О взаимоотношениях старого князя Болконского с дочерью
Зададимся вопросом - в чём причина непростых отношений между старым князем Болконским и его дочерью, княжной Марьей? Большинство людей ответят, наверное, так же, как ответил Н. H. Страхов в своей "Литературной критике сочинений гр. Л. Н. Толстого". Цитирую:
"...Из всех лиц, выведенных художником, ни одно, по-видимому, не заслуживает большего негодования. А между тем, что же оказывается? С изумительным мастерством автор изобразил нам одну из самых страшных человеческих слабостей, -- не одолимых ни умом, ни волей, -- и более всего способных возбудить искреннее сожаление. В сущности, старик беспредельно любит свою дочь -- в буквальном смысле не мог бы без нее жить; но эта любовь у него извратилась в желание наносить боль себе и любимому существу. Он как будто беспрестанно дергает ту неразрывную связь, которая соединяет его с дочерью, и находит болезненное наслаждение в таком ощущении этой связи. Все оттенки этих странных отношений схвачены у гр. Л. Н. Толстого с неподражаемою верностию, и развязка, -- когда старик, сломленный болезнью и близкий к смерти, выражает наконец всю нежность к дочери, -- производит потрясающее впечатление.
И до такой степени могут извратиться самые сильные, самые чистые чувства! Столько мучений могут наносить себе люди по собственной вине! Нельзя представить картины, более ясно доказывающей, как мало иногда человек может владеть сам собою. Отношения величавого старика Болконского к дочери и сыну, основанные на ревнивом и извращенном чувстве любви, составляют образец того зла, которое часто гнездится в семействах, и доказывают нам, что самые святые и естественные чувства могут получить безумный и дикий характер.
Эти чувства составляют, однако же, корень дела, и их извращение не должно закрывать от нас их чистого источника. В минуты сильных потрясений их истинная, глубокая натура часто вполне выступает наружу; так, любовь к дочери овладевает всем существом умирающего Болконского. Видеть то, что таится в душе человека под игрою страстей, под всеми формами себялюбия, своекорыстия, животных влечений, -- вот на что великий мастер граф Л. Н. Толстой..."
Ну, то есть подавляющее большинство людей воспринимает старого князя не только как чудика, но и как жертву собственных порочных страстей. Но так ли это? Нет, людей можно понять. Они используют привычный для себя набор садомазохистских шаблонов. Фокус в том, что в данном случае этот набор не подходит. Если вчитаться повнимательней, старый Болконский никогда (ни разу в романе) не был рабом своих чувств. Все его действия разумны, рациональны, осмысленны. Другими словами, писатель создаёт некий образ и закладывает нечто внутрь него. Закладывает как ребус, загадку, головоломку, шараду. А её, типа, никто в упор не замечает. Даже литературные критики не догадались внутрь образа заглянуть. Не в психоаналитическом смысле заглянуть, а в более простом, житейском. Для этого достаточно поставить себя на место старого князя. Попробуем это сделать.
Действительно, есть дочь, очень добрая и очень неглупая девушка, обделённая в смысле внешних данных, рано потерявшая мать. Отцу пришлось излить на неё двойную порцию своей любви. Её старшему брату, князю Андрею в этом смысле повезло меньше. Детство лучшая пора жизни. В России об этом знают, как ни в какой другой стране, поэтому родители нередко берут все жизненные сложности на себя, чтобы максимально продлить у детей этот период.
От изобилия материнской, женской любви, у детей нередко случаются избалованность, капризы, неуравновешенность, частичное или полное отсутствие характера. В случае с отцовской любовью ничего подобного не наблюдается, но нередко случается другая беда. А именно - ответная любовь дочери по отношению к отцу, к брату и вообще ко всем вокруг безо всякого разбору. В этом весь фокус - нет на земле людей, не достойных христианской любви. Любви, находящей нередко самое исступлённое выражение в религиозном чувстве. Помимо чувств - идея "всепрощения", "верблюд и игольное ушко", "волос на голове, который не упадёт без Его воли", "ударили по одной щеке, подставь другую" и т.д. Добавьте к этому глупые, дурацкие, подростковые комплексы на почве своей неказистой внешности и психологическая картина получится полной.
И всё бы ничего, но в эту безмятежную, покойную, счастливую, целомудренную жизнь в Лысых горах вторгается суровая, жестокая реальность. Приезжает князь Василий, дальний знакомый князя Болконского. Приезжает не один, а вместе со своим воспитанником. И сватает этого воспитанника к княжне, то есть делает предложение руки и сердца своего сына. И вот уже первая любопытная деталь, заложенная внутрь образа, не будем проходить мимо - старый князь вопреки обычаям того времени, вопреки собственной семейной "деспотии, тирании, самодурству, произволу" предоставляет полную свободу выбора дочери. А этот, на всё и на всех положивший жених, вместо того, чтобы потерпеть самую малость, наоборот, решает времени даром не терять, и пока княжна обдумывает его предложение, устраивает себе амурное, так сказать, приключение с Бурьенкой, её близкой подругой и компаньонкой - безродной сиротой, взятой старым князем из жалости и выращенной им вместе с дочерью.
Княжна Марья совершенно случайно застигает подругу и жениха врасплох во время их любовного свидания в зимнем саду. И после всего произошедшего этот молодой кретин ещё является на следующий день в гостиную чтобы узнать о решении княжны относительно своего предложения. Приплюсуйте сюда Бурьенку, которая не через день, а уже через полчаса прибегает вся в слезах просить прощения и конечно же получает его. И княжна Марья уже обдумывает, как бы устроить её судьбу с этим самым князем Анатолем. Которому, откровенно говоря, глубоко плевать на безродную сироту. Представьте главное - что через дворовых людей весь этот обыденный, можно сказать, бытовой сюрреализм становится известен её отцу, Николаю Андреевичу Болконскому. И во всех своих пошлых житейских подробностях. Ну, и каково же ему? - поставьте себя на его место! А ещё лучше, представьте, что княжна не вышла подышать свежим воздухом в зимний сад, не столкнулась там с Бурьенкой и Анатолем, не ответила отказом на предложение последнего и вышла за него замуж.
В общем, с точки зрения старого князя картина предельно ясна. Есть дочь, очень умная и очень добрая девушка. Причём доброты в ней столько, что это уже в ущерб уму, если можно так выразиться. Он, отец, не вечен, рано или поздно помрёт, а что будет с ней? А с ней, скорее всего, будет вот что: умственно плохо развитые, но при этом ничуть не закомплексованные бурьенки, анатоли, божьи люди всех мастей будут водить её за нос и вокруг. И закончит она свои дни обманутая и разорённая в каком-нибудь монастыре. Ну, и какова вам такая перспектива, если допустить, что это не какая-то посторонняя девушка, а ваша родная дочь?
Словом, нужно срочно что-то делать, но что? И вот тут мысли старого князя наталкиваются на религию. В ней он видит корень зла, в этой "щеке, которую нужно подставить после того, как по другой уже ударили". Он прекрасно понимает, что религиозные чувства и гордыня несовместимы. Раб, пусть даже и Божий, не может быть одержим гордыней. Стало быть, если разбудить в человеке чувство собственного достоинства, нанеся ему оскорбление, незаслуженную обиду и т.д., то будет нанесён и сокрушительный удар по этому самому христианскому всепрощению. Не зря говорят, что в некоторых случаях нужно дать хорошего пинка или подзатыльника, чтобы у человека за спиной выросли крылья. И раз уж пинки и подзатыльники Анатоля и Бурьенки не действуют, значит, это же самое должен сделать он, - самый родной, самый близкий человек. То есть по существу, принести в жертву любовь дочери по отношению к себе, отцу. Потому, что его собственная любовь к дочери для него дороже. И даже не любовь, - сама дочь дороже, её будущее.
Кроме того, пока он, отец жив, неплохо бы поместить княжну в реальную, то есть агрессивную среду. Без этого в человеке просто не выработается умение самому решать житейские проблемы. Здесь, собственно, и начинается то, что не шибко разборчивые, поверхностные, глуповатые критики вроде Н. Страхова походя называют достоевщинкой.
Все перипетии их дальнейших взаимоотношений можно было бы и опустить. Нарочитый деспотизм старого князя по отношению к дочери, это всего лишь его отчаянные попытки её перевоспитания. Исправление ошибок всегда болезненно, причём как для воспитанницы, так и для воспитателя. Но князю Болконскому просто необходимо было успеть, хоть как-то адаптировать княжну к суровой, беспощадной, не христианской, а поистине дарвиновской, всепожирающей действительности. Отдельного упоминания заслуживают, пожалуй, лишь заигрывания князя с Бурьенкой. Старику легче было, наверное, из настоящей болотной гадюки сперва выдавить яд, а потом повесить к себе на шею и носить по всему дому и на улице, чем приближать эту мерзавку, заигрывать с ней на глазах у родной дочери. Ну, а как ещё заставить дочь её возненавидеть? Немалая заслуга в исполнении этой, не совсем обычной педагогической рапсодии (под стать одной фортепианной, в четыре руки) принадлежит и самой княжне, её прямо-таки религиозно-героическому упрямству в смысле христианского всепрощения. Тот самый случай, когда коса воспитателя нашла на камушек воспитанницы.
Несколько слов о деспотизме, тирании, самодурстве, а также крайней несдержанности старого князя Болконского. Всё это, безусловно, было не напускное, а благоприобретённое за годы государственной службы и управления собственными имениями. Как говорится, с волками жить, по-волчьи выть. В России отсутствие бунта среди мужиков, это как состояние неустойчивого равновесия в механике. Помещику или управляющему приходилось изрядно балансировать для его удержания, приходилось всю жизнь учиться внушать своим подчинённым страх, чтобы не быть по отношению к ним действительно жестоким.
Итак, мы поставили под сомнение общепринятую версию, подразумевающую садомазохистскую психологическую подоплёку и, как следствие, неконтролируемые или же очень плохо контролируемые поступки старого князя Болконского. Напротив, мы предположили исключительную разумность, рациональность, осмысленность во всех его действиях, а также постоянный и полный контроль над своими чувствами, настроениями, эмоциями. За доказательствами нашего смелого предположения перейдём сразу к финалу, то есть к тому моменту повествования, когда старый князь, будучи раздавлен не только параличом, но и самой жизнью, дал слабину. И вот здесь уже торопиться не будем, обратимся к тексту романа и прочтём всё очень внимательно:
"-- Ему получше нынче, -- сказал доктор. -- Я вас искал. Можно кое-что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас...
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, -- было мучительно-радостно и ужасно.
-- Пойдемте, -- сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что-то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слова.
-- Гага -- бои... бои... -- повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же...
-- Душа, душа болит, - разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
-- Все мысли! об тебе... мысли, -- потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
-- Я тебя звал всю ночь... -- выговорил он.
-- Ежели бы я знала... -- сквозь слезы сказала она. -- Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
-- Не спала ты?
-- Нет, я не спала, -- сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
-- Душенька... -- или -- дружок... -- Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. -- Зачем не пришла?
"А я желала, желала его смерти!- думала княжна Марья. Он помолчал.
-- Спасибо тебе... дочь, дружок... эа все, за все... прости... спасибо... прости... спасибо!.. -- И слезы текли из его глаз. -- Позовите Андрюшу, -- вдруг сказал он, и что-то детски-робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
-- Я от него получила письмо, -- отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
-- Где же он?
-- Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
-- Да, -- сказал он явственно и тихо. -- Погибла Россия! Погубили! -- И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что-то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
-- Надень твое белое платье, я люблю его, -- говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар..."
Ну вот, а самое удивительное, что старый князь добился-таки своего. Ведь после его смерти, не всё ли равно было княжне Марье, оставаться ли в Богучарово или бежать от французов в Москву и дальше. Какое, казалось бы, отношение всё это имело к её бессмертной душе? Ан-нет, тут даже вопроса не было, бежать или оставаться. Да и позже, вряд ли кто смог бы распорядиться своей судьбой лучше. Хотя тут уже немалая заслуга может быть приписана племяннику Николушке, которого угораздило остаться круглым сиротой и забота о котором не только княжну, но кого хочешь избавит от внутренней дури в виде чрезмерной религиозности, комплексов неполноценности и проч.
Если правду говорить, то жизнь, реальная жизнь, не роман. И не всё в ней сходится одно к одному. Иная княжна с тоски могла бы запросто мышьяком отравиться или ещё какая напасть. Но в том и прелесть старых романов, не подчиняются они примитивной, житейской, дарвиновской логике. Дают читателю возможность подумать о жизни в более сложных и тонких её проявлениях, избавив от сумбурного разнообразия и бестолковой, бессмысленной суеты.
