюшевой обезьяне руку. Там из подмышки сыплется всякая ерунда, которой ребёнку дышать ни к чему?
- Как же... не зашивала. Да, ты думаешь, что я не видела? Зашивала. И не один раз. Но что ты хочешь, игрушке скоро будет сто лет в обед. Она вся из одних латок уже состоит. Потому и рвётся то и дело.
- Может быть, тогда лучше выбросить и купить что-то новое?
- Нет, нельзя. С Егором ещё моя мама играла. Он помог ей пережить блокаду. Нехорошо получится. Просто запретим Тимофею брать его с собой в постель...
Тимка лежал с закрытыми глазами и всё слышал. Ему представлялась бабушка, выглядевшая маленькой девочкой. Как Танька из подготовительной группы. Было темно, в небе гудели самолёты. Совсем как в фильме "Два бойца", который недавно по телевизору повторяли, не очень поздно, поэтому взрослые досмотреть не дали. Маленькая бабушка держала на коленях Егора, одетого не в обычную матроску, в которой его привык видеть Тима, а в форму офицера. Он будто бы был живой. Егор осторожно гладил своей мягкой рукой девочку по голове и шептал что-то доброе на своём обезьяньем языке.
Ещё немного, и Тимоха начинает понимать, что говорит Егор. Тот шепчет: "Спи, сыночек, спи. Закрывай свои глазки васильковые крепенько. Пусть к тебе сны придут весёлые и красивые... Угомон гулял по земным просторам и к Тимошке нашему в постель забрёл". Тимофею не совсем понятно, почему Егор обращается к нему, а не к маленькой бабушке из далёкого прошлого. Он пытается приподнять голову, но вместо этого засыпает.
Однажды с лица - разве у друзей может быть морда? - Егора оборвалась маленькая бусинка карего глаза и упала под плиту, когда Тимоха пришёл на кухню к завтраку со своим неразлучным товарищем в обнимку. Искали бусинку всей семьёй, даже персидский кот Барс подключился. Искали, но так и не нашли. Потом мама взяла Егора на руки, успокоила Тимоху и открыла свою волшебную шкатулку, где блестели всевозможные иголки, иголочки и иголищи, переливались всеми цветами радуги нитки, намотанные на деревянные катушки и просто на картонные "плечики". Там же лежали разноцветные пуговицы, булавки с красивыми шарообразными головками и ещё какие-то пряжки с маминых платьев.
- Не переживайте, - сказала мама, - сейчас что-нибудь придумаем. Она долго рассматривала разные пуговицы, что-то шептала себе под нос. Потом хохотнула: "А вот это, пожалуй, будет очень пикантно!" и ушла в спальню. Когда мама вернулась к своим "любимым мужикам", то Тимоха разглядел у неё на руках нового Егора. Один глаз у него оставался тем же, что и прежде - маленькой коричневой бусинкой, приклеенной казеиновым клеем ещё до Большой войны. Зато второй сильно увеличился в размерах, приобрёл синеватый оттенок. Это была пуговица от папиной форменной аэрофлотовской рубашки, которую мама пришила взамен утраченного обезьяньего глаза. Егор Тимохе теперь нравился даже больше, чем раньше. Закадычный дружок будто подмигивал мальчику своей сощуренной бусинкой левого глаза, широко распахнув новое голубое око навстречу грядущим приключениям.
В разгар лета папа уехал в длительную командировку на какие-то курсы.
- Век живи, век учись, - сказала мама, собирая его в дорогу, - дураком помрёшь.
Папа на дурака похож совсем не был, и Тимохе стало за него чуточку обидно. Вечно мама что-то такое про отца говорит, а он только смеётся или шутит как-то непонятно, по-взрослому, что ли.
Без папы в доме стало немного грустно. И не только Тимофею. Мама тоже по вечерам смотрела в окно и скучала. Это было видно по её печальным глазам. Тогда Тимоха брал Егора и шёл к маме, гладил её обезьяньей рукой, успокаивал. Они обнимались втроём, им становилось тепло и покойно. Так было лучше и веселей ждать папу.
Как-то вечером мама сказала, что ей нужно на три дня съездить к подруге на юбилей в соседний город, просто "кровь из носу", а иначе та её не простит.
- С тобой побудет тётя Надя, Надежда Никаноровна. Она тебя и покормит, и в сад отведёт. Ты не расстраивайся, Тимоха, время пролетит быстро. Я вернусь, а потом уже и папа приедет. Ты у меня совсем взрослый стал, верно? Не будешь огорчаться очень сильно, правда, же? - так говорила мама, складывая в дорожную сумку разные "неотложные" в дороге вещи.
Тимофей кивнул и уткнулся маме в живот. Ему хотелось плакать, но сдержался. Он же не девчонка какая-то. Три то дня потерпит как-нибудь.
Тимка не очень жаловал Надежду Никаноровну за её строгое к нему отношение и называл мысленно Надеждой Макароновной. Макароны Тимоха тоже не любил. Но ему предстояло пережить три нелёгких дня с этой дородной усатой женщиной из соседней квартиры, и он не показывал виду, что огорчён.
Вначале всё было нормально, а вечером второго дня у парня пропал аппетит. Он сидел за столом и лениво ковырял вилкой рыбную котлету, обложенную отварными рожками. Егор пристроился на коленях и сочувственно смотрел на друга своими умными глазами.
- Вот если бы грушу, банан или яблоко на ужин давали. А эти рожки кого угодно с ума сведут... - проворчал "звериным басом" Тимофей, имитирую речь обезьяны.
Макароновна схватила Егора и совсем невежливо отшвырнула в угол.
- Ну, вот что, Тимофей, хватит с игрушкой разговаривать. Ешь уже, а то маме пожалуюсь!
Тимоха едва не задохнулся от подобной несправедливости, адресованной другу. Он схватил Егора и выскочил на улицу, в чём был. Ноги сами несли его в подвал соседнего дома, где старшие ребята обычно играли в войну. Там у них был штаб. Но сейчас лето, почти все школьники разъехались, кто в лагерь, кто на дачу и, стало быть, никто не помешает Тимохе укрыться здесь вместе с другом.
- Как бы извернуться на пупе, чтобы меня здесь до маминого приезда не нашли? - подумал вслух Тимофей. Папа говорил так, когда играл с друзьями в карты по субботам. Мама в это время обычно уходила "давать частную практику для неусидчивых детей". Тимоха никак не мог понять, зачем нужно отдавать детям, которые толком не умеют сидеть за партой своё личное время? Он жалел маму, догадываясь, что не от хорошей жизни той приходилось так много трудиться в выходные дни.
Ах, да... папа... Папа играл с друзьями в карты по субботам, а сам почему-то говорил, что сейчас они "распишут пулю". Тимоха изо всех сил выглядывал в приоткрытую дверь в зал, но никогда не мог различить эту самую пулю. Ни на столе (там лежал только листок из тетради в клеточку, разрисованный чудным образом), ни в руках у игроков, ни где бы то ни было ещё... Настоящую пулю Тимохе очень хотелось увидеть. Но каждую субботу отчего-то не везло.
В подвале только сначала было интересно, а потом сделалось немного страшно. Потом ещё страшнее, когда на улице начало темнеть. И тут случилось чудо: в подвал зашёл совсем не сердитый папа.
- Привет! - сказал он и обнял сына. - Вот приехал на четыре дня раньше. А ты, как я понял, здесь свою волю испытываешь - сильная ли она у тебя, верно?
- Папа, а игрушки умеют думать? - неожиданно спросил Тимоха.
- Не знаю... Не уверен... Если у них есть душа, то, наверное, да...
- А что такое душа?
- Знаешь, сынок, когда не стесняешься любить, и тебе делается радостно и уютно при виде близких людей, то это всё идёт из души.
- У Егора точно есть душа. Я сам видел, пока мама дырочку в боку не зашила. Там что-то кряхтело и пыхтело...
- Выходит, твой Егор умеет думать, - сказал папа.
- Умеет, я сам видел, как он ночью коробочку с лимонными дольками открывал.
Егор слушал этот разговор и незаметно улыбался в полумраке детской, куда папа принёс засыпающего Тимоху.
- Папа, а что такое, "великое знание умножает скорбь"?
- А ты где такое слышал?
- Дядька в кино говорил.
- Ну... это... пора тебе засыпать. Потом расскажу...
"Э-хе-хе, - думал Егор, - папа, папа... Не смог такой азбучной вещи ребёнку объяснить... Так же всё просто. Если, например, знаешь, что тебя накажут за то, что сладкое таскаешь, то скорбишь заранее. И поделать с этим ничего нельзя. Такая вот философия".
Тимоха спал, а Егор смотрел на мир двумя разными глазами. Одним карим, обезьяним, похожим на бусинку; вторым голубым, человеческим, напоминающим пуговицу от папиной форменной рубахи.
*
Тимоха давно уже взрослый. Все сотрудники фирмы обращаются к нему уважительно на "Вы" и по имени отчеству - Тимофей Сергеевич. А в его кабинете на самом видном месте сидит Егор и мечтает попасть в хорошие руки. Ждать осталось недолго. Недели две, не больше. Егор даже зарубки несколько месяцев делал, случайно подслушав разговор Тимофея с его женой. Зарубки на шкафу - ножиком для резки бумаги,. Тем самым, который рассеянная секретарша давным-давно уронила за секретер, а достать поленилась.
Видите, вот там, в углу эти зарубки? Неужели нет? Значит, вы уже взрослый и вам не следовало читать эту историю. Всё равно же не поверили...