Аннотация: 16-й век. Бояре и безродные на службе родной земле и Царю.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
"НАБЕГ"
Холодная весна выдалась. Лёд сковавший реки ещё до листопада, дольше обычного не хотел отпускать из своих объятий воды Донца и Береки. Когда же наконец солнце смилостивилось и тепла хватило на то, чтобы взломать ледяной плен, разливом были подтоплены пахотные земли и черносошные мужики с трудом успели отсеяться, напирая в основном на гречиху да репу. Количество поднятых четей пшеницы было крайне мало и даже если Господь пошлёт богатый урожай, пояса зимой затягивать придётся туго.
Надо сказать, что молодого Тимоху эти проблемы не волновали. Молод он был ещё и только пару годков как перестал откликаться на детское прозвище Чижик, каковым с детства звала его мама. Отец его, Трофим Красин промышлявший охотой и скорняжным делом своей земли имел не много и поднимал её усилиями среднего своего сына Звана и двух прижившихся на его дворе беглых литвинов, каковым платил не слишком щедро, но всё же достаточно.
Даже при малом урожае семья Трофима не осталась бы голодной. Мясом семья была обеспечена неплохо. Барщиной да оброком боярин Белевицкий, коему дарованы были эти земли ещё дедом нынешнего царя, своих людей не гнобил. А всё, чего не хватало семье для пропитания, закупалось у проезжих купцов или на торжище в Осколе.
Впрочем, по словам отца, да и деревенских старожилов, ещё дюжину лет назад приходилось туго. Боярская вольница, установившаяся после скоропостижной и вестимо насильственной кончины великой княгини Елены Васильевны, не позволяла сидевшим на земле смердам крепить хозяйство. И пусть Белевицкие в диком, боярском разгуле не участвовали, но и леготы особой не давали.
Изменилось всё три года назад, когда боярин Константин Васильевич Белевицкий, наследовав упокоившемуся отцу своему, смягчил начёты на смердов, а кое-кому и подсобил. Год спустя, после окончательного, самодержавного воцарения на далёком Московском престоле молодого царя Ивана и разгона клики боярина Шуйского, дела и вовсе пошли на лад.
По землям Муравского да Изюмовского шляха не слишком активно но всё же стали путешествовать купцы, и торговые дела пошли на лад. Конные разъезды своевременно упреждали татарские набеги, а кованная боярская конница сводила на нет все попытки крымчаков разграбить русские земли.
Будучи четырнадцати годков отроду, Тимоха уже успел проявить удивительную неусидчивость к скорняжному ремеслу, чем немало расстроил своего отца. Но зато явил он определённые таланты в охотничьем деле и зачастую обставлял в этом промысле бывалых охотников. Удержать в руках рогатину мальчонка конечно пока не мог, зато на удивление удачно ставил силки и справно работал кистенём.
Скрепя сердце отец его, видя столь удивительные успехи сына, приобрёл в прошлом году у елецкого купца Кондратьева старый, сильно изношенный лук. Отвалил за подобную покупку около рубля серебром и шкурами. После того, сокрушаясь о непосильных тратах, он сговорился с одним из купеческих охранников и тот в течение двух седьмиц обучал Тимошку стрельбе.
Наука сия давалась мальцу тяжёло. Лук хоть и дрянной был, а всяко усилия требовал не мало. Из пяти дюжин стрел купленных отцом едва ли не половину извёл Тимоха тренируясь. Извёл безвозвратно, окончательно разбив наконечники и истрепав оперение. А некоторые и вовсе поломал.
Трофим Красин в бешенстве проклял тот день, когда решился на такую покупку. Впрочем, уже в этот просинец Тимофей принес двух взятых на стрелу зайцев и одного подсвинка. Отец поостыл и как только через деревню проезжал очередной купец, прикупил ещё пару дюжин новых стрел, взамен утраченных.
Сей час же Тимоша притаился в зарослях орешника, наблюдая за молодой косулей. Зверь неторопливо продвигался вглубь леса, высоко поднимая копытца. Косуля часто замирала и, следуя вековому инстинкту, оглядывалась, ища возможную угрозу.
Земля была мокрая. Вода всего лишь неделю как отступила и ноги у Тимофея промокли. Даже малейшее лишнее движение могло спугнуть и без того пугливое животное. Паренёк поправил привязанного за лапы к кушаку зайца и достал из заспинной сумки двупёрую стрелу. Не имея собственного колчана, он, используя те крохи скорняжных знаний, каковые почерпнул у отца, попытался его себе смастерить. Настоящего колчана не получилось, но всё одно сумкой он был доволен и привык к ней.
Аккуратно положив её на тетиву, он прицелился и тремя пальцами аккуратно натянул лук. Косуля вновь замерла и тревожно заозиралась, словно предчувствуя беду.
Усилие было велико. Тимошка привык уже натягивать ослабший за годы службы лук, но всё одно с трудом справлялся с нечеловеческим усилием. Рука, удерживающая тетиву, дрожала и долго целиться не было возможности. Выдох...
Душераздирающий крик разрезал естественную тишину леса и Тимошкина рука дрогнула выпуская стрелу значительно выше цели. Косуля рванулась с места, и ломая ветки кустарника, скрылась в лесу. С ветвей сорвались птицы, а к не успевшему ещё раствориться крику присоединился новый. Мгновение и весь лес напитался диким, щемящим воем.
Сориентировавшись на местности подросток понял, что кричали, скорее всего, из деревни. Да и откуда бы ещё, если от того места где он охотился до какого-либо иного поселения никак не менее полудня конного перехода. Только родная деревенька Просково в две дюжины дворов удобно примостилась на небольшом удалении от Береки, чуть в стороне от основных торных путей.
Перекинув через спину лук, мальчонка вприпрыжку бросился в сторону деревни. Прорываясь через заросли и перепрыгивая узловатые корни, он с трудом пытался унять рвущееся из груди сердце. Чувство тревоги, охватившее его, подстёгивало хлеще, чем пастуший хлыст. Он мчался, спотыкаясь о корни деревьев и рискуя свернуть себе шею.
Вырвавшись из леса на берег небольшого озерца, которое местные жители называли Камышовым, он увидел клубы чёрного дыма. Небо над деревней было темнее ночи, и питали эту тьму десятки дымов поднимавшихся над пожарищами.
Тимоша бежал сломя голову, не слишком задумываясь над тем, что произошло. До деревни было не больше двух дюжин саженей, но и с этого расстояния видно было, что Просково объято пламенем. Никакой степной пал, да и случайный домашний пожар не смог бы так быстро и страшно разойтись по деревне.
Не понимая ещё, что происходит парень бежал в сторону родного дома и не сразу заметил, что от деревни, в сторону Донца отделилась группа, не менее сотни конных сопровождающих и около полудюжины телег и возов. Только когда до него донёсся запах гари, Тимофей остановился. И тут слуха его достигли визгливые крики "Рус, Рус".
Машинально присев на одно колено парнишка крутанул головой и увидел как на него несётся на невысоком, лохматом коне чернявый да раскосый татарин в пёстром стёганом халате с нашитыми на него золочёными пластинами. Татарин хлестал коня и крутил в руках изогнутую саблю, лихо посвистывая и крича: "Рус".
Раньше Тимошке не приходилось целиться в людей, но выбора не было. Скинув лук и вложив в него стрелу, он, практически не задерживаясь, выстрелил. Стрела со свистом ушла в полёт и, чиркнув по одной из пластин, ушла в сторону не нанеся всаднику серьёзного урона.
Татрин неумолимо приближался и даже не замедлил хода. Паренёк выхватил из-за спины ещё стрелу и вновь двупёрая снасть, с воем разрезая воздух, рванулась ко всаднику и на этот раз глубоко вошла ему между нашитых пластин под ключицу. Тот вскрикнул, раскинув руки съехал набок и, застряв в стременах, бесконтрольно повис. Мёртвое тело подпрыгивало в такт галопирующему коню, с головы слетел приплюснутый шишак, а из руки вывалилась на землю кривая сабля.
Тимошка, со смесью радости и гнева наблюдал за поверженным врагом. В душе его кипели гнев и жажда отомстить невесть откуда взявшимся налётчикам.
Вскочив с колена, он бросился вперёд и вдруг почувствовал, как земля под его ногами мелко дрожит. Он даже оглянуться не успел, как вдруг ощутил нечеловеческую боль в рёбрах. Его оторвало от земли, и парнишка отлетел на несколько шагов вперёд. Несколько раз перевернувшись в воздухе, Тимоша упав больно стукнулся о землю. Во рту возник солёный привкус, уши заложило, и навалившаяся тень поглотила окружающий мир.
Алим оттолкнул от себя рыдающую рыжую девку, удовлетворив первичную похоть, и оправив куяк, вспрыгнул на стоявшего поодаль коня. Девка тихо подрагивала, всхлипывая от настигшего её унижения. Алим был доволен. Он успел схватить её первым, и ему не пришлось пользовать невольницу после кого-то. Он был первым, что всерьёз льстило его самолюбию и лишний раз подчёркивало его статус командира ногайской сотни.
- Казим, Мисбах - крикнул он высоким, чуть лающим голосом - полонянок в обоз. Кончай разор, возвращаемся к Донцу.
Двое помянутых им ногайцев схватили хлысты и принялись прищёлкивать ими в воздухе, сгоняя захваченных девок в кучу. Простоволосые, в изорванных коттах и сарафанах они рыдали и голосили, но подчинялись хлещущим ударам бичей. Ногайцы свистели и хохотали, норовя попутно шлёпнуть одичавших от ужаса пленниц.
Алим закрыл глаза. Эх, будь у него время, он бы конечно завязал им платья над головой и отдал бы на потеху своим нукерам. Тюльпан - любимая забава воинов, в конце концов на что ещё годятся эти деревенские пленные бабы. Хотя конечно надо бы выпросить у гирея себе хоть одну. У него нет новых наложниц уже три года. Вот хоть ту же рыжую, например.
Сборы, такие же стремительные, как и сам налёт были закончены. К обозу уже подвели связанных мужчин. Пятеро подростков и трое взрослых, крепких хотя и сильно избитых мужиков. На две телеги были свалены шкуры, мешки с зерном и короба с рыбой. Домашнюю утварь и множественный скобяной товар свалили на другие телеги. Богатый улов со столь чахлой деревеньки. Даже серебряные украшения есть. А кроме того ткани, перины, церковная утварь.
Потеребив отросшую за время похода бороду, Алим оценивающе оглядел захваченное и остался доволен. Он сильно сердился на своего дядю Нугман-гирея, который годом ранее отказался примкнуть к новому крымскому хану Сахыбу. В тот год походы Сахыба были удачны, в то время как их кочевье осталось практически без добычи. Более того, почти сотня ногайцев полегла в степи, отбиваясь то от Сахыбовых наскоков, то от набежавших на их родовые земли казаков.
В этом же году Нугман-гирей, чуя недовольство, повёл свои сотни и сотни верных ему родов вверх по берегу Донца и эта компания стала, безусловно, удачной. За три недели похода они захватили едва ли не три сотни пленных, каковых выгодно смогут продать в Каффе или Балык-Кайе. Десятки возов с пшеном и гречихой, церковная утварь, меха, камазея и даже шёлк. Ну и множество мелочей вроде топоров, которые можно будет перековать. А сверх того ещё полсотни лошадей. Прекрасные трофеи. Ещё три четыре дня и можно будет поворачивать назад. Теми силами что есть, Оскола не взять. Да и приближаться к нему опасно, наверняка против них уже собирается боярское ополчение.
Конечно трусливые и неповоротливые русские не ровня лихим и храбрым ногайцам, однако столкнись с ними - и без потерь не обойтись. Не в сшибке стопчут, так стрелами посекут. А то ещё и стрельцы жребием побьют. А кому охота лезть на вражеские копья, коли богатый полон уже вот он - бери да веди назад в Крым, в родовые свои земли.
Размышляя о добыче, Алим понимал, что часть её - самых лучших невольниц, золотые церковные оклады и две захваченные пищали придётся отправить на другой берег моря, ко двору сиятельного султана Сулеймана. Может тогда султан заметит успехи молодого Нугман-гирея и со временем сменит, наконец, стареющего и тяготеющего к оседлости Сахыба на посту крымского хана.
Это было бы кстати. Очень кстати. Ведь сам Алим, обласканный своим гиреем, станет кырым-беком в ханском войске. А там, если Всемилостивый будет к нему благосклонен, то и калги-султаном.
За этот набег Алим уже третий раз получал приказ уводить свою сотню от реки и грабить все найденные по пути поселения, и каждый раз возвращался он с богатым полоном и обозом. Его доля и доля его нукеров в добыче будет велика. Настолько, что в следующий поход он, может статься, присоединится к дивану Нугман-гирея.
Не уставая удивляться, как беззащитны и жалки живущие в этих землях русские, Алим всё же не пренебрегал дедовскими правилами, и всегда всё делал максимально аккуратно. Пусть грабя и разоряя южные рубежи Московии они не встретили ни одного разъезда, а потрёпанная за последние годы Русь так ни разу и не выставила против них свою хвалёную боярскую конницу, рисковать он не собирался.
- Эй, Сибай - крикнул он высокому, статному нукеру, обряженному в дорогой доспех - отвечаешь за обоз. Правь выше по Донцу, к вечеру должны к общему стану поспеть.
Сибай кивнул и, засвистев, пришпорил коня, нагоняя уходившие повозки и конников и отдавая указания. "Толковый нукер" - подумалось Алиму. Если голову не сложит, то в следующий поход сам сотню поведёт. Под командованием Алима конечно, каковой будет командовать сразу тремя-четырьмя сотнями нукеров.
- Тахир, Фаиз, Дауд - вновь выкрикнул Алим - за мной в объезд. Остальные за обозом. Мы нагоним.
Четверо конных ногайцев неспешно отправились объезжать разорённую деревню, высматривая, не забыли ли они кого, и не осталось ли чего ценного. Но всё было спокойно. Среди горящих домов, в едком дыму не блестело золото и железо, не шевелились забытые рабы, не валялись тюки с фуражом. Все видимые тела принадлежали мертвецам. Только вороны кружились над горящими домами в ожидании добычи.
Вдруг Фаиз громко присвистнул и сквозь дым указал на едва виднеющуюся полоску леса. Алим приподнялся в стременах. Русские не были предупреждены и не смогли по обычаю сбежать в лес, схоронившись там и спрятав всё ценное. Видимо, одинокий мужичок или скорее отрок, поутру ещё ушедший в лес. Ну что же, опасности он не представлял. А впрочем, лучше не рисковать. Алим не любил рисковать.
- Раз ты его увидел Фаиз - тихо, но весело произнёс он, обращаясь к своему нукеру - тебе и принять его на саблю. Хотя он видимо молод, и скорее всего труслив, как и все русские. Если запросит пощады - кидай аркан, а иначе, руби без жалости.
Нукер ничего не ответил и только лихо пришпорил коня, оставляя за собой глубокие следы в мокрой и мягкой земле.
- Пойдём вкруг - скомандовал Алим оставшимся нукерам - у него за плечами лук.
Вряд ли этот земляной червь умеет пользоваться благородным оружием, однако стоило обезопасить себя от лишних потерь.
За всё время похода сотня Алима не понесла существенных потерь. Двое нукеров были ранены мужицкими топорами да вилами, и ещё один сломал себе руку, но исключительно по собственной глупости.
Они пришпорили коней и, прячась за клубами дыма, заложили небольшой крюк, обходя соперника сбоку. Как только они выехали из-за завесы чёрного дыма, их глазам открылась необычная картина. Стоящий на одном колене русский выпустил из лука стрелу и диво - попал в Фаиза. Впрочем, вреда тому не нанёс. Однако действовал русский на удивление споро. И откуда тут, в грязи, мог найтись лучник?
Идя на выручку своему нукеру, Алим пришпорил коня, срывая с пояса трофейный шестопёр. Тяжёлый и неудобный для степных воинов, ему он был вполне по руке, и за три недели похода не раз послужил ему. Вслед, промедлив лишь мгновение, припустили своих коней Тахир и Дауд.
Расстояние было велико, и Алим не успевал. Не успевал и Фаиз, хотя и гнал своего коня так быстро как мог, разбрызгивая комья мокрой земли из-под копыт. Русский сумел выхватить новую стрелу и выстрелить. Фаиз был уже близко. Слишком близко. Стрела прошила его насквозь, и он завалился набок. Конь, не сбавляя скорости, понёс бездыханное тело в поле.
Русский не был воином. Никакой выправки. И стрелу держал варварски: тремя пальцами, и выправки не имел. Глупо вскочив и даже не оглядевшись, он перекинул лук в другую руку, и бросился было бежать. Однако именно в этот момент конь Алима настиг нежданного врага и тот на полном скаку обрушил шестопёр на русского.
Тело лучника как тряпичная кукла подлетело в воздух и, неестественно выгнувшись, с глухим стуком опустилось на землю, подняв брызги грязи. Русский вскрикнул, а затем издал сдавленный вздох.
Алим проскакал ещё несколько метров, притормозил разгорячившегося коня, и развернувшись, подъехал к телу упавшего русского. Парень лежал неестественно изогнувшись. Изо рта текла кровь.
Со спины подъехал конь, с седла которого свешивалось тело Фаиза. Подъехали два других нукера. Одного взгляда хватало чтобы понять, что жизнь покинула тело ногайца. Первая потеря этого похода среди сотни Алима, вызвала в нём гнев и горечь утраты.
Он пнул ногой тело русского и смотрел, как высвобождают застрявшую в стремени ногу павшего нукера.
- Тахир, бери тело Фаиза и скачи к Донцу. Ты должен успеть до заката.
Всё было понятно. По завету пророка тело правоверного должно быть похоронено ещё до захода солнца, а хоронить его в чужой земле.... Да к тому же рыть ему могилу усилиями трёх нукеров, когда на расстоянии полудня пути находятся сотни пленных, являющихся рабами от самого своего рождения.
Тахир перекинул тело скончавшегося Фаиза через коня, не сильно, но чётко зафиксировал его и припустил в галоп.
- Поехали Дауд. Нам надо нагнать обоз и воздать последние почести нашему погибшему брату.
Варлам застонал. Ещё утром, он так прекрасно позавтракал, да и вообще день обещал быть прекрасен. Матушка приготовила кашу, каковую он обильно разбавлял квасом из репы и закусывал пряженцами с визигой.
Отец его, Семён Белоконь умер ещё два года назад, но Варлам, единственный его сын, сызмальства приученный к бортническому делу справился с обрушившимся на него грузом, и пасеку не разбазарил. Даже наоборот, поставил дело ещё крепче.
Через пару месяцев думал сватов засылать к Меланье. Симпатиями они прониклись давно, а вот теперь был у него и дом и достаток. Он уже выказал себя и главой семьи и хозяином, а дом его давно нуждался в женской руке. После смерти отца мать сильно сдала, а сёстры ещё не выросли, и пригляд был потребен.
Однако сегодняшний день иначе как адом на земле назвать нельзя. После того как два десятка лет назад орды царевича Ислама прокатились разором аж до самого Ельца, практически сравняв его с землёй, рядом с Просково никаких татар не видели. Нет, слухи с торговцами доходили разные, ведь Изюмский шлях рядом. Однако родную его деревню беды татарских налётов обходили стороной.
Теперь же всё поменялось. Десятки вооружённых нехристей в единый миг сломили нестройное сопротивление подавленных внезапностью сельчан и принялись грабить и убивать. Деревня загорелась.
Сквозь дым увидел Варлам как трое ногайцев сгоняют в кучу несколько молодых девчонок, в том числе и его сестёр. Схватив топор он бросился на выручку, но был сбит каким-то татарином, не пожелавшим даже слезть с коня. Перевернувшись через голову, он оборотил взгляд в другую сторону и увидел как какой-то толстый, немолодой уже татарин сдирает одежду с его Меланьи.
Суженная его, раздетая уже до самой поневы отбивалась и кричала. То, свидетелем чему стал Варлам дальше, будет преследовать его всю оставшуюся жизнь. Вот сейчас, лёжа в грязи под развалинами полусгоревшего овина, он снова и снова видел, как немытый степной нехристь, заламывая руки его несостоявшейся жене, перекидывает её через оглоблю стоящий поодаль телеги и силой берёт то, что после венчания должно было достаться ему и только ему.
Варлам застонал. Как в тумане пытался он добраться до своего врага и перегрызть ему глотку, однако в ногу ему попала стрела. Он отпрыгнул, стараясь унять дикую, пронизывающую боль и ввалился в горящий овин как раз в тот момент, когда в нём обрушилась крыша. Дальше тьма.
И вот сейчас, попытавшись подняться, он ощутил ноющую боль в ноге и безумную слабость во всём теле. Голова у него закружилась, и туман вновь заволок сознание.
Устин выбрался из подпола и понял, что поторопился. Дом горел. Он всего дважды успел вдохнуть едкий дым и голова его закружилась. Он пошатнулся, и ступив назад провалился обратно в подпол.
Когда в деревню ворвались враги, он успел лишь юркнуть в дом и закрыться в подвале на миг раньше, чем в дом ворвались первые ногайцы. От рождения Устин был слаб здоровьем, и труд пахарский давался ему с трудом. Он был очень сообразителен и ему легко было постигать новые знания, однако он совершенно не мог освоить тяжкий физический труд каковым семья его жила много поколений.
В подпол же понесла его не трусость. Первым порывом было кинуться на выручку сельчанам, однако он быстро осознал, что единственное чего может добиться - сложить голову. Мгновение на размышления и он понял, что налёт не будет вечным и скоро татары уберутся туда, откуда явились. Не ляхи ведь и не литвины - им земли покорять без надобности.
Если кто-то выживет - то именно он, Устин сможет помочь ему. А может ещё чем и боярской дружине пособит. Не оставит же Оскольский воевода безнаказанным такой набег. Одним словом Устин решил схорониться в подполе.
Пол над головой грохотал, и до юноши доносились отчаянные крики. Дважды он хватался за попадавшиеся под руку предметы и рвался наружу и дважды останавливал себя.
И вот теперь это. Поторопился он вылезать, и надышавшись удушливым дымом потерял сознание. Падая, он сильно ушибся и что-то вроде повредил. Теперь, лёжа на земляном полу, он всем телом чувствовал холод от ледяных глыб, каковые зимой натащил в подпол отец со старшим братом, но сил подняться не находил. Холод буквально по капле выдавливал из него и без того слабое здоровье. Сознание покинуло юного Устина.
Солнце уже поднялось в зенит, но в деревне Просково этого заметно не было. Чёрный дым закрывал небо удушливым смрадным шатром. Впрочем, смотреть на него было некому. Только вороны крича, опускались на горячую от огня землю и с лёгкостью находили себе поживу.