Прихожу я как-то к другу на чай. Завариваем пуэро, разливаем по чашечкам, нарезаем черствые плюшки. Плюшка за плюшкой, разговор перекидывается с темы на тему, пока я не вспоминаю, что вчера задумал рассказ, точнее даже не рассказ, а оболочку для него, начало и конец, и теперь нужно придумать середину, основную часть. Смысл оболочки такой: в некоем месте через реку переброшен мост, и каждый, желающий перейти его должен ответить под присягой, куда и зачем он идет. И если он скажет правду, то его надлежит беспрепятственно пропускать на другой берег; а если солжет - без промедления повесить на находящейся тут же виселице. Этот суд может предвещать другой, страшный и неотвратный. Много проходило людей по мосту, и те, кто честно говорил о цели своего пути, в общем, понятно. И вот теперь мне нужно придумать человека, единственной правдой которого будет желание повеситься на этой вот виселице, и ничего больше. Нужно придумать его историю, причем такую, чтобы чисто умственный софизм ситуации (пропустить или повесить?) дополнился и моральной дилеммой, ведь судье, уподобившись на мгновение Богу, по-отечески мудро и беспристрастно вершащему судьбы людей, придется решить, поверить или не поверить. Это может быть история Иуды, раскаявшегося предателя, или плач бодлеровского шута, умоляющего мраморную статую сжалиться над его печалью и над его безумием. Да мало ли несчастных на свете! Вообще, из-за чего у человека может остаться только это страшное желание - повеситься? Такой вопрос я задал своему другу.
--
Можно повеситься от того, что все достало, - тут же предложил он свой вариант. - Тупая работа, уроды всякие - надоело, сил нет.
--
Точно, - говорю я.
--
Или это может быть история безжалостного убийцы, преследуемого тенями своих жертв, как фуриями.
--
Точно, - говорю я.
--
А недавно я видел фильм. Этот фильм начинался словами: "Я самый несчастный человек на земле. Мне все время везет". Герой там поначалу отхватывает миллион баксов в какой-то лотерее, потом еще денег где-то поднимает, ну, короче.
--
Точно, точно, - говорю я. Меня словно заклинило. Надо разорвать этот порочный круг. - Это вообще забавная мысль. Хотя лучше бы что-то посерьезнее.
--
Можно повеситься, если потерял любимого человека.
--
Ну, это многие переживают, - отвечаю я. - Иначе все люди перевешались бы.
--
Многие переживают, но некоторые нет. Ты бы как себя почувствовал, если бы потерял Василису?
Я почувствовал пустоту. Стонущую пустоту и уныло моросящее время. "Надо ехать домой, уже двенадцать", - подумал я и засобирался.
--
Погоди, еще рано, давай хотя бы покурим, пять минут ничего не изменят! - но если вбил себе в голову, то уже не отвертеться, надо ехать. Или хотя бы Василисе позвонить, а то что-то сердце стучит - измена, одним словом.
Набираю ее номер. Долго не берет, наконец слышу ее голос.
--
Василек, ты где? - спрашиваю.
--
Уже выезжаю, - отвечает она, - минут через пятнадцать буду дома.
--
Ты машину поймаешь?
--
Да.
--
Я тогда тоже еду.
--
Все тогда, целую.
--
Целую.
Я кладу трубку.
--
Вот видишь, чего ты припарился? - говорит Андрей. - Все нормально. Давай покурим.
--
Нет, я все равно поеду, - говорю я. Когда вбил себе в голову, что надо ехать - надо ехать, это каждый знает.
Выхожу к лифту, нажимаю кнопку, достаю сигарету. Нет, поймаю машину - покурю, всяко лучше, чем пальцы морозить.
Выхожу на улицу. Снег метет, как сумасшедший, под снегом - лед, каждую секунду готовый рвануться навстречу. Иду к дороге, там еще хуже. Две машины едут, и я поднимаю руку. Первая, девятка, уже не успеет притормозить, слишком скользко, а едет она быстро, а вот вторая машина, может, остановится. Поздно, в такое время почти одни шоферы ездят.
Однако водитель девятки, уже поравнявшейся со мной, среагировал и нажал на тормоз. Метров десять колеса скользили ровно, потом машину стало заносить, так что заднее крыло вылезло на соседнюю полосу, но скорость уже упала и машина остановилась. Нужно пробежаться, а то неудобно - так старался человек. Видно, деньги очень нужны. Да и холодно на улице, и снег метет, попадая за отворот пальто, на лицо, пробирается под шапку - бегу к машине.
--
Эффектно вы притормозили, - говорю я, забираясь на переднее сиденье и устраиваясь поудобнее.
--
Поездишь со мной - еще не то увидишь, - отвечает водитель, усмехнувшись. Резко трогается. Молодой парень со взъерошенными волосами, даже на вы как-то странно его называть. Самоуверенный и, судя по всему, бесшабашный. Даже не столько бесшабашный, сколько пыль в глаза пустить хочет. Надо ему намекнуть, что мне это не нравится. Я не собираюсь умереть в двадцать три года, разбившись на машине, а по такой погоде разбиться так же просто, как выйти прогуляться летним вечером под ослепительными звездами.
--
Да я, в общем, не сильно спешу, - говорю я. За окном мелькают фонари, снег, безлюдные улицы.
--
А я по-другому не умею! - говорит парень и снова усмехается.
Я молчу. Умереть вот так, ни с кем не попрощавшись, неожиданно и бессмысленно. Исподлобья гляжу на водителя. Он жмет на газ и подергивает руль в такт музыке. Сбоку он похож на кота - такая же чуть хитрая, чуть мудрая усмешка Будды, такие же чуть раздувающиеся ноздри. Тоже мне, лихач. Из-за таких вот сопляков и гибнут люди. Надо будет его хотя бы предупредить про три последних перекрестка, на которых каждый день бьются - кто насмерть, кто уезжает, лишь слегка перепугавшись, с колотящимся сердцем и дрожащими руками - а потом долго не могут поверить или проснуться.
Впрочем, вел парень умело и уверенно. Обгонял он лихо, на одном из поворотов нас чуть не вынесло на встречную полосу; колеса постоянно скользили, но парень словно знал с точностью до миллиметра, насколько вывернуть руль, в какую секунду поддать газа, а когда чуть притормозить. Я так по Vise City гоняю, сидя в кресле и уставившись в монитор компьютера. Ехали быстро, но никакого даже намека на аварийную ситуацию не возникало. Перед светофорами парень притормаживал заранее, так что машину не трясло взад-вперед, как тошнотворно ее трясет у неопытных и глупых водителей, по пустой дороге гнал, а на поворотах выкручивал руль и жал газ. Даже предупреждать о коварных перекрестках, к которым мы уже почти подъехали, стало как-то неловко.
--
Это Сновидцев?
Да, приехали, это мой перекресток.
--
Да, - говорю я. Страх мой давно растаял и кажется смешным. Я расплачиваюсь. - Красиво везли, спасибо.
--
Так погода какая! - смеется парень.
--
Да, заметно, что она вам нравится - в кайф вам ехать, это видно сразу. Экстремальным вождением не занимались?
--
Нет. Так, для души. Я по этой дороге уже четвертую зиму езжу, чего только не было - и аварии, и с дороги уносило.
--
Не похоже, руль вы уверенно держите.
Парень снова усмехается.
--
Ну, счастливо, - говорю я и вылазу из машины.
--
Удачи, - водитель закрывает дверь и резко трогается.
Я иду к перекрестку. Нащупываю в кармане вытащенную из пачки сигарету - надо же было не вспомнить про нее в машине! Хотя, с таким водителем можно и имя свое позабыть. Да, прокатились лихо! До сих пор адреналин стучит в висках. Ну, доехали - и слава богу. Я улыбаюсь. Осталось перейти дорогу, обогнуть дом, подняться в лифте - и дома! А дома тепло и уютно, настоящее гнездышко, которое удается иногда свить двум влюбленным, если они не затерли свои чувства повседневностью и рутиной, непритязательное и в тоже время до того родное, что, покидая его даже не на долго, я начинаю мороковать, чувствую усталость, тоскую, пока не вернусь. Дома тихая музыка и горят свечи, в комнате сигаретный дым и запах благовоний. Дома любимый, наверняка заснул, когда я задерживаюсь, он всегда засыпает, не дождавшись. Словно не доверяет яви. Хочет знать наверняка, что, проснувшись посреди ночи, почувствует меня рядом, осторожно поцелует и снова заснет, теперь до утра.
Вроде бы, гудело давно - точно не знаю. Машина пыталась увильнуть от неизбежности, но притаившийся лед, стрелки часов и человек на дороге, то ли задумавшийся, то ли вообще глухой, огласили приговор Всесильного Случая. Меня швырнуло, в ту же секунду машина выскочила на встречную полосу и на всей скорости врезалась в едущий навстречу форд, не успевший даже вильнуть. Стук такой невероятно громкий, что я просыпаюсь и понимаю, что Василисы нет рядом. Я ждал ее и, видимо, незаметно задремал. Помню, я вроде бы звонил ей, а может это мне приснилось. Снилась какая-то ерунда, то ли погоня, то ли даже какой-то фильм. Зябко. Но что же так гремело? Я встаю, подхожу к окну и вижу битые машины, чуть поодаль - черное пятно, кажется, человек лежит. Беру телефон, набираю номер Василисы, но гудки сливаются в один, монотонный и бесконечный. Я отключаю связь, но гудение не прекращается. Возможно, что гудит машина. Я быстро одеваюсь и выбегаю на улицу...
С тех пор этот сон мне снится каждую ночь. Каждую ужасную ночь все повторяется сначала. Я пытался не спать, но больше недели не выдерживал. Я ушел из дома, где каждая пылинка пахнет Василисой, но и в дороге не нашел утешения. Я устал. Лучше было мне не просыпаться той ночью.
Человек замолчал. Успокоились и тревожные тени, мелькавшие в его расширенных зрачках. Молчал и судья, ожидая, что путник вдруг рассмеется, объявит свою историю шуткой, розыгрышем, скажет, что мост подвернулся на его пути, только и всего, историю эту он придумал только что, а на другой берег ему надо, чтобы продолжить свое путешествие по лесам и солнечным долинам, мимо озер, отражающих серебряный диск луны или разливающихся рассветом, и так беззаботно поет птица, так свеж и юн майский ветер, так безмятежен сон после дня пути! Ждал судья, что человек выскажет свою пустячную цель, и можно будет тоже рассмеяться и спокойно пропустить его через мост, а неудачную шутку забыть.
--
Так зачем ты идешь на тот берег, чужестранец? - спросил судья, когда понял, что человек закончил. - Ты так и не сказал о своей цели. Помни, что от твоего ответа зависит, смогу ли я пропустить тебя на другой берег. Закон не может быть нарушен.
Тут человек устало улыбнулся.
--
Я иду на тот берег лишь затем, - сказал он, - чтобы меня вздернули на этой вот виселице, и ни за чем другим.