Дмитрий Владимирович Бушуев : другие произведения.

Блуждающие звезды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник стихов
  Все права защищены. (с)2000 - Дмитрий Бушуев. Текст.
  Ни одна часть данной публикации не модет быть ипользована без разрешения автора, за исключением случаев краткого цитирования в критических статьях и обзорах.
  Стихи из опубликованных сборников "Четвертая эскадрилия" и "осень в Берлине"
  
  
   ПОСЛАНИЕ
  
  Памяти Яна
  ...и вот передо мной картина мира,
  точнее карта восемнадцатого века
  - лес, полный ягод и морозных звёзд.
  
  А далее - ландшафты и широты,
  что существуют только в сновиденьях,
  где люди на небесных тихоходах
  спектральные просторы бороздят.
  
  И у меня был тихоход небесный,-
  классической механики игрушка:
  трещётки, паруса и шестерёнки,
  пропеллер ржавый, паровой котёл
  
  - всё сделано в Шотландии на славу
  - припаяно, проклёпано на вечность,
  и дерево обито чёрной кожей,
  и над кормой решетчатый фонарь!
  
  ...со скрипом поверну штурвал тяжёлый,
  в руке - путеводительная книга,
  как будто манускрипт, но не старинный,
  изложенный как тайное письмо:
  
  "Мой друг, взмывая над весёлым Уэльсом,
  не премини лететь на Бардси-остров,
  это и есть духовная Шамбала,
  великий сингапур твоей любви.
  
  Попутные ветра используй смело.
  Там есть маяк, часовня,заповедник
  редчайших птиц (вот перечень их видов -
  читай его неспешно, как стихи)"...
  
  И розовым цветёт рододендроном
  ландшафт скалистый, странный, иноземный,
  я свой маршрут сверяю только с сердцем,
  храню надежду, веру и любовь.
  
  Бывало, встретишь в облаках созданья
  столь дивные, что речь теряет силу -
  они же Духи, принявшие облик,
  и потому споспешествуют нам.
  
  Направо посмотри - как будто свечи
  горят в заре вечерней минареты,
  мозаичное небо как сверкает!
  Запоминай Восток своей любви.
  
  Взгляни направо - там тяжёлым свитком
  свернулось небо. Ангела четыре
  стоят на четырёх углах Земли:
  
  "Не делайте вреда земле и морю,
  ни деревам, покуда не положим
  печати на челах рабов своих"... -
  вдруг голос был.
  
  Штурвал с привычным скрипом
  я поверну. И снова колокольцы на
  деревянных крыльях прозвенят.
  
  Опять передо мной картина мира,
  точнее, мира нотная бумага -
  ландшафт знакомый, но как будто новый,
  всё новое - и небо, и земля!
  
  Навстречу мне летят суда иные -
  приветствуют, сигналят и сверкают.
  Среди светил стоит регулировщик.
  Над бездной светит ржавый семафор.
  
  Теперь взгляни: на атомы и кванты
  всё раздробилось. И на тихоходе
  мы будем вечно бороздить просторы,
  мы будем Вечность славно проводить!
  
  Мой друг, я в прошлой жизни был поэтом,
  я также путешествовал немало
  и до сих пор скучаю по ландшафтам
  Шотландии и Англии своей,
  
  когда-то также по дорожкам Уэльса
  мы гнали мотоцикл счастливой парой,
  под парусом мы обошли Европу,
  и остров Мэн нам зажигал маяк.
  
  Я был красив. Моими же глазами
  смотрели звёзды на других влюблённых,
  но все следы мои волнами смыты,
  и ветер разбросал мои стихи.
  
  Теперь же принимай штурвал смелее!
  Ковчег наш малый к вечности несётся,
  ты видишь ослепительные дали,
  но в книгу путеводную смотри -
  
  там радуга и облака, и звёзды,
  друзей улыбки и сердца живые,
  глаза любимых...Поверни правее
  небесный тихиход - вон синева
  
  над Ярославлем и небесным Псковом,
  и светлый дух обнимет всё крылами.
  Ты видишь, смерти нет. Мы снова вместе.
  Смелее поворачивай штурвал...
  
  
  
  
  
   ОГНИ БРАЙТОНА
  
  Горят лампады в ресторанах,
  горят на улицах лампады,
  сквозь клювы крашеных туканов
  пью экзотические яды.
  
  Снежок над набережной сыпет,
  снежок над Брайтоном кружится,
  нечистый дух войдёт и выйдет,
  а Чистый Дух взлетит как птица.
  
  И мы как будто понимаем,
  что ничего уже не будет,
  я с Богом в шахматы играю,
  рукою двигаю орудья.
  
  Светает. Рождеством увенчан
  мой новый мир в слезах опала-
  терновый венчик, звездный венчик-
  какая честь! Какая слава!
  
  Химеры, маги, чародеи
  омрачены тяжёлым знаньем,
  и в сквере мраморная леди
  сто лет сидит за вышиваньем.
  
  Длинною в жизнь мой поезд длинный
  летит на свет в конце тоннеля,
  и катятся как мандарины
  огни старинного отеля.
  
  Сей город полон сновидений,
  аллей, театров, винных ягод -
  его бы пропустить по Вене
  и поменять местами с Прагой.
  
  Турист какой-нибудь усталый
  пройдёт и даже не заметит
  как дивно выросли кристаллы
  и повзрослели наши дети.
  
  ...а я твои целую руки,
  твои я обнимаю плечи,
  
  но смерть под маскою кабуки
  не разумеет русской речи.
  
  И Рождество совсем как осень,
  как будто осень бесконечна,
  слова и винных ягод гроздья
  разбавлены водой аптечной.
  
  Горят лампады в длинных залах,
  горят на улицах лампады,
  но слышно в самых странных странах
  как бьют кремлёвские куранты.
  
  За антикварною витриной
  переодели манекенов,
  и в небе с красною рябиной
  светлеет лик Отца и Сына.
  
  В небесном Брайтоне индийском,
  в небесном Брайтоне лапландском
  снежок играет серебристый,
  и будут музыка и танцы,
  
  но мы прекрасно понимаем,
  что ничего уже не будет -
  Росссия где-то за Китаем,
  буддисты Будду не разбудят.
  
  Горят лампады в длинных залах,
  горяд лампады в тёмных скверах,
  дизайн родного "Занзибара" -
  совсем печерские пещеры,
  потом плыви в ночной Кемтаун
  как бы на лодке тростниковой,
  и я там был, и я там плавал,
  но никому о том ни слова,
  
  и где-нибудь в "Бульдог-таверне",
  в мерцанье нильсонской аптеки
  с душою заговор тюремный
  о преднамеренном побеге.
  
  Здесь в заколдованном эфире
  испорченные телефоны,
  
  от запаха такой полыни,
  такой полыни похоронной
  
  напьёшься тьмы и терпких лилий,
  луны и красного напитка,
  но мне дороже всей России
  твоя смущенная улыбка.
  
  И может быть, я жив тобою
  в весёлом Брайтоне горячем,
  где ходит с длинною свечею
  в костюме Арлекина мальчик.
  
  
  
   * * *
  Проплывая меж людей,
  ничего не замечая,
  странный мальчик из Шанхая
  всё несёт виолончель,
  
  для меня уже звучат звёзды,
  сферы и соборы,
  и в глубинах потаённых
  тускло вспыхивает Ад.
  
  Он ныряет средь людей
  славной лондонской планеты
  и горячие монеты
  собирает с площадей.
  
  Как из детства тёмный сон
  музыка его и образ;
  пью за стойкой терпкий гордонс.
  Жизнь мою играет он.
  
  Может, только для меня
  он играл, не уставая,
  мальчик из какого рая,
  из какого бытия...
  
  
  
  
   * * *
  
  Я уйду как всё проходит,
  изломает ветки осень,
  и на белом пароходе
  не приедут наши гости.
  
  Запоздалые подарки
  для кого лежат в гостиной?
  Выпью водки, водки "Старки"
  с незнакомым господином
  
  в этом доме опустевшем
  и уже опустошённом.
  Листья, письма обгоревшие
  закружились над перроном,
  
  и в тоске невыносимой
  так горит невыносимо
  то ли красный, то ли синий
  тот фонарик над Россией.
  
  ...но сквозь утро дождевое
  в сад с намокшей резедою
  я войду неслышно.
  Будет много вишни.
  
  
  
  
   * * *
  
  Приди с Востока,Равви,
  всели в другой оазис!
  На улице Карнаби
  я покупал каннабис.
  
  С трофеями Вудстока
  и сам себя забывший
  по ржавым водостокам
  я протекаю с крыши.
  
  Не в белые одежды
  оденешь на рассвете,
  но есть ещё надежда,
  ведь жили мы как дети,
  
  ведь жили мы так просто
  и, может быть, бездарно,
  тогда снимай колёса
  с чужого шарабана.
  
  В дождливой чёрной коже
  и бронксовских ботинках
  перед тобою, Боже,
  душа моя пушинка,
  
  и ангел с саксофоном
  как на размытой фреске,
  над Нельсонской колонной
  в пилоточке армейской.
  
  Смеются проститутки
  из красного пип-шоу,
  а лебеди и утки
  летят к родному дому -
  
  в Россию, к Верхней Волге,
  в угодья и урманы,
  а я плыву по водке
  весёлым шарлатаном.
  
  Впиши меня в другие
  ландшафты и пейзажи,
  переведи на хинди,
  и на пенджаби даже.
  
  Приди с Востока, Боже,
  во всей Вселенской славе,
  под загорелой кожей
  как полыхает пламя!
  
  Не выйду, а предстану,
  такой смешной и дикий
  и свежие, как раны -
  две терпкие гвоздики.
  
  
  
  
   * * *
  
  Лифт уезжает. До свиданья.
  В открытом небе тишина.
  Душа без имени и званья
  вся осенью озарена.
  
  В саду камней, обняв колени,
  на догорающий закат
  смотрю с надеждой в воскрешенье
  всех арлекинов и солдат.
  
  Когда в Венеции небесной
  на старой лодке поплывём
  под кипарисовое детство,
  ты скажешь: -Мы опять вдвоём.
  
  Ты скажешь: -Осень. Лодка.
  Небо и птица в радуге. К тебе
  бегу из детства в старых кедах
  по выгоревшей той траве.
  
  Какого я искал ответа?
  Нет цели. Даже в голокост
  я буду собирать по свету
  разбитые бутылки звёзд.
  
   * * *
  
  Может, я увидел слишком поздно
  осени блуждающие звёзды,
  я ещё такого не видал,
  точно я под изморозью мозга
  тридцать лет выращивал кристалл.
  
  Слишком ярко, ясно и морозно.
  Звёзды ближе. Иней на губах,
  только иногда горячим воском
  капал в осень чёрный Патриарх.
  
  Вызови мне лифт. Я уезжаю.
  Я всё понял. Страшно мне чуть-чуть,
  кукольник из ящика Китая
  выпустил блуждающую жуть.
  
  Может, я увидел слишком поздно
  осени танцующие звёзды,
  точно фараонов перелёт:
  золотые, яшмовые гроздья
  под ноги мне падают, на лёд.
  
  
  * * *
  Я не встречусь больше с Леной,
  но заметят рыбаки -
  город под морскою пеной
  зажигает огоньки,
  
  там танцуют в тёмных барах,
  пьют старинное вино,
  в дальних странах,
  странных странах
  не снимается кино;
  
  клоуны и привиденья
  флаги белые несут...
  Вызови мне лифт последний
  и такси на страшный суд.
  
  
  
   ОТРАЖЕНИЯ
  
  отражение твоё
  сквозь сваровских камер линзы
  отраженье в водах темзы
  зарябившее твое
  
  так повеет из зеркал
  пляжем зеленью морскою
  выбросит слепой волною
  атлантический кристалл
  
  манекены всех витрин
  чью копируют улыбку
  этот детский профиль зыбкий
  знаю только я один
  
  заблудился в ветерке
  мальчик с серфингом на темзе
  татуированный вензель
  засинеет на руке
  
  беспорядок снов моих
  в индии шаре хрустальном
  белой магии вербальной
  академия двоих
  
  это опиум луны
  вся энергия кристалла
  и китайского квартала
  золотые сандуны
  
  чуть размытое твое
  отраженье в темных водах
  в клубах и ночных притонах
  загулявшее твоё
  
  это взгляд сквозь облака
  нега в опиумных спальнях
  пена дней газет скандальных
  и игрушки моряка
  
  отвяжись уйди отстань
  убери свои приметы
  в дебрях лондонской планеты
  твой не действует хрусталь
  это твой из тишины
  взгляд уже чужой как будто
  все мосты разведены
  мутно
  
  
  
  
   * * *
  
  В цветах гелиотропа,
  в порывах андрогинных
  тупею крутолобо
  от водки и ангины.
  Нет больше силы, мальчик,
  сняв теннисную сетку,
  в Россию жёлтый мячик
  послать ударом метким.
  
  
  
   * * *
  
  Мне снились чёрные лакеи,
  катились белые рояли,
  а мы с тобою постарели,
  купили свитер в Монреале,
  и этот золотистый свитер
  с наивным золотым листочком
  вином закапан, невоспитан
  и рвётся в клочья, рвётся в клочья.
  Прокурен крепко, пахнет псиной
  и намагничен светом лунным,
  зачем под тёплым кокаином
  он видит мачты и лагуны ?
  
  
  Когда я вернусь в Китай
  
  Когда я вернусь в Китай
  зажгут бумажные лампы,
  ядут на свой трамвай
  старые эмигранты,
  тихо уйдут во тьму
  юноши в белых шортах,
  может быть, на войну:
  ласточки на погонах.
  Крашеный попугай
  заговорит по-русски.
  Будет немало музыки,
  когда я вернусь в Китай.
  
  
   * * *
  
  Луны, шиповника и мёда,
  игрушек старых к Рождеству,
  из детства потайного хода,
  собаку, кошку и сову,
  ботинки старые и звёзды,
  и слёзы счастья и любви,
  и Волгу, и дожди, и грозы,
  и всё что можешь возврати.
  Сирени влажной, безнадежной
  в старинной вазе. Боже мой,
  весёлый поезд сквозь таможни
  трубит под зимнею луной,
  ёщё шаров, ещё хлопушек,
  всех арлекинов, всех моих
  забытых, брошенных, ненужных
  в последних листьях золотых.
  
  
  РОЖДЕСТВО
  Рудольфу Нуриеву
  За тихой, за рождственской и яркой
  звездой идём, несём свои подарки
  по вымершим пустыням, по горам,
  и нет у нас навьюченных верблюдов,
  ни ладана, ни золотой посуды,
  а так , стишки, печали, всякий хлам:
  поношенный костюмчик Арлекина,
  два надувных проколотых дельфина,
  вино и розы, рваный барабан.
  Мы трепетом и радостью объяты.
  Уже горят последние закаты.
  Прости нас, Боже. Господи, прости.
  Вот мы в слезах и бусах пред тобою в
  размытом гриме, с разведённой кровью,
  серебряные туфельки в грязи.
  И может быть, с судьбой балетных кукол
  уйдём мы в золотую тьму под купол.
  Прости как можешь. Господи, спаси.
  
  
  
  
   НА КОГО ПОХОЖ АРЛЕКИН
  
  Я стал собой и объездил весь мир,
  испробовал сотни вин,
  но так и не понял: ну на кого,
  на кого же похож Арлекин?
  
  Вы скажете: это был звёздный тир
  и ты облетел весь мир,
  но ты остался опять один,
  где же твой Арлекин?
  
  Мой Арлекин в лоскутках цветных
  вприпрыжку бежит за мной,
  и он с облаков мне срывал цветы
  бумажной своей рукой.
  
  Один и тот же стоял манекен
  у европейских витрин,
  среди сигнальных огней, сирен
  юродствовал Арлекин.
  
  А я всё смотрел бы в твои глаза,
  смотрел бы я и молчал.
  Слова всё вертятся: дождь, гроза,
  шиповник, фонарь, причал.
  
  
  
   * * *
  
  Не расскажет Байрон о Байроне,
  но расскажет Найтов о Найтове
  как расскажет Бог о себе
  в рукописи вольной и найденной,
  вымокшей в осенней траве.
  
  В синей спальне лампа погашена.
  Ночь тепла. Игрушки разбросаны.
  По стене кораблик плывёт,
  и толпою святочных ряженых
  в сон бежит детей хоровод.
  
  Есть в саду последние яблоки
  и рябина красная-красная,
  и крыжовник в холоде звёзд,
  утром - Богородица в радуге,
  почему так сладко спалось?
  
  Не писал бы Найтов о Найтове,
  не летал бы коршун за коршуном,
  не поймать себя самого,
  а на снимке мальчик с мороженым
  смотрит далеко-далеко...
  
  
  
  ТРЕТИЙ ВСЕЛЕНСКИЙ ПЕРЕЛЁТ АРЛЕКИНОВ
  
  Фанерные свои аэропланы
  к России направляют арлекины,
  летят они среди ночного блеска,
  стеклянных лун и радужных шаров;
  плащ в синих звёздах
  с шёлковой подкладкой
  по ветру льётся.
  Жизнь бродвейским шоу
  им кажется, но тянет их домой -
  в картонных музыкальных самолётах
  кружить над золотыми куполами
  и надувные яркие игрушки
  в фонтаны и на площади бросать.
  
  И странен этот перелёт, и дивен.
  Так дивен, что и сам я удивился -
  в расцвет воздухоплавательной эры
  пора и мне купить аэроплан.
  Куда в такую темень-непогоду
  пилот замерзший огоньки считает:
  вот статуя Свободы, вот Биг Бен,
  а вон гирлянды Эйфелевой башни,
  и до Кремля совсем рукой подать.
  
  И плачут, и смеются арлекины,
  картонные свои срывают звёзды,
  им не нужны ни паспорта, ни визы,
  у них одно призванье - арлекин.
  
  Я жду твоей улыбки. Даже грустной.
  За чепуху мою, за бред и глупость,
  за неспособность обживать пространство,
  за жизнь пустую, клоунскую жизнь.
  Но ведь расскажешь повзрослевшим детям,
  что прилетят когда-то арлекины
  с подарками, в фанерных самолётах.
  
  Да, прилетят. Конечно, прилетят.
  
  
  
   ПИСЬМО ИЗ РОССИИ
  
  Всё облака, равнины и неровности,
  уж выгорели ленты на венке,
  а парохода крашеные лопасти
  всё шлёпают по Волге -по реке.
  
  Какие-то огни, печали, дождики
  и города, и люди , и река,
  приедут на каникулы художники,
  и всё равно смертельная тоска -
  
  печали, сны и прочее безвременье,
  на площади давно заглох фонтан,
  читаю в третий раз "Анну Каренину",
  и осени накапало в стакан.
  
  Идёт по глади пароход из Мурманска -
  флажок, фонарик, чайки над кормой,
  навстречу гроб из города Безуменска -
  везут три фляги со святой водой.
  
  На набережной ветер бьёт в полотнища,
  мне всё равно какой над нами флаг,
  сельхозмашина с инструментом колющим
  продребезжит под ритм пиздец-хуяк.
  
  Я не пишу тебе даже на праздники,
  пишу только в ментовке на квитке,
  и этот город, спившийся и грязненький,
  не выжечь как наколку на руке.
  
  Да пропади всё пропадом. Всё гнилостно,
  и даже вишни вымерзнут зимой,
  но сколько есть ещё у Бога милости -
  плывёт кораблик.
  Чайки над кормой.
  
  
  
   ПОЛКОВНИК
  
  Полковник ордена наденет в спальне,
  окно раскроет, соловья увидит,
  лицо его как будто посвежеет,
  и девочка семнадцатой весны
  спросонья скажет:
  - Что же Вы, полковник,
  окно раскрыли...
  ордена надели....
  какой смешной полковник у меня.
  
  Полковник с равнодушными глазами,
  забыв побриться, выйдет в свежий сад,
  не то чтоб освежиться, продышаться,
  а просто так.
  Устал.
  Устал.
  Устал.
  И зайчик солнечный
  на золотом погоне. ...
  
  и он тяжёлый портсигар достанет,
  и постучит о крушку папиросой,
  и всё-таки забудет закурить.
  Вдруг, как больная птица, встрепенулся,
  когда вослед смешливая девчонка кричит:
  - Полковник, эй, полковник,
  где Ваш полк?
  ........................................................................
  Полковник пьян.
  Полковник пить привык.
  Полковнику давно никто не пишет,
  и осени горячий медный бык
  табачным перегаром в окна дышит.
  
  Полковник пьян.
  Полковник будет пить.
  Случайно в спальне опрокинул лампу.
  Он приказал до полшестого жить
  и переставил кресло на веранду.
  
  В саду гуляет сон-орангутанг,
  убитый часовой идёт по следу.
  Полковник пьёт.
  Полковник льёт в стакан
  за Родину и, всё-таки,
  Победу.
  
  
  
   * * *
  
  Лошадка с чёлкой заплетённой,
  лошадка с грустными глазами,
  лошадка, где твоя корона,
  где Вы корону потеряли?
  
  Позвольте мне пожать копыто,
  обнять изящнейшую шею -
  вот так же просто и открыто
  я быть собою не умею.
  
  
   * * *
  ...и светел путь. В морозных осень звёздах.
  Олени всё, осины и рябины,
  крестины, свадьбы, рюмки на подносах,
  а у меня лицо из пластилина.
  
  ...сады конечны. Бесконечна осень
  и рощи, и петровские фонтаны,
  медведи всё, лисицы, зайцы, лоси,
  а у меня открылись раны, раны.
  
  ...места грибные. Заповедны дали -
  то бурелом, то бор, то редколесье,
  укрыть всё это не найдётся ткани,
  а у меня уже не хватит песни.
  
  
  
   ФЛЕЙТИСТ
  
  Всё для тебя, но мы устали очень
  Как воздух сочен! Сочен и смолист.
  Я на часы взглянул и понял - осень.
  Сыграй нам осень, маленький флейтист.
  
  Как пусто здесь. Лишь лунная позёмка
  сухие листья с пылью пронесёт,
  но счастлив тот, кто с чистотой ребёнка
  смолистый воздух через флейту пьёт.
  
  Дай мне любить сейчас неутолённо,
  мерцай во мне, осенний тёплый свет,
  что ты мне шепчешь ласково и сонно?
  Открой ещё какой-нибудь секрет.
  
  Ты за садовой завитой решёткой
  остался в детской памяти моей,
  а в голове пчела высокой ноткой
  блуждает день и ночь,и ночь и день.
  
  Всё для тебя. Но мы устали очень.
  Как воздух сочен. Сочен и смолист.
  Вдохни поглубже - в кровь вольётся осень.
  Сыграй нам осень, маленький флейтист.
  
  
  
   ЛОРЕЛЕЙ ЛИ
  
  Это огни как в ночи, как вдали
  именем вспыхнут Лорелей Ли,
  солнечным утром все соловьи -
  Лорелей Ли, Лорелей Ли,
  старый таксист, к нашей бухте рули,
  ливень обрушился - Лорелей Ли,
  я умоляю, отстань, не зови,
  Лорелей Ли, Лорелей Ли.
  Жизнь моя вечная песня любви
  Лорелей, Лорелей, Лорелей Ли.
  
  
  
   ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
  
  Мы вместе пьём вечернее вино,
  в саду мерцают яблоки и свечи,
  и если вновь родиться суждено,
  оставь со мною память этой встречи
  .
  Быть может, тёмный сад в иные дни
  во всей вселенной пышно разветвится,
  всё создано из света и любви,
  и никогда не кончится страница.
  
  Простите мне, что забываю слог
  привычный, становясь чужим и диким,
  я раньше думал, что казнящий Бог
  на тёмных досках пахнет земляникой.
  
  Я Вас люблю. И только. И всегда
  я буду Вас любить и беспокоить
  ночным звонком отсюда - в никуда,
  с огнями золотыми над рекою.
  
  Мне кажется, я прожил сотни лет
  и много жизней с Вами, только с Вами,
  ведь даже Дух как лучезарный свет
  под разными приходит именами.
  
  Я Вас всегда задерживал в дверях
  на грани темноты, дождя и града,
  но у Вселенной где-нибудь впотьмах
  ещё горит последняя лампада.
  
   ДЕКАБРЬ НА КИПРЕ
  
  
  Декабрь на Кипре. Ветер и полынь.
  Я не хочу морозных сладких яблок,
  я выйду к морю в утреннюю стынь,
  где ветер крыши рвёт цветных палаток.
  
  Остался час до тёплого вина
  с гвоздикой, солнцем, детскими слезами,
  и жизнь чужого праздника полна,
  обложенная красными флажками.
  
  Пить не с кем года два. Но ведь идёт
  мой броневик, пусть тяжело, со скрипом,
  а всё-таки чудесный перелёт
  у чёрта на спине Россия - Кипр!
  
  Мне серые бы пиджаки носить,
  шпионить потихоньку для госдепа,
  чем утолить, заполнить волчью сыть,
  уже давно сожравшую полнеба?
  
  На Кипре сплин, покой и пустота,
  читаю Откровенье Иоанна,
  и жизни ритм как оборот винта
  у падающего аэроплана.
  
  
  
  
   * * *
  
  Почти в аду,
  почти в дыму
  пью сизый гордон,
  за черным кэбом я во тьму,
  в подводный Лондон.
  
  С химерами бы мне сидеть
  во тьме собора,
  плести бы огненную сеть,
  творить раздоры.
  
  Но кто мы здесь, да и зачем -
  два иностранца,
  ночь, саксофон,
  вельвет и крем,
  танцор без танца.
  
  Жокейский хлыстик и седло,
  скрип чёрной кожи,
  какое пили вы вино
  в масонской ложе?
  
  А я давно сошёл с ума
  от этих скачек,
  но так задумана
  судьба - я стал богаче.
  
  Печальный ангел просквозит
  в полночном клубе
  и обратится в малахит
  моё безумье.
  
  Пусть пьёт апрельское вино
  мой грустный мальчик,
  идёт титаник наш на дно,
  а как иначе?
  
  Все други вышли из игры,
  и мне не поздно,
  но я привык сжигать миры
  и вешать звёзды.
  
  Я уезжаю в листопад,
  и в этом танце звезда,
  слезинка, бриллиант
  дрожит на пальце.
  
  В конце тоннеля яркий свет
  других отелей.
  "Я возвращаю Ваш портрет"-
  поют метели.
  
  
  
   ГОРОД СФИНКСА
  
  
  Я мальчик, я заснул осенним сном,
  и спит любовь во мне с улыбкой Сфинкса,
  ей снится город под цветным зонтом,
  библиотека, сосны и провинция,
  
  губерния, трубящий паровоз,
  военные оркестры, голубятни,
  полковник лечит печени цирроз
  немецкою слезой гомеопатии;
  
  там хорошо и на похоронах,
  там просто хорошо и много света,
  а осенью приедет Патриарх
  с былой заметной выправкой кадета.
  
  А я ботаник, я почти дурак
  в нелепых ботанических ботинках,
  над домом виснет нидерландский флаг,
  и граммофон четвёртый год в починке,
  
  китайцы продают вино и щёлк,
  а шляпы присылают из Парижа -
  в той жизни был какой-то свежий сок,
  как будто даже небо было ближе.
  
  Все эти звёзды, осень, фонари
  мне брызжут в сон неоном, акварелью,
  плывут в ночной сирени короли,
  а Патриарх укрыл меня шинелью.
  
  
   П И С Ь М О
  
  В старом зеркале уголок сада с шиповником,
  за зеркалом я спрятал бутылку вина,
  ещё не осень, но уже не лето:
  междуцарствие.
  
  Письмо из Берлина пятьдесят третьего года,
  пластинка Вадима Козина
  запилена в доску и шипит:
  Когда простым и тёплым взором
  ласкаешь ты меня,
  мой друг,
  необычайным
  цветным узором
  земля и небо вспыхивают вдруг.
  
  Позолоченный жук на кожаном ремешке,
  мятая солдатская фляга с водой из родника.
  ПРЕЗИДЕНТУ НЕ ДАЮТ РАБОТАТЬ - говорят по радио.
  
  А мне мешает работать
  слон в военных татуировках,
  скелет почтальона в красных перчатках
  и т.н.летучие обезьяны,
  прилетевшие из Заира,
  чтобы воровать мои яблоки, мою черешню.
  
  Есть ещё сундук с детскими страхами
  и набор сексуальных фантазий:
  к чему не прикоснусь -
  всё обращается в фаллический символ.
  Наверное, поэтому люблю собирать грибы.
  
  Кстати,
  письмо я ещё не читал.
  Подожду ещё года два.
  
  
  
   СКАРБОРО
  
  Ночной портье не слишком ли был молод,
  чтобы служить простым ночным портье?
  Я, слава богу, знаю этот город
  и как специалист татуировок
  заметил треугольник на плече.
  
  Мой город странный,
  Скарборо соборный,
  отель старинный
  и ночной причал,
  два педа с кокаином,
  дом игорный
  и, в общем,
  сатана здесь правит бал.
  
  Осенний алкоголь.
  Что там в России?
  Вдруг память, как игральный автомат
  сдаёт всю мелочь. А на литургии
  хор мальчиков сопровождает в ад.
  
  Мне говорят:"Титаник"- джин и тоник,
  континентальный завтрак, и меню
  а ля картэ, но если алкоголик,
  то можно не просохнуть к октябрю.
  
  Что ж, зацветём и заблогоухаем,
  до свадьбы месяц - можно и в заплыв,
  пока бастуют негры на Урале
  и поезда пускает под обрыв.
  
  Здесь остро пахнет зеленью морскою,
  как терпко, странно я люблю тебя
  - так золотой фонарик под водою
  зажёг тот, кто не спасся с корабля.
  
  
  
   * * *
  
  До русского ли Рождества, когда так гладко
  мой пароходик белый - к Нидерландам,
  к Ван Гогу, солнцу, старым медным лампам,
  судьба, судьба, смешная гувернантка.
  
  И снег пойдёт. И будет рваться шарик
  из рук моих. А снег пойдёт так тихо,
  как выцветшей шарманки сонный валик -
  одно и то же. Скучная музыка.
  
  Одно и то же, друг, одно и то же,
  в какой пейзаж я только был не вписан,
  но смелый мальчик в золоте и в коже
  завидовал бы патриаршим ризам.
  
  И знаешь, точно русский чёрт со скрипкой
  бежит за мной по набережной лунной,
  лицо своё леплю из пластилина,
  и день неуловим как шарик ртутный.
  
  Вот лёгкою походкой вдоль канала
  идёт поэт, который был поэтом,
  но всё равно - привет из Амстердама,
  с забытой улетающей планеты.
  
  
  
  МАЛЬЧИК ИГРАЕТ ИГРУШКАМИ
  
  Мальчик играет игрушками.
  Игрушки играют мальчиком.
  И бьются кусты смородины
  в зеркале золотом.
  
  Не то, что придумал Лермонтов,
  но Тютчев приходит с ласточкой,
  но я-то люблю Державина -
  ему передам пион.
  
  Здесь был кто-то точно выпивши,
  принёс виноград и яблоки,
  но я-то люблю Державина,
  а гость себя не назвал.
  
  Можно я буду кем-нибудь
  или, хотя бы, чем-нибудь,
  хотя бы как зайчик солнечный
  скользну по следам твоим.
  
  Да вот ещё зайчик солнечный,
  а можно я буду... Господом?
  Тогда я тебя придумаю
  и будешь всегда со мной.
  
  Придумаю я Голландию
  с размахом во всю Вселенную
  с Кремлями и динозаврами,
  с глазами и под зонтом.
  
  Прости меня, ночь с игрушками,
  прости меня, Тютчев с ласточкой,
  зачем разбудил Державина
  не помню в какой стране.
  
  
   * * *
  
  Чистым Духом крещён и выкупан
  в небе тёплом живом и в ратушах,
  этот город для нас был выдуман-
  амстердамские Нидерландыши.
  
  Белый город, искомый, найденный,
  обретённый, давно обещанный
  на планете Андрея Найтова,
  всё познавшего, кроме женщины.
  
  Это небо не заштриховано
  ни дождями, ни жирным грифелем,
  это небо нам уготовано -
  небо новое старым жителям.
  
  
   * * *
  Пишу давно на языке,
  которого не понимаю,
  но мальчик с веточкой в руке
  плывёт к небесному Китаю,
  плывёт фонарик по воде,
  плывёт как будто из России,
  а я три года на кресте, и
  мне ещё невыносимей,
  уже давно трещат по швам
  моя природа, плоть и слово,
  точнее, я себя сожрал,
  совсем невинного такого.
  Мне в небе пагода звенит -
  все колокольчики Пекина,
  там полируют малахит
  и сочиняют сон с жасмином.
  Ты будешь там, среди меня
  как ученик в слезах и бусах,
  в горящей тоге короля
  и бронксовских тяжёлых бутсах.
  Я сам смотрел в хрустальный шар-
  осенний сумрак золотистый,
  где смерть мигает. И шуршат
  почти как шёлковые листья.
  
  
  
  КОРАБЕЛЬНЫЙ СВИТОК
  
  Болезнь моя морская,
  боязнь моя земли,
  до древнего Китая
  построим корабли,
  
  снарядим снаряженье
  и повезём товар
  в созвездие оленье,
  в небесный Занзибар;
  
  осенней инфлюэнцы
  военные слоны
  плывут как иноземцы
  с Ростова до Луны,
  
  плывут ладьи Эллады
  и ботики Петра,
  вплетаются канаты
  в попутные ветра,
  
  звенят с морозом звёзды
  как Сергиев Посад,
  и мне ещё не поздно
  идти на парусах,
  
  и мне уже не рано
  поверх застав, засад
  уплыть без капитана
  в высокий зоосад.
  
  Не страхи со свистками,
  но боль Всея Земли
  стучала молотками,
  строгала корабли -
  
  сосновой рощи мачты,
  берёз карельских твердь,
  и пишет письма мальчик
  из Петербурга в Тверь,
  
  плывёт ко мне из детства
  кораблик из коры,
  достались мне в наследство
  горящие миры
  как шары новогодние,
  как гроздья икры,
  развешанные на осенних деревьях,
  летящих без парусов.
  Но я найду штурвал в этом доме,
  полном музыки, луны и старых игрушек,
  разбросанных на паркете.
  
  По стене плывёт парусник.
  Денис Белкин уезжает в Занзибар.
  
  Ливерпуль 1993
  
  Б Р О Н К С
  
  Я скажу, что южный Бронкс
  как прокуренные бронхи,
  я в него зубами врос
  (платиновые коронки),
  
  и на бритой голове
  выколоты львы и змеи.
  Хорошо лежать в траве,
  обнимать твои колени,
  
  как росу, пить гордон-джин,
  в облака стрелять на крыше
  и взрывать, как ассасин,
  исторические ниши.
  
  Кожа, цепи и свисток,
  звон бутылок, нож под коркой,
  гардеробный номерок
  выпадет на кафель морга.
  
  Надевай смелее, мэн,
  золотые рэи-бэны,
  южных бронксов супермен
  (перламутровые вены).
  
  
  
  
   * * *
  Жить осталось на краешке,
  но живут и на краешке -
  в пропасть кидают камешки,
  жуют китайские шанежки.
  
  
  
   ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
  
  Луна опускается на дно океана
  бьет в барабан астроном
  мальчик трубит в ракушку
  и дети на гигантских стрекозах
  летают в весеннем небе
  
  а я глазами азиатскими дикими
  смотрю на небесный БРАЙТОН
  и пишу на песке
  БРАЙТОН = ЛЮБОВЬ
  ЛЮБОВЬ = БРАЙТОН
  
  скоро закончится ферментация моей личности
  и я продиктую повесть
  о дикой луне
  о шиповнике
  колониальных слонах
  и конечно не забуду
  про надувного оранжевого крокодила
  
  выпиваю шесть пинт ирландского эля
  кокни-парнем
  мне почему-то хочется поцеловать
  татуированного скорпиона на его левой груди
  
  черные кэбы трубят сквозь осень, Джайлз
  глаза оленьи глубоки
  и в песнях шотландских спит Лермонтов
  
  английские мальчики плаксы и неженки
  к тому же в публичных школах
  их учат не только риторике
  так говорил бармен или бар-стюарт
  один скотч один бурбон и одно пиво
  это блюз
  но вдруг понимаешь
  что судьба одного русского человека
  написана под диктовку Божьего клоуна
  и что вся жизнь
  всего лишь ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
  
  
  
   * * *
  Сквозь смерти глубину смотрю -
  как будто золото расплескано,
  дом с витражем и арабесками
  плывет в шотландскую зарю,
  
  ты сквозь шиповник в темь судьбы
  смотрел оленьими глазами,
  но гирям с медными весами
  твоей не взвесить головы,
  
  в гостиной ржавое копьё
  и тень Святого Христофора,
  а запах роз и хлороформа
  летит с тобой в небытиё.
  
  Побудь со мной, не уходи,
  диктуй своё повествованье,
  и этим скорбным утром ранним
  всё растворяется в любви.
  
  
  
   * * *
  Что Господу до тлена моего?
  Окончен бой.
  Уходят в рай солдаты.
  И все мои награды как стигматы -
  терновник и осеннее вино.
  
  Еще была распахнута калитка
  в опустошённый сад. В той тишине
  простой рябины
  тихая молитва
  мне самому напомнит обо мне.
  
  
   * * *
  
  Ошибка памяти. Ошибка.
  Ошибка памяти моей.
  На рукаве твоем нашивка
  и монреальский соловей.
  
  В горячей трубке телефонной
  мне птицы райские поют.
  Канадцы с веточками клёна
  идут толпой на Страшный суд.
  
  
   * * *
  среди видений полудымных
  среди тропических растений
  и длинных в темноте бутылок
  разбитых ампул и созвездий
  и затонувших кораблей
  я жил простой и тихой жизнью
  когда рождались умирали
  справляли праздники и тризны
  тела и имена людей
  я знал двух-трех из прошлой жизни
  с одним особенно был близок
  других я просто знал в глаза
  среди садов с ландшафтом рая
  в банкетных залах и притонах
  в соборах и фамильных склепах
  в одном не лучшем из миров
  среди комет летящих низко
  и пирамид стоящих вечно
  сверяя свой маршрут по звездам
  веду свой путевой журнал
  
  
   * * *
  The night will burst with hail, and the rain
  Will pour down like sayings from the cabbalah,
  While autumn carries slender glasses
  Filled with hot amber.
  A different, brightly coloured wine
  The harlequins once
  brought me,
  With stars and rubies all inside it,
  And ships sinking down to the bottom.
  Like under a chimera's wing
  I sit along next to an ancient book
  where three pages of wild strawberries
  Are blooming under a bronze cross.
  I am adept and hence I know the magic
  Inside the sealed sea bottles and under the roots -
  But you have called it all
  Boyish pranks and tomfoolery.
  I might be going down to Hell
  Through the dark windowless wells
  And there I kiss Demon himself,
  Dictating a tale amid falling leaves.
  
  
  
   * * *
  
  Город в осени был,
  лейтенант, генерал или кто,
  сам влюблён по глаза. За такие погоны
  и бровью не вскину.
  За такие медали, чудак,
  и курортный роман
  как дешёвку, бестселлер не стану -
  такую ляпню и малину
  покупают любовницам клерки.
  С улыбкой пройди
  знаменито-советской,
  армейской, плакатной
  и что там
  шевельнётся в штанах
  или стукнет в геройской груди...
  Не пора ли на родину?
  Выпейте перед полётом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"