Аннотация: Осколки призрачных миров - то, что было, будет или же никогда не случится, потому что кто-то уже сделал Выбор. Калейдоскоп из коротких зарисовок, складывающихся в цельный пазл.
Осколки призрачных миров Часть I. Осколки
Осколок 1. Ведьме -- пламя!
Языки пламени лижут ноги...Горячо. Пытаюсь отстраниться от этого. Я терпела куда большую боль. Кашляю. До боли в груди, до кровавых ошмётков с губ. Сырой хворост... Вырываться уже сил нет. Избитое, израненное тело уже не отвечает на мои призывы. Руки, стянутые за спиной, словно тысячи иголочек протыкают -- кровь всё ещё пытается идти по жилам... Из-за треска разгорающегося костра пробиваются вопли толпы, пришедшей поглазеть на мою смерть... -- Ведьма! Ведьме -- пламя! Ведьме -- пламя! Ведьме -- пламя! Конец. Аутодофе -- приговор вынесен и приведён в исполнение. За что?.. Я горько, хрипло смеюсь. От боли, от отчаяния, от выжигающих душу хлеще, чем костёр, воспоминаний...За что, я вас спрашиваю?! За то, что не стояла дома у печи, вечно брюхатая и верная одному?Да были б вы сами образцами верности... Или за то, что лечила ваших детей, когда молитвы вашему благочестивому богу не приносили никакой пользы?.. А может причина в том, что я не овечка, которую надо пасти?.. Я с трудом подняла взгляд на своего палача. Красивый, статный мужчина... А инквизитор... Зачем?.. Тебе же на роду написано воином быть, защищать народ от ворогов... А ты женщин почём зря жгёшь... Что?! Ты плачешь?! Зачем... Ведьме -- пламя... Ты ведь сам вынес мне этот приговор... Ноги уже обуглились, кожа пузырится волдырями от ожогов... Можно было бы залечить, сними меня хоть кто-нибудь с костра...О чём я думаю? Снова кашель...Скручивающий, выворачивающий наизнанку. Я облизала сухие губы. Терпкий привкус железа. Кровь... Но зачем же ты плачешь? Не оскорбляй меня жалостью! Я бесновато улыбнулась своему убийце. Он побледнел. Ты хотел, чтобы я кричала? Нет... Я буду улыбаться. Тебе. Тебе, мой последний любимый. Из-за тебя же не попыталась бежать... Я смеюсь над своей болью и улыбаюсь тебе. Просил меня принять своего бога... Никогда. Никогда не откажусь от богов-предков в пользу бога-рабовладельца. Даже здесь... На костре...Как же всё-таки медленно... -- Она смеётся, слышите?! Боже, упаси нас от диавола... Эти вопли вызывают новый взрыв хохота. Невежды... Это бедного дьявола от вас спасать надо... Огонь подбирается к бёдрами, к промежности... К святому месту зарождения новой жизни. Невежды... Как можно считать это место срамным? Как можно любовь телесную называть грехом?! От неё же появляются любимые вами дети... Боль... Она медленно поглощает меня, растворяет в себе. Волосы трещат от близости огня, опаляются ресницы и брови... Воды... Я хочу воды! Чистой, холодной, так, чтобы зубы ломило... Воды мне... Улыбка словно застыла на лице. Скоро его скроет пламя... Ещё немного... Его языки уже лижут обнажённую грудь. Зачем ты с такой болью смотришь на меня? Мой прекрасный палач... Нечем дышать...Я растворяюсь во тьме среди забытых слов и никому ненужных воспоминаний. Последнее, на что хватает сил -- насмешливо крикнуть, перекрывая ревущий огонь: -- Ведьме -- пламя! Прощайте!..-- и горький, хриплый, болезненный хохот. Здесь никто не умеет прощать.
Осколок 2. А помнишь?..
А помнишь, мы встретились с тобой в апреле? Помнишь, как ты однажды пригласил меня к себе и я заявила тебе, что буду здесь жить? Когда заселяешься в новый дом, то принято первой пускать туда кошку. А я как та самая кошка поняла, что моё место здесь. С тобой. Здесь, в этой старой однокомнатной квартире с обшарпанными обоями и продавленным скрипучим диваном на окраине города, а не в престижной квартире в центре с родителями. В твоём быту меня умилило решительно всё. Знаешь, мне захотелось не вторгнуться сюда в твоё личное пространство, а словно бы просочиться и стать столь же естественной его частью, как чудом живущий, частью засохший пыльный фикус на окне или почему-то не выключающийся сам по себе электрический чайник на кухне, или же пепельница с целым ёжиком из окурков. Я хочу вытираться и вытирать тебя твоим полотенцем, одевать после душа твою одежду, сидеть у тебя на коленях за твоим компьютером, клавиатура которого заляпана пятнами кофе... Я обрела своего бога и хочу на подобие богоугодного животного обитать в его храме. Да, я готова дойти до такого состояния, готова ластиться к твоим ногам и есть с твоих рук, ждать тебя с работы и кидаться тебе на шею, истосковавшись за день по своему божеству. Да, ты думаешь, что я тогда пошутила и сейчас мы хорошие друзья... Всего лишь друзья. Но я смогу добиться своего, правда. Ты уже нуждаешься во мне и скоро эта потребность станет совершенно невыносимой. Знаешь, я,наверное, исчезну на какое-то время из твоей жизни, чтобы вернуться и никогда больше не пропадать. Не пропадать, потому что ты никуда меня больше от себя не отпустишь. А пока... Пока я буду в другом городе и с другими мужчинами. Моё время придёт. В каком-то из апрелей...
Осколок 3. Фрида
- Фрида, я никогда не интересовался, почему тебя так зовут...
- Фрида, прости меня... Я чертовски виноват перед тобой...
- Фрида, а у меня родилась дочь... Я назвал её в честь тебя. Три триста, пятьдесят три сантиметра, чудесная голубоглазая и черноволосая девочка...
- Фрида, я тоскую без тебя... Как же я поздно это понял...
- Фрида, я ушёл от жены, дочь осталась с матерью, обижена на меня и не может простить...
- Фрида, ты единственная, кого я любил, люблю и буду любить...
- Фрида, прости... Дочь пошла в первый класс, я плакал, Фрида, я и сейчас плачу...
Фридой родители назвали меня в честь темпераментной мексиканки, художницы Фриды Кало. Я, наверное, долю темперамента получила от неё... Ты приходишь ко мне вот так каждый месяц, всегда с цветами. Рассказываешь о своей семье... Как ты жил с ней, со своей женой, как родилась дочь, как тебе кажется, что она безумно похожа почему-то на меня, как она растёт, как становится взрослей этот маленький человечек. Рассказываешь о своих неприятностях на работе, неприятностях дома, о том, как тебя всё это достало и о том, что твои визиты ко мне - твоя единственная отдушина. Много вспоминаешь. О нашей первой встрече в библиотеке филфака, о бурном, пламенном романе, о том, как я уехала во Францию на год, чтобы написать диплом по классической французской литературе, о том, как сначала ждал, но потом отчаялся и нашёл себе жену. Вспоминаешь о том, как я приехала и ты до последнего скрывал от меня факт свадьбы, о том, как я, узнав о ней, приехала вздрызг пьяная в ЗАГС, а ты выпроводил меня, посадив в то роковое такси. Признаёшься, что я единственная любимая твоя женщина и слёзно молишь о прощении, рыдаешь, утверждая, как ты был не прав. Приходишь, рассказываешь, много куришь, напиваешься, плачешь, порой даже воешь... А я всегда молчу и выслушиваю тебя с каменным выражением лица. Лицам на памятниках меняться не положено... Я только вспоминаю отрывок когда-то услышанной песни - "мертвецы любви не просят, просят лишь покой."
Осколок 4. Ромашки
Достал! Ненавижу! Я сижу на кухне, рядом на столе, стопка тарелок, на полу куча осколков. На часах - 11 вечера. Кашель от избытка курева уже разрывает грудь. Запиваю его одурительно горьким чёрным кофе... Что с нами случилось? Когда с нами это произошло? Почему мы начали ругаться из-за каждой, даже несущественной мелочи? За окном темно...Весна, мать её. Воистину крыша едет. Через открытую форточку доносится отдалённый гул машин - автострада не так далеко. Зачем-то взвыла машина в соседнем дворе, а вслед за ней ночную тишину потревожил лай пары бездомных дворняжек - они у нас ласковые, откормленные... О чём это я? Сижу, как клиническая дура, кутаюсь в твою рубашку... Холодно. А тебя всё нет, слышишь?! Нет! К горлу подкатывает ком. Слёзы?.. А я уж думала кончились... 11:30. Пора бить тарелку. Беру со стола тарелку и со всей дури разбиваю её об пол. Не знаю зачем. Звон разбившейся посуды ненадолго отрезвляет. На полу уже 5 тарелок. Да где тебя, сволочь, носит?! Я в бессильной злобе разрыдалась, плотней запахивая рубашку. Не выть...Не выть...Вдох-затяжка, выдох...Следим за колечками дыма...Глоток кофе, горечь на языке. А через 15 мин год как мы вместе...Вдох-выдох...Глоток. Вдох-выдох, глоток...10 мин...Спокойно...Спокойно...Вдох-выдох, глоток...Новая сигарета и остывший кофе. Я, наверное, сейчас ужасно выгляжу. Вдох-выдох, глоток...5 мин... Глубокая затяжка, в горле першит, кашель аж до слёз. Ещё один глоток. Горький-горький...Тиканье часов набатом по натянутым нервам. Полночь. Звон ещё одной разбитой тарелки заглушил звук открывшейся двери. В глазах всё расплывается от слёз. И... Мне буквально в нос тыкается огромный букет...ромашек! Нет, именно ромашек! В конце марта... - С годовщиной, любимая! - я вскакиваю с табуретки, в босые ступни больно впиваются осколки от тарелок, но как же мне наплевать... Висну на его шее, а он, тихо посмеиваясь, прижимает меня к себе. А потом идёт в спальню, укладывает меня на кровать...и бережно вынимает осколки из моих ступней, целуя каждую ранку... А я со счастливой улыбкой идиотки утыкаюсь носом в ромашки...
Осколок 5. Кофе
Сварить тебе кофе. Есть в этом что-то мистическое, ритуальное. Особенно рано утром, когда ты сонный и взъерошенный сидишь за столом, ладонью подперев голову, а я в твоей рубашке с туркой у плиты. Да, я могла бы спокойно включить кофеварку, но это было бы совершенно не то. Турка - медная, большая, со стилизованной под египет чеканкой. Там три женщины в позах - "ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу". Смешно, но в магазине джезва называлась "Идеальная жена". Банка с молотым кофе - первосортная арабика. У меня может быть пустой холодильник, но не плохой кофе. Ложкой со специальной длинной ручкой кладу в турку кофе. Затем, прикусив кожу на сгибе указательного пальца, я застыла, раздумывая, стоит ли добавлять сливки. Блендер давно сломался, но для сухих сливок он и не нужен. Решено, добавляем. Наклоняюсь и достаю из шкафчика золотистый пакетик, сыплю из него в джезву. Вместо черноты на дне теперь появляется подобие инь-янь. Улыбаюсь неизвестно чему, встаю на цыпочки, открывая верхний шкафчик, достаю от туда коробку с множеством пахучих, если их открыть, пакетиков. Специи. "Женскими" специями в основном считаются корица и ваниль, но у меня полно "мужских". В турку отправляются пара щепоток молотого имбиря и муската, миндаль, грецкий орех, пара семечек бадьяна, несколько листиков мяты и...пара кусочков горького чёрного шоколада. Девяносто девять процентов какао, швейцарский. Специально держу для таких случаев, так как сама горький шоколад не очень люблю. Заливаю всю эту магическую смесь водой и ставлю на огонь. Даже не оглядываясь на тебя, слышу, как ты шумно вдохнул потянувшийся от турки аромат. Сейчас нужно смотреть только на джезву, чтобы не упустить момент закипания, отвлечёшься на секунду и вся плита окажется в злорадных чёрных потёках, кофе не любит конкуренции, в момент варки всё внимание должно достаться ему. Всё той же специальной ложкой помешиваю содержимое турки. Вот, начало закипать. Убираю джезву с огня, подхожу к холодильнику, мимоходом ещё сильней растрепав тебе волосы, и достаю баллончик взбитых сливок. Сухие сухими, но и такие тоже нужны. Затем, на свет из шкафчиков показываются френч-прессе и специальная кружка, в таких ещё латте в некоторых кафе подают. Снова ставлю турку на огонь и даю кофе закипеть. Так надо. Затем сливаю его во френч-прессе, чтобы опустить гущу. Достаю небольшую бутылочку с миндальным сиропом, наливаю его на дно кружки, лью в неё кофе, бросаю в него пару кусочков карамельного тростникового сахара и, наконец, жестом фокусника выдавливаю из баллона взбитые сливки, на которые соскабаливаю с палочки корицу. Звёздчатый анис на сливках будет лишним, хотя и красив. Ставлю перед тобой кружку с этим трёхслойным великолепием, целую в висок и с улыбкой говорю: - С добрым утром.
Осколок 6. Не ангел.
Он сидел на моей кровати. Весь обожжённый, в копоти, в каких-то обгорелых обрывках вместо одежды. Длинные волосы свисали какой-то странной грязной паклей, на спине, кажется, был какой-то непонятный горб, который постоянно подёргивался. Самым страшным на его закопчённом лице были глаза. Чёрные провалы с то и дело вспыхивающими огненными искрами внутри. Я сидела за компьютером и боялась повернуть голову в его сторону. Когда я шла сегодня домой, то проходила мимо пожарища. Обычная ситуация - утечка газа. Но рядом со сгоревшим домом я увидела его. Не знаю, что меня на это сподвигло , быть может,жалость, но я притащила его к себе домой и уже тихо жалела об этом. Наконец, он заговорил. Тихим, хриплым, словно больным, голосом.
- Благодарю... - он закашлялся, - Меня зовут... Александр. - А почему ты так замялся перед тем, как назвать своё имя?.. - Потому что...Раньше я не имел имени. Не было в нём нужды. - Как это?!.. У каждого человека есть имя! - я была крайне удивлена. Он как-то зло ухмыльнулся, показав белоснежный оскал с весьма выдающимися клыками, усмехнулся и снова закашлялся. - Наивная... Разве я говорил, что я человек?.. - это прозвучало как-то подозрительно вкрадчиво. Если он не человек, то кто?!.. - Я... Раньше, я мог бы назвать свою сущность ангелом... Раньше... Я не знала, что на это ответить. Он дал мне ответ на вопрос, который я не произносила. Ангел?! Если он был им раньше, то кто он сейчас?.. - Да, я читаю мысли. Да, я был ангелом. Кто я сейчас, этот вопрос я задаю себе сам. - Но... Что с тобой случилось?.. - я наконец-то смогла выдавить из себя слова. - Если тебе затруднительно говорить, можешь молчать. Я попытался спасти людей во время пожара. Но... Понимаешь ли, огонь очень сильно меняет нашу сущность. Меняет настолько, что мы переходим из энергетической формы существования в физическую. Тем, кто прошёл сквозь пламя, путь обратно закрыт навсегда. - он снова закашлялся так, что его затрясло. На голубой простыне появились пятна крови. Мне стало страшно. - Почему тебе нельзя...назад?.. - Это всё из-за людей. Мы - порождения вашего сознания. Мы живём по вашим законам, которые вы придумали для нас. Вы назвали таких, как я, падшими. А падшим не место в высших сферах, - он снова со злостью ухмыльнулся, - Спрашивается, зачем полез спасать?..Сейчас уже не важно. Ммм, слушай... Я не до конца освоился с новым телом...Но мне сейчас крайне не уютно. Что мне надо сделать, чтобы почувствовать себя лучше?..
Я ещё раз осмотрела его. Мдаа... Много чего надо сделать... Принять душ, одеться, причесаться... Он, ничего не ответив, направился в ванную. Я посмотрела на кровать - придётся стирать... Прошло полтора часа. Что там можно так долго делать?.. И вот он вышел. Обвязанный полотенцем и с голым торсом. Помимо воли я восхитилась красотой его тела. Высокий, худощавый, но видно, что с мускулами тут всё в порядке. Длинные смоляно-чёрные волосы свисали едва ли не до пояса. Лицо... Видели когда-нибудь статуи тёмных ангелов? Прекрасные пропорции. В меру резкие, но не грубые. Глаза стали почти как у нормальных людей. Только радужка антрацитово-чёрная. А ещё у него были крылья... Невероятные, прекрасные, сильные крылья с угольно-чёрным оперением - пока он сидел в обгорелых в лохмотьях, я это чудо принимала за горб. Кожа, оказывается, у него бледная... Под слоем копоти это было не так заметно. И руки. У него прекрасные руки. Длинные, чуткие пальцы с ... едва ли не когтями. Невозможный. Он подошёл ко мне, обнял. - Не правда, я возможный. Я существую. У меня теперь даже тело есть, - он улыбнулся. Даже без злорадства. Развернул крылья и накрыл меня ими, - Ты дала мне приют в вашем мире. Я знаю, что у вас есть такое понятие, как "ангелы-хранители"... Увы, я уже не ангел...- он поцеловал мою макушку. Я всё же существенно ниже, чем это невероятное создание. - Можно мне побыть твоим не ангелом?.. Не зря же я выбрал имя "Александр" - защитник. Что мне ещё оставалось, кроме как согласиться?..
Осколок 7. Ледяная Леди Он. Знаешь, какая ты невыносимая в своём чёрно-синем морозном коконе?!Ты даже представить себе этого не можешь. Надменная, с вечной злой ироничной ухмылкой на чувственных, кроваво-красных, чётко очерченных губах, арктическим холодом в миндалевидных, по-кошачьи раскосых, синих глазах и аристократической бледностью. Как часто я тебя за это ненавижу. Точёные, инфернально правильные чёрты лица, чётко очерченные скулы, аккуратная линия носа, высокий чистый лоб, чудесная линия брови, белоснежная улыбка с длинными от природы клыками. Длинные, иссиня-чёрные волосы, обычно заплётённые в косу, ниже пояса. Восхитительная, сильная, выносливая фигура с крутыми бёдрами, высокой грудью и тонкой талией. Невысокого роста. В одежде ты предпочитаешь чёрный и тёмно-синий цвета. Корсажи, пышные юбки, обтягивающие брюки, плащи, ленты в волосах - ты словно из другого века. Но боги! Как же ты холодна... Твоя речь - образчик этикета 18-19-ого века. Ты умна, начитана, остроумна, жестока. Чужая жизнь, чужие чувства - для тебя ничто. Даже не снежная, Ледяная королева. При всей моей ненависти к тебе, я не устаю восхищаться тобой. Колкий, обидный смех, постоянное равнодушие и только голос... Единственное, тёплое и мягкое в тебе. Но, право слово, наивен тот или та, кто поддастся его чарам. Ты ломаешь людей легко и немного сожалеешь, что они так быстро ломаются. Каждый становится пешкой в твоей игре. Ты не знаешь, что такое стыд. Ради удовлетворения своих желаний ты способна вскружить голову человеку, провести ночь с ним и уйти в никуда утром, даже не оставив записки. За тобой целый шлейф разбитых на осколки сердец. Ты порочна, ты познала порок во всём его многообразии - алкоголь, наркотики, самый развратный и разнузданный секс. Тебя саму восхищает вечное - музыка, кино, картины, литература, наука.. А люди... Кто они для тебя? Игрушки, средство достижения целей. Не более. Ты не боишься за себя, бывает, даже откровенно нарываешься на неприятности, моя ледяная леди. Ты невероятно требовательна к другим и к себе. Ты абсолютно независима. Я ненавижу тебя. Я хочу подчинить тебя себе, я хочу дерзкой пощёчиной стереть с твоего лица саркастическую ухмылку, сменить холод в твоих глазах на боль и страх. Я хочу, чтобы ты смеялась и плакала в моих объятиях, хочу, чтобы ледяная долина в твоих глазах превратилась в тёплое, ласковое море, в котором можно утонуть. Я хочу дарить тебе боль на грани нежности, хочу сломить тебя, как ты сломила десятки других людей. Я хочу управлять тобой, хочу поселиться в твоих мыслях, хочу, чтобы ты любила или ненавидела меня, но... Не была равнодушна. Ты распространяешь обжигающий холод вокруг себя, превращаешь чувства и души в лёд, но я не поддамся. Потому что я ненавижу тебя, любимая... Она. ...Кто ты?... Почему ты появляешься везде, куда прихожу я? Может это паранойя, но я постоянно ощущаю твой взгляд на себе. Постоянно. Вот и сейчас. Очередной глупый приём, глупой женщины, считающей меня своей подругой. Пусть считает, мне не важно. Я на автомате флиртую с какой-то особью мужеского пола, но краем глаза смотрю за тобой. А ты, совершенно не скрываясь?, пытаешься прожечь во мне дырку взглядом. Что ты хочешь от меня?.. Я чем-то тебя обидела? Или ты один из моих постельных мальчиков?..Хотя нет, я бы тебя запомнила...наверное... Ты смотришь так, словно хочешь снять с меня не только одежду, но и кожу, полностью обнажая меня перед собой. Ты...хм...надо отметить, что ты далеко как не плох. Я редко у кого видела настолько насыщенно зелёные глаза. ?Резкие черты лица, не скажу, что ты красавец, но явно не урод. Плотно сжатые, но, что-то мне подсказывает, достаточно чувственные губы. Высокий, с широкими плечами, узкими бёдрами и плоским животом. Достаточно просто одетый. Всего лишь чёрный пуловер под горло и чёрные брюки. По сравнению со здешними разряженными пижонами твой образ - просто отдых для глаз. Смугловатая кожа причудливо сочетается волнистыми, собранными в строгий хвост, отчаянно медовыми волосами до лопаток. Знаешь, ты привлекателен. Но от тебя идут волны столь обжигающей, неистовой ненависти, что мне даже немножко страшно. Самую малость. Я уже давно отвыкла кого-то бояться... А вот любопытство меня снедает...
...Мне не по себе от твоего взгляда...О чём ты думаешь, так смотря на меня?..
Осколок 8. Мечтательница
Мечтательница, говоришь?..
Лето... Зелень, пыль, тополиный пух, невыносимо яркое небо и волшебное слово, гулко раздающееся в голове, "Еду!"... Лихорадочные сборы в дорогу и, что важно, не проболтаться тебе об этом. Это сложная задача, правда. Поезд, размеренный стук колёс - счётчик километров "до"... Мелькающий лес за окнами поезда, кофе в стакане, трепет внутри...Иногда дорога тянется неприлично долго. Музыка, книги скрашивают ожидание.
Вокзал. Невозможное внутреннее состояние. Короткая смс тебе "Я в ..." В голове столпотворение мыслей, в ответ от тебя - (вырезано цензурой). Я лишь улыбнусь и поеду привести себя в порядок после поезда. А затем я поставлю тебя перед фактом, что мы должны увидеться - проще говоря, скажу, где я тебя буду ждать, не взирая на возражения или ещё что-то. Ты придёшь, ты обязательно придёшь, хотя бы потому, что сейчас - это моя мечта. Выскажешь своё мнение по поводу всяких сумасшедших фей, сбрендивших настолько, что приезжают к ветру... А потом ты проведёшь меня по улицам города моей мечты. Мы будем смеяться, шутить, разговаривать обо всём, я буду ластиться к тебе, а потом скажу так невзначай: - А мне это снилось... - Я помню... Мечтательница, - обнимешь и зароешься лицом в пушистые рыжие волосы, запоминая запах.
А утром я сонно потянусь и прижмусь к тебе, а ты шепнёшь мне на ухо: - Сумасшедшая... - Ты разве в этом когда-то сомневался?..- улыбка и лукавый взгляд зелёных глаз из-под рыжей чёлки..
Осколок 9. Изменённый всегда неизменен.
- Да, госпожа. Приказ патрулировать границы ясен, - хрипло произнёс я, внимательно рассматривая прожилки на древесине пола и боясь двинуться, лишь бы не спугнуть тонкую, изящную руку, сейчас в покровительственном жесте лежащую на моём загривке. Воспоминаниями об этом прикосновении мне придётся жить долгие недели дежурства на Границе. Твари по ту сторону опасны и слишком часто пытаются границу пересечь. А высшие такие хрупкие... Ну вот, сказка кончилась. Она убрала руку и указала на дверь. Я нехотя встал с колен, выпрямился, расправляя плечи и крылья. Она улыбнулась. Иногда, в моменты хорошего настроения госпожа говорит, что ей достался очень красивый изменённый. Не знаю. Массивная, мощная, развитая фигура два с половиной метра ростом, огромные кожистые крылья, особо не полетаешь, но в бою помогают, длинный и гибкий хвост с костяным шипастым окончанием, внушительные когти и клыки, весь покрыт короткой чёрной шерстью, но кожа под ней надёжней любого доспеха, а радужка глаз - две плошки с расплавленным янтарём. И да, на голове шерсть более длинная, достигает уже середины спины - хозяйка не разрешает мне состричь. В общем, воплощение ночного кошмара многих высших... А она... Выйдя из её покоев, я с рыком тряхнул лохматой головой и стеганул себя хвостом по бедру. Не время растекаться мыслью по древу, Шад, надо выполнять приказ. И не важно, что тебе хочется просто часами сидеть у её ног, прислонившись лбом к её коленям и вдыхая тонкий, дурманящий аромат её кожи. Влюблённый дурной зверь. Если б не граница, нас бы убивали при рождении. И были бы правы. Ты зверь, Шад. Ни чем не лучше тех, что ты убиваешь на Границе. И не имеешь права настолько тянуться к ней. Чем дальше я отходил от покоев, тем сильней, вопреки всем доводам разума, болезненно тянуло вернуться. Но..Приказ. Её приказ. ........................................ - Шадар, сзади! Прыжок, взмах крыльями, разворот и ударом хвоста разможить голову уже нацелившейся на мою шею твари. Бой на границе ведётся каждую ночь. Днём они прячутся от солнца в подземных норах, а изменённые могут подсчитать потери, похоронить павших и подлечиться перед новым боем и отдохнуть. Но смерти у нас не часто. Мы сильнее тварей. Но нас меньше. До восхода солнца осталось несколько минут. Алое зарево на горизонте уже начало разгораться, загоняя в норы наших противников. Мои соратники облегчённо рассмеялись, один, шутя, саданул по рассечённому плечу, за что получил болезненный оскал и утробное рычание. - Ладно, Шад, не горячись, мы снова победили! Неделя, всего неделя на Границе, а я уже хочу перегрызть всем глотки. Я крупнее и сильнее многих здесь и, к сожалению... умнее. Что ни в коей мере не прибавляет мне обаяния или уживчивости. Я зверею. Иногда хочется выйти за границу, взвыть и...присоединиться к нападающим. Вспоротое плечо болью напомнило о себе и о том, какой Она бывает, когда злится. Тогда холёные пальцы почти любовно сжимают рукоять плети, но даже боль от неё я принимаю с благодарностью. Она говорит со мной, а не принимает за бездумную гору мяса, способную только на то, чтобы рвать потусторонним тварям глотки. Она тоже чужая среди высших. Она злится из-за того, что высшие прячутся за наши спины и Границу. Ей нужен мир. Но не я. Придя в казарму, я рухнул на матрас, набитый сеном, зло скребанув когтями по полу, вспомнив то существо, которое ей приходится называть своим женихом. Безмерно слабое, трусливое, глупое... но Высшее, чтоб его твари пожрали! Небо, да от него воняет страхом, когда он видит меня у её ног. Мерзко. Даже более мерзко, чем моё нахождение здесь. Он не достоин...Замолкни, Шад! А ты достоин?! Ты просто мясо, которое сдохнет в одном из сражений.
Осколок 10. Гречишный мёд и полынь.
- Хватит курить! Я, усмехнувшись, с наслаждением затянулся, выпуская вишнёвый дым кольцами ей в лицо. На её щеках расцвёл лихорадочный румянец. Она всегда краснеет, когда злится. Вот, уже занесла руку, чтобы врезать по моей наглой насмешливой физиономии. Отбросив сигарету и перехватив тонкое запястье, я резко привлёк её к себе, утыкаясь носом в копну жёстких кудрей цвета вишни. Она так пахнет... Совершенно непередаваемое сочетание гречишного мёда и терпкой полынной горечи, а ещё сера - уже мой примешавшийся запах. Почему я до сих пор не сожрал эту смешную смертную? Забавно, она знает, кто я. Знает, что в любой момент я могу вспороть её хрупкое тело когтями...но совершенно не боится и сейчас молотит свободной рукой по моей груди, чтобы я отпустил её. Глупая. И потрясающе чешет за ушами, что уже начала делать... Она всегда так. Сначала злится и готова кинуться хоть на самого Владыку Ада, а затем чешет, сменив гнев на милость. Она знает, что меня не поменять, но зачем-то пытается... А я насмешливо скалюсь в ответ на её эскапады. Почему я до сих пор её не убил, а раз за разом выбираюсь из подземелий под жгучий свет солнца? Неужели только ради вишнёвых кудрей, мёда с полынью и тонких пальцев? Смешно. - Ты опять не слушаешь меня! Она прервала своё щебетание и возмущённо дёрнула за ухо. Выпустив её из рук, я опустился на четвереньки, принимая истинный облик, зарычал. Она с визгом бросилась по лугу от меня. Я кинулся следом, тщательно соразмеряя силы, чтобы не догнать её в пару прыжков. Она в свою очередь, бежала, то и дело оглядываясь, не посмел ли я отстать... Прыжок, она со смехом падает в траву, совершенно не боясь нависшей над ней оскаленной морды. Смеётся, запрокинув голову, перед моими глазами открытое, беззащитное горло, на котором так сладко, до безумия сладко было бы сомкнуть челюсти, захлёбываясь горячей кровью...но единственное, что я могу - провести языком по её шее, пробуя на вкус смугловатую кожу. Её непривычно светлые, прозрачно-голубые глаза смотрят на меня с восторгом, обожанием. И я почему-то не хочу видеть отражение своего истинного облика в этих глазах. Тело плавится, превращаясь в более уместное, человеческое. Я снова заключаю её в объятия, зарываясь носом в вишнёвые кудри, полной грудью вдыхая аромат полыни и гречишного мёда. Почему я не могу её убить?.. *** - Ждёшь принца, девочка? - я снова пришёл к ней, уговаривая себя, что уж этот раз - последний. - Нет, тебя, - с убийственной серьёзностью ответила она. И, похоже, обиделась. Я сел у её ног, со звериным ворчанием утыкаясь носом в её колени. Гречишный мёд и полынь. Сводит с ума. Она запускает пальцы в мою жёсткую гриву, но делает это как-то отстранённо, холодно... - Что-то случилось? Шерсть на загривке встаёт от нехорошего предчувствия. - Отец нашёл мне жениха, - её голос звучит мёртво, безжизненно. Словно приговор. Аутодафе. Тяжёлая ярость заполняет сознание. - Ты...его хочешь?.. - голос разве что чудом не срывается на гулкое рычание. Звонкий удар по скуле относительно приводит в чувство. - Думай, что говоришь! - вот теперь голос живой, звенит от злости, - Я люблю тебя, слышишь? Тебя! Лю...бит? Смешная человеческая заморочка. Непрактичная, странная, болезненная. Что ж, значит, будет проще сделать то, ради чего я пришёл к ней в первый раз. - Я могу избавить тебя от жениха и отца. - Нет... Не убивай их. Они не сделали ничего плохого. Ещё одна человеческая странность. Они её расстроили, а она не хочет их смерти. - Они тебя огорчили. - Забери меня с собой. Вот и всё... - Это...больно? - голос дрожит, она по-человечески боится моего мира. - Больно не будет. Она тепло улыбается и чешет меня за ухом. Последний раз. Расслабляется. - Давай. И...наконец. Слабый вскрик, последний вдох и выдох. Челюсти смыкаются на тонкой шее, тёплая кровь орошает моё горло, ненадолго утоляя иссушающую жажду. Её сердцебиение вечерним набатом отдаётся в ушах. У её крови вкус гранатов. Оторвавшись от горла, я в последний раз зарываюсь мордой в копну вишнёвых кудрей, стараясь как можно чётче запомнить запах. Отхожу. Сломанная кукла в кресле у камина. Такая же, как все. Нет, другая. Я буду её помнить. Ухожу. Впереди вечность. Без гречишного мёда, полыни, вишнёвых кудрей, тонких пальцев и...гранатов.
*** Что вам известно о демонах? Я знаю, что мы созданы человеческим коллективным бессознательным и это логично, так как паразиты не могут появиться раньше своего "хозяина". Мы питаемся людьми. Вернее, вашими душами. Примитивно? Согласен, но вы сами наделили нас такой природой, уж не обессудьте. А так же истинным обликом таким, в каком появиться в приличном обществе ну совершенно не комильфо. Впрочем, это никогда меня не останавливало. Сейчас, например, я смакую детские и юношеские воспоминания идиота, решившего овладеть чёрной магией. Любовь матери и отца, первая нежная, хрупкая, словно подснежник, любовь к девочке из 5-того Б класса, любовь к собаке, подаренной родителями на День Рождения. Любовь. Краеугольный камень этого мира. То, что каждый из демонов ненавидит до зубовного скрежета, но жаждет, как наркоман дозу во время ломки. Удивлены? Люди порой потрясающе пренебрегают любовью. Знаете, сколько наших ходит под вашими личинами в дома престарелых, а вам потом приходит уведомление о смерти пожилых родителей? А истории вдов и вдовцов, не выдержавших смерти дражайшей половины? Ооо, кажется, начинаете понимать. Мы приходим к каждому, кто готов отдать нам любовь, под личиной самых дорогих и важных людей. Вас. А то, что не успели уберечь - это уже ваши проблемы. Мы не умеем любить. Я уничтожаю каждый из объектов своей любви. Не потому что так хочу, а потому что именно вы подарили мне и моим собратьям такую природу. Разрушение. О, сколько я проклинал человечество за такой подарок. Сколько душ было мною загублено. Хотя...бывали случаи, когда я отпускал. Убивал, но отпускал душу, не уничтожая её бесследно в себе. Редкие случаи. Гречишный мёд, полынь, вишня, тонкие пальцы и гранат. Я чувствовал вкус её любви. Солнечно-теплый и чистый, как горный родник. Но я и это замарал кровью. Иначе невозможно. Любовь слишком ненавистна, чтобы дать ей существовать. Любовь слишком желанна, чтобы я мог остаться в стороне и не тянуть когтистые лапы к очередному огоньку. О, кажется, кто-то снова меня зовёт.... До встречи. *** Обожаю людей. Сколько сил можно вытянуть из ищущих счастье для себя. Я с огромным удовольствием предоставлю "счастье". Хотите денег? Лотерея, престижная работа, да хоть клад...сколько угодно! Хотите славы? Да без проблем! На эстраде, в научных кругах, где пожелаете. Я выполню любое желание. Вернее почти любое. Всё, что поощрит Ваш эгоцентризм и высушит душу до условных рефлексов, я готов Вам предоставить. Я ненавижу тех, кто ищет счастье для других. Я завидую им. Завидую, потому что не знаю, каково это - радоваться просто глядя на кого-то. Я этого не понимаю. Эти люди не нуждаются ни в чём из того, что я могу дать. Для меня они в эфирном плане словно солнца. Притягивают к себе. Но подойди ближе - можешь сгореть. Демон и сгорает, смешно? Мне - да. Их огонь слишком чист для меня. И, что самое страшное, он способен очищать других. Зато те, кто жалеет себя, те, кто с радостью перекладывают вину на других, те, кто хочет счастья для себя, а лишь затем облагодетельствовать других....О, дорогие мои, я готов потворствовать любым Вашим начинаниям. Цена невелика - Ваши души и Ваша любовь. Хотите быть счастливы? Я Вас жду.
Осколок 11. Летта, открой дверь...
Я раньше не верил в проклятья. Раньше, когда у меня были любящая, что нонсенс для дворянских семей, жена и двое детей. Две Летты - две главные женщины в моей жизни с волосами цвета расплавленного янтаря и тёплыми карими глазами и черноволосый вихрастый синеглазый озорной мальчишка, так похожий на меня. Моя семья. Пускай, не слишком известная при королевском дворе, оно и к лучшему, но родная, настоящая, тёплая... Не знаю, чем я настолько не приглянулся владельцам соседних имений, но строго соответствующее этикету приглашение на совместную охоту обернулось для меня несчастьем. Лучше бы они просто убили меня. Первый день в лесу. Охота, лай собак, дичь на костре, дым, мужской смех, вино... Именно так и полагается отдыхать аристократам. Со мной шутили, хлопали по плечам, говорили, как мне повезло с женой... Все разошлись спать. А с утра была новая охота. На меня. Потому что, проснувшись, я уже человеком не был. Насколько ж должна была быть сильна зависть ко мне, чтобы не убить меня, а не поскупиться и нанять настоящего мага, способного обратить человека в зверя?! Четыре лапы вместо ног и рук, зубы и когти вместо ружья, а рычание - замена человеческой речи. Меня погнали, словно дикого зверя. И я бежал. Бежал, пока тело, теперь уже поджарое, сильное, быстрое звериное тело не напомнило мне, что я могу сражаться. Человеческое сознание словно отошло на второй план и будто со стороны наблюдало за тем, как огромный, не в пример больше обычных серых, чёрный волк рвал свору охотничьих собак. А потом оно растворилось в сознании зверя. Для меня сейчас не было ничего важней, чем сомкнуть челюсти на горле очередной шавки, захлёбываясь её кровью, вспороть когтями брюхо... Шерсть слиплась сосульками от крови, моей и собачьей, а вокруг валялись изломанные, разорванные, искалеченные тела, бывшие недавно сворой охотничьих псов, когда подоспели люди. Никаких сиятельных господ, только рядовые охотники, посмевшие наставить на меня ружья. И я забыл, что у них, наверняка, как и у меня, есть жёны и дети... Я атаковал, упиваясь человеческой неповоротливостью, неуклюжестью, слабостью. Испуганные крики, хруст костей под ударами мощных лап, вываливающиеся внутренности из вспоротых животов, тёплая, ещё подрагивающая печень в моих зубах и священный ужас в глазах горе-охотника. И кровь...Много-много крови. Охотник не знал, на какую охоту его пошлют господа. Уже потом, когда я осознал, что натворил, душа разрывалась от боли, постепенно растворяясь в чистой и незамутнённой звериной ярости, человеческом глухом отчаянии и жажде мести. Потом по округе поползли слухи о звере, убивающем представителей знатных семейств и их приспешников. Мужчин, только мужчин. Остатки человеческого во мне не позволяли трогать женщин и детей. Дворяне засели по своим замкам. Я же крутился у своего, желая увидеть жену и детей, но они не выходили за ворота. Они думают, что я погиб и не ждут. А я брожу у стен замка, ловлю крупицы запахов родных людей и храню их в памяти, как величайшую ценность. И жду. Жду, когда меня пустят домой и я смогу быть рядом с родными. Хотя бы в качестве сторожевого пса, играющего с хозяйскими детьми. Летта, открой дверь, я так хочу домой...
Осколок 12. А кто-то сегодня не вернётся домой
Сегодня такое красивое небо. Равнодушная лазурь с игривыми барашками облаков. Надо мной колышутся травы, тяжело гудят шмели и проносятся труженницы-пчёлы, порхают легкомысленные бабочки, а где-то в вышине, едва заметная точка, заливается жаворонок. Пронзительно, счастливо. Душистое густое разнотравье шелестит, повинуясь ветерку. Добрый в этом году будет покос. Жданка как раз к нему разродится Никиткой аль Светланой, Светиком... Жаль, не увидят отца. В пробитое стрелой плечо ткнулась чёрная лошадиная морда, начала теребить бархатными губами одёжку, мол, вставай, хозяин, чего разлёгся, тебя дома жена брюхатая ждёт. - Не могу я, Буря... Не покатаемся больше мы с тобой. Даром, что кобыла, а вернее и выносливей иного жеребца, не бросила меня, всё ждёт, что встану. Да только трудно это сделать с перебитой спиной, девочка... Вот так вот обернулась для меня поездка на ярмарку за платьем для Жданы да полотном дитю будущему на одежу. Разбойники, коих раньше в наших местах не было, напали нежданно, а я ж простой селянин, при мне и меча с собой не было, только кошель со сбережениями да небольшая дубинка. Не спасла она меня. Неудачно сверзился с Бури, когда стрелу плечом словил, и ног теперь не чую... Холодно отчего-то, хоть и солнце бьёт в глаза нещадно. На небо больно смотреть. Солнцу, небу, пчёлам и жаворонку нет дела, что сегодня кто-то не вернётся домой. Что кто-то станет вдовой так рано. Найди себе доброго мужа, Ждана. Я люблю тебя.
Осколок 13. Харадрика
Я не хотела менять планету. После терраформирования Венера (как же прилипчивы эти человеческие названия!) для нас, драконов (ещё одно человеческое слово, но...удобное, наш язык совершенно зубодробителен), она стала втором домом после Земли, отданной на откуп человечеству. Наша раса всегда была малочисленна из-за безмерно долгой по меркам людей жизни, редкой рождаемости и смертности, а потому я ещё помню время, которое люди в своей истории называют Средневековьем, Тёмными веками. Время, когда наши расы существовали рядом, что нашло отклик в их легендах, оставшихся после нашего ухода. Прошло около тысячи оборотов Земли вокруг Солнца прежде, чем люди смогли по-настоящему выйти в космос и найти нас. Старейшины решили, что их раса уже созрела для сотрудничества с негуманоидами и на Венере открылось первое человеческое посольство. На моё несчастье. Я была одной из тех, кто был обязан поддерживать контакт с ними. А он... как он вообще посмел появиться под этим небом?! Жалкий. Ни сверкающей под лучами Солнца чешуи, ни мощного тела, завораживающего своим совершенством, ни алмазно-твёрдых когтей и клыков. Ни-че-го. Даже для полёта в атмосфере этот калека должен был пользоваться приспособлениями. Маленький, до отвращения хрупкий, недолговечный...И безумно заинтересовавший меня. Он не боялся. Умудрился выучить наш язык и разговаривать со мной без переводчика. Оказывается, человеческая раса на удивление богата мудрыми мыслителями и сочинителями! Правда, сейчас уже почившими. Переводы их книг на наш язык не делались со времени нашего исхода с планеты. В плане жилищ мы очень консервативны, а потому, не смотря на развитие техники, мы предпочитаем селиться по одиночке в просторных пещерах. И этот человек имел наглость приходить ко мне! Забирался с помощью какого-то снаряжения и дожидался, когда я вернусь с охоты (ещё одна наша причуда, помогающая поддержать себя в форме), и разговаривал со мной, с присущей ему бесцеремонностью устраиваясь на сгибе моего хвоста, как "в кресле", по его словам. Как я поняла, люди в этих штуках сидят. Он пересказывал мне труды философов, причудливые истории, которые я определяла, как "памятники человеческой глупости", и читал наизусть стихи. Оказывается, он их и сам писал. Нетипичный представитель своей расы. У него на голове была длинная, пшеничного цвета шерсть, а глаза, как Земное небо в ясную погоду - ярко-ярко-голубые. И он приятно пах. Странное смешение летнего разнотравья и моря. Имя с приятным рычанием - Роберт. И через какое-то время... Я, серебряная драконица Харадрика, позволила (Небо, уже из-за одного этого можно подняться ввысь над скалами и сложить крылья) ему оседлать меня и подняться со мной в воздух. Я и представить себе не могла, что от простого полёта можно придти в такой восторг! Этот двуногий сумел заразить меня по-детски искренним ликованием от полёта. Я даже вспомнила, как сама в невообразимо далёком детстве впервые встала на крыло. Роберт вторгся в мою жизнь и стал неотъемлимой её частью. Точнее...мне так казалось. В посольство приехали женщины их вида. И какое-то время блондин не приходил. А когда пришёл, от него пахло одной из женщин и характерной ноткой, которая возникает после успешного спаривания. Одно небо знает, как я смогла не убить его в тот момент! Никогда ещё стены пещеры не получали столько отметин от моих когтей. Умом я понимала, что мой гнев бессмысленен, но сердцем... сердцем я уже давно воспринимала, как своего самца. Как дракона. Только повода поразмыслить над таким парадоксом восприятия у меня не было. Я стала его избегать, потому что теперь его запах будил во мне первобытную ярость, превращая из разумного существа в ослеплённого гневом хищника. И я решила покинуть Венеру. Сменить планету, звёздную систему, рукав галактики, чтобы даже расположение созвездий на ночном небе не смело напоминать о нём. Чтобы не было глупых историй о глупой драконице, поддавшейся человеческому обаянию и влюбившейся в одного из людей. Вот только б можно было сбежать от памяти... *** - Как думаешь, это билет в один конец? - Кто знает, может, ты приживёшься у драконов, - хохотнул Имрег. Он к проживанию на планете с ожившими легендами, казалось, совсем не готовился. Меня же трясло, как первоклашку. Я лихорадочно искал любую информацию, связанную с драконами, но как же отделить правду от человеческих выдумок? На время полёта мне выдали лингв, прибор для ускоренного изучения языка. В начале их язык казался совершенно нереальным, а сейчас, не смотря на обилие рычащих звуков, на удивление певучим. Я буду работать в человеческом посольстве на планете драконов, Венере. С ума сойти! Завтра, завтра я первый раз увижу сказочных ящеров воочию. Положенные восемь часов сна, отделяющие вчера от сегодня пролетели незаметно. Корабль пристыковался к орбитальному космопорту, мне и другим членам посольства пришлось перебраться в шатл, чтобы нас высадили на планету. Глядя в иллюминатор, я поразился обилию гор. Горы и море, вот что представлял из себя мир драконов, увиденный мной из окна постепенно снижающегося корабля. Для посольства драконы выделили целую горную долину, где роботы отстроили городок. - С нами будет контактировать серебряная, самка довольно высокого ранга, Роберт. Запомни, это не тупые ящерицы, как бы мне не хотелось их таковыми считать, а разумные хищники, так что осторожней, - доверительно сообщил мне коллега-доброжелатель. Посадка. В открывшийся шлюз ворвался тёплый, влажный, напоенный солью воздух. Я прищурился, разглядывая посадочную площадку. И ахнул. Там, неподвижно, как шедевр какого-то скульптора, стояла, сверкая серебряной чешуёй на солнце, Она. Серебряная драконица. Невозможно прекрасная. Просто невыносимо. Совершенная настолько, что... я не знаю, что тут сказать. Она с непередаваемой грацией направилась к нам и первое, что я услышал, было её имя. Оно почему-то показалось знойным и кофейным. Что-то такое определённо было: - Харадрика.
Осколок 14. Птичка
Чётко отлаженный механизм моего бытия рухнул. Рухнул в тот момент, когда на горизонте появилась ты и с энтузиазмом воинов Александра ворвалась в мою жизнь. Яркая, шумная, непонятная, в какой-то нелепой одежде, с ещё более нелепой причёской и макияжем, маленькая, озорная...привлекающая к себе внимание. Первый раз я увидел и заметил тебя на корпоративе. Честно говоря, ненавижу эти обязательные сборища, но коллектив обязывает, из-за чего я предпочитаю отсидеть положенное приличиями время с каким-нибудь коктейлем в углу потемней, не привлекая к себе внимания, но в этот раз мне пришлось задержаться. Я не смог отказать себе в удовольствии понаблюдать за тем, как ты яркой птичкой влетела в компанию коллег, с ходу поймав нить разговора. Ты о чём-то весело щебетала, смеялась, пробовала разные напитки, неуклюже спотыкалась на явно непривычных тебе каблуках, танцевала... Казалось, вся вечеринка завертелась вокруг тебя, а я лишь наблюдал за тобой из своего угла. В понедельник я не смог сдержать любопытства, поинтересовался у коллег, кто ты. Образ прекрасного в своей непосредственности и лёгкой неуклюжести ребёнка, яркой тропической птички в стае местных сорок прочно засел у меня в голове и не давал мне покоя в выходные. Хотелось... Я сам не понимаю, чего мне хотелось. Приручить? Кормить с рук? Чтобы эта птичка пела лишь для меня? Да, похоже на то. Увы, эгоизм не лучшая и отнюдь не слабая моя сторона. Разговор затих и предмет моих неясных терзаний возник у моего рабочего стола. Сегодня ты решила покорить мир свободной рубашкой в разноцветную клетку, рваными, раскрашенными в ручную джинсами и аляповатыми кедами с цветными шнурками. Остриженные ступенчато белокурые волосы с ультрамариновыми прядями были безжалостно собраны в куцый хвостик, на носу красовались странные, словно из бабушкиного трюмо, очки. - Здравствуйте, Андрей Александрович! Я Саша, дизайнер из соседнего отдела... - остальное я разобрал с трудом, не в силах оторвать взгляд от столь занимательного явления природы. В сравнении с ней, я, должно быть, смотрелся натуральным грачом - чёрная облегающая водолазка, чёрные классические джинсы, чёрные ботинки, даже длинные, чуть ниже лопаток, собранные в аккуратный хвост волосы, и те были чёрными. Я уже молчу о карих глазах. А у неё, кстати, если очки не искажают, серые... Важно покивав для вида, я встал из-за стола. Девчонка едва ли достигала мне макушкой середины груди. Всё с той же непосредственностью она схватила меня за руку, на что я даже не успел возмутиться, и потянула за собой. У неё сломался компьютер, а там был "очень-очень важный, жизненно важный, понимаете, Андрей Александрович, эскиз?!"... Рабочее место Саши "рабочим" можно было назвать с огромной натяжкой, но, другие места в этом отделе тоже порядком не отличались, а потому я вывел для себя, что это, наверное, общедизайнерское. От "лечения" компьютера меня отвлекло громкое урчание в животе. Не в моём. Сегодня по пути на работу я за каким-то пикселем приобрёл шоколадный батончик, а потому,даже не задумываясь, что делаю, вытянул его из заднего кармана джинс, протянул девушке, стоящей рядом, продолжая тем временем щёлкать по клавишам и глядеть в экран, что, правда, не помешало мне краем глаза заметить, как она слегка покраснела, но цапнула угощение и тут же зашуршала обёрткой. Откусив первый кусочек, она просияла, невнятно произнеся какую-то благодарность. Вот так всё и началось... *** Я безнадёжен. Я безнадёжно хочу не думать о тебе. Не вспоминать тебя. Не чувствовать под пальцами бархат твоей кожи. Не ощущать твоего запаха. Не слышать твоего голоса. Я не буду врать, что жить без тебя не могу. Могу и живу прекрасно. Ем, пью, сплю, улыбаюсь, хожу на работу, провожу ночи с какими-то женщинами... У меня всё прекрасно. Но это пусто и пресно. Я чувствую себя каким-то калекой - ослепшим, оглохшим, со снятой кожей и от того ещё острее ощущающим нехватку тебя. А ведь сбежал я от того, что тебя было слишком много. В моих мыслях, в моём сердце, в моей жизни. Ты не имела права так врываться и нарушать устоявшийся порядок моей жизни. И почему с тобой у меня только два состояния - слишком много и катастрофически не хватает? Я болен. Я безнадёжно, неизлечимо болен. Тобой, моя птичка. Пора бы признать для себя это. *** Я тебя умоляю, не изображай, что тебе интересна моя жизнь, Птичка. В ней нет места любовям, страстям и безудержному веселью. Мне нечего ответить на твоё "Привет! Как дела?". Нечего, понимаешь? Я не похож на кого-либо из твоего окружения, без которого ты не можешь. Мои дела - дом, работа, бассейн и ревнивая кошка. Ничего не меняется. Мне так удобно. Было удобно, пока в мою жизнь не ворвалась ты. Ооо, я впервые осознал, что умею ревновать, веришь? Особенно, когда у тебя чуть ли не каждый вечер встречи, вечеринки, посиделки с кем-то, а у меня - монитор компьютера, бесконечная чашка кофе и кошка на коленях. Ты веселишься, а они смеют отнимать твоё внимание. У меня. И только твои визиты в моё холостяцкое логово - как вспышка сверхновой. Слишком ярко, слишком горячо, слишком душно. Всего слишком. Такая маленькая, ты умудряешься заполнять собой всё доступное тебе пространство и я бегу с позором в свою привычную мглу, не отвечая на твои звонки и сообщения, чтобы затем наблюдать, как ты свой свет рассеиваешь на других людей, до тех пор, пока мой голод по твоему теплу и ревность не сведут меня очередной раз с ума. И снова слишком много тебя. Я хочу думать о двоичном коде, матрицах, алгоритмах, материнской плате, видеокарте, кулере и замене термопасты в ноутбуке, но в голове и сердце поселилось яркое взбалмошное создание, настолько прекрасное, что мне режет глаза и душу. Я не могу быть рядом с тобой. Я не достоин. Я просто не выживу с тобой. Зато смогу существовать без. Не жить.
Осколок 15. Маленькая Офелия
Какая скука, эти благотворительные домашние концерты юных дарований, но тётушка настояла, чтобы я пришёл. Вот, мальчик со светленькими кудряшками, безжалостно терзает скрипку, извлекая из благородного инструмента на редкость отталкивающие звуки. Мордашка сосредоточенная, старается, пыжится... А взрослые сидят с вымученными улыбками, ожидая, когда же это дивное дитя, наконец, уйдёт со сцены и прекратит издеваться над их слухом. Барашек со скрипкой закончил, зрители нашли силы на аплодисменты. Когда он ушёл, благославенная тишина продлилась недолго. Вслед за ним вышла девочка - вся такая в розовых бантиках, завитушечках, с широко распахнутыми прозрачно-голубыми глазами, алеющими от волнения и гордости щёчками и... голоском мучаемого садистами котёнка. Когда она начала петь, я готов был позвать на сцену обратно мальчика со скрипкой. Искренне сочувствую родителям этих чад. Если я слушаю это всего лишь один концерт, то им ведь достаются ещё и репетиции... Следующим номером, как ни странно, шла девочка из детдома. Видимо, показательное выступление, что благотворительность-таки имеет место быть. Она села за фортепьяно, я уже приготовился морально к очередному псевдомузыкальному экзерсису, как... растворился в зазвучавшей музыке с первых же аккордов. Дебюсси "Лунный свет". Как? Как можно так его исполнить?! Музыка ночными мотыльками порхала меж тонких пальцев пианистки, ластилась к ним, как игривый щенок, была едва слышным плеском воды в ручье, серебрящимся под Луной, шелестом ночного ветерка, ерошащего травы и листву вековых деревьев, звонким смехом фэйри, играющих в траве... Музыка, возникающая из под тонких подвижных пальцев невзрачной, серенькой пианистки творила целый мир, преображая девчушку, делая из неё ни много ни мало - Офелию, королеву фэйри на короткое время мелодии. Слишком короткое. Я очнулся, лишь когда она ушла со сцены. Не обращая внимания на других зрителей, я рванулся за девочкой, останавливая её и сбивчиво прося пройтись со мной. Щёки, усыпанные веснушками, заалели, она опустила глаза, с преувеличенным интересом разглядывая паркет и теребя рукава простенькой белой блузы, но всё-таки согласилась. Оказалось, ей семнадцать, хотя на вид не дашь больше четырнадцати - настолько маленькой, хрупкой, воздушной она была. Такими же нежными бывают первые весенние крокусы. К ним боишься прикоснуться, боясь испортить эту, словно бы, совсем невзрачную, незаметную, но...красоту. У меня дома стояло своё фортепьяно и через пару свиданий я всё-таки уговорил её приходить ко мне играть, чтобы единолично любоваться этим неприметным совершенством. И она играла. Играла так, словно каждый раз, когда она садилась за клавиши - был последним. Так оно и было. Моя Офелия, моя маленькая Офелия, как я её называл, была больна лейкемией. Через два года после того, первого для нас концерта, она ушла. Весной, когда зацвели крокусы. Последним, что она мне сыграла, сидя в инвалидном кресле под капельницей, был "Лунный свет". С тех пор я не могу слушать фортепьяно, но зачем-то выращиваю на подоконнике хрупкие весенние цветы.
*** - Привет... Она слабо улыбнулась, поправила шёлковую косынку на голове, я с готовностью поклонился, поймал в ладонь хрупкие до прозрачности тонкие пальцы, благовейно касаясь их губами. Кожа мягкая и приятно пахнет персиковым мылом. - Проходи, я сейчас принесу чай и ужин. Сегодня у нас зелёный с хризантемой, греческий салат и мясо по-французски, настоящий интернационал! Ещё одна робкая, отстранённая улыбка с её стороны и голодный, страждущий взгляд в сторону белого фортепьяно у окна. Я специально поставил на него букетик полевых цветов, хотя она, кажется, и не заметила - всё внимание было поглощено инструментом. Скинув с ног сандалии, она едва ли не бегом направилась к инструменту, села за него, счастливо рассмеялась. Звонко, переливчато. Я теперь знаю, как звучат пресловутые хрустальные колокольчики из книжек. - Офелия... Конечно, по документам она - Марта Штауберг, но с того момента, как я её увидел, стала Офелией. Навсегда. Той самой прекрасной королевой из сказок Шекспира. "Грёза"... Снова Дебюсси. Её любимый композитор. Даже без скрипичной партии её исполнение просто божественно. Я смиренно преклоняюсь перед волшебством Офелии, приношу в комнату чай. И почему-то не вовремя вспоминаю, что на Востоке белые хризантемы - цветы траура. - Офелия, идём пить чай. Я вижу, как ей больно вставать из-за фортепьяно, но мы оба делаем вид, что всё в порядке. Она достаёт из кармашка ситцевого платья бутылёк с таблетками и выпивает сразу три. - Благодарю, Иоганн, Вы так добры ко мне... - голос, как тихий шелест ветра. Она не знает, что все лекарства для неё давно оплачиваю я, иначе бы давно прекратила ходить ко мне. Улыбается, ей нравится, что я называю её Офелией. - Пожалуйста... Расскажи о себе? Как ты научилась так играть? Я сажусь рядом с ней на диван, осторожно приобнимаю за худые плечи. Она испуганно вздрогнула, но заговорила...
*** Море сегодня особенно спокойное. Зеркальный штиль, расстилающийся от берега и до самого горизонта. Заставшая гладь воды сливается с небесной лазурью. Я сидел перед самой кромкой воды и переваривал то, что рассказала мне моя маленькая Офелия. Каково быть ребёнком, с младенчества подброшенным в церковный приют? С самых малых лет осознавая, что мама и папа не придут за тобой? Я не представлял. В голове зазвучал её тихий, но от чего-то очень твёрдый голос, она сильная девочка.
- Берлин очень многолик, герр Рау. Благодаря Вам я узнала его с лучшей стороны. Раньше я видела только больницу и окрестности приюта. Как говорит настоятельница, сестра Марта, мне дали имя в честь неё, нашла меня у входа под Рождество. Наверное, Бог всё-таки любит меня, потому что я даже не простыла, хотя ночь была довольно морозная, - она на секунду замолкла, потянувшись к заваренному чаю и сделав пару глотков, - Фамилией со мной поделился наш садовник, герр Генрих. Он прожил жизнь холостяком и очень хотел семью, но как-то не вышло... Так я и стала Мартой Штауберг, Рождественнской Мартой, как иногда шутя меня называли сёстры. Как мне рассказывали, я никогда не спрашивала о родителях, а лет с трёх только и делала, что сбегала в часовню послушать орган. Герр Рау, Вы не представляете, сколько в нём музыки! Это... - она восхищённо выдохнула, не в силах описать своё восхищение, - Я благодарю Господа каждый день, что моя жизнь сложилась именно так... И что он дал мне Вас, - на её щеках загорелся болезненно яркий румянец. В гостиной пробили часы, оповещая о том, что наступило шесть часов после полудня и моя Офелия вспугнутой птичкой вскочила с дивана, - Мне пора, герр Рау! Я должна успеть на поезд до приюта, - задыхаясь протараторила она, оставляя меня наедине со своими мыслями. А мне ничего не оставалось, как ждать её следующего визита и продолжения рассказа.
Я мотнул головой, отгоняя наваждение. Солнце нехотя опускалось к воде, яркой акварелью расцвечивая небо. Она благодарит бога, в которого я, родившийся здоровым и в полноценной семье, не верил никогда. Удивительная... И просто необходимо свозить её к морю. Словно в ответ на мою мысль, внезапный ветер взметнул пенных барашков на зеркальной поверхности и погнал к берегу, обдавая запахом соли и йода. Море её ждёт. *** - Море тебя ждёт, - прошептал я на ухо своей маленькой фэйри, пересаживая её из инвалидного кресла на переднее сидение машины. Она удивлённо распахнула серые, как дождливое небо, глаза, под которыми болезненной печатью залегли тёмные круги. На фоне заострившихся скул и бледной кожи её глаза казались огромными, а небо в них грозилось поглотить меня с головой. Марта не знает, чего мне стоило выбить у врача разрешение свозить её к морю после очередного курса химиотерапии всего на один день. - Герр Рау, - с волнением доверчиво прошептала она, - Я никогда не была на море. Серые глаза сияли и на какой-то момент у меня мелькнула пустая надежда, что Рождественская Марта, моя Офелия, сможет пережить эту весну... - Оно тебя ждёт, моя маленькая Офелия, оно ждёт, - улыбнулся я, складывая кресло в багажник и усаживаясь за руль. Конечно, было бы лучше поехать летом, но время пребывания светлого ангела по имени Марта Штауберг на грешной земле утекало, как песок сквозь пальцы. Она уже не могла самостоятельно ходить, а под косынкой волос не осталось. Было страшно смотреть на некогда тонкие, изящные запястья. Сейчас они безжалостно исколоты капельницами. Сама девушка исхудала до прозрачности. - Я буду благодарить Бога вечно, герр Рау, за то, что он послал мне Вас, - прошелестела девушка, натягивая рукава кофты на запястья, видимо, заметив мой сочувствующий взгляд. Я ненавидел её бога за то, что такие ангелы на земле долго не задерживаются. Какое право он имеет забирать их?!.. - Герр Рау, а какое оно, море? До него далеко ехать? Долго? - Шесть часов. Мы едем в Рюген, это старый курорт, но сейчас там почти никого нет. Зато есть море. У него нет ни конца, ни края. Оно полно жизни, а звук его волн очень музыкален. Там кричат чайки, а ветер пахнет йодом. - Как чудесно... Герр Рау, я смогу сочинить для Вас музыку моря! Вы мне верите? А ещё я видела, под окном больницы расцвели белые крокусы, такие красивые... - Как и ты, Марта, - её щёки залил лихорадочный румянец, а она сама смущённо замолчала. Постепенно молчание перешло в сонное сопение, и я решил, что так даже лучше. Ей не легко переносить дорогу, как бы она не старалась скрыть свою боль. Шесть часов до Рюгена пролетели незаметно. Я выехал на пустынное побережье, заглушил мотор, достал из багажника кресло Марты. Она уже успела проснуться и смотрела на море с таким восхищением, что я сам словно увидел его впервые. Я пересадил девушку в кресло и подвёз к самой воде, хотя колёса изо всех сил сопротивлялись гальке. Она нагнулась, стянула с себя ботинки и носки, отбросила их в сторону машины. Мы приехали к закату, а потому сейчас казалось, что мы стоим у кромки не воды, а тяжёлого, золотого масла. - Герр Рау... Поставьте меня в воду... - прошептала она, боясь разрушить волшебство момента. Не заботясь об обуви, я вступил в воду и помог ей встать, становясь опорой за её спиной и бережно удерживая за пояс. Она раскинула руки в стороны, как птица, и счастливо рассмеялась, - Боже, я люблю тебя! Вода ласково обнимала обнажённые лодыжки девушки и её холод вовсе не обжигал. - Герр Рау, вы подарили мне море...Оно и правда ждало меня. Я счастлива. Господи, как я счастлива... Закатные лучи вызолотили кожу девушки и она казалась почти здоровой... Почти.
Осколок 16. Осень.
Самый изощрённый инструмент пытки в этом мире и во всех иных мирах - наша память. С ней не сравнятся ни дыба, ни испанский сапог, ни "железная дева". В этом я убеждаюсь каждый день, раз за разом просыпаясь в насмешливо-едкой компании Его Величества одиночества. Или нет. Не так. В компании призраков, живущих в моей памяти. Они поселились там с момента, когда ты объявила мне, что "мы слишком разные" и "нам лучше остаться друзьями". Слова, звучащие в самых разных уголках планеты набатом каждую секунду на всех языках. Мой мир с треском рушится, а солнце продолжает двигаться по небу, дни недели и времена года сменяются с завидным постоянством и ни-че-го не меняется. Наверное, было бы проще, если бы ты умерла. Я бы поставил тебе самый красивый памятник, написал бы лучшую и самую трогательную эпитафию и носил бы тебе цветы по знаменательным датам, рассказывая, как у меня дела. Но ты по какому-то праву жива, обитаешь в доме напротив, и я имею "счастье" наблюдать, как тебя каждый день увозит и привозит с работы кто-то другой. Ты встречаешь его счастливым смехом, целуешь, как когда-то меня, и тебе нет дела до ненавидящего взгляда из окна. Вернее, одного из множества окон многоэтажки. Я закрываю глаза и память услужливо бросает меня в раскалённый вихрь воспоминаний, начинающихся с красивого, вынимающего душу своим совершенством золотого листопада, среди которого со звонким смехом кружилась ты, как очеловеченное воплощение осени. Карминовый короткий плащ, золото пушистых, волнистых волос и серое дождливое небо в глазах. Моя главная осень началась так. Осень, ставшая вечной. Память бережно извлекает из своих закромов плёнки с негативами и показывает следующий кадр. Живая Осень сидит в моей холостяцкой кухне, чихает и пьёт чай с малиной. Её зовут Елена и мне почему-то сразу вспоминается история Трои. Трою погубила красота Елены. Меня тоже. Но в этом кадре я ещё не подозреваю о предстоящем будущем. Она такая смешная, живая, наивная и я не могу противостоять её очарованию. Ей следовало бы быть весной, но она стала Осенью, за которой лишь смерть-Зима. Смена кадра. Раннее утро. Я лежу, улыбаюсь, как дурак, и перебираю меж пальцев золотистый шёлк её волос. Она тепло прижимается ко мне и уютно сопит. В детстве у меня был котёнок, любивший спать на подушке, рядом со мной. Он сопел точно так же. А за окном хлопьями опускался первый снег. Я бужу тебя, чтобы вынести на руках на балкон и показать тебе это маленькое чудо. Снова счастливый смех. Он постоянно преследует меня. Следующая картинка не столь благостная. Ты, раскрасневшись, кричишь на меня, упрекаешь в чём-то, а я почему-то глупо улыбаюсь, находя, что румянец тебе невероятно идёт. В меня летит посуда, я уворачиваюсь, всё ещё веря, что моя Осень будет со мной всегда. Но осень не дотерпела и до марта. Я пережил весну и лето, растворяясь в золотом вихре воспоминаний, но с новой осенью первый же листопад заставил меня вместо дома повернуть к Литейному мосту. Вечная осень, вместо обычной, в которую так и не вернулась ты.
Осколок 17. Выжили?!
Почти три года длится этот кошмар. Родители погибли в один из первых артобстрелов. Отца я опознала по часам... Именным. Наградили на работе. Мать - по золотым серьгам, доставшимся от бабушки. Тела были расстреляны до полной неузнаваемости. Горевать, выть, оплакивать было некогда, брата бы младшенького, Никитку, как-то сохранить в этом аду... Страшные, нудные очереди ради двухсот пятидесяти граммов почти несъедобного хлеба на двоих. Я половину пайки отдавала брату, но ему всё равно было мало, как и мне. Чтобы согреться, приходилось лазить по чужим разгромленным квартирам, собирая обломки мебели и жечь их в буржуйке, что каким-то чудом уцелела у нас дома. Люди опустились до того, чтобы ловить бывших домашних питомцев и есть их. Кошек, собак... даже крыс. Какое-то жуткое возвращение к первобытным временам, когда люди ели всё, хоть сколько-нибудь съедобное. Холод, голод и постоянный, липкий, отвратительный страх, что каждый выход на улицу может стать последним. Потом стало чуть легче, пайки увеличили, но нас по прежнему терзал жестокий, мучительный, до рези в желудке голод. Я уже почти взрослая, мне на момент начала блокады было почти пятнадцать, а Никитке всего четыре. "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна." Смерть разгуливала по городу, как у себя дома. Здоровалась с прохожими за руку и по утрам труповозки собирали сотни тел тех, кто не пережил встречи с этой гостьей. Не иначе, как чудом, мне удавалось хоть как-то прокармливать младшего и согревать его ночами. Это стало самой главной идеей и целью. Чтобы малой выжил. Остальное не важно. Мародёрствовать плохо, но мне порой доводилось находить в карманах замёрзших пайки, которые у несчастных не хватило сил съесть. Свои находки я несла брату. Мы мечтали о еде, тепле и...тишине. Спокойной вечерней тишине с птичьим пением и добродушной руганью соседей за стеной. Каждодневная канонада не отступала даже во сне. Дорога жизни, прорыв блокады... Всё это от нас с Никиткой было далеко и почти нереально. Очередная ночь, полная выстрелов и криков. Почти месяц назад выжившие отметили Новый год. Никитка тёплым боком жмётся ко мне, но ладошки, как лёд. Почти рассветает, но я не решаюсь его будить. И тут... Я встряхиваю головой, пытаясь понять, не ослышалась ли, не морок ли это голодный... Но нет, не ослышалась. Блокада. Полностью. Снята. Выжили, Никитка?! Мы выжили?! Выжили...
Осколок 18. Вспомни меня
Вспомни меня. Помнишь, как мы в детстве бегали по ручью в деревне, где жили наши бабушки, и ловили лягушек вместе? В отличие от других девчонок, ты не бежала с визгом и не боялась брать на руки всё, что шевелится. Помнишь, как мы облазили малинник, ягод не нашли, но исцарапались с ног до головы, а потом ты вытаскивала у меня из волос листики и веточки? Ты тогда ещё сказала, что так делают обезьянки в зоопарке и долго смеялась. Мне с того времени почему-то больше всего запомнились твои веснушки, льняные, лёгкие, как пух, волосы, запах парного молока с малиной и твой звонкий смех. Потом ты стала взрослее, а визиты в деревню - реже. Только лён, смех и запах молока с малиной остались прежними. Я помню тебя нескладным подростком с острыми коленками, выгоревшими на солнце волосами и облупившимся носом в неизменных веснушках. Мы почти не виделись больше, у тебя появились свои интересы и в деревню ты ездить почти перестала. Я каждое лето с какой-то глупой надеждой ждал тебя. И вот... Тот самый смех, малина с молоком мешается с ароматом жарящегося мяса на шампурах и я не выдерживаю. Выбегаю из своего укрытия, припадая на когда-то ломанную лапу, хрипло гавкаю, кладу морду к тебе на колени и тихо скулю. Вспомни меня...
Осколок 19. Ревность
А ты знаешь, что такое ревность? Глухая, тяжёлая, чёрная, отравляющими шариками ртути перекатывающаяся в душе, копящаяся в ней, корёжа внутри всё самое светлое, тёплое, доброе, ласковое, что в тебе есть. Заставляющая внутри выть от боли, а снаружи - угрюмо злорадно скалиться. Её мерзкий шёпоток над ухом неотступно следует за тобой, подначивая: - Поверь, она снова это сделает, мы зря ей верим, зря... О, видишь? Я оказалась права. А что ты мне говорил? Что она хорошая, что не будет снова, ведь ты ей рассказал, что тебе больно? Три ха-ха четыре раза. Плевать она хотела на твою боль с Останкинской башни, малыш. Не будь таким наивным, а то сожрут с потрохами и не подавятся. - Погоди-погоди, а как же... как же любовь? - спрашиваю я глухо, почти безнадёжно, уже зная, что она ответит. И самое мерзкое, что в твоём случае она всегда оказывается права. - Любовь?! Ой, не могу, насмешил... Любовь ищи у сентиментальных портовых шлюх, малыш, на время твоей оплаты эта любовь будет совершенно искренна. - Ты врёшь. Ты постоянно пытаешься её очернить, облить грязью, постоянно ожидаешь худшего! - А мои ожидания не оправдываются? Малыш, да я тебя пониже спины расцелую, если ты мне хоть раз на своём примере покажешь, что возможны нормальные отношения, основанные на взаимном доверии, уважении и понимании. Этот мир вырос из сказок про принцессу и свинопаса, малыш! Живи реалиями! Вот так и живу. Глотая литры кофе, виски и горсти антипохмелина. Заполняю пепельницы окурками и зачем-то копчу небо, всё ещё глупо надеясь на то, что там появится хоть один светлый лучик. Появись...пожалуйста...
Осколок 20. Девочка, ворующая чужое тепло
Она выглядит всегда по разному, но концовка от чего-то бывает одна. Знаешь, что самое смешное и печальное в этой истории? Она бросит тебя точно так же. Уйдёт к любому, с кого можно вытянуть побольше внимания, любви, чувств, тепла. По началу у вас всё будет прекрасно - "доброе утро, солнце", улыбки, заигрывания, поцелуи, объятия, красивые слова. Всё, чтобы зажечь в тебе огонь, у которого можно погреться. Только она не поддерживает огонь, ей это не нужно. Дождавшись, когда ты прогоришь до багровеющих углей сомнений и ревности, она уйдёт, безжалостно растоптав тлеющие угли, оставив после себя лишь седой пепел. Как только над пеплом начнёт прорастать трава, она снова появится в твоей жизни, чтобы ты увидел её с кем-то другим и сгорел окончательно в удушающем пожаре ревности, о который она издали погреет руки. И тоже самое повторится с тем, к кому она ушла. Это естественно, как смена осени на зиму, а зимы на весну. И столь же естественно, что ты не сможешь от неё спастись. От девочки, ворующей чужое тепло.
Осколок 21. Стихи на коже
Знаешь, я сразу в тебя влюбился, как увидел. Идёшь по гипермаркету такая беспечная, маленькая, с трогательной короткой стрижкой, похожая на озорного мальчишку лет четырнадцати. Общаешься со своей подругой - голос чуть хриплый, явно много куришь. Значит, много нервничаешь и беспечность не больше, чем маска. А что же находится под ней? Я иду за тобой, привычно сливаясь с толпой. Невидим, неслышим. Тень. Просто одна из сотен тысяч теней, населяющих этот мир. Возвращаешься в гардероб за курткой, накидываешь её на плечи, прощаешься с подругой и выходишь на улицу. Я был прав. Сразу же останавливаешься, чтобы закурить. Огонёк зажигалки трепещет на ветру, согревая тонкие пальцы. Горбишься под пронизывающими порывами. От них не спасает даже тёплая зимняя куртка. Ночью зимой никогда не бывает по-настоящему темно, снег всегда отражает много света. Докурив, ты плотнее запахиваешь куртку, прячешь руки в карманы, сутулишься и направляешься прочь от играющего огнями гипермаркета к спальным районам с такими уютными для меня тёмными переулками, где тебя уже никто и ничто не спасёт... Умница, девочка. Ты, наконец, замечаешь преследование. Я почти слышу, как твоё сердце начинает биться чаще, паника сковывает связки, не давая закричать. Глаза становятся испуганными, как у загнанной лани, в них плещется животный ужас. Делаешь отчаянный рывок, пытаясь убежать, поскальзываешься и падаешь изломанной куклой на девственно чистый сверкающий снег. Характерный хруст ломающейся кости. Кажется, сломана лодыжка. - Я люблю тебя... - склонившись над тобой, произношу тихим, бесцветным голосом, буквально царапающим своим равнодушием. Срезаю с тебя одежду и отбрасываю теперь навсегда ненужные тряпки. Ты слишком напугана, чтобы сопротивляться. Хрупкая, почти как ребёнок, с небольшой, но упругой грудью, с узкими бёдрами. Соски на холоде затвердели, стали вызывающе алыми. Я предвкушающе облизнулся, жадно осматривая это донельзя соблазнительное зрелище. Пора... - Прости, любимая, ты не должна кричать. Грубо открываю девчонке рот и сразу же вырезаю язык, брезгливо отбрасываю в сторону. Так лучше. Женщины не должны много разговаривать, это их не красит. Меня не волнует, что скоро она захлебнётся собственной кровью, потому что она - всего лишь одна из страниц моего дневника, которую опубликуют в утренних газетах в криминальной хронике. Остро заточенной сталью я пишу на бледной коже свои стихи, они алыми узорами покрывают девушку и снег... "Этим утром была найдена новая жертва. Экспертиза показала, что череда ужасающих по своей жестокости убийств была совершена одним человеком. Девушки, будьте бдительны, не ходите вечером одни до поимки опасного преступника."
Осколок 22. Кошка
- Привет, ну как ты, моя девочка? - с лёгкой усмешкой произношу я, заходя домой. На меня бросается нечто яростное, мохнатое, шипящие и с острыми когтями. Злится, старается оцарапать. Гулящая кошка. - Не нравится быть собой, да? - отцепив от себя взбесившееся животное, иду на кухню, одобрительно хмыкаю при виде пустой миски. Злится-злится, а всё-таки ест. Насыпаю корм ей, а себе наливаю чай. Я проклят тем, что мои желания имеют дурную привычку исполняться, сколь абсурдны бы они не были. Кошка пришла на кухню, запрыгнула на холодильник и устроилась там, прожигая меня злющими жёлтыми глазами. Совсем недавно она была человеком. Девушкой, которой я без остатка вручил своё сердце и душу, и которая без всякой жалости их уничтожила. Всего лишь одной встречей с бывшим парнем, закончившейся в моей постели, поскольку тогда она жила у меня. - Нечего так на меня смотреть, сама виновата, - и всё равно под её ненавидящим взглядом тяжело. Я мог бы отдать кошку в приют или другим людям, но почему-то не могу. Сам забочусь о ней в дань прошлому, памяти и выжженым чувствам, хоть и не получаю ничего взамен, кроме царапин, шипения и злых взглядов. Даже женщину в свой дом привести не могу, потому что она, едва почуяв от меня чужой запах, устраивает форменную истерику. Даже человеком делала точно так же. Интересно... Она вернёт человеческий облик, если я... Сумею её простить?..
Осколок 23. Песня красок
Робкий контур, линия, штрих... Шуршание карандаша по холсту, неповторимый запах разводимых на палитре красок... У каждого цвета свой запах, но мне никто не верит. У каждого цвета и запаха свой звук. Кисти с разных цветов краской совершают мазки с разными звуками. Их различия на грани слышимости для обычного человека. Да и не зачем ему их слышать. Песня красок на холсте уникальна. Каждый раз - как в первый и по новому. Запах растворителя - самый грозный, его боятся все краски. У голубого цвета запах утра и звук дождя. Зелёный пахнет свежей листвой и тихо шелестит. Красный - спелая клубника, тающая на языке. На белом холсте проявляются несколько линий, становясь нежным овалом лица. Волнующим лилейным румянцем расцветают бледные скулы... У неё клубничные губы и самые небесные глаза, а волосы напоены летним, жарким золотым солнцем. С каждым штрихом, с каждым мазком разрозненные краски собираются воедино, чтобы стать Ей. Моей единственной иконой, лишь раз увиденной среди людей на набережной, где я обычно продаю свои полотна. Но теперь, кажется, я разорён - руки отказываются рисовать всё, кроме её лица и тонкого, стройного стана, но ни одного холста с ней я продать не смогу. На этом её щёки премило алеют, а на губах играет лёгкая улыбка. На другом - она недовольно хмурится, сидя в кресле у камина и держа в руках книгу. На третьем... ох, я, пожалуй, промолчу, сколь прекрасна она на третьем... это зрелище - услада только моих глаз. Мне порой кажется, что я сошёл с ума. Или не кажется?..
Осколок 24. Девочка и птицы
Одна маленькая девочка очень любила птиц. Она каждый вечер просила маму рассказывать ей о пернатых. Рассказы о лебединой верности, парах на всю жизнь у журавлей и библейская история про голубя и голубку с ковчега были для девочки гораздо любимей, чем сказки о принцах на белых конях, спасающих принцесс от злобных драконов. Родители много работали и много ругались, а девочка, приходя со школы, уходила на крышу, где сосед, ветеран войны, содержал маленькую голубятню, и кормила птиц. - Ганс, - спрашивала она у своего любимца, молочно-белого голубя в пушистых "штанишках" и с пышным хвостом, дедушка Степан говорил, что эта порода называется "статный голубь", - Вот ты с Лирой столько ругаешься? Ты ходишь к другой голубке? Голубь возмущённо заворковал, словно и впрямь оскорбился от таких вопросов. Девочка грустно вздохнула, ссадила Ганса на жёрдочку, вышла из голубятни и села на прогретый последними лучами заходящего осеннего солнца шифер. Солнце неумолимо опускалось к крышам домов, а девочке очень не хотелось возвращаться в квартиру. Скоро они должны были вернуться домой. - Дома холодно, Ганс, - пожаловалась девочка птице, оставшейся в голубятне, - Нет, ну понимаешь... батареи греют, одеяло тёплое, чай горячий, а дома всё равно холодно. Когда мама с папой ругаются, мне кажется, что даже стены покрываются инеем. Мама часто плачет, потому что от папы часто пахнет чужими духами. Папа вечерами много пьёт у телевизора, потому что мама плачет. Потом она читает мне про птиц, думая, что уложила спать, уходит на кухню и кричит на папу. А я всё слышу, Ганс. Понимаешь? Возьмите меня с Лирой к себе? Если я научусь летать, возьмёте? В вашем домике, наверное, так тепло... Вздохнув, девочка достала из портфеля тетрадку и написала на последнем листе. "Мам, пап, я улетела с Гансом и Лирой в тёплые края. Дома холодно. Не ругайтесь больше. Я очень вас люблю." Встала, положила портфель с тетрадкой возле голубятни, оттряхнула юбочку, поправила курточку, подошла к краю крыши, улыбнулась заходящему солнцу и взмахнула руками, словно крыльями, делая шаг вперёд. Она очень хотела научиться летать. И чтобы родители больше не ругались.
Осколок 25. Правильный выбор?
Ему следовало бы родиться девушкой. Нет, правда. Я впервые увидела перед собой ещё более глупую шутку природы, чем та, коей была я сама. Застенчивый, скромный, спокойный, с какой-то неповторимой женственной грацией. Это мне следовало быть такой, но увы, от целеустремлённой решительной походки, командного тона и стиля унисекс в одежде меня не могло избавить ничто. Самое смешное, что его поставили моим непосредственным начальником, коим я эту нежную фиалку воспринимать не могла не как. Зато меня неудержимо тянуло "начальство" защищать, опекать. Глупо как-то. Хоть один косой взгляд или шёпоток в его сторону и всё. Я с рычанием загоняю обидчика в угол, доступно объясняя, где и как он был не прав. Но страшнее всего были сны, начавшиеся после нашего знакомства. Слишком яркие и фантастичные, чтобы быть правдой. Слишком реалистичные, чтобы быть всего лишь шуткой подсознания. То я схожу с ума от наслаждения дурманящей смесью гранатов и железа на языке, приправленных ароматом гречишного мёда и полыни, в сочетании с почти болезненным осознанием, что дальше один...один? Или зачем-то слежу за маленькой худенькой девушкой, почти ребёнком...дальше сон терялся в багровой дымке. А иногда я летала. Тело радостно пело от таящейся в нём мощи, я не была человеком. Бывали моменты, когда я, затаив дыхание, наблюдала за игрой девушки в шёлковой косынке за фортепьяно. И это было почти так же божественно, как полёт, или гречишный мёд с полынью. Сны были разные, иногда повторялись, но постоянным в них было чувство потери. Раз за разом этих снах я теряла что-то важное. Кого-то важного... Наверное, благодаря этим снам, мне сейчас кажется, что я знаю этого странного мужчину, что по воле судьбы стал моим начальником, знаю уже не одну жизнь. Как насмешка. Или... Шанс хоть раз сделать...правильный выбор?...
Осколок 26. Остановка.
Осенний дождь и автобусная остановка. Она стояла, кутаясь в тонкую зелёную курточку. Огромные пушистые наушники, копна кудряшек вишнёвого цвета и отрешённо-спокойное выражение лица, не смотря на непогоду. - Я приду к тебе по воде и пеплу, я приду к тебе по осколкам стёкол... - можно было прочесть по чуть обветренным губам. Она, видимо, подпевала тому, что играло в наушниках. Маленький рост и большая папка в руках, с какими ходят девочки из художественных школ. На забавно вздёрнутом носу с конопушками большие, очевидно, из бабушкиного шкафа, очки. Подойти, взять за руку и молча довести до близлежащей уютной кафешки, не слушая возражений. - Ээээй, ты что делаешь, ты кто?! Пытается вырваться, но в конце концов успокаивается и мирно идёт за мной. В кафешке трогательно прижимает к груди заветную папку. - Кто ты? - через стёкла серые, словно небо сегодня, глаза кажутся огромными, как у анимешных девочек. Только красивее. - Миф. Ты мне понравилась. Подошёл официант и спросил заказ. Я попросил себе чашку кофе побольше, а своей невольной спутнице заказал чашку горячего шоколада, я знаю, здесь вкусный делают. Она удивлённо поправила очки и нахохлилась, как воробей. - А нормально знакомиться тебя не учили, Миф? - Ты бы уехала. Между нами повисло неловкое молчание. Как ей объяснить этот странный порыв? Как объяснить, что с одного взгляда возникло ощущение, что знаю её не одну жизнь. Я глубоко вздохнул и.... Открыл глаза. Автобус уехал, лишь в заднем окне мелькнула кудрявая вишнёвая шевелюра.
Осколок 27. За временем Эхнатона
Эта история началась в одной маленькой французской кофейне. Вообще кофейни - очень опасное место, так как кофе - напиток, сам по себе требующий историй, а потому страшно подумать, сколько историй там началось. А незаметные библиотекари вроде меня, как и кофе, тоже очень любят истории. Началось всё с моей душевной ругани на латинском, когда мои колени окатил фонтан из каппучино. Вернее, ниразу не фонтан, но иной ассоциации у меня в тот момент не сыскалось. Затем в поле зрения появился хозяин безвременно почившего напитка, глазами сейчас более всего напоминавший сову и, видимо, сражённый наповал моими познаниями в обсценной лексике Древнего Рима. - Ох, мадмуазель, прошу прощения... - приятным баритоном выдал, наконец, мужчина, из совы превращаясь в благообразного господина лет сорока на вид, с первыми проблесками седины в волнистой каштановой шевелюре, крупной, но пропорциональной и гармоничной фигурой. Морщинки у губ выдавали, что он любит много улыбаться, а на лбу - что много думает, - Могу я как-то загладить свою вину? - вот, улыбнулся и хитро смотрит на меня светлыми серыми глазами с тёмным ободком по краю радужки. - Можете, разумеется. Чашечкой кофе по-венски и машиной до дома, поскольку после такой Ниагары мне нужно переодеться. Как оказалось, его звали Венсан и он был каким-то известным в своих кругах египтологом, а ещё как раз направлялся в мою библиотеку, утверждая, что в её запасниках находятся чрезвычайно важные папирусы и пергаменты едва ли не времён Эхнатона, вывезенные в 30-тых годах с территории Египта, что было вполне вероятно. Египетские материалы у нас действительно были, другое дело, что в силу незнания мной иероглифов, я до них не добралась, но...кажется, теперь мне есть кого помучать в своих филологических изысканиях. Как и договорились, после кофе он отвёз меня домой, чтобы я могла переодеться, а затем мы отправились на мою драгоценную работу, где один экземпляр из запасников мог стоить больше, чем я заработаю за всю свою жизнь. Запасники - чаще всего подвальные, но сухие и хорошо вентилируемые помещения для хранения артефактов. Нет, не магических, разумеется. Здесь ждут своих исследователей древние рукописи, свитки, первые печатные книги... У таких мест особый запах. Он ассоциируется у меня с историей. Живой, загадочной. Страшно подумать, что большинство экспонатов здесь в десятки раз старше меня и сколько событий пережили. Пока я размышляла, Венсан уверенно направился к полке с артефактами Египта. - Ну что, поможешь, Ирма? Я пожала плечами и последовала за ним. Это же моя работа. А о любопытстве и говорить не стоит.
Часть II. Осознание.
Она. - Эврика! Я думал, что это только призрачный миф... В глазах моего странного знакомца из кафе горел почти безумный огонь. Венсан явно был в состоянии эйфории. - Кто бы мог подумать... Переписка дворцовых служек давностью в несколько тысяч лет каким-то чудом сохранилась! Вот оно, доказательство, что Та-Кемет контактировала с ариями и ведической культурой! Слушай! Он развернул список и прокашлялся. - "...Сын Амон-Ра принял веру в единственного отца своего и нужда в этих Изменённых, в грязных отродьях Апопа отпала. Вся земля Та-Кемет ликовала. Только принцесса Шайрен сошла с ума. Помнишь её зверюгу Шада? Страшнейший из этих тварей, исчадий подземного мира. Неблагодарная спуталась с чужеземцами и ритуал вечной сансары, чтобы связать себя со своей тварью во всех последующих жизнях и мирах. Господин был страшен в гневе и велел стереть любое упоминание о принцессе, ведь нет страшнее воздаяния, чем полное забвение..." Ты понимаешь, о чём здесь речь? Сансара! Колесо жизни, колесо страданий, колесо воздаяния! Идеология арийцев в чистом виде!
Восторженных восклицаний Венсана я больше не слышала. Перед глазами разворачивались события, давностью в тысячи лет.
Терпкий запах благовоний, неверный свет масляных светильников, мягкое позвякивание золотых браслетов на запястьях и лодыжках, тяжесть ожерелья на шее... - Отец! Оставь его! - бросаюсь на колени перед наместником Солнца на грешной земле. Но на морщинистом, словно вырезанном из дерева кедра, тёмном лице никаких чувств. Он отравлен властью. Он не видит... - Дочь моя, отродья Апопа должны быть изгнаны с берегов Нила, ибо нет в них более нужды и грешно детям Солнца водиться с тварями Мрака. - Но без них мы бы погибли в тёмные времена! Как ты не понимаешь... - Они должны умереть. Не разбирая дороги, я выбежала из тронного зала. В моих покоях меня ждало "отродье Апопа", мой Шадар. Мой любимый. Я не знаю, почему Изменнённые такие. Кто-то считает их уродливыми... Но мой - прекрасен. Огромное, чёрное, совершенное, какое не высечь из камня ни одному мастеру, мощное тело, покрытое короткой антрацитово-чёрной шерстью, широкие нетопыриные крылья, клыки, когти, хвост с шипастым костяным навершием, длинные волосы, сейчас заплетённые мной в косу. И глаза. В этих глазах было всё величие Нут. Глубокий тёмно-синий с золотыми искрами, как ночное небо над Та-Кемет. - Я тебя не отдам, Шад. Ты мой. И всегда будешь моим. Изменённый опустился передо мной на колени, подставляя под руку голову с острыми, подвижными ушами, за которыми я начала неспешно чесать. Чужеземцы помогут. Предугать решение отца было не сложно, а потому ритуал был уже подготовлен. - Идём, Шад. Нам больше незачем здесь оставаться.
-...Ирма! Ирма! Вы в порядке?.. - надо мной маячило обеспокоенное лицо Венсана. - Да-да, просто пыли надышалась. С вашего позволения, я выйду, - по стенке я выбралась из хранилища и глубоко вдохнула. Получилось?! Неужели получилось?.. Шад? Где ты?..
Ирма...Ирма... Почему меня зовут Ирмой? Новый мир шокировал меня. Все куда-то бегут, суетятся ради кусков странного папируса. Память этого воплощения подсказывала, что это деньги и они очень важны. Как и тысячи лет назад. Самые тяжёлое сейчас - осознание того, что в этой жизни и в этом времени я никто, всего лишь незаметная Ирма-библиотекарь, а не Наследница Сына Солнца, Светозарная Шайренн. И рядом нет моего Изменённого Шадара, одного взгляда которого хватало для того, чтобы от обидчика запахло удобрениями. Вернувшаяся так некстати память жгла, причиняла боль. Жизнь этого мира и времени казалась скучной и кислой, как самое отвратительное и дешёвое вино. Пресно. В памяти одна за другой просыпались картины величественных храмов, важных церемоний, Нила и белоснежных кувшинок в его заводях. О, Исида! Ты собрала своего возлюбленного мужа по кусочкам и сумела воскресить... Подскажи верной дочери своей, как найти моего... я запнулась, пытаясь определить, кем всё-таки был для меня Шадар. Защитник, слуга, друг, брат, возлюбленный? Всех этих слов мало. Исида... Помоги мне найти Шада. Моего Шада. Этого достаточно. Огонёк зажжённой мной дома на кухне свечи вспыхнул синим и золотым. Древняя богиня услышала мольбы своей дочери.
Он. Пробуждение было отвратительным. Во рту кошки устроили общественный сортир, а тело ломило так, словно его пропустили через бетономешалку. Приоткрыв левый глаз, я со стоном его закрыл. На моём плече сладко посапывала белокурая очаровашка-первокурсница, которая, увы, никаких желаний у меня, кроме плотских, не вызывала. А я, тварь такая, жажду, чтоб у меня при виде моей женщины реагировал не только член, но и мозг. Извращенец, скажете? Спихнув с себя прелестное создание, я попытался сообразить, что ж такого мы вчера отмечали. Ах да... Кандидатская. По истории. И я её защитил. На столе истерично завизжал телефон. Маааамаааа.... Венсан, чтоб его. Французский коллега, на десяток лет так, старше меня, но по мозгам, как мне кажется, младше. - Bonjour, mon cher! Vous n'avez pas idИe! J'ai trouvИ la preuve bibliothХque damn! Et il emploie une charmante brune, jurant excellente en latin. Vous avez ИtИ Ю venir. J'ai dИjЮ rИservИ votre billet, mon amour!* - обрушил на меня поток языка Дидро мой друг и, стыдно признаться, бывший любовник. Было у меня время, когда я, выражаясь по-русски, трахал всё, что движется. Богатство однозначно портит людей. По крайней мере Венсана точно. Из-за него я мог летать из родного Петербурга в Париж хоть по три раза на неделе. А потому сейчас был ни капли не удивлён. Он не спрашивал, приеду ли я. Он просто заказывал билет. Подробно изложив Венсану на русском матерном всё, что я думаю о его привычке звонить с утра пораньше и срывать людей с места, со вздохом пошёл в душ и собирать сумку в город на берегу Сены. Интересно всё-таки, что там за доказательства...да и удивить Венсана могла редкая женщина. Это тоже вызывало определённую долю любопытства.
*Доброе утро, мой милый! Ты не представляешь себе! Я нашёл в этой чёртовой библиотеке доказательства! А ещё здесь работает очаровательная брюнетка, превосходно матерится на латинском . Ты приедешь. Я уже заказал тебе билет, любовь моя!
Она. Ты сумеешь меня найти. Ожидание, столь мне отвратительное, сводило с ума. Память, словно издеваясь, нехотя так, кидала жалкие подачки воспоминаний. Эти клочки, никчёмные осколки были гораздо более яркими и живыми, нежели моя нынешняя жизнь. - Ирма, что с тобой? Ты как-то похудела и вообще не от мира сего стала! - хором говорили немногочисленные подруги. А Ирма уже вовсе не Ирма, а Шайренн. Всё-таки имя многое определяет. Вспомнив настоящее имя, я стала жёстче, холоднее, отстранённей.
... - Госпожа, Шадар довёл знатного вельможу до потери сознания, Ваш отец недоволен... Изменённого необходимо наказать... - Введите, - я не узнаю собственный голос. Холодный и надтреснутый, как лёд весной в Северных Землях. Чёрную плеть в руке хочется отбросить в сторону, как ядовитую змею, но я лишь сильнее сжимаю рукоять. Заходит. Опускается на одно колено. Склоняет голову и убирает волосы от шеи - поза подчинения. Но я прекрасно знаю, что он сейчас довольно скалится. Он наслаждается любым моментом, проведённым рядом со мной. Даже если это момент его наказания, словно шелудивого пса, стащившего с хозяйского стола мясо. Руки умнее меня. Нельзя показывать слабость и симпатию к нему, иначе его просто уничтожат. Глухой удар плети о толстую шкуру, покрытую жёсткой чёрной шерстью. Его крылья едва заметно дёрнулись. Но он не посмел даже зарычать. Мой умница. По приказу отца ему полагалось тридцать плетей. Неважно, от кого. Тем не менее, я всегда наказывала его сама. И как же мерзко было от себя самой, когда он поднимал на меня спокойный, полный преданности и слепого, почти животного обожания взгляд. Ни капли упрёка. Обычные люди так не могут. Даже я...
- Простите, это вы - Ирма? - приятный низковатый баритон выдернул меня из потока воспоминаний и заставил поднять взгляд, чтобы онеметь, утонув, как бы пошло и банально это не звучало, в искрящейся золотом невозможной синеве. - Д-да...
Он. Венсан-таки заставил меня припереться в свою легендарную библиотеку. Вернее, он должен был придти вместе со мной, но у него возникли какие-то совершенно неотложные и срочные дела, а потому мне было поручено найти эту "charmante dame", о которой я знал четыре факта - она француженка, брюнетка, зовут Ирма и она отлично матерится на латыни, и попросить о разрешении сделать официальную копию с найденных документов. Милейшие создания в фойе, осияв меня многообещающими улыбками и взглядами "ну зачем Вам эта скучная Ирма?", нехотя указали мне дорогу в читальный зал, в котором находился искомый объект. Брюнетка в зале действительно обреталась. Ничего сверхестественного. Волосы, до середины спины, убранные в хвост, египетская чёлка, минимум косметики на миловидном лице, строгий костюм и очки. Ей бы красную помаду и такого же оттенка длинные ногти, плеть в руку - получилась бы идеальная училка для подросткового порно. Сия красавица сидела за столом и была настолько погружена в свои мысли, что только раза так с третьего услышала моё обрашение: - Excusez-moi, c'est toi - Irma? Ошарашенный взгляд и медленно отъезжающая челюсть моей визави были мне первым ответом. Затем хриплое, неуверенное и запинающееся: - О-оui... - очень странно. Очень. Как мертвеца увидела, но я вроде вполне живой и даже функционирующий. - Vincent m'a envoyИ vers vous pour obtenir une copie de ces documents.* *Венсан послал меня к Вам за копией документов.
Она. Синеглазый знакомый незнакомец говорил на французском с едва ощутимым акцентом. Точно такой же был у студентов по обмену из России, когда я училась на филфаке. Кое-как подобрав натурально отвалившуюся челюсть и придя в себя, я позволила себе осмотреть новое воплощение Шада. Хм, непривычно...Я бы сказала, что передо мной стоял чистокровный скандинав - рост около двух метров, мощная, но пропорциональная и прекрасно развитая фигура и роскошные, слегка вьющиеся, цвета спелого льна волосы. Вот только горькая насмешливая морщинка у губ выдавала принадлежность "викинга", кстати, одетого в "доспех" из косухи в заклёпках и джинс, к совсем иной культуре. Русские часто улыбаются, когда им плохо, только и улыбка выходит тяжёлая, болезненная. Ну, Шад, ну стервец... Не представляла я тебя в подобном раскрасе. - Я говорю по-русски, мсье, думаю, Вам так будет удобней. - Как пожелаете, - вот, ожидаемая кривоватая усмешка. И полное отсутствие узнавания в оценивающем взгляде Шада, как ритуальный кинжал под рёбра, - Так вы сделаете копии? Венсан хорошо заплатит, ему очень важны эти документы. - Да, мсье, - заплатят... Боги, да я что угодно сделаю, лишь бы он просто узнал меня, - Позвольте узнать, как Вас зовут?
... - Отныне и навсегда имя тебе Шадар. Отныне и навсегда я - госпожа твоя, Шайренн. Как тебя зовут, Изменённый? - Шадар. - Кому ты принадлежишь? - Госпоже Шайренн. - Всецело? - Все мои души, моя плоть, моя кровь, моя воля принадлежат моей Госпоже, имя ей Шайренн. Резкая боль в запястье, на чёрные гранитные плиты упало несколько алых капель. Глухой рычащий голос изменённого до сих пор эхом гулял среди мрачных сводов. - Испей моей крови, слуга, - коленнопреклоненный гигант почти с нежностью, как мне показалось, приник губами к раненому запястью, жадно слизывая кровь. Язык у изменённого был по-звериному мягкий, влажный и горячий. У священных кошек жёсткий, словно тёрка. - Хватит. Прочь! - послушание идеально, Шадар уже покинул зал, а я всё ещё сидела, не силах справиться с жаром, охватившим низ живота лишь от одного прикосновения этого зверя. Это не-пра-виль-но. Так нельзя...
- Александр, - я с трудом заставила себя сконцентрироваться на ответе. Александр. Защитник. Разве у него могло быть иное имя?
Он. "Пригласи её на чашечку кофе. Венсан." Агрх! Старый сводник. Вчера Ирма пообещала сделать копии, к вечеру сегодня, по её словам, можно забрать. Гадкое настроение с утра объяснялось тем, что я не выспался. Из-за снов. Я не страдаю излишней жестокостью, но сны мои более, чем кровавы. И в них совесть ни капли не гложет. Может, это какое-то расстройство психики, не знаю. Четыре сюжета повторялись чаще всего. В первом я почти без сожаления перегрыз горло очень красивой девушке со светлыми серыми глазами...как у Ирмы. Запах девушки из сна сводил меня с ума. В другой истории я был загнанным охотниками зверем. Вот только охотники превратились в жертв. Третье видение - образы в перемешку, то я грызусь с какими-то тварями на Границе, что за Граница, понятия не имею, то сижу у ног величественной Госпожи....И в этом было счастье. Четвёртый сон - самый мерзкий. Я просто убивал людей. И писал на их коже стихи. Бывали и другие сны, но эти повторяются чаще всего. В теле до сих пор ощущались отголоски злой силы. Достав из холодильника гранат, я выдавил сок, выпил залпом, даже не поморщившись. Кровь девушки из сна пахла гранатами. И именно из-за серых глаз Ирмы я не желал подпускать её к себе ближе. Я не хочу видеть глаза своей жертвы.
"Зачем мне её приглашать?"
"Потом объясню."
Подозреваю, что никаких объяснений я не дождусь, но раз уж взялся помогать другу, надо выполнять. Хотя...расстрою я тебя, Венсан. Довольно усмехнувшись, я набрал номер малышки Софи из кабаре. Рыженькая длинноногая стервочка без проблем согласилась составить мне компанию на вечер и ближайшую ночь. Я познакомился с ней ещё во времена романа с Венсаном и ниразу об этом не пожалел. Теперь дело за малым - пригласить Ирму в кофейню и забрать у неё документы. Приглашение, не мудрствуя лукаво, я отправил смской.
Мало, кто знает, но в детстве я уже познал наслаждение убийства. Разумеется, случайно и в рамках самообороны. Мне тогда было лет 6. Родители уехали в гости, а в квартиру забрался грабитель. Есть у меня дурная привычка ходить очень тихо. Пока увлечённо бандит копался в комоде мамы, видимо, в поисках денег, я взял с кухни тесак для разделки мяса и с недетской силой и точностью всадил ему в спину. Как затем показало вскрытие, нож прошёл ровно меж рёбер и задел сердце. Он упал на пол, а я не смог сдержать любопытства, перевернул уже почти труп на спину и сел рядом с ним на пол, молча улыбаясь и наблюдая за последними минутами жизни преступника-неудачника. Когда он увидел меня, зрачки расширились от ужаса и удивления, затем тело свела последняя судорога и грабитель умер, а я так и остался сидеть, улыбаясь, рядом с трупом в луже натёкшей с него крови до прихода родителей. Меня не мучает совесть за содеянное. Нет. Но мне иногда кажется, что та жалкая душёнка принадлежит теперь мне. И пока я не отпущу, упокоения она не найдёт. Захваченный воспоминаниями, я сам не заметил, как добрался до кафе, Софи уже маячила у входа в зелёном, почти неприличном платье. Тем лучше. Голые коленки и глубокое декольте - как раз то, что нужно, чтобы я не смотрел на Ирму. Подав спутнице руку, я вошёл в кафе. Библиотекарша уже сидела там.
Она. Что?! Мой Шад... С этим?! Цензурных слов катастрофически не хватало. Когда парочка подошла к столику, я встала поприветствовать их и "случайно" задела свою чашку с кофе, в результате чего та щедро поделилась своим содержимым с платьем дамочки, хотя на мой вкус это было больше похоже на ночную сорочку. Рыжая разразилась площадной бранью. Где ж он подобрал эту....жрицу Афродиты? - О, какая я неловкая! Прошу прощения! Если застирать сразу, всё пройдёт! - я старалась изобразить как можно более искреннее раскаяние, но судя по ухмылке Шада-Александра, наблюдавшего за происходящим цирком, актерское мастерство у меня хромало. Когда рыжая мадам покинула нас, чтобы привести гардероб в порядок, я достала из портфеля две папки. - Копия. Перевод. Всё официально. - Странно, Венсан говорил, что Вы, Ирма, не знаете коптского... - Теперь знаю, - ляпнула я, не подумав. Во всём виновата синева с золотом. Только она. - Теперь?..
Он - А вот и я! Явился, старпёр, чтоб его. Венсан, как всегда появился "вовремя". А я только хотел расспросить Ирму, столь занимательно сейчас себя показавшую, о её впечатляющих лингвистических способностях. Из-за спины француз вытащил впечатлящий веник из алых, как артериальная кровь, роз.
- Ирма! Позвольте выразить свою признательность! - веник упал на колени моей, моей, чёрт побери! визави. Ловко поймав ладонь Ирмы, этот развратник слишком интимно, на мой взгляд, коснулся губами запястья библиотекарши, и своим фирменным, чуть хрипловатым баритоном, выдал, - Вы моя новая богиня, право! Позвольте сводить Вас на новую постановку Ноте-Дам-де-Пари на этой неделе?
Интересно, эта скромница сумеет устоять перед шквалом обаяния этого неугомонного француза? Почему-то мне хотелось, чтобы устояла. Не выдержав этого спектакля, я беззастенчиво пнул Венсана под зад и рыкнул, - Я уже попросил Ирму провести мне экскурсию по Лувру, она согласилась. Зачем я при этом сжал в ладони другую руку девушки, прожигая друга тяжёлым взглядом, неизвестно и мне самому. Скосив глаза на брюнетку, я едва удержался от смеха. Серые глаза девушки были круглыми-круглыми от удивления, натуральный совёнок. - Это правда? - вопрос был адресован Ирме, но я, по-собственнически обхватив её запястье, резко ответил сам: - Да. Закрыли тему. Ирма сделала копии и перевод, - уже более примиряюще добавил я, отвлекая внимание от девушки и переключая на вещь, которую он жаждал получить последний десяток лет. - Это прекрасно! - француз схватил папку с документами и тут же испарился с выражением фанатика, которого посетило откровение господне, на лице. Лишь на коленях брюнетки остался алый букет.
Она Он рехнулся? Или вспомнил? Всё решил за меня. Надо же. Так непривычно. От его прикосновений по телу словно прошёл ток. Ноги ватные-ватные. Я молча пронаблюдала, как Шад, явно злясь, отшил Венсана. На какой-то момент мне показалось, что мы вернулись в нашу первую жизнь, где изменённый с леденящим кровь рычанием выпроваживал из моих покоев очередного вельможу, пытавшегося получить благосклонность моего отца через меня. Правда, сейчас всё же несколько иная ситуация. Венсан ушёл, а Шад так и остался сидеть, сжимая моё запястье, видимо, сильно озадаченный своим поведением. - Отпусти...синяки останутся, - тихо попросила я, внимательно следя за его реакцией. - А? Извини, - он резко отпустил руку, словно обжёгшись, - Если не хочешь, можем никуда не идти, я Лувр вдоль, поперёк и даже по диагонали знаю. Просто...Не хочу, чтобы ты влюбилась в этого бабника. На его счету слишком много разбитых сердец. Шад явно не знал, что ему теперь делать. - А если хочу? И разве я похожа...на твою сегодняшнюю спутницу, чтобы влюбляться в первого, кто подарит мне достаточно большой букет? Кстати, у меня аллергия на розы, - два вопроса с подвохом. Как экзамен. Сдашь ли ты его? Как-то незаметно мы перешли на ты. Нет, Шад - в любом виде Шад! Утробное ворчание, как выражение недовольства, было тихим, но я слышала. - Завтра в четыре у входа в Лувр, не опаздывай, - зло бросил он, вставая, оставляя на столешнице крупную купюру и стремительно выходя из кафе. Блестяще сдал экзамен. Узнаю своего Изменнённого.
Он Эта женщина! Арргх! Жертвой моей бессильной злобы стала ни в чём неповинная стена кафе. Сам виноват. Сам поддался на откровенную провокацию Венсана. Сам принял Ирму за простушку, которая пойдёт за темпераментным французом, как коза на верёвке. Теперь самому и разгребать. В таком состоянии мне не следует находиться в обществе, а потому я поехал в гостиницу. Мне нельзя злиться. Простое раздражение перерастает в тяжёлое, тёмное, удушающее чувство, грязной мутью оседающее в душе. Иррациональное, ни на кого конкретного не направленное, а от того под раздачу могут попасть все. Все, кто знает меня достаточно долго, видя подобное состояние у меня, стараются убраться подальше от моей дороги. Вот и номер. Теперь раздеться и под душ. Мельком глянув на своё отражение в зеркале, я глухо зарычал. Сейчас там, как и всегда в моменты моей злости, отражался не светловолосый мужчина, а чёрный, как смоль, выходец из ночного кошмара с горящими угольями глаз. - Злишься? Правильно. Это хорошее чувство, - его насмешливый голос звучит в моей голове, мой голос. - Отвали. Закрыть глаза и не видеть. Он глухо ворчит и переминается с лапы на лапу. Ему тесно в рамках зеркала, ему тесно в отражении. Он хочет жить. На свободе. - Мы всё равно сольёмся, если ты станешь ближе с Ней. - С кем? - нужно знать, чего опасаться и избегать. - С той сероглазой девочкой, ты её не узнал? - разговаривает со мной, как с имбецилом. - Нет. А должен? - Потом узнаешь... - в рычащем голосе слышалось удовлетворение, - Изменённый всегда неизменен. - Что ты хочешь этим сказать? - Неважно, тебе должно понравиться, - насмешливый оскал-ухмылка, - До встречи. В тебе. Что это значит... На миг мне показалось, будто руки обрастают чёрной шерстью, а ногти переплавляются в мощные длинные когти. Сморгнул. Нормальные человеческие руки. Точно пора заново пить таблетки. Я встал под душ и включил холодную воду. Ледяные струи выбивали напряжение, смывали с меня это мерзкое ощущение злобы на весь мир. Стало легче. Нужно придумать предлог не встречаться с Ирмой. Почему-то зверю в отражении я верил и становиться им или хотя бы подобным ему не хотел. Но ведь тогда за неё возьмётся Венсан... Что же делать?
Она Я в растерянности посмотрела на оставленную на столе купюру. Что с ним? Почему он так себя ведёт? Очевидно, что Шад сейчас мучается противоречиями. Но сейчас я их смысла не понимала. Ничего, так или иначе, судьба сведёт нас, как бы он не сопротивлялся. Придя домой, я скинула с себя осточертевшие тряпки. Ирма их любила, Шайренн же хотелось ходить в привычном облачении Та-Кемет, но увы. Наполнив ванну, я опустилась воду, приятно пахнущую гранатовым маслом. Расслабленно лёжа в воде, я поймала себя на мысли, что сейчас мне хочется покорить своего Изменённого, именно как женщина мужчину. Чтобы синие с золотом глаза смотрели на меня с желанием и желанием гораздо большим, нежели то, с которым Шад смотрел на ту рыжую девицу. Современнный мир, как я поняла, мало изменил методику соблазна. Наряд, причёска, аромат, макияж. Завтра я должна быть в полной "боевой" готовности. Словно специально для этого случая, я, как оказалось, откладывала деньги, а потому сейчас располагала достаточными средствами.
Салон красоты. Мастера были порядком удивлены моим требованием создать древнеегипетский стиль. То, что раньше делалось углём и сурьмой, а держалось крайне мало, теперь же косметология шагнула далеко вперёд. Больше всего меня покорил татуаж. Возможность сделать традиционную чёрную обводку и стрелки, которые продержатся больше года привела меня в чисто женский искренний восторг. Геометрически ровная стрижка и чёрный, словно вороново крыло, цвет волос. Ровный бронзовый загар. Подобрать одежду и украшения оказалось сложнее, но я справилась. Ночь я проспала на удивление спокойно, а день посвятила подготовке "экскурсии" по Лувру. В 15.59 я уже была на установленном месте встречи. Придёт ли?..
Он Мой Зверь гнал меня среди кошмаров всю ночь, пока одним прыжком не настиг и не начал жрать моё тело, вспоров живот и жадно вгрызаясь в самое лакомое -- внутренности. Всё тело скручивало морским узлом от непрекращающейся боли. Из липкого, омерзительного кошмара помог вынырнуть жалобный скрип кровати, с которой я сразу же скатился на пол, готовый ответить на любую возможную агрессию, но вокруг была лишь темнота и тишина с отголосками торжествующего смеха. Зверь брал своё. Звук скрипнувших по паркету когтей отрезвил меня и я вскочил на ноги, хлопая ладонью по стене, в надежде попасть по выключателю, который оказался почему-то существенно ниже привычного местоположения. Во рту стоял вкус крови. Моей крови. Не знаю, как кто-то другой, но вкус собственной и чужой крови я различал всегда. И лучше б я свет не включал... Зеркало платяного шкафа любезно отобразило массивную, даже слишком для меня, высокую смуглую фигуру с пока ещё приемлемым для человека уровнем волосатости. Пока... Почему-то я был уверен, что это -- лишь начало. Я осторожно подошёл ближе к зеркалу, но теперь уже не иллюзорно появившиеся когти оглушающе, как мне казалось, цокали по паркету. На ногах они были уже чёрные, на руках -- потемнели у основания. Я клацнул зубами и оскалился, убедившись, что нечто, мешающее мне нормально сомкнуть челюсти -- это порядком выступившие клыки. Дёсны всё ещё немилосердно кровоточили. Волосы неопрятными чёрными жёсткими патлами свисали до середины спины. Самым безобидным из всего букета ощущений сейчас был жесточайший зуд в районе копчика и лопаток. Спокойно. Только спокойно. Иначе Зверь сумеет изменить меня ещё сильнее. Пожалуй, единственное, чего не коснулся ночной кошмар -- радужка глаз. Значит, не всё потеряно. Словно деревянная кукла, я прошагал в душ, пытаясь освоиться со ставшим вдруг чужим телом, хотя кроме боли, в нём оживала сейчас странная, бурлящая и требующая выхода сила. Неопрятные патлы после душа превратились в тяжёлую косу и плевать я хотел, что сейчас так мужчины не ходят. А вот с одеждой возникла проблема. Джинсы стали безнадёжно коротки, обувь просто не налезала, а рубашки и футболки лопались по швам на плечах. Да славятся интернет и кредитка Венсана! И, разумеется, Париж, где можно найти всё и немножко больше в любое время суток. Наверное, в таком состоянии идти к Ирме сейчас было самым идиотским поступком в моей жизни. Я пришёл на полчаса раньше, мрачным истуканом ожидая строгую мышку у входа, но на встречу пришла отнюдь не мышка... Зверь внутри восторженно взвыл, заставляя меня сжать кулаки, до крови впиваясь когтями в ладони. Перед ним...передо мной... Чёрт его знает!...стояла Госпожа. Столь ненавистная, столь желанная и любимая, что перехватило дыхание и в голове звоном спущенной тетивы прозвучало, всплывая из каких-то невообразимых глубин памяти, "Шайренн!..".
Она
Я искала взглядом скандинава (чисто ассоциативно) Александра, а увидела... Шада. Именно таким, как мне кажется, он был бы человеком. Он стоял у входа, изображая статую, но весь его вид узлучал напряжение. Я подошла ближе и ужаснулась - зрачки мужчины были расширены на всю радужку и в их черноте мелькали алые всполохи. Этот взгляд...я знаю его.
- Отец, что с ним?! Он же был хорошим Изменённым! - я в ужасе смотрела на бьющуюся в цепях тварь с багровеющими углями вместо глаз, судорожно держась за хвост Шадара. Мне тогда было лет пятнадцать, - Шад, что с ним?! - Он попробовал Чистой крови, юная госпожа, - в голосе моего Изменнённого звучала холодная, пугающая ненависть. Чистой кровью Изменённые называли человеческую, - Отдайте приказ, я убью нарушителя, - отец повелительно кивнул. Шад аккуратно отцепил мою руку, расправа была молниеносной. Удар шипастым окончанием сильного хвоста в висок, оторванная с мясом нижняя челюсть и заливающая гранитный пол дымящаяся чёрная кровь. - Приказ исполнен. - Иди, - Шад поклонился отцу и вышел из залы. - Отец...почему? Почему они такими становятся? Почему они защищают нас от тварей за пределами Границы? Они же живут хуже рабов... - Древние были очень умны, дочь моя, и думали, что создали идеальных стражей своего порядка, но, как оказалось, создали свою погибель. Изменённые - это выродки людей и созданных тварей, лишь они оказались способны справиться с созданными стражами. Но любой из Изменённых жаждет попробовать нашу кровь, как и твари на Границе. Рано или поздно любой из них срывается. И подлежит уничтожению. Удивительно, что Древние смогли вбить в их звериные головы, что попробовать нашу кровь - это святотатство и единственное наказание за него - смерть, - отец говорил страшные слова. Я боялась даже мысль допустить о том, что мой Шад может превратиться такую же потерявшую разум тварь, какую сегодня убил. - Я поняла, отец...
Воспоминания отхлынули, я судорожно выдохнула и протянула руку к мужчине, пристально наблюдая за его глазами. Подошла ближе, коснулась кончиками пальцев смуглой, теперь уже смуглой, щеки. Его зрачки сузились в точки, открывая прежнюю синеву с золотыми искрами радужки. - Я рада, что ты пришёл.
Он
Она. Меня. Коснулась. И, что страннее всего, Зверь отступил, глухо ворча о том, что если хочу быть свободным, я должен её убить. Очередной раз. Сейчас меня охватило совершенно иное желание. Опуститься на одно колено перед этой женщиной, отдавая себя во власть тонких, способных прикасаться столь ласково, пальцев. Словно и не было вкуса гранатов на языке. Только гречишный мёд и полынь. Только под Дебюсси. Но тогда никаких гарантий, что я не сорвусь. Держи себя в руках, слабак. - А я нет. И я не разрешал к себе прикасаться, - с глухим рыком ответил я, заторможено отстраняясь от неё, - Хочешь в музей, идём, но не долго. Я развернулся и зашагал к дверям, не дожидаясь её. Надо быть грубее, жёстче, чтобы эта женщина сама захотела вернуться в свою библиотеку, а не крутиться около меня или Венсана... Вход, я, тем не менее, оплатил за двоих. - Идём в египетскую залу? - Хочешь увидеть, как вписываешься в их интерьеры? - ухмыльнулся я, не размыкая губ, не зачем демонстрировать ей клыкастый кошмар дантиста, - Идеально, я уже оценил твою смену образа. - Твоя смена тоже не плоха, Александр, - из её уст это имя режет слух. Словно чужое. "Правильно, она же знает твоё настоящее имя." Настоящее? "Ага. И прекрати чесать копчик, штаны новым маникюром порвёшь." Сссскотина. Я резко отдёрнул руку от указанного места. Чернота у основания но...когтей постепенно распространялась дальше. Тихонечко так. Во что же я превращаюсь?.. И Ирма ведётся себя так, словно, изменение человека до неузнаваемости меньше, чем за сутки -- это совершенно нормально. Венсан бы уже давно налетел с вопросами, где я достал такого профессионального пластика и парикмахера. Египетский зал. Он всегда вызывал у меня только негативные ассоциации. Иногда мне снилось, как я хожу по подобным коридорам со смолистыми факелами. В этих снах я не человек. Вернее, покрытое чёрной шерстью тело похоже на человеческое, как и тяжёлая коса, болтавшаяся за спиной, но совершенно точно, что человеком я не был. Ирма ходила по залу, как у себя дома, читая каждую надпись. Не те, что для посетителей, а иероглифы. От её восторженного крика я чуть не подпрыгнул. Пришлось подойти и посмотреть, в чём дело.
Она
Отстраняется... Он всегда отстраняется, когда хочет быть ближе. Только сейчас имеет право мне перечить. И пользуется этим правом. На самом деле в египетском зале я хотела найти какие-нибудь упоминания о нас. Чтобы он тоже вспомнил. И всё-таки те красные искры в глазах... неужели он уже попробовал человеческую кровь? Если да, то это плохо. Память дала мне возможность читать на когда-то родном языке. Здесь много предметов из последующих эпох, а по нашей...почти ничего. Ничего? Я наткнулась взглядом на небольшой папирус, под которым было написано, что пока текст не расшифрован. - Нашла! Шагов я не услышала, но горячее дыхание на миг обожгло мне шею, а рычащий голос спросил над самым ухом: - Что нашла? - он, похоже, сам не понял, насколько близко ко мне подошёл. Но так и не прикоснулся. - Историю о красавице и чудовище, - рассмеялась я, - Здесь мать записала для дочери поучительную историю о том, как один глупый Изменённый влюбился в принцессу, которую охранял, а принцесса, тоже верх глупости, ответила ему взаимностью. И они бежали в другой мир через Царство Мёртвых. Разозлённый отец стёр почти все упоминания о прицессе и Изменённых, но мать той, что писала, работала во дворце и видела эту парочку... - Принцесса ответила взаимностью? Смешно. Чудовище всегда остаётся чудовищем и жаждущей чужой крови тварью, - раздражение и неясная обида в его голосе были ощутимы, - Я пойду. Теперь он шёл не бесшумно. Чёрт, его надо остановить... - Стой!!! - голос сорвался на приказной тон и мужчина замер. Я, намеренно не торопясь, подошла к нему, встала перед Шадаром, заглядывая в его глаза. - Принцесса действительно полюбила чудовище, почему ты не веришь? - завершающий штрих и можно на время отпустить. Не дожидаясь его ответа, я потянула Шада к себе за ворот рубашки, заставляя опустить голову, коротко, едва ощутимо поцеловала его, уже ощущая зарождающееся в груди мужчины глухое рычание. - Теперь иди, - приказ, как раньше. Он должен вспомнить. Но не успела я отойти от него, как прозвучал глухой и едкий вопрос: - Разве это любовь?..
Он
Зверь внутри торжествующе хохотал. Его крайне забавляло происходящее между мной и Ирмой. Мой вопрос остался без ответа -- девушка соляным столбом замерла. В серых глазах отражалось безмерное удивление и немой вопрос. Наверное, пора расставить точки над и, чтобы не питала иллюзий относительно меня и моей сущности. Теперь уже я вплотную подошёл вплотную к ней, заправил волосы ей за ухо, намеренно слегка царапая гладкую и одуряюще вкусно пахнущую кожу, склонился ближе к ней и тихо произнёс: - Не знаю, что за глупые сказки помнишь ты, моя маленькая мечтательница, но в моей Чудовище перегрызает горло полюбившей его сероглазой красавице, - оттолкнуть, сильнее оттолкнуть от себя, чтобы сны не стали реальностью. "Нашёл оправдание, ага", - ляпнул Он, когда коснулся языком шеи девушки, словно пробуя её на вкус, - Без угрызений совести, без сожалений... Именно такая сказка мне снится почти каждую ночь. Нравится? Показать ей новоприобретённый оскал, развернуться и уйти. "Думаешь, если не будешь видеться с ней, то избавишься от меня? Неееет, я должен завершить Слияние." Слияние? "Да. Вернуть наще тело и душу в нормальное состояние. Изменённый всегда неизменен. Так что, дружок, собирай вещи и вали, например, в Альпы, сомневаюсь, что в нашем нормальном теле тебе будет комфортно на публике." В Альпы?! "Ну или в леса. Мне без разницы. Можно и в городе." Чёрт... Нельзя терять времени. Тварь внутри действительно настроена серьёзно. И не хочется, чтобы кто-то от неё пострадал. Я шёл по улицам Парижа, пока длился этот внутренний диалог и всё сильнее ощущал нарастающую ломоту в теле. Собраться и уехать, никому ничего не сказав. "Вспомнил своё имя, историк?" Шадар.
Она
- В моей сказке Чудовище перегрызло горло полюбившей его сероглазой красавице. Без жалости. Без сожалений. Нравится?..- прошёл почти год с момента, когда прозвучали эти слова. Сначала я безумно злилась на Шада, а затем через пару недель осознала, что он исчез. Растворился, как сахар в воде, среди путанных улиц Парижа. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Страшно, что багровый огонь полностью захватил синеву его глаз и он стал обычной кровожадной и хищной тварью, которая может напасть в любой момент. Я связалась с Венсаном, но по его словам кредитка, которой пользовался Александр оказалась полностью обналичена в отделении банка недалеко от Лувра. И всё. Обрыв нити. Я ездила в Россию, где Шад жил до встречи со мной, но там лишь наткнулась на безутешных родителей. В тот памятный день Шад позвонил им, сказал, что едет домой, но затем им доложили, что такси в котором он ехал до аэропорта разбилось, тело сгорело до неузнаваемости, а потому на родине стоял лишь памятник без могилы. Вот только я в это не верила. Я чувствовала, что он где-то жив. Ест, пьёт, спит, злится. Я не верила в его смерть. Сегодня, листая на работе от скуки бульварную газетёнку я наткнулась на....нечто. "Альпийский демон", так гласила первая полоса, украшенная фотографией более чем скудного качества, изображающей размытую чёрную фигуру на фоне горного массива. Это можно было бы счесть бредом, если бы не слишком знакомый крылатый силуэт....Шадар?!
Он
Подобрать ночью в горной деревушке серого котёнка и назвать его Шайренн было плохой идеей. Хотя бы потому, что Шайренн оказался мальчиком и за полгода превратился в ленивого откормленного на свежем мясе котяру, полагающего, что мои плечи - это лучшее место для сна, а шкура - просто идеальная когтеточка, предназначенная именно для него.
Я развёл в облюбованной пещере костёр и освежевал тушку недавно пойманного кролика. Оторвал от тушки лапу и бросил её коту, а саму добычу насадил на вертел над огнём. Кот с упоением грыз подачку, а я в это время решил ему рассказать, каким же идиотом сегодня оказался.
- Шай, твой хозяин придурок.
- Мрм?
- В паре десятков километров отсюда туристическая стоянка. Так вот... Мне страшно захотелось...газету. Простую человеческую газету или книгу с буквами на бумаге, потому что, как ты знаешь, моя читалка давно сдохла. Если б не этот скрипучий наст!
- Мррр?
- Ты же знаешь, что под моей тушей сейчас что угодно заскрипит. И какая-то туристка, страдающая бессоницей успела меня заснять! Так я и остался без вожделенной газеты. Я нормальный, Шай?
- Мяу.
- Мда, нормальный, говорю с котом.
Почти год без человеческой речи заставит говорить не только с котом... Можно стерпеть всё. Сырое мясо, камни вместо постели, чёрную шерсть по всему телу, когти, клыки, хвост в конце концов, но не полное, жуткое отсутствие информации из внешнего мира. При любой возможности я тащил к себе в пещеру всё, что оставляли после себя стоянки туристов. Газеты и книги были самым ценным. Я только сейчас, в полной изоляции, в информационной тишине понял, насколько ценно Слово. Печатное или озвученное... Это драгоценность.
Как и любовь. Я безумно скучал по женщине, чьё имя носил мой кот.
И слабовольно мечтал о том, чтобы она нашла меня. И отдала приказ.
Одиночество ломает куда сильнее плети по спине.
Она
Разумеется, я приехала. Знаю, что жёлтой прессе верить нельзя, но...слишком знакомым был силуэт на фото. Слишком безумной была надежда. Я устала быть серой мышкой по имени Ирма за этот год. Устала выискивать его черты в каждом встречном. Устала терпеть, что он слишком от меня далеко, хотя его место - у моих ног. Пальцы невольно сжали подлокотник кресло, как когда-то шерсть на загривке Изменённого. Горькое, хриплое "Разве это любовь?" раз за разом срывалось в сознание, приводя мысли и чувства в смятение. Если я найду его, то что мы будем делать? Что мне сказать ему?.. Я устало откинулась на спинку кресла, глядя на пляшущий в камине огонь. Всё-таки в этом съёмном домике было достаточно уютно. Пока шёл набор группы туристов для похода в горы, я остановилась здесь. Домик на отшибе, почти у самого подножия гор. Тишину, разбавленную Разумеется, я приехала. Знаю, что жёлтой прессе верить нельзя, но...слишком знакомым был силуэт на фото. Слишком безумной была надежда. Домик на отшибе, почти у самого подножия гор. Тишину, разбавленную треском огня, нарушил противный мяв снаружи и царапанье в дверь. - И откуда здесь кот?.. Оставить животину мёрзнуть на улице я не могла, а потому впустила в дом. Это оказался откормленный, холёный котяра. - Ну и откуда ты? Как тебя звать? - споросила я, обращаясь к серому гостю. Тот нахально запрыгнул в моё кресло и устроился там. - Странно...
Он
Я потерял кота. Тем, для кого этот кот не служил больше полугода единственным собеседником, масштаба трагедии не понять. Как на зло в горах разыгралась буря, что, врочем, гарантировало отсутствие ненужных папарацци. Я брёл по колено в снегу, прикрывая морду от хлещущего снега с градом, лицом я свою физиономию назвать уже не мог. Крылья пришлось сложить за спиной, поскольку ветер был настолько сильный, что имея все шансы вывернуть наизнанку суставы. Как я в этом белом кошмаре чувствовал направление - одним богам известно. - Шаааай! - взревел я, перекрывая вой ветра, но, кота, разумеется не было. Впереди забрезжил слабый огонёк. Похоже, что в своих поисках я добрался до близлежащей деревушки. Осторожно подобравшись поближе к жилью, я заглянул в окно домика и на пару мгновений забыл о дыхании. В кресле у камина сидела Она. Госпожа. Шайренн. И этот серый ублюдок примостился на её коленях, насмешливо щурясь! Предатель. Желание зайти в дом и сесть у её ног, как это было тысячи лет назад было почти неодолимым. Но я заставил себя развернуться и уйти, потому пробовавшим Чистой Крови изменённым не место рядом с Высшими. Да и я не хочу снова зависеть от Неё. Вот только...почему уходить настолько больно?
Осколок 27. Абсент и венский кофе
Старый абсентье, кавалер Зелёной феи сидел в венской кофейне и пил, отпугивая мрачным лицом прохожих. По нездоровому цвету лица, тёмным кругам под глазами и растрескавшимся губам, было ясно, что сей господин не здоров. Засаленные волосы и одежда, которая могла бы быть приличной, приложи хоть немного усилий по штопке и чистке, говорили о бедственном положении мужчины. Лишь кривая усмешка, игравшая на губах господина, была...живой, что ли? Она придавала его образу остроту и законченность. Рядом с господином стояла чашечка изумительного кофе по-венски и бокал с мутноватой зеленью. Абсент.
Мужчина внимательно всматривался в содержимое бокала, словно что-то видел там. А он и видел. Множество осколков. Калейдоскоп событий бешено вращался, постоянно меняя картинку. - Не так, не то, не успел....не...не...не... - раздражённое бормотание абсентье складывалось в одно "не". А на дне бокала одна за другой менялись картинки, как кадры какой-то пьянки. Хрупкая девочка в косынке, сидящая за фортепьяно, и наблюдающий за ней господин. Страшная тварь с алыми глазами, вгрызающаяся в горло девушки с вишнёвыми кудрями. Ребёнок, делающий шаг с крыши. Волк, рвущий в клочья стаю охотничьих псов. Селянин, лежащий с простреленным плечом в душистом разнотравье. Драконесса, несущая на своей спине человека. Картинок было много. Последняя заставила старого господина зло ударить по столу кулаком, разливая изумрудное богатство. - Да, чёрт тебя задери, что ты делаешь?!..- рявкнул он в след бредущей среди снега крылатой чёрной фигуре, - Сколько ещё жизней вам надо, чтобы понять?!.. ... Зелёные капли тяжело разбивались об дорожную плитку рядом с телом старого абсентье. Потом врач-патологоанатом напишет в заключении "Остановка сердца, цирроз печени" и бродягу похоронят за счёт славного города Вены, поставив на его могилу так и не выпитую чашку изумительного венского кофе.
Она
Выйдя на улицу утром, я обнаружила на стене домика глубокие борозды от мощных когтей. Следы ночного гостя, к сожалению, занесло снегом. Мысленно принеся в жертву своё здоровье, я через сугроб добралась до распаханной когтями стены. Я коснулась кончиками пальцев повреждённой древесины, прикидывая какой длины должны быть когти и какова сила удара. Яркая вспышка в моём сознании заставила вскрикнуть. Шад был рядом. Я его видела. В пещере, освещённой неровным пламенем костра, Изменённый сидел на валуне, угрюмо глядя в огонь. Мощные плечи были опущены, хвост раздражённо ходил из стороны в сторону. Меня кольнуло лёгкое чувство вины, в истинном виде в этой реальности он был чужим. Я невольно опустила взгляд. Неужели он до сих пор работает? От моих рук к сердцу Шада тянулась едва видимая синяя с золотым нить, пульсирующая в такт его сердцебиению. Поводок. Энергетическая связка Хозяина и Изменённого. Очень многофункциональная находка... Если с силой дёрнуть за эту нить, можно вырвать сердце раба. Но так же по ней можно делиться теплом, болью, радостью, силами, мыслями. Я присмотрелась к нити и теперь мне стало страшно. Её конец не был в моих руках. Он заканчивался с левой стороны груди. От сердца к сердцу. Как это могло произойти?!.. Мне стало настолько страшно, что выпала из транса, очнувшись в сугробе. Зуб на зуб не попадал. Из дома выбежал кот и с мурчанием принялся обтираться об располосованную стену, словно ту ещё и залили валерьяной. - Ты...кот Шада? Заслышав знакомые шипящие звуки, кот басовито муркнул и принялся точить когти о многострадальную стену. Я вылезла из сугроба, мрачно выругалась, оттряхивая снег. - Ну и где мне тебя искать, сволочь сердечная?..
Он
По стене пещеры плясали неверные отсветы пламени костра. Я, сгорбившись, сидел на камне и разглядывал когтистые лапы, покрытые короткой жёсткой чёрной шерстью, бывшие некогда обычными человеческими руками. Сердце что-то болезненно сжимало и тянуло в сторону бревенчатого домика на окраине курортного поселения. Память услужливо подкинула пару воспоминаний о "поводках", силовых нитях, соединяющих хозяев и Изменённых. Один сильный рывок и ещё живое, пульсирующее сердце Изменённого оказывалось в ладони хозяина, а в груди слуги зияла дымящаяся дыра. Я тряхнул лохматой головой, воспоминание было не из приятных. Но, словно издевка надо мной, взамен пришло другое. Как устанавливался "поводок". Единственный раз, когда Изменённому разрешалось попробовать Чистую кровь. Кровь Господина. ... - Кто Госпожа твоя?.. - Шайренн... - Она сидит на чёрном троне, осанка идеальна. Тёмные волосы поблёскивают в свете факелов, кожа отливает благородной бронзой. Не дрогнув, она ранит запястье и бесстрашно протягивает сидящему у её ног чудовищу. Я касаюсь губами её запястья, пробую на вкус алые капли и...понимаю, что пропал. Безнадёжно. Её кожа кажется шёлком, который привозят с далёкого Востока. А привкус гранатов в крови, кажется, будет преследовать меня и в загробном мире... Щёки Шайренн налились пунцовым, девушка отослала меня. Излишне резко. Её участившееся сердцебиение и дыхание я ощущал, как свои собственные...
Воспоминания были столь яркими и болезненно приятными, что я зарычал сквозь стиснутые зубы. Оказаться с рядом с ней - это желание было столь же невыносимо, как и осознание того, что я могу сорваться. Сон наяву с поломанной залитой кровью из порванного горла куклой в кресле у камина. Вкус гранатов на языке и угасающий аромат гречишного мёда и полыни от разом потускневших вишнёвых кудрей. Только на этот раз у куклы будут чёрные волосы...
Она
Новообретённая связь с Шадаром пугала меня своей непонятной природой и силой. Это уже не было "поводком" в привычном понимании. Связь не давала власти над ним, из-за чего звание Госпожи блёкло и теряло смысл. - Кто же я для тебя теперь?.. - тихо спросила я, накрывая на стол ужин. Зачем-то на двоих. Кот уселся на стул, с любопытством разглядывая тарелки, затем басовито муркнул, видимо, отвечая на мой вопрос. - Если я позову, он придёт? - этот вопрос был обращён уже непосредственно к наглому животному. Тот фыркнул и начал с упоением вылизываться. Нужно попробовать. Закрыть глаза, коснуться кончиками пальцев алой пульсирующей нити, поднести её к губам и выдохнуть "Возвращайся." Одно слово. Ему никогда не было нужно больше, чтобы понять меня. Ожидание чуда было мучительным. Треск горящих поленьев в камине и мерное тиканье старых часов оглушало и действовало на нервы. Час...два...три...Ужин давно остыл. Ты придёшь? Я жду тебя. Кот спрыгнул со стула и пошёл к двери, его слух лучше моего. Пять минут...три...одна...Стук в дверь. Я рванулась к двери, распахивая её во всю ширь. - Венсан?!
Он
Я потерялся в этой зиме. Твоё "Возвращайся" - как удар плети по спине, разряд тока по оголённым нервам. - Пеплом по ветру -- наше прошлое, Я же сжёг его. Не зови, не плачь. Моей жизни друг -- одиночество, Одиночество -- мой палач, - напевно пробормотал я, вглядываясь в пламя. Оно танцует, как когда-то и ты. Память с издевательской услужливостью подсунула ещё один забытый осколок, царапнувший острыми краями по сердцу. ... В зале царила полутьма, разбавленная чадящими факелами. Народу собралось много, ведь сегодня гостей его Величества своим танцем будут развлекать не танцовщицы, а сама Светозарная Шайренн, дочь повелителя. Она вошла в зал, в походке была уверенность и грация львицы. Из одежды лишь алые шаровары и кусок ткани, закрывающий грудь. На предплечьях, запястьях и щиколотках -- золотые браслеты, волосы были заплетены в причудливую косу. В руках принцесса держала цепи с просмолёнными комками тряпок на концах. Танец с огнём. Кто-то из слуг поджёг тряпки, а первые звуки будоражащей кровь мелодии словно вселили в тебя беса. Пламя в её руках начало выписывать немыслимые узоры, она сама -- словно огненная саламандра, часть пламени. Тупому зверью вроде меня оставалось только смотреть, раскрыв от удивления пасть от удивления, если б я сам после таких выступлений не смазывал её ожоги. Но какой она была во время танца... Не вовремя подкатившее возбуждение выдернуло меня из сладких воспоминаний. "Шадар!.." - отчаянным воплем прозвучало в голове, сердце страшно заныло. - Я только... проверю...- оправдание перед самим собой. Я только проверю, всё ли с ней в порядке.
Она
--
Что, сучка, не ждала?.. Грязная подстилка Изменённого, - с отвращением выплюнул Венсан, с силой сжимая на моём горле пальцы. Некогда красивое лицо мужчины было искажено злой гримасой удовольствия. Мне оставалось только хрипеть, - Не ты одна всё вспомнила, не ты одна, Светозарная Шайрееееенн, - издевательски протянул он, на губах плясала полубезумная улыбка, - Святая шлюха. Думала, одна можешь скакать по колесу перевоплощений со своей тварью на поводке, как сбрендившая блоха? - француз рассыпался в дребезжащем смехе, у меня перед глазами начало темнеть. Алая пульсирующая нить, связывающая меня с Шадаром опасно натянулась, отзываясь глухой болью в сердце. - Зев...ран?.. - прохрипела я, вглядываясь в до боли знакомое...не лицо, сущность. В какой-то невообразимо далёкой во времени и пространстве реальности нас должны были сочетать узами брака. Но... как? Как он смог вмешаться в обряд? Этот...слабак, трус, вечно поджимавший хвост при виде Шадара, как паршивая шавка... Как он смог?! - О, надо же! Сама Светозарная вспомнила моё имя! - он швырнул меня на пол, словно тряпку, боль пронзила ушибленный об кресло позвоночник. Серый кот вылез из-под кресла, распушив шерсть, из-за чего казался вдвое больше, и утробно, зло мяуча, в попытке защитить хозяйку. Боль в груди свернулась тугим, жгучим комком, - Как слаааадко... как сладко было раз за разом рушить ваши жизни, веришь? Особенно его. Зверь должен быть зверем. Ты ведь так и не открыла ему дверь. Не вспомнила. "Летта, открой дверь... Вспомни меня..." - тихий, болезненный шёпот из снов всплыл из глубин памяти, заставив меня с новой силой возненавидеть...себя. Я сама породила своих чудовищ в своём эгоизме. Подобная Солнцу Шайренн. Жалкая, не способная ценить близких Шайренн. - Ты всегда смотрела на меня с высока, тварь. Будто я червь у твоих ног, а твоя крылатая псина - центр мироздания. Ненавижу. Но благодаря тебе, милая моя, я проживу ещё одну богатую и счастливую жизнь. В дверь домика метель радостно заметала снег. А стоявший спиной к двери мужчина не мог видеть, как в темноте, расчерченной снегом, вспыхнули багрово-алым чьи-то глаза.
Он
Окружающее словно подёрнулось алой кровавой дымкой, желание всадить когти и клыки в жертву было почти невыносимым.
- Стой, где стоишь, тварь. Думаешь, она только с тобой связана?.. - тот, кто когда-то звался Венсаном, рассмеялся, даже не поворачиваясь ко мне, - Убьёшь меня, она умрёт тоже. Окончательно. А ты так и останешься демоном Нижнего мира, каковым уже был когда-то... Или тебе понравилось? Её кровь, наверное, была безумно вкусной...
Кровь... Солнечный, пряный вкус гранатов, смешанный с привкусом железа. Разметавшиеся вишнёвые кудри. Запах полыни и гречишного мёда. Удивлённо распахнутые, остекленевшие глаза. Безжалостно разорванная клыками шея и безвольно обмякшее, словно сломанная кукла, тело. Кровь в неверном свете камина кажется чёрной. На побелевших губах застыла улыбка. Впереди вечность. Без без полыни, вишнёвых кудрей и тонких пальцев.
Я вспомнил. Я сам убивал её. Сам...
Изломанная худая фигурка на снегу. Кожа и снег украшены алыми росчерками.
Старая, всегда ненавидевшая меня кошка, дрожащим клубком свернувшаяся на моих коленях. Я так и не смог простить её.
Безжалостно разодранная драконьими когтями фигурка человека, так глупо последовавшего за драконом.
Осколки памяти пламенной вереницей проносились в мозгу, выжигая почему-то сердце. Хотелось выть от собственного бессилия, но я мог лишь стоять, замерев причудливой статуей, и прожигать тяжёлым ненавидящим взглядом человека. А старый абсентье в каком-то из сияющих изумрудной зеленью осколков мог лишь тихо посмеиваться, вглядываясь в свой последний бокал Зелёной феи.
- Ну? Чего застыл, скотина? Мне нужна всего лишь её или твоя смерть. Выбирай.
Она
Зверь... На пороге замер зверь, в глазах которого багровые языки бесовского пламени безвозвратно пожирали спокойную звёздную синеву. А это чудовище, называвшее себя человеком смело смеяться. Серый кот с разъярённым мявом метнулся на врага, но Зевран отшвырнул его так же, как и меня. С лёгкостью. Хватит... - Шад... Освободи нас... Он врёт... - с губ срывается лишь сиплый шёпот, но чуткому уху Изменённого достаточно и того. Приказ отдан. Почти незаметный для человеческих глаз шаг и острейшие когти бесстрастно вспарывают брюшину Зеврана, вываливая наружу дымящиеся внутренности. В глазах моего "наречённого" застыли удивление и ужас. Мужчина бестолково попытался подобрать собственные кишки, но уже через несколько секунд, захлёбываясь собственной кровью, свалился на шкуру у горящего камина. Ему нет дела до растекающегося чёрного пятна и мёртвого человека. Горам и снегу за окном тоже всё безразлично. Боль вспышкой сверхновой разорвала грудь, заставляя скрючиться на полу. Дыхание сбилось. Надо же... Не соврал... - Ты... свободен... любимый... - чёрная фигура растворяется в подступающей темноте, а отчаянный страшный вой -- в тишине. Свобода.
Эпилог.
Он
Я резко сел на кровати в холодном поту. Лихорадочно осмотрелся и расплылся в счастливой улыбке -- моё кудрявое сокровище уютно посапывало рядом. Она сонно потянулась и изволила открыть один глаз. - Миф... Ты чего проснулся? Сон плохой? - Нет. Я всё хотел спросить... Откуда у тебя этот шрам на спине? - В детстве... летать училась, - помрачнев ответила она, забираясь с головой под одеяло, чтобы, видимо, прекратить дальнейшие расспросы.
Потом, уже после нашей свадьбы я узнал, что в детстве из-за постоянной ругани родителей она прыгнула с крыши дома. Чудом выжила. И чудом снова научилась ходить к шестнадцати годам. Хочется думать, что это ради встречи со мной.
Мне перестали сниться кошмары, когда я узнал, что она ждёт ребёнка. Моего ребёнка.
Она
Я больше не завидую птицам. Я счастлива. Да, мы порой ссоримся, ругаемся, я бью тарелки, но ещё в тот момент, когда Миф взял меня за руку на автобусной остановке, я поняла, что впервые в жизни сделала правильный выбор.
... - Море тебя ждёт. Я с трудом выбираюсь из машины, мешают неожиданно большой живот и уже привычно ноющая спина. Он помогает. - Я хочу к воде. Он послушно подводит меня к ласково шелестящим волнам, они нежно целуют мои босые ступни и я счастливо смеюсь, когда он обнимает меня, кладёт большие тёплые ладони на мой живот и мы вместе ощущаем толчок....
Они
В каком-то времени и реальности студент на автобусной остановке всё-таки решился и взял за руку смешную девчушку в веснушках, больших "бабушкиных" очках и с целой копной вишнёвых кудряшек. И ниразу не пожалел об этом за всю свою оставшуюся жизнь.