Воздух осторожно тычется в лёгкие - словно спрашивает, можно ли...
Можно.
Вместе с кислородом в тело вливается волна странного свинцового гула, спотыкаясь на сгибах затёкшего перетянутого тела.
Придётся открыть глаза.
Слабый свет, серовато-охристые стены. Покосившийся деревянный шкаф у одной. Едва заметный запах пыли и какого-то антисептика.
Похоже на недорогую комнату на съём. Скорее всего.
Что-то слишком знакомо.
Я лежу на голом матраце, изогнувшись, как небрежно брошенная тряпичная кукла. Но насколько я знаю, куклам редко завязывают руки за спиной. А тонкая верёвка вгрызается в запястья.
Тело завёрнуто в тонкий длинный халат. Последнее, что помню до того - на мне была другая одежда.
Изогнувшись, без жалости протаскиваю колени между локтей, умудрившись не оторвать себе кистей. Насчёт суставов не уверен, но теперь чуть легче.
Подношу руки к глазам. Крепкая верёвка, лайкровая, ядовито-зеленого цвета. Зубами пробую её на крепость. Увы. Я не удивлён. И не слабо, и не вкусно, и не...
И тут только понимаю.
С моих губ стёрта помада, с лица весь грим - я осторожно касаюсь его пальцами. На пальцах - ни следа лака, ни серебристой тени от колец, закрывавших их больше чем наполовину. Волосы расплетены, кажется, даже расчёсаны. Насквозь просто. Вынуты серьги из мочек ушей.
А поморгав, я понимаю, что не чувствую линз в глазах.
И слабый, вездесущий запах антисептика...
- Здесь твои стекляшки.
Я вздрагиваю и быстро поворачиваюсь на другую сторону.
Но человек не двигается.
Сидит за чистым деревянным столом у другой стены, держит в руках сигарету. Смотрит на меня - туман в глазах, пелена. И дыма не нужно таким глазам.
Единственное, что стоит на краю стола - пустая бутылка и почти полный стакан. На дне бессильно мерцают мои линзы.
- Это водка. - Я не успеваю решить, спрашиваю его или и так понятно. Мне, в общем, видно, что с ними сталось.
- Спирт, - спокойно отвечает человек.
Я вздыхаю. Больше их не надеть. Зато у человека на двух пальцах свежая корочка свернувшейся крови. Цена за то, что он сумел их снять, не разрезав мне глаз.
Хотел бы я знать, как.
- Тебя так волнуют эти игрушки? - спрашивает человек. Его голос звучит почти безразлично, и иногда он моргает, чтобы взмутить начинающую оседать седую завесу в глазах.
- Ты их убил совсем. Так что нет.
Они сделаны из стекла с краями тоньше волоса - если неправильно за них взяться, изранишься или ослепнешь. Но спиртом уже почти растворило яркий мерцающий цвет, и теперь в них нет проку.
Человек безразлично смотрит на меня. Верёвка слегка грызёт содранную кожу на руках.
А потом он говорит мне - всё ещё мимо меня, глухо через свою завесу.
- С каких пор ты говоришь мне - ты?
Я не очень хорошо помню, что было до этого - но последние несколько месяцев я выступал в маленьком почти-театре. Так называл его мой хозяин - почти-театр. Он говорил - реквизит есть, репертуар есть (ах, как мне нравилось помогать ему сочинять маленькие сценарии так, как будто они уже были, а он их просто вспоминает). Актёров только нет - вместо них я.
"Ты чудесный зверёк, - улыбался мне этот человек, когда мы ехали в его машине из магазинчика, а за нами развевались невидимые ленты шафранного аромата. - Парень вообще представляет, что ты такое? Условия, контракты... Да хоть десять условий, мне не жалко! А ты не бойся, я же знаю, зверёк, что ты чудо и как с тобой обращаться. Слушай меня. Ты знаешь, что такое театр?"
Он знал, зачем брал меня с собой. Ди тоже это знал, но он тогда промолчал, отпуская меня прочь.
"Ах, какой лисёнок!" - сказала нам высокая дама в дверях магазинчика. А мой хозяин подмигнул мне и осторожно звякнул подвеской в моём ухе.
Он мне понравился, да и не стали бы меня отдавать человеку, с которым мне будет плохо. Я изображал для них самых разных существ, почти не замечая, - а ему придумывал и показывал вместе с ним всех их и ещё разных. Редкие люди видели, какой я бываю, - а он не просто видел. Ему было важнее то, что я могу. Человек, одержимый идеей театра и неспособный организовать даже себе подобных - не понимают, говорил он мне. Не понимают, что от них нужно. Люди не понимают, куклы не слушаются - а ведь так просто...
И я показывал, как, - а он приходил в восторг, называл меня чудом и выполнял всякие просьбы, умудряясь не забывать условий контракта.
Редкие люди. Может быть, он не сорвался бы ещё годы - это было бы так удобно и понятно...
Я быстро научился понимать его, почти не думая о том, что мы изображаем на этот раз. А когда мы не выступали на мелких сценах и в чужих домах, а просто куда-то ехали или где-то жили - это было одно и то же - я ходил с ним в кольцах, в браслетах и подвесках, замотанный в шёлк, как куклы в старых сундуках и раскрашенный ещё сильнее. Забавно. Иногда люди говорили то же про ручную лисицу. Или горностая. Или ещё что-то...
А он усмехался и поправлял на мне пряди волос прямо у них на глазах.
Линзы разного цвета он сделал мне по моей просьбе тоже - я рассказал, какое нужно стекло и как раскрасить.
Зачем, он не спрашивал. Да и кто бы из них запомнил...
А сейчас другой человек прижимает меня за горло к голому пыльному матрацу неизвестно где. Смотрит в меня своими безумными поседевшими глазами, ломает себе лицо - и ничего не может поделать. Я молчу, пока получается дышать.
Он меня таким и увидел после нашего очередного почти-спектакля. Где-то на площади, мы выступаем там, где захочется хозяину, - пять зданий, два фонтана и наша небольшая сцена. Люди уже расходились, насмотревшись на то, как танцует под флейту хозяина серебристый журавль. А этот - вдруг вынырнул из толпы, словно его несло течением мимо, и случайно он нашёл за что зацепиться.
За меня.
И я весь отразился в нём тогда - кипы шёлковых обёрток, глаза сверкают на солнце цветными контрастными каплями, колокольцы на руках и тёмные штрихи на белой маске-лице...
Наверное, я мало видел безумных.
Я так и не понял до конца, что едва не вырвалось из него через глаза и дёрнувшееся горло. Что-то холоднее страха, горячее злобы, острее жажды. Не знаю. Я мало интересуюсь тем, что чувствуют люди и какими именами это зовут...
Потом на минуту человек исчез в толпе. А что случилось после этого - я не помню...
- Ты, - выдыхает он. Я по-прежнему не понимаю. Наверное, они все сперва сходят с ума, а потом только...
- Что за дрянь?!
Он сам снял с меня одежду, грим, линзы даже вынул, уничтожил. Не хочет смотреть как нужно. Видеть того, что показываю. А я так старался.
Я смотрю ему в глаза, не отрываясь. Помню его, конечно же. Об этом человеке тогда думал Ди, и говорил мне не раз...
Только тогда глаза у него были не седые, а синие, и ему приходилось прятаться за дымом своих сигарет. Теперь вот не нужно.
Я смотрю ему в глаза, и едва разбираю, что там отражается. Бледный, почти безликий я - но секунду ещё подержит меня так, и я уже вижу, как туманом меняются очертания лица, проступает быстро оживающим штрихом алая улыбка, а из глубины глаз вспыхивает на миг...
Человек с размаху бьёт меня по лицу и что-то шипит. Не больно, но перед глазами всё успевает сдёрнуться, как плёнка - а его искажённое лицо тут же возникает рядом.
Не нужно. Жаль.
Убедившись, что моё лицо больше не меняется, он чуть отодвигается от меня, продолжая придерживать за шею.
- Господи, - сухо трещит его голос из ломкого горла. - А я-то уже подумал...
Голос всё-таки ломается тихим треском, а человек отшвыривает меня в сторону - несильно, как ту самую куклу, которым не вяжут руки верёвками. Которых не ловят вообще, пока не принимают за что-то живое и нужное.
Я, наверное, живой. Но верёвка как-то незаметно соскальзывает с моих кистей, а человек, не глядя больше мне в глаза, тяжёлым шагом возвращается за свой стол.
- Галлюцинация чёртова. Вы там все такие были, я помню. На кой хрен ты мне явился.
Вряд ли это вопрос. Но люди такие странные. Я давно не тешу себя иллюзиями - не понимаю их. Слишком часто. Но обещания нужно выполнять.
И я говорю ему:
- Он просил меня... когда мы с тобой встретимся.
И снова что-то дёргается в нём - какая-то жутко натянутая верёвка, какой-то жгучий кусок льда внутри - на мои слова и голос, человек вздрагивает, не отрываясь пялится на меня. И на секунду глаза у него становятся, какие я смутно помню - без завесы, обнажённые, как будто...
- Позаботиться о тебе. Если я сумею.
Человек моргает. Раз, другой.
- Но кажется, у меня не вышло. Жаль.
На самом деле, мне кажется, я слышу тихий треск льда.
Но он опускает голову так низко, что уже не рассмотреть, на что похож этот кусочек безумия в людях. Что-то знакомое. Наверное, он всё-таки не станет моим новым хозяином.
Мне, в общем, нет большой разницы. Я выполнил обещанное?..
- Пошли вы. Все. С вашим... - шепчет он совсем глухо.
Я чувствую запах тяжёлого дыма, пыли и чего-то обеззараживающего. Нет, не помню...
Человек тихо задевает локтем стакан на столе.
Тот легко падает вниз, и в луже на полу остаются мерцать два кусочка тонкого стекла.