Стихи Виктора Кривулина
"Самиздат":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Ранние стихи Виктора Кривулина. Публикация Ю.Динабурга.
|
Стихи Виктора Кривулина.
Предисловие Юрия Динабурга.
Стихи Кривулина известны, но предлагаемые мной стихи, вероятно, нигде опубликованы не бывали, потому что то, что у меня, собрано в годы для Кривулина студенческие, прямо с пылу, с жару, сочинены в основном в моем присутствии. Вокруг нас было множество начинающих поэтов, с позволения сказать, еще никак не титулованных и не аттестованных. Все они вели себя запанибрата, хлопали друг друга по плечу и оцененным они считали только Бродского, причем недоумевали, почему его так вознесли и прославили власти, как если бы он был каким-то ярым диссидентом, подумаешь, заявил, что "блуждает выговор еврейский по темным улицам московским" - ну и что? А его уж сразу в почетную ссылку.
Гораздо заметнее был Глеб Горбовский, примкнувший лично ко мне уже в осень 63-го года, тоже по-пушкински: "Боюсь скуки, боюсь скуки, Я от скуки податливей суки..." и т.п.
Потом, когда вернули из ссылки Бродского и когда его выпроводили за границу, пишущая братия вся разинула рты и отвалила подбородки, а Витя К. стал искать по сторонам пособление себе в состязаниях с довольно монотонными тогда стихами Бродского. Я бы попытался его утешить указанием на то, что им обоим впору позавидовать друг другу, но в это время Витя получил диплом и должен был начать работать, поскольку ему благоустроили местечко в мельчайшем издательстве Санпросвета, и ему пришлось ездить отсиживать там дневное время, да и ездить через весь город очень показалось скучным . И пошли уже не столько стихи, сколько размышления о том, что уже и Мандельштама забыли все, и Заболоцкого забывают прямо на глазах, и вообще погода стоит не такая какая-то, и вот Динабург терпит все время какие-нибудь неудачи - нет, чтобы опять какой-нибудь свадьбой нас всех повеселить. Тут уж мы с ним стали ссориться. Я твердил ему, что все еще впереди, "то ли еще будет, ой-ё-ёй!". Да и придумаем мы еще много нового, не озираясь ни на каких соклассиков.
А 70-ые годы становились все прохладнее. Бродскому назревала Нобелевская премия. У Кривулина менялись жены как перчатки, и всего, что ему пытались внушить современники, не упомнишь и не пересчитаешь. И когда я допустил недогляд за ним, Витя однажды в какую-то ночь сжег весь свой архив, от которого уцелело только то, что было мной скопировано к тому времени. Вот это я и берусь переслать тебе. А Витя стал давать печатать позднее только свои позднейшие опусы.
Но вернемся пока к Кривулину:
Кусок из стихов Кривулина:
В окружении гипсовых слепков
среди белого мира живу, холод белых ночей
на лице ощущаю посмертный, ничей,
в кожу влипшийся цепко.
Ото лба не отнять и со щек не стереть.
Я с бесцветным сливаюсь и хладным...
Где же грань между мною и мертвой материей? смерть? -
Но живу среди нежити белой, стараясь согреть
онемевшие формы дыханьем и взглядом.
Вот и все, что возможно. Потом - тишина.
Воздух полон известки и мела.
Город - маска прижался к лицу,
с бледной пылью слились имена
голых улиц, ушедших друзей...Но тесна
мне белесая мгла без предела.
1.
Что знаешь ты, что знаешь о свободе?
Семь связных звуков пустоты,
семь дней недели, - семь, что прожил ты.
Цепь жизни в прошлое уходит
со звоном-грохотом...Но слышишь на исходе
семиязычную свирель, чьи звуки столь чисты,
что во хрустальнейшем незримы небосводе?
2.
О, звуков семи золотая семья!
Свирель полуденного Пана
так тихо зайдется, что, звук затая,
дрожит и колеблется воздух медвяный.
Так жизнь высока, что сама не своя,
всем телом касается небытия,
вся - в небо открытая рана!
Мгновение полупрошло // "Мчатся тучи..." А.С.Пушкин//
Мгновенье полунаступило.
Его невидимая сила
висит над нами тяжело:
Над нами вечности крыло,
Но время, тень его, - бескрыло,
И мы в тени подобны теням,
обняв - друг друга не заденем
но утопаем в пустоту
взаимо-сопри-косновенья...
мгновенья длятся, как дыханье, . .
***
Уголья смысла. От синего жара не скрыться.
Где он? - ладони черны от золы.
Ворох тускнеющих глаз, охлажденье души-восьмерицы,
веденье из-под полы, испепелившее нас.
Кто он? Просил не сожженья, но /именно/ смысла,
если не пламя - легенда, а только ростки -
то не приходится лгать, собирая охапками числа
или остатком руки начертив на песке "благодать".
Из облегченья и пепла движенье построило башню.
В ненаселенные зданья легче огня
входит почти существо, запечатано в облик всегдашний.
Теплится день ото дня, а присмотришься - нет никого.
Там, у истоков души, у костра, прорастут австралийцы,
сядут на корточках, духами окружены, -
тело их сухо, как дерево-самоубийца
- треск. Или крик тишины
в разветвлении слуха.
Лишенная взрыва трагедия - лишь нарастанье
отверженности и ностальгии.
Судьба эмигранта растет в аккуратной могиле.
В лесу, населенном крестами.
Мы спустимся. Мы снизойдем до Двадцатых
годов. До кофейного спора
о русском сознанье - с его завихреньями хора,
с его голосами - и каждый по - ангельски сладок.
Мы даже поставим оставшихся пред беглецами:
какие весы или вехи измерят
кому из них горше? Двустворчаты общие двери,
ведущие в баню с цыганами и пауками.
Козлиная байка о будущем: рожки да шкурка.
А рядом старушечий дискант выводит
псалом на исход из Египта, псалом о свободе.
Солома сплетается с пламенем - соединенье мелодий -
земной и небесной. Земной и небесной.
***
Голос, беднее крысы церковной,
без интонации, точно бескровный
глаз обезьяны - живая мишень
для немигнувшего света...
Ну-ка,
Насельница худшей из клеток,
между прутами ладошку продень,
почти человечью!
Ну-ка, возьми укоризну и просьбу,
словно лицо подставляя под оспу,
радуясь перед небесной картечью
знаку избранья-увечью.
Не награжденная речью скотина
голосом, высохшим, как паутина,
все невесомей кричит и слабее...
но совпаденье боязни с болезнью -
в сестринском братстве с последнею песнью
Ада, откуда безмолвием веет.
Бог помогает больным обезьянам
очеловечиться - больше любого
из говорящих о боге - минуя
минное поле смысла и слова,
и выводя на тропу неземную
к речке сознанья, скрытой туманом
невыразимой тайны живого.
Теплятся в клинике шерстка и шкурка,
тлеет зрачок, на подобье окурка,
жертва гуманная - с выпитым мозгом.
Но восполняется то, что отняли,
древним Эфиром.
тело печали
телом сменяется звездным.
***
------------------------
1971г.
Весь холод зеркала, вся пустота и плоскость
в лицо мне выплеснуты. Стало быть, не след
с вопросами соваться, в отголосках
и отблесках искать какой-то знак
причастности к иному измеренью...
Я весь по эту сторону. И мрак
со всех сторон мое объемлет бденье.
Но словно у соседей за стеной
передвигают мебель и топочут, -
- сквозь оболочку абсолютной ночи
мне голос чудится неведомый, чужой.
Обрывки слов, порою даже клочья
невнятной фразы - и наверняка
Мне предназначенной! (Не знаю языка...)
***
Восславим мир, который полон смерти!
Возвышенной душе печаль, печаль, печаль
склоненной головы...
Восславим дождь, который вечно снится
и мокрое лицо в стекле стоит окна,
бело от невозможности пролиться
На губы, пересохшие до дна.
***
Целуя уголья, приму я тусклый жар
За бормотание любимой,
когда язык огня, язык ее дрожал,
дрожал язык невыразимый.
...
Одно останется - сплетание словес,
и бормотание любимой,
пред ним раскроется, как скорчившийся лес
стволов обугленного дыма.
***
Из области Ночи подруги уже не вернуться,
лишь продолговатых теней вереница,
закутанных в синее, - лишь на рассвете
движется плавно и звон замирает пружины.
***
Еще не страх, но как бы кто-то,
невидим из-за поворота,
отбросил тень свою вперед.
Еще не страх, - но тень ползет
задев собою угол дома
и тень моя скрестилась с тенью
чужой, как бы вошла в сращенье
- и став одним углом излома,
от ног моих оторвалась...
Еще не страх - но что за связь
установилась между мною
и шарком скрытых за стеною
шагов, когда еще двоих
на свете не было, лишь их
в объятьи тени шевелились
как два поверженных крыла.
...и смертных нас на повороте
родило время и столкнуло!
Уже не страх, но боль удара,
но расколовшегося шара
я - отлетающий осколок...
Был целен миру И вот расколот.
***
Лишь Летний сад Камен, смертельный сад камней,
пронизанный нездешним светом. . .
***
_______________
ДОМ ПОЭТА
В итальянском тайнилище где же владелец-Волошин?
Как десятые годы болели Египтом и Критом -
помнит чучело крымское, лоб оставляя открытым
для чудовищных капель-горошин.
Дом поэта, прибежище муки-игруньи,
пощадил комиссар, оприходовал крупный писатель -
и возвысилась башня над костью и тяжестью капель,
как луна в абсолютном безлуньи.
Стоит видеть Флоренцию - и в палестины родные
возвратишься похожим на Данта и Фра Анжелико,
бедной купишь земли, чье дыханье - полынь и гвоздика,
дом поставишь, доживший доныне
дом поэта - действительно стоит! На крыше
я застыл ослепленный дугою прибоя:
как десятые годы светились! как зеркало плыло рябое,
нежной силой поддержано свыше!
Перед каждым лицом загоралось и гасло и жаром
обдавало. Но что ностальгия? и разве
я по землям тоскую, взыскуя пространства прекрасней?
Нет, печаль моя - время, какое рождается старым.
Праздник духа. Блистательный вид Возрожденья,
как сказал бы Зелинский, славянского - полная липа.
Два-три имени, пыль, мемуарная кипа,
пепел радостный самосожженья.
Есть и новому племени кость - рукотворная башня.
Демиургом игралищ и сплетен
создан воздух легенды, кричащий, как петел
среди полдня и жизни вчерашней.
***
СЕПТИМЫ