К утру гроза утихла. Остался лишь мелкий, противный дождь. Все насквозь пропиталось холодной влагой. Гнедая кобыла, на которой ехал Хин, невесело мотала головой. Вода просачивалась под плащ, одежда набухала и противно липла к телу. И где-то внутри напитывалась серой тоской душа, ворочалась, не находя себе места, билась о ребра, тоскливо скулила. Но стоило лишь отъехать от замка подальше, за перевал, и все изменилось. Поднялось солнце, тучи разбежались. Лошадь повеселела, пошла бойче. Даже душа пригрелась, как кошка на припечке и, наконец, угомонилась.
Солнышко припекало. Хин сбросил куртку и плащ, наслаждаясь последним летним теплом, ласковым ветерком, обманчивым спокойствием. Золотистый мягкий свет проникал под прикрытые веки, мерный ход лошади убаюкивал. Если бы он мог спать, то наверно, задремал бы в седле. А так просто радовался теплому золоту беззаботности, заполнившему голову вместо навязчивых, беспросветных мыслей. Листочки перешептывались на ветру. Хорошо быть листочком. Секреты, которые они рассказывали друг дружке, совершенно невинные, такие, за которые нельзя угодить на дыбу или в Эр-Равведу. Бестолково гомонили птицы в верхушках деревьев. Усердно гудел толстый полосатый шмель-роботяга. Пахло медом, подвявшей травой и спелыми яблоками. Красотища, словно в Астару попал, и умирать не надо. Дорога круто поворачивала, кобыла лениво цокала подковами, Хин даже не стал подтягивать повод. Лошадь и сама разберется куда ей идти, небось не дура. Но тут за поворотом резко хрустнуло, кто-то закричал, заржали лошади. Все это разнеслось в горном воздухе далеко. Хин от неожиданности выпрямился в седле, резко дернул повод, кобыла испуганно взвизгнула и затанцевала под ним.
- Мать твоя Юсулах! - с чувством сказал Хин и хлопнул кобылу по шее. Лошадь обиженно всхрапнула, запряла ушами - не моя, мол, вина. И остановилась как вкопанная.
Хин спешился и просто бросил повод. Лошадь тут же потянулась к чахлой травке на обочине, стала ее задумчиво жевать. Она была стара и от природы меланхолична. Ей было совершенно все равно: где стоять или куда брести, неторопливо переставляя копыта. Лишь бы седок не заставлял идти рысью или галопом. Впрочем, даже если б заставлял, вряд ли у него бы получилось.
Хин благоразумно по дороге не пошел. Срезал поворот сквозь густые кусты кизильника. За зеленой стеной открывалась большая поляна. Там стояла груженая телега, перекошенная на левый борт. Вокруг суетились двое - высокий старик и худой мальчишка. Хин оценив обстановку, понял что произошло. Возница, видать, так же как и сам Хин, прикимарил под ласковым солнышком. Не доглядел. Телега вскочила колесом в глубокую яму с раскисшей грязью. Хин безразлично следил за потугами хозяев телеги.
Уж было собрался ехать себе дальше, как на полянке объявились новые действующие лица. Хин вытянул шею и решил еще немного понаблюдать из кустов. Смахнул с шеи назойливую ветку, царапающую кожу. Рука наткнулась на что-то круглое. Хин скосил глаз, возле уха болталось зеленое дикое яблочко. Он машинально сорвал плод и задумчиво надкусил, глядя на поляну, как на сцену бродячего театра.
Новоприбывшие "актеры" резво спешились со своих мохноногих лошадок и стали подходить к телеге, как кот к безалаберно оставленному без присмотра кольцу колбасы. Разве что не облизывались. Рыжий и высокий парень, явно главный в тройке, стал что-то резко говорить старику. Мальчишка юркнул за дедову спину и затаился.
Хин с хрустом откусил от яблока, от вкуса свело губы, но он продолжал жевать. Похоже, что торговцы сами угодили в капкан, и так вовремя подоспевшим разбойникам оставалось лишь вытряхнуть глупого зайца из шкуры. Однако, даже если бы телега не застряла, шансов у зайца сбежать не было.
Хин хрупнул яблоком еще раз, с неудовольствием поскреб подбородок, присмотрелся к одинаковым серо-зеленым курткам и поблескивавшей в ярких лучах нашивке на плече рыжего парня. И решил, что это не разбойники в полном понимании этого слова. Скорей уж королевская таможня. Что, впрочем, в этих богами забытых горах означало одно и тоже. Потому, что жалование таможенникам платили маленькое и нерегулярно. А кушать они хотели много и часто. Жаловаться же на таможенников далеко и безрезультатно.
"А так все благостно было", - подумал Хин, возвращаясь на дорогу. Вскочил в седло и неспешно поехал по дороге, за поворот, на поляну. Все равно время поджимало, а другой дороги в Ялму нет, как не верти.
Остановился на краю поляны, молниеносно прикидывая расстояние и расположение людей. Приценивался к обстановке, как кухарка к тощей куриной тушке на базаре. И вроде выглядит паршиво, только выбирать не из чего.
- Это чего же, батя, тут творится? - поинтересовался Хин, глядя на хозяина телеги. Спросил спокойно и достаточно тихо. Но на этот вопрос обернулись все, включая лошадей. Впрочем, отвечать никто не торопился. Старик мазнул по нему взглядом и снова уставился в землю. Только желваки на скулах прокатились под морщинистой обветренной кожей. Мальчишка за его спиной крепче вцепился в рукав деда, так и не подняв глаз. Рыжий парень в зеленой куртке с нашивками таможни на рукаве, хмыкнул, вспорол ножом брюхо мешку, который только что вытащил из телеги, и стал вытряхивать содержимое прямо на землю. Двое его подчиненных тянули парусину с другого края.
Рыжий вытащил еще один тюк и, глядя на Хина в упор, медленно разрезал ткань. Хин чуть тронул бока лошади, она сделала два коротких шага к телеге. Таможенник уронил взрезанный тюк на землю - раздался глухой звон - и уставился на Хина наглыми карими глазами. Нож он перехватил поудобней. Товарищи его тоже бросили возиться с парусиной и ухватились за оружие.
Хин лениво поднял руку и почесал затылок. Рукав рубахи соскользнул, обнажая татуировку. Хин не торопился опускать руку, позволяя вдоволь полюбоваться на синего орла со звездой в когтях. И это не осталось незамеченным. На лице рыжего таможенника проступило удивленно-обиженное выражение. Как у рыбака, решившего наловить на ужин карасиков и неожиданно наткнувшегося акулу. И теперь глядя на акульи зубы, рыбак не мог понять, кто кого будет кушать на ужин. Хин ласково улыбнулся всем присутствующим и, ни к кому особенно не обращаясь, заметил:
- Во жизнь пошла! На минутку в кусты отлить отлучился, а нас уже грабят.
- Мы не грабим, - угрюмо огрызнулся рыжий, - мы досматриваем. Королевская таможня.
И поддел развороченный тюк ногой. В мешке жалостливо тренькнуло, мальчишка дернулся, но старик ухватил его за руку. Парень прижался к дедову плечу и снова низко наклонил голову.
- А! Значит, не грабите, - обрадовался Хин.
- Досматриваете... - протянул он задумчиво и лениво пошевелил плечами. Левая рука его так и не легла на рукоять меча, притороченного к седлу, но в глазах таможенника появилось озабоченное выражение.
- Досматривайте, досматривайте, - поощрительно улыбнулся Хин, - королевская служба - я понимаю.
И скрестил руки на груди так, что синий имперский герб был хорошо виден. Лица таможенников стали постными и скучными. Оружие в их руках как-то поникло. На конопатой ряхе их начальника явственно читалась сложная и непривычная работа мысли. Приведшая, впрочем, к верному результату. Он зло ткнул несколько раз ножом в тюки на телеге, не интересуясь более содержимым:
- Все в порядке, можете проезжать, - процедил он сквозь стиснутые зубы. Мотнул головой, и его подчиненные, с неохотой оставив развороченную телегу, спрятав короткие казенные мечи, поспешили убраться. Покидая поляну они бросали разочарованные, голодные взгляды на Хина, как гиены, которые уже запустили зубы в поживу. Но им пришлось бросить добычу на милость более крупного хищника.
Хин смотрел на старика и все больше удивлялся. Узкое породистое лицо с высокими скулами. Совершенно черные раскосые глаза. Четкие брови, загибающиеся к вискам, как крылья ласточки. Упавший капюшон обнажил короткую, до лопаток, седую косу. Перед ним стоял самый настоящий нойше. Так сами себя называли жители Алистанской провинции. До того, пока в их леса и болота не пришел Фейр. Империя воевала с нойше почти пять лет. И все-таки сделала их своими подданными. Так, по крайней мере, считал король. Нойше имели по этому поводу иное мнение. Несовпадение взглядов приводило к тому, что мелкие бунты вспыхивали в Алистанской провинции с завидной регулярностью. Алиста напоминала тлеющий торфяник, где очаги пламени находились глубоко под слоем почвы, и неизвестно, где огонь прорвется на поверхность в следующий раз. Загасить тлеющий торф тяжело. Из Алисты вечно тянуло гарью смуты.
Хин не видел нойше добрый десяток лет. С тех самых пор, как крошечная искорка недовольства внезапно полыхнула до небес всепоглощающим пожаром Алистанского Бунта. И сгорали в этом безудержном огне непобедимые фейрские легионы. Зашевелились, услышав запах паленого, соседи. Зароптали недовольные имперские провинции, почувствовав слабину власти. Зашатался черный трон.
"Мне это надоело, - сказал король, - поезжай и успокой их, Хин". И уже в спину добавил: "Так, чтобы запомнили".
Запомнили надолго. А тем, у кого память короткая, хорошим напоминанием осталось черное пятно на месте столицы Алисты, по приказу короля засыпанное солью - и через десять лет ни травинки на месте пожарища не пробилось. И срезанные под корень косы алистанских дворян. Нойше всегда носили длинные косы - символ отваги, свободы. Алистанским мальчикам никогда не стригли волос. Срезанная коса - страшное оскорбление. После бунта, тем немногим из вождей нойше, кто сдался и склонил колени перед Фейром, король сам, собственноручно рубил эти косы.
Теперь жители Алисты предпочитали сидеть тихо в своих лесах и болотах. До поры до времени. Повстречать купца-нойше все равно, что увидеть травоядного волка. Хотя торговать есть чем. Недаром же так упорно дрался за их лесистые болота Фейр. Руда и пушнина, а не желание нести свет истинной веры варварам, как любили говорить жрецы, - вот что действительно хотел Фейр. Потому, что свет светом, а ковать стальные мечи, чеканить тяжелые серебряные монеты с королевским профилем из божественного света не получалось. Да и мягкое червонное золото собольих и куньих мехов так любили Фейры, к тому же продавалось оно за пределами империи уж больно хорошо, наполняя казну.
Из развороченных тюков как раз и высыпалось прямо в грязь это алистанское богатство. Нойше везли пушнину. Хин безразлично окинул взглядом разбросанные шкурки и снова пристально посмотрел на старика. Особенно на его куцую косу.
"А ведь он из тех, кто стоял тогда на коленях перед Тейрноном. Такое не прощают. Если он меня узнает..." - не отрывая взгляда от старика, Хин медленно опустил руку на эфес меча. Но в черных глазах нойше ничего не менялось.
"Впрочем, нет, не узнает. Я лишь выполнил грязную работу. Не к сапогам королевского раба, в конце концов, сбрасывали обгоревшие вымпелы дворянских родов нойше и их обрезанные косы. К этому времени меня там уже не было. В Фейре воюют и умирают одни, а славу и трофеи получают другие".
Хин спешился и медленно пошел вокруг телеги, не спуская глаз со старика и мальчишки. Пожилой мужчина и шага не сделал к телеге, закрывая худой спиной самое ценное, что у него было. Паренек совсем съежился, дурацкий мятый колпак сполз на лицо так, что виден был только четко очерченный подбородок и бледные упрямо сжатые губы.
Нойше молчали, лошади перестали всхрапывать, лишь косили влажными глазами, и даже птички угомонились. Старик смотрел исподлобья, потому что карасю собственно все равно, кто его будет харчить на ужин - рыбак или акула.
Хин равнодушно обошел разбросанные по земле шкуры и поднял загадочный тюк, в котором что-то тренькнуло, когда таможенник пинал его ногой. Разорвал вспоротую ткань руками. Ухватил за длинный гриф лютню. Посмотрел неприязненно: уж слишком свежо было воспоминание о тонких пальцах на струнах, способных содрать ороговевшую кожу с души, вывернуть наизнанку. Заставить вспоминать то, чего помнить нельзя.
Хин никогда не разбирался в музыкальных инструментах. Он знал толк в тех приспособлениях, на стальных струнах которых, танцевала смерть. Что же до музыки - благо, что он мог отличить трубу от барабана. Но то, что он держал в руках, завораживало аристократическим изяществом плавных изгибов, искусными перламутровыми накладками. Если бы это был стальной клинок, Хин мог бы поклясться, что вещь вышла из-под руки настоящего мастера. Он не удержался и провел пальцами по серебристым нитям струн. Лютня тонко всхлипнула и задрожала, словно женщина от чужого неприятного ей прикосновения. Хин аккуратно положил лютню поверх парусины и снова посмотрел на нойше. Тонкие пальчики паренька вцепились в куртку старика так, что ногти поголубели. На большом пальце надето было костяное колечко с язычком, прячущимся под верхней фалангой. Это говорило Хину о многом. Так же, как и широкий кожаный браслет на запястье, предохраняющий руку от удара тетивы. А где-то под курткой точно скрывался наплечник. Потому, что нойше уже рождались с луком в руках. И умирали вместе с ним. Не было нойше, неумевших стрелять из лука. Так же как не было мирных нойше. Не может быть безропотным народ, в котором воюют все, от мала до велика. Мужчины и женщины. Дряхлая бабка, метящая тебе в глаз вязальной спицей. Старик-жрец, кидающийся под копыта твоего коня, норовя церемониальным серпом перерезать подколенное сухожилие. Сопливый мальчишка, стоящий в полный рост на узком мосту, может выпустить девять стрел за тридцать ударов сердца. И то, что это будут его последние тридцать ударов, нойше остановить не может. Главное, что все девять стрел лягут точно в цель, унося вражеские жизни. Все это вспомнилось Хину, отразилось в черном лаке глаз стоящих напротив людей. Но они молчали. Хин за все это время не услышал от них не слова.
"Где же их клятые луки? И почему они не сопротивлялись, когда таможенники потрошили их, как кухарка индюка? - Хин провел рукой по рассыпанным шкурам. Под пальцами мягко текла темная медь и черненое серебро куньих и чернобурых шкурок. - Неужели действительно торгаши? Нойше, продающий товары на королевской ярмарке? Редкий случай".
- Жадность, батя, гадское чувство, - сделал вывод Хин. Старик смотрел на него, словно не понимая. Только тонкие крылья носа слегка дрогнули. - У тебя отменный дорогой товар. Ехать с таким одному опасно. Ты не поскупился б, охрану нанял. Либо шел бы с большим караваном. Так дороже намного, зато безопасно.
Хин не рассчитывал на ответ, но старик внезапно отозвался:
- Мы шли с караваном до Ритары, а потом нам с ними стало не по дороге. А попутчиков больше не нашлось. И времени ждать - нет. Нам надо успеть в столицу до Лоафмаса, - голос у нойше был густой, совсем не дребезжащий, как у стариков. Он называл фейрский праздник Лунн на свой алистанский лад.
- Ну да, ну да, - понимающе покивал Хин. - Конечно, кто первым прибудет на луннскую ярмарку, тот дороже продаст свой товар. Пока конкуренты не подтянулись. И все же, нельзя быть таким корыстным. Жадина платит дважды. Обычно деньгами и жизнью.
- У меня нет времени, - угрюмо повторил старик.
Хин медленно обходил телегу и старика с левого бока, ведя ладонью по обрешетке.
И вдруг сделал резкий шаг, ухватил мальчишку за локоть и дернул на себя. Парнишка пискнул, Хин смахнул у него с головы войлочный колпак, черный шелк волос расплескался по плечам. Как и предполагал Хин, под войлоком обнаружилась совсем молоденька девушка. Почти девочка. Вряд ли ей исполнилось хоть четырнадцать. Она была очень хороша. Безупречно белая, матовая кожа, изящно вылепленные контуры скул и носа. Копна прямых волос цвета воронова крыла. Как и положено чистокровной нойше - антрацитовые глаза, в которых радужка сливалась со зрачком, заполненные неукротимостью, запертой глубоко внутрь яростью. Запертой, но готовой прорваться в любую минуту, отсвечивающей синеватым металлическим блеском в черных волосах и глазах.
- Деда! - отчаянно прошептала девушка, старик дернулся к Хину.
- Куда ж катится этот мир?! Все на продажу? - прошипел Хин, хватая старика другой рукой за грудки. - Даже вы, нойше, дочек своих за полушку готовы продать?!
И оттолкнул старика. Тот ударился о тележный борт, согнулся, но в глазах его полыхнул бешеный волчий огонь.
Старик до хруста сжал руку в кулак:
- Это все не товар!
- Да? - Хин издевательски изогнул бровь.
- Это взятка! - прохрипел старик. Разогнуться он не мог, судорожно шаря рукой под рубахой слева, там, где сердце.
- Взятка? И что же ты хочешь за эту взятку? Место судьи? Или магистрата? Дельная мысль! Получишь королевскую должность - деньги потекут рекой. Это правильно. А чтобы легче было подмазать чиновников, подложишь сначала под них свою внучку. Хорошенькая, свежая у тебя девочка, - Хин тренькнул пальцами по струнам лютни и добавил. - Товар надо всегда показывать лицом. Будет теперь она играть на своей лютне столичным чиновникам. Они такое любят. Верный расчет, старик, - ядовито похвалил Хин и грубо ухватил девушку за подбородок, разворачивая к себе. Черные глаза налились не слезами, а ненавистью.
- Пусть погаснет твой очаг, - прошипел старик худшее из возможных для нойше проклятий на своем родном языке. - Убери от нее руки, белоглазая собака!
- Мой очаг давно погас, - ответил Хин, переходя тоже на язык нойше. - А твои предки не пустят тебя к небесному костру за то, что ты торгуешь их кровью с врагами.
И говорил он на мелодичном языке нойше с едва заметным акцентом, совершенно не путаясь в замысловатых тонах и ударениях. Потому, что одно из важнейших правил ведения любой войны - изучение языка и обычаев вероятного противника. А в том, что жители лесистой и болотистой Алисты были и остаются самыми вероятными и опасными врагами Фейра, сомнений у Хина никогда не было. Не смотря на свою сожженную дотла столицу, на устрашающие казни смутьянов, на сыновей-заложников, Алиста взбунтуется снова. Это только вопрос времени. Так же, как нет никаких сомнений, кому король скажет: "Алисту надо утихомирить. Я так хочу".
- Это взятка вам, имперским кровососам! - выплюнул старик, выпрямляясь и расправляя плечи. Девушка судорожно вздохнула и закрыла рот ладошкой. - Взятка за моего сына! Вы отняли у нас все! Нашу землю, нашу честь, наших детей! Ну, давай, фейрский пес, рви меня на части за то, что я смею это говорить! Так же, как вы вздернули на дыбу моего сына, лишь за то, что он говорил правду, за то, что не хотел воевать и убивать за вас. Давай!
Они смотрели друг другу в глаза очень долго. И ни один взгляда не отвел. Девочка закусила палец до крови, и лицо у нее стало совершенно белым. Таким, как лицо мраморной статуи богини в храме Алисты. Почему-то именно это снежно-белое лицо, забрызганное яркими каплями крови, запомнилось Хину больше всего после Алистанского бунта.
- Тебе не купить ему свободу за это, - после долгой паузы Хин дернул подбородком в сторону развороченной телеги. - Тебе не купить ему жизнь ни за какие деньги, если твоего сына обвинили в государственной измене. Не потому, что чиновники не берут взяток, а потому, что ты из Алисты. Это вопрос принципа. Если бы он грабил и насиловал на большой дороге, если бы воровал или убивал, тогда другое дело. Но его вина гораздо больше, он - нойше.
- Я и не надеялся купить ему жизнь. Я пытаюсь купить ему легкую смерть, - ответил старик. - Быструю смерть, а не то, что ему грозит сейчас. Лучше плаха и топор, чем пытки, отрезанный язык, вырванные ноздри и Эр-Равведские рудники.
Хин развернулся к ним спиной и пошел к своей лошади. Девочка кинулась к деду, подставляя худенькое плечо. Старик притянул ее голову к себе, прикрывая рукой. Хин вытащил из сумки короткий нож и вернулся к телеге. Залез в лужу, потыкал ножом, присел, запустив руки под днище телеги. Долго там ковырялся, ругаясь сквозь зубы.
Хин. - А если б ось сломал? Телегу надо разгружать полностью.
Старик посмотрел на солнце уже перевалившее через полдень и тихо произнес:
- Моя вина. Почти двое суток не спал. Развезло на солнышке. Пока мы разгрузим телегу, пока вытащим... - не закончил нойше.
Хин и так знал, что будет, если они к ночи не доберутся в Ялму.
- А теперь чего спишь? - грубо спросил Хин. - Тогда ветки надо под колесо кидать. Лучше вон лапы еловые. А ты! - он подтолкнул девушку в плечо, - тоже не на смотринах - к лошадям иди!
Они со стариком налегали на борт изо всех сил, трещало дерево и жилы. Девочка на своем певучем наречии что-то ласково говорила лошадям, и те старались, как могли. Телега чуть пошла, но снова скатилась в яму. Хин припомнил родословную всех демонов Бездны в таких словах, что сама Юсулах, наверно, покраснела бы. Старик толкал молча. У него были крепкие, мозолистые руки, привыкшие и к оружию, и к инструментам. И Хин подумал, что нойше не так уж и стар, как ему показалось в начале. Седые волосы и глубокие морщины достались ему не с возрастом.
- Почему ты не стрелял в таможенников? - внезапно поинтересовался Хин, отпуская борт телеги на мгновение.
- Тогда бы речи о том, чтобы ехать в столицу уже не было. Надеялся - заберут часть и отпустят с миром.
- Они бы частью не удовлетворились, - Хин поплевал на ладони и снова налег на борт. Нойше поднажал с другой стороны. Девочка тонко и резко крикнула. Лошади визгливо заржали. Телега душераздирающе крякнула и с противным чавкающим звуком вылезла из ямы.
Нойше, не веря в свое счастье, застыли. Хин развернулся, легко вскочил в седло и ударил лошадь под бока, заставляя пошевеливаться. В след ему старик сказал длинную, церемонную, переливчатую фразу. Хин дернул раздосадовано спиной, стряхивая слова благодарности. Но отъехав немного, лошадь придержал, прислушиваясь, как нойше в спешке забрасывают рассыпавшиеся вещи на повозку. Бойко зацокали копыта за его спиной - телега стронулась с места.
Так и поехали, держа строгую дистанцию в пятьдесят шагов. Потому, что разговаривать человеку с синим имперским гербом на руке и нойше, с обрезанной косой, совершенно не о чем.
А когда впереди показались приземистые рыжие строения, напоминающие разбитые черепки глиняного кувшина, и синяя атласная лента реки, Хин поддал пятками под бока кобылы. И та, недовольно всхрапнув, перешла на вихляющую рысь. "В виду города их уже никто не тронет", - Хин с неудовольствием посмотрел на солнце, заваливающееся за край окоема.
Найти заведение тетушки Шоны в Ялме труда не составило. Это был единственный постоялый двор на весь поселок. Очень приличное с виду заведение. По крайней мере, общий зал. Правда, откуда-то тянуло сладковатым запахом. А спутать "волчий хвост", который так уважали мхетские шаманы, после нескольких лет проведенных в Мхете, Хин не мог. Шаманы уважали, а король запретил ввоз это наркотика в Фейр. Но, чем дальше от метрополии и ближе к границам, тем больше "центробежная" сила ослабляла королевские указы. Здесь действовали другие законы. А королевские орданансы... Ну то, что око не видит, то душу не тревожит, налоги-то уплачены сполна.
Хин пробежался глазами по залу, оценивая присутствующих. Девушки-служанки у тетушки были то, что надо. Брану бы понравилось. Он не знал, с кем именно ему предстоит встретиться. Но приблизительно представлял. Кого еще могла послать Хейвед, как ни одного из неприметных "серых крыс" - тайной службы Слепого? Вечных и верных слуг Орха, мальчишек, подброшенных на ступени храма за ненадобностью. Орх с удовольствием привечал таких приемных сыновей. Учил, кормил, тренировал, одевал, рассчитывая на верную службу. Они и служили, эти Орховы пасынки, наученные своим божественным отчимом лишь подглядывать, подслушивать, воровать да убивать.
Из гостей ему подходил лишь один. Тихий и неприметный, в неброской, но добротной одежде. С серым, незапоминающимся лицом. Только глазки-бусинки, прикрытые белесыми ресницами, острые, как бритва. И когда он посматривал по сторонам, то действительно становился похожим на крупного уверенного крыса. Хин решительно направился к его столу, похлопал человека по плечу, как старого знакомого, радостно сказал:
- Доброго здоровьечка, своячок! Сколько лет, сколько зим! Как там сеструха моя? Не балует? А тетушка Хей, здорова ли?
- Слава Орху! Здорова бабулька - нас, грешных, переживет, - расплылся в улыбке собеседник. - Поклон тебе от тетушки Хей! А сестра твоя у меня не забалует. Вот она у меня где!
Серый сжал руку в кулак - на среднем пальце блеснуло серебряное кольцо. Овал пересеченный вертикальной чертой, знак Слепого.
"Вас храмовых крыс ни с кем не перепутаешь", - подумал Хин, продолжая жизнерадостно улыбаться. - Это славно, это славно! Рад слышать хорошие вести.
- Да, хорошие, - подтвердил слуга Орха. - Только я уж боялся, что разминемся с тобой. Солнышко село, а тебя все нет, свояк.
- Так получилось. Может, поешь со мной. Я заплачу за ужин, - предложил Хин.
- Я не голоден. И лошадь свою уже седлать велел. Так что давай о деле, - на столе под его рукой неожиданно оказалось письмо. Откуда он его достал и когда, Хин не уследил. Письмо перекочевало к Хину за пазуху, хотя ему жутко хотелось, не сходя с этого места, просмотреть письмо. Собеседник словно прочитал его мысли:
- Все будет так, как говорила тетушка Хей. Жернова уже завертелись. А какая мука из-под них посыплется, во многом зависит от тебя. Тетушка просит хорошенько подумать.
- Я подумаю, - кивнул Хин и полез за пазуху.
- Не трудись, за все заплачено сполна.
- А если я полез не за деньгами? - уточнил Хин, медленно вытянул руку и положил открытой ладонью на стол.
- Ну, такие чаевые мне, конечно, тоже иногда пытаются всучить. Но я их не принимаю, - радушно пояснил посланец.
- Может, я все же могу угостить тебя чем-то? Вина? - учтивым тоном поинтересовался Хин.
- Не стоит. Я вина вообще не пью.
- Орх запрещает?
- Орх мне мало что может запретить. Из меня такой же скверный раб божий, как из тебя - королевский, - ухмыльнулся "серый", в глазах у Хина полыхнуло бешенство.
- К чему обижаться на правду? - спокойно спросил посланец. - Нам вечно выполнять чужие указы. Но можно исполнять их бездумно, а можно в меру сил сопротивляться чужой воле. И ты, и я вечно воюем со своей судьбой. Для этого нужна немалая отвага. А когда человек идет в бой пьяным, это уже не его смелость, а вина. И вряд ли, взяв смелость взаймы, воин сможет победить врага. Или проиграв и погибнув, оказаться там, где бы ему хотелось. Ну, это только мое мнение, своячок!
И он полез к Хину обниматься и громогласно перечислять всех родственников, которым следовало передать приветы. Хин не остался в долгу, смачно и гулко хлопая слугу Орха по крепкой спине и обещая никого из родни не забыть.
Не успел посланец уйти, а возле стола уже крутилась служанка. Легонько задела бедром плечо Хина, подходя сзади.
- Что господин желает? - сладко и многообещающе улыбаясь, спросила служанка, наклоняясь достаточно низко к Хину, чтобы тому открылся прекрасный обзор на белоснежные упругие холмы в низком вырезе рубахи, подхваченные корсетом. Девица глубоко вздохнула - Хин по достоинству оценил открывшийся взору пейзаж. Но немного помедлив, прислушавшись к противному сосущему чувству в подреберье, Хин вспомнил что колбаса, которой угощал Бран, было последнее, что он ел. Холмы могли и подождать...
- Желаю для начала, - Хин уронил монетку в вырез рубахи, - поесть бы хорошенько. Мяса. Жаренного. И побольше.
- Еще чего-то? Каши с подливой? Капусту тушеную? Репа...
При слове "репа" Хин дернул губой и перебил девицу:
- Асвалааху на рога твою кашу и репу, - с чувством сказал он, - а капусту...
- Поняла, - еще ласковей улыбнулась служанка, наклонилась так близко, что родинка на левой груди оказалась почти у самого носа Хина.- Эля? Вина?
- Понятливая - это славно, - по хозяйски проводя по шее и груди девицы, похвалил Хин, - Тогда жрать тащи поживей! И да, пожалуй, эля.
Какое-то время он был страшно занят. И даже до покачивающей бедрами служанки ему дела не было. Хотя бедра у нее были совсем неплохи. Потом он блаженно вздохнул, запив все кружкой эля. Конечно, эль ему помочь не мог, уж слишком слаб, чтобы хоть ненадолго позволить Хину отключится от этой опостылевшей, бесконечной маеты, которую и жизнью-то можно назвать с натяжкой. Не брало его и вино. Но можно попробовать смешать этот эль да крепкую равведскую самогонку, которую настаивают на каких-то горных мхах. Да еще сладковатый дым "волчьего хвоста", и подмять под себя мягкое, податливое тело. Он, прищурив глаз, посмотрел на мерно покачивающиеся бедра, снующей между столами служанки. Она, словно ощутив этот взгляд спиной, обернулась, улыбнулась и направилась к нему, медленно, расчетливо двигаясь. Он растянул губы в бледной улыбке, собираясь все же заказать и самогонку, и мхетскую траву, и эту девицу.
Если ему повезет, на пару часов он провалится в благодатный черный омут без дна. Выныривать потом несказанно тяжело, больно. Хуже, чем после очередной смерти. Но это хоть крошечная передышка.
Он потянулся, за пазухой со змеиным шелестом зашуршало письмо. Так и непринятое решение внезапно стиснуло сердце костлявыми пальцами. В сером тумане едва заметно проступал приземистый силуэт башни замка Нарз. Желтоватым светом мерцало единственное узкое окошко. Обещал же к рассвету быть.
"Прав серый крыс, - решил Хин. - Взятая взаймы храбрость мне не нужна. Вряд ли она поможет мне встретиться, наконец, с моей заплутавшей смертью".
Он резко поднялся, хрястнул об стол монеты и пошел к выходу. Служанка с разочарованием посмотрела ему вслед, задумчиво пересчитывая деньги, - человек, бросивший на стол такие чаевые за обед, мог бы оставить гораздо больше на ее постели.
Хин шагнул из задымленной таверны в темноту двора. Краем глаза заметил движение размытой тени. Резко обернулся, обжегся о черный огонь глаз девочки-нойше. В голове просверком стали мелькнула мысль:
"Все же узнал меня старик. Пришла мстить тому, кто сжег Алисту, - и где-то на самом краешке сознания проскочило: - Почему тогда не стреляла?"
Но размышлять о странностях мести нойше времени не было. Еще быстрей, чем мысль, из рукава выскочил в ладонь кинжал. Их разделяло каких-то три шага. Девочка стремительно приближалась и резким движением протянула что-то Хину. Он даже не рассмотрел что, его левая рука уже обходила препятствие, целя девчонке в печень, правая выброшенная вперед ребром ударилась о протянутую вещь. Раздался мелодичный звон. Черноглазая отпрянула, чуть не выронив предмет из рук. Кинжал скользнул по дереву и в цель не попал.
- Я пришла поблагодарить, - сказала девочка на родном языке, который напоминал больше соловьиную трель.
- Что? - безжизненным голосом переспросил Хин. Рука с кинжалом замерла. Смысл фразы не сразу дошел до него.
- Я пришла сказать тебе спасибо, - снова повторила нойше и повернула голову, стараясь рассмотреть, что он держит в левой руке. Хин сжал протянутую ему вещь, не особо интересуясь, что же это такое. Он лишь хотел прикрыть этим оружие, зажатое во внезапно вспотевшей ладони.
"Поблагодарить? Я ведь ее чудом не убил, дуру!" - зло подумал Хин.
- У нас нет ничего, что могло б тебе придтись по душе. Кроме этого, - девушка легонько подтолкнула ладошкой подарок. Хин ощутил в правой ладони натянутые струны. Он с изумлением повертел благодарность нойше. Струны казались холодными лучами луны, серебрились изящные обводы благородного инструмента, матово поблескивал перламутр инкрустации.
- Что это? - переспросил он непонимающе.
- Это самое ценное, что у нас есть. Мы тебя больше ничем отблагодарить не можем.
- Зачем мне это? Я не умею играть, - от крайнего изумления голос у него стал звонким. Он отступил на шаг, а позабытый кинжал так и продолжал сжимать в руке.
- Дед сказал, что такому, как ты больше не нужны ни золото, ни женщины, ни слава. То, что тебе надо ты можешь и сам добыть. Только ты не знаешь, что тебе надо, - Хин попытался возразить, но девочка твердо добавила: - Эта лютня тебе поможет.
- Это ошибка.
- Нет, мой дед - ариис"нхи"овейр, - девочка на секунду запнулась, подбирая подходящее слово, - ведун, по-вашему. Он все знает.
Нойше сложила изящные ладошки, поднесла их губам и совершила сложный ритуальный поклон. В этом безмолвном жесте уместилось столько слов и смысла, что препираться с нойше Хину совершенно расхотелось. Тем более, что она сразу же развернулась и двинулась прочь. Она не шла - плыла по раскисшей грязи дороги, словно по мраморным плитам дворца. С достоинством неся несуразный войлочный колпак на гордой головке. Глядя в ее прямую спину, Хин думал о том, что такой народ сломить нельзя. Уничтожить можно.
Онемевший Хин так и остался стоять, глядя ей в след. Как дурак, ей-богу.
"Много вас провидцев на меня одного развелось", - зло подумал он, кинжал встал на свое место под левым рукавом, как втянувшийся тигриный коготь. Он пощупал бумажную трубочку за пазухой. Зашуршало, словно потревоженная змея.
"Если Грейд вытащит Меч, то его поддержат армейские генералы, - внезапно подумал он. - Тейрнон не удержит власть. Фейр получит нового короля и гражданскую войну. Нойше взбунтуются первыми. И тогда эта девочка возьмет свой охотничий лук в хрупкие пальцы. Сквозь малахитовую дымку листвы прицелится, чуть сузив антрацитовый глаз, оттянет тетиву к уголку безупречных губ... Не промажет. Никогда нойше не промахиваются, целя в глаз кунице или врагу, - Хин так отчетливо представил это себе, что у него засвербел старый шрам под ключицей. - И тысячи других нойше, невзирая на пол и возраст, слившись в единое целое с родным лесом, бредя невесомыми тенями по своим страшным болотам, начнут партизанскую войну. Алистанские леса наполнятся свистом смерти, летящей на сером совином оперенье. Тяжелые неповоротливые имперские легионы будут тонуть в обманчивых мшистых трясинах".
Он увидел это настолько явно, словно снова оказался в мглистом влажном сумраке алистанского леса. Под конскими копытами расползалась клочьями, казавшаяся такой прочной, дорога, превращаясь в черную страшную пасть болота. В голове гудело, свистело, и он не мог перекричать визг тонущих лошадей и крики раненых.
"Но леса будут гореть так, что черный жирный дым поднимется чуть не к вершине Адветматхи. А дороги империи до самой столицы украсятся виселицами с обезображенными трупами нойше и их сломанными луками.
Но если я верно разыграю свою партию, меня здесь уже не будет. Я больше никогда этого не увижу. Спасибо Хейвед, если я все сделаю правильно, то я смогу шантажировать принца этими письмами. Пусть только достанет Меч, и тогда мне будет, чем его стращать. Он трус. Ему проще избавиться от шантажиста навсегда. И я, наконец, получу свое. А все остальное меня не касается. Мне до этого нет никакого дела".
- Мне наплевать! - сказал Хин вслух, обращаясь к небу. Луна недоверчиво сморщилась, прикрывшись тучкой.