Аннотация: 4 место, конкурс "Русская тройка - 2017", номинация "Реалистический рассказ"
На подоконнике в лучах весеннего парного солнца нежился кот рыжей масти величиной со средних размеров медведя-панду. Завидев Серёгу чуть приоткрытым глазом, этот увалень басовито мяукнул что-то вроде "Соколу Орлову пламенный привет!" и неловким движением смахнул на пол горшок с геранью.
- Беги, Вася! - озорно крикнул коту Орлов. - Сейчас хозяйка разборки устроит - мало не покажется.
Рыжий рванул с подоконника, будто его великолепную шкуру подпортил заряд крупнокалиберной соли. И откуда только прыть взялась?
Серёга выглядел неестественно веселым. Не удивительно, если учесть, что он сегодня по ватерлинию наполнен портвейном "три топора". Необычное состояние Орлова свидетельствовало о его недавнем переходе в новую категорию людей - тех, кому смерть знакома вблизи. И притом - знакома с неожиданной стороны.
*
"Эко вот нахлынуло. Нельзя же в одну реку дважды - ещё древние заметили. А они-то уж точно не дурнее нас с вами. Итак, в одну реку нельзя, а на один остров, который в середине большого города с распахнутым в Европу вот уже несколько веков кряду окном, можно?"
Сергей Иванович Орлов, кандидат технических наук, начальник лаборатории, примерный семьянин, облокотился на стену дома во дворе, в котором когда-то жил. Попытался прийти в себя от накрывших воспоминаний. Полез во внутренний карман за валидолом. На всякий случай - как бы чего не приключилось.
И всё-таки странно - ничегошеньки здесь не изменилось, словно кто-то Главный притормозил время в отдельно взятом питерском дворе. И даже кота посадил того же самого на подоконник первого этажа. Или всё же - Васька совсем не Васька? Разумеется, не он - сколько времени-то минуло, коты столько не живут.
А когда-то давно...
*
Обычно Сергей подолгу беседовал с Василием, остановившись напротив окна первого этажа, где, будто в океаническом аквариуме без воды за толстым стеклом, обитал этот представитель семейства кошачьих. Как правило открытая в любую погоду форточка позволяла слышать друг друга обоим собеседникам. Откровенно говоря, больше болтал Серёга, а котяра только урчал, изредка подавая голос, если ему что-то нравилось в словах визави.
- Привет, чувак! - всякий раз начинал разговор Сергей. - Сейчас за углом офигительную кошечку видел - закачаешься. Ты такой красотки не встречал никогда - уж я-то знаю.
Василий мгновенно распахивал огромные глазищи, становился в стойку и выставлял уши в позу накрахмаленного воротника, чтобы не пропустить ни единого слова в рассказе. Орлов продолжал:
- Подобных кошек по всему городу не больше десятка. Да-да, и не косись на меня недоверчиво. Уж я-то в ваших женщинах разбираюсь. Мордочка беленькая, сама вся серая, а лапы радикально чёрные. Худенькие такие, стройные и будто в капроновых чулках. Обалдеть - не встать! Пушистая, что козья рукавица. А хвост - ёлочкой. То ли хозяйка начесала, то ли от рождения...
Васька облизывался и мечтательно жмурился, видимо, фантазируя на тему неувядающего Казановы в кошачьей шкуре.
*
- Бедный Юрик! Ты был так гож, так прекрасно вонял формалином. Не пытался качать права, не повышал голос, не создавал никому неприятностей. Юра... бедный мой, Юра! Ты ушёл от нас в гастроном, отлучился за парой портвейна.. и вот тебя уже нет. Ты исчез, растворился в обрате опостылевшей обыденности и не сумел взбить эту обыденность, будто сливки, чтоб выкарабкаться наверх - к солнечным излучинам судьбы, - говорил кто-то невидимый.
"Бедный Юрик"! Знакомая до рези в печёнке фраза. Сергей слышал её много раз, но никогда ещё она не звучала так зловеще. Руки внезапно потеряли чувствительность, неприятный зуд побежал по ним "мурашами". Орлов запаниковал и попытался крикнуть, но не смог издать ни звука. Потолок упал на него и давил, будто гигантский пресс. И тут из груди что-то вырвалось горячим фонтаном раскалённых фотонов и освободило дыхание. Сергей Иванович открыл глаза.
Навязчивый сон, напоминающий Орлову о прошлом, стал приходить всё чаще и чаще, будто подталкивая посетить места беззаботной юности - когда количество счастья измерялось не наличием денег в кошельке и даже не положением в обществе. Когда сходиться с людьми было проще, чем отыскать Америку в атласе мира.
*
Когда же и где началась история знакомства с "царством мёртвых" и живыми при этих мёртвых? Наверняка в Питере, когда Серёга устроился на работу в прозекторскую. Или даже чуть раньше - в Институте гриппа. "Пожалуй, именно там и хранится начало всех начал", - усмехнулся кандидат технических наук Орлов и закрыл глаза, рассасывая успокаивающую таблетку.
Сердце понемногу отпускало, дышать становилось легче, но картины далёкого прошлого всё ещё держали в плену. Калейдоскоп персонажей крутился перед глазами, заставляя дышать чаще обычного, хотя уже и не с той интенсивностью.
*
Серёга пошёл в Институт гриппа с двумя однокурсниками с матмеха не просто за компанию. Во-первых, он хотел всё на свете перепробовать на себе. Во-вторых, и главных - деньги нужны были позарез: заплатить за квартиру да карточный долг вернуть. Хоть и невеликий - всего десять рублей - но для студента и это много, и отдать его - дело чести. Можно, конечно, попросить у родителей. Но те уверены, что их чадо живёт в общежитии, а разочаровывать их ой как не хотелось.
О возможности подзаработать Серёге сказал Пистон - пронырливый парень с потока, знающий о его финансовых затруднениях. Схема выглядела вполне легальной, будто сдача лесных ягод в систему кооперации, и простой, как песня кубинской революции. Перво-наперво, следовало прийти в отдел кадров Института гриппа, дать подписку о добровольном вручении своего драгоценного здоровья в хваткие руки советской медицины. После этого тебе вводили штамм ещё не изученной разновидности острого инфекционного заболевания дыхательных путей. Далее следовало появляться в институте по два раза в сутки, чтобы врач-диагност мог установить, достигла ли зараза своей цели. И так пару недель без перерывов и выходных. Если всё обходилось без последствий, подопытному выплачивали пять рублей и отпускали с миром. А вот заболевшему полагалось бесплатное лечение в стационаре и уже двадцать пять рублей в качестве компенсации за выпадение из нормальной жизни. При этом выдавалась медицинская справка установленной формы, которая легализовала вынужденные пропуски занятий в университете.
Из трёх заражённых студентов не заболел только Серёга. Ему стало невероятно жаль потраченного на ежедневное обследование времени, а ещё больше - несбывшихся надежд. Впору отчаяться и запросить помощи предков, но Орлов умел бороться с обстоятельствами. И в этой борьбе ему помогло объявление, на которое он обратил внимание, ожидая трамвая. Объявление было отпечатано на пишущей машинке, а не написано от руки. На стандартном типографском бланке. Данное обстоятельство не могло не внушить оптимизма и таки внушило. Текст на наклеенном на столб листке гласил: "Срочно требуются лаборанты для работы во вредных условиях. Режим работы - ночной. Оплата труда сдельная. Образование не требуется. Обращаться..."
*
- Покойников-то боишься? - с места в карьер начал кадровик, небольшого росточка лопоухий мужчина, похожий на побрившегося гнома, выросшего из коротеньких штанишек на помочах.
- А чего их бояться, - с вызовом ответил Серёга, - они уже никому ничего плохого сделать не смогут.
- Все так говорят, но не выдерживают психологически. Текучесть кадров запредельная. Есть, правда, пара-тройка старожилов, закалённых, как сталь, ха-ха. Этих никаким бесом не напугаешь, никаким мертвецом не проймёшь. Стажу с добрый десяток лет. А все иные и полгода не выдерживают. Хотя у нас зарплата...
- О зарплате я знаю. У вас тут один мой однокурсник работал месяца два. Он мне и предложил пойти на своё место, - соврал Серёга, чтоб продемонстрировать, что его ничем в этой жизни удивить нельзя.
- А у самого-то приятеля кишка тонка оказалась?
- Нет, сессию не сдал. Да ещё "хвосты" с позапрошлого семестра. Отчислили. Теперь домой уехал.
- Понятно. Фамилию не спрашиваю. Раз дезертировал, мне уже не интересен. А он тебе всё-всё о работе рассказал?
- Ага. У вас тут что-то вроде вредного производства. Трупы невостребованных покойников вывариваете, чтобы скелеты в чистом виде получить, - отчеканил Сергей, будто сдавая экзамен по политэкономии капитализма. Знания свои он не далее как полчаса назад почерпнул из разговоров, услышанных в очереди таких же соискателей. -Их в медицинских ВУЗах и училищах в качестве наглядных пособий используют.
- В целом всё верно. Но не только невостребованные покойники в ходу, - голос специалиста по кадрам наполнился пафосом. - Есть ещё те, кто завещал своё тело науке. Великие люди - не нам с тобой чета! На этих сначала хирургическую практику проходят... Так ты парень с крепкими нервами?
- Не жалуюсь.
- Поглядим-посмотрим...
Испытание на "крепость нервной системы" оказалось коротким и очень простым. Орлова завели в помещение анатомического театра и продемонстрировали "актёров" без грима и костюмов. Гном-переросток, видимо, оказался доволен Серёгиной реакцией, поскольку заявил в пространство:
- Этого можно оформить. Глядишь, месяц-другой протянет. Просто беда с контингентом: нарожают задохликов, а они принимаются падать "без чуйств", словно кисельные барышни...
- Кисейные, - поправил Серёга.
- Что? - Кадровик изумлённо поднял брови, повернувшись к Орлову, будто впервые его увидел.
- Я хотел сказать, что барышни не кисельные, а кисейные.
- А-а-... ты в этом смысле. Да какая, к чертям собачьим, разница, если из десяти желающих только один психологически устойчив... при виде рабочего материала не отъезжает в нирвану! А из тех, кого беру на испытательный срок, половина разбегается в первую неделю. Вот и ты...
- Я не разбегусь.
- Надежды юношей питают... и ядрам пролетать мешают. - Кадровик потерял интерес к Серёге, и они пошли оформлять документы.
Санитар-наставник, в распоряжение которого угодил Серёга, носил концептуальную фамилию Черепицын, но охотнее откликался на прозвище Череп. Длинные волосы санитар скручивал косичкой, прихватывая их чёрной аптекарской резинкой; при этом обнажались огромные залысины на лбу, создавая иллюзию того, что Юрий идеально соответствует своему прозвищу. Во время работы с "пациентами" косичка пряталась под замусоленный медицинский колпак некогда изумрудно-зелёного, а ныне буро-пятнистого от попадания формалина, цвета.
Самыми выдающимися частями тела у Черепа были: орлиный нос, сломанный, вероятно, в каком-то бою местного значения, постоянно находящийся в движении кадык, застрявший польским яблоком пана Адама в горле, и некое подобие горба, нажитое от чрезмерной врождённой сутулости. Высокий же рост и узловатые верхние конечности напоминали оснастку парусного судна.
- Какова моя задача? - первым делом поинтересовался Орлов.
- Наша главная задача - молотьба и хреносдача! - ответствовал наставник, не меняя выражения сурового лица.
- А если серьёзно?
- Ты холодец когда-нибудь варил?
- Видел - мама готовила.
- Стало быть, знаешь, как мясо от костей отделяют. И здесь та же фигня, только мясо потом утилизируется, а в дело - на пособия для медиков - только костяк идёт. Понял?
Уже через день Серёга по рекомендации своего нового наставника поселился в большую комнату коммунальной квартиры на 6-ой линии Васильевского острова. Возникшая два месяца назад жилищная проблема с помощью Черепицына решилась неожиданно легко.
А суть вопроса была в том, что Сергея выгнали из общежития за "действия, несовместимые с высоким званием советского студента", проще говоря - его с компанией застукала комиссия студсовета. Застукала за распитием "нетрадиционного для нашей молодёжи" крепкого напитка. С недельку Орлов ухитрялся нелегально проникать в общагу, минуя бдительную вахтёршу, а потом снял квартиру. Прожил там недолго, поскольку привык к тишине, а пришлось делить старую однокомнатную "хрущёбу" с двумя не слишком адекватными парнями - студентами третьего курса психологического факультета.
- Не дрейфь, Серый, - успокаивал его один из соседей, - у нас к пятому семестру все такие делаются - немного нервные да импульсивные. Зато никакой агрессии... если не станешь нас строить по своим правилам, ага?
Второе съёмное жильё оказалось ещё хуже. Только Орлов понял это слишком поздно. Сначала дней десять наслаждался тишиной и покоем, готовился к семинарам, перечитывал лекции на сон грядущий, ходил в Институт гриппа в надежде на денежное вспомоществование. А потом идиллию разрушил форс-мажор в замусоленном драном джемпере, в котором предстал перед ним сын хозяйки квартиры - потомственный алкоголик, бывший гений, а ныне дворник с Большого проспекта.
Вошедший предъявил свои права и прописку, после чего стало понятно - избежать неприятного соседства не удастся. Хозяйка, которой Сергей заплатил за месяц вперёд, повздыхала немного и отдала три рубля, хотя обещала вернуть пять за внезапно возникшие неудобства в лице сына, ушедшего от жены.
Дотянуть до конца оплаченного срока Орлов как-то мог, но вот дальше... Дальше требовались кардинальные решения. А тут ещё авантюра с гриппом провалилась - он не заболел. Двадцать пять рублей, на которые рассчитывал Серёга, превратились в занюханную грязно-голубую пятёрку и два талона на бесплатный обед. Срочно нужна была шабашка с непременным авансом и достойное жильё. Однако это уже из области фантастики. Так представлялось Серёге Орлову, но тут кто-то щёлкнул тумблером в небесной канцелярии, и неожиданно возникло предложение высокооплачиваемой работы. Правда, без аванса - "по выработке", как уведомили Серёгу в бухгалтерии. Но зато и владелец огромной комнаты в коммуналке на 6-ой линии Васильевского острова, полученной по рекомендации, не требовал оплаты вперёд. Сама Фортуна благоволила Орлову, повернувшись к нему анфас.
*
В новой Серёгиной коммуналке проживало с дюжину жильцов, точнее сказать невозможно, у Орлова не было времени изучить все тайные ходы и комнаты этой благословенной обители в чреве старинного Петербурга. По большей части здесь обретались люди пенсионного возраста, но случались и исключения. Например, самый близкий в географическом смысле сосед из смежной комнаты. Звали долговязого мужика Костей, и он в некотором роде мог считаться примаком. То есть жил на площади своей гражданской жены, некрасивой толстой и невероятно вульгарной тётки, которая работала заведующей производством в ресторане "Бакы" (или "Баку" по-русски), что обосновался близ Невского проспекта - на Садовой.
Тогда "Бакы" считался одним из самых престижных мест питерского бомонда. Из азербайджанцев там работал один лишь шеф-повар, но и его кулинарной фантазии вполне хватало, чтобы гости заведения могли ощутить себя восточными набобами. Горячие бастурма и кебабы, бадыжман долмасы и каурма хингал, зелёный чай и медовые дыни, пахлава и шакер чуреки тому способствовали.
Сама же Серёгина соседка использовала все свои возможности рестораторши на полную катушку. Её с Костей комнату украшали бесчисленные персидские (из Ашхабада) ковры. Чуть ли не на потолке можно было обнаружить это мерило социалистического благополучия.
С хрусталём тоже всё обстояло прекрасно. Вазы, салатницы и рюмочки, многочисленные блюда, пепельницы и менажницы, розеточками под варенье могли бы удивить не одну сотню гостей. Часть всего упомянутого великолепия украшала югославскую мебельную стенку, а большая половина пылилась в так и не распакованных коробках. На самом почётном месте в комнате красовался телевизор "Филипс" с невероятной диагонали электронно-лучевой трубкой. Комнату перегораживала шикарная японская ширма, японская без подделки. Её украшали не изображения легкомысленной сакуры на фоне величественной Фудзи, а картины феодального быта некоего героического правителя из числа знаменитых. Сёгун на них в основном предавался изучению философии в окружении прекрасных еле одетых наложниц. Впрочем, вполне может статься, это были вольные гейши.
На общегражданской половине комнаты располагался импортный диван углового исполнения из самого настоящего, а не социалистического, зарубежья. Кроме вышеупомянутой югославской стенки здесь же постоянно крутил легкомысленными колёсами банкетный итальянский столик с видами Рима и Флоренции на полупрозрачной столешнице огнеупорного стекла. На ней - кстати и некстати - валялось и стояло с десяток предметов капиталистической роскоши, как то: электрическая открывашка консервов, кофемолка и офисная кофеварка на неизвестное количество персон, плойка, фен, вентилятор, откусыватель сигарных кончиков по имени гильотинка, три-четыре упаковки нерешительно вскрытого "баббл-гамма" и другие чудеса заграничной науки и ширпотреба.
По словам Константина, за самурайской перегородкой в стиле "великий тайдзю северной провинции на заслуженном отдыхе", умещалось многоспальное будуарное ложе любви, где он неутомимо доказывал своей сожительнице, что не зря она, в общем-то, работает на его благо, не покладая шаловливых рук и изворотливого мозга. Там же находился огромный антикварный трельяж "из дворца". И ещё за перегородкой находилось нечто, о чём Костя предпочитал умалчивать, вероятно, опасаясь гнева своей милой мадам. Он только неопределённо хмыкал, вертел головой, будто баран и старался увести Серёгу от темы. Орлов долго пытался сообразить, что такого может быть сокрыто от любопытного взгляда гостей коммунальной пещеры Али-Бабы, но дальше предположений о супер-агрегате уже известной в СССР фирмы "Розенлев" дело не заходило. Хотя зачем сладкой парочке второй холодильник? Ведь один - классический трудяга ЗИЛ - стоит в коридоре рядом с комнатой.
Костик раньше работал грузчиком в одном из гастрономов Васильевского острова, проживая с постоянно меняющимися девицами, располагающими кое-какой жилплощадью. Получал невеликое денежное вспомоществование разнорабочего от державы, так уважающей запойных пролетариев алкогольного труда. Но потом на своё жуткое счастье этот несостоявшийся люмпен встретил суженую по производственной части, бросил пить... портвейн, перейдя на более благородные напитки, уволился с работы и зажил, как и подобает настоящему самцу-гедонисту с замашками альфонса. То есть - состоялся полностью, как написал бы какой-нибудь "жёлтый" журнальчик из несоветского зарубежья.
Костиной "наядушки" целыми днями не бывало дома. Она занималась хозяйством. И не только хозяйством ресторана "Баку", но и домашним тоже, приобретая очередную дорогущую штучку, символизирующую достаток и удачу европейского стиля жизни. Предоставленный сам себе Костя сходил с ума от безделья и потому с утра до вечера накачивался гаденьким виски "Белая лошадь" с крутыми закусками под хоккейную серию 1976-го года. Но одному пялиться в шикарный кинескоп от голландского концерна невероятно скучно, потому Костик периодически постукивая в стенку к Орлову, приглашая соседа разделить с ним ажиотаж болельщика, когда хозяйка отсутствовала. Сергей, разумеется, не отказывал одинокому самураю, лишённому возможности совершить ритуальное самоубийство традиционными методами и потому применяющим способ народный, то есть, уничтожая собственную печень.
Вот так они и прожили в тесном соседстве почти целый год. А на четвёртом курсе Серёге снова дали место в общаге неподалёку от Гавани, и они с Костей расстались. Позднее Орлов раза четыре встречал своего бывшего соседа на улице, а однажды даже заговорил. У Костика поначалу - после переезда Орлова - всё было по-прежнему, только Серёгино место занял какой-то нелюдимый аспирант с факультета прикладной математики, и от такого соседства альфонсу-надомнику становилось невыразимо тоскливо, поскольку ни о ком, кроме Дирихле, аспирант говорить не умел. Наверное, именно от навалившейся скуки с математическим уклоном, Константин кардинально поменял точку зрения на своё растительное существование. Он закатил сожительнице истерику, разбил ей в кровь лицо, отнёс в комиссионку значительную часть богатств из-за ширмы и демонстративно притащил пьяную девку с улицы в семейное гнёздышко заведующей производством целого ресторана. Три недели усердно пропивал с ней полученную от сбыта украденного выручку, а потом ушёл. Ушёл работать грузчиком... Устроился Костик на своё старое место. Благо в те сказочные советские времена безработицей ещё и не пахло.
*
Красавец кот в поле зрения Орлова вдруг начал двоиться, перед глазами поплыли круги. Присесть, нужно скорее присесть. Скамеек в проходных дворах Питера не особо много, днём с огнём их не сыскать. Тогда - просто упасть на крылечко, притулиться на приступочке, чтобы продышаться как следует.
*
На третий месяц своего странного труда в прозекторской Серёга уже окончательно принюхался к запаху кипящего раствора формалина и ещё какой-то химии, притерпелся работать в армейском ОЗК, изнывая от пота. Он думал, что теперь его ничем не испугать, не застать врасплох какой-нибудь нечеловеческой каверзой. Но думать - одно, а жизненные реалии - нечто совсем иное. Однако не станем спешить с выводами, ибо спешка не всегда уместна, о чём предупреждал ещё Остап Бендер. Впрочем, может быть, и не Бендер вовсе, но всё равно предупреждал.
В эту ночь Орлову выпала честь самостоятельно "расчехлить покойного" под чутким руководством опытных наставников. Делал он свою работу с трудом, поскольку умение абстрагироваться - дело, безусловно, хорошее, но впечатлительность, собственно говоря, никто не отменял. То и дело Сергей присаживался рядом с Черепом отдохнуть - больше психологически, нежели от физической усталости - и отхлебнуть горячего чая из старенького термоса. И всякий раз в процесс "перекура" Юра начинал рассказывать какую-нибудь правдивую историю, будто бы специально - вероятно, чтобы молодой стажёр слушал и "мотал на ус".
- Я ведь в профессию не просто так пришёл, - говорил Череп. - Началось всё давно. Было мне лет двенадцать-тринадцать. Лето, каникулы, маленький уютный латвийский городок с патриархальным укладом недалеко от побережья. Я там у бабушки отдыхал.
Прослышали мы с дружком, что помер звонарь местного костёла, парнишка-сирота - наш ровесник, которого ксёндз приютил и воспитывал, и решили пойти поглядеть на покойного. Тот лежал в костёле, пока не в гробу, а на скамье, накрытый простынёй, а рядом сидела старушка и читала молитвы. Горели свечи. Мы несмело приблизились, и старушка приоткрыла лицо покойника. Хоть ничего страшного на лице его не было, но я отшатнулся, поскольку в то время жуть как боялся мертвецов. "Живых надо бояться, мальчик, а не упокоившихся", - сказала мне бабуля. Потом встала, подошла к краю скамьи, и подозвала меня. Приоткрыв простыню с той стороны, где торчали босые ноги умершего звонаря, она предложила мне подержать несколько секунд в руках его ступни, уверяя, что страх к покойникам навсегда исчезнет. "Ну, смелее!" - приказала она мне. Но я, протянув дрожащую руку к ноге звонаря, решился только провести пальцами по коже ступни, едва касаясь её. И вдруг! ...нога дёрнулась и исчезла под материей, а огромные своды костёла огласил жуткий хохот. Многократно повторенный эхом, он зазвучал, как нам показалось, откуда-то сверху. Старушка хлопнулась с табуретки в обморок, мы же с приятелем с душераздирающим визгом бросились к выходу. На шум вбежали люди, с изумлением и страхом взирая, как мертвец, путаясь в простыне, пытается слезть со своего ложа. Короче, боязнь щекотки спасла парнишку от захоронения живьём. Он просто двое суток находился в летаргическом сне.
Я тот случай крепко запомнил во всех подробностях. Особенно слова старушки. И с тех пор никаких покойников не испугаюсь - ни в зомбированном, ни в замороженном, ни в варёном, ни в каком-либо ещё экзотическом виде.
Наставник ополовинил стакан амброзии "три в одном" - горячий портвейн с чайной заваркой и сахаром в одном стакане - и продолжил:
- Или ещё случай возьми. Я тогда уже чуток постарше был - в армию идти собирался. Хоронили дальнюю родственницу. Бригад спецуслуг у нас в городе не имелось, все делали сами, транспорт заказывали часто на работе или по знакомству. В катафалк-пазик народ не полез, следом за ним на обычном автобусе из автопарка поехал. А сопровождающими покойницу - я и еще с пяток старушек-соседок. Сели по бокам гроба, установленного на табуреточки. Распутица, на пригородных дорогах месиво, а ещё и прощание возле дома затянулось. Опаздываем на кладбище. Шофер гонит и на кольце резко с заносом тормозит: не успел влезть в щель между машинами.
Пол в автобусе почему-то покрыт не резиновым ковриком, а металлом. Гроб скользит, падает на нас и переворачивается. Старушки визжат под мощным - больше ста двадцати килограммов - телом покойной. Я пытаюсь удержать труп в обнимку, иначе - старушкам моим трандец без права переписки с небесной канцелярией. Водитель вписывается в поток и, экономя время, несется не по магистрали, а по загородному проселку - большой кусок пути срезая этаким манером. Пазик страшно кидает. Старухи голосят, летают цветы, венки, табуретки. Ад! Принимаю командование на себя. Ору противоположному краю, чтоб поставили табуретки и водружаю на них гроб, а покойницу кладу на пол. Сил положить ее в гроб не хватает, соседки помогают слабо. Ну, и под молитвы бабулек едем, упираясь ногами в тело, до кладбища. А там получаю по морде от безутешного вдовца и двух его сыновей. За что? Не сумел уберечь покойницу от позорного падения - за это. Вот так и закалялась сталь моих нервов.
*
Прошёл месяц-другой. Серёга втянулся в новый ритм жизни. Напряжённая учёба, а раз в трое суток - ночное дежурство в прозекторской. Первую смену, которую Орлов отстоял самостоятельно, поскольку Череп "отъехал на семь капель алкаги в район Чёрной речки" и задержался там до утра, парень промучился, разделывая "пациента" на составные косточки. Без помощника оказалось не так просто.
На рассвете Череп ворвался неудержимым ураганом к подножию формалиновой площадки, где изнывал от сырости в плену ОЗК его напарник.
- Что, Данила-мастер, не выходит Каменный Цветок? - потревожил влажную атмосферу прозекторской Юрий. Серёга лишь тяжело вздохнул, бросил крючья и высвободил ноздри из-под респиратора, чтобы напоить лёгкие сладковатой вонью химикатов. Череп же вытащил из кармана коротенького не по сезону пальто "бомбу" алжирского "портвешка", приложился к ней на полтора вздоха, даже не беря дыхания, будто опытный оперный баритон из первого состава. Потом схватил "сепукатор", как называл инструмент для обработки несчастных покойных, и минут за двадцать выполнил работу Орлова, с которой тот никак не мог совладать уже три часа кряду. При этом "маэстро человеческих туш" приговаривал: "Вы, товарищ, сядьте на пол, вам товарищ всё равно", переворачивая покойника в позицию "полулёжа". А в конце операции с удовлетворением произнёс крылатую фразу из творчества опального "таганского" поэта - "Посмотрел бы ты, товарищ, на себя со стороны".
Потом Череп быстро закончил обыденное дело освобождения скелета из плена мышц и мягких тканей, вытер пот и присел отдохнуть.
- Уловил, чувак? - спросил Юрий Николаевич, никак не демонстрируя своего превосходства, даже будучи изрядно разогретым винными парами. - Вот так и нужно делать свою работу, а не д е л а т ь вид, будто все тебе должны. Понимаешь, о чём я?
- Ну и сокол же ты, Орлов! - внезапно развеселился Череп. - Люблю парней, которым всё нипочём - ни дождь, ни ветер, ни звёзд, как поётся, ночной полёт... Выпьешь?
- Так я на работе.
- Насмешил. Я тоже на работе. Но разве в наших нечеловеческих условиях можно оставаться трезвым, коршун ты мой ясный?! От безгрешных идёт нехороший душок подвоха, брат. Мне с ними скучно, аж до ознобистых мурашей в затылке.
Серёга обтёр горлышко бутылки выпростанной из ядовито-зелёного рукава ОЗК ладонью, сделал сдержанный глоток, как будто молодой тенор разминал связки перед первым сольным выступлением. А потом, уже не отрываясь, пропел свою партию до самой последней нотки.
Орлову стало жарко изнутри от выпитого, но снаружи влага перестала беспокоить. "Наверное, давление выровнялось", - невразумительно подумал Серёга, а в атмосферу насыщенной формалином анатомички выплюнул лишь идиотский смешок.
- Ага, вижу, парень - ты накатил больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Переодеваться иди, да поспи в раздевалке чуток, а я смену до конца достою. Тут ерунда осталась. А нового пациента попросим подождать до другого раза.
- А чего ты хирургом не стал? Анатомию знаешь прекрасно, и по латыни мастак, и в поэзии сечёшь, и вообще... - спросил Серёга, когда они с напарником сидели разгорячённые в раздевалке после приёма душа.
- Тяга к портвешку подвела. Я три года в медицинской бурсе подвизался. А потом как-то нетрезвым в анатомичку завалился к дружбану своему и пошутил неудачно. Там ещё девушка была моя... Ленка. Рядом подружка её Алка. Сидят конспектируют что-то, в анатомический атлас заглядывая - задание преподавателя выполняют. Сзади ширмочка, за которой стол с невостребованным покойником. И там же мой кореш - старшекурсник. Весёлый толстый еврей Жорка. Он калымил в прозекторской санитаром в свободное время. В тот день Жорка как раз на смене был. Меня увидел среди вошедших студентов - подмигнул: заходи, дескать, генацвале, гостем будешь. Я к нему за ширму - шасть. Препода-то нет, вышёл минут на десять, потому никакого контроля. Сидим с Жорой - "за жисть" базарим. И тут он мне подмигивает и шёпотом предлагает подшутить над девчонками. Он на Алку глаз давно положил да и о моём интересе к её подружке знает. Будь я в адеквате, ни за что бы на эту авантюру не подписался. А так... всю ночь в покер гоняли по маленькой, подкрепляя себя "плодово-выгодным". Настроение озорное и бесшабашное. В общем, уговорил меня приятель-провокатор.
Ширмочка в институтской прозекторской не сплошного полотна, а из полос бязи - шириной сантиметров сорок. Весельчак санитар просунул руки между полосами и с удовольствием взял Алку за титьки. А я Ленку по спине погладил. В результате: Алка без чувств, Лена кричит дурью, будто белуга. Они же в курсе - кто за ширмой лежит, да и руки у Жорки, видать, холодными оказались...
Занятие сорвано. Преподаватель мечет громы и молнии. Жорка сделал вид, что он ни при чём, сосредоточенно гремя хирургическими инструментами на подносе. Тут я и вылез из-за ширмы, типа, "ку-ку, а что ж вы так орёте?". Но всё бы ничего: да нашлась добрая душа - донесла в деканат незамедлительно. Меня сразу же пред светлые очи декана призвали, не дав протрезветь. Вот тебе и скандал раздули до небес.
Тут же приказ родился, будто от святого духа зачатый. Отчислили меня из института без права восстановления в любом медицинском ВУЗе или училище СССР. Вот так разом всего лишился - и мечты о профессии, и любимой девушки. А я Лену свою совсем недавно встретил. В поликлинике приём ведёт. Хирург. В стационар не пошла. Оно и понятно - там одни циничные мужики вроде меня, а муж с Кавказа - ревнивый, "как обморок". Узнала меня Ленка, посмеялась над давним событием и намекнула, между прочим, что я тоже ей нравился. И если б не тот случай, как знать... Пришёл я домой и на кочергу крепко присел - дня четыре квасил. Даже на работу не вышел. И если бы не здешняя текучка и недержание кадров, пнули бы меня под зад коленом.
Иногда в выходной Серёга ходил с Черепом по историческим местам "Васьки", как называл Васильевский остров Юра. Орлову было интересно послушать напарника. Тот умел ловко задвинуть что-нибудь и из житья-бытья основоположников "серебряного века", и из терзаний уже далеко не юных Вертеров, чья печень оказалась отравленной этиловыми миазмами большого династического - в прошлом - и пролетарского - в настоящем - города.
- Когда я ещё лямку студенческую тянул по молодости, обретались у нас в общаге двое. Забавная парочка, творческие люди. Первый - художник-алкан Паша. Тощий, длинноволосый, со светлой реденькой бородой, истовым голубым взглядом здорово напоминающий иконные лики, кои он сам же и подделывал по заказу фарцы, приторговывающей "раритетами" у Казанского собора. Второй - студент медик, тоже Паша. Худой, субтильнее Паши-первого, смуглый, кудрявый, похожий на австралийского аборигена, только высокий и без бумеранга. Любитель исполнять на гитаре песни "битлов".
Частенько гуляла эта парочка - чуть не каждый божий день. Сам понимаешь, не в смысле променада гуляла. Но без шума, скандалов и мордобитий. Тихонько насасывались портвешком парни и в аут отползали там, где их дребадан заставал.
Как-то раз собрались они отметить день рождения Махатмы Ганди. Очень быстро вылакали всё вино. А глухой сушняк же кругом, вечером выпивки в магазинах не купить - ограничение по времени. У таксистов можно отовариться, но если продать фамильное серебро или бабушкины брюлики. А откуда такое добро у нищих друзей-алконавтов?! В общем, проблему решали сообразно табели о рангах: притащились к нам в мед, на кафедру анатомии. Там на первом этаже был музей. Статуи: питекантропы, неандертальцы, естественно - с бычками в зубах, в кепках, очках и пиджаках. Это их так на ночь сторожа украшали, для компании и оживления антуража. У студмеда Паши вахтер был знакомый, как раз дежурил в ту ночь. Собутыльники к нему с поклоном - дескать, не дай помереть, батюшка, гражданам неразумным.
Не дал - альтруистом оказался. Пили всю ночь. Уже втроём. Утром, когда похмелялись, Паша (студент) чуть не преставился - увидел, как вахтер наливает спирт из здоровенной банки, где лежит голова. Оказывается, старые коллекции органов все плавали в спирте. Так тот вахтер придумал из современных коллекций формалин отливать понемножку, чтобы наполнять выпитые емкости. Да еще и водичкой разбавлял. Коллекции были обширные, поэтому вахтер пользовался бешеной популярностью в "непродажное" время. А Паша-художник - человек-то не робкого десятка, надобно отметить, но - поди ж ты.
Закончилась жизнь и "удивительные приключения Колобка" в прозекторском подземелье внезапно. Серёга думал, что привык уже ко всему в этом преддверии кругов Дантова ада, ан, нет! Вываривали они с Черепом как-то скелеты для наглядных пособий. Работали споро, к часу ночи закончили. Быстро накрыл стол с лёгкими закусками: бочковая селёдочка с колечками репчатого лука, столовский винегрет, зельц и холодные котлеты из кулинарии. Череп налил заздравную чарку в череп в честь юбилейной смены на трудном производстве, протянул напарнику, пошутил:
- Ах, этот бедный Юрик! Он вчера ещё бегал в пивную и разводил рыбок. А сегодня приют для его мозга стал полной чашей.
- Так ты же сам его пять минут назад вываривал, - спокойным голосом пояснил лаборант-наставник.
И тут Орлова вырвало.
На следующий день он заболел. Череп, заглянувший на квартиру, заметил, что всему виной мнительность и дамские капризы, скоро всё пройдёт, как с белых сакур дым. И прошло. Сергей выздоровел. Но на вредную работу больше не вернулся: что-то в нём переклинило. Всякий раз вспоминая "заздравную чашу" своей последней отработанной смены, он моментально испытывал головокружение и тошноту. Именно потому Орлов перестал ходить на "лёгкий труд". Переключился. Теперь вагоны по ночам разгружал в компании старшекурсников.
А квартиру "по протекции лаборанта" Серёга продолжал снимать. Никто его не гнал. Только с Юрой-Черепом теперь виделся крайне редко. Тот ночью в прозекторской бдит, а днём спит да по пивным и рюмочным путешествует в поисках философского камня. А Орлов ночью на товарной станции, днём же дремлет на лекциях и постигает премудрости по новой и перспективной специализации "робототехника".
*
С той поры минуло немало лет. Серёга пережил судьбоносность горбачёвского предательства достойно. Помогла приобретённая профессия и житейский опыт, полученный за годы обучения. С особенным теплом Орлов вспоминал своего наставника по прозвищу Череп. Хотел как-нибудь навестить, да всё никак в Питер не выбраться было - демократия, понимаешь.
И всё-таки он приехал. Спустя тридцать лет. Отправился по местам боевой славы, едва устроившись в гостинице. На месте прозекторской оказался какой-то склад чего-то вонючего, но не формалина. Возможно, здесь теперь производили товары бытовой химии "из Европы" расторопные узбеки во главе с коренным петербуржским грузином в законе. Таким образом, отыскать следы Юрия Черепицына через отдел кадров не получилось.
Отрицательный результат - не просто результат, а событие, сужающее круг поиска. Сергей не стал расстраиваться и решил обойти питейные заведения округи, где в пору их знакомства любил "зависать" санитар-наставник. "Если самого не встречу, то расспрошу завсегдатаев. Кто-нибудь же знает о судьбе такой экзотической личности, как Череп", - думал Орлов. О том, что все старинные злачные места вдруг исчезли с карты современного Питера, думать не хотелось. Не верилось в это. И в самом деле, комбинация сентенций из разных вероучений - "свято место пусто не бывает" и "всех не перевешаете" - была тому порукой.
Любимая закусочная Черепа, она же котлетная, оказалась на прежнем месте. И функционировала! Даже дубовая входная дверь, судя по всему, осталась той же, что и много лет назад, только тщательно отреставрирована. Орлов зашёл внутрь.
Интерьер рюмочной изменился, хотя и не очень кардинально, зато публика заставила сердце биться сильнее - она выглядела абсолютно так же, как и во времена Серёгиной молодости: подчёркнутый эпатажный изыск соседствовал с поношенностью советского сэконд-хэнда. Даже стаканчики гранёные здесь оставались из прошлой жизни: те самые, укороченные, без пояска, вместимостью ровно сто пятьдесят граммов. Сто пятьдесят - одноразовая доза для спешащего домой после смены усталого мужчины.
Череп оказался здесь - в заведении, и Сергей нимало не поразился тому обстоятельству. Правда, бывший коллега Орлова изменился так, что нынче его прозвище более чем соответствовало внешности: абсолютно лысая голова светилась в полумраке котлетной.
Сергей шагнул в сторону своего бывшего наставника и протянул руку с заранее приготовленным сувениром - брелком в виде небольшого скелета из серого пластика - и сказал:
- Бедный Юрик отошёл в гастроном?
- Ха, да ты меня знаешь, - ничуть не удивился Череп, предлагая широким жестом стакан с прозрачной жидкостью. - Выпей за встречу! Портвейна нет, перешёл на белое, извини.
- Юрий Николаевич, - внезапно вспомнил полное имя Черепа Орлов, - это же я - Серёга... студент из универа. Помните... помнишь?
Череп усилием мысли согнал кожу головы в район роскошного лба и призадумался.
- Се-рё-га? Не ты ли в комнате моей покойной тёщи жил?
- Я. Узнал... А что, Мария Семёновна умерла? Соболезную.
- Да ладно, проехали. Уже лет двадцать, как нет старушки. Ха, хотя какая она старушка, ёлкин дрын! Я ж теперь её постарше буду. А вот бросил бы пить, давно б уж встретился с мамулей, и - привет!
- Всех благ тебе и, разумеется, успехов, которые превращают мужчин в мачо, а женщин в Мату Хари! Будем! - Тост прозвучал, не оставляя надежды на то, что встреча может обойтись малой кровью.
*
А в коммунальном дворе ничего не изменилось. На подоконнике всё так же сидел огромный рыжий кот. Дежа вю - уронил герань неловким движением.
- Беги, Васька!
- Я не Васька, я Василий Степанович Рыжих...
- Так ты и говорить умеешь, брат?! Никогда б не подумал...
- Мужчина, мужчина! Вам плохо?!
- Нет-нет, сейчас пройдёт, просто задумался, присел... вот и привиделось.
Но нет! Не совсем привиделось: кот был живой, он соскочил с подоконника и тёрся в ногах, будто ожидая не просто ласки, а рассказа о том, каких кошечек недавно встречал Сергей. Нет, не показалось. Видать, перед Орловым внук того знаменитого удалой сибирской статью Васьки. А Сергея кот помнит на генном уровне.
Такого щемящего чувства, как сегодня Орлов никогда не испытывал. Можно его назвать ностальгией или нет, понять умом невозможно. Просто что-то, похожее на жалость к невозвратному уже счастью, сжимало горло и заставляло маскировать выступившие слёзы от прохожих усилием воли.
"Васька - Васильевский остров, - неспешно рассуждал Сергей Иванович, будто выстраивая образы-кирпичи, - а ведь соседского кота тоже зовут Василием. О чём это говорит? Хм, наверное, о том, что он и есть олицетворение острова... в моих ощущениях. Яркий, рыжий и любитель посибаритствовать, вальяжно свесив хвост знаменитой стрелки в Неву".
Чёрт, как ноет в груди! Куда подевались таблетки?!
*
Он буквально физически ощущал, как нестерпимо сжимают вывихнутые кисти штакетин ненадёванные проволочные наручники, свёрнутые упавшей восьмёркой-бесконечностью. Сергею казалось, что небо, размером с Васильевский остров, сошло на него и придавило к асфальту неподалёку от пивного бара "Петрополь", откуда то и дело выходили расслабленные солодовым напитком соотечественники и, сделав несколько шагов, пропадали в коварном тумане приспущенного небесного занавеса, как корабли Колумба за линию горизонта.
Утро близилось к своему апогею - полдню, а Серёга всё ещё не дошёл до съёмной квартиры. Чугунные ноги плохо слушались, движения их были неуверенными и то и дело уносили в сторону проезжей части. И всё-таки! Знакомый проходной двор возник из тумана иллюзий внезапно, будто Terra Incognita перед неизвестным мореплавателем в эпоху Великих географических открытий. И сразу же рассеялось марево, и атмосферу пробил извечный запах кислой капусты, настойки пустырника, лежалой пыли и старинного мебельного лака. Это флюидировал Ленинград коммунальный, будто приветствуя своего временного - на период учёбы - обитателя как приветствовали некогда восторженные римляне малым триумфом какого-нибудь полководца, возвращающегося из похода во славу империи.
На знакомом подоконнике первого этажа, выходившем во двор, валялся рыжий кот. Приметив Сергея, пару раз приветливо махнул опахалом богатой выделки хвоста цвета борща со сливками.
- Василий, - пожаловался Серёга, - я сегодня чуть не помер. Да-да, не смейся, рыжая морда, вовсе не от страха, а от обыкновенного отвращения. Пойми меня правильно, котяра: этот Череп - конченый чувак. Нисколько бы не удивился, если б узнал, что он ест глаза покойников. Ну вот... и ты не веришь, лохматая бестия.
Василий удивлённо мяукнул ноту "до" первой октавы и внимательно воззрился на пьяного Серёгу. Ему, разумеется, доводилось видать соседа во всяком состоянии. Но на сей раз что-то в фигуре, жестах и словах Орлова казалось Василию странным и пропитанным унынием настолько, что за ним не наблюдалось никаких признаков природного Серёгиного оптимизма.
*
- Бедный Юра! Ты был моим кумиром, так прекрасно вонял формалином. Не пытался качать права, не повышал голос, не создавал никому неприятностей. Юрий... бедный мой Череп! Ты ушёл от нас в гастроном, отлучился за парой портвейна.. и вот тебя уже нет с нами. Ты исчез, растворился в обрате обыденности и не сумел взбить эту обыденность, будто бы густые сливки, чтоб выкарабкаться наверх - к солнечным излучинам судьбы. Погасло, закатилось красно солнышко Васильевского острова.