...донесли раннеиндоиранский образ высшего божества как олицетворение небесной звездной тверди...
Жара стояла невыносимая. Невероятная. Солнце нещадно лупило в окна, как будто какой-то безжалостный сумасшедший бог метал свои тысячеградусные молнии.
- Ты сошел с ума, - в изнеможении пробормотал Захар, имея в виду то ли бога, то ли себя и со стоном перевернулся на кровати, надеясь отыскать хотя бы чуть-чуть менее раскаленный уголок.
Комната, которую снимал Захар, была просторная, с двумя большими окнами, но, пожалуй, слишком перегружена мебелью. Помимо кровати, на которой в изнеможении распластался Захар, тут еще находился сервант, до верху набитый книгами, два шкафа с одеждой, настолько не нужной, что становилось как-то грустно при мысли о том, чтобы ее одеть, два стола, один письменный, другой обеденный, заставленный кухонной утварью, табуретка и два затертых до дыр кресла.
Захар приподнялся, оперся на локти и оглядел комнату. "Всего по два", - воскликнул он со злостью, даже с каким-то остервенением. Все эти предметы мебели, обычно дружелюбные, сейчас, впитав в себя уличную жару и духоту комнаты, угрожающе сгруппировались вокруг кровати. "Всего по два!" - уже не воскликнул, а прокричал Захар и, как будто этот крик отнял последние силы, откинулся на подушки. Темные фигуры шкафов нависли над ним зловещими средневековыми башнями. Вроде бы все нормально, но сегодня Захар не доверял им, шкафам особенно, и предчувствовал, что они, сейчас бездвижные, могут в любое мгновение перейти в атаку, обрушиться или попытаться схватить своими цепкими резными ручками.
Сорокоградусная жара, мучающая нордический город четвертый день кряду, была делом небывалым, немыслимым. Если бы Захару сказали, что такое возможно здесь, на пятьдесят девятом градусе северной широты, он бы беззаботно рассмеялся. Но сейчас ему, раздавленному, беспомощному, было не до смеха. В любую минуту солнце могло прибавить обороты и прихлопнуть его к постели, как мошку.
Зазвонил телефон. Захар потянулся и, изловчившись, подцепил скользкими руками трубку. Звонил отец, что не предвещало ничего хорошего. Отец воспринимал жару, как вызов, как приглашение померяться силами и, предвкушая решающую битву со стихией, намеревался развести грандиозную деятельность: нужно было сбегать в гараж за вареньем, съездить к источнику, чтобы набрать родниковой воды, сходить за покупками, убрать квартиру... Захар, отодвинувшись от трубки на безопасное расстояние, слушал возбужденный крик папы о том, как срочно и безотлагательно нужно сделать все эти дела, и каким незаменимым помощником во всех этих неотложных делах будет, как назло, именно он, Захар.
- Пап, я не могу сегодня.
Ему очень не хотелось отказывать отцу в помощи, но он действительно не мог. Желание сделать хоть что-нибудь было, даже нужно было что-то сделать, чтобы ненадолго отвлечься от этой нестерпимой липкой муки, но сама мысль о том, что придется покинуть пусть и жалкое, но все-таки убежище, вызывала тошноту.
- Но почему это, почему? Чем ты занят? Это нужно очень срочно сделать, пока у меня выходной, что это значит - "не могу", почему?
Врать и придумывать себе несуществующее занятие не было сил, и Захар снова повторил:
- Не могу, - и повесил трубку.
После разговора Захар почувствовал себя значительно хуже. Мало ему было солнцепека, теперь еще и совесть навязчивой мухой летала вокруг кровати и щекотала нервы. Жара стояла невыносимая. Невероятная. Солнце нещадно лупило в окна. Кот валялся под обеденным столом, раскинув лапы в разные стороны и был похож на половую тряпку, а еще он напоминал самого Захара - оба были измучены, оба изнывали, оба, обливаясь потом, лежали навзничь, разбросав бездвижные лапы. Часы на стене пробили один раз. Самое страшное было еще впереди.
- Пушистик, - позвал Захар. Кот не реагировал. -Пушистик, единственное, что может сейчас нас спасти - это дождь. При мысли о дожде соленые потные слезы покатились из его глаз.
Если бы Пушистик возразил, что не дождь, а единственно глоток бензина может спасти смертельно раненного кота - Захар решился бы и на это. Но кот безмолствовал, и Захар достал из-под кровати пластмассовую бутылку, открутил крышку и отхлебнул теплого противного лимонада.
-Это же сколько мозгов надо иметь, чтобы в такую погодку отключить холодную воду, - проговорил он и, словно эта мысль окончательно добила его, еле дыша, снова повалился на кровать. - Собаки, - уже совсем тихо выругался Захар, однако Пушистик услышал его, попытался встать, не смог и, как-то совсем не по-кошачьи крякнув, беспомощно свалился на пол. Оба, человек и кот, не любили собак, хотя и по разным причинам.
Когда не стало сил для того, чтобы переползти в другое место, раскаленная кровать стала печь так, что Захар потерял сознание, а может даже и уснул. "Может даже" - потому что уснуть не удавалось на протяжении вот уже трех суток.
Во сне он увидел берег, море, звезды. Ночь была изумительная. Тихая прохлада накатывала небольшими волнами, принося запах водорослей и какого-то хвойного парфюма. Запах был знакомым и навевал воспоминания как раз о таких вот прохладных ночах, согреваемых только чьим-то жгучим взглядом. Но вот чьим, и что это за парфюм, Захар мучительно не мог вспомнить. На помощь пришел сам сон: лицо незнакомки постепенно прояснялось, как если бы она приближалась, двигаясь сквозь толщу воды: глаза черные, жгучие до того, что даже черные с каким-то золотым отливом; пухлые губки, растянутые в обворожительную улыбку, повторяют: "Issey Miyake... issey miyake... ssee... miya... ззз... мяу" - голосом, звонким, как телефонный звонок.
Захар проснулся, телефон трезвонил во всю, кот истошно мяукал, а два жгучих солнца - одно настоящее, второе отраженное от оконного стекла - били прямо в глаза. Яркий свет, так резко сменивший нежность сна, произвел эффект выстрела, так что, когда Захар приподнялся с кровати, и в глаза ему ударило солнце, его отбросило от окна и он скатился на пол. Захар поднял голову и понял, что выстрел послужил сигналом к началу атаки, и теперь шкафы, столы, кресла ринулись на него. Они не окружили его, пока он спал, поэтому путь к отступлению оставался пока открытым. Он устремился в проход между оконной стеной и неповоротливым сервантом, который грозил обрушиться всей мощью классиков литературы - к двери, добраться до которой было еще возможно, но от жары ковер казался каким-то густым, вязким и ползти было очень сложно.
Захар вспомнил, как Орасио Оливейра во время знойной аргентинской сиесты пытался бороться с жарой при помощи самовнушения, силы мысли. Пробираясь через ковер, он понял, что пришло время воспользоваться этим способом. Понял он и то, что вся эта атака - суть порождения жары, и что если бороться с корнем исчезнет и зло. Он попробовал представить снег, думал о дожде, но то ли сил у Захара уже не осталось, то ли мысли были какими-то неправильными - способ не работал. Хотя может, его мысль столкнулась с другой, более сильной, всеобъемлющей мыслью, всетворящей? Может, он столкнулся с сознанием, уже включающим и его мысль, сознанием, думающим уже и его самого, Захара? Может быть, этот разъяренный взбесившийся разум требует от него молитвы перед священным огнем?
- Ахурамазда, - проговорил Захар. Когда он начинал думать о таких вещах - о мыслях, включающих в себя другие, о Дон Кихоте, читающем "Хитроумного идальго" или о джокере, держащем в руке джокер - ему хотелось говорить на тарабарском языке. - Кадзо-мадзо, - выкрикнул вдруг Захар, словно завершающие слова заклинания, первое, что пришло в голову, вскочил, схватил футболку, впрыгнул в кроссовки, метнулся к двери и выбежал из комнаты.
Выскочив из подъезда, он остановился отдышаться. На улице было совсем плохо. Солнце висело в зените и палило, что есть силы, будто щеголяя своей мощью; раскаленное железо носилось туда-сюда с бешеной скоростью; Захар волочился по улице, обливаясь потом и проклиная жару. Теперь он как будто очнулся от наваждения, захватившего его в комнате, и даже не опасался преследования, но возвращаться все равно побаивался. Изможденный, измученный, он понуро брел, оставляя неглубокие следы на расплавляющемся асфальте, брел бесцельно, то и дело сдувая с носа капли пота и облизывая пересохшие губы.
Улица закончилась, и Захар вышел к набережной. Со стороны реки дул слабый, как надежда умирающего, ветерок. Впрочем, и это жалкое дуновение было таким заманчивым, что Захар уже собирался перейти на другую сторону, поближе к воде, когда порыв ветра внезапно усилился и донес до ушей Захара крик - слабый, почти безнадежный крик о помощи.
Забыв про жару, про полыхающий вокруг желтый огонь, Захар метнулся через дорогу и бросился к парапету. Река в этом месте была очень широкая и, по всей видимости, глубокая. Метрах в пятидесяти от берега виднелась маленькая фигурка, которая то появлялась над водой, то вновь исчезала, пытаясь удержаться на поверхности и справиться с довольно-таки быстрым течением.
Решение созрело мгновенно. Не раздеваясь, даже не думая о том, чтобы раздеться, да и вообще ни о чем не думая, Захар перепрыгнул через парапет, оттолкнулся и, пролетев несколько метров, этот кратчайший путь от раскаленного ада до вечного блаженства, врезался в воду. Господи, как хорошо, какое облегчение! Ледяная проточная вода, поистине живительная влага, обхватила его тело, разметав все отчаяние, бессилие, всю лень предыдущих часов, наполнила его небывалой мощью. В это мгновение Захар понял, что может все: одолеть стихию, выйти из лабиринта, не прибегая к жалким уловкам, может, в конце концов, превратить самое знойное лето в безмолвное спокойствие падающего снега. Человек - властелин мира, и любая затруднительная ситуация уже содержит способ ее преодоления, надо только знать этот способ!
Когда вода сомкнулась над его головой, на поверхность сознания всплыла мысль: "Как я мог не подумать об этом раньше? Ждал дождя, как Моисей ждал манны небесной, а все оказалось так просто! Я еще только собираюсь спасти утопающего, а утопающий уже спас меня! Почему я не подумал о реке раньше?!"
Ответ пришел откуда-то из глубин подсознания, где еще помнилась мучительная многолетняя борьба с огненным божеством, помнились все идеи по ведению этой борьбы, помнился их крах: "Потому, что ты не умеешь плавать!"
"И только-то? - мелькнуло в голове у Захара - И это удерживало меня от вечного блаженства?"
Когда вода сомкнулась над его головой, на поверхность всплыла мысль, да еще пузырьки от воинственного клича Захара, осознавшего, наконец, свое всемогущество.
Следующие три дня с неба текла вода. 0чень много текло воды...