Аннотация: Как и обещал выкладываю вариант бытвы при высаке от Егора. Если при обсуждении его удастся укомпоновать в литературное (т.е. не совсем точное))), описание боя, пойцдет как приложение к главе.
Пасмурным майским деньком 1904 года войсковой старшина Прибытков и поручик Всеволод Славкин лежали на покатом прохладном склоне горы более чем в двух верстах от берега бухты Ентоа. Оба смотрели в бинокли. Войскового старшину интересовали два десятка японских солдат, упрямо бредущих по колено в воде уже у самого берега. Славкин, в цейсовский шестнадцатикратный бинокль, выигранный месяц назад у франтоватого мичмана с "Дианы", возомнившего себя непревзойденным стрелком из "нагана", наблюдал за суетой на японских судах верстах, на глаз, в четырех от берега: косоглазые, на его сухопутный взгляд, довольно сноровисто спускали шлюпки, швартовали их к одному из двух судов и рассаживали на них людей. Десятка два шлюпок с десантом уже покачивались на волнах, но гребцы на них пока явно отдыхали. Три небольших военных корабля - насколько разбирался Славкин, канонерские лодки, отделившись от основной группы, медленно приближались к берегу.
Славкин невольно вспомнил мичмана - почти наверняка тот участвовал в бою, свидетелями которого стали минувшей ночью Славкин и Прибытков. С безопасного расстояния сражение смотрелось красиво, но гулкие выстрелы корабельных орудий, взрывы, бьющие по ушам даже здесь, на берегу, столбы пламени при удачных попаданиях и, наконец, гигантский взрыв на полнеба, от которого в страхе попятилась под Славкиным привычная к стрельбе Стрелка - Всеволоду хотелось верить, что взорвался артпогреб какого-нибудь крупного японского корабля, а то и (что было бы, пожалуй, чересчур хорошо чтобы быть правдой) транспорт с боеприпасом для японского десанта - наводили на размышления о том, что участникам боя, а уж тем более японским пехотинцам на транспортах, приходилось несладко.
Войсковой старшина не поскупился - послал в Порт-Артур с вестью о готовящейся высадке младшего урядника аж с пятью казаками: на дорогах пошаливали хунгузы. Остальные замаскировались в редком лесу верстах в двух от берега, перекрыв небольшими засадами тропинки, ведущие от береговой линии к позиции двух трехдюймовок Славкина. Две сотни остались в резерве - по совету Славкина, Прибытков рассредоточил их на случай корабельного огня: Славкина Прибытков уважал. Пусть боем поручик крещен еще не был, но и на маневрах, и в повседневной жизни, показал себя офицером вдумчивым и многообещающим.
То, что японцы, вероятно, скоро будут высаживаться в Ентоа, офицеры поняли вчера вечером, когда казачий разъезд поймал неподалеку от бухты подозрительного китайца. Вытряхнув его мешок, обнаружили карту, сигнальный [фальшвеер] [БЫЛИ?], часы-луковицу и довольно крупную сумму денег аж в трех валютах. "Китаец" играл в молчанку, допросить с пристрастием - как, чего уж там, бывало, спрашивали звероватых хунгузов, - Прибытков не разрешил, сочтя все же лазутчика военнопленным, но сложить два и два: японские корабли, маячившие в отдалении, и одно из наиболее удобных мест высадки - труда не составило.
Войсковой старшина, с утра занятый устройством дозоров и засад, все же с удовольствием отметил, как Славкин чуть свет самолично вскарабкался на скользкую то ли от ночного дождя, то ли от утренней росы, облюбованную им для наблюдательного пункта гору - убедиться, что бухта с клубящимся в ней туманом была видна с нее почти вся, определил на обратном скате горы, у подножия, место для обоих орудий, не поленился, сходил, ступая только по камням, ближе к берегу посмотреть, не сильно ли гора бросается в глаза, глянул на ездовых и лошадей, расставил цепочку из запасных номеров посообразительнее для передачи команд с наблюдательного пункта.
- Полно нам, Кондрат Андреич, как во времена покорения Крыма воевать. Орудия к стрельбе с закрытых позиций вполне пригодны, фейерверкеров и бомбардиров я кое-чему обучил, - возбужденно блестя глазами, объяснял он Прибыткову, - Опыта практического, конечно, у моих орлов маловато, да и образование бы не помешало - бомбардир с образованием, особенно с техническим, по нынешним временам просто клад какой-то, ну да Бог не выдаст - свинья не съест. Дадим господам японцам урок современного боя.
Прибытков был не против. Длинные дула орудий японских крейсеров - или черт его там разберет кого - внушали уважение. Войсковой старшина поставил дополнительные засады на подходах к наблюдательному пункту - да сам на нем и остался. Уж больно хорошее место поручик нашел.
Японцы, все утро потратившие на то, чтобы погасить пожары, разобраться с последствиями ночного боя - людей с полузатонувшего судна сняли с рассветом, а последний пожар был окончательно погашен лишь в десятом часу утра - и на маневрирование у берега, наконец придвинулись, видимо, так близко, как только могли, и отправили разведку.
- Спешат косоглазые, - размышлял Прибытков, глядя, как японские охотники выходят на берег и переводя на секунду взгляд на шлюпки, - Вот уж не терпится им остальных-то на берег послать. Ну-с, теперь только ждать - как далеко охотнички берег шерстить будут.
Они уже договорились со Славкиным, что если все же будут обнаружены японской разведкой, Славкин попробует достать японцев выстрелами с нынешней позиции - двадцатичетырехсекундные трубки позволяли стрелять на шесть верст. Если же окажется далековато (Славкин, на взгляд повидавшего всякое Прибыткова, чересчур самонадеянно оценивал свои способности по определению расстояния до противника на море), Славкин, с прикрытием из наиболее отчаянной полусотни казаков, выскочит как можно ближе к морю и накроет японские шлюпки и людей на палубе оттуда. Однако этого не хотелось: оба офицера прекрасно понимали и то, что японские корабли способны ответить ужасающим артиллерийским огнем, и что десант, вынужденный почти версту брести по колено в воде - ближе, судя по шлюпкам охотников, осадка японским шлюпкам при нынешней воде подойти не позволяла, - был бы идеальной целью для двухсот шестидесяти пулек, лежащих, как злые пчелки в улье, в каждом шрапнельном снаряде. Других, кстати, просто не было: господа генералы намеревались решать все задачи будущей войны шрапнелью, шрапнелью и только шрапнелью, в крайнем случае - шрапнелью, поставленной на удар. Молодой Славкин, под влиянием авторитетов разделявший эту идею, сейчас, глядя на японские транспортники, вдруг в первый раз в ней засомневался.
Дорога до берега была проверена еще прошлой ночью, когда Прибытков, Славкин и еще несколько казаков неосмотрительно, как сейчас понимали оба, выскочили на берег посмотреть ночной бой. Последние семьдесят - восемьдесят саженей до моря из-за камней пути артиллерийским упряжкам не было, и, случись такая надобность, на открытую позицию орудия поставить можно было только на руках, но открытой позиции Славкин, ввиду японских военных кораблей, основательно опасался, потому и расстроился не сильно.
Сильно смущала гора Дайсан, господствовавшая над местностью, но настолько очевидная с моря, что Прибытков и Славкин, посовещавшись, не решились выдвинуться на нее.
* * *
Солдаты, поеживаясь, медленно брели к скалистому берегу. Несмотря на май, море обжигало холодом и настроение у большинства было препаршивейшее. Неунывающий юный итто-хей Судзуки пытался, впрочем, плеснуть соленой водичкой на своего приятеля, но командир отряда сохо Оми пресек ребячества одним коротким рыком.
Ночь была ужасной - русские, казалось, стреляли отовсюду, Императорский флот отчаянно отвечал. Единственный снаряд - шестидюймовый японский фугас, о чем, впрочем, никто из солдат не догадывался, - попавший в их судно, проделал трехметровую дыру в борту. Полк потерял восемнадцать нижних чинов только убитыми, счет раненых - в основном даже не осколками, а кусками обшивки, щепой - превысил полсотни. Никто не сомкнул глаз.
Утром солдаты увидели, что у борта судна качается какой-то ялик с морским флагом, а чуть позже командир полка вызвал старейшего и самого опытного в полку сохо Оми и сообщил, что полку самим генералом Оку была оказана высокая честь отрядить на берег разведывательную группу для обнаружения русских, возможно, притаившихся в прибрежных скалах. Полковник не стал объяснять, что честь была оказана, вероятно, не столько из-за репутации полка (хотя она была высокой - полк изрядно и успешно повоевал на материке), сколько из-за целого ряда других факторов, включая то, что судно, на котором находился его штаб и первый батальон, по диспозиции оказалось и ближайшим к кораблю, на котором обосновался Оку, и одним из ближайших к берегу, но, главное, из-за потопления в ночном бою "Нихон-мару", что сразу же внесло кавардак в прекрасные наступательные планы японцев: "Нихон-мару" был одним из двух вспомогательных крейсеров, перевозивших морской десантный отряд, сформированный для овладения плацдармом в Бицзыво из 26 офицеров и 1016 нижних чинов и прошедший специальную двухмесячную подготовку в Сасебо. Теперь, после потери более 30% личного состава и большей части офицеров, включая тяжело раненного командира отряда капитана первого ранга Номото, отряд в значительной степени утратил боеспособность и адмирал Хасоя, которому вовсе не улыбалось принимать на себя ответственность за возможный провал, предложил заменить в первой волне десантников "достойными и храбрыми" солдатами генерала Оку, а десантников, сохранивших свой "причалостроительный" потенциал, пустить второй очередью. К его удивлению, генерал согласился без особых колебаний, лишь слегка поменяв, в связи с отсутствием сигнала с берега, план высадки.
Как результат, сохо Оми было предложено возглавить разведгруппу, с правом самостоятельного выбора достойных войти в ее состав.
Оми, бывший самурай, бывший ронин, ветеран войн в Корее и Китае, имевший репутацию осторожного, безжалостного к врагам и внимательного к подчиненным офицера, с достоинством принял бремя чести и ответственности - первым ступить на берег и, что было бы еще более почетно, возможно, стать первым, погибшим за Императора на вражеской земле.
Спустя сорок пять минут двадцать солдат - половина из взвода Оми, половина из других взводов той же роты - уже грузились на шлюпку. Еще полутора часами позднее, когда от шестерых гребцов, выгребавших против отлива, уже валил пар, днище шлюпки заскребло дно и солдаты с тихим уханьем попрыгали в холодную воду, глубина которой оказалась для низкорослых японцев почти, скажем так, до бедра.
До берега, казалось, было рукой подать, но дно было покрыто крупными камнями и илом. В итоге, "рукой подать" превратилось, пожалуй, не менее чем в километр, который шли, несмотря на все понукания Оми, ровно сорок минут. Несколько раз солдаты оскальзывались и падали в воду, стараясь при этом оставить над водой хотя бы свои "арисаки" - Оми, едва посмотрев на дно, приказал держать винтовки в руках. К счастью, до самого берега обошлось без вывихнутых ног.
Первым выйдя на каменистый берег, Оми на секунду остановился и даже прикрыл глаза, запечатлевая важный момент своей жизни. Немедленно затем, Оми приказал большинству солдат рассыпаться среди камней, а троим лезть на ближайшую подходящую для осмотра окрестностей гору - разумеется, ею оказался Дайсан. Оми даже отдал одному из этих солдат свой шестикратный немецкий бинокль - как раз Судзуки, сообразительному и обладавшему необыкновенно острым зрением, к которому Оми тайно благоволил - явно выделяя солдата разве что дополнительными придирками. Берег был пустынным и тихим - не считая шороха набегавших волн и крика сотен чаек, кружившихся над головами солдат.
Тихо, слишком тихо, думал Оми. Не слишком образованный, но обладающий крепким, пусть и слегка тяжеловесным, природным умом, сохо не очень-то верил газетам, представлявшим русских неуклюжими волосатыми тупицами - да и после событий на морях, показавших, что русские - по крайней мере, некоторые из них - умеют воевать, самым желтым газетам пришлось слегка сбавить тон и теперь упирать скорее на кровожадность и коварность врага.
Прикрыл бы он, Оми, очевидное место высадки? Ответ был несомненен. Значит, пока не доказано обратного, для Оми русские - здесь. Тем не менее, командир дал сохо всего четыре часа на разведку: генерал Оку хотел иметь достаточно светлого времени для высадки. Почти три часа, увы, уже истекли.
Вскоре нашелся удобный проход - первые метров двести он нуждался в чистке от камней, но далее по нему, пусть и с некоторым трудом, могли проехать даже повозки и орудийные расчеты. Оми послал хейхо и пятерых солдат проверить проход хотя бы на пару километров вперед, а оставшимся приказал осмотреть местность поблизости от бухты. Оми вдруг показалось, что его изучает чей-то внимательный и совсем не доброжелательный взгляд - ощущение был таким сильным, что зачесался лоб и кончик носа.
Спустя час вернувшийся хейхо доложил, что проход по видимости выводит на равнину и соединяется с дорогой. На каменистой земле хейхо в нескольких местах обнаружил следы подкованных копыт, указывавшие, что десяток всадников выезжал на берег моря - и уехал назад, бросив или потеряв по дороге догоревший самодельный факел, но и факел, и, главное, размытость следов и вода в них после ночного дождя говорили о том, что было это не позднее чем в середине прошедшей ночи. Вероятно, конный разъезд, услышавший шум ночного боя, предположил хейхо. Вероятно, согласился Оми, ни капельки в этом не убежденный. Увы, ни солдаты, лазившие среди скал, ни Судзуки, каких-либо иных следов противника не обнаружили. Сохо так никогда и не узнал, что двадцать минут назад ему почти удалось найти русских - четверо его солдат прошли в пяти метрах от того места, где затаился в зарослях шаломайника приказной Горбатенко с тремя казаками - приказной со свистом втянул воздух только тогда, когда японцы, перебросившись короткими фразами, пошли в обратном направлении и шорох их шагов затих вдали - до этого он не дышал и даже старался прямо не смотреть на японцев, зная на собственном опыте, что опытный хунгуз может почувствовать пристальный взгляд. Собственно, от Горбатенко до позиций русских орудий оставалось каких-то триста шагов - и если бы японцы не повернули, казаки имели приказ их остановить.
Ровно через четыре часа после того, как Оми получил задачу на разведку, он дал сигнал о том, что присутствие противника обнаружено, но берег в целом чист. Затем, оставив хейхо и одного солдата на берегу, а Судзуки с еще двумя солдатами и биноклем на Дайсане, он выдвинул основную часть группы метров на пятьсот от берега и, как мог, прикрыл место высадки - Оми понимал, что противник вполне может его обойти, поэтому, помимо группы Судзуки, двое солдат были посланы на холмы в противоположную сторону. На душе у сохо было тяжело - он никак не мог забыть ощущение внимательного, царапающего взгляда на своем лице и чувствовал, что, сделав все в соответствии с приказом, он тем не менее совершил смертельную ошибку.
* * *
- Всё, фигуры расставлены, - выдохнул Славкин, увидев, как вслед за двумя ракетами зеленого дыма и одной - красного, японские шлюпки начали движение к берегу. Прибытков наконец перестал жевать роскошный желтовато-седой ус. Час назад он был готов поклясться, что японский офицер, командовавший охотниками, почувствовал его взгляд - тот вдруг резко повернул голову и уставился ровно в ту сторону, где был войсковой старшина. Прибытков даже опустил свой бинокль и одновременно цапнул и пригнул вниз Славкина - рука у войскового старшины была железной. Узнав в чем дело, Славкин только нервно хмыкнул - небо с утра было почти постоянно затянуто тучами, оптика не бликовала, а до японца было около двух тысяч шагов. Тем не менее, суеверный Прибытков остался при мнении, что он был прав.
Потом потянулось ожидание - японцы двинулись по проходу, где, вполне возможно, оставались их ночные следы, - и, вероятно, какое-то их количество было послано в стороны и на горы. Спустя некоторое время Славкин, по просьбе Прибыткова также начавший наблюдать окрестности, и в самом деле заметил на Дайсане троих людей - один из них, как разглядел Славкин, держал в руках бинокль.
Славкин и Прибытков сползли с макушки горы и поднялись обратно только тогда, когда над берегом взвились ракеты - еще не будучи уверенными, что кто-то из их казаков не был обнаружен дотошными японцами. Теперь, когда шлюпки отошли от судов, стало понятно, что им повезло.
- Раз, два, три... восемь... двенадцать, двадцать пять... сорок, - считал шлюпки Славкин. По всему выходило, что японцы в первой волне высаживали не менее двух батальонов, правда, помимо одного десантного орудия, по-видимому без какого-либо тяжелого вооружения.
- Кондрат Андреич, многовато японцев-то, может, все же по шлюпкам ударим? Теперь уже точно дотянемся - да и люди там кучно сидят, - для порядка спросил Славкин, заранее зная ответ.
- Полноте, Всеволод Юрьевич, - ответствовал окончательно успокоившийся Прибытков, - Недолго уже ждать.
Наконец, японцы покинули шлюпки. Вода все еще была низкой и высаживаться пришлось опять далеко от берега. Отсчитав пять минут и убедившись, что шлюпки достаточно отошли, Славкин приказал дать пристрелочный. В глубине души он был уверен, что накроет цель первым же выстрелом - но снаряд неожиданно дал клевок гораздо ближе к берегу. Славкин чертыхнулся.
- Первое орудие, угол плюс три, трубку на пять и шесть, выстрел!
Новый клевок, теперь у шлюпок.
- Черт, черт, первое орудие - угол минус один, трубка на пять и четыре, выстрел!
Клевок, теперь среди десантников. Противник засуетился, попытался ускориться и одновременно растянуться в цепь. И то и другое на скользких камнях удавалось плохо. Особенно тяжко приходилось прислуге орудия, тянувшим на двух плотиках ствол и лафет с боекомплектом.
- Первое, трубка на пять и три, выстрел! - снаряд пыхнул в небе, не причинив зла. Славкин даже вспотел от стыда за новый промах, однако спустя секунду понял, что, в общем, накрыл.
- Первое. Выстрел!
Следующая шрапнель рванула, чуть высоковато, казалось, над передними шеренгами японцев - но упали всего один или два.
- По-моему, небольшой недолет, Всеволод Юрьевич, японцев маловато зацепило, - спокойно сообщил Прибытков Славкину, который не обратил на этот факт должного внимания и уже открыл было рот чтобы дать команду на беглый огонь. Славкин, не совсем поверивший словам Прибыткова, тем не менее приказал прибавить на трубке ноль один - и избиение началось.
Снаряды рвались над японскими цепями короткими сериями, с интервалом между разрывами в три-четыре секунды, затем Славкин переносил огонь по фронту, особенно тщательно обрабатывая фланги и не давая японцам чересчур растянуться - цель и так, для двух орудий, была великовата.
Отдельное внимание поручик уделил своим коллегам - после десятка снарядов в район плотиков (один - в воду, автоматически отметил Славкин) оба сиротливо закачались на волнах - прислуга была большей частью перебита, уцелевшие бросились в стороны. Пехотинцы под руководством какого-то офицера, пытавшиеся впрячься в плотики, были отогнаны или перебиты новой серией.
Шрапнель косила людей десятками. Было видно, что японцы пытаются бежать к берегу, падают, встают, снова падают - многие навсегда. Славкину показалось, что вода на мелководье стала красной - он невольно поежился, представив себя на месте японцев и - убавил трубку на ноль один: несмотря на потери, японские цепи не расстроились и упорно приближались к берегу.
- Однако, этим желтопузым в храбрости не откажешь, - пересматривая для себя некоторые предрассудки, заметил Прибытков. - Впрочем, деваться им все одно некуда, только вперед.
Японские канонерки начали отвечать, остальные корабли пока молчали.
- Сотням рассредоточиться и лечь на землю, - на всякий случай передал по цепочке артиллеристов Славкина Прибытков.
Славкин деловито корректировал огонь, наконец приноровившись к обманчивым расстояниям на воде. К счастью, японские артиллеристы пристреливали местность чуть ближе к берегу, чем находились артиллеристы и казаки - да и площадь, которую должны были накрыть канлодки, была такой, что попадание могло случиться только от большого японского везения.
* * *
Приказной Горбатенко увидел японцев когда до них оставалось менее пятидесяти шагов - редкая цепочка в десяток солдат, возглавляемая офицером почему-то с саблей в руке, рысила прямо на него.
- Вот уж везет так везет, - подумал приказной. Отец троих маленьких детей и куркулеватый глава большого хозяйства, он вовсе не стремился на этой непонятной войне в герои, и потому после того, как на него чуть не наткнулись японцы, счел за благо слегка передвинуться, выбрав, как ему тогда показалось, более безопасное место. И вот на тебе - какой-то дурной японский офицер решил развернуть цепь именно здесь. Горбатенко не знал, да и не сильно желал бы знать, что фамилия офицера была Оми, он принадлежал к нищему самурайскому роду и в данный момент желал умереть в бою. В долю секунды Горбатенко понял, что в этот раз японцы мимо не пройдут - а значит, смерть заглянула в глаза.
- Огонь, братцы, - внезапно охрипшим голосом сказал Горбатенко, и, вскинув винтовку, - прикрывавшие штык крупные листья взлетели стайкой гигантских бабочек, - выстрелил в ближайшего японского солдата. Тот споткнулся. Рядом слитно хлестнули еще три выстрела - двое врагов упали в траву, третий, кажется, был подранен. Оставшиеся дрогнули, приостановились, но офицер почти провизжал какую-то команду и огромными прыжками устремился вперед. Горбатенко выстрелил еще раз - и снова попал. Японцы побежали за офицером - двое или трое на ходу успели выстрелить в ответ, но пули свистнули мимо.
- Сомнут, - подумал Горбатенко и тут же поднялся с земли - В штыки-ии!
Трое станичников с сипением пристроились сзади, ударили еще несколько выстрелов, кто-то охнул за спиной Горбатенко - и спустя секунду две маленьких группки людей, только что встретившихся и уже смертельно ненавидящих друг друга, сошлись в последнем бою. Горбатенко могучим махом отбил укол маленького японца - так, что того развернуло - и тут же ударил его в грудь. В следующую секунду сбоку на него, быстро переступая и держа окровавленную саблю рукоятью вперед и параллельно земле, выскочил офицер. Горбатенко успел подставить под первый, почти неуловимый глазом и какой-то чудной басурманский удар приклад - японская сабля, чуть не отсушив руку, расщепила его почти до основания. Казак попытался вывернуть саблю из рук японца, но кусок приклада внезапно откололся. Горбатенко спасло только то, что не ожидавший этого японец был на секунду выведен из равновесия. Второй удар, тоже неожиданный - снизу - приказной, неимоверным усилием выдернув штык из японца, он встретил дулом винтовки. Сабля японца высекла искру и кончиком чиркнула по ноге. Горбатенко мимолетно пожалел, что не стрельнул офицера первым - а тот, мгновенно меняя позицию, взорвался серией быстрых и непривычных ударов, которые приказной сумел отразить лишь благодаря длине винтовки и своих рук, да, пожалуй, доле везения.
- Вот и смертушка, - подумал казак, глядя, как японец на секунду отскочил, как будто удивленно глянул на казака и слегка склонил голову. В следующую секунду офицер снова неуловимо атаковал. Уже не надеясь победить, но продолжая сражаться, Горбатенко кинул штык снизу вверх, почувствовал, как он воткнулся во что-то мягкое - но одновременно или даже долей мгновения раньше лезвие самурайского меча рассекло его шею и грудь.
* * *
Сохо Оми испытывал жгучий стыд. Он не оправдал доверия своего командира и генерала Оки. Звуки стрельбы ясно говорили ему, что японский десант попал под огонь не найденных им русских пушек и, очевидно, несет чудовищные потери. Одного этого было достаточно для самурая, чтобы принять единственное решение. Но даже этим вина Оми не исчерпывалась: после первых выстрелов русских пушек, он, в желании умереть, забыл свой долг командира и бросился в направлении орудийных выстрелов с десятком солдат - двоих он все же непонятно зачем оставил на месте. И вот теперь - закономерный итог: он погубил свою честь, он погубил своих солдат. И он, лучший фехтовальщик полка, умирает от удара штыка простого гейдзина. Впрочем, признал Оми, русский солдат был достойным противником - а смерть от руки достойного противника, пусть и не самурая, пожалуй, большее благо, чем заслужил Оми.
Бок горел - пропоротая печень обильно кровоточила. Оми, однако, хватило сил для того, чтобы добить уцелевших в штыковом бою - израненного штыками русского, которому Оми отсек голову, не обратив ни малейшего внимания на его мольбы о пощаде, и японского солдата с пулей в животе. Больше живых не было. Оми обессилено опустился на землю и расстегнул мундир.
- Господин сохо! - внезапно услышал он сквозь шум в ушах знакомый голос своего хейко. Рядом стояли еще трое его солдат.
- Ааххх... Я рад вас видеть, господин хейко. Теперь вы командир группы. Вашей целью должно быть уничтожение русских пушек... Надеюсь, у вас это получится лучше, чем у меня... Удачи... А теперь я прошу оставить меня, - прошептал Оми. Силы быстро убывали и он не без основания опасался, что может в любую минуту потерять сознание. Просить кого-либо из своих солдат стать его кейсаку Оми посчитал, по целому ряду причин, лишним.
Японцы, поклонившись, удалились в лес. Оми так никогда и не узнал, что менее чем через две минуты они наткнутся на отряд казаков, тоже слышавших стрельбу и спешивших на помощь Горбатенко - только на этот раз казаков будет три десятка и, потеряв одного раненым, они уничтожат двоих японцев и пленят оставшихся- это будут первые японские пленные, захваченные на материке.
Коротко вздохнув, Оми, вытянув как мог руки, направил конец фамильного меча с переделанной под армейский стандарт рукоятью на свой живот. Обряд сепукку пришлось сократить до простого вспарывания живота совсем не для того созданной катаной - не было даже вакидзаси. Что ж, тем хуже. Катана вошла в плоть хозяина и Оми с долгим болезненным рычанием потянул ее, сколько мог, справа налево. Где-то в середине пути он потерял сознание.
Спустя несколько минут на еще живого Оми наткнулся шедший первым казак Чепурной. Он несколько секунд пытался понять, кто и как воткнул в голый живот японского унтера, по-видимому, его же собственную саблю, затем из жалости добил сохо ударом штыка в сердце, вытащил катану, снял с трупа ножны, кобуру с револьвером, так и не использованным Оми в последнем бою, а заодно и обшарил карманы, впрочем, не найдя там ничего ценного.
* * *
Через восемь минут после первого выстрела остатки японцев повернули назад. Теперь это были уже не цепи, а россыпь отчаявшихся людей, которые просто стремились выйти из-под огня и уже не задумывались над логичностью своих поступков. БОльшая часть шлюпок вернулась как можно ближе к берегу, оставшиеся крутились неподалеку. Еще две минуты спустя Славкин приказал прекратить огонь: цель потеряла кучность, да к тому же ему сообщили, что на орудие осталось менее чем по тридцать снарядов. Все же он не удержался и чуть позже дал еще несколько выстрелов по скоплению лодок и садящихся на них людей: соблазн великолепной цели взял в артиллеристе верх над человеколюбием. Помимо уничтожения живой силы, Славкину удалось потопить одну шлюпку и, вероятно, повредить несколько других.
- И хватит, пожалуй, с них, - остановил его Прибытков, - Сидоренко! На вот тебе пакет, попроси еще четырех казаков у есаула и аллюр три креста в Порт-Артур - пакет передашь только лично в руки его превосходительству генералу [ ]. Записка в пакете была короткой и энергичной - в обычном стиле Прибыткова. Единственное, в чем он слегка поправил реальность - это написав, по известному суворовскому принципу "чего их, басурман, жалеть", что огнем артиллерии уничтожено до полка японской пехоты.
Посчитавшись окончательно, выяснили, что на первое орудие осталось ровно двадцать шрапнелей, на второе - двадцать шесть.
- Однако, Кондрат Андреич, два батальона мы с вами точно выкосили, - сказал тоже слегка ослепленный успехом Славкин.
-Пожалуй, и выкосили, - легко согласился Прибытков. И тут же японский флот, как будто обидевшись на такие слова, подключился к обстрелу берега.
Славкин, приказав прислуге и ездовым укрыться, понаблюдал с минуту за ведущими огонь кораблями и обратился к Прибыткову:
- Может быть жарко. Спустимся, Кондрат Андреич, или здесь обождем?
- Обождем, пожалуй, - решил Прибытков, - куда бежать-то?
Японские крейсера, пристреливаясь, кинули несколько шестидюймовых и открыли огонь на поражение. Теперь прилетали бомбы такого калибра, что под Славкиным вздрагивала скала.
- Десять, а то и двенадцать дюймов, - прокричал полуоглохший поручик после одного из наиболее сильных разрывов. Прибытков только мотнул головой - мол, хоть все шестнадцать, живы и ладно.
Обстрел продолжался чуть более получаса, показавшиеся Славкину тремя. Когда, наконец, установилась звенящая тишина, Славкин, не веря еще, что не только уцелел, но даже и не контужен сколько-нибудь серьезно, снова прильнул к биноклю. Шлюпки прошли уже две трети расстояния до судов - гребцы явно спешили изо всех сил, а на берег постепенно выбирались десятка четыре японцев - в подавляющем большинстве, по-видимому, раненых. Их сбор - сопротивления они практически не оказали - и оказание помощи раненым, вялая перестрелка с остатками группы Оми и ее пленение (Судзуки в число пленных не попал, затаившись в скалах и став единственным солдатом группы Оми, который позднее возвратился в свой полк), заняли еще два часа. Потери от первого артобстрела оказались минимальны - один убитый, пятеро раненых, одиннадцать выведенных из строя лошадей - все одним из первых шестидюймовых снарядов с крейсеров, упавших "с перелетом".
Увидев казаков на берегу и, видимо, списав своих пленных, японцы устроили еще один мощный, но короткий, минут на пятнадцать, артналет, стоивший жизни пятерым казакам, семерым японским солдатам и восьми лошадям. Прибытков сделал зарубку в памяти об отношении японцев к своим пленным.
Несмотря на второй обстрел и новых погибших, настроение казаков и артиллеристов, узнавших о потерях японцев и увидевших мелких, дрожащих от холода и страха пленных, заметно поднялось. При таком раскладе "косоглазых и желтобрюхих" готовы были бить даже самые робкие обозники.
* * *
До самой ночи было тихо. С наступлением темноты, Прибытков, втайне психуя, согласовал со Славкиным сигналы и выдвинул три сотни к кромке прибоя - это был сомнительный компромисс между угрозой японских пушек и необходимостью прикрыть берег: все четыре сотни Прибытков вести на берег не решился, да и рассчитывал обойтись тремя. Четвертая была наготове, но, говоря по совести, две версты ночью по проходу к бухте означали минимум двадцать минут пути даже верхами и с факелами.
Казаки ежились от ночной сырости и, пожалуй, воспоминаний о японских артобстрелах. Опытный войсковой старшина распространил перед выдвижением к берегу слухи о том, что если японцы и повторят обстрел, то бить будут по пристрелянным местам, то есть туда же, куда и днем. Это успокаивало, но не сильно - казаки рассуждали между собой, что хотя хрен его знает, этих японцев, но дуло-то наклонить всегда можно, вот и выйдет, что стрельнет оно аккурат в бережок. Люди курили в кулак, ворочались на шинелях, считая ребрами камни, вспоминали дом. Постепенно все засыпали. Урядники крались вдоль берега и следили чтобы часовые не засыпали как все. Вода тихо плескалась в берег и, как видел войсковой старшина, постепенно достигла максимума и начала опять убывать.
В два ночи пришел Славкин со своим вестовым Симаковым. На вопрос Прибыткова какого черта он честно ответил, что все распоряжения отданы, сорок шесть снарядов его орлы вполне могут отстрелять по ракете и без него, а ему интересно посмотреть, если, конечно, японцы полезут, на бой с переднего края. Прибытков хмыкнул, но определил место Славкину подле себя. Поворочавшись на камнях, молодой поручик вскоре уснул, возможно, сделав первый шаг на пути к старческому радикулиту.
Старший урядник Нелюбов, почти такой же вислоусый, как и войсковой старшина, разбудил Прибыткова под утро. Восток то ли чуть серел, то ли мерещилось, по небу бодро бежали облака, время от времени позволяя лунному свету пробиться сквозь вологодский узор своих тонких краев, а в бухте начинал стелиться легкий туман. Прибытков прислушался - сквозь ритмичный плеск волн пробивались иные, чуть слышные плески, да пару раз тихонько звякнуло непонятно где - то ли рядом, на берегу, то ли в версте на море.
Несколько минут Прибытков всматривался в темноту, пока наконец месяц не осветил поверхность воды.
- Во-он, вона, вашбродь, - горячо зашептал Нелюбов, - лодки вроде. Я и сам не уверен был, но теперь-то вижу - они.
И точно, Прибытков наконец разглядел в тусклой лунной дорожке темные тени шлюпок.
- Всеволод Юрьевич, подъем! Японцы! Буди людей, Нилыч.
- Так, уже, вашбродь, - ответствовал старший урядник. Прибытков еще секунду всматривался, щуря глаза, в темноту, и приказал:
- Ракеты!
Они-то и разбудили окончательно Славкина. Потянувшись и клацкнув зубами, он зачем-то вынул револьвер и, глянув в темноту, сообщил:
- А было бы неплохо... - ударил первый сдвоенный выстрел трехдюймовок, спустя менее трех секунд над морем хлопнули шрапнельные разрывы, - если б нам выделили картечницу Максима: вот как раз для такого положения дел она бы очень подошла, - закончил Славкин.
- Без приказа не стрелять, - на всякий случай еще раз распорядился Прибытков и команда пошла по цепям вдоль берега.
Русские снаряды опять косой смерти прошлись по японским шлюпкам, но, когда через минуту опять выглянул месяц, стало видно, что первые полтора десятка, почти не пострадав, проскочили обстрел. Прибытков выругался, кляня себя за медлительность. А потом у артиллеристов закончились снаряды и стало понятно, что, в общем, с учетом стрельбы вслепую, они и так выбили сколько могли - стали видны шестнадцатая, тридцатая, сороковая шлюпки, некоторые, но далеко не все из них, из них изрядно прореженные шрапнелью.
Японцы открыли беспокоящий огонь, но снаряды ложились довольно далеко и особого впечатления на казаков уже не производили. Шагах в трехстах от берега японцы наконец начали прыгать в воду и деловито формировать цепи - первую, вторую, третью...
- Ох, епть, да скока ж их, - потрясенно сказал кто-то в темноте.
- Наверное, японцы использовали все свои уцелевшие лодки... Нет, точно светает... или глаза привыкли? - мелькало в голове, пока он разглядывал приближавшихся японцев, - Да, ладно, не о том мысли-то, не о том... А вот сколько у меня с собою патронов?.. Ага, семьдесят семь, только как быстро я их сейчас перезарядить-то смогу?.. Только бы Прибытков японцев поближе подпустил - а то я из своего "нагана" никого и не достану...
Прибытков подождал, пока японские цепи окажутся в двухстах шагах, и только после этого высоко протянул:
- Ребя-атушки! Залпом - пли!!!
Длинный выстрел сотен винтовок больно хлестнул по ушам. Передняя цепь японцев поломалась и стаяла на треть. Оттуда выплеснули вразнобой огоньки ответных выстрелов - пули сухо защелкали по камням, изредка находя свою жертву. Славкин вытянул руку, но одумался, расслабил, покосился на Прибыткова. Тот спокойно смотрел на пытающихся поднажать и подбадриваемых взрыкиванием своих унтеров японцев.
- Банзай! - вдруг заорали несколько голосов и многие сотни подхватили клич. Японцы побежали еще быстрее, падая под пулями и поскальзываясь на камнях. В центре наступавших на этот раз был флотский десантный отряд полковника Номото, составленный сплошь из хорошо подготовленных сорвиголов и горящий желанием победить или хотя бы поквитаться за чудовищные потери прошлой ночи - моряки с какой-то пугающей легкостью скакали по подводным камням, крича при этом что-то угрожающее и довольно активно ведя огонь из своих "арисак". Кое-то из казаков, не выдержав, заорал, заматерился в ответ, посылая пулю за пулей в наступающего врага. Славкин с возрастающим удивлением и беспокойством наблюдал, как неожиданно мало японцев падает под, казалось бы, градом пуль - относительно мало, потому что, с точки зрения наступающих, картина, разумеется, была совсем иной. Поручик, конечно, не раз слышал, как ужасно плохо порой стреляют в бою, но вид как будто заговоренного врага нервировал до невозможности. Теперь, закусив губу, он пытался унять биение сердца - слишком, по мнению Всеволода, живое для офицера воображение мгновенно нарисовало десяток японцев, бегущих со штыками наперевес прямо на него. И, конечно, первым выстрелом Славкин промазал. Глубоко вздохнув и выдохнув, Славкин снова навел револьвер. Неожиданно сразу трое бегущих в его сторону японцев упали - так что прямо напротив поручика образовалось окно.. Это почему-то сразу успокоило и дальше Всеволод начал стрелять немногим хуже чем в тире. Раз-два-тричетыре-пять... шесть. Всеволод начал перезаряжать "наган", стараясь не смотреть на японцев. Руки все же подрагивали, но уже скорее не от страха, а от волнения.
- Уррра! - закричал рядом неузнаваемым голосом Прибытков и устремился вперед. Казаки подхватили крик и ринулись на выходящих из воды японцев. Славкин, замешкавшийся с перезаряжанием "нагана", вдруг с удивлением заметил, что поднялись не все.
- Убиты, ранены? - мелькнуло в его голове, когда он перемахивал через низенькую груду камней, служивших ему и его соседям укрытием. Один или два казака бодренько отползали назад, но подумать над этим времени не хватило.
- Урра-ааа! - Заорал Славкин, стреляя в грудь японскому офицеру, только что свалившему из своего револьвера в двух казаков - Шесть...
Выглянувший месяц осветил сотни людей, столкнувшихся на белой кромке прибоя в брызгах воды и крови и вспышках выстрелов. Отборный русский мат смешался с рычащей японской руганью и непонятно кому принадлежащими совсем уж звериными криками, сквозь которые иногда пробивался высокий, смертный стон.
- Ноль!!! - японец, занесший штык над полулежащим раненым казаком, выронил винтовку и схватился, заваливаясь в бок, за грудь, но другой прыжками направился к Славкину. Поручик выщелкнул барабан и, цапнув в кармане пару патронов и пытаясь перезарядить револьвер, попятился назад, но запнулся за мертвого японского десантника, неловко упал на пятую точку и выпустил из пальцев патроны. Сзади вынырнул его вестовой Симаков и широкой спиной закрыл японца от Славкина. Раздался близкий выстрел, вестовой дрогнул, шагнул вперед, с размаху ткнул трехлинейкой в невидимого поручику врага и начал медленно оседать. Славкин вскочил и увидел падающего перед Симаковым японца со штыком, медленно выворачивающимся из груди, бросил взгляд на дыру справа в гимнастерке вестового, сунул револьвер в кобуру и вытащил из японца трехлинейку. Огляделся. Уцелевшие японцы, отстреливаясь, уходили в море - как будто были двоякодышащими, не сумевшими завоевать землю. Славкин оттянул затвор - патрона не было - передернул, убедился, что магазин пуст и, повесив винтовку за спину, ухватился за тяжелого как медведь Симакова и потащил его от воды, совершенно забыв о пулях, все еще продолжавших посвистывать вокруг.
- Санитара, - крикнул Славкин, посапывая от натуги, - санитара ко мне!
Спустя совсем немного времени посыльные ускакали к орудиям и резервной сотне. Раненых, своих и чужих, спешно перевязали и начали готовить к транспортировке.
Всех целых или легко раненных пленных сбили в кучу и заставили тащить на себе своих тяжелых (за исключением четверых, которых фельдшер рекомендовал не двигать и которых, уже перевязанных, решено было оставить на берегу) и погибших казаков. Японцы, в большинстве своем полностью деморализованные событиями уходящей ночи, покорно сносили ругань и тычки разозленных русских. Тех же немногих пленных, кто не был достаточно покладист, били, когда не видели офицеры, в полную силу, и быстро ломали.
Сотни потеряли убитыми и ранеными практически половину личного состава - причем во второй, принявшей основной удар (и на участке которой были Прибытков и Славкин), потери доходили до двух третей. Уцелевшие казаки, не занятые с ранеными, подбирали оружие. Японские винтовки Прибытков распорядился, взяв штук тридцать "на всякий случай", по возможности приводить в негодность и топить вместе с патронами - рук и лошадей не хватало.
- Светает, - пожаловался Прибытков Славкину, которому за последние сутки уже привык поверять (как Холмс Ватсону, мелькнуло в голове у Славкина) свои мысли. Получивший касательное ранение - японский штык скользнул по ребрам - и слегка посеченный осколками камня войсковой старшина выглядел так мужественно, что Славкин на секунду пожалел, что самые его серьезные ранения - где-то ссаженные о камни колени и ладонь, да, пардон, приличный синяк на копчике.
Тревоги войскового старшины были Славкину вполне понятны: оставаться до света на побережье было никак нельзя, но японцы еще не отстрелялись из своей корабельной артиллерии - что, как казалось обоим офицерам, они должны были сделать немедленно после неудачного штурма, а потому казаки могли попасть под раздачу гостинцев как раз при отходе.
- Всеволод Юрьевич, ведь японцы при отходе ракеты дали? - спросил Прибытков.
- Не видел, Кондрат Андреич, - простодушно сознался Славкин, постеснявшись добавить, что в это время пытался сам перевязать Симакова.
- Дали, дали они ракеты, - раздраженно подтвердил Прибытков, - Две красных. Так чего ж они, черти полосатые, ждут-то?... Ладно, господа есаулы, доложить готовность к от... к выступлению по сотням.
Все оказались готовы.
- С Богом, - перекрестился Прибытков, - интервал между сотнями сто шагов, при артиллерийском обстреле - рассыпаться или выходить из-под обстрела, по обстоятельствам и своему разумению. Вторая сотня - головная, следом - шестая, замыкающая седьма -а-йя - шагом марш, марш!
Пожалуй, только последняя полусотня могла увидеть, как в море, там, где были шлюпки с уцелевшими японцами, одна за другой вспыхнули целых четыре ракеты: две красного - одна зеленого - одна красного дыма. Почти сразу после этого зашевелились все еще не различимые с берега орудия японских кораблей.
- Вторая сотня - рысью, марш - скомандовал есаул как только его казаки проехали самый тяжелый участок прохода. Десятком секунд позднее в стороне ударил первый снаряд. Следом за ним почти одновременно разорвались еще несколько, более крупных, и, наконец, прилетел звук первых выстрелов.
- Шестая сотня, рысью, - марш!!!
Поздно. Двенадцатидюймовый фугас рванул в нескольких шагах от головных казаков, разметав лошадей и людей...
Позже, много позже растрепанные сотни и артиллеристы собрались в четырех верстах от берега. Потери от артогня оказались гораздо меньшими, чем показалось вначале, но все же были огромны - около тридцати человек убитыми и свыше шестидесяти ранеными и серьезно контуженными - многие были ранены по второму, а то и третьему разу. Моральное потрясение было еще гораздо бОльшим - Прибытков видел, что отряд как боевая единица практически перестал существовать и, случись бой, более или менее рассчитывать можно было только на резервную сотню да, в меру их возможностей, на оставшихся без снарядов артиллеристов Славкина. Отправив в Порт-Артур посыльных с новым донесением и оставив два десятка казаков из резервной сотни в качестве наблюдателей, войсковой старшина неохотно приказал отступать. Перегруженный пленными и своими и чужими ранеными, отряд медленно двинулся к Порт-Артуру. Убитые - те, кого удалось вывезти под обстрелом - остались лежать под березовым крестом, помеченным на карте-трехверстке войскового старшины. В этот день многое произошло впервые - на этот раз, это была первая братская могила русских, павших в очередной войне за Веру, Царя и Отчество.
Рядовой первого класса.
Эквивалент ст. сержанта или старшины.
"Ведущий" или "главный" солдат. Очень примерный эквивалент ефрейтора.