О смерти Марии Коммин пишет: "Это стало большим несчастьем для ее людей, ибо она была дамой добропорядочной щедрой и любимой своими подданными; ее больше почитали и боялись, чем мужа. К тому же она была владелицей этой страны... Это было великое горе для ее подданных и друзей, ибо после ее смерти они больше не знали мира".
А для Макса смерть жены стала настоящей катастрофой. Надо помнить, что в это время великая империя Габсбургов существовала разве что в воображении австрийца и его отца-императора - на деле Макс оказался совершенно не нужен в Нидерландах. Когда он был счастливым новобрачным, им восхищались. В качестве супруга герцогини здоровый, молодой и привлекательный немецкий принц производил самое благоприятное впечатление. Он так уверено гарцевал на лошади, так мужественно сражался на турнирах, так азартно охотился и так весело танцевал! От тяжеловесных тевтонов Макса отличали живость, подвижность и восприимчивость, унаследованные от матери-португалки. Пока он сидел на троне рядом с женой, перед ним поневоле склонялись. Он пользовался уважением, почетом и влиянием - тон задавала сама Мария, а ее подданным ничего не оставалось, как подчиниться. Но стоило Максимилиану остаться в одиночестве, как все переменилось в мгновение ока.
По завещанию жены он становился регентом их малолетнего сына Филиппа Австрийского. Однако это завещание почти сразу было оспорено Генеральными Штатами, которые вовсе не желали видеть над собой чужака.
Не то чтобы Макс в одночасье стал всем противен... но политика выше личных симпатий. Вдовствующего герцога могли уважать, но терпеть его притязания на власть не собирались. Совершенно определенно в этом плане высказались жители Гента, в котором оппозиция правителям была традиционно сильна; но, как ни удивительно, и другие оказались с ними солидарны. На стороне Макса осталась в основном молодые амбициозные дворянские сыны, не имевшие пока ни опыта, ни политического веса. Может, их поддержка придавала Максу сил, но в противостоянии с Генеральными Штатами она мало стоила.
А с точки зрения Штатов все было ясно и понятно. Есть наследник, принц Филипп, есть совет сословий, готовый осуществлять опеку над ним и государством, есть родственники покойной герцогини (Равенштейны), надежные, лояльные люди, которым можно поручить воспитание мальчика, есть французский король, предлагающий долгожданный мир, есть маленькая принцесса, брак которой этот мир скрепит... Что еще надо? Все складывалось просто замечательно, особенно для гентцев, державших у себя обоих детей. То, что эти дети являлись также наследниками Австрийского дома и германской короны, их совсем не волновало: Макс, молодой здоровый мужчина, еще женится, наплодит себе новых принцев, с которыми будет делать, что хочет. А этих пусть не трогает. Они - наши.
К счастью для австрийца, в Нидерландах был еще один человек, которого данный расклад категорически не устраивал. Мнением Маргариты Йоркской тоже никто не удосужился поинтересоваться. А зря - влияния и денег у нее было побольше, чем у овдовевшего зятя. То, что воспитание детей поручили Адольфу Равенштейну, который, может, и знатного рода, но ни разу не король, не принц и не герцог, возмущало Маргариту больше всего. Можно не сомневаться, она считала, что у нее куда больше прав на бургундского наследника.
Поддержка тещи позволила Максу довольно быстро оправиться от унижения Арраского мира, заключенного в декабре 1482 с подачи Генеральных Штатов, и начать борьбу за регентство. Правда, поначалу все шло не слишком удачно. Насквозь больной Луи, как мог, продолжал вставлять палки в колеса. Маленькую Маргариту увезли во Францию и там обручили с дофином Карлом. Вместе с девочкой французскому королю (теперь уже на законных основаниях, в качестве приданного) отошли графства Бургундия и Артуа. Принц Филипп оставался в Генте, куда его отцу был путь заказан. Макс честно пытался собрать все, что осталось от нидерландского войска, но его солдатам совершенно не хотелось воевать против своих. Молодые дворяне, которыми он себя окружил, большими силами не располагали. На помощь отца-императора нечего было рассчитывать.
В этот критический момент Максу ничего не оставалось, как обратиться к наемникам, к ландскнехтам, очень скоро ставшими его любимчиками. Наконец-то у герцога появились собственные солдаты, которые в отличие от рыцарей или городского ополчения были верны ему и только ему (до тех пор, пока он им платил). Но вот денег, как всегда, не хватало: содержание пятитысячного наемного войска обходилось в двадцать тысяч флоринов ежемесячно, а доходы Макса с австрийских земель достигали четырехсот тысяч в год и четверть этой суммы шла на погашение процентов по долгам.
На счастье австрийца в августе 1483 года умирает его главный враг, Луи Французский. Новому королю Карлу всего тринадцать лет, и регентше Анне де Боже (старшей дочери Луи) не до возни с Нидерландами - во Франции зреет очередное восстание вечно недовольных феодалов, которых даже покойному Луи с трудом удавалось держать в узде. Теперь они сочли момент удобным, чтобы высказать новой власти накопившиеся претензии.
Среди восставших были давние союзники Макса - Франциск Бретонский и принц Оранский (некогда сдавший Бургундское герцогство Луи, а потом безуспешно пытавшийся вернуть его Марии и ее мужу). Потому вести с запада были для Макса весьма обнадеживающими - в отличие от вестей с востока, где император Фридрих, по уши увязший в конфликтах с венграми и турками, проигрывал по всем фронтам. Но вместо того чтобы ехать на помощь отцу, Макс продолжал зубами и когтями держаться за Нидерланды. Он подчистую растратил наследство покойной жены, снова и снова влезал в долги, тянул деньги отовсюду, где только можно, но борьбы со Штатами не прекращал. В конце концов его упорство принесло плоды.
В июне 1485 года магистрат Гента заключил с герцогом мирный договор, по которому Макс признавался полномочным регентом, получал опеку над сыном, а гентцы обязались компенсировать ему военные расходы в размере трехсот пятидесяти тысяч талеров. Только укрепившись в Нидерландах, Макс отправился в Германию - впрочем, вовсе не воевать. Весной 1486 года с подачи отца его избрали римским королем (титул, предшествующий императорскому) и короновали.
Казалось, бедам австрийца пришел конец: долгожданная власть - у него в руках, бунтующие подданные усмирены, враги отступили. Чрезвычайно воодушевленный, он возвращается в Нидерланды и вместе с отцом и сыном объезжает провинции. И всюду его встречают и провожают, как настоящего повелителя, едва ли не бога. Это ли не признание? Это ли не триумф?
После нескольких лет потерь и разочарований Максимилиан мог собой гордиться. Теперь он был на коне, а его противник, французский король, вынужден воевать с непокорными вассалами. Карла и его сестру нешуточно обложили в собственном королевстве, не говоря уже о действующей англо-бретонско-имперской коалиции (из которой, правда, на время выбыл английский король). Макс, чье воображение всегда на полкорпуса опережало действительность, посчитал, что врагу вот-вот придет конец, потому настало время выпнуть французов из Артуа и Пикардии.
И тут, как всегда, на пути его замыслов горой встали Генеральные Штаты.
Нескончаемое противостояние с городами никогда не шло на пользу Максу - но избежать его было невозможно. Несмотря ни на какие уступки, герцог по-прежнему оставался для Нидерландов чужаком. Его планы, подходы к управлению и виды на будущее не находили у сословий поддержки. Города желали видеть во главе государства "своего" правителя, не ущемляющего их права и свободы. Им нужен был природный государь-нидерландец, плоть от плоти этой земли - он стал бы заниматься нуждами страны, ставить ее интересы на первое место. А для Макса Нидерланды всегда оставались лишь частью глобального замысла, воплощением которого он занимался всю жизнь. Не известно, был ли этот замысел уже тогда озвучен как "Austriae est imperare orbi universo" ("Австрия должна править миром") или это часть более поздней габсбургской легенды - но в мыслях римского короля наверняка вертелось что-то подобное. Несмотря на то, что циники, вроде Макиавелли, считали его политическим фантазером, неспособным настоять на своем, когда его тайные планы выплывали наружу, свою линию Макс проводил четко и последовательно. Уж кем-кем, а слабым правителем он точно не был. И хотя ему постоянно приходилось идти на компромисс и корректировать свои планы, он никогда не отказывался от них до конца. Его полем была большая европейская политика, туда он стремился всей душой, и была какая-то ирония в том, что именно Нидерланды, где его намерениям сопротивлялись столь отчаянно, придавали Максу необходимый политический вес.
А у сословий глобальные планы регента вызывали страх и недовольство - что у дворян, что у горожан. Еще бы! Ведь именно провинциям приходилось платить за удовлетворение габсбургских амбиций, меж тем как выгод для себя они не видели. Напротив, им не хотелось становиться частью какой-то там империи, после того как они уже побывали в составе химерного бургундского государства. И теперь, когда границы страны более-менее определены, с соседом заключен мир, подрастает "природный государь" Филипп - вновь ввязываться в сомнительные политические авантюры, более того, оплачивать их из собственного кошелька или собственной кровью?.. Нет уж, увольте!
Генеральные Штаты единодушно отказались оплачивать новую войну с Францией. В ответ Макс взвинтил налоги, которые и так уже были в два раза выше, чем при Марии. На эти деньги австриец с наемным войском немного прогулялся по северу Франции, но когда деньги кончились, он вынужден был отступить, с грустью наблюдая за тем, как французский король (а точнее, его сестра-регентша) лихо расправляется с оппонентами. Макс даже не смог прийти на выручку своему верному союзнику Франциску Бретонскому - помощь бретонскому герцогу оказала вернувшаяся в коалицию Англия.
А в начале следующего (1488) года австрийский игрок и вовсе был выведен с поля - вполне вероятно, с подачи Анны де Боже, вспомнившей некоторые тактические приемы покойного Луи.
В феврале Макс, заехавший в Брюгге навести порядок, был схвачен местными жителями и заточен на четыре месяца в башне Дома хлебников, как какой-нибудь проштрафившийся наместник. Впрочем, по-иному его и не воспринимали - Макс был не государем Нидерландов, а лишь "и.о.", и он не желал выполнять заключенных договоров. Все, чего он достиг годами сражений и упорных трудов, пошло прахом - его опять лишили регентства, заставили подписать новый мирный договор с французским королем, а чтобы доказать всю серьезность намерений, на глазах австрийца периодически казнили его соратников. После этого даже верные Максу нидерландские дворяне и пальцем не пошевелили, чтобы придти на выручку сюзерену; его освободило лишь появление папы-императора со спешно собранным в Германии войском.
Есть версия, что шут римского короля, его большой приятель Кунц фон дер Розен, переодевшись священником, явился к Максимлиану и предложил поменяться одеждой, чтобы король мог бежать. Но гордый Габсбург якобы отказался и дабы, не уронить свою честь, высидел в заточении до конца. Версия так романтична и так красиво вписывается в габсбургскую легенду, что, скорее всего, является позднейшим измышлением. А в реальности Максу угрожала нешуточная опасность - узнав о его поимке, из Гента явилась взбудораженная толпа во главе с ярым ненавистником австрийца, башмачником Коппехоле, и потребовала выдать им узника для расправы. На счастье римского короля, у жителей Брюгге были на него свои планы, и гентцев отправили с пустыми руками восвояси.
Оказавшись на свободе, Макс немедленно отказался от всех соглашений и объявил клятвы, данные под принуждением, недействительными. Это означало новую войну - на сей раз не только с городами, но и с дворянством. Филипп Клевский, сын Адольфа Равенштейна и адмирал Нидерландов, встал на сторону Генеральных Штатов и заявил, что король обесчестил себя, нарушив слово. В отместку Макс лишил его адмиральского звания, которое передал немцу Эйтельфриду, графу Цоллерну. Не доверяя более нидерландцам, регент окружил себя германскими товарищами, щедро раздавая им высокие посты и должности. Что, в свою очередь, не могло не вызывать недовольства местных. Среди дворян произошел раскол, часть их поддержала Филиппа Клевского, но открыто выступить против регента никто не решался. И наоборот, некоторые города, вроде Антверпена, решили остаться на стороне Габсбурга, тем самым, окончательно все запутав.
Уже было непонятно, кто против кого борется и за что. В сей критический момент Макс вдруг сделал то, чего от него ждали уже почти семь лет - он оставил Нидерланды. Было ли это проявлением слабости или тонким расчетом - неизвестно. В биографиях австрийца этот момент предпочитают обходить, объясняя все "внезапной усталостью от войны". Так или иначе, отъезд регента напрямую столкнул германских управленцев и недовольных немецким правлением дворян под началом Филиппа Клевского. Возможно, Макс знал, что его самоустранение обострит ситуацию до предела - не случайно же он оставил военным наместником Нидерландов своего верного друга и соратника Альбрехта Саксонского, решительного воина, не обремененного сантиментами. И пока Макс занимался семейными делами в Германии, крепкие руки немца наводили в стране порядок. Несколько месяцев Альбрехт Саксонский оттеснял противников на север Фландрии, где 13 июля 1489 года при городке Диксмейде состоялось решающее сражение. Филипп Клевский потерпел поражение и бежал во Францию, чтобы поступить на службу к французскому королю. А 22 июля во Франкфурте был подписан мирный договор с Генеральными Штатами, вернувшими Максу все его права.
Отъезд Макса из Нидерландов имел еще одну причину. Как раз в это время он планировал политический финт наподобие того, что однажды принес ему удачу. Другими словами, он вновь собирался жениться на самой богатой невесте Европы. Двенадцать лет назад ею была Мария, теперь это Анна, наследница Франциска Бретонского. У юной Анны, как в свое время у Марии, недостатка в женихах не ощущалось - пожалуй, их было даже слишком много. Как и Мария, она остановила свой выбор на Максимилиане Габсбурге, в первую очередь, рассчитывая обрести в его лице поддержку против французского короля. А Макс надеялся прибрать к рукам очередной лакомый кусок - не невесту, а ее приданное.
Но пока он сидел в заточении, а потом воевал с собственными подданными, французский король не терял времени и обложил Бретань. Параллельно Карл вел переговоры с английским королем, чтобы обеспечить его невмешательство. Тот согласился не вмешиваться, возможно, ожидая, что Максимилиан, освободившись, придет бретонцу на помощь. Но этого не случилось, и 28 июля 1488 года коалиционная армия Луи Орлеанского и Франциска Бретонского была разбита французскими королевскими войсками при Сент-Бен-дю-Кормье. 19 августа Франциск заключил мир с королем, а менее чем через месяц внезапно умер, оставив двенадцатилетнюю дочь разгребать последствия отцовского политического краха.
В Нидерландах предполагаемый брак с бретонской наследницей не обрел поддержки и рассматривался скорее, как персональная Максова авантюра, сулящая одни неприятности. Даже император Фридрих выразил недовольство, впрочем, мнение отца не имело для Макса решающего значения. Зато его постоянного отвлекали то нидерландские, то германские дела. Кто знает, может, в глубине души он самоуверенно полагал, что Анна никуда от него не денется. К тому же, в отличие от Марии, она была совсем еще ребенком, а вокруг Макса вилось достаточно красивых зрелых женщин. В общем, к невесте он не торопился.
Только в декабре 1490 года в бретонском городе Ренн Макс заключил с Анной брак per procurationem - как водится, через представителя Вольфганга фон Польхейма. Но сам так и не приехал. Медлительность стоила ему жены и приданного - Карл Французский спешно расторг обручение с Маргаритой Австрийской, осадил Ренн и сам женился на нареченной своего несостоявшегося тестя. Бретань отошла французской короне, а Максу осталось лишь кусать локти с досады и безуспешно сотрясать воздух протестами.
Впрочем, как опытный пиарщик, он сумел извлечь выгоду даже из такой сомнительной ситуации. Наконец-то у него появился веский повод возобновить войну с французами: пока его дочь Маргарита была невестой французского короля, противники Максимилиана, настаивавшие на соблюдении мирных договоров, использовали предполагаемый брак, как свой главный козырь. Теперь они этого козыря лишились. К тому же Карл Французский продолжал не по-джентельменски удерживать при себе бывшую невесту вместе с графствами Артуа и Франш-Конте. Как оскорбленный муж и отец, Макс имел полное право требовать сатисфакции.
И он начал войну. На сей раз его никто не удерживал, более того, в Нидерландах обида за свою принцессу была так велика, что регент едва ли не впервые получил поддержку от совета провинций. В Германии, напротив, весьма прохладно отнеслись к идее мести, и Макс, уверенной поступью пройдя Артуа и Пикардию и разгромив французов при Санлисе, вынужден был на этом и остановиться. Император пожелал выступить посредником на переговорах, а сын Макса, которому уже исполнилось пятнадцать, самолично возглавил нидерландское посольство. Ни тот, ни другой не разделяли воинственных устремлений Максимилиана - старый Фридрих доживал последние месяцы, а молодой Филипп вообще проявлял куда большую лояльность своему французскому родственнику и сюзерену, чем хотелось бы его отцу. Получив клятвенное заверение, что сестра и ее приданное будут возвращены, принц тут же успокоился, и переговоры можно было считать состоявшимися. Макс оставался единственным, кого не устроил сложившийся расклад, но и ему не впервой было идти на компромисс. Его регентству в Нидерландах подходил конец, и он уже начал высматривать новое поле деятельности, все чаще обращая взор за Альпы (в Италию) и за Пиренеи (в Испанию).
Новый мирный договор заключили в Санлисе в мае 1493 года, в августе старик император отдал богу душу, а через несколько дней после его смерти Макс подписал брачный договор с Бьянкой Марией Сфорца, племянницей миланского герцога Лодовико. Верный привычке, римский король (теперь уже император) оформил брак по доверенности, что позволило ему получить часть богатого приданного невесты - ее самое он получил через полгода, когда уставшая от ожидания Бьянка Мария сама приехала в Германию к супругу. В том же 1494 году в Лёвене Генеральные Штаты провозгласили Филиппа Австрийского совершеннолетним и объявляли его правителем Нидерландов. Так закончились вдовство Макса и его война за бургундское наследство. Он не стал своим в Нидерландах, но сумел сохранить их за своей династией, положив начало великой империи Габсбургов и габсбургской легенде.