В то время как в сердце страны расцветала вышиванка, в других частях Украины уже во всю начинало вызревать зерно Русской весны, где заголосили люди других взглядов на будущее их региона. Не хотели они осваиваться в чуждом для них пространстве, которое силился распространить Майдан. Отвергали приманку, что им пытаются преподнести, так как видят в ней не более чем троянского коня. Не по нутру им быть в Европе пятым колесом в телеге, а желают остаться в большой славянской семье, в одной упряжке с Россией, в братской тройке лошадей. Говорит в них иная культурная традиция, отголоски другой исторической памяти. И перед обаянием не потерять связь с этими корнями оказалось слабым все высокое, что старался поднять на своих крыльях Майдан.
Цельное распадалось на рвущиеся в разные стороны сущности. Не было общей воли в народе - закон заменялся внутренним долгом, беспокойной страстью или своекорыстным расчетом. Сердца многих людей наполнялись решимостью, которая в глазах других казалась неуместной и враждебной. А решимость далеко не всегда согласна следовать своим идеалам, готова скорее бороться, нежели находить согласие. Скрепы вышиблены. Мотор времени раскручивает свой маховик. Звон в ушах народа нарастает. Беспризорно все смотрят вперед, а страну всё больше захлёстывает смута. Вот уже украинская ночь стала совсем другой, чем была раньше. Мало кто теперь всматривался в ее красоту. Не слышно было соловья, а дурно куковали кукушки, отмеряя столь многому короткий срок.
- Посмотри, какое низкое небо сегодня, как оно давит на голову, - послышался мягкий мужской голос снаружи, который был обращен к людям, сидящим в палатке.
- Как нынешняя власть давит на голову, - почти по-мужски гаркнул голос в ответ.
Рядом лежала собака, и ее уши насторожено поднялись. Из палатки вышла грубого кроя женщина, напоминающая по повадкам и по виду чуть ли не атаманшу. Все говорило, что перед тобой самая что ни есть народная баба, та еще бандерша. И два голоса, которые только что между собой перемолвились словцом, оказались рядом.
- При хорошей погоде небо высоко-высоко, - тявкнула баба.
- Знаю, и шо? - почувствовав на себе тяжелый взгляд, напряженно пробубнил короткого роста рыжеватый паренек.
- Небо не давит на голову, - грубый голос снова образовал словесную петлю, которая явно была не по душе собеседнику.
- И шо с того? - чувствуя, что в словах бабы есть некая подоплека, он подталкивал её поскорее разжевать свою мысль.
- Что ты шокаешь мне? Понятно же, что - высокое небо подобно хорошей власти.
- Гэ-гэ-гэ, это также глупо звучит, как некоторые наши лозунги, - ожил после полученного объяснения рыжий коротун, и легонечко пошутил.
Баба в ответ ударила его по подзатыльнику. Он резко встрепенулся, и хотел было что-то предпринять в ответ, но вдруг начал икать. Двое мужчин постарше, успевшие выйти к этому времени из палатки, начали давиться со смеху, наблюдая это зрелище. Брошенный презрительный их взгляд в его сторону еще больше надломил и так слабый дух. 'Природу не обманешь, никто ее не отменял', - читалось в их глазах, которые давно уже привыкли смотреть на коротуна, как на слегка недалёкого человека, хоть и умеющего хорошо петь грустные песни, что не раз скрашивало их посиделки.
- Пить надо меньше, тогда понимать будешь больше. А то ловишь тут гав, - она стояла так твердо на земле, обращаясь к нему, а он со своей икотой, да и со своим малым ростом столь глупо и жалко выглядел, что так и не смог решиться хоть как-то заплатить ей за произведённую грубость.
Собака подошла к морально сломленному рыжеватому парню, начав тереться об его ноги. Пса звали Марусь. Это прозвище родилось из одного досадного недоразумения, ведь кличка происходит от женского имени, а животное было же кобелем. Виновником этого стала та самая баба-атаманша, которая первой обратила внимание на прибившуюся к их митингу псину. Начала расхваливать её красоту, с хохотом отмечая правильность политического выбора животного, и тем же манером, как с ошибками писала лозунги на транспарантах, так и здесь позволила себе очередную оплошность, обозвав собаку не соответственным образом. Всё в этой бабе отдавало сильным своеволием - так сказать 'отчего-то' она делала то или это, и все от этого 'отчего-то' отпиралось в ее жизни. И всегда-то она умела попасть в такую компанию людей, где могла легко помыкать простым мужиком. Кто-то погодя выявил пол собаки и, удивляясь кличке, внес шутливое изменение с Маруси на Марусь. Кажется, именно Марусь был единственным существом на митинге, который слышал всех выступающих с трибун и видел все плакаты. Безусловно, он не понимал, что на них было написано, но заметил, если долго сидеть возле одного из них, жалобно поскуливая, то его обязательно накормят. Бывало, даже перепадали кости, на которых оставались куски жирного мяса. Собака была до того сообразительная, как заметил кто-то, что садилась возле плакатов с самыми грозными заявлениями.
- Пока Марусь с нами - Бог на нашей стороне! - мало кто понял, отчего такое родилось в голове народной бабы, но было весело с этим согласиться. Все тогда гурьбой радостно заголосили, слегка испугав собаку, заставив её прижаться к земле. Но получив заслуженную миску с кормом, все в животном сознании запело и радовалось своему новому месту и положению. Все было как по маслу. Глаза выражали такую преданность и благодарность, что угадывалось в собаке желание по-человечески расплыться в довольствующей улыбке и сказать всей округе: 'Спасибо, люди'.
Два господина вышли из подъехавшей к палаточному лагерю машины. Покровительственным голосом они попросили позвать главного здесь. На появление бабы, которая пару минут назад окатила несчастного коротуна по голове, отреагировали вначале удивленным перемигиванием между собой.
- А Ростик где? - озадаченно спросил у нее господин, который стоял ближе к ней.
- Говорите прямо. Знаете, где он? - сказал другой господин обеспокоенным и нервозным голосом.
- Может и знаю. А какая мне с этого будет выгода?
- Чего вы торгуетесь как привозная бабка? - продолжал гневаться нервозный тип.
- Таки да, не знаю. А с чего вы вообще взяли, что я могу знать? - гаркнула она с недовольством, точно пытаясь в две глотки перекричать всех.
Следом она сделала возмущенное лицо, и этой физиономией еще больше запутала дело. Два господина вновь обменялись взглядами, и стало понятно, что ничего не понятно. Стоит, видимо, правильно объясниться с ней, баба эта далеко не Ростик со своим тугим умом и лопоухостью. Но как это правильнее сделать, если они такие важные, она же такая колхозная. Начнешь говорить на ее языке, так она сама заговорит и напхает полный рот кому угодно. Не поспеешь даже за ней. Видно же, норовистая старуха, первобытная натура. Не отвечать, а сама спрашивать начнет. Нет, никак нельзя дать ей забыть, что перед ней люди из высшей обоймы, и на это надо напирать. Вот что сообщалось во взглядах двух прибывших, которые сами по себе мало что стоят, но возвышаются над большими делами в городе.
- Так ты здесь теперь старшая? - решил разговор сдвинуть с мертвой точки стоящий ближе к ней господин.
- Стало быть - я! - точно с вызовом сказала баба, и решительно зазвенел ее голос, который в глазах господинов граничил с наивностью. Она пыталась, как можно громче представиться.
- Ишь ты! А звать-то как тебя? - подобное развитие диалога оказало смягчающее действие на нее.
- Все кличут меня бабой Зоей, и теперь я здесь главная, - самодовольно ответила она, но секундой позже с подозрительной миной добавила, - Но если вы говорить приехали о Ростике, то моя хата с краю, ничего не знаю.
Последние ее слова окончательно взбесили их. Один из них скривив лицо, злобно буркнул себе под нос: 'Вот чертова баберия!'. В воздухе тем временем что-то странно завоняло, и они начали оглядываться. Сначала их взгляды падали друг на друга, потом по сторонам, но в конечном итоге, никто так и не понял, откуда взялась эта вонь. Только кобель Марусь знал ее происхождение, но стыдить себя перед обществом и не думал.
До 2006 года, на Куликовом поле, возле того участка земли, где сейчас собака опустошила содержимое своего желудка, стоял монумент Владимира Ильича Ленина, что долгое время был гордостью, стоящего напротив него дома Профсоюзов. Не так давно памятник снесли, но то место так и осталось точкой сбора коммунистов да всякого рода пророссийски настроенных жителей города. Сооруженный палаточный городок был еще одним доказательством объединяющей силы этого места, где сейчас стояли, крепко держа в руках триколоры, а в устах колобродила 'Россия'. Чертыханье там одного человека могло заразить сквернословием всю округу. Активная деятельность митингующих заключалась не просто в желании выразить свою волю и сказать свое мнение в отношении происходящего бедлама в стране, но и неплохо подзаработать. Один недалекий мужичек вовсе оставил свою работу охранника, послав куда подальше бесхребетную жену, и чуть бы не поселился в тех палатках, надеясь, что их движение будет как можно дольше жить. К тому же вечерами там всегда было с кем разлить крепкое пойло, закусить казенным харчем и поговорить по душам, играя в 'дурака'. А это определенного склада людям всегда в радость. В центре же этого улья, что расположился в крайне выгодном географическом положении, в самом что ни есть центре Одессы, засела баба, не желающая понимать самые простые вопросы, пока не увидит свой интерес. Решив покончить с образовавшейся непонятливостью, оба господина попросили сесть её с ними в машину, чтобы там продолжить разговор. Недоверчиво она отнеслась к такому предложению и даже поежилась. Но вздохнув тяжело, не без некоторой тревоги, все же пошла, будучи сильно опьяненной своей значимостью. Ох, уж эта гордая самоуверенность!
Почти у самой двери машины, нервозный тип испытывающим голосом спросил у бабы Зои:
- Тебе что-то известно об операции 'черный грамм орхидеи'?
- Не по-ня-ла! - её выпученные глаза и нелепое выражение лица сообщили им больше, чем слова. Потом она всмотрелась в одного господина, подумав про себя: 'По виду не просто плохой человек, а мерзостный такой. Если что не так пойдет - запищать может в нервном тике'.
Прошло не более десяти минут, как из машины показалось побледневшее лицо без былого ореола важности и глаза, смиренные внезапным страхом. Быстро научили бояться себя два господина, и возвращалась баба Зоя обратно к своим так, словно на ее шею набросили петлю. Все говорило в ней, что она находится под сильным впечатлением от их грубых манер и умелого запугивания. Она поняла в один момент насколько сомнительной привилегией казаться быть главной здесь. На жалких подмостках возведена столь страшная сцена, которую уже готовят к финальной развязке. А ей же выделена ужасная роль.
- Народная воля, народный дух... нет ничего такого. Лишь нарядная воля, нарядный дух... вот, что в итоге... какая к черту воля, какой дух - всё театр. Театр и воронье шутовство. Кар-кар, и кругом полным ходом идут камуфляжные работы. А вдохнул жизнь в этот спектакль сам черт. Господин-черт, ты всегда своим адским пламенем создаешь места, где люди возведут потом священный огонь, - тяжеловесно легли эти мысли на бабьи плечи, которая пыталась обдумать то, что только вот недавно находилось в неприступности. А сейчас - она знает. И лучше бы ей было не знать. Да, так было бы проще идти до конца. - Картинка, только картинка вам нужна и только она интересует, а не люди и идеи.