- Камиум, Камиум! - перепуганная мать пробиралась через камышовые заросли и звала дочь.
Пока Мея толкла зерно для лепешек, озорница убежала к реке. А куда еще?! Уж сколько раз находили ее там! То сидит на берегу и смотрит вдаль на поднимающееся солнце, то джиду* собирает под деревом, то нарвет спелых головок рогоза, распушит их и наблюдает, как разлетаются пушинки...
- Тихо, мама, - недовольный шепот раздался снизу, и холодная ладошка прислонилась к голени.
Мея бессильно опустила руки. Всегда так: от страха все тело напряглось, как тетива, а когда он отступил, с ним все силы ушли. Мея присела. Заросли ощетинились длинными острыми листьями, за которыми белело любопытное личико дочки. В ее озорных глазках горел неподдельный интерес.
- Что там? - прошептала Мея.
- Уточка... - дочка поманила мать ладошкой.
Мея раздвинула камыши, и тут же ввысь вспорхнула птица.
- Ладно, другая прилетит, - Мея решительно встала, оправила испачканную рубаху и взяла дочь за руку. - Идем, чумазая вся, а волосы колтуном, я тебе гребень дала, а? - девочка, поджав губы от обиды, кивнула. - Почему волосы свои не расчесываешь, а?
- Гребень твой кусается и волосы мои дерет! - на высоких нотках, больше возмущаясь, чем оправдываясь, ответила Камиум.
- Еще бы не драл! - мать тащила ребенка, раздвигая камыши и злясь, что пришлось залезть в эти кишащие насекомыми заросли. - Чаще надо расчесывать! Посмотри, на кого ты похожа!
Камиум уставилась на мать. Огромные глаза, красивые, как у джейрана, смотрели с вопросом.
- На кого?..
Мея, забыв про досаду, улыбнулась. Ее сердце млело от нежности к этой маленькой баловнице. Присев перед дочкой, Мея откинула ее черные волнистые пряди со лба.
- Эх, овечка без стада, на мать ты похожа...
От удивления глаза Камиум стали еще больше, того и гляди выкатятся из орбит влажные белые шарики с крупными черными капельками.
- На тебя?.. - девочка обхватила ладошками голову Меи и, приблизив свое личико, потерлась носом о нос. Потом заливисто рассмеялась. - Ты тоже лохматая, что ли?!
Домой они вернулись веселыми. Но, помня слова Цураам, часто повторявшей, что балованная собака щенком станет*, Мея в наказание заставила дочку не только терпеть, пока она расчесывала ее космы, но и помогать печь лепешки. Хотя последнее было девочке в радость. Она все с тем же природным любопытством наблюдала, как тонкий слой белого теста пузырился и превращался на стенках печи в румяный хлеб. А сколько потом было восторга в ее словах, когда вечером они все вместе садились кушать. Камиум сама отламывала для отца кусок лепешки и с гордостью напоминала, что это она испекла.
Радость в семье омрачилась одним днем, когда Камиум, вытирая кулачками слезы со щек, вбежала в дом и, рыдая, уткнулась в колени матери.
- Что случилось, дочка, кто тебя обидел? - Мея догадалась, что дочь как всегда что-то не поделила с мальчишками, но то, что она услышала, испугало.
- Мама, почему они дразнятся? - судорожно всхлипывая, с неподдельной обидой вопрошала Камиум.
- Ну что ты, родная, так плачешь, мальчишки всегда дразнятся. Вот вырастишь, увидишь, как они будут смотреть на тебя! Тогда твое время дразниться наступит! - пошутила Мея, но Камиум расплакалась еще больше.
- Они, они... они зовут меня Мартум Акуту*, но ведь ты не увечная, не калека!
Мея напряглась. Обхватила Камиум, прижала к себе, словно ее объятия могли защитить девочку от злых языков. Не сами мальчишки придумали прозвище, кто-то из взрослых чешет языками, обсуждая за стенами своих жилищ маленькую сироту. А все Цураам! Это она своими пророчествами вызывает зависть у людей к Камиум. Маленькая, несчастная кроха... Мея стиснула зубы. В ней бушевала злость, но не это, сметающее все на своем пути, чувство, а жалость к малышке, ставшей родной и самой любимой среди ее детей, придала решимости и готовности насмерть биться за ребенка.
- Сиди тут, - приказала Мея.
Камиум покачала головой, не соглашаясь.
- Сиди, я тебе говорю! - так прошептала Мея, что у девочки от того шепота мурашки поползли по коже. - Я скоро приду.
В доме Верховной жрицы остро пахло травами, и стояла тишина. Свет сочился из-под потолка, растекаясь по стенному углублению и освещая терракотовые фигурки богов, стоявшие в нем. Цураам сидела на циновке напротив и, ритмично покачиваясь, шептала что-то себе под нос.
Мея вошла и поклонилась. Спустив пары злобы по пути, в жилище старой жрицы, почитавшейся в округе, как пророчица, у женщины осталось только желание поговорить о будущем девочки.
- Здравствуй, Мея, - Цураам заметила гостью, - с чем пришла?
- Здравствуй, госпожа, да будут дни твоей жизни светлы и радостны, - приветствовала Мея.
- Оставь мои дни мне, говори, что случилось, - жрица развернулась и пригласила жену Абаттума присесть.
- Я о Камиум. Люди шепчутся. Сплетни наружу вышли, дети ее дразнят. Только в твоей власти всем рот закрыть...
- Не преувеличивай, злые языки не обрежешь, как ни старайся.
- Но...
Цураам остановила Мею, подняв руку и покачав головой.
- Пришло время рассказать Камиум о ее судьбе.
- Она и так везде хвастает, что царица, вот люди и не выдержали...
- Оставь людей в покое! Лучше Камиум приведи, хватит ей без дела бегать, буду ее учить.
Мея отпрянула. Сердце матери сжалось. С Верховной жрицей не поспоришь - решила, так тому и быть. Но все же Мея взмолилась:
- Не надо... я буду следить, буду учить...
- Прекрати, Мея! - Цураам встала. Свет обтекал ее тщедушную фигурку сзади, сочился сквозь редкие пряди взлохмаченных волос, которые в это время свободно лежали на плечах, спадая за спину. - Чему ты можешь ее научить? Ткать? Готовить еду? Не это ей предназначено! Где Камиум? Приведи ее!
- Я здесь, бабушка, - тонкий голосок раздался с порога, и в комнату вползла Камиум.
Она не послушалась матери и, пробравшись вслед за ней в покои жрицы, тихо сидела за дверью, слушая разговор женщин.
Мея ахнула, подтащила дочку к себе, сжала ее.
- Пусти, мама, - та, отталкиваясь, пыталась выбраться из объятий.
- Пусти ее, Мея, что ты так испугалась? Не сейчас, так лет через десять, дочка все равно уйдет от тебя.
- Не забирай, прошу! Она свет в моей жизни. Учи, кто ж воспротивится тебе, но не забирай...
Цураам сочувственно смотрела на женщину. Привязалась к сироте и забыла, что она ей никто, разве что дочка сестры мужа... Да и Абаттум любит ее... Послала Иштар этим людям столько сыновей, как и им с Персаухом, а дочери ни одной. Вот и радовались щебету птички. Цураам вздохнула вслед своим мыслям. Мея, не зная их, с тающей надеждой смотрела на жрицу увлажнившимися глазами.
- Хорошо. Пусть живет у вас, мала еще, все равно кто-то ухаживать должен, почему не ты?.. Но каждый день пусть бежит ко мне! Когда нужно будет, и ночью учить буду, не противься!
- Слушаюсь, Великая жрица, спасибо тебе, всемогущая, - Мея от радости говорила все, что на язык навернулось.
Цураам только головой покачала.
- Иди уже. А Камиум пусть останется.
Девочка вырвалась из рук матери и встала рядом с Цураам. Над гордо поднятой головкой дочки Мее почудился свет. Она сожмурилась, прогоняя видение, но зрение от этого стало еще острее, и свет обрел очертания парящего орла и змеи под ним.
Цураам прищурилась и хитро улыбнулась.
- Видела? То-то же!
Начав со сказок о богах и сотворении человека, жрица день за днем раскрывала перед Камиум волшебный мир знаний. Когда готовились к ритуалам, Цураам рассказывала о хаоме, посвящая будущую жрицу в таинство приготовления божественного напитка. Камиум всегда слушала свою наставницу внимательно и поглощала знания, как песок воду. Мея следила, чтобы дочь была опрятной. Одевала ее в чистую рубаху, а в холодные дни кутала в плащ из меха барса, шкуру которого она когда-то нашла в доме охотника. Только ожерелье матери было пока велико для девочки, и как она ни просила, Мея, дав подержать в руках, снова прятала его в каменную шкатулку, где хранился и подарок отца - печать с тюльпаном.
- Всему свое время, дочка, - говаривала Мея, целуя свою девочку.
Камиум любила приемную мать, и ее отношение к ней не изменилось даже после того, как Цураам рассказала своей воспитаннице историю ее родителей. В словах жрицы Камиум не услышала ни нотки презрения по отношению к ее родной матери, напротив, Цураам восхищалась трепетной любовью Шартум и Парвиза. После того рассказа никто больше не мог уязвить самолюбие девочки. Гордость за родителей теперь жила в ее сердце и на любое злословие она одаривала сплетника презрительным взглядом, говоря при этом, что пожалуется бабушке Цураам, а та нашлет на обладателя злого языка проклятие. Постепенно слухи утихли - никому не хотелось впасть в немилость к Верховной жрице. А Камиум ходила по улицам города маленькой царицей, иногда все же забывая о том и на равных присоединяясь к игре детей. Она бегала с братом на реку, лепила с ним глиняные фигурки, пересказывая истории Цураам о животных - символах того или иного бога, о растениях, которые лечат.
Но был один человек в племени, которого Камиум боялась. Это вождь Алик Пани. Когда к дельте Мургаба пришло много людей, и охотники принесли весть, что всеми правит один жрец, бритая голова которого сияет на солнце, как начищенный бронзовый котел, Алик Пани тоже сбрил свои волосы. И его голова заблестела на солнце. Но теперь огромный нос вождя торчал орлиным клювом, а лопатки на худой спине, того и гляди, расправятся, как крылья. Камиум замирала, когда вождь проходил мимо, и старалась избегать его. Невдомек было девочке, что куда более важные заботы, чем проказы детей, делали лицо вождя суровым. Только старая жрица знала о его тревогах. И советовала, как всегда, заглядывая вдаль.
Долго уговаривала Цураам мужа навестить новое племя. Но он все отмахивался. Решиться на визит помог случай, когда воины на страже города доложили, что пришел посланник от вождя, объединившего всех пришельцев под своей властью.
- Дождался ты, когда тебе покланятся, - сказала Цураам.
Улыбка скользнула по губам довольного вождя.
- Одевайся, жена, - приказал он в ответ, - вместе нам надлежит принять гостя.
Цураам украсила волосы серебряной булавкой, накинула расшитый по подолу плащ поверх рубахи. Персаух же остался с голым торсом, прикрыв грудь лишь сверкающей бронзовой пластиной. Бусы с амулетом всегда висели на шее вождя. Слуги подали ему тяжелый длинный каунакис, который завязали на бедрах.
В таком обличие Верховный жрец племени Белого Верблюда вышел к посланнику вождя нового племени. Цураам сопровождала мужа, идя бок о бок. Пока звучали приветствия, жрица рассматривала посыльного. Молодой жрец - бритоголовый, остроносый, с жидкой бородкой и подвижными глазами - не понравился ей. На его устах блуждала хитрая улыбка, тогда как взгляд оставался серьезными. Руки жрец держал перед животом, сложив ладони одна с другой. Но, как и глаза, они все время были подвижны. Жрец то сожмет их, то сцепит, то потрет пальцы.
"Что-то не так с этим человеком", - подумала Цураам.
Разобраться в нем она не успела: визит быстро закончился. Но вода сдвинула камень - через несколько дней Персаух верхом на белом верблюде в сопровождении отряда воинов, отправился приветствовать вождя нового племени.
Вернулся Алик Пани довольный, но задумчивый.
- Что там? - спросила Цураам, оставшись с ним наедине.
Они сидели друг напротив друга в темной комнате. Даже свет от костров, что жгли дозорные, не попадал в нее. Но мужу и жене, прожившим вместе столько лет, не нужен был свет для того, чтобы слушать друг друга.
- Много людей, Цураам, очень много. С тех пор, как мы ушли, племена слились, выбрали одного вождя. Я его не знаю. Думал, Хитрый Лис власть возьмет, да нет его среди всех, не видел. Никак сгинул. Да не в том дело. Вождя своего все там зовут царем. Он помоложе меня будет, да, молодой еще, жизнь впереди, успеет все, что задумал сделать, - Персаух умолк, вспоминая как его встретили, как царь пригласил его разделить с ним трапезу, верблюда похвалил, да и Персауха он помнил.
- И что он задумал? - не дождавшись продолжения рассказа, Цураам напомнила о себе.
- Город строить задумал. Там, где река разделяется на протоки, есть плоский холм. Как бронзовая пластина на моей груди, плоский. И широкий! Пока рядом с тем холмом семье царя поставили дом. Строят быстро, людей много, не то, что у нас. Я как подъезжал, удивился очень. Хижины повсюду. Где одна семья особняком стоит, где целый поселок. Земли размечают для посадки ячменя, места для скота огораживают, кирпичи делают. Все работают.
- Это хорошо, что работают. Когда люди делом заняты, беды не жди, а когда...
- Не будет нам беды с них, - успокоил Персаух, - далеко мы от них, не мешаем. - Персаух помолчал, потом выпалил то, что больше всего взволновало: - Воины у царя есть, и военачальник есть, и жрецов полно. Все в меня свои взгляды вперили, так и буравили, словно в голову влезть хотели. А ко мне не влезешь! Я мысли свои прятать умею! - похвастался он.
Цураам цокнула языком.
- Ладно, ладно! - вспылил вождь. - Знаю я, что ты скажешь! Но и тебе отвечу: не желаю я ни с кем своими мыслями делиться! Хотели они к нам приехать, посмотреть, как мы обжились.
- И что?
- А то! Зачем мне им свой дом показывать? А? Может еще рассказать, сколько у нас воинов, какие запасы имеем? Да и ходили их лазутчики здесь, тот посланник все вынюхивал...
- Уймись, муж. Не в гостях. Лучше скажи, о чем с царем разговаривали.
- Так я и говорю! Спрашивал все, а потом предложил к нему примкнуть, мол, так надежнее будет. А от чего надежнее? - снова повысил голос Персаух. Жена тронула его руку, он перешел на шепот: - Быть подневольными, слушаться кого-то там, делиться урожаем, приплодом - зачем нам это, а? - Цураам качнула головой, соглашаясь, что незачем, Персаух, будто увидел это, и воскликнул: - Вот и я сказал: не бывать тому! Боги к нам благосклонны, кочевники и раньше не сильно докучали, а теперь и подавно стороной обходить будут, только увидев, сколько людей пришло. Так что сами без их войска справимся, если что.
- Да уж, сильный и гордый не уживутся*, - вставила свое слово Цураам.
- Мне его сила не страшна, - добавил Персаух, хорошо понимая, кого жена имела в виду, сказав "гордый".
- А коли позарится на наши земли, сражаться будешь?
- Буду, - как обиженный мальчишка, буркнул Персаух. - И не позарится. У них заливных земель больше. Не одна протока, две большие, да в сезон еще и малых не счесть. Не то, что у нас. Говорил, дальше идти надо, как охотник советовал. А ты - люди устали, здесь останемся, - передразнил жену, - вот и остались!
- Оно и к лучшему!
- Это почему?
- Сам говоришь - никто не позарится.
- Это да, - согласился Персаух и зевнул. - Устал я, спать буду. А завтра богов спросим о будущем. Сегодня Сим* свой лик от нас спрятал, звезды хорошо видны, и завтра будут сиять во все небо. Вот и посмотрим с тобой.
Персаух свернулся на лежанке, положив сложенные ладони под щеку, и уснул. Цураам оставила мужа и вышла наружу. Всматриваясь в небо, она думала, хорошо, что Персаух все же решился пойти к тому царю. Долго собирался, и весна, и лето прошли. Теперь можно всем ходить, и открыто. Не чужие люди, такие же, как они сами. Многих объединяла далекая родина, а кто по-соседству жил. Разные люди пришли к Мургабу - и со Страны Болот, и с междуречья Идиглат и Пуратто*, и даже с равнин за западными горами. Можно детей женить, племенам от смешения крови только польза. Вон какая хорошая девочка у Шартум родилась - крепенькая, смышленая не по годам, смелая и красавица будет. Уж в этом старая жрица знала толк! Одни только глаза девочки с ума сведут любого, а как оформится, как войдет в сочную пору!.. Цураам потрогала свой амулет, что висел на поясе. Поглаживая пальцами выпуклость на металле, представила жрица, что гладит своего сына по головке. И словно наяву показался ей мальчик, поднявший голову вверх. "Смотри, смотри, сынок, орел приведет тебя ко мне, смотри на него ..."
Свежий ветер охладил голову, видение исчезло. Безучастные звезды, перемигиваясь, смотрели на старую женщину свысока. Слышат ли боги стон матери? Понятны ли им терзания ее сердца? Цураам верила, что боги всегда с ней. Восславив их, она удалилась в свои покои.
* Примечания
Джида - плоды лоха
Шумерская поговорка
Мартум Акуту (акк) - дочь калеки
Шумерская поговорка
Сим - бог Луны
Идиглат и Пуратто (акк) - Тигр и Евфрат, Страна Болот - в наши дни северные территории Сирии