Синум с небрежно лежащими на спине волосами, больше походившими на ослиный хвост, суетилась перед входом в свое приземистое жилище. Обмахрившаяся по подолу рубаха задиралась до самых колен, когда Синум поднимала руки, силясь пристроить на темном провале входа в дом нечто подобное занавеске. Кусок ткани, который за все время его существования чем только не был, провисал фалдами с одной стороны и тут же падал с другой. Обреченно опустив руки, Синум в очередной раз тяжело вздыхала и снова вставала на цыпочки.
- Что ты делаешь, Синум? - остановившись в шаге от нее, поинтересовался Эншум.
- Ох, Боги Благословенные, это ты?!
Женщина испуганно отпрянула, только услышав мужской голос. Она прислонилась к косяку и схватилась за сердце. У самого пупа, под прижатой рубахой вдруг проступили соски давно обвисших грудей. Эншум отвел взгляд. Но тут в темном проеме светлой фигуркой, подобной молодому тополю, показалась Ариба. Эншум улыбнулся и с удовольствием осмотрел ее всю от сияющих глаз до босых ног. Маленькие груди едва угадывались под грубой тканью рубахи, обтянувшей тонкие бедра и обозначившие маленький, и такой притягательный треугольник.
- Эншум, - тихо проговорила девушка и в ее голосе прозвучала радость.
- Скройся! - как змея, зашипела на дочь Синум и толкнула ее внутрь дома.
- Ну, мама, хватит уже, все ушли! - возмутилась Ариба, чуть не плача.
Несмотря на протесты дочери, Синум впихнула ее в дом, вошла сама и, тут же выглянув, поманила за собой гончара. Согнувшись едва не пополам, Эншум вошел следом и, сощурившись, попытался разглядеть женщин в темноте затхлого жилища. Он увидел их благодаря белым рубахам, светлые пятна которых маячили над ложем.
- Что у вас тут происходит? От кого прячетесь?
Эншум чувствовал себя неловко в крохотной комнате без световых отверстий и с таким низким потолком, что волосы на его макушке скользили по стеблям циновки.
- Сядь, Эншум, а то смотреть на тебя неудобно, - без тени иронии сказала Синум. Ариба хотела было вставить свое слово, но мать строго осадила ее: - Молчи! Чтоб я и писка твоего не слышала!
Ариба обиженно отвернулась, но Эншум сел рядом и она бедром ощутила жар его тела. Огонь пробежал по ее коже, внутренности все сжались, аж дыхание перехватило. Эншум поймал сияющий взгляд, который тут же потух под опущенными веками. А Синум, не замечая молчаливой игры молодоженов, торопливо заговорила:
- Жрецы весь день рыщут тут. Везде нос свой суют. Спрашивают про собак, а сами в дома заглядывают, девушек примечают.
- С чего это ты решила, что они девушек примечают?! - приободренная близостью защитника, возразила Ариба.
- Молчи, непослушная! С того! - многозначительно сказала Синум. - Ты не знаешь, а Эншум может помнить, как жрецы забирали взрослых детей из бедных семей для жертвы богам! И не так давно это было! Увели тогда сына наших соседей, а ты мала еще была.
Синум тяжело вздохнула. А Эншум, наконец, понял, о чем тревожилась мать, почему старалась хоть грязной тряпкой оградить свою дочь от беды.
Да, он помнил тот день! Тогда он еще не был женат, но уже работал помощником мастера. Накануне Праздника Равноденствия - прямо как сейчас! - в городе готовились к почитанию богини Царства мертвых и ограждению живых от неприкаянных душ, не нашедших себе покоя в чертогах Страны Без Возврата. Блуждали они между семью воротами Серых земель и ждали момента, когда стражи Богини ослабят внимание. Тогда они проскользнут мимо и вернутся назад в мир живых, проберутся в первого попавшегося человека, потеснят его душу и снова смогут ощутить вкус жизни. Только собаки могли распознать живую душу от скитающейся. Потому главными жертвами были они - стражи людей на земле и в Стране Без Возврата. Но каждая собака могла пройти к очередным воротам только с новопреставленной душой человека. Потому готовили для жертвы и людей, и собак. А чтобы Богиня Эрешкигаль не серчала на живых и не призывала грозного Энлиля для расправы с людьми, ей приготовили богатые дары. Эншум видел двух ослов и верблюдов, а еще - четырехколесную повозку, на которую водрузили огромный бронзовый котел с водой.
Священный город в те времена уже был беден. Мало кто из приближенных царя жил в цитадели. Почти все удалились в Новый город. Слуг было мало, а рабов и того меньше. Вот и пошли жрецы в дома к тем, кто работал на храмы города, кто не мог ни выкупить своих детей, ни воспротивиться воле священнослужителей.
Вечером, на закате дня весь город собрался у старого кладбища. Церемонию проводил сам Верховный Жрец. Молод он был тогда. Не все таинства священнодействия понимал. Опьяненный хаомой, уронил в круглую могилу скипетр из семи шаров, накричал на жрецов, как ему казалось, медленно совершавших умерщвление людей.
Эншум долго не мог забыть молящие глаза последнего из жертвенных юношей. Он отчаянно пытался выбраться из глубокой ямы, ставшей могилой уже шестерым его товарищам. Кровь ручьем текла по лицу, искаженному страхом. Руки обреченного скользили по сухой земле до тех пор, пока сильный удар посоха не выбил из него дух. Так и соскользнул он с края могилы на дно, прочертив растопыренными пальцами глубокие бороздки в земле.
После этого жрец швырнул посох в могилу. В наступившей тишине из нее послышалось поскуливание. Сумерки к тому времени окутали Священный город, и пришлось жрецам опускаться в могилу в поисках еще живой собаки. Яркий огонек масляной лампы метался по дну ямы, освещая уснувшие лица людей и безжизненные морды животных. Эншум вглядывался вниз вместе со всеми, ощущая в груди могильный холод и странный интерес к происходящему таинству.
Когда нашли скулившего пса, раздался тупой удар, и все было кончено. Верховный жрец воздел руки к темному небу, обращаясь к Богу Солнца, в это время опустившемуся за горизонт, чтобы осветить Страну Без Возврата. Царь призывал принять жертвы и оградить Маргуш от бродячих душ. Его призыв подхватили молоденькие жрицы храма воды. Их тонкие голоса слились с плачем матерей, чьи сыновья повели стражей к воротам страны мертвых. Могилу закрыли. Но еще долго Эншуму мерещился тот юноша, пытающийся спастись, и скорбное поскуливание собаки, без ее воли вставшей на охрану мира живых...
- Собирайтесь, женщины, - спокойно и решительно сказал Эншум, - утром пойдем, пораньше.
Синум облегченно вздохнула.
- Хорошо. Только вот что, Эншум, - женщина сделала паузу, подыскивая весомые слова. Но не нашла и сказала просто: - С тобой пойдет Ариба. Я с детьми тут останусь.
Эншум встал. Ариба молчала. "Договорились!" - понял гончар. Он потоптался на месте. Что-то взбунтовалось в нем. Привык гончар командовать женщинами, а не наоборот. Мужская гордость шептала об обиде. Но не то было время сейчас, чтобы следовать порыву.
Арибу он взял прошедшей ночью. Взял просто, без особой ласки. Девушка оказалась так нежна и ранима, что даже из-под ладони, которой Эншум зажал ее рот, прорвался крик первой боли. Синум недовольно заворочалась на своей циновке. Эншум и не обратил бы на то внимания, но старая женщина пожалела дочь и утром выговорила гончару: "Ты бы с Арибой поласковей. Не Либия она, нежна еще, отворотишь от себя грубостью, не будет между вами согласия".
Ариба потускнела, прятала глаза, покрасневшие от слез. Но мудрая Синум смогла утешить дочь, сказав, что Эншум - сильный мужчина, и она будет счастливой женщиной, надо только потерпеть. За день боль и страх близости притупились, и девушка встретила своего мужчину уже с улыбкой.
- Что ж, как решили, так и будет, - согласился Эншум, - вот, возьми, - он протянул женщине кувшин, достав из него браслет, - камни эти большой ценности, будешь менять на еду, дрова, как-нибудь проживете, пока мы найдем хорошее место для жилья, построимся, а потом я приеду за вами. Береги детей, - Эншум заботливо похлопал Синум по морщинистой руке, сжавшей драгоценный кувшин, - за дочь не волнуйся, не обижу.
Вложив браслет в руки Арибы, он вышел. Делать было нечего. Эншум не привык бездельничать и маялся от того, что некуда было себя деть. Вещи свои он принес. Осел... вот он стоит, пощипывает тончайшую, как волос, травку, пробившуюся у стены дома. Эншум пошарил взглядом вокруг. Увидел, у порога валяется кусок тряпки, оброненной Синум. Решил повесить ее. Не дело, когда дом открыт всем ветрам и взглядам! Женщины здесь живут. "Колышки надо, вобью в глину, будет тряпка держаться", - прикинул гончар и пошел к центральной площади, куда сегодня пришел караван из Нового города. Много дров привезли, палку для колышков можно найти!
Дом Синум стоял в стороне от Храма Митры, ближе к другому храму - Воды, но пройти к Главной площади Священного города отсюда можно было только через храм, в котором возвеличивали Бога Справедливости. Эншум шел мимо и уговаривал себя, что ему нет дела ни до Либии, ни до Главного жреца храма, чьи синии глаза бессовестно разглядывали женщину - тогда еще его, Эншума, женщину! "Там ли она?" - вопреки своему желанию не думать о Либии, размышлял гончар, ловил себя на этой непрошеной мысли и сжимал кулаки от тупой злости. "Как же, там! Давно уже ее прогнали! Попользовались и вышвырнули!" Эншум усмехнулся, но от этой вымученной гримасы на душе легче не стало. Чем тревожнее были его мысли, тем больше возрастало желание бежать из города. Утром! Ранним утром, когда Митра раскинет свой плащ, укрыв и Старый город, и всю округу волшебным светом, он, Эншум, с молодой женой уедет отсюда навсегда! Уедет и забудет и о Либии, и о родном городе, и обо всем, что случилось в нем за всю его жизнь!
День закончился. Всеобъемлющий Митра возвестил о своем приходе, раскинув во весь горизонт пурпурный плащ. Розовый свет окутал весь город, засияли древние стены, разноцветные лучи ручейками поползли во все щели.
Главный жрец Храма Митры стоял на Башне и смотрел на запад: туда, где буйствовал красками его Великий покровитель. Безграничная пустыня расстилалась вокруг! Но, вопреки названию - Черные пески, сейчас она походила на цветущий луг. Черной пустыня еще будет! Впереди долгие жаркие дни, когда все живое замирает и засыхает и только черные кусты в это время соперничают с тенями барханов.
Черная пустыня! Гиблое место - мург! Зачем сюда пришли предки? Спасались от кочевников? Искали уединенное место для поклонения своим богам? Или, устав от скитаний, остановились у первой воды? Вода... вся жизнь в ней! Вон стелется река золотом, вобрав в себя последние лучи солнца. Но совсем узко ее русло, совсем близко друг к другу берега. Как влюбленные, стремятся они соединиться. Но чья-то воля держит их на расстоянии, позволяя только любоваться друг другом, любоваться и страдать.
Рапаш сощурился. Голубизну его глаз разбавили красные отблески; кровавыми пятнами расползлись они по светлой радужке, тесня благие мысли.
Пустыней завладели демоны. Митра свернул плащ, и исчадия зла поползли из всех нор, окружая Город-храм бесформенными телами. Но пробраться через его стены, крепкие древними заклятиями, демоны не могли. Они корчились в конвульсиях огней, устрашая позднего путника разверзнутыми пастями. Но каждого хранил заветный амулет! Привязанный к поясу или украшающий грудь, с изображениями богов или их символов - оберег отпугивал злые силы и не подпускал близко к человеку порождения Всеуничтожающего Духа.
Рапаш провел пальцами по своему амулету. Выточенный из стеатита в форме верблюда, оберег отличался от других, сделанных из бронзы. Каменный, темно-зеленого цвета, тяжелый амулет висел на груди жреца в окружении бус из сердолика и лазурита. Эти камни тоже защищали владельца от несчастий. Сердолик берег и от любовных чар. Женщины часто искушали полного сил жреца манящими формами, зовущими взглядами. Это мешало думать, и тогда Рапаш перебирал камни. Лазуритовые дарили умиротворение, очищали разум от тревожных мыслей. Но силу жреца дарил ему символ Митры, выгравированный древним мастером на одной стороне амулета, прилегающей к груди. Символ этот - борьба, сражение! Рапаш не раз разглядывал сцену, более чем правдиво переданную искусным мастером.
Бык своей недюжинной мощью и необузданным нравом угрожал древу жизни, но бесстрашный воин, больше походивший на юркого акробата, защищал дар богов. "Кто этот человек? - размышлял Рапаш, поглаживая камень. - Не жрец ли, подобный мне? Я стою на страже мира живых и каждодневными молитвами охраняю саму жизнь от гнева богов. Но почему умирает Священный город?" Эта мысль не давала покоя Главному жрецу Митры с момента трагической гибели Сароша, верного древнему богу Солнца - Шамашу. Рапаш и не думал, что будет сожалеть о смерти своего вечного противника. Нет, он ничего не имел против Огненного шара, каждый день восходящего с одной стороны горизонта и исчезающего с другой. Он хотел лишь признания равенства между двумя вечными спутниками - Митрой и Шамашом. Храм Огня хранил верность самому почитаемому богу древности, а Даяна - вездесущая безумная жрица! - готова была уничтожить любого, кто посягнет на могущество ее покровителя.
Даяна! Сколько лет она мозолит глаза, не давая забыть того, что грызет совесть, как ни старается Рапаш перекрыть тяжкие мысли заботами о каждом дне. Вот и сегодня она появилась перед его храмом с какой-то девчонкой, в который раз напомнив о том, что он хотел бы забыть навсегда.
Рапаш скрипнул зубами. Краски заката потухли. Жрец круто развернулся и пошел вниз, уверено ставя ноги на ступени, освещенные напольными лампами. При каждом шаге язычки света в них оживали. Огненные лепестки подрагивали, колыхались, уменьшались в размере, словно пригибаясь в поклоне, но затем вновь разворачивались, становясь подобными бутонам тюльпана. Скоро они зацветут по всей округе, и прекрасный праздник соберет вместе всех юношей Священного города в завораживающем танце торжества природы.
- Господин, - бритоголовый жрец своим окриком развеял мимолетную радость Рапаша на выходе из Башни.
- Говори.
- Все готово для ритуала.
- Собаки?
- Семь. Как ты и приказывал.
Рапаш почти незаметно кивнул. Ему предстояло провести церемонию и отправить дух собак в мир мертвых для охраны зыбкой границы света и тьмы. Обычно это делал Верховный жрец - царь Маргуша. Но с тех пор, как двор перебрался в Новый город, царь редко наведывался сюда, предпочитая службу в храмах поблизости.
- Зажгите факела на стенах. Принесите мой посох.
- Слушаюсь, господин, - тихо ответил жрец и исчез за темнеющей стеной Дворца.
На старом кладбище еще днем приготовили глубокую - выше роста человека - и квадратную яму. Ее дно и стенки уплотили и обмазали алебастром. В стороне лежали тонкие стволы дымящегося дерева, росшего на склонах Многогорья и привезенного в Священный город накануне. Семь больших собак жались друг к другу, своим необыкновенным чутьем чувствуя приближение беды. Поджатые тонкие хвосты, бегающие глаза и прижатые уши говорили о страхе, который наполнил сердца этих красивых животных, волею людей ставших символом охраны мира живых.
Чадили масляные лампы, расставленные по периметру ямы, развевались на ветру огни факелов на стенах. Длиноволосый жрец в высокой шапке и каунакесе от пояса ходил вокруг ямы с огромным посохом, украшенном каменной головой быка, и зычным голосом призывал богов принять верных помощников, умеющих видеть души мертвых. По знаку жреца слуги бросили на дно ямы тушу осла - пищу для собак, сверху челюсть овцы, как знак особого подношения богине Страны Без Возврата.
Когда жрец встал на западный край ямы и простер руку вниз, собаки завыли. Одну за другой их подтаскивали к могиле и умерщвляли ударом ритуального топора по голове. Следуя за жрецом, переходящим от одного края ямы на другой, кидали вниз, направляя поникшую голову собаки в ту сторону, в которую он указывал посохом. Уложив всех собак по схеме, понятной только жрецу, яму закрыли стволами дерева и засыпали.
Факелы на стенах цитадели горели до самого рассвета...
- Аруша, отпусти Калби, - приглаживая непослушные волосы на голове спящей дочки, прошептала Либия, - все уже закончилось, он в безопасности.
Калби, услышав свое имя, заворочался, поднялся на лапы, виновато посмотрел на старшую хозяйку и, вильнув хвостом, спрыгнул с лежанки.
- Стой, Калби! - еще пребывая в грезах снах, испуганно закричала Аруша, приподнимаясь на локте.
- Иди, иди, Калби, - подтолкнула она собаку, положила руку на плечики девочки и вернула ее назад. - Утро уже. Пусть идет.
Вернувшись вечером в свой дом, Либия не сразу поняла, что происходит. За закрытой циновкой снаружи слышался угрожающий шепот Аруши, возня и порыкивание собаки. Когда Либия вошла и глаза привыкли к полумраку, ону увидела на ложе одеяла, собранные в кучу. Под ними кто-то прятался: одеяла шевелились.
- Кто здесь? - пугаясь, спросила Либия.
В ответ раздался голос Аруши:
- Тихо, Либия, не кричи.
- Я не кричу, - Либия недоумевала, - от кого ты прячешься?
Один край одеяла откинулся и показалась взлохмаченная голова Аруши, рядом с ней появились короткие уши, лоб и полголовы Калби. Аруша нажала на лоб, не давая собаке высунуть всю голову. Она снова скрылась под одеялами.
- От кого?! - передразнила девочка. - От них! - она многозначительно мотнула на вход, занавешанный циновкой. - Не знаешь что ли? Сегодня собак убивают и закапывают в яме. Я видела, как они тащили такого красивого... - Аруша было заплакала, Калби заворочался и снова попытался освободиться. - Сиди тихо, кому сказала! - прикрикнула на него Аруша.
Либия все поняла. Девочка прятала своего любимого пса от жрецов, готовящих ритуал охраны мира живых. Но Аруша не знала, что для этого брали не таких собак, как ее Калби, а особых - короткошерстных, с длинными тонкими ногами, с хвостом, напоминающим хлыст, и с удлиненной мордой. Уши у таких собак высоко возвышались над макушкой. И в этих ушах была сила тех собак. Если посмотреть через уши за собаку, то можно увидеть мертвую душу, выбравшуюся из Серых земель, или демонов.
Никакие уговоры о том, что Калби не грозит опасность, не помогли. Аруша наотрез отказалась выпускать своего пса из дома. Либии пришлось смириться, и они спали эту ночь втроем под одним одеялом - она, Аруша и Калби. Был бы Эншум, все было бы иначе.
Эншум... Либия думала о нем. Последние побои отвратили ее сердце от него окончательно. Еще была надежда найти примирение, полюбить мужа, который после ее очищения проявлял к ней и нежность, и заботу, невиданные до того. Но прошло время и все вернулось назад - и грубость, и отвращение, и непонимание друг друга.
Теперь она свободна. Но что не радует? Либия ощущала горечь. И не синяки и слабость тому виной. Вчера в Храме Митры она поняла, что Эншум был ей защитой. Сам бил, брал грубостью, но другим не давал! Вчера же она в последний момент смогла улизнуть от насилия. И от кого?! Но все может повториться. И может так случиться, что она понесет от того синеглазого жреца и родит ребенка с синими глазами. Теперь Либия не сомневалась, что Аруша - дочь Рапаша! И в этом было ее несчастье. Слишком приметны прозрачные глаза, а за ними глухая тайна, известная только тому жрецу и той женщине, которая родила девочку.
Но Даяна знает ее - мать Аруши! Иначе, как объяснить ее опеку? Она забрала девочку, когда та осталась совсем одна перед могилой старика. Она приютила ее и всегда оказывается рядом, когда ей грозит беда. "Надо пораспрашивать Даяну, - подумалось Либии, - может быть, скажет, кто та несчастная, что не смогла отвертеться от домогательств жреца. И где она? Что с ней?" Но сейчас не это главное. Либия понимала, какая ответственность лежит теперь на ней. Никто не принесет еды, никто не подарит обновки. Искать дрова, носить воду - все теперь на ее плечах. Арушу надо прятать. Жрец уедет, как только закончится праздник тюльпанов, но до того есть опасность попасться к нему на глаза, да и донести могут. Отвести в Храм Огня? Пусть там служит? Да, надо идти к Даяне! Либия решительно встала.
- Аруша, - толкнула она девочку в бок, - вставай, пойдем в Храм, к Даяне. Здесь тебе оставаться нельзя! Надевай чистую рубаху, повязку на лоб не забудь, - Либия шарила по дому, доставая нужные вещи. Она искала гребень, но его не было на привычном месте. Не было и горшков, оставленных Эншумом. Страшная догадка обожгла сердце. - Аруша, что здесь случилось, пока меня не было? - спросила она.
Либия стояла посреди небольшой комнаты и недоуменно озиралась по сторонам.
Аруша села, опустив ножки. Вчера, когда ушел Эншум, они с Даяной навели порядок, выбросили осколки горшков, подмели пол сухим полынным веником. Жрица на удивление была весела и очень аккуратно складывала вещи Либии, все время поглядывая на Арушу с улыбкой. Девочка переживала за свои бусы, а Даяна радовалась тому, что Эншум их унес. Позже забота о Калби отвлекла Арушу от мыслей о нечаянно найденном богатстве, каждую бусину которого она упорно собирала там, в той усыпальнице, подлезая юркими пальчиками под кости, ненадолго освещаемые светом через дырку лаза, что они прорыли. С тем, другим Калби, который умер. Лазуритовые бусы остались единственным напоминанием о счастливых временах, когда они жили вдвоем, вместе добывали еду, вместе спали и спасались от подозрительных людей в своем подземном убежище.
Когда умер дедушка, бусы остались в его могиле. Так думала Аруша. Даяна строго-настрого запретила лезть в нее. Аруша боялась безумную жрицу и подчинилась приказу. Но как бусы оказались здесь, в доме Либии?! Как она узнала о заветном кувшине? Девочка заподозрила приемную мать в хитрости и теперь смотрела на нее с вызовом.
- Откуда у тебя мои бусы? - прямо спросила она.
Либия опешила от такого вопроса. Когда она сообразила, о каких бусах идет речь, то кинулась в тот угол за лежанкой, где хранила подарок Сапара. Раскидав стопку тряпок, она увидела, что кувшина нет. Неожиданно в голове промелькнула мысль о голодной смерти. Подсознательно Либия рассчитывала на эти ценные бусы, зная, что на них она сможет выменять хорошую еду. Но бусы исчезли, и Аруша знает об этом.
- Где они?
Утверждение девочки "мои бусы" как-то не зацепило, пролетело мимо без внимания. Еще оставалась надежда, что Аруша случайно нашла кувшин и перепрятала его. В прозвучавшем вопросе надежда сплелась с возбуждением, с готовностью вернуть клад во что бы то ни стало. Но ответ ошарашил:
- Эншум унес!
- Как Эншум? - Либия не могла в это поверить. - Куда унес?
Аруша надула губки и отвернулась.
- Откуда мне знать? Увез, наверное, уже. Он же собирался уезжать, не помнишь?
Либия прислонилась к стене. Прохлада от нее пробежала по плечам к опущенным рукам, вмиг потерявшим силу. Утренний свет просочился через прямоугольник отверстия под потолком и тенями лег на бледное лицо. Все, что осталось на память о той сладостной ночи любви и о том прекрасном мужчине, до сих пор приходившем к ней во снах, исчезло так же неожиданно, как и появилось. И эта девочка, непонятно почему разозлившаяся на нее, вдруг показалась такой чужой... Сапар не ее отец. Да, это было понятно сразу. Но хотелось верить в мечту, и Либия верила. Она жила надеждой на то, что Сапар приедет за своей дочерью, увидит ее, Либию, в его памяти оживут картины страстной ночи у реки, и Сапар заберет ее с собой. Мечты! Несбыточные. Слеза выкатилась из уголка глаза, остановилась на щеке, задрожала и, не удержавшись, покатилась вниз, превращаясь из живой капли в мокрую дорожку.
- Либия.
Ее имя, произнесенное тонким напряженным голосом, подействовало, как чашка воды, окатившая лицо. Аруша сидела напротив и вытирала пальчиком влажный след. Лицо девочки - сосредоточенное и светлое - показалось Либии давно знакомым. То ли рассеянный свет сыграл странную шутку, то ли внезапное прояснение в голове создало знакомый образ, но Либия увидела в девочке... царицу. Нежный овал лица - такой, какого не бывает у женщин простого люда! - красивая линия губ - чуть припухших, как это бывает у детей, - густые черные брови вразлет и трепетные, чуткие ноздри прямого, без горбинки, носа.
Либия схватила Арушу за плечи и развернула в профиль. Нет сомнения - нос и губы аристократки!
Аруша испугалась. Тут же перед внутренним взором девочки вспыла страшная картина избиения Либии, когда она, безжизненная, не сопротивляющаяся лежала на этом ложе, а Эншум колотил ее изо всех сил. Аруша по-детски сравнила Либию и Даяну, вдруг решив, что у Либии от побоев тоже помутился разум.
Глаза Либии расширилсь, в них промелькнуло удивление. Она словно очнулась от дурмана и увидела перед собой свою Арушу, свою дочку, в которой души не чаяла. Порывисто обняв ее, Либия зашептала:
- Не бойся, не бойся, моя царица, никому не дам тебя в обиду, никому!
Аруша уперлась ладошками в бедра Либии, попытавшись освободиться. То Даяна, то Либия тискают ее, как щенка, твердят одно и то же - "не бойся, не бойся"!
- Не боюсь я никого, чего пристали?!
Либия расслабила руки и Аруша вскочила на ноги.
- Ты лучше подумай, куда Эншум дел мои бусы! - сжав кулачки и став похожей на едва оперившегося птенца, выкрикнула она.
- Куда? Ты думаешь, он их оставил... оставил кому-то в городе?
- Не знаю. Может быть, он еще и не уехал, а ты тут сидишь. И вдруг Аруша заплакала - жалко, чуть слышно всхлипывая, как брошенный кутенок. - Я, мы с Калби собирали, собирали, а этот Хусу, он убил Калби, забрал мои бусы... Сапар отнял, отдал мне, а потом забыл! Оставил у дедушки... а дедушка... дедушка умер!
Либия спохватилась.
- Хорошая моя, девочка моя сладкая, подожди, я ничего не понимаю, не плачь, успокойся, - она увлекла Арушу на лежанку. Они присели вместе, Аруша шмыгнула, вытерла нос кулачком. А Либия шептала, обнадеживая: - Я найду бусы, обещаю тебе. Я за Эншумом поеду и отберу у него. Не плачь, девочка моя. Ты... расскажи мне все, где ты собирала эти бусы, кто убил Калби. Ведь он только что ушел, он живой. Я ничего не понимаю.
- А где ты взяла бусы? - примирительным тоном задала Аруша мучивший ее вопрос.
В синих глазах таилось детское любопытство. Либия тяжело вздохнула. Она сложила ладони одна на другую и рассказала о любви к Сапару, о встрече с Даяной, о кувшине, о старике. Аруша слушала, широко раскрыв глаза. История Либии казалась ей песней, похожей на те, что зимними вечерами затягивали жещины, сидя за домашней работой.
Когда Либия закончила, Аруша сбивчиво поведала свою историю. И сердце женщины чуть не разорвалось от нежности к этой одинокой, брошенной девочке! Откровение сблизило их. Но опасность для Аруши встала с еще большей реальностью.
- Пойдем быстрее! - спохватилась Либия. - В Храм тебе надо, к Даяне! А я поищу Эншума.
Либия бежала к дому Синум, не сомневаясь, что Эншум там. Где же ему еще быть, как не с Арибой, с новой женой?! Хорошо, если они еще не ушли. Может быть, повезет, и она встретит его и тогда заберет сокровище Аруши. Но почему Даяна не отобрала кувшин, когда его забирал Эншум? С Даяной он бы не стал драться, отдал бы все, что она потребовала. Либия на бегу искала ответа. Но его не было. Аруша рассказала, что Даяна обрадовалась, когда увидела кувшин в руках Эншума и шептала про царицу, которая ищет свои бусы и браслет. "Это не наша царица! - рассудила Либия. - Бусы были в древней усыпальнице... - И тут страшная догадка осенила взволнованную женщину: - Царица! Те косточки, среди которых лежали бусинки, были останками царицы из далекого прошлого Маргуша! Великие Боги!.. Царица ищет свое сокровище!" Холодок пробежал в груди. Либия перешла на шаг. Она уже сомневалась, надо ли ей искать бусы.
В самом бедном поселении Священного города люди слонялись без дела от дома к дому. Кто-то затевал беседу, просто так, от нечего делать спрашивая о делах или детях. Кто-то безучастно брел в никуда в поисках какой-нибудь еды. Не всякое жилище в этом месте можно было назвать домом. Обустроенные среди старых, оплывших стен, только единицы имели крышу, сложенную из длинных стеблей камыша, поверх которых были набросаны комья земли с пучками трав. Сейчас такие крыши приветливо зеленели на фоне серо-коричневых стен, давно не обмазываемых ни глиняным раствором, ни тем более, белым алебастром.
Либия знала, где живет семья Синум. Женщина устроила свое жилье прямо у стены цитадели, к которой примыкали две стены старой постройки и одна, сложенная недавно, судя по кладке и входному проему, прикрытому грязной тряпкой. Синум сидела перед домом и вышивала подол рубахи. Глядя на рубаху, в которой ходила Синум, Либия поняла, что швея украшает не свою вещь. "Надо бы и мне научиться вышивать", - подумала Либия, помня о том, что теперь ей самой придется зарабатывать на жизнь.
- Приветствую тебя, Синум, - Либия подошла к дому и заглянула внутрь поверх провисшей занавески, - а Эншум где? - без околоток спросила она.
Синум отложила шитье.
- Зачем ты пришла, Либия? - устало спросила она.
В лице старой женщины Либия увидела глубокую грусть, котору она, видимо, старалась скрасть монотонной работой. Уголки губ Синум словно стекли к подрагивающему подбородку, выпуклые складки легли под глазами, покрасневшими от напряжения или от слез?.. Либия поняла, что Синум горевала по Арибе. Ушел Эншум! И увел Арибу! А Синум? Выходит, она осталась...
- Я не со злом пришла, Синум. По делу. Но вижу, опоздала. Ушли?
Симнум кивнула, скорбно поджав губы.
- А ты что ж осталась? Где твои дети?
Синум снова взяла шитье в руки.
- Сын воду понес, дочка бегает где-то, другая в доме сидит с малышом, - женщина помолчала; делая стежок, протащила нить; снова опустила руки. - Почему осталась? Сама подумай, как одному мужику всю мою ораву прокормить? - Либия присела рядом на завалинку у стены. - То-то и оно! - по-своему поняла ее Синум. - А что за дело-то? - поинтересовалась она, продолжая работу.
Либия хотела было спросить о кувшине, да язык как прирос к зубам. Так и не решившись, она промычала что-то в ответ, похвалила узор, выведенный красными и черными нитками, и попрощалась.
- Либия, - Синум окликнула ее, словно забыв спросить что-то, - ты, вот что... ты зла не держи на меня. Не я в ваших бедах виновна, и не Ариба. Так вот жизнь сложилась. А ты молода еще, найдешь себе мужа...
- Кому нужна бесплодная? - отмахнулась Либия, ответив на ходу. - Меня ж сторонятся, как безумную, - она неожиданно хохотнула и пошла быстрее.
Старая Синум смотрела ей вслед с жалостью. Она видела молодую красивую женщину, обреченную на безрадостную одинокую жизнь, немногим лучше, чем ее собственная. Не было за Либией хвоста - детей, которых нужно кормить, одевать, пристроить. Но лучше ли это?..
- Эхе-хе, - посетовала она сама себе и сосредоточилась на шитье.
Ангра-Майнью или Ахриман - Всеуничтожающий Дух, олицетворение зла в зороастризме
Скумпия кожевенная. Это растение называют "дымящимся деревом" из-за ярких пушистых соцветий, покрывающих ее осенью. Во время раскопок археологами обнаружены части черенков лопаты, сделанной из этого дерева, которое почти не поддается гниению.
![Погребение 3900 с жертвами людей [Долгий В.]](/img/d/dolgaja_g_a/margush2-013/pogebenieszhertwami.jpg)