" - И черт ни чем не шутит. Ему вообще на юмор плевать." - Еще тогда Алина еще тогда Роме; о жизни после трех бутылок минералки.
- А мне нравится хиппи-культура. - говорю я, взлетая к небесам. - Фри-лав, все такое...
- Ага, это и так было понятно, - замечает Саня и толкает качели. Я лечу выше. - Шиппер недоделанный.
- Возможно. - Смеюсь и отпускаю цепь. - Но свобода!..
- Свобода летит лесом. - Отрезает Рома и выдыхает дым в воздух.
На этот раз он решил никуда не уходить. Площадка все равно почти заброшена, тут никого никогда нет; ветер шелестит желтыми листьями по камням асфальта; всем абсолютно плевать на то, что рядом полицейский участок - не все ли равно, когда под ногами сама жизнь разлилась голубым небом, разводами по серой разбитой трассе, что и не трасса вовсе - разбитая дорожка вдоль такого же разбитого двора?.. Да все равно. И на то все равно, что полностью компания друг друга хорошо не знает: что Кирилл, что Настя - совсем не знакомы с Ромой, Рома из нас близко знаком только со своей сестрой, мной и Таней, а сама Ника плохо знает Толю и Настю. Если говорить совсем обо всем, то для этого понадобится не то что огромная карточка моей памяти - тысяча страниц в чьей-то биографии, занимающей незаслуженное место на полках чужих домов.
Небо снова так близко, что соблазн подмывает меня - и я тянусь к нему руками, чуть не падая со сломанной качели, задевая пальцами лишь клубы теплого чужого дыма. Интересно, как это - греть пальцы о маленький огонек? Или о чужие руки? Или, возможно, руки определенного человека?
- Почему? - Я опускаю руки и торможу. Саня недоуменно косится на меня, но молчит; знает прекрасно, что остановка - повод для разговора. Торможу - значит, интересно. Значит, слушать пора. - Почему свобода летит лесом?
- А зачем она вообще нужна? - Рома тушит окурок, задавливая никчемную жизнь пепла подошвой старых кроссовок. - Да и что есть хиппи? Фри лав, рок-н-ролл, наркотики? Автостоп и длинные волосы? - корично-карие глаза смотрят с немым недоумением и мрачной насмешкой, но овсе не злой - доброй, очень даже. - Что еще-то? В чем свобода эта твоя?
- Я... Ну... - как всегда, мямлю и отвожу взгляд.
- Вот, - он торжествующе взмахивает рукой. - Что и требовалось доказать!
Дальше молчим; качели летят все выше, даже выше, чем летели до этого. Кажется, то самое молчание окрылило их, что они стремятся дальше, унести в голубую лазурь, в золнечные лучи, запутать среди облаков так, что сам не уйдешь, и только корично-карие глаза обрежут золотые веревки. Молчание - крылья и незнание, молчание - некий мой мотор, что я просто... Даже не лечу - просто иду по облакам, как в самом детстве, когда на качелях еще не мог качаться сам, а тебя толкали сзади и ты так благодарно кричал, кажется, всему миру о том, ка это здорово - просто сидеть на качелях, просто лететь, просто идти по облакам.
Цепи больно ударят по рукам - ничего страшного, это не мешает думать. Зато взгляд мешает, с двух сторон; щеки горят, но это всегда можно свалить на нездорово-громкий смех, на болящую голову, на жару. Цепи ударят по рукам - пальцы подносят губам кусочек хлеба. Мозг судорожно работает, щеки краснеют, небо летит под ноги.
Кто такие хиппи? В чем их идеология? В чем их свобода?
И когда сильные руки подхватывают Настю, осторожно держат за талию, мозг пронзает алая вспышка. И не понять - то ли догадка, то ли ревность, которой быть не должно.
А ветер ревет, играет листьями. Крутятся колеса игрушечных машин, мягко едущих по доскам чужой песочницы. Блестят забытые на солнце игрушки, светятся в полумраке глаза моих-чужих чудовищ, а свобода летит прямо в руки, как белоснежна голубка, как рушится мир в одно мгновение, обретая свои собственные крылья, которые никогда не унесут вверх - и повод не тот, и слабы они еще. И любовь крылья только ломает; пронзают корично-карие глаза; цепи ударяют по рукам; батон крошится в пальцах; небо растеклось лазурной жизнью под ногами...
И скоро просто сдохнешь от нездорового смеха. И плевать, что рядом полицейский участок - не все ли равно, где говорить про МОРГ или еще про что-то? Самое главное, что нам действительно все равно. И только кофейные глаза против шоколадных, ореховые против болотных, небесные против травяных...
А корично-карие никогда не посмотрят в серебряные.
И небо летит навстречу истинной свободе и цветному песку, смешивает пар и дым. И жизнь смешалась со смехом.