Западный ветер любил многие места на свете. Города, пригревшие в своих лабиринтах множество людей, - порой не меньше, чем места, где никогда не ступала нога человека (ещё были места, куда человек никогда не придёт, но о них разговор отдельный).
В те годы особую слабость он питал к городкам, разбросанным по берегу моря - небольшим, в которых живут или те, кто друг друга знает всегда и наизусть, или уж те, кто не знает ни о ком вовсе - и о ком другие знают ещё меньше.
Такими и были люди, к которым он особенно полюбил залетать вечерами. Они жили в доме, обращённом окнами к берегу, на втором этаже, над книжной лавкой. Дом стоял на тихой улице, каждую весну рассыпая по двору беспорядочные горсти цветов - а весна в этом городке случалась чаще, чем ночные грозы. В больших окнах и широких дверях покачивались вывески с названиями - и книжной лавки, и обувной мастерской, и ещё какие-то всем известные слова, из окон висели платки, в двери постоянно кто-то входил, заставляя звонко хлопать их деревянные ладони. А на балконе второго этажа, меж ставней, едва видных, утонувших в густом плюще - с трудом можно было различить почти стёртую старую вывеску, которой никогда никто не читал.
За вывеской жил человек по имени Даниэль, про которого говорили, что ему нет тридцати лет и что больше ста, что он знает травы, которыми дурманят других и себя. Травы Даниэль и вправду знал, но жалел обрывать, а ещё знал столько языков, что сам не помнил, где кончается один и начинается другой. Умел своими руками сточать сапоги, выдуть стеклянный сосуд любой тонкости на свече и отлить зеркало любой глубины. Когда в его дом приходили люди, он заваривал крепкий чай или отвар из чайника, в котором гремели морские камни, говорил с ними приветливо и никогда не брал денег вперёд.
Его жена была улыбчива и молчалива, она растила цветы на балконе, детей в доме и кошек - во дворе. Впрочем, если что-то вдруг менялось местами, никто не расстраивался, ведь цветы, кошки и дети всегда знают больше, чем сами думают. Она обычно сидела в комнате у окна, где было светлее всего и в открытые ставни залетал ветер, нашивала тонкие платки, плела обереги и расписывала стекло, созданное Даниэлем. По узорам, распускавшимся в её плетеньях, они гадали, кто придёт к ним завтра и чего попросит.
Дом их был звонок, похож на лабиринт, завален книгами, картинами и куклами всех мастей, а также самыми неожиданными предметами (которые могут понадобиться неожиданнее всего), вроде древних канделябров или чучела грифа с механическими часами в груди. А просили у них всегда одного и того же.
Звонил колокольчик над дверью, Даниэль шёл и впускал гостя, иногда поил его из чайника и слушал до первой фразы, сказанной вслух.
- Пожалуйста, - вежливо говорил тогда пришедший. - Мне нужно другое сердце.
Тогда приходила жена Даниэля, ласково улыбалась гостю и садилась рядом, чтобы решить вместе с ними, что за сердце нужно теперь их гостю.
Некоторым казалось, что сердце у них слишком мягкое, другим - слишком быстрое, кому-то - слишком жестокое, кому-то - слишком слабое, а кому-то и просто - слишком.
Когда человек уходил, ему на прощание назначали срок, а потом Даниэль шёл за свои книги, травы и инструменты, его жена - за цветы, низанные бусы и краски. В назначенный срок, на второй раз, человек уходил от них с новым сердцем.
Одним вечером, когда жена Даниэля уже собрала рассыпанные по подоконнику иглы и цветные нитки (она так и не дошила последней картины), а любопытный ветер поскрипывал для неё ставнями, дверь открылась. даниэль приветствовал вошедшего человека и с удивлением увидел на его руках маленькую девочку..
- Помогите моей дочери, - попросил человек сразу же, не отвечая на приветствие. - Ей нужно сердце.
Хозяева переглянулись. Ветер на окне притаился за ставней.
- Вы хотите, чтобы мы дали новое сердце такому маленькому ребёнку? - спросил Даниэль.
- Нет! Я хочу, чтобы вы дали ей хоть какое-нибудь.
Жена Даниэля подошла ближе, перебирая нитки в руках.
- Моя дочь, - рассказал им человек, прижимая к себе девочку. - У неё нет сердца. Чтобы жить, ей нужно хоть какое-нибудь, я знаю, что вы можете сделать такое. Чем мне вам заплатить? Дайте ей сердце.
- Но мы не можем, - покачал головой Даниэль. - Дело в том, что именно сейчас у нас нет ни одного сердца, которое мы могли бы отдать ей. Извините.
- Я заплачу вам сколько угодно! - воскликнул человек. - Что я должен сделать? Помогите ей. Дайте ей сердце.
- Не в плате дело. Поймите, это просто невозможно...
- Дайте ей сердце, - повторял человек. - Помогите.
- Послушайте... - начал Даниэль.
И вдруг раздался мелодичный тонкий звон.
Жена Даниэля молча сняла с двери латунный колокольчик и теперь, перевив его цветными нитками, осторожно покачивала между пальцами.
- Знаете, - задумчиво произнесла она, подняв глаза. - Мне кажется, мы можем что-то сделать. Попробуем?
Даниэль обернулся на гостя. Тот непонимающе смотрел на них и прижимал к себе девочку.
- Ну хорошо, - наконец кивнул Даниэль. - Давай попробуем. Оставьте её у нас до завтра.
- Вы поможете? - с надеждой воскликнул человек.
Даниэль повторил:
- Мы попробуем.
А его жена приняла девочку из рук отца, тепло улыбнулась ей и прижала к груди.
Дверь за человеком закрылась незаметно, в тишине.
- У неё нет сердца, - негромко сказал Даниэль. - Ей нечем заплатить.
- Мы можем сделать ей подарок, - так же тихо ответила ему жена. - Это совсем другое, но один раз можем.
- Для чего?
- А разве тебе будет жаль, если она окажется его достойна?
- А если нет?
- Тогда она не сможет его принять.
- Тогда - не сможем и мы, - произнёс Даниэль совсем тихо.
- Да.
И они замолчали.
На следующий день девочка вернулась домой сама. Все очень обрадовались, потому что она вела себя и выглядела, как все люди, у которых с рождения есть сердце. Смеялась, узнавала родных и благодарила отца. Люди устроили ей праздник и потом стали считать его днём её рождения.
А когда она радовалась чему-то или боялась, во всех случаях, когда у человека начинает сильно стучать сердце, - из её груди можно было услышать чистый, почти как хрустальный, звон. Это звенел колокольчик с двери, который вложил ей в грудь Даниэль. Этот звон можно было услышать почти всегда, но для этого нужно было взять её за руку и прислушаться.
Спустя некоторое время девочка поняла, что ей не нравится жить в городке с родными и друзьями. Стоило кому-то обнять её или прижать к груди, - колокольный звон становился глуше, а потом и вовсе замолкал. Её саму пугала эта тишина, а окружающие не понимали, что с ней делалось, - как будто она пытается что-то найти в себе в эти минуты и не может.
Не прошло и года, как девочка ушла из своего дома, и единственный, кто отправился с ней и мог безнаказанно обнимать её и не отпускать, был любопытный западный ветер. Ведь если сжать колокол в руках, он не сможет звучать.
Отец девочки, ночной гость, после этого снова пришёл в дом на втором этаже над мастерскими. Может быть, думал он, так случилось потому, что он и не подумал сначала заплатить этим людям. Или, может быть, они знают, что делать теперь. Но когда он постучал, ни звука не раздалось в ответ. Ударив сильнее, он легко распахнул верь, которая оказалась очень старой и не очень прочной.
В комнатах было ещё темнее, чем в прошлый раз, и, конечно, никого не было. Не было ни книг, ни часов, ни даже старой мебели. В комнатах скопились огромные клочья пыли, а в открытое настежь окно успели заползти разрастающиеся дикие розы и плющ.
Когда он подошёл к окну и выглянул наружу, он увидел затянутый бурьяном двор.
В самом низу лежали на земле осколки давно упавшей с окна старой вывески.