Аннотация: Незаконченный черновик. Пишется в подарок, и если аффтору хватит сил закончить, мы выясним, стоит ли.
*
Листья, листья, листья.
Сухие листья хрустят, разлетаются из-под ног. Трудно бежать, но остановиться вообще невозможно. Только земля норовит броситься под ноги, и не знаешь, в какой момент упадёшь.
Не упасть.
Беги, беги, беги...
Стук каблуков дробно отдаётся у меня в костях. Я почти не помню, что это - мои. Почти ничего не помню, кроме одного - нельзя останавливаться.
Беги!..
Темнота, холодный туман, ржавые вспышки фонарей. Вечер, ночь - не помню. Нет времени думать, оглядываться.
Ветер в лицо, холодно.
Я останавливаюсь, замираю - за спиной мелькает что-то. Секунда - меня срывает с места всё равно что порывом ветра. Ворохи сухих листьев мечутся под ногами, сбивают, сквозь них пружинит земля и камень.
Рыжие фонари - больно глазам сквозь туман.
Резкий, панический стук. Сердце. Шаги. Мои?!
Беги!..
Ни секунды - застыть, прислушаться. Не перевести дыхание. Силы на исходе. Хватая ртом воздух, едва не влетаю в мелькнувший в мутной темноте силуэт.
Дерево остаётся за спиной, изгибается по кромке поля зрения уродливой трещиной. А меня несёт дальше, подгоняя в спину, выхлёстывает ветром лицо.
Кажется, это дорога пружинит под моими ногами. Кажется, из-под них вылетают искры, звенят по асфальту, оставляя мерцающий след среди листьев. Но не обернуться, в спину вцепился холодной стальной паутиной страх, не даёт даже бросить взгляда назад.
Беги!..
Беги, пока не поздно, у тебя всё меньше времени, секунды льются из тесной груди, кончается воздух в лёгких. Сбивается торопливый ритм - нет, показалось, тело слушается до последнего, но страшно, что скоро начнёт сводить ноги, как сводит горло уже сейчас.
Рыжий фонарный свет пульсирует в глазах, царапает глаза до слёз.
Листья внизу - я пытаюсь бежать ещё быстрее, не касаться их, не сорваться с дороги. Кажется, если сбиться, если хоть немного замедлить бег, увязнешь в них, затянет и укроет мгновенно, навсегда. Кажется, волосы цепляются за воздух и рвутся, как сухая трава...
Беги же!..
Не останавливайся, не смей, нельзя.
Воздух становится холоднее, тяжёлый и влажный, всё сильнее наполняется туманом. Сначала казалось, лучше так, легче, словно сквозь воду. Но её всё больше, и от холода она стынет мелкой ледяной пылью. Забивается внутрь, царапает лёгкие, рвёт горло.
Не думать об усталости. Ни о чём нельзя думать...
Промах.
Я останавливаюсь меньше чем на секунду - и тут же за спиной снова свистит воздух. Отшатываюсь в полумрак - туман не отпускает далеко, заставляет снова мчаться вперёд - ну же...
Почти грудью налетаю на древесный ствол, гудят кости, сжимаются пальцы - не чувствую под ладонями ничего, кроме дикого холода. Дышать больно, словно ржавый туман пробрался уже внутрь, железный привкус у его влаги. Кажется...
Беги!..
Срывает ветром, без всякого ветра срывает, мир наклонен в одну сторону и невозможно свернуть прочь, нет лишнего мига. Я бегу, уже спотыкаясь, звон моих каблуков всё глуше, и что-то хлещет по воздуху сзади, свистит в унисон дыхания.
Ловушка?!
Не успеть, не успеть... Я шарахаюсь в сторону, как зверь, пытаясь сбить след, изменить направление, но подгибающиеся ноги несут уже просто вперёд, почти ломаются суставы. Из-за спины - проносится что-то у самого затылка, и всё ближе, почти касается...
Рванувшись прочь, куда-то вправо, спотыкаюсь обо что-то невидимое - и тело сносит под ломаным углом, вздыбленная земля бьёт всей массой в висок. Ржавчина вспахивает алым - а терпкие сухие листья с готовностью принимают, впиваются в руки, в шею...
Разодрав горло насквозь, я так и не слышу своего крика.
*
Звон стекла.
Медленно, тонкой нитью нащупываю собственное дыхание. Пунктиром, хрупким, как эскиз.
Постепенно оно вырисовывается чётче, начинает пульсировать внутри. Теперь уже можно так же медленно вдохнуть - полной грудью. Получается, уже не больно...
И я наконец слышу тишину.
Здесь всегда так тихо, если закрыты хотя бы одни двери.
Осторожно шевельнувшись, я снимаю руку с подлокотника кресла - правая вцепилась в него так крепко, что мраморно побелели суставы, и кисть сводит холодом. Это пройдёт. Не чувствую, но хотя бы вижу, как сжимаются и разжимаются пальцы. Уже хорошо. Точно пройдёт.
Левая рука закреплена жёсткими ремнями - спасибо людям, придумавшим такие удобные медицинские кресла... Вокруг запястья обвился тонкий серебристо-зелёный стебелёк - его тоже пока не чувствую, но даже невооружённым глазом видно, что уже пытается распустить нитяные хрупкие побеги в стороны, плотнее впиться в кожу. Нежный, изящный...
Почти против воли любуюсь тем, как он чуть мерцает, отражая неоновый свет ламп, и словно дышит вместе со мной. А нужно бы выдёргивать - он успел прорасти неглубоко, но уже старается проникнуть как можно дальше по сосудам, закрепить тончайшие корешки. Прости, чудо моё, так нужно.
Отточенным ногтем надрезаю этот ломкий браслет - тут не годятся инструменты, от прикосновения стали он впрыснул бы в мою кровь порцию несозревших спор. В прошлый раз мне не удалось проверить, чем это кончается. Но зато я выжил.
Аккуратно и быстро, чтобы не порвать, вытягиваю из запястья бледные стебли. Морщусь - кажется, что болезненный всхлип ощущается телом. Больно тебе или нет, не чувствовать больше не получается.
Заткнуть рану на запястье тампоном, лежащим наготове на столике - она быстро затянется. Растение я топлю в резервуаре с раствором тут же - нечего оставлять на потом такое, и нечего заставлять его сохнуть на протяжении часов... Они очень живучие, но на лабораторном полу им это не помогает. Чем кончается такое, мне даже проверять не нужно.
Звенела, как оказывается, какая-то склянка на ближнем столе. Скорее всего, это из-за звука. Я обычно не слышу своего голоса в это время, но однажды я очнулся в помещении, заваленном осколками, а позже мне рассказали, что если бы человеческое горло умело издавать такой звук, приняли бы за крики моих подопытных.
Чушь какая. Откуда у меня подопытные...
Меня слегка шатает, но я быстро привыкаю - ощущение собственного тела в пространстве возвращается слегка неровным сердцебиением, пульсом, запоздало стучащим в кончики пальцев, иглами где-то внутри. Голова кружится в знакомом ритме - меня хватит даже на то, чтобы собрать осколки со стола и пола. Но чуть позже.
Придерживая тампон на сгибе руки и зябко кутаясь в халат, я спокойно подхожу к окну - неоновые блики скользят по глазам, не задевая зрачков, - и устраиваясь на краю подоконника, прижавшись виском к стеклу. Холодно.
Но это всё-таки заставляет не уплыть в полудрёму - первые минуты, а иногда и часы, тело всё равно не воспримет стимуляторов. Да и не так уж необходимо. Иногда - да, обходимся...
Это серебристо-пепельное небо за окном. Ноябрьские сумерки гонят по нему волны тревожной ряби, облака торопятся прочь - и продолжают рябить небо сплошным потоком, обещая то ли дождь, то ли снег, то ли что сумерки уже не кончатся до самой зимы.
Небо немного устало смотрит мне в глаза и делает вид, что всё так и должно быть.
Почти нашёл, одними губами шепчу я туда.
Всякий раз в последние секунды мне кажется, что...
Да, привычно соглашается небо.
Почти.
*
Эльза.
Ставит передо мной на стол чашку с зелёным чаем, густым и горьким. Я какое-то время смотрю на неё, потом всё-таки протягиваю руки - не сразу вспоминаю, как за неё браться. Фарфор матовый, тёплый, осторожно смыкаю вокруг чашки ладони. Жду несколько секунд - пальцы начинает покалывать, сильнее.
Горячо.
Чай зеленеет болотистым янтарным маревом, горячий пар касается моего лица.
- Спасибо.
Она кивает, садится рядом за стол. Так же осторожно, как я - фарфоровые лепестки чашки, она кончиками пальцев поправляет съезжающий с моего плеча халат. Кожи не касается - знает, что не люблю, особенно когда... так.
- Не за что. Ты себя изматываешь, так хотя бы сделаем вид, что способен прийти в норму.
Пожалуй, я правда ей благодарен.
У Эльзы красивые руки - можно любоваться, если получается быстро сфокусировать зрение. У меня последнее время получается не всегда, но всё же. У неё суховатые жёсткие пальцы, тонкие и музыкальные, но с крупными суставами и чёткими костями. С тонкой смугловатой кожей, как хрупкая бумага. Аккуратно остриженные ногти, напоминают ломкие хрупкие коготки или крылья стрекозы. Если бы у стрекоз были такие же матовые фарфоровые крылья, как моя чашка.
Я не люблю Эльзу, но за её руки я бы убил.
- Ты уже в состоянии говорить о делах? - интересуется она.
Будто по мне не видно.
- Ты похож на свои дерева, - Эльза качает головой, - те, которые посохли тогда. Так что кто тебя знает...
Те дерева были кустами, и чтобы извлечь из них сок, мне пришлось их засушить. Испаряется быстро и дурманит голову - да, они все одного рода, и каждый раз приходится напоминать себе, что мёртвые они - всё ещё живые. Впрочем, я не знаю таких понятий для растений, потому что они и сами не знают...
Это было больше недели назад.
- Это - не считается. Я тебя слушаю, конечно.
- Вот и хорошо.
Её рука ложатся на кобуру пистолета на поясе. Пальцы, похожие на фарфоровых стрекоз и тростниковые ветви, чуть стискивают ствол. Она не волнуется, просто ей нравится касаться его - и это знаю. Она не стала бы волноваться и комкать в руках металла, даже если бы клялась мне в вечной верности.
Забавно было бы представить. Если бы это была не Эльза.
- Мы здесь уже почти месяц, - произносит она почти без выражения. - Но ты так и не ответил, чем занимаешься.
- Я думал, тебе нет разницы.
- Фридриху есть. Имей в виду, он хочет поговорить с тобой сам. Мне не нравится его 'говорить'. Понимаешь?
- Я так и знал.
Чашка осторожно никнет хрупкими краями к моим губам.
Зелёный чай и по вкусу похож на янтарь. Кафельный пол под ногами, ровные серые стены, чистый широкий стол из какого-то пластика. Здесь почти не чувствуется запаха из лабораторий, неоновые лампы за спиной почти не гудят. Но другого запаха и звука тут почти и не бывает.
Ключевое слово - почти.
Мне хочется закрыть глаза и раствориться в тёплом янтаре и засушенном там аромате травы.
Но я отодвигаю чашку и смотрю на Эльзу.
- Ему это так важно, что ты непременно должна ему рассказать?
- Это мне важно, чтобы ты рассказал мне - я смогу объяснить ему, а тебе не придётся выдерживать, как он будет лупить тебя о стены. Для профилактики, знаешь ли. Или что ему ещё в голову придёт.
- Ты зря беспокоишься.
Она улыбается мне едва заметно и невесело. Губы у неё тоже чувственные и слегка обветренные. А ещё она гораздо старше меня. Но это не тема для разговора вслух. Тем более здесь и теперь. Мне нет до неё дела, и предполагается, что ей - нет до меня.
У нас всех тут небольшая война, если кто-то не в курсе.
Передышка.
- Я не беспокоюсь. Я просто знаю, что Фридрих сочтёт это нормальным - приложить пару раз собеседника, которые не захочет говорить о важном. Для него - важно.
- Почему?
- Он считает, что те, кто нас сейчас ищет, могут идти и за тобой тоже.
Эльза замолкает и хмуро теребит пистолет, снова выпутавшийся из кобуры. Конечно, да. Они с Фридрихом - отказники, дикари. Так рассказали. Спецотдел, опергруппа, задание не выполнено, информация утеряна, ликвидировать, что значит ушли, как не хотят, кто посмел. Я не разбираюсь в тонкостях ювелирных профессий. Я связался с ними уже после.
- А ты так не считаешь.
- Если ты не расскажешь мне что-то, что меня переубедит.
Но это нереально, говорит она одними глазами, чуть прищурившись.
Может быть.
Эльза смотрит на то, как я подношу к губам чашку, потом чуть наклоняется вперёд. У меня едва заметно кружится голова. Это нормально, побочный эффект иногда держится долго. Не мешает жить. Но иногда мешает понимать, чего от меня хотят...
Я постукиваю ногтями по краю чашки. Здесь нет, хвала небу, их ужасных механических часов.
Звук уже даже не дробится о мой череп и не пытается разлиться мутной волной вокруг меня. Надолго ли, теперь нельзя судить.
- В моей работе нет секретного, я говорил. Но рассказать я могу только тебе, наверное. Понимаешь, почему?
Она опускает на стол свои красивые руки и внимательно сморит вперёд. На меня, может быть. Мне не хочется уточнять.
- Фридрих тебе не поверит, - медленно кивает. В унисон со мной.
Я мягко ставлю чашку на край стола и всё-таки поднимаю глаза на Эльзу. Янтарь играет теплом на кончиках моих ледяных пальцев. Рассказывает мне о том, что я жив и что я - здесь. Шепчет мне - продолжай.
- Ты когда-нибудь думала о том, умеют ли цветы видеть сны?
*
Нормальные сны у меня тоже бывают - недостаточно часто, чтобы свести с ума, но и успокоиться и уйти в работу с головой, на износ, они мне не дают.
Потому что прежде чем называть их нормальными, я удостоверился в том, что других мне не осталось.
Нормальные... Просто сны.
...Темнота здесь не похожа на темноту. Сначала кажется, что в ней вязнут руки, что она густыми чернилами облепляет тело, закатывается в глаза, как слёзы, запущенные негативом. Потом понимаешь, что это она в тебе вязнет, пытается отдёрнуться, уйти от прикосновения, и этим почти рвёт на части.
Бежать?
Там нет такого понятия.
Вода там не похожа на воду. Ещё более жёсткая, застоялая, тяжелее камней. Непривычно - когда-то давно, я ведь не мог забыть, - вода была чем-то родным, живым, сливалась с телом и духом, принимала как часть целого, в которой не страшно раствориться...
Здесь не так.
Она кажется живой. Она пахнет пылью и металлом, и всё-таки изо всех сил кажется, и когда погрузился туда целиком, онемевшими руками слабо держась за горло...
У воды есть голос.
Не удивляйся, всё как и должно быть, ты просто забыл...
...И вдруг оказывается, что ты бредёшь по полузасохшему болоту, вода и темнота переплавляются друг в друга под твоими ногами, и с каждым шагом они наслаиваются всё плотнее, не замечаешь, как падаешь в эту трясину. Ещё не думая, не желая понимать, пытаешься прорасти её, сухими безжизненными корнями продраться сквозь паутину.
И укрывает ими, и смотришь не открывая глаз туда, где должно быть небо, или лес, или хоть что-то...
...Но с какой-то знакомой тревогой ощущаешь только, как дрожит волокнистая почва, пропитавшая тебя и не дающая двинуться.
...Шаги здесь не похожи на шаги. Их вообще нет - но всё-таки чувствуешь каждый из них, как идут - рядами, толпою, шеренгой или один за одним, - странные серые твари в длинных волосяных одеждах.
Без лиц.
Идут, каждый раз неумолимо, по трясине, в которой ты лежишь лицом вверх. Плети, корни, паутина, вода, ты сам, всё сращено серым инеем, всё склеено коркой неподвижности.
Идут, хрипло втягивая воздух, безликие, и ты делаешь всё возможное, чтобы не то что отвернуться - хотя бы закрыть глаза, не смотреть хотя бы сквозь прозрачно-серую темень.
Посмотришь в них - и начинают проступать контуры, и жадно загорается что-то за плёнкой глазниц, и серый клок волос останавливается, хочет приблизиться к тебе, только бы ты смотрел дальше, пьёт твой взгляд, и поздно не думать...
И поздно.
И одно из этих отродий пустоты останавливается, водянисто передёргивается. Ты уже не помнишь об осторожности, пока оно медленно, вслепую ковыляет к тебе. И ты бьёшься внутри своего полурастворившегося тела, пытаясь хоть каплю двинуться, чтобы проснуться, выдохнуть ползвука из онемевшего горла.
Пока тварь подползает ещё ближе.
Потому что из серых водяных клочьев на тебя слепо смотрит моё лицо.
...Мои глаза распахиваются. Через сдавленное сном горло спустя долгие-долгие секунды просачивается ниточка кислорода.
Диван под моей спиной чуть продавлен.
Смежная комната отдыха.
Две глухих стены до моей лаборатории.
Бетонное перекрытие в пол-этажа до нижних помещений, где Эльза в тысячный раз проверяет арсенал.
Мягкие кресла через стол от меня - тоже продавлены. Стол низкий, с пепельницами. Я чувствую холодновато-горький запах, которого не было, когда я пришёл.
Я даже приподнимаю голову до того, как взгляд окончательно сфокусируется.
- С этой косметичкой в кармане, - негромко комментирует Фридрих из кресла, - ты напоминаешь мне мою сестру в школе.
Есть. В голове не слышно пресловутого щелчка, но я понимаю, что это за запах. Это не табак.
Фридрих смотрит на меня тёмными от размытых широких зрачков глазами. Из-под полы моей одежды виден свёрнутый набор скальпелей, катетеров и ампул.
Полупрозрачная рукотворная упаковка, открывается меньше, чем одним движением.
Косметичка.
Я поднимаю глаза на него, смотрю прямо в лицо. Облизнув губы, совсем тихо произношу:
- Я не знал, что у тебя есть сестра.
Его взгляд чуть расплывается. Но держит меня спокойно и взяко.
- Была. Её звали...
*
(Фридрих - фоновая тема)
Мою сестру звали Пола.
У вас вроде бы есть похожие имена. Полин... Полина?.. Но она - нет, она была именно Пола, и за всю жизнь к ней не приклеилось ни одно прозвище, ни одна ласкательная кличка, даже за глаза. Всегда - Пола.
Ты не представляешь, как ей шло это имя. Короткое, глубокое, чуть резковатое...
Её часто считали сумасшедшей. Лесбиянкой. Феминисткой. Но она, как и я, просто была воспитана иначе, чем большинство говоривших. Сильной, упрямой, глядящей внутрь, готовой любого человека
убить сразу или умереть за него - за одно лишь то, что разглядела там, внутри.
Впрочем, иногда я думаю, она такой была изначально, по сути, и таким пыталась воспитать меня.
У нас была разница в возрасте в девять лет.
Я не столько искренне её любил, сколько восхищался. Вернее, в отношении к Поле нельзя было отделить любовь от восхищения. Если вы любили её - вы не могли не понимать, что это за человек, а если понимали - не могли не восхищаться. Всё просто.
Нет, она ничего не делала специально.
Она была красива - сдержанно и грубовато, лаконично и законченно. У неё были шикарные волосы до локтей чуть темнее моих - и она носила их либо хвостом, либо и вовсе косой. У неё было бледное узкое лицо с аккуратными крупными чертами - всегда на грани отрешенности и уверенного, делового интереса. Я ни разу не видел на нём косметики - некоторые не верили, что её правда нет. Когда она хмурилась или улыбалась, это не сразу замечали - а когда замечали, морщили лоб или невольно раздвигали губы в улыбке сами, потому что чувствовали, что эта женщина никогда не будет смеяться или вздыхать просто так.
У неё было стройное сильное тело, плечи чуть шире нормы, резковатая походка и длинные твёрдые пальцы. Будто из мрамора.
И да, конечно - узкая, но строгая одежда, неяркая, однотонная. Чёрная. Зелёная, как мох в глубине леса. Синяя, как сумерки. Красная... да иди ты к чертям со своей кровью. На ней даже красная юбка до полу казалась холодной, хотя некоторых умела жечь так, что...
Оборки и украшения Пола презирала.
Рисунок на одежде... Знаешь, однажды в каком-то магазинчике она объявила нам, что ей нравится рисунок на шёлковом платье, - там был пожар, который мы потом приписали кисти то ли Ван Гога, то ли Моне... один чёрт. Мать, обрадованная такой редкостью, кинулась покупать платье, не слушая возмущённых воплей дочери, которая бы в жизни такого не надела. Ей всего лишь понравился рисунок...
К вечеру платье было распорото на части, а прекрасный пожар красовался на стене комнаты в виде панно.
А наутро это увидели родители.
Она прекрасно понимала, на что идёт. Ей тогда было тринадцать.
В этой самой комнате Пола просидела, зубря уроки, две недели. Не выходя вообще, примерно наказанная. Но меня в той истории в восторг привело даже не это, - а то, что пожар со стены так и не сняли.
С одеждой - да, весело, как и с любыми проявлениями свободы. Меру в размахе этой самой свободы она отлично знала. А мера в попытках отстоять своё там, где она это чувствовала, была ей
ни к чему.
Ещё поучительного хочешь?
Когда мы чуть подросли, нас отправили на каникулы к тётке, в пригород Берлина. У той в привычках было устраивать иногда что-то вроде светских вечеров для друзей. Этакий псевдо-банкет для своих - платья-фраки, пунш, бридж... Понятия не имею, где она этого набралась. Тётке хотелось для всех как лучше - и в грязь лицом не ударить, и похвастаться перед гостями умными-красивыми племянниками, и мы чтобы развлеклись как взрослые... Пола была достаточно взрослой, чтобы ей в спальне вручили узкое платье, состоявшее из рюшей и даже кое-где украшенное жемчугом.
А ещё она была достаточно... Пола, чтобы честно сказать, что такого не носит, не умеет и не любит, спасибо, но она может выйти к гостям вот в этой своей юбке. Тётка покачала головой.
'Мы ждём. Идти нужно обязательно, потому что я уже обещала гостям', - улыбнулась она.
'Тогда мне придётся идти голой', - улыбнулась в ответ моя сестра. Без злорадства или иронии, искренне, вежливо улыбнулась. Тётка взяла меня за руку и повела вниз, к гостям. А через несколько минут к нам присоединилась и моя прекрасная сестра.
К слову, юбку она всё-таки надела. Ту самую, красную и длиной до полу.
Босая, с прямой спиной и гордо сияющими глазами - более аристократичной осанки и походки я до этого не видел.
Обнажённую женскую грудь я тоже увидел впервые.
Это потом были разборки с тёткой и скандал дома. Это потом я узнал, что чуть позже один из гостей всё-таки получил по морде, когда решил, что туда - можно. Это потом я задумался, как так получалось, что за все свои дикости она даже если и получала от родителей и других стражей порядка - то потом умудрялась достаточно конструктивно научить их не создавать ей поводов...
Вот это всё - Пола.
Надо ли говорить, что любви к оружию - не к насилию, не к эффектам этим, а именно к оружию и именно любви, понимаешь разницу? - меня научила именно она.