Ветер, ветер... Он приносит прохладу и жар, он обрушивается на Маргуш песчаными бурями, он гонит лиловые тучи, полные воды или снежной крупы. Ветер - посланник грозного Энлиля - может быть людям и врагом, и другом.
В этот прохладный, но солнечный день, ветер устроил игру с листьями, твердо намереваясь оголить все тополя, так долго державшие на себе шелестящие наряды. Порыв, и золотой дождь летит на землю. Листья, плавно кружа в воздухе, ложатся у ног дерева, как сброшенная рубаха. А тополя стыдливо прикрываясь ветвями, сокрушенно покачивают верхушками, протестуя. Но ветер, расправившись с одним деревом, накидывается на другое и так до тех пор, пока вся земля в тополиной роще не запестрит от желто-зелено-оранжевого покрывала.
Либия, раскинув руки и закрыв глаза, лежала на подушке из листьев, обратив лицо к небу. Солнечный поток окутал ее светом, а тени ветвей расчертили белую рубаху темными нитями. Либия часто приходила в эту рощу с тех пор, как познала любовь Сапара. Воспоминания о страсти обретали в фантазиях женщины все новые и новые штрихи и радовали сердце так, словно та ночь повторялась и повторялась. Но только в мечтах Либия оставалась счастливой. На самом деле жизнь ее была безрадостной. С каждым днем она все больше ненавидела мужа, а он, чувствуя отвращение жены, все жестче брал ее, не пропуская ни одной ночи, а если пыталась увернуться, то бил. Либия страдала. И только мгновения одиночества в полюбившейся роще помогали забыться от безрадостных будней.
Порой Либия слышала в роще веселый девичий смех и, затаившись, наблюдала за влюбленными, приходившими в это сказочное место, чтобы уединиться. Видела Либия и свою сестру Архабтум с мужем. С того момента, как сестру отдали замуж за Хаташтру, прошло немного времени - даже листья еще не все облетели с деревьев, и все эти дни сестренка ходила счастливой. Молодожены приходили в тополиную рощу, чтобы отдаться друг другу на земле, под музыку воды и ветра, словно они еще не были мужем и женой, и только узнали о своей любви. Либия была рада за сестру, но, видя ее счастье, она сожалела о своей судьбе. Почему она не встретилась с возлюбленным в те года, когда еще была на выданье? Почему ей суждено жить бок о бок с нелюбимым? Где те Таблички судьбы, в которых жизнь каждого человека начертана божеской рукой от первого до последнего вздоха? Может быть, ей была уготована другая судьба, но она сделала неверный шаг и боги перечеркнули ее будущее?
Либия застонала. Ветер, замерев рядом, словно подслушивая мысли, в ответ на стон осыпал ее ворохом листьев. Пыль пощекотала ноздри. Либия села, распахнув глаза, и чихнула. Сняв упавший лист с головы, она вытянула его к солнцу. Лучи насквозь пронзили плотную кожицу, и Либия залюбовалась ажуром из тонких жилок, сеточкой покрывающих желтое тополиное сердечко.
"Вот и я, как этот лист, - подумала Либия, - зрела, собирала соки, а потом налетел ветер, сорвал еще живую и бросил. Разве что кто-то случайно найдет, как я его, поднимет и полюбуется. А дальше что?" От тяжелых дум, или от не менее тяжелых кулаков мужа закружилась голова. Либия оперлась руками о землю и глубоко вздохнула. Пора идти домой! Домой... Она нехотя встала. Тошнота подкатила к горлу. Либия прислонилась к стволу дерева и замерла. Она давно поняла, что с ней что-то происходит, что-то изменилось в ней самой после ночи любви. Эта тошнота... Либия боялась сама себе признаться в своих надеждах и прятала их глубоко в сердце, но время шло, и мысль о нечаянной беременности настойчиво стучала в висках, особенно в такие минуты. "Зайду к матери, спрошу!" - решила она.
Подхватив свой старенький конас, Либия направилась было в сторону города, но вдруг оглянулась и увидела между белыми стволами деревьев почти призрачную фигуру. В длинной белой рубахе с сероватым оттенком, с бритой головой, она почти сливалась с деревьями, и только движение выдавало в ней человека. Приглядевшись, Либия узнала безумную жрицу. Даяна! Ее боялись все, как боятся любого человека, поступки и слова которого непредсказуемы. Либия хотела было незаметно уйти, но Даяна увидела ее. Жрица, вытягивая голову, как утка, выводящая своих утят из камышовых зарослей, направилась прямо к ней. Поняв, что женщина намеревается уйти, она отчаянно замахала рукой и, подхватив рубаху, чтобы не мешала, побежала. Либия замерла. Даяна, добежав, остановилась и пошла вокруг нее кругами. Жрица то наклонялась к ней, то, словно удивляясь, отходила на шаг и разглядывала, немало не стесняясь. Выражение ее огромных глаз менялось каждый миг. То, казалось, ее озарило нечто важное, и Либия видела сумасшедшую радость в расширенных зрачках. То безумный страх наполнял глаза, и, казалось, вот-вот он хлынет потоком слез. Но тут же Даяна улыбалась, и от этой улыбки мурашки пробегали по коже.
- Я тебя зна-а-аю, - тягуче пропела жрица, - ты - Ли-и-ибия, жена гончара-а-а...
- Я тоже знаю тебя, Даяна, - ответила Либия, но дрожь в голосе не смогла унять.
Даяна резко приблизилась вплотную и, нюхая ее щеку, сказала, как заговорщица:
- Тебе надо туда, - не поворачивая головы, она указала вдаль, туда, откуда текла вода. - Туда, туда, туда! - возвысив голос, закричала Даяна и осеклась.
У Либии похолодело в груди. Но она спросила:
- Зачем мне туда, Даяна?
Голос женщины - спокойный, хоть и дребезжащий, подействовал на жрицу умиротворенно. Она села на колени, потом легла грудью на землю, приложившись щекой к опавшим листьям. Вдруг неожиданно приподнялась и скороговоркой сообщила:
- Сапар оставил подарок. Землянка, у реки. Быстро иди, быстро. Старик умер. Змеи у его ног! Змеи! Царицей посланные!
Либия попятилась. А Даяна, как ни в чем не бывало, встала и спокойно пошла невесть куда. Только махнула в сторону Мургаба, не оборачиваясь и не говоря больше ничего.
Ноги Либии одеревенели. Змеи... что за змеи? И кто такой Сапар? Только задав себе этот вопрос, Либия вскрикнула, догадавшись, чье это имя. Но откуда его знает Даяна?.. На смену холоду, пришел жар. Либию окатило горячей волной. Она едва не задохнулась! Открыв рот, она, как рыба, глотала воздух, а сердце гулко стучало: "Са-пар, Са-пар, Са-пар".
Не в силах больше ни стоять, ни думать, Либия побежала. Она птицей неслась вдоль канала, виляя между стволами деревьев и без разбору опуская босые ноги на усыпанную листвой землю. Свернув у начала канала вниз по течению Мургаба, она сбавила шаг и во все глаза вглядывалась в приподнятый берег, ища землянку, о которой сказала Даяна. Неожиданно из-под сухого куста поднялась огромная собака и с лаем кинулась прямо под ноги. Либия остановилась, как вкопанная. Подбежав к женщине, пес зарычал и ощерился. Но не видя движения, спрятал белые клыки и обнюхал ее ноги. Потом заскулил и трусцой вернулся к кусту. Либия пригляделась. Ей показалось, что сквозь сухие ветви виднеется чья-то рука. От страха сердце забилось чаще. Но, зная о том, что собака чует страх людей, Либия несколько раз глубоко вздохнула, успокоив сердце, и не спеша, шаг за шагом, пошла к кусту. Пес осклабился, но не напал. Он лежал мордой к кусту и тихонько поскуливал.
- Хороший, хороший, - твердым голосом произнесла Либия, и пес, словно понял ее. Он завыл, приподняв лохматую голову. Собачьи губы вытянулись в трубочку, и горестный плач вырвался из горла. - Что ты, что там? - вой отозвался в сердце жалость и страхом.
Горе собаки встревожило чувствительное сердце женщины. Либия подошла совсем близко и присев на корточки, погладила пса, одновременно всматриваясь туда, куда и он. Наконец, она увидела тощую сухую руку, лежащую на упавшем на бок кувшине. "Старик умер, - пронеслось в голове откровение Даяны, - Сапар оставил подарок..." Либия осторожно встала. Тронула сухую ветку. Она поддалась. Отодвинув куст, Либия увидела вход в землянку. Прямо на пороге ничком лежал старик.
Пес тоже поднялся на лапы и наблюдал. Он не чувствовал в женщине опасности и больше не рычал. Собачье сердце переполнило горе. Его хозяин ушел в Страну Без Возврата. Пес видел, как легкий дух старика отделился от тела и направился к первым воротам владений Эрешкигаль. Пес проводил его. Но стражи царства мертвых не открыли ворот. Они ждали подношений.
Тень старика качнулась, и тонкая, прозрачная рука указала на землянку. В ней хранил он все, что было. Там же лежал и кувшин с лазуритовыми бусинами. В него старик положил и подарок для женщины Либии, жены гончара. Он так и не отдал его. Хворь ослабила тело и силы оставили старика. Не то, что до города, он не мог дойти до реки, чтобы напиться. Если бы не Аруша! Она ухаживала за ним, как могла. Грела воду, варила суп из запасов, оставленных Сапаром. Но они закончились, и старик послал девочку в ближайшее селение выменять на несколько побрякушек немного мяса и ячменя. Не за себя беспокоился он, за Арушу. Следуя наказу Сапара, он посылал девочку в близлежащие поселки, уповая на милость бедняков. Пожалеет кто, даст зерна или хлеба. Обычно Аруша возвращалась с едой. Калби ходил с ней. Никому и в голову не могло прийти мысли обидеть побирушку, когда за ее спиной стоит такая грозная собака! Но в этот день Калби отказался идти вместе с Арушей. Как она его ни уговаривала, он остался со стариком, понимая своим непостижимым собачьим чутьем, что хозяин отказался от дальнейшей борьбы за жизнь, что в его молитвах звучит просьба о смерти, но не о жизни.
Но боги не спешили внять молитвам страдальца. Он был связующим звеном между людьми, чьи судьбы однажды переплелись. Со смертью старика рвались тонкие нити, сплетенные в сложный узор жизни, и боги направили безумную жрицу, чтобы освободить уставшую душу от долга, который он не выполнил. По приказу богов, слышимых только ею, Даяна становилась посланницей их воли. Она брала на себя невыполненные обязательства умирающих и несла весть тому, кому она предназначалась.
Как только старик произнес имена Либии и Сапара, его дух освободился. Но пока тело оставалось не погребенным, стражи не знали, какие подношения принес с собой умерший человек и принес ли. Они ждали. Ждал и пес. Бесплотная тень старика зависла между небом и землей, между жизнью и смертью.
Либия, боязливо оглянувшись, и не увидев никого, вытащила кувшин из-под холодной, но еще податливой руки. Кувшин был заполнен наполовину, и только перевернув его, она увидела несколько лазуритовых бусин, бронзовый браслет со змеиными головками и... свою булавку с козленком в навершии. Теперь Либия не сомневалась, что это богатство ей оставил любовник. Но как все это оказалось у старика?.. И почему ей об этом сказала Даяна?.. Вопросы без ответов волновали, но, сейчас было не до размышлений. День заканчивался, а перед ней лежал мертвый человек. И невольно она уже прикоснулась к нему. Что ж, свершилось то, что свершилось! Совесть подсказывала, что некому похоронить этого человека. Это должна сделать она.
Собрав все в кувшин, Либия отставила его в сторону, погладила пса, словно спрашивая у него разрешения, и кое-как затолкала старика в его нору. Разбивая сухие куски породы валявшимся неподалеку котелком, Либия завалила вход в землянку. Прикрыв его тем же сухим кустом, она присела рядом и тихонько запела:
К стране безысходной, земле обширной
Дух, оставивший тело свое, склонился,
Склонился дух пресветлый к обиталищу мрака,
К дому, откуда вошедший никогда не выходит,
К пути, на котором дорога не выводит обратно;
К дому, в котором вошедший лишается света,
Света он больше не видит, во тьме обитает;
Туда, где питье его -- прах и еда его -- глина,
А одет он, словно бы птица, одеждою крыльев.
Пес подхватил песню женщины и их мольбу услышали стражи Страны Без Возврата. Они обратили свой взор на погребение и, увидев там дары для своей царицы, открыли ворота ожидающей душе.
На прощание Либия принесла котелок воды для того, чтобы старику было чем утолить жажду в серой пустыне, и спрятала его в сухих ветвях. Взяв кувшин с подарками, она оправила рубаху, накинула конас, чтобы прикрыть грязь, пригладила волосы и пошла домой. Пес остался сидеть перед вечным домом хозяина, но смотрел на женщину, словно ожидая приказа.
Либия позвала его:
- Идем со мной. Ему ты больше не нужен. Будешь охранять меня.
Собака не тронулась с места.
- Не хочешь уходить? Я понимаю. Оставайся. Придешь, когда захочешь.
Аруша бежала назад сломя голову. В этот день ей несказанно повезло: женщина, хлопотавшая по хозяйству в одном из домов, налила ей целую миску горячего супа. И пусть на его поверхности не плавало ни жиринки, зато он вкусно пах какой-то травой и на дне лежала целая горсть распаренного ячменя. Обжигаясь, Аруша пила суп, держа грубую глиняную миску обеими руками. Ячмень она вычерпала пальцами.
Пока Аруша ела, присев рядом с горячим очагом, женщина смотрела на нее. Если бы кто видел ее глаза, то понял бы, какая жалость к бродяжке тревожит сердце. Но суп - это все, что она могла дать.
Вернув чистую миску, Аруша достала из-за пазухи терракотовую фигурку богини Плодородия и протянула доброй женщине. Сидящая на коленях, с волосами, собранными в венчик над темечком или с высокой тиарой - детали не разобрать - это старинная фигурка, помещающаяся на ладони взрослого человека, очень нравилась Аруше. Она играла с ней, сидя рядом с землянкой в теплые дни. Но старик сказал поменять ее на еду. Как ни жаль было отдавать свою любимую игрушку, Аруша не смела ослушаться дедушку.
- Спасибо, девочка, - женщина отвела детскую руку с подарком, - оставь себе! Пусть она принесет тебе счастье! Кроме супа мне больше нечего тебе дать. Иди лучше в тот дом, - женщина показала дорогу к дому с побеленными стенами, - там живет наш жрец. Может быть, он возьмет твою фигурку и даст мяса. Вчера он совершал жертвоприношения. Наверное, что-то осталось.
Аруша кивнула и улыбнулась. Заговаривать с чужими людьми она боялась. Но ее глаза всегда были красноречивы.
- Беги, дитя, да защитит тебя Небесная Царица!
Аруша помчалась к белому дому. Жреца в нем не оказалось, но другая женщина, разглядев фигурку богини, взяла ее и вынесла девочке несколько кусочков мяса. Аруша сжала подношение двумя ладошками и счастливая побежала к землянке старика.
Детские ноги быстры! Девочка и не заметила, насколько длинна дорога. Только оказавшись рядом с землянкой, она остановилась и недоуменно огляделась. Землянки не было. Сухой куст лежал на своем месте, котелок с водой рядом с ним, а землянки нет. Тихий скулеж раздался рядом. Аруша обратилась на этот пугающий звук и увидела Калби. Пес полз к ней и, то опуская, то поднимая голову, поскуливал.
- Калби!
Аруша бросилась к нему, но споткнулась и упала плашмя на живот. Мясо выпало из рук и подкатилось прямо к носу собаки. Но Калби словно не видел его. Аруша поднялась, поглядывая на свои колени, покрывшиеся ссадинами. Калби подполз к ее ногам и, положив морду на ступни в грубых каушах, заскулил еще жалобнее.
- Калби, почему ты плачешь? Калби, где дедушка?
Она водила ладошкой по теплому лбу собаки и оглядывалась, не понимая, куда делась их землянка, куда ушел старик. Солнце осветило куст и свежие комья земли рядом. Аруша встала и, помедлив немного, подошла ближе. Калби тоже поднялся. Он перестал скулить и наблюдал за девочкой. Аруша напряженно размышляла. И вдруг ужас охватил ее. Она бросилась к заваленному входу в землянку с криком: "Дедушка!" и принялась разгребать землю, решив, что вход каким-то образом обрушился, а дедушка лежит там и не может выйти. Калби сел, повел ушами, переступил с лапы на лапу и кинулся на помощь.
- Давай, Калби, давай! - приказала Аруша, и пес, словно обезумев, с остервенением принялся разрывать землю. Комья летели из-под двух лап и двух рук во все стороны. Еще немного и...
- Остановись! Назад! - грозный оклик раздался за спиной.
Калби отскочил и оскалился. Аруша откинулась на спину и замерла. Страх застыл в ее глазах, а сердечко стучало в груди с такой силой, что отдавалось в ушах.
- Нельзя открывать могилу, нельзя, - после крика вкрадчивый шепот бритоголовой женщины испугал еще больше.
Она, пригнувшись, приблизилась к Аруше, и та от страха вжалась в землю всем своим маленьким тельцем. Но Калби, вместо того, чтобы бросится на безумную жрицу, поджал хвост и лег, негромко порыкивая.
- Брошенная девочка... - Даяна села перед ней на колени и протянула руку. Аруша дернулась, Калби поднял голову и снова зарычал. А Даяна, не замечая этого, дотянулась до Аруши и провела ладонью по ее щеке. - Красивая девочка... одинокая девочка... Рука жрицы скользнула вниз и крепко сжала тоненькое запястье. - Идем, идем со мной, - обычным голосом, ласково позвала она, - здесь теперь нет дома, здесь теперь - могила. Дедушка умер, Либия его закопала. Либия - хорошая, идем со мной.
Даяна потянула Арушу к себе. Та, словно завороженная, поднялась. Земля посыпалась с подола рубахи и теплой накидки. Косынка упала с головы еще раньше. Даяна погладила девочку по торчащему во все стороны ежику волос.
- Отрастут, они отрастут, и не будет ничего видно.
Аруша молчала. Калби подошел к ней и лизнул свободно висящую руку. Ласка собаки подействовала, как студеная вода: Аруша, быстро и шумно втягивая воздух, расплакалась. В ее жизни до встречи с Сапаром и добрым дедушкой, не было людей, которые заботились бы о ней, ласкали. Она и не знала, что такое ласка человека. Только собака была ей другом, товарищем, только собака хранила ее, защищала, делилась едой. Первое потрясение от потери поразило сердце девочки, когда злой вор убил ее Калби. Но люди отогрели раненое сердечко, казалось, шрам зажил, но сейчас, когда рядом не оказалось Сапара, когда пугающая всем своим видом женщина, запретила откапывать дедушку, сказав, что он умер, Аруша ощутила безмерное горе. Она не могла понять, почему умер дедушка. Его тоже убил злой человек? Но и спросить Аруша не могла. Горло сдавило тисками, такими, какими были корявые пальцы Хусу, душившего ее здесь же, на этом месте перед землянкой. Но тогда ее защитил Сапар. Кто теперь станет ее защитником?
Калби поднялся на задние лапы и, положив передние на плечики Аруши, смачно, от подбородка до лба, лизнул. Под тяжестью его лап Аруша присела. А мокрый и шершавый язык собаки успокоил, как когда-то такая же забота другого пса, выросшего с ней и погибшего за нее.
- Фу, Калби!
Аруша оттолкнула его, но горе отпустило, страх улетучился. Только жалость к дедушке давила грудь.
Даяна повела Арушу в город. Жрица всю дорогу что-то говорила. Она не могла молчать. Она привыкла разговаривать сама с собой. Но сейчас с ней рядом шла девочка. И пес, идя следом, нет-нет, вскидывал морду, напрягаясь и поводя головой, чтобы понять, не к нему ли обращены слова, произнесенные жрицей, умеющей видеть то, что не видят другие люди.
Аруша, как и Калби, не понимала сбивчивый монолог безумной и не слушала, думая о своем - о дедушке, о Сапаре. А Даяна вспоминала о том, как нашла беспомощного ребенка в песках неподалеку от Священного города. Солнце зажарило бы его, не появись она рядом ранним летним утром. Девочка была так мала! Еще не подсохшая пуповина торчала из ее животика. Темно-синие глазки - мутные и пока незрячие - бессмысленно вращались, будто бы разглядывая небо, крохотные ручки и ножки поддергивались, хотя девочка не плакала. Даяна положила ее в подол своей рубахи и понесла в одно селение, в котором накануне одна бедная женщина родила ребенка. Она выкормила и брошенную девочку. Даяну боялись и никто не смел отказать ей. Когда девочка подросла, она пропала. Возможно, играя, она удалилась от дома так далеко, что потерялась. Ее не стали искать - на один рот меньше! Но за ней увязался крупный щенок. Даяна иногда видела девочку с собакой в Священном городе, но лохматая бродяжка быстро исчезала. Сердце жрицы волновалось при этом, но думать долго о чем-либо земном она не могла: дела другого мира были ее стезей. И только в этот день по зову Иштар Даяна дважды бросилась к землянке у высыхающей протоки Мургаба. Раз, чтобы освободить душу старика от невыполненного обещания; второй, чтобы снова спасти меченую девочку.
Они шли в город не спеша. Тогда как Либия торопилась, чтобы успеть домой до прихода мужа и спрятать заветный кувшин. Выйдя на простор, она побежала. Мысли в ее голове неслись с той же скоростью, что и она сама. Либия чувствовала в себе силу, и бежала все быстрее и быстрее. Кувшин мешал, ограничивая свободу, и Либия думала, что вот так же мешает ей муж, да и все вокруг со своими правилами и законами. С самого рождения человека оплетают нити запретов, и от этого жизнь каждого течет по одному и тому же руслу. Но даже река меняет русло! В старинных легендах рассказывается о пышных садах у стен Священного города, которые в разлив погружались в коричневые воды Мургаба. Теперь же только пустыня окружает Маргуш, а тонкое русло реки можно увидеть разве что с высоких стен цитадели. Но человек вырыл канал и довел воду до города. Человек перехитрил природу, и боги позволили ему сделать это. И она, Либия, изменит свою жизнь! Да, она ее изменит! Уже сегодня ненавистный муж не прикоснется к ней! О, да! Дыхание Либии сбилось от восторга при мысли о том, как Эншум отдернет протянутую к ней руку или даже отскочит от нее, как только узнает, что она похоронила бродягу. После такого поступка ей предстоит долгое очищение в одиночестве и молитвах. "Я пойду в тополиную рощу! - решила Либия и ее сердце зашлось в волнении, как и в тот день, когда она решилась пойти на свидание. - Я окунусь в воду и смою с себя все, что тяготит мою душу. Я очищусь от скверны, я избавлюсь от страха и обрету свободу! Иштар мне в том поможет! Великая богиня, защитница и покровительница!"
Либия остановилась и, широко отрыв рот, набрала полную грудь воздуха. Ядреный, с особой холодящей свежестью, каким он становился к вечеру, воздух пробрался в самую глубину, и женщина почувствовала, как все ее тело помолодело, набралось сил. Теперь она была готова к сражению за свою жизнь.
Впереди уже показалась дорога, по которой в обе стороны брели понурые ослы с поклажей, проезжали телеги, шли путники и рабочий люд Маргуша. Либия скорым шагом вышла на тракт и направилась к городу. Позади нее громыхала телега. Ее тащил старый осел. Погонщик то и дело понукал его то голосом, то треском взвинченного в воздухе кнута. Голос мужчины показался знакомым. Либия сжалась так, словно хотела спрятать кувшин в своем теле. От былой решимости осталась только надежда. Что она скажет, если кто-то из знакомых спросит, откуда она идет и что несет в кувшине?..
- Либия! - окликнул мужчина.
Она медленно, с напряжением вздохнула. "Ничего! Как-нибудь справлюсь, что-нибудь скажу..." Она оглянулась и изобразила радостное удивление, увидев товарища мужа. Он вез глину, загруженную в мешки. Вода стекала с них и за телегой оставались мокрые дорожки.
- Откуда идешь, Либия? - спросил мужчина, будто бы невзначай пробегая взглядом по ее соблазнительной фигуре, укутанной серым плащом.
Либия остановилась и, дождавшись, когда телега поравняется с ней, пошла рядом.
- К матери ходила, - она скосила глаза на кувшин, держа его так, чтобы не было видно содержимого, - немного пшена взяла, у нас закончилось.
- А-а!
Пшено не интересовало гончара. Это было обычное дело. И у него семья порой голодала, и его жена ходила к родным одолжить того или другого.
- А ты, гляжу, глину везешь... Это ту, для тонкостенных сосудов?
- Да, полдня провозился. Думал, еще сегодня что-то успеем в печь поставить. Эншум злится там. А что я? Спину надорвал пока мешки на телегу затащил...
Либия понимающе закивала. Гончар и вправду выглядел уставшим. Спутанные волосы, прихваченные веревкой по лбу и затылку, висели грязными прядями, на щеке виднелся след от размазанной глины. Да и на рубахе... Либия подумала, что она мудро поступила, запахнувшись плащом. А то бы этот гончар разглядел грязь. Потом сплетен о неряшливости жены Эншума не оберешься!
- А что твой Эншум злой такой? - усмехаясь своим мыслям, некстати спросил гончар. - Ты бы его почаще ласкала...
Он подмигнул. Хотел еще что-то добавить, но Либия осекла его на полуслове:
- Твоей жене тоже ласки не хватает, раз она на соседей кидается, как бешеная собака?!
Похотливость с лица гончара вмиг пропала. Он и возражать не стал; опустил глаза и дальше шли молча, пока Либия не попрощалась с ним у ворот, не став дожидаться, когда разминуться две повозки, выехавшие навстречу друг другу.
Сначала Либия намеревалась войти в город через западные ворота, но теперь уже туда идти не было смысла. Она уже в городе, осталось только пройти мимо гончарных мастерских, где трудился муж. Как хорошо, что ему не до ее кувшина! Товарищ мужа, сам того не подозревая, оказал услугу, припозднившись с доставкой сырья для срочного заказа. Либия смело направилась к большой гончарной печи, жар от которой поднимался ввысь колышущимися воздушными волнами.
Эта печь была самой большой в Маргуше. С двумя глубокими топками, в которых с головой помещался высокий человек, печь в длину превышала девять широких шагов, а в ширину - пять. Округлая камера для обжига располагалась в середине печи. Сверху ее накрывал искусно сложенный кирпичный купол, тщательно обмазанный толстым слоем самана, чтобы сохранялся жар. Горячий воздух к сосудам проникал из топок через отверстия в постаменте, тоже сложенном из кирпичей.
Либия как-то наблюдала, как гончары вынимали готовые сосуды. Хоть огня в топках уже не было - весь выгорел! - но жар, казалось, шел от самих кувшинов и чаш, пропитавшихся им насквозь! Муж Либии тогда надел длинный балахон, закрывающий от жара все тело, включая руки, толстую шапку и полез в печь. Он осторожно брал хрупкие сосуды, прикасаясь к ним через ткань балахона, и передавал другому гончару, который аккуратно складывал их на ровное место неподалеку от печи.
Эншум слыл искусным мастером. Либия иногда вспоминала, как, еще девушкой, прибегала посмотреть на его работу. Полуобнаженный, он сидел за гончарным кругом и, оглаживая ком мокрой глины, вращающийся на круглой подставке, создавал удивительные по своей форме и красоте сосуды для хаомы - идеально круглые, с длинными носиками посередине, с ровным валиком по горлышку. К готовому сосуду Эншум прилеплял тонкие кусочки глины, сформированные в виде глаз. Иногда по боку сосуда тонкой палочкой он чертил длинные косые полосы, исходящие от одной вертикальной. Готовый рисунок напоминал дерево. По бокам от его ветвей гончар прилеплял фигурки козлов, вырезанные из плоских кусочков глины.
- Что это? - спрашивала любопытная Либия.
- Древо жизни, дарованное богами! - отвечал Эншум и его голос был похож на голос всезнающего жреца.
Наверное, тогда он и обратил внимание на красивую девушку с огромными выразительными глазами и многообещающими формами тела.
Либии же льстило внимание мастера. Ведь только для нее на одном из сосудов он нарисовал лошадь. До сих пор тот сосуд используют в Храме Воды. Кому-то он нужен, кто-то получает удовольствие, пригубив из его горлышка священный напиток жрецов. Но как так случилось, что, став мужем, Эншум потерял свою привлекательность для восторженной девушки? Что помешало их счастью? Либия терялась в догадках. Разве они изменились каждый в отдельности? Вот он, Эншум, и сейчас полуобнажен, мускулист, можно сказать красив... но так ненавистен! Почему?..
Эншум заметил жену, остановившуюся неподалеку от мастерской. Она просто стояла и смотрела в его сторону. Он подумал было, что она его не видит, и махнул рукой. Либия кивнула в ответ, но не подошла. Она постояла еще немного и направилась домой, прижимая к себе заветный кувшин. Время торопило. Уже солнце село, уже в других домах по-соседству жены встречали мужей готовым ужином. Либия не могла прикасаться к еде, и это тоже нравилось ей. Впервые за всю семейную жизнь она не готовила еду для мужа. Вместо обычных хлопот по хозяйству, Либия занялась тем, что, завернув кувшин с бусинами и браслетом в плотную ткань, спрятала свои сокровища среди вещей. Потом она приготовила для себя чистое белье, чашку, кожаный мешок для воды. Подумала, и положила туда же сухую лепешку. Прихватила гребень для волос и найденную заколку с козленком и села около дома в ожидании мужа. Но ее нетерпение было так велико, что она не могла усидеть на месте, тем более, зная наверняка, что Эншум придет поздно. Либия решила не ждать его. Что даст их разговор? Он только испортит ее вдохновенное настроение, а мужу добавит еще больше негодования. "Попрошу кого-нибудь, ему передадут, что я ушла очищаться, - решила Либия и побежала к Храму Огня.
Темная ночь быстро поглотила дневной свет и распахнула обширные пастбища для небесных овец. Сгрудившись на широкой дороге, которая пролегла от края земного горизонта до немыслимых дебрей небесных просторов, они слились в единый световой поток и брели все вместе, ведомые сиятельным пастырем. И только те из них, которые отбились от стада, светились обособленно, ярче всех.
Либия - простоволосая, в той же запачканной рубахе - стояла перед Храмом Огня и смотрела на звездное небо. Жрец храма, узнав от Даяны о том, что женщина похоронила одинокого старика и нуждается в очищении, удалился в святилище храма, где испокон веков горел священный огонь, оберегаемый многими поколениями жрецов. Либии же в скором времени предстояло совершить многократное омовение в водах Мургаба и потом, сменив одежду, удалиться в пустыню на девять дней.
Пока жрец просил Огненного бога Шамаша об очищении женщины, Либия покорно ждала там, где ей позволили. Даяна не проявляла к ней особого интереса и бродила рядом, изредка исчезая в таинственных помещениях храма. Она, казалось, забыла о встрече в тополиной роще, об исповеди умирающего старика. Сейчас жрица видела перед собой просто женщину из города, которая нуждалась в помощи служителей Шамаша.
Раз из храма выбежала девочка. Пес, державшийся в тени, сразу подбежал к ней. Либии показалось, что это тот самый пес, который остался у могилы старика, но в темноте все собаки одинаковы. Даяна, заметив девочку, кинулась к ней и увела внутрь. Пес, постояв, снова лег на свое место. Но это промелькнуло, как одна из обычных картин жизни, которые идут своей чередой и составляют серую повседневность. Сейчас Либию больше занимало звездное небо.
Она смотрела на яркие одинокие звезды и думала о том, что и она - овца, отбившаяся от стада. До встречи с Сапаром она жила, как все: шла общей дорогой, соблюдая установленные правила жизни. Она даже почти смирилась со своей безрадостной женской долей. Она научилась находить радость в буднях, когда весело закипала вода в котелке, и он заполнялся доверху шаловливыми пузырьками, когда резвая пичужка вдруг залетала в световой проем под крышей и вила там гнездо, когда ранней весной пустыня превращалась в цветущий ковер, и множество красных тюльпанов раскрывались солнцу подобно разгоревшемуся костру.
Эти маленькие радости наполняли ее жизнь смыслом, позволяли встречать каждый день с надеждой. Внезапный огонь страсти, разожженный в ее сердце чужим мужчиной, изменил привычный ход дней, разделил всю жизнь на две половинки - до и после. То, что было "до" теперь казалось сном. "Как я могла жить так, как жила? - вопрошала она себя саму, - без любви, без томления, без грез?" То, что наступило "после" еще пугало ее, но толкало вперед, к запретному будущему, которое рисовалось в ее воображении картиной счастливого материнства и - о всесильные боги! - надеждой на новую встречу с возлюбленным.
Сейчас, стоя перед храмом, Либия не таилась своих дум. Напротив, она хотела, чтобы покровительница женщин Иштар услышала ее, чтобы властитель всех вод, бог Эа, очистил ее тело и душу, чтобы огненный Шамаш испепелил страх в ее сердце и защитил от всякого зла. Либия молилась вместе со жрецом, и ее простые молитвы неслись ввысь, сплетаясь с его ритуальными песнями. Закрыв глаза, она покачивалась, словно уточка в водах Мургаба, внимая негласному ответу богов. Но вдруг тягучий голос раздался наяву. Либия открыла глаза. Жрец обращался к ней, давая наставления:
- Девять раз надлежит тебе, женщина, совершить омовение, затем девять ночей поститься вдали от жилья и дорог. Оставь бренные мысли и обрати дух свой к Великим Богам, прося у них очищения и благословения!
Жрец удалился. Либия подняла свой мешок и, поеживаясь от ночного холода, побрела к Мургабу - туда, где она была сегодня, где похоронила старика и забрала у него то, что не принадлежало ни ему, ни Сапару, ни даже девочке Аруше...
Темнота пугала и настораживала. Радость от того, что жизнь изменилась хотя бы на несколько дней, пропала, как только Либия погрузилась в ночь. Она брела вдоль канала, мимо деревьев, покачивающих почти голыми кронами. И, если днем шепот великанов казался ей просто загадочным и волнующим, то сейчас, в темноте, он наводил ужас. Грозной прелюдии ночи, журча, вторила вода в канале, опавшие листья шуршали под ногами. Где-то в стороне слышались шорохи, тявканье лис, подвывание собак. Ни одного человеческого голоса! Либия замерзла. Она с горечью подумала, что сейчас в ее доме горит рассеивающий мрак свет. Ее муж сидит в одиночестве перед пустым котелком; уставший, расстроенный...
В животе заурчало, и одновременно тошнота подкатила к горлу. До Мургаба еще идти и идти... Либия остановилась и прислушалась. Никого не было рядом. Это в теплое время сюда приходили влюбленные, сейчас же холод загнал всех под крыши. Сейчас любовь согревала людей в их домах, на их ложе. Природа же засыпала, таилась от мрака и холода. Только демонам раздолье! Нагоняют страх, вызывают трепет в душе!
Либия пошла на голос воды, шепча восхваления самому грозному из всех богов - Энлилю: "Ты первый среди богов! Ты предводитель небесных богов..." Добравшись до ив, она села на берегу, прислонившись спиной к стволу дерева. Обнаженные ветви ивы едва доставали до поверхности воды; без листьев былая непроглядная завеса поредела, но за ней Либия почувствовала себя уверенней. Хлебнув воды из бурдюка, она примостила мешок с вещами под голову, свернулась в кружочек, как собака и закрыла глаза. Сон ли, забытье ли окутало голову, но мысли женщины улетели в прошлое, и оно согрело былыми ласками, былой страстью.
Либия проснулась от холода. Серый рассвет развеял ночную тьму, но до дневного тепла было еще далеко. От воды тянуло сыростью. Либии захотелось уйти отсюда. Но не к Мургабу, а в пустыню. Ей казалось, что там, в песках, теплее. Но как же быть с омовением?.. Сомнения одолели женщину. Мысли о необходимости соблюдения наставлений жреца метались в затуманенной голове. Их вытесняла одна, идущая из тайников человеческого сознания. Она формировалась веками и сводилась к одной истине - самосохранению! Лезть в воду в такой холод - навредить себе, поставить свою жизнь на грань, за которой - болезнь и возможная смерть. Либия мелко дрожала. Виной тому был не только холод, но страх. И все же, ослушаться жреца, нарушить закон Либия не могла. Обхватив себя руками, прижимая мешок к груди, будто он мог согреть ее всю, Либия побрела к Мургабу. Постепенно она ускорялась, и движение согревало ее. Кровь быстрее побежала по жилам, и вот от былого озноба осталось только воспоминание.
Дойдя до реки, Либия прошла немного вдоль ее русла и, увидев удобное для купания место, подошла ближе к воде. Недолго думая, пока ее собственный жар еще согревал тело, она разделась донага и полезла в воду. Как только ступни коснулись плавно бегущего потока, Либия обрадовалась: вода показалась теплее воздуха! Несколько шагов по илистому дну и поток нежно обтекает ноги. Еще два шага - и вода покрыла нижнюю часть тела, не доходя до пупа. Дальше Либия не пошла. Она присела, окунувшись с головой, девять раз. Дыхание ее при каждом погружении останавливалось, сердце замирало, но бодрость через кожу проникала в кровь и неслась вместе с ее током к каждой клеточке, очищая тело и душу.
Свежее белье, теплые кауши, шерстяной плат на голове - Либия ощущала себя обновленной и чистой, как девушка. Только та жизнь, что зрела в ее утробе напоминала об опыте женщины, но она же дарила радость. Теперь выдержать девять дней одиночества и поста и тогда... что тогда? Темная мысль едва приметным червяком пролезла в радужное настроение и начала всасывать его, как песок воду. "Нет! - воспротивилась Либия. - Нет! Впереди ждет радость! Эти девять дней изменят мой мир, он уже начал меняться!" Загнав червя в нору, Либия решительно вскинула мешок на плечи и, щурясь от первых лучей, пробившихся сквозь утреннюю дымку, пошла навстречу солнцу.
Подражание первым строкам поэмы "Нисхождение Иштар"
Саман - обмазка из глины и соломы
Кауши - кожаная обувь, прикрывающая ступню до щиколоток