Аннотация: Человек - всего лишь винтик? Финалист конкурса "Круги на воде" (проект "Свободное Творчество")
Сколько минуло лет... Сейчас уже нет тех городов, что были раскиданы по Земле, словно прыщи по лицу подростка; нет эпохальных свалок, медленно и вдумчиво перевариваемых гигантами-барравами. Нет Яшица, странного старика. Все это истлело, и даже память о них предана забвению. Лишь мы, подобно морским крабам, все роемся в иле прошлого, силясь понять, на чем взросло настоящее. Тогда еще цвел и роскошествовал мегаполис Праздник.
Постбарокко правил городом: колоннады сменялись фасадами с многочисленными скульптурами и барельефами, ансамбли Праздника потрясали воображение своими размахом и излишествами, пикировали в небо купола, усеянные балконами и окнами, сплетались в вышине тонкие, изогнутые, узорчатые шпили, украшенные воздушные коридоры и поддерживающие канаты, все - хитрым образом, чтобы в этом высотном великолепии с земли иной раз можно было видеть причудливые фигуры современности, вроде кольца со множеством тянущихся из него рук или же гротескной человеческой фигуры, лишенной сердца. Праздник казался порождением неуемной фантазии забывчивого художника, линия за линией стремящегося вновь и вновь затмить самого себя. По широким улицам и проспектам, одетым в литые и кованые скульптуры, словно рассыпанный жемчуг, катились капли экипажей. Если бы какой кудесник взял и заточил этот город в стеклянный шар и остановил бы все время, что билось в часах горожан, обнаружил бы тогда их самих, точно искрящиеся жизнью песчинки. Они возникали из зданий и экипажей, но ненадолго - ветер будничных забот подхватывал их и забрасывал в другие здания и ожидающие пассажиров экипажи. Центр города, по примеру городов того времени, занимала свалка. Словно роскошный королевский парк, она простиралась на километры, запертая в город. Воистину, она являла собой сердце мегаполиса во всех смыслах и скрывала все его сокровища, о каких тот знал, как знал распоследний его горожанин, но не видел в них никакой ценности. Нерадивому туристу могло показаться, что город готовит что-то столь же монументальное, сколь и хаотичное, как башня ненужных вещей в Мореберге, однако неосведомленность такого человека тотчас бы рассеялась, провались он в очередную нору баррава, который буравил, точно крот, свалку, извлекая и перерабатывая ее содержимое в пищу городу. В пору этого расцвета и видимого благополучия родился и старел Яшиц.
Одетый в серую двойку мужчина, держа за руку ребенка, вошел в холодное, изнутри устланное бледным мрамором фойе, и остановился. Отсутствующий взгляд, гуляющие под дыханием кондиционеров лацканы расстегнутого пиджака - казалось, он ошибся дверью, но тут же стало очевидно, что мужчина просто прислушивался к далекому собеседнику через крохотный прибор в ушной раковине.
- Послезавтра женюсь в девятый раз. В этот раз прощу, можешь не приходить, но на юбилейную, десятую свадьбу, жду непременно, - проговорив эту тираду в никуда, молодой мужчина словно очнулся и присел на корточки, поправляя взлохмаченные волосы мальчика в зеленом, как ранние фисташки, комбинезоне. - Боишься, Яшиц?
Тихий ответ мальчика потонул в шорохе спешащих мимо людей.
Мужчина, заметив что мешает движению остальных, взял ребенка за руку и увлек его к двери ближайшей процедурной комнаты.
- Не волнуйся, эманация - это совсем не больно. Может быть, чуть-чуть.
Встретив доверчивый взгляд, мужчина смутился и жестче добавил:
- Действительно больно. Но только первый раз, потому что за твои три года в тебе много всего скопилось, сам виноват. Потом ты эманацию будешь делать часто и ничего чувствовать не будешь, - осознав, что скорее запугал и запутал, нежели объяснил, мужчина буркнул: - Иди, - и втолкнул ребенка в кабинет.
Яшиц не помнил, как его вкатили в операционную, не помнил, как ввели трубки в голову и пустили по ним раствор. Яшицу запомнилась только блаженно-идиотская физиономия дежурного врача, когда тот помогал ему встать, одеться и выйти к отцу. Будь он взрослее, Яшиц удивился бы, как резко потух мир чувств, но головокружение - единственное, что волновало в тот момент мальчика. Предстоял долгий путь домой, где их уже ждала мать, четвертая на его памяти. С отцом Яшицу повезло больше - отец пока еще был вторым. Впрочем, неизвестно надолго ли - ведь неизменные, как смена времен года, разводы и браки давали все новых и новых отца и мать.
Мир двигался, блестел и переливался вокруг растущего Яшица и не было в мире ничего постоянного, кроме города Праздник и его свалки. И подобно подтачивающему утес морскому прибою, город подмывал, обрушивал в себя то неизменное в душе Яшица, что могло послужить крепким фундаментом для привязанностей. Процедуры эманации вычищали все остальное. Яшиц, как любой другой беззаботный горожанин-искорка, однажды зажегшись, летел по жизни, подхваченный судорожным теплом блистающего города. Он потерял из виду последних отца и мать, в круговороте лиц промелькнули коллеги, начальники, жены, дети, Яшица, как любого иного обыкновенного горожанина, ждало то одно единственное, что могло случиться - что его искорка жизни упадет в холодную мглу старости и, замерцав, погаснет навсегда. Но в пожилом возрасте, когда ум уже не юн, но тело еще не бессильно, Яшиц попал на свалку. Вернее сказать, свалился с окаймляющего свалку невысокого парапета прямо на груды мусора. Таких упавших свидетели случая часто подбирали, возвращали назад, рассчитывая на вознаграждение, но в тот вечер звезда Яшица распорядилась так, что его падения никто не видел. В тот поздний вечер было донельзя сумрачно, тяжелые тучи заполонили собой небо, и вполне могло так случится, что звезда оказалась попросту слепа или одурманена теми же наркотиками, что привели Яшица к падению и неразумной прогулке прочь от внутренней стены города, окружающей свалку. Наркотик дал Яшицу фальшивые чувства, он, обуреваемый ими, пустился в путешествие по свалке, как позже выразится он сам, в поисках судьбы. Предначертанностью, фатальностью был пропитан город, и Ящиц закономерно перенес это свое понимание бытия не свалку, полагая, что с ним не случится ничего, сверх того что должно.
Ясным осенним безветренным вечером старый Яшиц сидел, как он любил делать, в кабине старого самолета и рассматривал летные приборы, силясь понять их предназначение. После автоматики мобилей, управление казалось злостно извращенным и изобретательным, приспособленное под человека-муху, ведь как иначе, думалось Яшицу, можно видеть сразу приборы и все вокруг? Ум его понемногу сдавал позиции и обыкновенно, спустя какое-то ничтожное время, Яшиц уже несся на крыльях воображения по пустоши неба. В этот тихий вечер все могло произойти в точности так, если бы Яшица не отвлекли самым грубейшим способом. Собираясь улететь в свои дали, старик бросил прощальный взгляд на свалку, где темнел силуэт его палатки, и обнаружил, что ее беззастенчиво грабят. По пологу мелькали тени, легко было догадаться, что в этот самый момент некто с фонарем в руке переворачивал и разбрасывал вокруг скарб Яшица. Старик имел вид отъявленного человека своей эпохи, будь Яшиц моложе, он вполне мог броситься на злоумышленника, не столько для защиты или правосудия, а ради новых ощущений. Не имея в себе никакой крепости, Яшиц предпочел за лучшее плотнее вжаться в жесткое кресло пилота. Вор вышел, но уходить не спешил, а жадно осматривался, по всему видно, добыча в палатке его не удовлетворила. Это был молодой верзила с угольного цвета глазами под копной столь же черных, блестящих от жира волос, одетый, как ни странно, во фрак. Широкими шагами верзила направился к двухмоторному самолету, на борту которого отсвечивала криво выписанная свежей краской надпись "451 Matica". Яшиц сполз как можно ниже, от страха у него скрутило желудок и задрожали колени. Ступени импровизированной лестницы, приставленной к кабине, заскрипели, мужчина с легкостью открыл фонарь и воззрился на Яшица.
- Привет, дед. Трос есть?
Сказано это было добродушно-снисходительным тоном, и все равно Яшиц на пару секунд опешил.
Получив отказ, мужчина не ушел, а с приговоркой: "Давай помогу", - вынул, нимало не напрягаясь, Яшица из кабины, точно ребенка из люльки и столь же мало церемонясь, и поставил на землю.
- В общем, я у тебя, дед, заночую. Привыкай. Троса-то у тебя нет, - неодобрительно поцокав языком, мужчина направился к палатке.
Яшиц попытался было связать в уме ночевку и наличие троса, но тут же бросил эту затею и в следующее мгновение поспешил за незваным гостем.
Они сидели в палатке и вдыхали, как гласила этикетка, азотсодержащий газ через повидавший свое арома-кальян. Газ бодрил и поднимал настроение.
- Хитрющая, между прочим, штуковина, - произнес мужчина, вынув трубку изо рта, и ткнул пальцем в пузатый бок аппарата, словно бы проверяя того на устойчивость. - Я слышал, этот газ может не портиться целых двести лет! А вот эта шкодина портит его, едва тому исполняется три года. И как, спрашивается, узнает? Чудеса-а. А троса, говоришь, у тебя нет? Жаль-жаль.
Яшиц уже смирился с обществом этого странного бродяги во фраке, который при ближайшем рассмотрении оказался тому несколько мал, особенно в области плеч и живота. Яшиц, не желая погружаться в чужие проблемы, молчал и не расспрашивал. Впрочем, чужак говорил за двоих. Этот кряжистый здоровяк, представившийся под именем Лио-Лито, решил переменить позу и теперь полулежал.
- А ты чего это, дедуля, в самолете делал? Ты случайно не из этих? - Лио-Лито, повысив тон, на секунду закатил глаза вверх. - Да не дергайся ты, верю. Зачем бы тебе, знаешь, палатка тогда? Хотя когда они едут мусор выкидывать, все равно напрягаюсь, кажется, высоко, и сделать, что они сделают? Разве только мусор на башку сбросят, - Лио-Лито захохотал. Просмеявшись, взгрустнул. - Мне б сейчас кусок троса, по которым они там наверху ползают, хорошо б было. А все-таки - зачем тебе самолет?
Яшиц внимательно посмотрел на бродягу и принялся рассказывать. Лио-Лито слушал не перебивая, а Яшиц рассказывал о самолетах, полетах, аэродромах и диспетчерских башнях, словом, обо всем том, что видел на картинах и масштабных моделях в музее. Слегка поостыв, Яшиц принялся рассказывать то немногое, что он знал про свой, дед искренне считал его своим, учебно-тренировочный самолет.
- Летать? Это ты здорово придумал, - поджав губы и сделав видимость знатока, покачал головой Лио-Лито.
- Это на самом деле, первый, представляете, первый самолет, - с горящим взглядом вещал Яшиц, и сам верил в это, ведь другие два слова "югославский" и "реактивный" ни о чем ему не говорили.
- Ужасная древность, - согласился Лио-Лито. - Его точно музей выкинул. А я, представляешь, сегодня мобиль нашел. Новенький совсем, месяц ему, судя по коду, были бы здесь дороги - прокатился! А его уже на свалку выбросили. Вот как это называется, а? Напрягаемся, пыжимся...
- Так соответствовать прогрессу, - попытался вставить дед, за что был немилосердно перебит Лио-Лито.
- Мне прогресс не нужен, а только трос - так я тебе скажу. Это для богатых все, чтоб было, значит, к чему стремиться. Это я сам придумал. Только вот какая штука - почему-то в городе такие вещи не приходят в голову. Почему, спрашивается, а?!
Яшиц стушевался, коря себя за то, что пытался спорить с этим упертым типом, но не утерпел и ответил, и в этом ответе были и мучавший его вопрос, и ответ, которого он боялся:
- Так эманация же. Мозги полощут, вот и не думалось.
Лио-Лито рывком сел, неожиданно взъярился:
- Эманация, говоришь?! Завтра с утра я тебе покажу какая-такая манация-шманация. Время есть, а тебе надо. Чтоб, значит, не говорил ерунды, а лучше сосредоточился на поисках троса.
В один разъем вставлялся шланг, по которому текла мутная бесцветная жидкость, во второй - тоже шланг, по нему бежала из головы та же жидкость, что попала туда, но расцвеченная. Так происходила эманация, извлечение чувств. Получался легкий на подъем, гибкий к переменам и не заморачивающийся какими-либо смыслами бытия человек. Работа, секс, групповая терапия, эманации - четыре кита этого блистательного мира. Все довольны и будто бы счастливы? Нет, Яшиц был уверен, что нет. Из любопытства он пробовал отказаться от исключительно добровольной и бесплатной процедуры эманации, после чего чувственно страдал от несовершенства, с чем он совершенно не мог справиться, не имел к тому закалки. И Яшиц снова подсаживался на выполаскивание мозгов. Подобно эманации, но все-таки слабее, вызывали зависимость и наркотики. Они давали строго запланированные чувства и ощущения, только те, которые Яшиц хотел бы испытать. Не один только Яшиц, многие горожане успешно промывали мозги и столь же успешно грузили в эти очищенные мозги синтезированные веселье и радость. Затем очистка организма, регенерация клеток серого вещества, ведь прогресс к тому времени многое позволил - и цикл можно было считать законченным. Снова эманация, снова наркотики, снова чистка - предначертанный круг, по нему жили все или почти все, цикл, казалось, совершенный. Со стороны свалки все это выглядело иначе, жалким топтанием на месте, горожане казались законсервированными и сжатыми со всех сторон. Зато Праздник молодился, обновлялись фактуры и сама суть его зданий, горел яркой иллюминацией, на площадях Праздника кипела жизнь, звучали концерты, на стадионах и аренах проходили торжественные и чувственные зрелища, в его институтах вершились величайшие и малые открытия, казалось, что город похитил у своих обитателей само движение и даже душу, до того они казались закостеневшими, убогими и незначительными винтиками по сравнению с этим блистательным мегаполисом. Чтобы осознать это, Яшицу потребовалось прожить на свалке пять лет. С момента открытия он полагал, что его жизнь должна круто измениться, обрести суть и направление. Но свалка, наградив его вопросами, не подсказала ни одного ответа. Так может, эманация - действительно великое благо? Может, стоит забыться? Но одна подспудная мысль еще ела его мозг червем: что, если ему не хватает чувств, чтобы постичь ответы? Достаточно ли горяч стал его ум?
- Смотри, вот выброшенные чувства.
Зрелища, подобного этому, Яшицу видеть не приходилось - на десятках метров перед ним свалка изобиловала разноцветными брикетами, издали напоминающими рыбьи пузыри. Разноцветье было необычайным, хотя окрас брикетов оставался слабым, так, что говорить приходилось скорее не о цвете, а об оттенке.
- Я много думал о значении цветов, - вымолвил Яшиц. - Ведь неспроста любовь, например, окрашивается в красный цвет, сострадание - в бирюзовый и так далее. В этом есть какой-то великий смысл, что каждому чувству соответствует свой цвет.
Лио-Лито хмыкнул и сказал:
- Слышал бы тебя сейчас какой-нибудь химик. Уж на что не моя специальность, но и то знаю, что все это - действие индикаторов. Поменял индикатор в составе - и здрасьте, новый цвет. Великий смысл, да. Ты вообще лучше на это посмотри.
Лио-Лито показал на большой кратер в стороне, начинавшийся в каких-то тридцати метрах от брикетов чувств. Яшиц и здоровяк приблизились к краю; вытянув шею, Яшиц заглянул внутрь. Края кратера не смыкались подобно чаше, а у самого дня обрывались, уходили в бесконечно глубокий и абсолютно отвесный туннель. По всему создавалось ощущение, будто здесь когда-то рос большой дуб, и кто-то могучий толкнул его, словно шомпол, вместе с корнями сквозь свалку к самому центру Земли; отверстие было неровной формы, края туннеля выглядели спрессованными, а кратер, верно, образовался от того, что мусор ссыпался в эту бездонную яму.
- Баррав, чтоб ему пусто было. Нутром чую, пакетики сожрать хотел, да промахнулся, - скулы у Лио-Лито заострились, заходили желваки.
- Баррав? - Яшиц слышал об этом санитаре свалки, но чтоб вот такие норы - это было выше всякого разумения.
- Кто ж еще? Дырки делает, с мусором воюет. А я спокойно по ночам спать не могу - ну, как он свою пасть прямо подо мною разинет? Скоро новую дырку выжжет, из этой уже почти не воняет, значит, сожрал все. А ты знаешь, что он за раз может несколько дырок делать? Это еще маленькая дырка.
Яшиц отпрянул от края и, равнодушно восприняв угрозу, попытался представить себе баррава. Студенистая гигантская масса, запускающая щупальца, разящие лазером, на поверхность? Огромный червь с плазменной пастью, или даже не один? Воображение Яшица отказывалось рисовать хоть сколь-нибудь убедительную картину чудовища. Огромный монстр - и свалка, кто кого? Может ли монстр захлебнуться, может ли свалка придавить, похоронить под собой этого гиганта так, чтобы он уже никогда не увидел дневного света? Ведь она растет небывалыми темпами, прогресс идет вперед семимильными шагами, а значит десятки, сотни, может даже тысячи тонн всевозможных вещей тут же устаревают и выбрасываются. А Праздник - как Колизей, наблюдает за непрерывной схваткой двух чудовищ, баррава и свалки. Так думал Яшиц, и ему казалось, что он раздвинул границы, совершенно забывая при том себя, забывая других горожан, вдруг осмысливших себя - что они тоже ведут непрекращающуюся схватку с блистательным миром, а Колизей для них - вся Вселенная. Это было столь глобально, что вполне закономерно не пришло Яшицу на ум. Старик понял важное: надо торопиться.
- Ты не взлетишь. Ты не знаешь как, и вообще люди уже лет сто не летают, - вынес вердикт Лио-Лито.
- Мне нужно руководство по эксплуатации, чтобы понять, как завести моторы.
- Думаешь, они еще действуют?
- Раньше строили на больший срок. Я работал в бюро по сбору статистики.
- Может ты и прав, самолет такой древний, что его атомные батареи до сих пор должны работать. Мне попадались сломанные агрегаты тридцатилетней давности - они ужасно фонят, в них оставалось еще много энергии. А раньше, говорят, люди были еще расточительней и делали аппараты с просто огромными сроками эксплуатации. Но может, это руководство выкинули поблизости от самолета?
Яшиц рассказал, что он на два метра перерыл все рядом с самолетом - только тем все это время и занимался.
- Значит, его могли выкинуть где угодно, так? - задумался Лио-Лито. - Ты поможешь мне, а я помогу тебе. Ты будешь искать руководство и трос или шнур мне, а я буду попутно искать какие-нибудь схемы от самолета тебе. Только запомни - шнур должен суметь выдержать мой вес. Теперь мы все найдем вдвое быстрее.
Они искали два дня и ничего не нашли. Оба были достойными детьми своей эпохи - скрытными, закрытыми друг от друга даже в, казалось бы, лучшие моменты объединения для преодоления трудностей. Сказав: "летать", - Яшиц ни за что бы не добавил: "... для того, чтобы покинуть город." Как Лио-Лито ни за что бы не рассказал, как в запале и приступе инфантилизма поспорил со случайным прохожим, что прыгнет вниз, продержится на свалке целую неделю и сам найдет выход. Расскажи они это друг другу, пожелай друг другу помочь, тогда, может быть, Яшиц предложил бы Лио-Лито второе место в самолете, дабы вместе покинуть город. И инженер уборщиков-автоматов, вскользь наслышанный о барравах, отказался бы, вспомнив тень страха, когда прыгал с парапета, здраво предположив, что для полета годится только немыслимая высота. Лио-Лито мог бы предложить Яшицу последовать за ним, когда они найдут трос и закинут его на внутреннюю стену, чтобы выбраться по нему. Мог предложить проводить его сквозь город до последних кварталов, откуда ничто не помешало бы Яшицу выйти из Праздника. И Яшиц тоже бы отказался, так как боялся города даже больше, чем Лио-Лито высоты, боялся снова попасть под влияние Праздника, отчего и грезил полетом, как единственным способом покинуть город, никак не соприкоснувшись с ним.
Всякая предопределенность была цепью, имели значение лишь звенья-события. Раскрой эти двое друг перед другом душу, они не добились бы никакого видимого эффекта. Казалось бы, лишь потеряли время, растратили его в воздух, тогда, как им предстояло по возвращении в город жечь руки, насаживать к своей судьбе звено за звеном, выходящие из литейной формы Праздника. Оба они даже не подозревали, сколь эффективно умели растрачивать свое время.
- Иногда я ему сочувствую, он столько жрет, что ему, видимо, даже некогда подумать.
Лио-Лито, обессилевший и уставший, лежал рядом с закончившим поиски раньше, и по этой причине чуть более отдохнувшим, старым Яшицом.
- Может, он и твое руководство сожрал? Смеюсь я, не ворчи. На что ему твои схемы? Самолетики, разве только, каким-нибудь баравчатам сделать, - инженер вяло усмехнулся своей шутке, Яшиц стонал, все его тело болело. Лио-Лито не обратил на это внимания. - Эти самые брикетики, насколько знаю, и являются самым ценным для него, это закономерно - их трудно утилизировать другим путем. Их потому и расшвыривают по всей свалке, так же, как и остальное, чтоб все вперемешку. Если бы он жрал все подряд без разбору, зачем бы, спрашивается, так мешать мусор, верно я говорю? Наложили кучу одного тут, кучу другого там, все равно ведь сожрет. Но автоматы так не делают, знаешь, почему? Так написано в самой главной инструкции уборщиков. Только знаешь, что я тебе скажу? Какие-то блеклые стали эти пакетики. В учебных фильмах посмотришь - аж ядреные, как пакеты со смешанной краской, бурые, коричневые, фиолетовые, а сейчас - одна бледнота. Может индикатора химики жмотят, может страстишки людей измельчали. Жидковата тогда, понимаешь, прикормка? Я вот что думаю - как бы баррав с голодухи-то не сбежал.
- И тогда что?
- А ничего. Праздник закончится. Барравов-то делать никто уж не умеет - вспомни-ка, ни одного циклопического города за последние полтораста лет не построили. Без баррава - зряшное дело, поверь мне как уборщику. Это все равно, что возводить обычный мелкий городок-миллионник, такие веке в двадцать первом строили, только без канализации, электричества и водоснабжения. Да что с тобой говорить, ты и слов-то таких не знаешь...
Яшиц вздохнул и сердито ответил:
- Все я знаю, я из музеев одно время совсем не вылезал.
- Это правильно. А знаешь, к чему я все это говорю? Сдохнем мы все. И что делать и как из этого дерьма выкарабкаться, даже я, уборщик, не знаю. Вот что делать-то, а?
И Яшиц, привыкший за долгое время к одиночеству и уставший от разлагольствований инженера, сорвался, ответил грубо и бесцеремонно:
- Спать!
Уборщик обиделся, и после этого случая разговоров у них не было до самого конца. Искать они продолжали сосредоточенно, пока через три дня Лио-Лито не нашел, что искал, и не исчез из жизни Яшица, как и появился. С уходом уборщика Яшиц снова стал коротать вечера в кабине. Днями он продолжал сосредоточенно искать хоть что-то, что помогло бы понять замысел конструктора самолета, понять, как поднять эту механизм в воздух. Искал и не находил, что и было правильно. Пойми Яшиц принцип работы реактивного двигателя, сколь он изнашиваем и подвержен старению, узнай, что для его работы нужно высокооктановое горючее, которое просто негде было взять - кто знает, к каким выводам и мыслям пришел бы этот старик, чем заполнил свои последние дни на свалке? И возможно, вполне возможно, история предстала бы нам, брошенным ульям опыта с роящимися над нами мгновениями, совсем другой. Но Яшиц не нашел. И все же этот человек полетел на своем самолете, не во сне, но наяву, хотя в то время он крепко спал, пристегнутый на месте пилота. Четыреста пятьдесят первый соскользнул на брюхе в разворачивающуюся воронку, свалился в туннель и полетел в никуда. Нам, рудокопам в породе лжи, бросающимся на камни в поисках жилы настоящего, доподлинно не известно, что произошло непосредственно за этим, столь мало мы осведомлены о поведении гигантов-барравов. Мы точно знаем, что норы их пугающе глубоки, ведь заниматься сложнейшими ядерными реакциями у поверхности было бы совершенно неразумно в силу того, что поставщик пищи, город, не выдержал бы ионизирующего излучения и вымер. Мы точно знаем о чрезвычайном таланте гигантов вычленять главное, самое существенное из любого объекта, впрочем, иное было бы странно, ведь всякий мусор должен быть соответствующим образом классифицирован и использован. Мы уверены, что барравы разглядывали, анализировали объекты, пока те падали в туннель. Мы можем лишь догадываться, что произошло с самолетом и Яшицом, но на догадках не строится история. А точно мы знаем только одно - с той самой минуты на свалке Праздника не появилось больше ни одного туннеля. Первый баррав покинул свой город. Первый, но далеко не последний.