ПРОЛОГ

            Когда не стало мамы, я осталась в семье старшей по возрасту. Крайней. Два года я приходила в себя. Понять тяжесть потери любимой, близкой по духу матери, может только человек, переживший такую боль.

            Спустя шесть лет, в 2001 году, я вдруг четко осознала, что вся прошлая жизнь - моя, моих родителей, бабушки осталась в прошлом веке и только в моей памяти.

            Была большая семья. Много родственников, друзей. Никого больше нет. Вокруг как выжженное поле. Пустыня. Вдруг. Мы как-то внезапно остались взрослыми сиротами. Я. Вова.

            Некому задать вопрос. Не у кого спросить.

            А в памяти моей столько судеб родных людей и, если я это никому не расскажу, не запишу, то все пропадет. Канет в небытие. Как будто ничего не было, как будто они и не жили, не радовались, не страдали, не любили. Уже никто никогда ничего не расскажет. Я последний источник тех полувековых событий. Последний источник для Алексея, Насти и их будущих детей.

            Тогда я достала архив отца, который хранила мама и архив бабушки. Документы, фотографии. И постаралась максимально достоверно передать свои воспоминания и ощущения.

            В процессе разбора всего архива, открылись малоизвестные или, вообще, совершенно неожиданные события и обстоятельства.

            И столько накопилось вопросов: почему лет 20 назад не возникло у меня любопытство, не хватило внимания, чуткости к маминой памяти о  молодости, её детским переживаниям? Почему я не запомнила? Почему пропустила мимо ушей? Почему не поинтересовалась?

            Сплошное сожаление, чувство невосполнимости и вины накрыло как горячей волной.

            Я написала много писем в архивы нескольких городов, по старым адресам дальних родственников и знакомых.

            Написала письма маминым подругам. Одну из них, мамину одноклассницу, Лилю Милявскую, нашла в Израиле. В городе Ашдоде.

            Другая подруга - Лидия Ивановна Куц живет в Киеве. Она мне помогла своими воспоминаниями.

            К Любови Захаровне Яровой я успела съездить в Днепродзержинск со старыми фотографиями за ее разъяснениями еще в сентябре 2001года.

            Я нашла, казалось бы, уже потерянных двоюродных братьев и сестер по линии отца - детей его родной младшей сестры - Любочки. Почти вся большая семья Беловых живет в Америке:
• Это Саша с женой Светой, две их дочери: Лариса, Ира и сын Антон.
• Верочка (теперь уже Логинова) с мужем Ваней, сын Алексей и трое дочерей: Елена, Катя и Вика. В семье Веры живет отец - дядя Володя Белов, которому 95 лет!
• Алеша с женой Людой, дочь Катя и сын Витя. Все они живут в Калифорнии. Наши племянники выросли, получили высококлассное образование и у многих уже свои семьи и дети. Наши внуки!

Наташа Белова с сыном Володей и братом Мишей еще пока в Узбекистане.

            Совершенно неожиданно нашлись внуки папиного родного брата Саши, о которых мы даже не подозревали! Мои племянники Леня и Саша Доломановы живут в Севастополе. А Олечка Доломанова давно уже француженка. В Лионе растут внучатые племянники Денис и Станислав.

           К нашей всеобщей радости, благодаря проделанной работе, нас теперь опять стало много. Мы с Вовой не одиноки!

            Общаемся мы теперь посредством современных технологий - быстро, конкретно и часто. Спасибо Интернету!

            И как в английской поговорке: "в каждом шкафу - свой скелет", в нашей семье оказались нераскрытые до сих пор тайны.

            В первом разделе я хочу вспомнить свои детские годы. С того момента как я себя помню и плоть до школьных лет.

            Поскольку, родилась я 30 августа 1948 года, то события эти будут где - то с 1950 по семидесятые годы прошлого столетия.

            Второй раздел я хочу посвятить своей бабушке Спиридоновой Лидии Порфирьевне. Истории ее семьи. У нас сохранилась истинная реликвия - документ бабушкиного деда - унтер-офицера Тимофея Катруцы. Это аналог военного билета. Название вытерлось от времени.

            А начинается он так: " По указу ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА, самодержца всероссiйскаго, и прочая, и прочая, и прочая", датированный 1879годом.

            Еще сохранился паспорт прапрадеда, выданный Екатеринославской мещанской управой в 1919г Тимофею Катруце и другие важные и интересные бумаги.

            Третий раздел - это воспроизведенная по документам, статьям, стихам и письмам история жизни моего отца - Доломанова Виктора Николаевича. И все, что я помню о нем. Это не очень много - его не стало, когда мне было 9 лет, а Вове - 3 года. Но все время он в нашей памяти. И это смешанное чувство горечи, сожаления, нежности, благодарности, гордости и любви.

            В четвертом разделе я напишу о маме - Доломановой Нонне Андреевне.

            Ну, а если, все получится и будет "читаемо", то доберусь и до своей взрослой жизни. Хотелось бы, чтоб дети учились не на своих ошибках, а на чужих. Но, каждый все равно наступает на свои "грабли" и набивает свои шишки и синяки.

            И молодежь испытает свои собственные страсти (а жить надо страстями!), неразделенную любовь, предательства, сердечные раны. Ведь из этого и состоит человеческая жизнь. Пусть бы только научились прощать, забывать горькие, обидные, жестокие слова. Пусть бы не очень часто и долго "болела душа".

            Как - то услышала высказывания актера Олега Меньшикова: "Обижаться - удел горничных". Я глубоко уверенна, что когда мы копим в себе обиду, перемалываем чужие несправедливые слова и  много раз реставрируем негативную ситуацию, то больно делаем только себе, а обидчик давно обо всем забыл и живет припеваючи.

            Помню, еще бабушка говорила: "Если бы молодость знала, если бы старость могла..."

            Мне кажется, что именно эта важная работа и есть то, ради чего я, собственно, и живу.

            И именно эта творческая работа приносит мне сейчас самое большое удовольствие. Создает настроение. И я, действительно, подпишусь под тезисом, что в каждом возрасте есть своя прелесть.

            Хочется жить.

            И дай Бог, мне силы и здоровья осуществить задуманное!

       
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО

            "Воспоминания - это единственный рай,

            из которого нас никто не может изгнать"

                                                    Оноре де Бальзак

           

            У меня было счастливое детство.

            Во многом благодаря моей бабушке - бабе Лиде, маминой маме.

МНЕ 2 ГОДА

            Одно из первых слов, которое я произнесла, было - баба, потом к нему добавилось - Лида. Так и осталось - баба Лида. Мне с умилением вторили родители, их друзья и знакомые, наши родственники. Сюсюкали бабушкины подчиненные. Это обращение не звучало и не воспринималось грубо. Если бы я с годами стала называть ее "бабушка Лида", то пропала бы та искренность, теплота, непосредственность и интимность именно этого обращения. Оно осталось на всю жизнь как пароль, по которому отличают своих от чужих.

            Я была заласкана, зацелована, затискана. Помню лет с 3- 4. Мы с мамой приезжали в гости к бабе Лиде, когда папа отправлялся в командировки, в "лагеря" в лес.

            С порога я мчалась через маленькую прихожую, служившую летом кухней, вдоль, казавшегося мне тогда длинным, узкого коридора, через комнату-кухню с печкой во вторую дальнюю комнату. Там бабушка накануне нашего приезда устраивала мне сюрприз.

            В углу комнаты меня ждал игрушечный пир. Стоял маленький столик в окружении игрушечного диванчика, оббитого настоящим дерматином - "кожзаменителем" и стульев, таких же игрушечных. На диванчике сидела обычно абсолютно новая, незнакомая мне кукла, в окружении уже слегка потрепанных моих старых боевых подруг. Их я оставляла в свои прошлые приезды. В центре стола возвышался испеченный бабушкой маленький круглый тортик. Купить готовый тогда там было негде. Их просто не пекли и не продавали в послевоенном провинциальном городке.

            Он был обязательно красиво украшен кремом и фигурными шоколадными конфетами из коробок "Ассорти". Как говорила бабушка "конфеКтами". Я всегда удивлялась, почему моя такая образованная баба Лида так неправильно говорит. Потом уже взрослой узнала, что по старой грамматике писалось слово конфеКтЪ через "К" с "Ъ" на конце и было оно мужского рода. Так бабушку учили в железнодорожном училище и земской школе.

            Вокруг тортика были расставлены игрушечные чашечки с блюдцами и разложены конфеты в красивых ярких фантиках. Я всплескивала ладошками, смеялась и жмурилась от радости. А рядом, глядя на меня, умирала от счастья моя любимая бабушка.

БАБА ЛИДА И Я

            Мама снисходительно улыбалась - подожди, мол, она тебя еще "заездит", облегченно сбрасывала с ног изящные туфельки вместе с грузом семейных проблем.

            Мама приехала отдыхать!

            Отдыхала она первый день приезда... А потом надо было убирать, готовить. Бабушка все время пропадала на работе. Она была учмедом Верховцевской железнодорожной больницы. Учмедом, то есть главврачом.

            До войны бабушка, мама, дядя Шура - мамин старший брат и прабабушка Женя жили в Днепропетровске на Кронштадской 33, это в районе железнодорожного вокзала, напротив улицы Курчатова, недалеко от Озерки.

            23 июня 1941 года, на второй день войны, бабушка врач-терапевт железнодорожной больницы, была призвана в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию "РККА" и в сентябре вместе с сыном и дочерью отправилась в составе фронтового госпиталя в эвакуацию. Ее мама, а моя прабабушка Женя, которой в то время было 67 лет, ехать в эвакуацию отказалась и осталась в Днепропетровске. В период оккупации была "под немцами".

            После войны приказом начальника Военно-санитарной службы Сталинской железной дороги Спиридонова Лидия Порфирьевна - моя бабушка - назначена начальником врачебного участка на станции Верховцево Днепропетровской области. Бабушка - военнообязанная, военврач 3-его ранга. Короче, бери шинель - езжай в Верховцево и принимай врачебный участок. Вначале она уехала одна. Дети - сын Шурик и дочь - Нонна - моя мама - остались со своей бабушкой Женей в Днепре.

ВОЕНВРАЧ СПИРИДОНОВА ЛИДИЯ ПОРФИРЬЕВНА

            Летом 1946 года Указом Президиума Верховного Совета СССР ей присваивают звание инженер-капитан административной службы, как начальнику Верховцевской больницы. То есть никакой ни участок, а железнодорожная больница. И точка.

         ВЕРХОВЦЕВО

            Верховцево в то время - важный строящийся железнодорожный узел.

            У него был какой-то странный статус И не город, и не село. Для города - слишком сельский. Для села - излишне городской.

            Во всяком случае в сельском хозяйстве, непосредственно население задействовано не было. Ни в какие колхозы и совхозы не объединено. Верховчане, после работы (в основном, на железной дороге), занимались исключительно приусадебным хозяйством, выращивая необходимые продукты для себя. Просто для жизни - картошку, овощи, зелень, ягоды и фрукты. Держали свиней, птицу, кроликов.

            Городом назвать это послевоенное поселение было нельзя из-за элементарного отсутствия инфраструктуры.

            Вместо многоквартирных домов - приземистые длинные бараки. Отсутствие систем водоснабжения. Канализации. О газификации речь не заходила еще пол века спустя.

            Местные жители, довоенные, жили в своих небольших сельских домиках без удобств. С такими же небольшими приусадебными участками.

            Само название "приусадебный", как бы подразумевает усадьбу. Но в СССР так называли "форму землепользования участка земли рядом с домом для селян, рабочих и служащих".

            Усадьба с наличием традиционных составляющих, будь-то гумно, конюшня - для крестьянской или парк, церковь для дворянской, просто не подразумевалась. Стыдливо не замечалась. Упор был сделан на слово "участок".

            Высшим исполнительным органом после войны был поселковый совет. Вплоть до 1956 года.

            Его основная функция и задача были срочно восстановить и обустроить стратегически важный железнодорожный узел.

            Стояло Верховцево, впрочем, как и сейчас, на очень бойкой железнодорожной магистрали, между Днепропетровском и Киевом. Все пассажирские поезда, идущие из Крыма в сторону Львова, Ужгорода, Киева обязательно проходили мимо.

            А на самой станции сортировали и формировались товарные составы.

            На реконструкцию были брошены многочисленные и лучшие квалифицированные силы Сталинской железной дороги.

            Было быстро восстановлено разрушенное войной старое здание вокзала, проложены дополнительные железнодорожные пути для функционирования мощного товарного узла. Отстроено паровозное депо, вагоноремонтные и другие вспомогательные мастерские.

            Железнодорожный узел был, как сейчас говорят - градообразующим предприятием. Быстро и бурно развивающимся. Все было подчинено ему.

            Послевоенной стране нужно было много и быстро строить, восстанавливать. По железной дороге перевозили основные строительные грузы - лес, щебень, песок. Заработали металлургические заводы, отстроенные после войны, и помчались в сторону столицы металла - Днепра (так все называли Днепропетровск) - руда из Кривого Рога, уголь из Донбасса и готовый металл, прокат, трубы и вагонные колеса во все крупные промышленные центры большой страны.

            Вот для этого и работали напряженно и безостановочно железнодорожники. Днем и ночью были слышны переговоры по громкоговорящей связи, когда формировали товарные составы, спускали их со специальной горки и направляли по нужному пути к нужному составу. Гудели паровозы, лязгали буферами многотонные, груженые вагоны. А по громкоговорящей связи, особенно ночью, было отчетливо слышно, как диспетчер требовала "поставить башмак на седьмой путь".

            На перроне висел колокол и, прибытие и отправление пассажирских поездов оповещали его ударами.

            Почти все население работало на "дороге". Работы было много и рабочих рук не хватало. В Верховцево приезжали специалисты, инженеры, рабочие. Сюда направляли выпускников Днепропетровского института инженеров транспорта - ДИИТа. Врачей после мединститута.

            Многие приезжали по распределению, отбывали свой срок - 3 года, которые было положено отдать Родине после окончания вуза. Жили здесь временно, снимая жилье, а на выходные ездили домой в Днепр. А потом и вовсе уезжали в "город".

            Ездили в "рабочих" поездах, позже их заменили электрички. Это был единственный вид транспорта, связывающий Днепр с такими станциями, как Верховцево, Верхнеднепровск, Пятихатки, Кривой Рог, Долгинцево.

            Вечером в субботу верховцевский вокзал заполнялся молодыми инженерами, врачами. Перрон шумел радостными возгласами предвкушения воскресного отдыха. Пестрел улыбающимися лицами, нарядами, более яркими, чем в рабочие дни. Потом все эту разноголосую праздничную толпу уносил вечерний поезд.

            Вечером в воскресенье съезжались. Молодые серьезные мужчины. Возвращались красивые женщины в обновках. Свежие и улыбчивые. Казалось, что с запахом духов "Красная Москва" и "Белая акация" они привозили шлейф какой-то загадки. Их как бы обволакивала зыбкая и фантастическая тайна о чем-то, что должно было обязательно случиться с каждой девушкой. Когда-нибудь. Но не здесь. А где-то в прекрасных далеких краях.

            Спустя много лет стали ездить работать уже в другом направлении. Выучившись, получив образование в училищах, техникумах и институтах Днепропетровска, Днепродзержинска, Кривого Рога, в воскресенье вечером весь цвет Верховцево уезжал туда же на работу. Жили в общагах или снимали жилье.

            Дома рабочих мест для высококвалифицированного труда было не много. Новых больших предприятий здесь не открывали. Перспектив молодежь для себя не видела. Да и пожить хотелось "красиво", по городскому.

            В пятницу вечером возвращались домой к родителям. Высокие, статные, уверенные в себе молодые мужчины. Красивые и загадочные молодые девушки. Но уже другие были духи, другие наряды.

            Правда, мечты и надежды оставались те же. Одни во все времена. О счастье и любви.

            В 1956 году Верховцево получило официальный статус города.

            После Хрущевской воинской реформы многие тысячи воевавших офицеров были уволены за ненадобностью. Некоторые с семьями приезжали сюда на ПМЖ. Покупали небольшой домик с участком. Место для спокойной неспешной жизни было здесь благодатное.

            Недорогое жилье, щедрые фруктовые сады, дешевые продукты на базаре, чистейший воздух. Парки. Верховцево утопало в зелени.

            Несколько школ, в том числе одна восьмилетка с украинской формой обучения. Две больницы: железнодорожная и поселковая - со всеми необходимыми отделениями, включая хирургию с первоклассными хирургами.

            Свои молочный завод, пекарня, мельница. Пожарная и воинская части. Баня.

            Клуб с многочисленными бурно работающими кружками, кинозалом и обширной библиотекой. Солидный духовой оркестр, играющий по воскресеньям в городском парке, на всех народных праздниках, гуляньях и на всех похоронах.

            Удобное железнодорожное сообщение с любой точкой страны. Городок компактный и, как сейчас бы сказали, экологически чистый. Без каких бы то ни было вредных производств.

            Много образованных, квалифицированных специалистов.

            Некоторые, из приехавших по распределению, отбывали здесь обязательный по тем временам, послевузовский срок, женились. И оставались насовсем. Строились. Обзаводились своим хозяйством.

            Выходили замуж, что случалось реже, так как мужчин после войны было значительно меньше женщин.

            Кто-то умышленно прятался в тихом провинциальном городке от громоздкой, безжалостно перемалывающей людские судьбы, государственной махины. А кто-то, оказывался здесь волею судеб.

            Благодатное место. Живи и радуйся.

         ЦЕНТР ВЕРХОВЦЕВО

            Центром Верховцево всегда считался не торговый, как часто бывает, его центр, с базарной площадью и скопищем магазинов поблизости.

            Самым центральным местом, так сказать, местным Бродвеем, был вокзал. Здесь вечером обязательно можно было встретить нужного человека. Вообще, для того, что бы быть "в курсе событий", прошвырнуться нужно было именно к вокзалу, прогуляться по перрону.

            Здание вокзала было построено до войны.

            Весной вокзал и все постройки обязательно белили, чинили, красили. Это лицо города и начальник вокзала строго следил за внешней красотой и чистотой вверенной ему территории.

            Центральный вход в здание размещался как раз посредине. Внутри, одно крыло занимал вокзальный ресторан.

         ВОКЗАЛЬНЫЙ РЕСТОРАН

            Единственный верховцевский ресторан размещался в здании вокзала. Его высокие, почти от земли, всегда запотевшие окна выходили прямо на перрон. Непременная пальма в деревянной кадке у окна. Сизый плотный дым папирос, висел словно туман. Стойкий запах пива, вместе с клубами табачного дыма, вырывался через приоткрытую тяжелую двустворчатую дверь в помещение вокзала. Верхняя часть темно коричневой деревянной двери, была из матового стекла с деревянной оплеткой и надписью по стеклу "ресторан".

            В ресторане стояли столики, укрытые белыми не очень свежими скатертями. Высокая темная стойка со стеклянными полукруглыми витринами по сторонам. В витринах бутерброды с красной и черной икрой, рыбой, колбасой, подсохшим и от этого завернувшимся по краям сыром.

            Влажный от разлитого пива прилавок. Пиво насосом с длинной рукояткой качала из высокой большой бочки толстая буфетчица в белом фартуке с накрахмаленной белой наколкой в завитых пергидрольных волосах. Все как везде.

            Ресторан был рассчитан на проезжающих транзитных пассажиров и местных кутил.

            Рядом с вокзалом, в отдельно стоящем барачного вида здании, размещалась столовая. Она была для люда попроще. Этой столовой заведовала соседка по дому и мамина приятельница Тамара Токарева.

            Тут тот же табачный дым, устойчивый запах пива, гул голосов, голые столы без скатертей и проворные официантки. Частые конфликты посетителей с выяснением отношений на крыльце.

            В другом крыле здания вокзала находился просторный зал ожиданий. Пол был вымощен кафельной светлой плиткой. Потолки высоченные, стены толстые, добротные. Окна большие. Много света и воздуха. Чисто. Несколько рядов деревянных, сбитых в недлинные ряды, откидных стульев. Ожидающих в зале обычно было мало. Считанные единицы.

            В зале ожидания работал книжный киоск. Только там продавалось множество газет и разноцветных журналов. Самыми заграничными, которые доходили до Верховцево, были "Болгарская женщина" и польские "Шпильки". Только там можно было купить новые книги. Даже подписные издания в нескольких томах.

            Внутри вокзала летом, даже в самую жару, всегда было прохладно. За счет кафельного пола, высоких потолков и постоянного сквознячка.

            Напротив центрального входа в вокзал был выход на перрон. Вокзальный перрон был широким, длинным. Украшался вдоль окон узкими длинными прямоугольными цветочными клумбами, огороженными по краю бордюром из половинок кирпичей, выставленных острием вверх. Неизменно высаживались петунии, ноготки, ночная фиалка, астры.

         ПРИВОКЗАЛЬНЫЙ СКВЕР

            Небольшое пространство в виде привокзальной площади отделяло вокзал от сквера. Была она вымощена булыжником, сквозь прогалины мостовой прорывались редкие травинки.

            Привокзальный сквер был гордостью Верховцева. Со стороны вокзала полукруглый, с противоположной - квадратный, компактный, засаженный высокими тополями, акацией, липами и обнесенный дощатым забором.

            В центре - небольшой фонтанчик в виде чаши с бассейном вокруг.

            Но основной достопримечательностью была могила матроса Железняка, увенчанная железным конусом, местами изъеденным шершавой опадающей ржавчиной, с красной звездой на верхушке.

            Того самого матроса Железняка, начальника караула Таврического дворца в Петрограде, который распустил Учредительное собрание 1918 года. По преданию, он ворвался с толпой большевиков в зал заседаний и объявил господам эсерам во главе с В.М.Черновым - "Караул устал!". Словом, кончайте этот балаган.

            Летом 1919 года, Железняков Анатолий, как правильно звучит его фамилия, был командиром бронепоезда красных. Большевики прорывались из окружения, освобождая Верховцево от белогвардейцев. Екатеринославскую губернию попеременно занимали деникинцы, махновцы, красные и белые. Бои тогда велись в основном на железной дороге и рядом с ней. 26 июля, как раз на станции он был смертельно ранен.

            Тут же в 30 шагах от железнодорожного полотна матроса-большевика спешно похоронили соратники. И было ему всего-то от роду 24 года. Лет через 50 на могиле поставят памятник.

            Благодаря этому героическому имени, Верховцево вошло в различные военные энциклопедии и исторические словари.

            Кстати, теоретик и философ этих самых эсеров, которых мальчишка-матрос выгнал из Учредительного собрания, - Чернов Виктор Михайлович - из дворян. В 1894 году позапрошлого века получил образование в Московском университете. Затем благополучно бежал от большевиков за границу. Участвовал во французском Сопротивлении во вторую мировую войну. Жил в США и почил в бозе в 1954 году на восьмидесятом году жизни.

         КЛУБ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОВ

            Справа от сквера стоял клуб железнодорожников.  Между ними -  такая же широкая, мощеная булыжником дорога, как и привокзальная площадь. Клуб -  большой и единственный "очаг культуры" Верховцево.

            Каменный в человеческий рост, выкрашенный светлой краской, забор примыкал к зданию клуба и отгораживал клуб и большой парк в отдельное маленькое государство.

            Вход в парк был торжественный, парадный. Четыре кирпичные высокие квадратные колонны завершались, уложенной сверху горизонтальной квадратной балкой. На ней крепились кумачовые транспаранты с разными призывами по праздникам. Сверху вход украшал невысокий треугольный фронтон по центру.

            Между двумя центральными колоннами был широкий парадный вход. Впоследствии его закрыли двухстворчатыми ажурными металлическими воротами, которые распахивались на большие всенародные гулянья. В обычные дни они были завешены большими яркими афишами. Неизменной афишей танцев на весь весенне-летний период. И один раз в неделю сменяющейся афишей кино. Рисовал красочные объявления местный художник.

            По бокам от парадного входа, между колоннами - два входа поуже.

            Парк при клубе густой, тенистый с многолетними дубами, кленами, акацией, тополями и сиренью. Широкие аллеи, посыпанные песком и мелкой ракушкой, с аккуратно подстриженными кустарниками акации, терна и бузины по сторонам.

            В тупичке одной из аллей длинное помещение тира.

            В другой аллее - деревянная прямоугольная беседка. Верхняя половина стен которой, до крыши, была сбита из тонких реечек, переплетенных в виде ромбов. На дощатом, со стертой половой краской и прогнившем местами полу, стоял большой бильярдный стол. Впоследствии я с удивлением узнала, что для такого стола очень важен абсолютно ровный пол, Для того, чтобы безукоризненно выставить поверхность игрового поля. Мне помнится, что во всех, уважающих себя городских парках бильярд был обязательным атрибутом. Видимо, как-то устанавливали, и добивались гладкости поверхности этого стола. И может это была не самая главная деталь. Важней было общение, обсуждение новостей разного масштаба. Даже самого высокого. Тут всегда собирались мужчины. О чем-то говорили, спорили. Играли на деньги.

            В других аллеях стояли большие широкие удобные садовые скамейки. Деревянные с выгнутыми высокими спинками. В самой глубине парка, прятался за высокими кустами сирени, небольшой фонтанчик в виде чаши с маленьким круглым декоративным бассейном.

            Здание клуба было тоже довоенным, одноэтажным, но высоким. Вход с улицы с фасада, рядом со входом в парк, вел в помещение радиоузла. Отсюда через громкоговорители транслировали всякие важные правительственные сообщения, радиопередачи, музыку.

            Главный вход в здание клуба был внутри, за воротами. Крыльцо на четыре каменные ступени. Высокая двустворчатая дверь, небольшой тамбур и за ним - просторный холл. Справа вход в кинозал. Кинозал большой, мест на 400, с широким проходом посредине.

            С другой стороны холла входы в библиотеку и репетиционную комнату для танцевального кружка и хора. Зимой по выходным в холле устраивали танцы.

            Наружная металлическая лестница в торце клуба вела наверх, в комнату киномеханика. Сюда привозили киноленты в больших круглых железных коробках. Под лестницей небольшое окошко кассы кинозала. Открывалось оно незадолго до киносеанса. Тут же летом продавались билеты на танцы.

             Со стороны, противоположной  центральному входу,  из кинозала выходили две двери. Высокие двустворчатые и тяжелые они вели во двор парка. Отсюда вываливала толпа народа после сеанса.

            Выходя из кинозала, проходили мимо большущей круглой танцплощадки за высоким забором.

            Танцы были обязательным атрибутом летних вечеров. По субботам и воскресеньям гремел духовой оркестр.

            Одна из сторон парка примыкала к железнодорожному полотну. Мимо мчались грузовые составы и светились окнами, проезжающие пассажирские поезда. Останавливались в Верховцево все, шедшие мимо скорые и пассажирские. Некоторые ненадолго, на пару минут, но исключительно все делали здесь остановку.

            Летним вечером по выходным, пассажиры проезжающих поездов, могли наблюдать сквозь деревья освещенный круг танцплощадки и уж конечно, слышать вальсы духового оркестра.

            А слышно было на пол Верховцево. Во всяком случае, было ощущение, что играют в нашем дворе. Оркестр был солидный.

            Молодежь обязательно прибегала в клуб на танцы. Тут происходили все значимые события. Других развлечений попросту не было.

            Танцплощадка - большая круглая, обнесенная высоким дощатым забором. В широкие просветы между заборными рейками можно было наблюдать, что происходит внутри.

            Музыканты сидели на специальной сцене под сферической деревянной голубой крышей - ракушкой. Были людьми значимыми. Пользовались особым уважением. Играли вальсы, фокстроты, военные песни.

            Этот же оркестр сопровождал все похороны скорбными мелодиями Шопена.

            Внутри танцплощадки, вдоль всего забора от одного края сцены до другого были устроены лавочки для сидения. Толи для отдыха, толи для непринужденного ожидания кавалеров и приглашения на танец. Вход на танцы платный, с контролером на воротах. У контролера на рукаве красная повязка. Он здесь власть.

            Иногда кто-нибудь из местных задир мог сигануть через высоченный забор без билета. Куражились. Искали приключений. Остроты чувств. Ценились выходки, что-нибудь "на грани".

            Завязывались и развязывались конфликты. "Чесались" кулаки. Решались судьбы. Рождались слухи. Влюблялись. Расставались. Страсти кипели почище, чем в бразильских сериалах.

            Народ постарше, принарядившись, вечером приходил в кино. Гуляли чинно перед сеансом по перрону на вокзале и в парке вокруг танцев.

            В клубе, кроме кино, была большая, богатая библиотека. Тогда много читали, бегали менять книги, читать в зале новые журналы.

            Еще при клубе работало много кружков. Кроме обязательного хорового - танцев, кройки и шитья.

            Некоторые поющие особы ходили на индивидуальные занятия пением. Аккомпанировали им местные музыканты на баяне, аккордеоне или фортепиано.

            Потом на праздники, когда устраивались большие концерты, местные певцы выступали с несколькими сольными номерами. Встречали их всегда восторженно. Это были знаменитости, как теперь бы сказали, поп-звезды.

            Их знали по именам. Они шили себе концертные платья, придирчиво выбирали репертуар. Были исполнители народных песен и современных эстрадных. Тут рождались таланты и начинались карьеры. Если не для большой гастрольной деятельности, то уж для устройства личной жизни молодых женщин, это был ощутимый и действенный трамплин.

            Одна из маминых подруг долгое время была видной эстрадной солисткой. О том, как проходили ее репетиции, закулисные волнения и выступления я расскажу позже, в другом разделе.

           

         ПАМЯТНИКИ

            Слева от вокзала размещался ряд дощатых киосков, столовая и пекарня.

            От привокзального сквера столовую и пекарню отделяла широкая мощеная дорога. Она перпендикулярно упиралась в центральную, самую длинную улицу Ленина.

            Главная улица имени Ленина была проложена параллельно железнодорожной ветке, вдоль всего Верховцево, от начала до конца.

            На  пересечении этих двух улиц, лицом к главной, по обе стороны дороги были установлены две большущие светло серые статуи. На высоких, выше человеческого роста, квадратных, оштукатуренных постаментах стояли изваяния вождей.

            С одной стороны - Ленин. С другой - Сталин. Оба, указывали дорогу в светлое будущее. Куда-то неопределенно вперед и вверх.

            Тогда всякие гипсовые статуи девушек с веслами, пионеров-горнистов и красноармейцев в буденовках украшали парки и главные дороги. У нас это были вожди Советского государства.

            На судьбоносном съезде Коммунистической партии в 1961 году Никита Сергеевич Хрущев в своем закрытом докладе развенчал культ личности Сталина. Помню, проходили "закрытые" партсобрания на производствах, в больнице. Об этом шепотом говорили дома на кухне, что б мы, дети, не слышали.

            Произошли некоторые метаморфозы и с главными  памятниками.

            Спустя какое-то время однажды ночью гипсовые статуи исчезли, а на их место водрузили огромные такие же серые гипсовые шары. По одному на каждый постамент. Тихо, "без шума и пыли", чтоб не привлекать внимания народа, делали это под покровом ночи. Когда совершаются все неблаговидные поступки.

            Шары эти своей полной бессмыслицей ничего не символизировали и абсолютным отсутствием художественной ценности  не воспитывали "чувство прекрасного" у верховчан. Я думаю, надо было чем-то заполнить монументальные пустующие постаменты. Разрушить все "до основания" в этот раз почему-то не рискнули. Может, рассчитывали, что народ просто не заметит "потери бойца". Слишком радикальных перемен демонстрировать не торопились.

            Перемены, конечно, заметили все, но старались это привселюдно не обсуждать. Деликатно помалкивали. Не сговариваясь. Боялись.

         ВЕРХОВЦЕВСКИЙ БАЗАР

            Здесь был и остается самый дешевый рынок, а по-местному, базар. И сейчас некоторые любители из областного центра приезжают на выходные утром на базар, чтобы купить по городским меркам за бесценок молоко, мясо, сливки, творог, картошку, помидоры, огурцы и любые фрукты.

            Рано утром в воскресенье, а потом и в субботу, когда Никита Сергеевич Хрущев ввел такую невидаль, как два выходных дня, с рабочего, утреннего, поезда с вокзала на базар устремлялась толпа бойких молодух и резвых старушек из близлежащих сел с большими плетеными из камыша кошелками. Кошелки несли в руках и еще, связанные попарно, перебрасывали через плечо. Фрукты и овощи носили в цинковых ведрах и холщовых мешках. Тележки "кравчучки" появятся почти полвека спустя. Таскали все это на себе и торговали в, основном, женщины.

            Они проносились дружной ордой, стремясь занять лучшие места на местном базаре. Он располагался недалеко. Надо было выйти с перрона на привокзальную площадь, основную часть которой занимал сквер перед вокзалом.

            Вдоль этого сквера пробежать к улице Ленина, и обогнув, величественную статую одного из вождей, свернуть налево, пробежать мимо сельпо и оказаться на базарной площади.

            На базаре в то время было некоторое количество деревянных ларьков. Они стояли с одной стороны вряд почти вплотную друг к другу. Низкие, с пологими серыми шершавыми крышами из толи. Сквозь щели между досками с облупившейся темно - зеленой краской виднелись полупустые полки. В каждом ларьке продавали свой товар. В одном крупу, бочковую селедку. В другом - хлеб. Разливное пиво из огромных бочек со специальным насосом сверху или арбузы, сваленные горой.

            Напротив ларьков стояли ряды грубо и наспех сколоченных прилавков. Но основная масса продавцов размещала свой товар прямо на траве, ящиках и привезенных с собой чистых тряпицах.

            Молоко было в макитрах, крынках и алюминиевых бидонах. Крынки (по-украински макитры) - это такие глиняные, круглые горшки, не очень высокие, с горлом сверху, на подобие воронки. Цвета от соломенного до темно-коричневого. В крынках привозили в основном топленое молоко кремового цвета, ряженку с запеченной коричневатой толстой корочкой-пенкой сверху. Сметана и сливки были тоже или в таких глиняных горшках, или в стеклянных банках.

            Все пробовалось тут же. На тыльную сторону твоей ладони хозяйка алюминиевой ложкой выкладывала горку сметаны, та что пощедрей - горку побольше, скупая - чуть. Ты слизывал эту сладковатую, а кое-где кисловатую или даже горьковатую (якобы от той горькой травы-полыни, что жевала корова) сметану и так выбирал качественный продукт.

            А сливки - это не жирное молоко, как принято сейчас на молзаводах - это такая высококачественная, более сладкая и вкусная как крем сметана, которая на холоде на следующий день превращалась в твердую массу и уже мазалась на хлеб как масло. Они, конечно дороже, но и вкусней.

            Сметану собирают сверху скисшего предварительно молока, а сливки, отделяют от молока свежего на специальном сепараторе. Поэтому сметана с легкой кислинкой, а сливки - сладкие.

            Сливочное масло продавалось в форме лодочки, завернутое в капустный лист, весом где-то по 300-400 грамм. С выступившими на нем росинками влаги. Оно было золотисто-сливочного цвета и запаха.

            Творог привозили в больших марлевых узлах. Он тоже у каждой хозяйки был разного цвета - от голубовато-белого до розоватого. Разного запаха, плотности, влажности и вкуса. И пока всего этого напробуешься - вполне наешься.

            Иногда по воскресеньям я старалась не проспать и бабушка брала меня с собой на базар. У нее были свои знакомые молочницы, у которых мы все это покупали и несли домой.

            Впрочем, и спустя полсотни лет на украинских базарах мало что изменилось - все можно также придирчиво выбирать и тебе щедрой рукой плеснут на ладонь (а хочешь, в пластмассовую крышечку от банки) ложку свежайшей сметаны или маслянисто-тягучих сладких кремовых сливок. Вкуснота!

            Часто бабушке приносили молочные продукты, курицу или фрукты прямо домой. Приносили в качестве благодарности за лечение. Она категорически отказывалась брать это без денег. И все это знали и старались принести свои дары в её отсутствие. Хоть и мне, и маме, бабушка строго-настрого приказывала ничего не принимать. Но настырные бабушкины пациенты умудрялись иногда всучить нам быстренько какой-нибудь узелок или высыпать ведро яблок, проскользнув на кухню, в любую подвернувшуюся пустую емкость.

         СОСЕДИ

            Вначале бабушка снимала комнату у заведующей детским садом Вороновой. Ее невестка - Любочка потом стала близкой маминой подругой.

            В последствии с мужем она развелась, из Верховцево уехала, окончила пединститут. Преподавала русский язык и литературу в школе в Днепродзержинске. Знакомство с мамой у них состоялось где-то в начале 1946 года и продолжалось всю оставшуюся жизнь - почти пятьдесят лет. В Днепродзержинске мы знали ее как Любовь Захаровну Яровую. Но об этом позже.

            Первая квартира, которую получила бабушка, была в одноэтажном доме барачного типа рядом с больницей. На улице Привокзальной, дом ? 5.

            Дом был кирпичный приземистый длинный с основным входом в центре. В коридор со скрипучими дощатыми крашенными полами выходили двери четырех квартир. Они были одно и двухкомнатные. А большой квадратный коридор использовался летом в качестве кухни. Там готовили на керосинках и примусах. Примусы громко гудели. Пахло керосином.

            Когда становилось холодно, в комнатах топили печки. На них и готовили. В коридоре устраивались застолья по разным поводам. Когда соседи собирались вместе. Это в непогоду.

            Летом "гуляли" во дворе, за столом как раз напротив входа. Стол сколотили из досок, установленных на двух, вкопанных в землю вертикальных бревнах. С двух сторон - деревянные лавки.

            В одной квартире - двухкомнатной, жила Токарева Тамара. Со своей мамой и двумя сыновьями - Вовкой и Славкой. Была Тамара заведующей привокзальной столовой. Крупная, полная, громкая, резкая, короче, с точным попаданием в образ. Старший сын Вовка. Высокий худой длинноносый. Вечно где-то пропадал. Славка был младше меня года на два. Белобрысый, симпатичный, мамой и бабушкой балованный. Мужа у Тамары не было. Тамара дружила с мамой. Потом они всем семейством переехали в Днепр. Тамара вышла замуж. Заведовала кафе "Вечернее", в самом центре города, на главном проспекте Карла Маркса, рядом с гостиницей "Центральной". А дружба продолжалась до самой Тамариной смерти.

            В другой квартире, с двумя проходными комнатами, жили Сизенко. Папа был машинистом паровоза. Уходил на сутки в поездки. В черной робе, черной фуражке с твердым блестящим черным целлулоидным козырьком. На околыше по центру скрещенные светло серые молоточки - железнодорожные знаки отличия. На работу брал небольшой фибровый чемоданчик с "тормозком" - едой.

            Мама домохозяйка - симпатичная, круглолицая, невысокая, полненькая. На голове - свежевыстиранная белая косыночка, туго повязанная надо лбом. Завязывалась сзади, под волосами.

            В доме всегда чистота и порядок. Были у них три дочери - Нина, Света и Зоя. Нина и Света погодки. Света старше меня на два года, моя подружка. Зоя самая младшая, лет на пять младше меня, видно папа все надеялся, что в семье родится мальчик. Семья была очень дружная, девчонки вышколенные.

            Со школы возвращались - обязательно переодевались в домашнюю одежду. Даже чулки были отдельно школьные, отдельно для дома. Школьная одежда аккуратно складывалась и вешалась. Каждая на отдельный стул, испачканная тут же приводилась в порядок, рваное сейчас же штопалось и зашивалось. Короче, "порядок в танковых войсках". Дисциплина была железная. Порядок образцовый.

Слева на право: Я И СИЗЕНКО НИНА(старшая), ЗОЯ, СВЕТА.

            Еще одними соседями были кто-то из сестер Никифоровых. У них было два сына - Борис и Володя. Борис был моряком, уходил в плаванья надолго. Домой к родителям приезжал в отпуск. Мореходное училище он окончил где-то на севере, скорей всего в Ленинграде.

            Одно время был женат на кинозвезде пятидесятых годов - Эвэ Киви. Это была ослепительная длинноногая блондинка, совершенно экзотическая для наших мест. Изящная, с белозубой улыбкой, голубыми глазами, прямыми шелковистыми блестящими платиново-белыми волосами с густой челкой на лбу. Ее портреты на черно-белых открытках продавались по 7 копеек за штуку в газетном киоске на вокзале. Брак этот просуществовал недолго, год-два от силы, но шуму наделал и славу о себе оставил "вековую".

            В то время Борис был таинственный и недосягаемый для местных невест капитан дальнего плавания. То ли воображение, то ли память рисуют мне кареглазого, черноволосого статного красавца в белом кителе с золотыми нашивками, пуговицами и погонами. В белой парадной фуражке с золотыми шнурами и "крабом" на околыше, лихо сдвинутой слегка набок. Мы все им любовались и гордились.

            А эстонская кинодива Эвэ Киви была некоторое время возлюбленной всемирно известного американского певца и киноактера Дина Рида. Из-за своих прокоммунистических убеждений, он покинул свободную Америку и переехал в социалистическую Германию. Дин был идеалист, он свято верил, что добро победит зло. Причем под добром он понимал идею коммунистическую, а под злом - американский империализм. Женат был на немецкой киноактрисе, дочери директора киностудии "Дефа", Ренате Блюм. Но впоследствии, уже разочарованный в идеях всемирного счастья и справедливости, попал в финансовые ловушки и обман, связанный с деньгами, на рижской киностудии. Все усугубилось классическим любовным треугольником. Безумно популярный в 70-х годах прошлого века в Советском Союзе Дин Рид при странных обстоятельствах ушел из жизни, якобы утонув в озере. Последней его привязанностью была Эвэ Киви, по ее же утверждению любовью "неземной и божественной".

            Так вот, приехав в очередной раз в отпуск к родителям, вечерами Борис отправлялся на главные и, впрочем, единственные, танцы.

            Стопроцентная иллюстрация песни - "на побывку едет молодой моряк, грудь его в медалях, ленты в якорях" и далее по тексту о том, что где-то под другим солнцем ждет его подруга нежная. А вы, мол, местные девчонки, расслабьтесь, вам ничего не обломится. Танцы были эпицентром сбора самой активной и продвинутой молодежи Верховцево.

            Внутри и вокруг танцплощадки собирались группами парни, что-то яростно обсуждали. Кипели страсти, бурлила своя жизнь и музыканты духового оркестра в парке клуба железнодорожников слаженно выводили: "В городском саду играет духовой оркестр, / На скамейке, где сидишь ты нет свободных мест/ От того, что пахнет липой и вода блестит,/ Мне от глаз твоих красивых взор не отвести...".

            Другой сын, младший был тоже красив, высок. Окончил школу, мне казался очень взрослым. Бегу по двору со сбитыми коленями, мне лет 5, остановит, присядет на корточки:

            - "Ну, что Светка, давай расти скорей. Выйдешь за меня замуж? Я подожду, пока подрастешь".

            Я, конечно, кивала, соглашалась, зачарованно глядя на него, и решительно взрослела. Очень его стеснялась - у нас с ним была тайна. Уже будучи взрослой дылдой, где-то в 4 или 5 классе вдруг узнаю, что Володя женится на очень миловидной блондиночке - медсестре с бабушкиной больницы. Она мне тоже нравилась и казалась красавицей. Ох, и царапнуло это меня по сердцу. Не дождался! Обманул!

            С одного торца был отдельный вход, там жил начальник станции Верховцево по фамилии Саплахиди. Командирован был по приказу начальства "дороги".

            Это была молодая грузинская семья. Очень открытая и приветливая. У них было двое детей - дочь и маленький сыночек. Одиссей. Я любила с ним возиться, таскать его на руках. В последствии глава семьи стал начальником Приднепровской железной дороги в Днепропетровске.

            Квартиру с другого торца получила моя бабушка. Она забрала из Днепра свою маму - прабабушку Женю, которой было тогда уже за 70.

            С другого входа в этом же торце жила семья Лагоды. Глава семьи был тоже железнодорожник, мать работала то ли в детском саду, то ли в больнице. Две дочери - полные противоположности, как день и ночь. Любочка - старшая. Тихая, спокойная, робкая. И младшая Нонна - старше меня года на два. Верховодила всегда в любой компании. Громкая, смелая, вероломная.

            Её нос казался Ноннке чуть широковат, чем хотелось бы, и она, пытаясь придать ему более изящную форму - сдавливала его деревянной бельевой прищепкой. Ненадолго. Пока вытерпит.

             С Нонной я тоже дружила. Мы часто бегали друг к другу в гости. Но она чаще оставалась одна, родители были на работе, и там было интересней. Одним без присмотра.

            Когда нам хотелось сладкого, Ноннка открывала дверцы деревянного двухстворчатого кухонного стола-шкафа. Был он приставлен к окну, застелен сверху цветной липкой клеенкой. Из его темноты тянуло кисловатым, тяжелым застоявшимся хлебным духом.

            Доставала разнокалиберные куски колотого сахара. Твердого как гранит. Кололи его молотком от одного большого куска. Существовали, конечно, специальные щипчики для колки такого сахара, у бабушки они были. Но в основном эту процедуру выполняли подручными средствами. Мы с упоением сосали и грызли этот сахар. Было так вкусно! Это при том, что у нас дома всегда было что-нибудь вкусненькое - шоколадные конфеты или карамель, квадратные подушечки с повидлом внутри или леденцы - монпансье. Но у чужих всегда слаще.

            Еще я у Нонны впервые попробовала черный хлеб с подсолнечным маслом. Масло наливали в блюдце, хлеб слегка присаливали и макали в масло.

            А у Никифоровых и Сизенко я любила лопать вареники. Дома накормить меня была целая проблема - я практически никогда не хотела есть. У соседей лепили большущие вареники с картошкой. Варили, складывали в большую миску и поливали подсолнечным маслом с жареным луком. Настоящая украинская еда!

            Дома у нас ничего и никогда не зажаривали луком. Впрочем, в детстве никто не любит жареный лук. Варенички лепились миниатюрные, преимущественно со сладким творогом, поливались растопленным сливочным маслом. Ели их со сметаной. Но разве это можно сравнить?

            У соседей я съедала один, ну может два вареника и чувствовала, что уже объелась. Тетя Валя Никифорова говорила:

            -Ну, шо "напэрлась"? - Я ей вторила:

            -Напеллася, - еле слезая с табуретки. Было очень вкусно. Соседи умилялись.

            Подружек своих я тоже часто угощала всякими вкусными "едами" (это было Славкино выражение). А сам Славка любил в стакан сметаны насыпать пару ложек сахара, размешать и есть с белым свежим хлебом. Как крем.

         ДЯДЯ ТОЛЯ

            Бабушка всегда кого-то опекала и заботилась.

            Почти каждые выходные к нам приезжали родственники из Днепропетровска. Бабушкин двоюродный брат - дядя Толя Дегтярев и его жена - тетя Нонна. Поскольку девичья фамилия бабушки - Дегтярева, значит дядя Толя был сыном родного брата бабушкиного отца.

            Пара была примечательная. Он небольшого росточка, худощавый, подвижный, симпатичный в молодости и любивший ухаживать за красивыми женщинами.

            Тетя Нонна была выше мужа почти на голову и крупней его - костистей, массивней. Она никогда не была толстой, просто высокой и крепкой. Внешне. Сколько ее помню, она всегда была больна. То мигрень, то язва, то печень. В ее семье - сестра Поля, племянники Юра и Нина звали ее Нана. Что, по-гречески - любовь, а по-грузински - мама.

            Полин сын - Юра Ромашко был гордостью семьи. Образованный, как говорят, с активной жизненной позицией. Женился на москвичке. Умной и красивой Наде. Кажется, она закончила очень престижный в те времена институт "Стали и сплавов".

            Юра сделал успешную карьеру. Ему прочили столичное будущее помощника первого секретаря Политбюро ЦК КПУ В.В Щербицкого. У Нади и Юры родился сын Саша и дочь Маришка.

            Тетя Нонна очень гордилась своим племянником и его детьми, впоследствии жизнь независимо от этих семейных уз свела меня с Сашей. Мы работали с ним в одном отделе металлоизделий Укргипромеза в Днепропетровске. И, несмотря на то, что он был младше меня по возрасту, оказался "главным специалистом", то есть старшим по должности. Мы с ним никогда раньше не виделись и я с удивлением обнаружила, что это тот самый Саша - мой дальний родственник, "седьмая вода на киселе". Но это произойдет спустя четверть века.

            Дядя Толя приезжал с фотоаппаратом и многими мгновениями, запечатленными на карточках, мы обязаны ему. А снимали меня с рождения и вплоть до первого класса очень много. Любовно. А потом и Вовчика.

            Так вот дядя Толя был у нас любитель застолий. Ел мало, а выпить любил. Но он никогда не напивался, не дебоширил. Он вообще был легким, покладистым, тихим. Пока был трезвым. Когда выпивал становился суетливым, беспокойным и вредным. А тетя Нонна начинала зудеть.

            Во время войны он, кажется, был на оккупированной территории. Что автоматически лишало в дальнейшем любого карьерного роста. При поступлении на любую работу, заполнялась анкета, в которой были такие вопросы:

            -был ли в плену (где, когда и при каких обстоятельствах попал в плен, как и когда освободился из плена);

            -служил ли в войсках или учреждениях белых правительств;

            -находился ли на территории, временно оккупированной немцами в период Отечественной войны;

            -были ли колебания в проведении линии партии и участвовал ли в оппозициях (каких, когда).

            Причем, партия безусловно была одна - коммунистическая. И если хоть где-то что-то не совпадало с "линией партии", надо было сидеть тихо и не высовываться.

            Всю жизнь дядя Толя проработал на станции Днепропетровск - пассажирский в почтовом отделении.

            Сопровождал почтовые вагоны, отвечал за сохранность писем, посылок и всякого багажа. На службе был на хорошем счету. Добросовестный и ответственный. Был всегда в тени. Получал свою маленькую зарплату. Амбиций не имел. Любил свою сестру Лидушку (с ударением на первом слоге), гордился ею и был под каблуком у жены. Детей у них не было.

            Тетя Нонна Дегтярева проработала всю жизнь секретарем у какого-то начальства в управлении сначала Сталинской, а потом Приднепровской железной дороги. Работала в большом солидном здании "дороги" на привокзальной площади Днепропетровска. Все дома на этой площади выполнены в стиле, называемом, сталинский ампир. Величественные, массивные, с внешними украшательствами и высокими потолками.

            Однажды бабушка, отправляясь по каким - то своим делам в Днепропетровск, взяла меня с собой. Видимо, ее вызвали в управление и мы зашли к тете Нонне на работу. Она нас водила в столовую управления и я там впервые попробовала глазированные в шоколаде детские сладкие сырочки. Творожки. Они были в серебристой фольге на деревянной палочке. Ну, чистое эскимо! Так кормили управленцев в столовой даже в те послевоенные годы!

            У дяди Толи и тети Нонны был бесплатный проезд по железной дороге.

            Тетя Нонна была суетлива и любила посудачить.

            Еда у нее была пресная, диетическая. Но самый вкусный наполеон я ела именно у Дегтяревых. Тетя Нонна пекла великое множество тонюсеньких коржей. Они были не рассыпчатые, как у нас дома, а тянучие, как бы волокнистые, как лаваш. Заварной крем пропитывал многослойный торт насквозь до дна. Наполеон получался "мокрый". И я до сих пор помню его сладкий ванильный кашеобразный вкус во рту.

            Жили они в доме на Телевизионной в коммунальной квартире, правда, с одним соседом. Это считалось большой удачей. Занимали маленькую комнатушку. Там помещались металлическая кровать с горкой подушек и подушечек у стены рядом с окном. Малюсенький диванчик у противоположной стены, плательный шкаф рядом с дверью и в центре небольшой квадратный стол, укрытый плотной темной цветной скатертью. В углу у окна стоял маленький туалетный столик с зеркалом. Поверх кружевной белой салфетки - множество мелких статуэток, модных в ту пору, слоников и ангелочков на нем. Духи "Красная Москва" и "Красный мак", рассыпчатая пудра в круглой коробочке и темно красная губная помада. Дяди Толин одеколон с пульверизатором на рифленом, пузатом матовом флаконе с резиновой оранжевой грушей. Шиком тогда считался одеколон "Шипр". Зеленого цвета и резкого запаха.

            В те редкие приезды, когда мы с бабушкой были у них в гостях, дяде Толе, за неимением другого спального места, приходилось спать на полу. Мне запомнилось, что у тети Нонны была икона, которую она не афишировала и тихонечко молилась, как мне казалось, по любому поводу, несмотря на сплошь атеистическое окружение.

            Еще запомнилась и поразила бронзовая скульптура богини Фемиды с повязкой на глазах, символизирующей беспристрастие, с весами в одной руке и мечом правосудия в другой. Она была не очень большая, но выразительная и солидная. Антикварная. Это была память, по словам тети Нонны, о ее маме. Потом по наследству она перешла к Саше.

            В их дворе на Телевизионной стояла телевышка.

            Тут же рядом размещалось здание телестудии. Тетя Нонна рассказывала нам сплетни о тогдашних звездах - кумирах, телевизионных ведущих. Сплетни всегда были с негативом, с намеком на безнравственность. Что потом, впрочем, и подтвердилось, когда обнародовали в печати историю о закрытом клубе для тогдашней элиты и "золотой" молодежи - "Белая лошадь". Примой там выступала неизменная теледива Тамара Чалая.

            Когда я выросла, то расспрашивала у тети Нонны что носят модницы в "губернии". Она сама никогда модницей не была и об остромодных нарядах рассказывала с явным их неодобрением. Поджав губы.

         ЛЮБИМЫЕ РОДСТВЕННИКИ

            В тот период, когда мы жили еще на Привокзальной, часто приезжали из Днепра бабы Лидины племянники. Коля и Таня Дегтяревы. Дети бабушкиного родного брата - Николая. Дети довоенные. Коля 1934 года рождения, Таня-1938.

            Бабушкин брат ушел на фронт, воевал и погиб в конце войны, когда наши войска уже освобождали Европу от фашистов. В январе 1945 года. Похоронен в венгерском городе Секешфехерваре в братской могиле на русском военном кладбище.

            Много лет спустя, а точнее через 45 лет, когда Вова служил в Венгрии, он объездил много русских кладбищ и нашел могилу нашего деда. Мы с мамой, приезжали к Вове в гости, он нас возил на воинском уазике на могилу деда Николая и мы положили там цветы.

            Так вот, в 50-ые годы приезжали племянники к нам в Верховцево. Летом почти каждый выходной.

ЛЕНОЧКА СПИРИДОНОВА, КОЛЯ, ТАНЯ ДЕГТЯРЕВЫ,

МАМА И ВОВОЧКА ДОЛОМАНОВ.

             После школы оба окончили транспортный институт. Жили вместе с мамой, тетей Зиной. Она работала, кажется, на почте. Жили тяжело, "тянулись". Построили сами белый кирпичный дом в районе ДИИТовского городка. Ближе к Туннельной балке.

            Они приезжали к нам с радостью, а мы любили их.

            Таня была светловолосая, стройная, с точеным римским профилем, красивая, "в мать". Занималась художественной гимнастикой. Стала инженером-строителем железнодорожных мостов. Была девушкой тонкой, романтичной. После окончания института уехала по распределению в Тмутаракань. За туманом. И за запахом тайги.

ТАНЯ ДЕГТЯРЕВА

            Коля запомнился молодым, веселым, озорным, улыбчивым, громкоголосым, подвижным. Высокий, жилистый больше похож на отца. Только русый - в мать. Светлые волосы спереди были длинные, и зачесывались назад по моде того времени. Коля часто небрежным движение руки или резким взмахом головы отбрасывал их со лба.

            Однажды, еще будучи студентом, приехал не один, а с Наташкой. Уже женой. Была она может и не красавица, но ослепительно хороша. Хохотунья. Веселая, легкая, свежая. Коля светился. Привез похвастаться.

            Баба Лида потом выстирала его белую рубаху и была недовольна, что сияющая, как новая копейка Наташа, не сделала это сама.

            Наташка оказалась "не для семьи". Прожили они недолго и вскоре расстались.

            Была у бабы Лиды еще крестница Света Высоцкая. Она звала бабушку - "мама Лида", чем вызывала у меня некоторое недоумение, растерянность и ревность. Родилась Света во время войны в эвакуации, где-то, помнится, в Средней Азии. Её отец был, кажется, комиссаром в эвакогоспитале, где работала бабушка. После войны они вернулись в Днепропетровск, жили на углу улицы Баррикадной и проспекта Карла Маркса. В самом центре. На втором этаже старого трехэтажного особняка. Мы с бабушкой часто бывали у них в гостях.

            В мирное время Высоцкий работал на заводе Ленина каким-то начальником.

            Бабу Лиду с Высоцкими соединили тяжелые военные годы и была это самая крепкая связь. В семье было трое детей. Старший сын - Володя. Средняя - Светлана и младшая дочь Таня.

БАБА ЛИДА И СВЕТА ВЫСОЦКАЯ

           

            Светлана самая яркая. С характером!

            Уже будучи взрослой, ездила в Среднюю Азию, куда-то, где стоял эвакогоспиталь, где она родилась и выясняла на самом ли деле она родная дочь Высоцких. Что-то  не понравилось в отношении   родителей к ней и Светлана заподозрила, что она "приемыш". Очевидцы её рождения подтвердили непосредственные кровные узы с мамой и папой Высоцкими. Хоть это было видно любому невооруженным глазом - она было точной родительской копией. Иногда в детстве нами  многое воспринимается остро, болезненно и с подозрением. Фантазируем...

            В восьмом классе Высоцкие забрали меня в Днепр на зимние каникулы, водили на городскую ёлку, в театр, в парки.

            В то время в Верховцево было модно на воротник пальто приколоть металлическую штампованную, желательно крупную и яркую цветную брошь (?!).  Как жетон у дворника в былые времена.

            В ЦУМе я купила такое безобразное украшение с изображением, кажется, елки в снегу, чем вызвала жуткое Светланино недоумение. У них в "губернии" такое уродство считалось несомненным кичем. Приколоть в Днепре я эту "красоту" не решилась.    

            Уже перед отъездом домой в Верховцево, я упросила отрезать мне длинные волосы. Зная Светланину решительность на грани авантюризма, я обратилась именно к ней. Надо отдать ей должное - всю ответственность Света взяла на себя и отвела меня в парикмахерскую "Красуня" на первом этаже их же дома. Там мне отрезали надоевшие косы и Света повезла меня домой с новой прической. Ехали мы с ней и не знали, какая реакция будет у домочадцев, ведь я ни с кем не согласовывала такое радикальное изменение. Света такая стойкая, решительная и громкая, ехала меня защищать, в случае чего. Возражать ей было не возможно. Никто и не стал. К слову сказать, новая прическа мне была очень к лицу.

            Зимой Света приезжала к нам, экипированная лыжным костюмом и новенькими горными лыжами. Ходила в балку "за путями" и представлялись ей наши лыжные трассы чем- то вроде австрийских Альп. Она такая отважная, находила себе там компаньонов, гоняла часами на лыжах. Возвращалась румяная, пахнущая морозцем, радостная, шумная. Любо - дорого посмотреть!

         ПЕКАРНЯ

            Дом наш располагался напротив местной пекарни, через дорогу. Дорога была грунтовая, летом с толстым слоем горячей мягкой пыли, осенью и весной - разбитая с большущими, глубокими канавами от колес, заполненными водой и расквашенной земляной жижей. Для того, чтоб по ней можно было передвигаться, из печей на дорогу выбрасывали сгоревшую раскаленную "жужелицу" - отработанный уголь. Он раскатывался колесами подвод и бричек, редких тогда, грузовых машин. Утрамбовывался и дождливой осенью по ней как-то можно было ездить и ходить. А вообще весной и осенью самой ходовой обувью в Верховцево были резиновые сапоги. Без них - никуда!

            Пекарня была приземистая, широкая из каких-то разнокалиберных строений, видимо достраиваемых по мере необходимости. С покатой серой шершавой крышей, укрытой толью. Сероватые, запыленные стены, белились по великим праздникам. Малопривлекательное внешне сооружение. Но одно из главных.

            И днем и ночью во двор долетал сытный дух горячего свежеиспеченного хлеба. Тут же во дворе пекарни стояли деревянные будки с облупившейся местами синей краской. В будках развозили хлеб. Развозили на лошадях.

            Пока загружали будку, лошадь жевала сено из холщовой торбы, которую ей подвешивал конюх. Мотала гривой, переминалась нетерпеливо с ноги на ногу в теплой мягкой пыли и отгоняла хвостом надоедливых мух.

            Со двора пекарни всегда веяло жаром. Запах свежего навоза смешивался с кисло-сладким запахом хлебной закваски, бродящих дрожжей и перебивался горячим сладким вкусным духом только что вынутого из печи хлеба.

            Хлеб развозили по хлебным ларькам и магазинам. Был такой ларек на привокзальной площади, еще один возле базара, там же на базарной площади стоял магазин - сельпо, где тоже продавали кроме всего прочего и хлеб.

            Хлебные ларьки были деревянными с окошечком - прилавком. Пекли, в основном, хлеб - кирпичик. Его взвешивали на весах. Весы были с двумя чашками и разными гирьками. От сто- граммовых до килограмма. К буханке давали довески, мы их обычно съедали по дороге домой. Носили хлеб в плетеных сетках.

         УСЛОВИЯ ЖИЗНИ И УДОБСТВА

            У каждой семьи был сарай, где хранили дрова и уголь на зиму.

            Уголь "выписывали" на угольном складе и завозили на подводах. Выгружали рядом с сараем. Потом его нужно было занести в сарай и сложить горой за отделенную для него деревянную загородку. Уголь иногда попадался большими глыбами, их разбивали на мелкие куски топором. Он был черный, блестящий, словно перламутровый. Слоистый. Антрацит. Иногда привозили матовый сероватый легкий кокс.

            Завозили дрова для растопки. Это были большие чурки. Часто старые железнодорожные шпалы. Их надо было распилить, а потом еще наколоть и сложить аккуратно в поленницу.

            Кололи и пилили дрова сами. Сначала бабушка, мама. Потом, когда выросла, мне приходилось тоже этим заниматься. Впрочем, я это делала легко, даже с удовольствием. А когда подрос Вовчик, ему сам бог велел, он был у нас единственный мужчина.

            Никакого центрального отопления не было и в помине.

            Уголь носили в дом в больших цинковых ведрах, черных от угольной пыли и сажи. Иногда его сеяли через большое прямоугольное сито.

         ПОДСОБНЫЕ ХОЗЯЙСТВА

            У всех соседей были огороды - участки, где выращивали картошку, подсолнухи. Огороды были далеко, за поселком. Туда  ездили на велосипедах или ходили пешком.

            У Сизенко был участок, как тогда казалось очень далеко, на окраине. В самом конце улицы на пустыре. Там они высадили вначале саженцы. Фруктовые хрупкие деревца. И постепенно год за годом строили "свой дом", там же был и огород. Спустя несколько лет они переехали в новый "свой" дом, что было событием, праздником.

            Подсолнухи сажали, чтобы осенью привезти во двор шершавые пахучие круги, плотно утыканные черными с сероватым бархатистым налетом семечками. Их подсушивали, потом выбивали палками. Семечки собирали на большой холст, вздымали руками или лопатой, выдували, отделяли шелуху. Потом везли на мельницу неподалеку. С мельницы возвращалось пахучее золотистое подсолнечное масло в бидонах и макуха. Это прессованные в толстые круги жмых, шелуха, "лушпайки" семечек.

            Мы жевали, сосали макуху. Не от голода, а просто было вкусно, сладко, с ароматом семечек.

            Картошки сажали много, чтоб хватило на всю зиму. Еще из части ее делали крахмал, а часть оставляли на посадку на следующую весну.

            Я участвовала во всех массовых дворовых мероприятиях.

            Приходило время, выкапывали картошку, привозили в мешках домой. Во дворе стелили холщовые или брезентовые подстилки, высыпали еще сырую в земляных комьях картошку. Каждый свою отдельно. Ее сортировали. Крепкую, ровную, целую, без изъянов высушивали и отправляли в погреб. Подпорченную, резанную или просто мелкую пересортицу откладывали отдельно.

            Во дворе устанавливали оцинкованные корыта, недалеко от колонки. Отобранную картошку мыли и терли вручную на мелкой терке. Когда Сизенки этим занимались, все их трое дочерей от малой Зои до Нины помогали матери. Волосы туго повязывались светлыми косыночками. Мне одной гулять было скучно да и интересней было тоже тереть эту самую картошку. Я бежала со всех ног домой, брала терку и мчалась помогать.

            Много ли мы могли натереть? Да и надолго ли хватало терпения? Но дух коллективизма и товарищества воспитывался с "младых ногтей" и не нотациями и нравоучениями, а самой жизнью, бурным участием в жизни двора.

            Картошку терли, каждый в отдельной миске, потом сваливали в большое серое металлическое оцинкованное корыто. Его называли по-украински - ваганы. Заливалось все большим количеством воды. Вся эта мутная масса, пахнущая водянистой сыростью, отстаивалась. На дне обнаруживался белый, хрустящий на пальцах, остаток. Воду несколько раз сливали в такие же оцинкованные металлические баки, ведра, чтоб не потерять ни грамма драгоценного продукта. Потом мокрый тяжелый белый осадок выкладывался на подстеленные листы бумаги или ткани. Сушился на солнце. И уже сухой, хрустящий, комковатый белый крахмал сыпался на хранение в холщовый чисто выстиранный мешочек.

            Мы, вернее бабушка не "брала огород". Во-первых, ей абсолютно некогда там было работать, во-вторых, нам не надо было так много картошки, а, в-третьих, бабушка, выросшая в городе, не была приучена - сажать, копать, полоть. Но во дворе у дома, у каждого перед окнами был тоже небольшой огородик.

            У нас со стороны крыльца было несколько грядок, где бабушка посадила помидоры, "синенькие", то есть, баклажаны. Несколько кустов сладкого болгарского перца и красного горького длинного перчика. Немножко огурцов. Сладкого зеленого горошка и фасоли, скорее для экзотики, чем для урожая. Еще грядочка зеленого лука, петрушки, укропа и морковки.

            Сажали и немного картошки, но ее съедали "молодой". Выкапывали мелкую розовую. Размером с орех. Чистили в специальной картофелечистке. У бабушки была такая "техника". Это большая синяя кастрюля, туда закладывали вымытую мелкую картошечку, наливали немного воды и закрывали специальной крышкой с вращающейся ручкой сверху. На внутренней стороне кастрюли и крышки было множество резиновых щеток для очистки тонкой молодой картофельной кожицы. Вращали сверху ручку и картошка внутри чистилась. Ее опять мыли от прилипших кусочков шкурки.  Она быстро варилась. Сливали воду, посыпали картошку укропом и поливали маслом, сметаной. Только в детстве молодая картошка была такая пахучая сладкая вкусная. Когда появлялась на столе молодая картошка, значит наступило лето.

            У крыльца были высажены цветы - мощные мясистые стебли кроваво-красных георгин. Сиреневые, розовые, белые астры. Вился горошек, смешно раскрывался, когда надавишь с двух сторон пальцами, львиный зев. Выглядывали из зелени розово-сиреневые анютины глазки. Сладко и многообещающе пахли вечером сиреневые, мелкие, невзрачные на вид ночные фиалки.

            Бабушка вечерами носила воду из колонки и поливала всю эту буйную разноцветную красоту. Я тут же с темно-красной маленькой металлической лейкой и детским ведерком скользила сандалиями по мокрой земляной жиже.

         НАШ СТАРЫЙ ДВОР

            Летом утром проснусь, баба Лида уже на работе. Ставни на окнах закрыты и сквозь них косые тонкие золотые лучики пронзают комнату. Зашлепаю босиком по крашенным коричнево - красным деревянным половицам через комнату - кухню, где за ситцевой ширмой лежала старенькая прабабушка Женя, по длинному узкому коридору ко входной двери. Старенькая прабабушка последние месяцы жизни уже почти не вставала. Она плохо слышала, очень плохо видела. Мама и бабушка ухаживали за ней.

            В крохотной квадратной прихожей, которая летом и кухня, мама готовит завтрак на примусе.

            Во дворе почти рядом с крыльцом была сложена небольшая печь с высокой квадратной трубой и конфорками, на которой летом готовили еду. Печь как в сказке про Емелю. Прямо на улице.

            Выйду на крыльцо. Тепло. Пахнет сладкой акацией, зеленью, летом. Слипшиеся ото сна глаза, протру кулачками и, готова удрать.

            Мама поймает. Заставит умыться тут же рядом с крыльцом под металлическим рукомойником. Он висел, прикрепленный к деревяшке над табуреткой с тазиком. В рукомойник наливали воду, и поднимая вверх металлический стержень с широким овальным наконечником, набирали в ладони воду порциями. Стержень тарахтел, вода разбрызгивалась во все стороны, но что-то попадало намочить нос и глаза. Я больше гремела рукомойником и баловалась. Поэтому мама старалась сама умыть мне физиономию, пока я гримасничала и корчила рожи.

            Принудит завтракать. Наденет чистое платье, повяжет бант на мои кудрявые темно - каштановые волосы и выпустит. Строго - настрого приказав - со двора ни ногой. Но я никуда одна и не убегала со двора. Была еще та трусиха!

            За забором напротив нашего крыльца стояло разбомбленное во время войны здание. Крыша была снесена. Здание высокое, одноэтажное. Из светлого кирпича с выступающим карнизом, на котором когда-то лежала крыша. Ниже карниза уцелел незамысловатый фриз. Это как кайма вверху наружных стен из одинаково повторяющихся выступов кирпича. На фасаде здания выше карниза сиротливо тянулся к небу треугольный, декоративный фронтон над центральным входом. Тоже кирпичный. Наружные стыки стен были оформлены геометрическим рисунком из выступающих кирпичей, повторяющих ритм фриза. Высокие окна, заканчивались вверху полукруглыми арками с орнаментом и зияли выбитыми рамами.

            Окна начинались от пола и простирались почти до потолка. Кажется, такие окна называются французскими. Такие остатки вычурности на фоне общего развала, нищеты и бараков. Когда-то это было внушительное и красивое здание. Говорят, здесь была школа. После войны она стояла в руинах лет десять. И в качестве заднего плана запечатлена на многих наших детских фотографиях.

            Внутри - бесформенные груды битого кирпича и черепицы, осколки стекла, разбросанные ржавые железки, мусор из смятых окурков папирос, пустых консервных банок с рваными острыми краями и щепок. Еще оно служило отхожим местом, для случайно забредшего туда подозрительного люда. Кое-где уцелели остатки перегородок. Земля внутри поросла бурьяном. В целом, на нас эти руины наводили ужас. Там периодически слонялись бродяги, местные пацаны постарше играли в войну.

            Мы, малая детвора, туда не ходили. Было страшно. Это зловещее напоминание о недавней войне было буквально в десяти шагах от нашего крыльца и его нельзя было миновать, идя в больницу. Мы старались пробегать как можно дальше от него.

            Впоследствии здание восстановили и организовали дом пионеров со многочисленными кружками - музыки, танцев, моделирования, выпиливания лобзиком, вышивки, вязания.

            Вдоль дощатого забора, отгораживающего двор от дороги,  росли кусты акации. Ее белые цветы мы ели. Они были сладкие, слегка пахли пылью. Потом они превращались в длинные двухстворчатые стручки, Их надо было аккуратно определенным образом расщепить и вычистить. Получались отличные пищалки. Издавали громкий, пронзительный звук. Мы бегали, дули в них и пищали.

            Еще в мае налетали жуки - хрущи. Мы трясли деревья. Жуки изумрудно - зеленые, толстые, твердые перламутровые падали на землю. Положишь в пустой спичечный коробок - он там жужжит.

            Почему-то обрывали зеленые абрикосы и ели. Потом болели животы. Не могли дождаться, пока они созреют. Спешили.

            В конце лета мы объедали ягоды с придорожных маслин. Это высокие деревья с мелкими продолговатыми серо-зелеными серебристыми листиками. Росло их превеликое множество, вдоль почти всех дорог. Маслины к августу из зелено-серых превращались в серо-черные бархатистые мелкие ягоды. Сочные, готовые лопнуть, раздавиться от грубого прикосновения. Росли эти дикие маслины кистями. Запихнешь в рот горсть мягких пыльных ягод. Они сочные, сладкие, вяжущие, терпкие. Лопаются во рту. Шкурка плотная, мякоти мало, косточка почти как сама ягода, поэтому вкус почувствуешь, только если засыплешь в рот жменю. Косточки выплюнешь, терпко во рту, скулы сводит. Но и сладко-вкусно.

Я И ВОВЧИК ВО ДВОРЕ "СТАРОГО" ДОМА

            Еще во дворе в самом центре росла шелковица. Бывает шелковица белая, она тоже вкусная и не пачкается. Но это была черная. Созревшая она сочная, сладкая. Объедим все ветки снизу, до которых можно достать. Ягоды осыпаются от легкого прикосновения. Вся земля под деревом усыпана растоптанными скользкими продолговатыми чернильными кляксами. Потом заберемся наверх. Вот тут уж благодать. Наешься, испачкаешься с ног до головы. Проглатываешь ягоды вместе с хвостиками. Прямо с дерева. Припыленные, нагретые горячим солнцем они еще слаще и еще вкуснее. Потом так и мотаешься до вечера с руками темно-фиолетового цвета почти по локоть и размазанными губами, черными до ушей. На дерево лазили в одних трусах, без маек и платьев, чтоб не испачкать. Дома и так нагоняй будет. Мама будет оттирать мне ладони пемзой, отмывать запачканную физиономию и причитать. Но не сердито, а так, для порядка. А я буду нетерпеливо крутиться, вырываться, но тоже не серьезно, а играючи.

            Сейчас шелковицу признали очень полезной ягодой и продают на базаре пол литровыми и литровыми баночками. Недешево. Мы считали это вкусным несерьезным баловством.

            Под шелковицей стоял деревянный стол, на двух бревенчатых столбах, вкопанных в землю, с двумя лавками по сторонам. Стол был как раз напротив калитки во двор. Между столом и калиткой - большая круглая клумба с цветами. Двор от дороги отделял невысокий забор из деревянных, заостренных к верху дощечек. Через дорогу - гремела, не утихая круглые сутки, пекарня.

            За столом днем толклась детвора, а вечером взрослые. За этим же столом собирались на праздники всем двором. Рядом была сложена еще одна летняя печь. Такая, как возле нашего крыльца. Но эта повнушительней. На четыре конфорки с прямоугольной кирпичной трубой. Точь в точь из русских сказок. Вначале, сразу после войны, пока все не обзавелись примусами, кирогазами и электропечками, обеды летом готовили на этой печи.

            Летом утром выскочишь во двор и до вечера! Днем мама отловит, попытается накормить обедом, но я уже где-то у кого-то нахваталась. Горбушку черного хлеба с солью, натертую чесноком. Горячие от солнца, сладкие помидоры с грядки, пахнущие сочной зеленой ботвой, пощипывающей, как молодая крапива. Рассуешь спелые красные помидоры по карманам, оботрешь ладошкой от пыли и в рот.

            В августе арбузы до отвалу с белым хлебом, только сладкий липкий сок течет по рукам. Аж захлебываешься от удовольствия, выгрызая сахарную красную мякоть до зеленой корки.

            Арбузы в конце лета заготавливали впрок. Часть спускали в погреб, часть солили в кадушках на зиму. Целиком. Часть раскладывали в один ряд под кроватью. Эти съедались первыми.

            Помню, нам привезли арбузы на подводе, запряженной лошадью. Полная подвода. Гора полосатых мячиков.

            В конце августа весь двор варил кукурузу. Горячий початок натирали солью. Бабушка научила сверху положить кусочек масла, он таял и растекался вдоль кукурузных полупрозрачных, перламутровых зернышек. И есть вприкуску со свежим огурцом с грядки. Вкуснее ничего не бывает. Изо всех дверей и окон валил дух горячей молочной сахарной кукурузы. И мы, зажав початки в ладошках, гасали во дворе.

            Летом сушили на солнце фрукты. Фрукты продавали ведрами на базаре. Да и так приносили бабушкины знакомые и приятели из собственных садов. То же ведрами или корзинами. Фруктов было море. И с ними надо было что-то делать. Соковыжималки были еще не в чести. Видимо, эти атрибуты цивилизации до нашей провинции тогда не спешили.

            В сушку шли отбракованные не очень качественные экземпляры - "падалица". То есть, то, что упало с деревьев на землю. Яблоки резали на кусочки, абрикосы и сливы ломали на дольки. Мелкие груши и вишню сушили целиком. Укладывали на большие фанерные листы, укрытые газетой и выставляли днем на солнце. Часто на крышу приземистого коридора. Лазили туда по прислоненной дробыне - деревянной лестнице. На ночь заносили в дом.

            Мы периодически подворовывали сушеные абрикосы. Когда они были еще не совсем засушенные, а как бы подвяленные. Кисло-сладкие и очень вкусные. Слегка припыленные и, о, ужас, на них садились мухи! Но никто от этого не умер. Так потихоньку изо дня в день сушка сморщивалась, пылилась и усыхала. В таком сушеном виде она хранилась в белых матерчатых мешочках всю зиму для компотов.

            Еще в конце лета все жарили икру из синеньких. Пронзительный обжигающе острый аромат смеси печеных синих, сладкого болгарского перца, сочного лука и кисло-сладких помидоров... Можно было задохнуться. Икру горячую, со сковороды, мазали горой на свежий белый хлеб и, обжигаясь, наедались. А еще вкусно, запивать сладким чаем.

            Бабушка не успевала её дожарить, а я уже нетерпеливо вилась рядом и канючила, чтоб мне поскорей намазали на хлеб этой вкусноты. И еще надо было ничего не пропустить во дворе. Везде успеть.

            Мне не разрешали удирать из дома с едой. Будь-то кусок хлеба с маслом или повидлом. Я должна была доесть за столом и потом отправляться гулять. "Весь двор" выбегал с кусками. Я норовила соответствовать. Обезьянничала. Мама ругала.

            У нас, как и у всех был погреб. Размещался он в маленьком коридорчике - прихожей, она же и летняя кухня, в полу. Закрывался он дощатой крышкой, крашеной красно-коричневой краской в цвет пола, с металлическим кольцом вместо ручки. Сверху зимой устилался подстилкой. Маскировался. Спускались вниз по приставной деревянной лестнице.

            Там хранилась картошка, в углу, в небольшом углублении. Стояла кадка с квашеной капустой вперемешку с яблоками под тяжелым гнетом из бесформенного куска серого гранита. C острыми краями и разноцветными точечными вкраплениями. Его клали сверху мокрой от капустного сока дощечки и марлечки, закрывавшей нашинкованную капусту.

            Рядом еще одна небольшая деревянная бочечка с солеными помидорами. Когда процесс брожения достигал апогея, они становились как буд-то газированные, тонкая алая шкурка готова была лопнуть от рвущихся наружу пузырьков.

            Маринованные огурчики вперемешку с листьями хрена и стеблями укропа хранились в стеклянных бутылях. На деревянных полочках, вделанных в нишу, стоял морс в бутылках, закрытых оранжевыми резиновыми сосками. Еще в бутылках укупоривали вишни в собственном соку. Капусту складывали рядами. Морковь, бурачки под лестницей присыпали песком.

            Соседи рыли погреба и во дворе. Но там подворывали. Их надо было надежно запирать на ночь на всякие хитроумные винтовые замки и сторожить. "Обнести" могли неожиданно и подчистую.

            Набегаешься за день, вечером упадешь в траву. Сочную, пахучую, уже прохладную. Ноги гудят. Опрокинешься на спину, когда уже темнеет, все небо в звездах! Только в детстве видела такое объемное, яркое, пронзительно звездное небо. Поваляемся в траве, кто-нибудь понарассказывает страшные истории про красную - красную руку. Пахнет сырой землей и ночными фиалками. Спишь потом "без задних ног"!

            Я вечно ходила с разбитыми коленями, их мазали зеленкой. Только начнет затягиваться рана, корочка присыхать, опять бегу куда-то со всех ног, спешу - боюсь, не успею. Споткнусь и бухнусь на колени. Выступит кровь сквозь слой пыли и зелено-коричневые, лопнувшие корочки. Слезы, боль, плетусь домой к маме. Размазываю грязь по лицу и горько плачу.

            Дома помоют, помажут зеленкой, подуют на раны, пожалеют. Тут же наругают и не пустят гулять. Наплакавшись, засну всхлипывая.

            Меня так ругали за разбитые колени и часто оставляли дома, чтоб хоть ранка затянулась, что я уже боялась не столько собственной боли, сколько того, что опять мама и бабушка будут причитать.

            Однажды в очередной раз упала, колени разбила, кровь течет. Я присела, натянула короткое платьице ниже колен, чтоб не видно было и так "навпрысядки" заковыляла в дом. Мама с какой-то своей приятельницей болтала, сидя на диване в большой комнате как раз напротив двери. И тут появляюсь я в такой позе. Ниже края платья уже появилась струйка крови. Мне и больно, и страшно. Мама увидела - и смех, и грех! Не ругала, не выдержав, смеялись над моей "изобретательностью" и жалели меня.

            Еще, помню, меня в детстве бабушка и мама приучили здороваться. По-сельски, практически со всеми взрослыми, которые шли навстречу.

            Приветствовать надо было обязательно первой, так как я младше, а старших надо уважать! И как только я видела соседа, пусть он только показался на горизонте, я старалась его опередить и уже орала - "Здрасьте!".

            Во-вторых, здороваться надо было громко и внятно, не опуская глаза в пол и не бормоча себе под нос. И так здоровалась я столько раз на день, сколько встречалась с людьми.

         КОТ ВАСЬКА

            Двор наш огромный, здесь столько интересных мест.

            Где-то блукает наш кот Васька, который вечером уходит гулять, прыгнув во двор через форточку. А днем отсыпается в тени. Однажды он поймал мышку, слегка ее придушил и принес в зубах домой в большую комнату. Мы сидели на диване, вдруг Васька приносит мышонка и выкладывает его перед нами на пол. Смотрите, мол, какой я лихой охотник. Хвастаться пришел! Не напрасно, мол, хлеб ем. Мы с мамой визжали наперебой, забираясь с ногами на диван. А бабушка говорила, вот две трусихи - одна взрослая, другая - малая. Васька играл мышкой, подбрасывал ее вверх, ловил, опять укладывал на пол, будоражил ее лапой, опять бросал вверх. Не давал ей удрать, демонстрируя всем своим видом, кто в доме хозяин. Потом, наигравшись и потешив себя куда - то ее утащил, в укромный уголок.

            Во двор выходил он исключительно через форточку. Такой был пижон.

            Внешне Васька был самым обыкновенным полосатым серо-коричневым котом с рыжими наглыми глазами. Без всякого намека на изысканную породу. Без излишней сибирской пушистости. Блеклой камышовой окраски. Принесли его в дом совсем маленьким котенком. Так мы с ним  играли друг с другом и росли вместе.

         ПАПА В ВЕРХОВЦЕВО

            Когда папа приезжал в Верховцево, то ли привозил нас к бабушке в гости, то ли забирал нас - был праздник. Готовился праздничный обед. Обязательно под каким-нибудь предлогом прибегал кто-нибудь из маминых приятельниц.

            Маме завидовали незамужние подруги.

            Еще бы, красивый, бравый, боевой офицер. Воевавший, дошедший до Берлина. Вся грудь в орденах. Он всегда приезжал при параде. В военной форме. Перетянутый кожаными ремнями портупеи поверх гимнастерки. Со светлой, кофе с молоком, жесткой новенькой планшеткой. Сверху она гладкая, блестящая, застёгивающаяся на тонкий ремешок. А изнутри розоватая бархатистая. Со множеством отделений для топографических карт, карманов для документов и настроченных держателей для карандашей. Пронзительно пахла кожей. Тогда, после войны, так ходили офицеры.

            Заботливый муж и отец. Образованный. Журналист. Поэт. После войны папа работал корреспондентом в Западной Украине в гарнизонной газете "ЗА СОВЕТСКУЮ РОДИНУ". Писал много, подписывался Д. Викторов, Д. Верховцев (выбран псевдоним знаково, - обозначая дорогой его сердцу городок).

            У нас хранится подшивка газеты за 1951 год с его статьями.

            Был спецкором газеты "СТАЛИНСКОЕ ЗНАМЯ". Там подписывался В.Доломанов

            В то время военные корреспонденты были "героями нашего времени". Какая слава окружала самого известного из них Константина Симонова! Все следили за его романом с киноактрисой Валентиной Серовой, невольно перенося и примеряя на себя их роли. Это ей Симонов написал стихотворение "Жди меня, и я вернусь..." Оно было написано в 1941 году и напечатано в главной газете страны "Правде". Солдаты знали его наизусть.

            С ПОСВЯЩЕНИЕМ В. С.

            Жди меня, и я вернусь.

            Только очень жди,

            Жди, когда наводят грусть

            Желтые дожди,

            Жди, когда снега метут,

            Жди, когда жара,

            Жди, когда других не ждут,

            Позабыв вчера.

            Жди, когда из дальних мест

            Писем не придет,

            Жди, когда уж надоест

            Всем, кто вместе ждет.

            Жди меня, и я вернусь,

            Не желай добра

            Всем, кто знает наизусть,

            Что забыть пора.

            Пусть поверят сын и мать

            В то, что нет меня,

            Пусть друзья устанут ждать,

            Сядут у огня,

            Выпьют горькое вино

            На помин души...

            Жди. И с ними заодно

            Выпить не спеши.

            Жди меня, и я вернусь

            Всем смертям назло.

            Кто не ждал меня, тот пусть

            Скажет - Повезло. -

            Не понять не ждавшим им,

            Как среди огня

            Ожиданием своим

            Ты спасла меня.

            Как я выжил, будем знать

            Только мы с тобой,-

            Просто ты умела ждать,

            Как никто другой.

            Впоследствии его положили на музыку и песню пел наш украинский певец Юрий Гуляев. Я, конечно же, знаю эти стихи на память, но не удержалась, чтобы не записать их сейчас.

            Много раз папа ездил в командировки в воинские части, дислоцированные за границей. Как-то в Верховцево он приехал прямо из такой командировки. Из Германии. Привез два чемодана подарков. Один для нас. Другой для своей младшей сестры Любочки, племянников и папиной мамы. Жили они недалеко - в Запорожье. Племянников к тому времени было как минимум трое, а в последствии шестеро.

            Маме и Любочке он привез красивые и модные наряды. Платья, костюмы, пальто.

            Маме он привез пальто-реглан. Легкое, свободное, недлинное. Драповое. Горчичного цвета на блестящей светлой подкладке. Ткань в крупную тисненную елочку. С большим воротником, с отворотами на рукавах. Впереди три крупные пуговицы.

            Пальто для европейского города. Где чисто, красиво, множество ярких витрин и тротуарная плитка вместо разбитых дорог. В провинциальном Верховцево оно оказалось инородным и провисело в шкафу 20 лет. Впоследствии, когда я стала студенткой, мама пошила мне замечательный модный зимний сарафан. Носили такие с шерстяным свитером.

            Еще из подарков маме был дорожный комплект. В черно-горчичную мелкую клетку. Из укороченного полупальто и узкой юбки со шлицей сзади. Все на скользящей шелковой подкладке темно горчичного цвета. С отделкой по воротнику и карманам полосками черной кожи. И обтянутыми кожей пуговицами.

            Привез бархатную темно красную косынку. Тонкие чулки. Шляпу с полями. Отрез темно синего панбархата на выходное платье. Модную в Европе элегантную сумочку. Украшение в красивой плоской коробочке, с шелковой подкладкой и золотым тиснением. Он знал в этом толк. А мама была модница.

            Детям игрушки, сладости, елочные украшения. Яркие твердые раскладные объемные книжки-картинки. Глянцевые, с невероятно красивыми разноцветными рисунками. В Союзе тогда таких не было.

            Папа купил небольшую статуэтку немецкого фарфора. Две бегущие рядом белые "в яблоках" лошади. Буд-то слышится их жаркое дыхание. Развеваются на ветру шелковистые гривы.

            Душа донского казака грезила о степном раздолье и "топоте копыт".

            Всю жизнь кони стояли на самом почетном месте. Тридцать лет назад это было, конечно же, пианино.

            Сейчас они украшают полочку рядом с фотографиями родителей. На снимках папа и мама такие же молодые и красивые, какими были пол века назад.

         ПАПИНЫ СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

            У нас сохранились более 10 немецких открыток. Это цветные яркие детские картинки с кукольно красивыми маленькими девочками, малышами, щенками, утятами.

            Когда папа был в длительной командировке в Германии в марте 1950 года, он присылал их с маленькими стихами-посвящениями. У них с мамой была небольшая размолвка. Мама не отвечала на его послания, а папа настойчиво добивался её расположения. Циклом детских стихов для меня.

            Первые стихи были отправлены 1 марта.

            На открытке малыш в соломенной шляпе, маечке и бирюзовых длинных штанишках. В правой руке он несет, держа через плечо огромный цветок на длинном стебле. А на локте левой руки болтается металлическая большущая садовая лейка. Рядом бодро марширует на двух лапках божья коровка. Шагают они по зеленой траве мимо голубых полевых колокольчиков. Папа сочинил:

       Кто цветок большой несет,

       С поливальником идет.

       С петухами, очень рано

       Пробуждается Светлана.

       С нею вместе, всем - молчок

       Просыпается жучок.

       И спешат они вдвоем:

       Грядки вовремя польем!

       Папа.

            И приписал пару слов для мамы:

            "Нонночка, от тебя все нет писем. Почему? Что случилось? Обнимаю и крепко целую. Твой Виктор".

            Следующую открытку он отправил через три дня, 4 марта. На ней симпатичный рисованный кукольного вида взлохмаченный малыш держит в руках бутерброд и что-то объясняет маленькому резвому щенку. А игривый молодой щенок пытается растерзать мягкого игрушечного мишку.

       Ой, какой проказник Чарка.

       Мишка бедный чуть живой.

       Знай же, Чарка, будет жарко

       От Светланы боевой.

       Папа. 4.03050г. Германия.

            Через девять дней папа опять прислал открытку.

            На открытке очаровательная кукольная девочка, вся в кудряшках с большим букетом голубых колокольчиков. На обороте он написал:

       Это кто ж такой с букетом

       Колокольчиков степных?

       Ах! Да это ж наша Света

       Преподносит маме их.

            И приписал, как обычно, несколько строк: "Папа шлет Светланочке свой самый сердечный привет. Если мама будет ревновать, то передай и ей заодно поцелуй. Все-таки, как не говори, мама! Да еще маленькая, такая, как ты. Твой папа".

            На следующей открытке - цветной фотографии румяной, "кровь с молоком" светловолосой маленькой красавицы папа написал:

       От того мы так румяны,

       Потому мы так сильны,

       Что мы в жирную сметану,

       В молоко мы влюблены.

       И еще в пампушки, в слойки,

       И в воздушные блины.

            "Папа шлет Светланочке эту открытку для того, что бы она была такой же толстушкой. Твой папа. Полевая почта 78251".

            На фото, где девочка в соломенной шляпке-панамке прижимает к груди маленькую куколку в национальном костюме папа написал:

       Вот как любит Светочка

       Свою куклу-деточку.

       Мы с тобою, мой кукленок

       Очень весело живем:

       И без сосок, без пеленок

       Поразительно растем!!!

            "Папа приветствует свою доченьку. Он знает, что она растет умницей-разумницей. Передай мой привет бабушке и мамочке. Тебя нежно целует твой папа. 03.50".

            На следующей яркой рисованной открытке, где маленькую девчушку, бросающую корм утятам, ухватила за подол платья гусыня, папа сочинил такие строчки:

       Она вышла покормить утят

       Утята очень есть хотят.

       А их мамаша что-то злится.

       Ну и вредная же птица.

            "Папа шлет Светлане свой привет. Нежно, нежно целует свою славную доченьку. Скажи маме пусть она заведет утят и ты будешь их кормить, как эта девочка. И еще скажи ей, что папа обнимает и целует ее нежно, нежно".

            24 марта на (седьмой) по счету открытке папа написал:

       Вновь весна идет по свету,

       Расцветает "белый свет"

       И Светланочка соседу

       Преподносит свой букет. Папа.

            Он всегда с любовью выбирал любую безделицу: будь то открытка, детская книжечка, музыкальная говорящая открытка -пластинка, игрушка. Даже конфеты. Обязательно в красивых ярких фантиках или коробках. И обыгрывал это в стишках. Персональных. Именно мне и Вовчику.

            А когда они только познакомились с мамой в госпитале в Армении, и после лечения он вернулся на фронт, то присылал маме с войны свои маленькие письма не в обычных треугольничках. Как-то умудрялся найти открытку и написать письмо на ней. Об этом подробно я еще напишу.

         КУКЛА

            У нас во дворе жила собака Кукла. Кличка у неё была такая. Это была помесь болонки с дворнягой. Была Кукла пушистая, кудрявая. Белого цвета. Блондинка. Любимица двора. Кокетка с добрейшим характером. Не очень большая. И не маленькая. Такая, средних размеров. У центрального входа в барак стояла ее удобная, просторная, на совесть сработанная кем-то из жильцов будка. А зимой в большие морозы Кукла перебиралась в общий коридор. Кормили ее все сообща. Разгуливала она по всему двору. И женихи слетались со всей округи. Каждый год к лету у нее рождались щенки. По четыре - пять за раз.

            Мы, малышня, возились с кутятами, как с малыми детьми. Пеленали их в какие-то тряпочки, баюкали, таскали на руках, сюсюкали над ними, целовали их в мордочки, укладывали как солдатиков в ряд спать. Поили из бутылочек с сосками водой. Пытались уложить в детскую кроватку. Как это сносила Кукла? Но она терпеливо наблюдала за всем, лежа неподалеку. Казалось - бы спала, но все время поглядывала на нас из-под свисающих прямо на глаза белых кудрей, и периодически порыкивала. Это длилось бесконечно, пока кто - нибудь из взрослых не выдерживал и разгонял нас, требуя, чтоб мы оставили щенков в покое.

            Сначала они были слепые, малюсенькие, совсем беспомощные. Все разного окраса. Были белые в пятнышках на лапах, лбу или спинке. Попадались и коричневые, и черные. Мы им давали имена и никогда не путали. Потом они подрастали, ходили переваливаясь на коротких маленьких лапах с толстыми животами и большими головами. Всегда пушистые, симпатичные и пахнущие молоком. Когда щенки вырастали, их раздавали. Иногда задерживался один, но ненадолго. Нам было жалко с ними расставаться.

            Все бы ничего, но однажды, Кукла меня покусала. И поделом. Щенков тогда не было, их уже разобрали. Было лето. Кукла пришла под наше крыльцо и легла отдохнуть. Я ездила на трехколесном велосипеде перед ее носом. Было мне скучно. Подружек во дворе не было. Я начала выписывать на велосипеде перед носом у собаки всякие пируэты. Она лежит и дремлет. А я задираюсь. Взад, вперед езжу и все норовлю ее колесом зацепить.

            Кукла пару раз рыкнула на меня предупреждающе. Когда в очередной раз я почти наехала колесом на ее лохматую гриву, мирная добрейшая собака вскочила и совершенно неожиданно для меня, вцепилась мне в ногу в районе щиколотки. Я слетела с велосипеда, бухнулась на землю. Стала орать и размахивать ногами, отбиваясь.

            На мой крик прибежала тетя Маруся Лагода, Ноннкина мама. Она схватила меня на руки понесла к нам в дом. Я заливалась горючими слезами. Входная дверь в нашу квартиру, в маленькую прихожую, как обычно летом, была нараспашку. Вход завешивали от мух и комаров куском какой-нибудь старой гардины или марли. Дома была мама, она шила на швейной машинке в самой дальней комнате очередной наряд для меня и не слышала весь этот шум. Надо сказать, что после войны, то ли вследствие осложнения от какой-то болезни, то ли после очередной бомбежки, мама стала хуже слышать, еще будучи совсем молодой.

            Принесла тетя Маруся меня в дом. Я ору с перепугу, из раны течет кровь. Мама растерялась. Тут же схватила меня в охапку и бегом в больницу к бабушке. Там меня отнесли в манипуляционную. Положили на жесткий топчан, укрытый холодной желтой клеенкой, промыли ранки. Замазали их зеленкой и перебинтовали. И решили делать укол от собачьего бешенства.

            Дело в том, что в случае укуса бешеной собаки, исход чаще всего летальный. То есть смертельный. Для человека. И для собаки тоже. Ее уничтожают.

            Хоть и дураку было понятно, что наша дворовая Кукла никакая не бешенная. И только я знала, что это я ее сама довела своей зловредностью. Но кто ж в этом признается.

            Весь фокус подобных уколов в том, что их делают в живот! Меня успокаивали, уговаривали, а я только пуще голосила. Каким-то образом, у мамы на руках под неусыпным оком бабы Лиды, мне таки сделали укол. К моему огромному удивлению, оказалось совсем не больно Я еще скептически взирала на всю окружившую меня свиту и недоумевала, чего они устроили весь этот гвалт и возвели эту процедуру в такой высокий ранг.

            На фоне уколов во все другие места и экзекуций в зубном кабинете, подобная манипуляция была даже недостойна столь повышенного к ней внимания. Ну, если не учитывать последствий бешенства для обеих сторон.

            Подобных уколов должны были сделать очень много, чуть ли не 50. Сейчас уже не помню. При этом надо было наблюдать за собакой. Не сбесилась ли она на самом деле. Я только знаю, что тогда Куклу взбесила моя заядлость. В последующие дни я бегала в больницу на уколы.

            Моя племянница Настя, будучи студенткой ДИИТа, когда жила вместе с нами в Днепропетровске, тоже была покусана собакой. Была она в гостях у своей сокурсницы, и там во дворе, ее цапнул пес.

            Мы, помню в выходной день, ездили в дежурную травматологию в 16-ю больницу. Настя укола тоже боялась. Их по прошествии почти полувека все так же делают в живот, только теперь количество уколов уменьшилось, по-моему, до трех. Она согласилась, что это в самом деле не больно. Просто малоприятен сам факт. И его возможные последствия. А еще пугает нетрадиционное место укола.

            У меня на щиколотке остались на всю жизнь чуть заметные шрамы. И я долгие годы боялась всех собак. Только уже будучи сама мамой, когда познакомилась со своей впоследствии близкой подругой Леной Суязовой, этот страх прошел. Алена заядлая собачница. У них в доме всегда жили и болонки, и пудели, и собаки более элитных пород. А поскольку я проводила в этом доме очень много времени, то и отношение к собакам у меня изменилось.

         МОРОЖЕНОЕ

            Летом в выходной бабушка делала мороженое. У нее была мороженица, еще довоенная.

            Такой высокий металлический цилиндр, куда закладывались продукты. Сверху он закрывался крышкой с горизонтальной ручкой, за которую нужно было взяться и вращать цилиндр. Цилиндр вставлялся в бочонок большего диаметра. В пространство между ними засыпался колотый лед и соль. Лед брали в ледниках. Холодильников тогда еще ни у кого не было. Были погреба и большие ледники - в больницах, при магазинах, на складах. Ледники возвышались как небольшие пригорки, летом, покрытые травой, а зимой мы катались с них на санках, раскатывая ледовые трассы.

            Мороженое в Верховцево тогда ещё не продавалось. Бабушка кипятила молоко, добавляла в него взбитые желтки с сахаром - "гоголь-моголь", ваниль. Все остужалось, выливалось в цилиндр, и он вращался за ручку на крышке до замораживания. Мороженое получалось с крупинками. Ванильное. А если добавить какие-нибудь ягоды: клубнику, малину, то фруктовое - розовое и пахучее.

            Позже мороженое стали продавать на вокзале и на базарной площади возле магазина. Привозили тележку с ящиком, в котором стояли высокие алюминиевые цилиндры, обложенные сухим льдом. Когда открывали ящик, лед испускал белый густой пар. Продавщица в белом переднике набирала мороженое большой ложкой, раскладывала в бумажные картонные бежевые стаканчики и взвешивала их на весах. Брали все грамм по 100, больше в такой стаканчик и не помещалось. Еще полагалась плоская шероховатая палочка, с закругленными краями. Во рту оставался ее деревянный привкус. Мороженое привозили сливочное - оно было белое и крем-брюле - слегка розоватое.

         ЗАСТОЛЬЯ

            На все праздники - Новый год, 1 мая, 7 ноября у нас обязательно собирались гости. Бабушкины приятели и сослуживцы - врачи, лаборанты. Зав. библиотекой при клубе железнодорожников, заведующая детским садом и некоторые воспитательницы, инженеры со станции. Приезжали и родственники из Днепропетровска. Родичей в Верховцево у нас не было.

            У бабушки был хлебосольный открытый дом. Она умела вкусно готовить и щедро угощать. Бабушка фаршировала щуку. Целиком, с длинноносой головой и хвостом. Она как будто плыла в легком, слегка дрожащем желе среди кружков сиреневато - бордового бурачка. Есть ее было вкусно, полив уксусом. Еще обязательно запекались утки целиком, с разложенной вокруг картошкой. Мама готовила наш любимый салат оливье. И только с говядиной, никакой вареной колбасы. Да её тогда и не было. С колбасой оливье как в столовке. Варили обязательный холодец. С петухом. Или на свиных ножках.

            Бабушкины маринованные огурцы были особенные. Они выбирались приблизительно одного размера, небольшие. Твердые, хрустящие, очень острые. Душистые и перченые. Бабушка мариновала их каким-то особым способом с хреном, вишневыми листьями, горьким перцем, чесноком, укропом, салицилкой и водкой. Таких я больше ни у кого не ела.

            Фаршировались яйца. Пыжи. Рецепт этой острой закуски привезла мама из опыта офицерских застолий. Внутри крутых яиц - желток, смешанный с горчицей, солью, перцем и уксусом. Они и назывались соответственно - пыжи! Это взрыв во рту после рюмки водки. Выходит, получалось два взрыва. Последовательно. Вообще-то, странно.

            Еще обязательно на столе были черные, сочные, блестящие маслины с косточками. Крупные, мясистые. Не те дикие, мелкие как смородина, что мы срывали, забравшись на придорожные деревья. Соленые в бочках. Они продавались тогда на вес. И отпускались в кульках из плотной оберточной светло-коричневой бумаги. Были они в любом сельпо, как черная и красная икра, которая стояла на витрине в белых эмалированных лотках. Я не понимала, как бабушка могла есть эти самые маслины. Не сладкие, а соленые и жирные, как селедка. Однажды попробовав, я не смогла одолеть одну ягоду и выплюнула. Больше не прикасалась к ним вплоть до весьма зрелого возраста, когда распробовала.

            Бабушка и мама пекли вкусные наполеоны, рулеты с маком, бисквиты и медовики. Я обязательно тут же пристраивалась повозиться с мукой, обсыпаться ею и засыпать все вокруг на столе и под столом. Любила раскатывать жгутики из теста, а кусочки сладкого теста норовила тайком есть сырыми. Мама и баба Лида поощряли мое кулинарное рвение. Только не разрешали глотать сырое тесто, стращая меня каким-то жутким "заворотом кишок".

            С детства с удовольствием помогала лепить вареники. Правда, получались они у меня неказистые, как лапти. А у мамы - ровненькие, полненькие, одного размера и формы

            Помню, помогала (или мешала, но меня никогда не прогоняли, не раздражаясь моей неловкостью или медлительностью) печь пирожные - трубочки. Формой для них были кулечки, склеенные из плотной бумаги. Их сворачивали из внутреннего двойного глянцевого листа иллюстраций картин или обложки журнала "Огонек". Потом бабушке на заказ сделали металлические трубочки. Это были такие конусообразные миниатюрные кулечки. На них наматывались по спирали тонкие, вырезанные специальным колесиком с зубчиками, узкие полосочки слоеного теста и выпекались небольшие трубочки. Когда они остывали, их заполняли белковым кремом. Еще пекли небольшие продолговатые эклеры с заварным кремом и шоколадной помадкой.

            В доме пахло тестом и ванилью. Пекли летом в небольшой электрической духовке. Это такой металлический прямоугольный невысокий шкафчик на ножках. Туда помещалось два листика - противня с тестом. Ставилась духовка или на металлический, или на асбестовый лист. В целях противопожарной безопасности. Впоследствии, полвека спустя, оказалось, что асбест очень вреден своими выделениями в воздух и из кухонь его изъяли. Но тогда этого никто не знал, асбестовые листы долго и широко использовались в качестве теплоизоляции.

            Зимой пекли в духовке, которая была вделана в кухонную печь с конфорками. Топилась печь дровами и углем. На ней готовили еду и она обогревала кухню и комнату.

            Пили у нас дома немного, но вкусно. Была вишневая наливка, которую делала бабушка. Хранили ее всегда в трехлитровом, стеклянном бутыльке. В темноте, в глубине плательного шкафа.

            Еще бабушка настаивала водку на лимонных корочках. Подавалась к столу она обязательно в стеклянном голубоватом небольшом графинчике.

            Для детей - сладкая крем-сода. И колючая сельтерская вода взрослым. Сельтерской называлась шипучая минеральная соляно-углекислая вода по названию источника в селении Сельтерс в Германии. Потом долго вся минеральная вода, наверное по инерции, называлась сельтерской. Продавалась она в стеклянных бутылках.

            Бабушка посылала меня, когда я уже ходила в школу, за этой водой в киоск на вокзал. Сдачу, которая у меня оставалась никогда не отбирали, и я удовольствием бегала за всякими мелкими покупками.

            Дома у нас была "Книга о вкусной и здоровой пище". Тяжелая, толстая, в жестком коричневом коленкоровом переплете. Была она почти в каждой семье.

            Выпустили ее первый раз в 1952 году. А потом издавали каждый год, и в 1953, и в 1954. В короткий срок распродали 1,5 миллиона штук. В предисловии за 1955 год сообщили, про многочисленные просьбы о переиздании, что естественно, "свидетельствует о большой популярности её среди населения".

             "...желая как можно полнее удовлетворить спрос..." издали еще миллион экземпляров. У нас была одна из этого миллиона. Стоила она 15 руб.

            На оборотной стороне переплета, на развороте, было фото, ломящегося от изобилия праздничного стола. Запеченный молочный поросенок. Заливная осетровая рыба. Икра зернистая красная и паюсная черная в хрустальных вазочках и больших жестяных банках. Украшением и гарниром к изысканным блюдам были крупные блестящие маслины, зеленый горошек. Золотились копченые шпроты во вскрытых банках. Стол был заставлен винами и коньяками, советским шампанским в парадном бочонке со льдом. Фруктовыми вазами, с выпадающими из них гроздьями винограда, яблоками, грушами и персиками.

            Отдельными главами давались рекомендации рационального питания с примерным выбором блюд и сервировкой стола с закусочными, мелкими, глубокими, десертными тарелками, супницей, соусниками и бульонными чашками.

            С первых же страниц на читателя обрушивались несметные горы буженины, карбонатов, балыков, сосисок и колбас. Траулеры, засыпанные под завязку лососевой, кетовой, осетровой рыбой, крабами и селедкой спешили к родным берегам из дальних походов. Высились многоярусные витрины овощных, рыбных, молочных и фруктовых консервов. Настигали рассыпающиеся под собственной тяжестью нагромождения отборных, мичуринских овощей и фруктов.

            Иллюзия изобилия и доступности не вызывала сомнений.

            На первой странице крупными литерами констатировалось:

            "Характерная особенность нашей революции состоит в том, что она дала народу не только свободу, но и материальные блага, но и возможность зажиточной и культурной жизни. И.Сталин."

            То, что все эти "блага и зажиточная жизнь" большей части народа были не по карману, никого не волновало. Долгие годы декларативность выдавалась за действительность.

            Красочно и щедро иллюстрированная книга, рисовала несметные богатства страны, неумолимо и неминуемо "воздвигающей величественное здание коммунизма".

            Книгу листали и наслаждались жизнью. Она дарила мнимое ощущение стабильности, уверенности в завтрашнем дне и твердое убеждение, что настанет день и такая же скатерть-самобранка развернется и перед тобой.

            Заканчивалась она таким же ярким разворотом окончания застолья -десерта (с французского - блюда, подаваемого в окончание обеда). Большие, толстые плитки отборного шоколада, щедро разложенные на белой скатерти, подарочные коробки конфет, пирожные и печенья. Красные грузинские вина. И роскошная сервировка посудой изысканного тончайшего фарфора.

            Это при том, что половина страны, ела "баланду" алюминиевыми ложками из таких же алюминиевых мисок. В зоне. В ГУЛАГе. Как потом оказалось, ни в чем не виновная половина.

            Из ряда таких же несбыточных фантазий и искаженных восприятий были фильмы того времени "Свинарка и пастух", "Кубанские казаки". Чистая пропаганда.

            Но люди так устали от войны, разрухи, голода и нищеты, что "обманываться были рады" и с готовностью принимали красивую яркую сказку об изобилии, душевной щедрости и чистоте.

            Жаждали любви, искренности, верности, тепла, надежности и счастливого конца. Добро было обязано победить зло. И изобилие неминуемо настигнуть всех без исключения. Как и надвигающийся неминуемый коммунизм.

         СТРЫЙ

            Все мои дошкольные воспоминания - это лето у бабушки в Верховцево. Зима - это Львов, Ужгород и Стрый. В Стрые мы жили в коммунальной квартире. Папа, мама и я. Туда меня привезли маленькую. У меня в свидетельстве о рождении записан город Львов. Отец в то время служил в тех местах. Хотя рожала меня мама в бабушкиной больнице в Верховцево. Ну, а где еще? Мама совсем молоденькая, хрупкая, папа вечно в редакции, в командировках. Спустя некоторое время папа забрал нас с мамой и зарегистрировал мое рождение во Львовском ЗАГСе.

            Мне всегда нравилась эта запись в паспорте - место рождения г.Львов. Я ею любовалась. И город этот был особенный. Таким он и остается. Все мечтаю опять там побывать. Погулять по его узким мощеным улочкам, задирать голову, рассматривая старинные островерхие здания с витиеватой лепниной на фасадах, побывать в известном парке Стрыйский замок, посидеть в знаменитых львовских "кавярнях". Кажется, даже ощущаю насыщенный аромат горячей львовской "кавы". Послушать "лагидну западенську мову".

            С именем тоже была папина самодеятельность. Мама хотела назвать меня Стэлла - звезда. И отец пошел в отдел записи актов гражданского состояния с этим ее пожеланием. Но по дороге передумал и решил, что с именем дочери Сталина моя жизнь будет счастливей. Так я стала Светланой в честь дочери Генералиссимуса - Светланы Аллилуевой.

            Безоблачной жизнь моя не стала. Но я отцу за имя благодарна. В то время Стэлла была, что белая ворона. Я знаю, что стеснялась бы такого имени и комплексовала бы. А Светлана - было и красиво, и нежно, и тогда еще не заезжено. Имени своему я радовалась и чувствовала себя комфортно.

            Кстати, Сергей Михалков в 40-вые годы написал колыбельную "Светлана". Посвятив ее дочери Сталина. Тем самым, заслужив себе титул лучшего поэта страны. Слова Гимна СССР написал тоже он.

            Так вот, в Стрые у нас была комната в коммуналке. Тогда все так жили. Мебель обычная для того времени. Родительская металлическая кровать, платяной двухстворчатый шкаф. Деревянная детская кроватка и стол посреди комнаты, укрытый бархатной коричневой скатертью с бахромой, в окружении венских гнутых стульев. Всё сплошь казенное.

            Соседями нашими были Розенбаумы. Семен Лазаревич и Екатерина Андрияновна. Семен Лазаревич работал с отцом в редакции гарнизонной газеты.

            В прихожей стояло общее трюмо - высокое стоячее зеркало с тумбочкой внизу. Вечером, придя домой, и, увидев, заеложенное на уровне моего роста зеркало, он добродушно констатировал - "Опять Светка собой любовалась!".

МАМА, ПАПА И Я

            Первая фотография, сделанная в Стрые, датируется мартом 1951года. Мне 2 с половиной года. Семейство снято на фоне казенного шкафа. Родители сидят рядом.

            Мама в красивом платье. Шотландка, комбинированная с гладкой темной шерстью в тон клетки.

            Высокие плечики. Мама шила сама. Всегда модно, со вкусом. Всегда все сидит ладно на ее стройной, по девичьи тоненькой фигурке.

            Рядом отец в кителе с майорскими погонами.

            На руках у папы я. Мне мама пошила платье из шерстяной шотландки с фигурной кокеткой с длинным рукавом и воротничком-стоечкой. В волосах большой яркий бант.

            Папа держит меня нежно и надежно. Мама доверительно прислонилась к нему. Я смотрю на мир открыто и заинтересовано. Папа спокоен, уверен и улыбчив. Жизнь только начинается.

         ЛЕТО 1952г

            Летом 1952 года к нам в гости в Стрый приезжала баба Лида. Папа специально для того, чтоб она могла полюбоваться и оценить здешние места, устроил выезд на природу. Мы поехали с семьей Михайловых. Природа Прикарпатья - удивительной красоты. Густые вечнозеленые хвойные леса, могучие раскидистые дубы по склонам синих гор.

            Нас привезли на опушку молодого соснового лесочка. Взрослые расстелили одеяла на яркой зеленой траве, вынули привезенный с собой провиант. Мы с Валеркой Михайловым устроили возню и беготню вокруг. Находили упавшие, прошлогодние, коричневые уже пустые шишки. А на остриях колючих веток - зеленые смолистые липкие молоденькие шишечки. Искали грибочки, спрятавшиеся от глаз под густыми пыльными, с запутавшейся паутиной, лапами, под толстым слоем опавших пожелтелых иголок. Потом все вместе фотографировались среди пахнущих смолой молодых невысоких сосенок.

БАБА ЛИДА У НАС В ГОСТЯХ В СТРЫЕ

            На бабе Лиде был новый шелковый халат. Атласный плотный, гладкий и блестящий. Шоколадного цвета в густых ярких цветочных букетиках. С модным шалевым воротником. Я запомнила его как выходное платье-халат. В последствии в Верховцево она надевала его по воскресеньям. Когда отдыхала. Поэтому редко.

            Бабушка выглядела молодо и свежо. Короной уложенная вокруг головы ее толстая темная коса, делала бабушку выше. У Паны Михайловой тоже заплетенные в косы светлые волосы, были разделены спереди на пробор и уложены "корзинкой" по моде тех лет.

            Бабушка взяла меня на руки. Тетя Пана держала на руках Валерку. Фотографировал его отец дядя Павел. В центре стояла мама, чуть повернувшись к отцу и прислонившись к нему. На маме, сшитое ею накануне, светлое платьице в мелкие цветочки с высокими плечиками и крупным витым темным шнуром в качестве украшения. Мама худенькая, совсем молоденькая. Чуть застенчиво улыбающаяся и счастливая.

            Папа сзади, между тещей и женой, обнимал нас всех двумя раскрытыми руками, мягко и надежно "пригорнув" всю компанию. Как наседка, оберегая и защищая. Одной теплой ладонью касаясь меня и слева - Валеру с его мамой. Отец большой, крупный, с доброй улыбкой. С кудрявыми густыми, зачесанными назад, уже поседевшими на висках волосами. В прекрасном расположении духа. Таким и остался этот день. Ясный, солнечный, теплый, добрый, в заботливых папиных руках.

         ПРОГУЛКИ С ПАПОЙ (1953 -1954)

            В Стрые по выходным после завтрака мы вдвоем с папой шли гулять. Папа в военной форме - в гражданской одежде я его не помню вообще. Китель с орденской планкой, галифе и высокие мягкие начищенные до блеска сапоги. Я в сшитом мамой модном коротком пальтишке, волосы заплетены в две косы с бантами.

            Город Стрый небольшой, стоит на левом берегу реки Стрый. В пятидесятые годы жителей насчитывал не более 40 тысяч. Впервые упоминался в летописях с 1390 годов. Архитектура австро-венгерская. С замысловатыми украшениями, лепниной на фасадах старинных невысоких зданий. С костелом на главной площади. С ухоженными сквериками и многочисленными цветочными клумбами в них. Аккуратно и любовно подстриженными кустарниками вдоль аллей.

            Кстати, первый украинский государственный флаг взметнулся именно на Стрыйской ратуше после провозглашения независимости Украины в 1991 году.

            А тогда, полсотни лет назад, мы с папой шли в самый центр.

            Встречные военные, здороваясь, обязательно козыряли - "отдавали друг другу честь". Существовали какие-то правила в соответствии с рангом. Я с интересом наблюдала за всей этой процедурой. Папа тогда был уже в чине майора. Солдатики, завидев офицера, тоже прикладывали руку к пилоткам, вскидывали подбородки и щелкали каблуками. "Здравия желаю!"

            Впоследствии как-то постепенно эта традиция ушла из жизни военных. Ушла былая значимость. Элемент почтительного приветствия служивых уважаемых победителей растворился незаметно и навсегда. Спустя полвека военные офицеры стали пробегать мимо поспешно, как бы нарочито, не замечая друг друга. И выглядеть стали уже не победителями, а скорее побежденными. Временем, властью, нынешним своим положением. Жаль.

            Теперь я уже понимаю, что в то время отношение к советским военным в Западной Украине было, мягко говоря, неоднозначным. Но я ничего об этом рассказать не могу, так как меня это не коснулось.

Я С ПАПОЙ НА ПРОГУЛКЕ

           

            Мы непременно заходили в "кныгарню" - книжный магазин и папа покупал мне новую книжку, себе - газеты, журналы.

            Папа держал меня за руку, я подпрыгивала от избытка радостных эмоций и мы шли в cквер. Выбирали уютную широкую садовую скамью с высокой спинкой и чугунными боками.

            В центре сквера - большущая клумба с высаженными сложным узором, разнообразными цветами, сменяющимися по мере цветения в течение летнего сезона. Посредине клумбы высился памятник. А цветы располагались разноцветным ковром у его ног. Клумба была квадратная, состояла из отдельных самостоятельных фигурных клумбочек, отороченная по краю невысоким, чуть возвышающимся над землей, каменным бордюром. На четырех ее углах были установлены дополнительные высокие декоративные каменные вазоны с буйными и яркими цветами и зеленью. По периметру клумбы - чистые широкие аллеи с удобными скамейками.

            Вначале папа читал мне вслух мою детскую литературу. Когда мне это надоедало, я начинала бегать вокруг лавочки, по аллейкам, гонять или кормить голубей и воробьев. Папа читал свои газеты и журналы, а мне покупал мороженое.

            У мороженицы в ее волшебном, разрисованном пингвинами, прилавке на колесах было из чего выбрать: сливочное и крем-брюле в стаканчиках и эскимо в серебристой фольге на гладкой деревянной палочке. Я любила эскимо. Оно было в виде небольшого бочонка, сужающегося к верху. Белое внутри и глазурованное настоящим вкусным пахучим шоколадом, который откалывался толстыми сладкими осколками. У эскимо был свой особый аромат и вкус.

            На следующее утро я начинала сипеть и мне было больно глотать. Я не жаловалась, но мама ворчала, что опять, Виктор, ты ее баловал и кормил холодным мороженым, а на дворе между тем прохладная осень. Мы с папой украдкой переглядывались, оба довольные вчерашней прогулкой, и в следующий выходной история повторялась.

            Я родилась когда отцу было 37 лет. Я была его первым ребенком. Долгожданным. Дочка, рожденная любимой молодой красивой женой. Маме было тогда 22 года. Она сама была еще ребенок.

            Когда началась война, мама окончила 8-й класс и вместо выпускного пришлось уезжать в эвакуацию, бежать от немцев. Потом четыре года мама провела в эвакогоспитале вместе с бабушкой. Бабушка лечила раненых, а мама тут же работала вольнонаемной, ухаживая за больными. Писала под диктовку письма их родным, читала вслух им письма и книжки.

            Там же в госпитале, в далеком армянском городе Кировакане, куда занесло их войной, познакомилась с отцом. После войны вскоре они поженились, родилась я. Маме пришлось бросить всякую учебу. Ее юношеские годы отобрала война.

            У отца на руках оказалось два ребенка. Жена, младше на пятнадцать лет, которую он обожал, баловал, "носил на руках", чувствуя себя по-отечески в ответе за такую хрупкую, нежную, ранимую. Изящную, "мою маленькую мисс", как он обращался к ней в письмах с фронта.

            Когда родилась дочка, да еще такая миниатюрная,  кукольная, он готов был потакать любым нашим капризам. А уж это мы умели! Он нас с мамой и называл "мои маленькие миленькие капризули".

            Когда родился Вовчик, папе было 43 года. Он был счастлив и горд, что есть наследник - "настоящий донской казак", как писал в письмах, "мой бесценный забияка". Наш отец был заботливым и любящим.

         ЗИМА 1952 -ВЕСНА 1953г

            В Стрые недолго, осенью - зимой, я ходила в детский сад. Может мне уже было скучно дома, может для того, что бы я привыкала к коллективу, но меня отвели в сад.

            Мама тогда пошла в Стрыйский гарнизонный дом офицеров на курсы художественной машинной вышивки. Шитью как-то мы все: и бабушка, и мама, и я нигде не учились. Это было "от Бога", а вот вышивать на швейной машинке художественной и английской гладью, делать яркие аппликации по тюлю и бархату, выполнять модные тогда работы ришелье мама училась на 4-х месячных курсах вместе с другими офицерскими женами. За что и получила "Удостоверение" с оценкой "отлично".

            Мне она пошила бархатную сумочку - кармашек на золотистом шнуре через плечо. На поле из черного бархата гладью и аппликацией были выполнены два ярких золотистых цветка, похожих на звездочки. Один выше, другой по диагонали в противоположном углу, с золотистыми завитушками вместо листьев. Кармашек был оторочен золотистым шнуром и выглядел очень изыскано. Туда можно было спрятать платочек и пару конфет - больше ничего не помещалось.

            Еще машинной гладью мама вышила корзину с розами. Корзинка была плетеная из соломки, мелкая, как тарелка. С высокой тонкой плетеной ручкой. Внутри крупные кремовые и красные раскрывшиеся розы. Рисунок был взят из какого-то немецкого специального журнала по рукоделию. Эту вышивку вставили в рамку под стекло, повесили на стену и долгие годы она сопровождала нас по жизни в разных квартирах.

            После войны папа работал военным корреспондентом в гарнизонной газете закарпатского военного округа "За Советскую Родину!"

            Надо сказать, что поскольку папа занимался творческой работой - днем он много работал в редакции, а вечерами - дома. На работе - статьи о гарнизонной жизни. Дома писал стихи. "В стол". Они пока не все печатались.

            Периодически по просьбе "Закарпатськоi спiлки письменникiв", отдавал их во львовские сборники. Там, среди украинской прозы и стихов, прекрасно уживалась его русскоязычная поэзия. Или отправлял в другие литературные журналы.

            Часто он засиживался за работой допоздна. Тогда на настольную лампу вешался бумажный колпак, чтобы свет мне не мешал спать. Мама под другой настольной лампой, тоже укрытой абажуром, уже в постели обязательно читала перед сном.

            Помню еще, что папа никогда не ложился спать, не послушав по радио последние известия из Москвы. Я уже сквозь сон каждый вечер слышала, как в полголоса мужчина и женщина по очереди рассказывали новости за день. Телевизора тогда еще не было. У нас на столике у стены стоял ламповый громоздкий приемник. Папа уже в полночь, приглушив звук и, склонившись к радио слушал известия. В темной комнате приемник светился изнутри и слегка потрескивал. Создавались помехи и голоса иногда уплывали, нужно было вовремя скорректировать звук и убегающую волну. К этим голосам я уже привыкла и, если случалось мне остаться вечером одной, а это было крайне редко, я была уверенна, что в комнате я не одна. По меньшей мере со мной мужчина и женщина из приемника. Они всегда будут рядом и если надо, придут на помощь.

            А без меня родители могли уйти только к соседям в этой же квартире. Причем, сначала все собирались с детьми, а уж потом поздно, нас отправляли спать.

            Дружили тогда семьями. Причем, инициаторами всегда были мужья. Мужчины или работали вместе, или служили. Жили в одной коммуналке сослуживцы.

            Все послевоенные товарищи отца - это офицеры.

            Нашими друзьями были Левины. Клавдия Семеновна и Яков Борисович. Одно время мы были с ними и соседями.

            Тульчинские. С Шулимом Рувимовичем папа служил в редакции газеты. Их дочь Нелли играла на фортепиано, ходила в Дом офицеров на занятия музыкой. Впоследствии она закончила консерваторию и стала известным концертмейстером в Ленинграде. Она была старше меня лет на 10 и с такой мелюзгой как я не водилась.

            Но спустя лет тридцать я была в командировке в Ленинграде. Пару дней жила у неё и мы подружились. Она показывала мне свои концертные платья, в которых аккомпанировала ленинградским оперным дивам на гастролях в Париже. Гастрольную афишу со своей фамилией. И это в не выездные годы, с подозрительной фамилией! Было чем гордиться. Нелли была знакома с молодым тогда и перспективным композитором Артемьевым. На ее стареньком, издающим глубокие многомерные звуки, фортепиано "Петрофф", среди вороха растрепанных нот, много лет лежала фотография моего отца. Такая же, как стояла в рамочке на нашей черниговской "Украине". Лихого, молодого офицера в гимнастерке с орденами. Он был для неё олицетворением мужской классической красоты.

            Файны. С их дочкой Наташкой я играла. Она была меня младше, пухленькая как сдобная булочка, розовощекая, белолицая симпатичная голубоглазая блондиночка. Мы вместе возились во дворе, я верховодила на правах старшей.

            Михайловы. Павел и Пана. С их сыном Валеркой мы дружили, так как были одного возраста.

            Розенбаумы. Семен Лазаревич и тетя Катя. Их дочь Вика была значительно старше меня и ей со мной было неинтересно.

            Жены были поставлены уже перед фактом сформировавшейся компании. Но, неработающие тогда офицерские жены, были рады расширяющемуся кругу общения. Обсуждались ими в основном, кулинарные рецепты, какие то хозяйственные советы, моды. Вместе ходили на курсы кройки и лекции в гарнизон- ный дом офицеров.

            Молодые жены учились кулинарным хитростям у старших. Ведь не секрет, что офицерские жены, в основном, были хорошие хозяйки. Вкусно готовили, пекли. Умело вели хозяйство. Шили, вязали. Сами обшивали себя и детей. Причем все было самое модное, фасоны перенимались с только что вышедших на экраны кинофильмов. Подражали Любови Орловой, Лидии Смирновой, Валентине Серовой и Марине Ладыниной.

            Сооружались такие же прически, шились такие же замысловатые платья с осиной талией и высокими плечиками. Легкие светлые, модные в те годы "пыльники". Это что-то сродни летнему пальто. Потом на смену им пришли светлые легкие плащи. Заказывали у модисток шляпки с вуальками и украшениями. Подбирались перчатки и туфельки в тон.

            Вместе семьи собирались на большие праздники и дни рождения. Обязательно с детьми. Так как все бабушки жили далеко и оставить детей было не с кем, нас брали с собой. Мы играли, шумели, носились по коридорам или возились тут же со взрослыми. Прятались под столом за длинной скатертью или, вообще, под кроватью. Устраивали там "халабуды" - домики.

            Отцы все в офицерской форме. Даже в выходные и праздники. Тосты произносились мужчинами всегда стоя. Левая рука отведена за спину. Многозначительно. Еще не улетучился вкус победы в Великой Отечественной. Торжественно и искренне звучали "За Родину! За Сталина!".

            Из застольных песен помню только: "...Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет,/ Раз поет, два поет, три поет.../

            Еще папину любимую:

            "...Летят перелетные птицы,

            В осенней дали голубой,

            Летят они в жаркие страны,

            А я остаюся с тобой

            А я остаюся с тобою

            Родная навеки страна

            Не нужен мне берег турецкий

            И Африка мне не нужна..."

            Музыку к ней, как и знаменитую "Катюшу", написал композитор Блантер.

            Мама не очень любила шумные длинные застолья. Она с большим удовольствием почитала бы новый журнал или книгу. Но вместе с отцом принимала участие в самых важных мероприятиях.

            Мужчины целыми днями пропадали на работе, домой приходили поздно. Хозяйственными домашними делами папе заниматься было некогда. Мама никогда это не ставила ему в вину.

            Она всегда смеясь говорила, что у нее получается лучше самой отремонтировать электрический утюг. Тогда они чинились. Для этого надо было сменить сгоревшую внутри керамическую спираль, поменять шнур или вилку.

            Или поменять в патронах сгоревшие лампочки, починить розетку и вбить гвоздь в стену. Повесить картинку на стену было маминой работой, тем более, что ей это доставляло удовольствие. Да и стены тогда были не железобетонные, как сейчас и их не надо было сверлить дрелью. Могла самостоятельно поменять обивку дивана или кресла. Получалось все достаточно профессионально, хотя нигде этому не училась.

            Еще она любила временами переставлять мебель. Тем более, что мебель в одной комнате - это громко сказано. Но поменяет местами шкаф и кровать, перевесит картинки и вышивки на стенах, и уже сосем новая комната. Папа приходил вечером из редакции и искренне удивлялся, куда он попал. Он журил маму за то, что не дождалась его, но мама, как и я была "нетерпляча". И если уж что-то придумала, то осуществлять нужно было немедленно.

         СМЕРТЬ СТАЛИНА.

            Помню день, когда умер Сталин.

            Папа был на работе. По радио многозначительно и монотонно вещал трагический голос Левитана. Посреди комнаты "верхом" на венском стуле, лицом к окну, сидела мама и горько плакала. Руки она сложила на спинке стула и опустила на них заплаканное лицо. Плакала искренне, как за близким человеком.

            Это одно из ярких детских воспоминаний. Ощущение холода, не уюта... Не прибраности. Не заполненности комнаты, как будто вынесли мебель. Какое-то голое, не занавешенное гардиной окно. (Может накануне сняли занавеску в стирку?) За окном черные мокрые крючковатые ветки и заскорузлые стволы старых голых деревьев. Сыро. Промозгло. Как будто дует в оконные щели холодный ветер. Пасмурно. Сеет холодный мелкий дождь.

            Я не понимаю, что происходит. Мне тревожно. Нарушен размеренный жизненный ритм. На кухне не топится печь и не пахнет ничем вкусным и домашним.

            Стул посреди комнаты. Мамин плач. Потом уже узнала, что это было 5 марта 1953 года. Мне было четыре с половиной года.

            Спустя полвека я начну докапываться до семейной тайны за семью печатями. И все больше убеждаться в том, что в 1934 году мамин отец, а мой дед - Андрей Спиридонов был репрессирован. Именно тем коммунистическим режимом, который олицетворял собой Сталин. Мама плакала за убийцей своего отца.

            Дед Андрей сгинул в лагерях. И ни один архив не смог мне назвать дату и место его смерти. Как и миллионов безвинно пропавших в то жуткое время.

            А пока, в сырой холодный мартовский день 1953 года, вместе со многими одурманенными пропагандой, искренне горевала моя молодая ранимая мамочка.

         7 НОЯБРЯ 1954г.

            7 ноября 1954 года мы с папой вдвоём ходили на демонстрацию. Мама с полугодовалым Вовкой осталась дома. На октябрьские праздники всегда холодно и сыро. Я всю жизнь не любила эти осенние демонстрации, в отличие от первомайской. Вечно морозный пронизывающий ветер, срывающийся колючий снег, мой красный от холода нос.

            Мама надела на меня новое пальто с большим кроличьим воротником. Он был черный с белой каймой по краю. Воротник лежал на плечах небольшими волнами наподобие короткой, до края плеча, пелерины и был настоящим украшением.

            Комплект составляла и шапочка из такого же черного кроличьего меха. Высокая, наподобие капора. С повторяющимися спереди белыми остроугольными вставками, завязывающаяся под подбородком на бант из шелкового шнура. Нарядная, теплая, красивая. Все это папа привозил из командировок в Германию, а мама шила. Я чувствовала себя нарядной, красивой и "задавалась".

            На ноги мне одели маленькие детские бурочки.

            Вообще - то, бурки - это такие теплые сапожки - валенки. Верх из валяного войлока и козьей шерсти. Вместо тяжелых черных резиновых галош, которые раньше обязательно надевали поверх валенок, чтоб не промочить ноги, кожаный низ: носок, пятка, подошва с рантом. Войлок выбеливали до молочного цвета. Такие бурки полагались в качестве зимней обуви высшим военным чинам.

            Женщины после войны носили зимой "румынки". Теплые короткие по щиколотку кожаные ботиночки на меху. Часто с меховой опушкой сверху по краю, на пуговичках или металлических застежках.

            Так вот, 7 ноября мы с папой сначала посмотрели демонстрацию, а потом, когда она закончилась, гуляли по центральной улице Стрыя. Я вместе с другой детворой взобралась на уже свободную от местного начальства трибуну.

            Высокая, сбитая из досок и свежо выкрашенная в темно зеленый цвет, она была украшена кумачовым транспарантом с надписью "Хай живуть 37-i роковини Великоi Жовтневоi социалiстичноi Революцii".

НА ДЕМОНСТРАЦИИ В СТРЫЕ

            Сверху по периметру над транспарантом были густо уложены зеленые хвойные ветки. Я держала в руках маленький красный флажок, свешивалась над пахучими еловыми лапами, норовя вывалиться с трибуны. Какие-то местные мальчишки в картузах с интересом наблюдали за моей беготней, что придавало мне большего азарта и напускного безразличия. Папа в это время фотографировал, стоя внизу. Играл духовой оркестр. Вся эта праздничная разноголосая атмосфера, беготня среди другой детворы вверх на трибуну, откуда я кричала и махала папе флажком, сморила меня и мы решили передохнуть на лавочке в сквере. Здесь я чуть не уснула. Папа так и сфотографировал меня зевающую с закрывающимися глазами. Домой я приплелась что называется, "уставшая и довольная".

         1955 ГОД

            Новый 1955 год мы встречали в Стрые в расширенном составе. Папа, мама, я и Вовчик, которому было уже 8 месяцев.

            Каждый Новый год мама шила мне новый карнавальный костюм. В нем я шла на утренник в детский сад, а 31 декабря вечером - надевала дома. Так было заведено с рождения.

            Когда мне было чуть больше года, мы тогда встречали Новый год у бабы Лиды, мама пошила мне новогодний костюм Арлекина.

            Яркий жесткий колпак на голове с тремя помпонами посредине, двухцветный комбинезон с жабо вокруг шеи и с такими же помпонами на стыке двух цветов впереди. Я еще ничего не понимала, только начинала ходить, а родители устраивали мне новогодние волшебства с обязательной елкой под потолок, карнавальным костюмом и новогодним подарком.

            Елка украшалась яркими игрушками вперемешку с теми, немецкими, которые папа привозил из командировок в Германию. Среди них были совершенно экзотические птички. Темно-синие и темно-красные, усыпанные шершавой переливающейся крошкой по бокам, с мягкими, длинными хвостами из искусственного белого волоса. Пряничные, расписные домики из тончайшего стекла. Яркие шары с напыленным рельефным рисунком из блестящей шершавой крошки и обязательные электрические гирлянды из разноцветных лампочек.

            Вешались на елку шоколадные конфеты за привязанные к ним ниточки, мандарины и, обернутые в фольгу, грецкие орехи.

            Когда появился Вовчик и подрос, мы с ним вместе искали среди игрушек и колючих сосновых веток съедобные украшения, и к старому Новому году, после которого елку было положено убрать, она имела уже слегка облезлый вид.

            Крестовина, на которой крепилась елка, укрывалась белой тканью, имитирующей снег. Туда прятались подарки, которые мы находили 1 января чуть свет.

            Так вот, Новый 1955 год мы впервые встречали вчетвером. Я ходила в детский сад, куда меня по утрам заводил папа, а мама оставалась дома с маленьким Вовой. Убирала, готовила, стирала.

            Памперсов тогда не было. Нужно было перестирать всю детскую одежду - Вовину и мою. Об "индезитах" и других "электролюксах", "которые дарят комфорт и облегчают вашу жизнь", не догадывались даже их изобретатели.

            Все перегладить. Во-первых, Вовины одежки в целях дезинфекции горячим утюгом, мои - просто потому, что никакой синтетики тогда не было. Все было натуральное - хлопковое, шерстяное, шелковое, а значит мялось. А ходить в мятом, тогда 50 лет назад, было еще не модно. Не престижно, как теперь, демонстрируя всем своим измятым видом, что ты одет в дорогие натуральные ткани.

            Маленького Вову нужно было накормить, переодеть, усадить в коляску и отправиться гулять. Правда, с ним у мамы никогда не было проблем. Мама часто потом говорила, что Вова вообще никогда не капризничал. Не устраивал истерик, не рвал книжки, не переворачивал все вверх дном, не требовал постоянного внимания, не отбирал чужие игрушки, не рыдал, выпрашивая очередную новую машинку, не вопил и не бил ногами об пол. Ничего себе картина! Ну, это не в пример некоторым "балованным особам".

            Иногда, когда Вовчик спал, мама выставляла коляску в маленький дворик, куда выходил черный ход с кухни и кухонное окно. Тогда мама занималась обедом. Готовила сама домашнюю лапшу из пресного теста. Нарезала ее тонкими полосками, сушила на чистых листах бумаги. Или перебирала гречку, отбраковывая темные зерна. Иногда я ей в этом помогала. С тех пор больше никогда этим не занималась.

            Недавно смотрела случайно передачу Андрея Макаревича "Смак". Там он рассказывал рецепт - "Яйца по-венски". Два отваренных всмятку или в "мешочек" яйца размельчить в чашке, накрошить туда небольшими кусочками белый хлеб без корки, посолить, перемешать. Можно добавить немного размягченного сливочного масла. Таким завтраком кормила меня, а потом и Вову мама еще 50 лет тому назад. Вот уж не думала, что это славно известный рецепт европейской кухни. Впоследствии и Алексей ел это с удовольствием. Действительно вкусно. Правда, по модной теперь теории раздельного питания, яйца и хлеб - абсолютно несовместимые продукты.

            Молоко по утрам приносила местная молочница из ближайшего села. Розовощекая, крепкая, про таких говорят "кровь с молоком". Чернобровая и черноволосая, в гуцульской безрукавке.

            Молоко приносила в бидонах. Нам и соседям. Называла маму - "пани". На стрыйских улицах и рынках было вообще вежливое и деликатное обращение к женщине. Там не кричали тебе вслед - "Женщина!" Или - "Девушка!", невзирая на возраст. Обращались, лаская слух, - "Що хотила пани?" или "паночка?", когда совсем молоденькая.

            Так вот, в 1955 году, несмотря на прибавление семейства, мама как - то умудрилась пошить мне новогодний костюм. На утреннике в детсаду я была снежинкой. Все девочки были снежинками. Но мой наряд был уникальным. Уж мама постаралась!

            На мне была коротенькая пачка, как у балерины, из нескольких марлевых белых накрахмаленных присборенных юбочек. Верх был из марлевой накидки, в два слоя, выкроенной полукругом, с отверстием в центре для головы. По краю оформлен зубчиками. На запястьях края скреплялись шнурочками, образовывая своеобразный рукав. Спустя много лет вошел в моду такой крой под названием - "летучая мышь". Когда я поднимала руки, получалась пелерина, украшенная по краю зубчиков еще и блестками. Под низ мама надевала мне белую маечку. Было и тепло, и красиво.

            На голове сияла белая корона, повторяя рисунок накидки с зубчиками и блестками.

            Но вершиной всего этого великолепия были белые сапожки. Мама сшила их из белой байки. Высокие, почти до колена, с отворотами. С плотной светлой подошвой и теплыми стельками внутри. Спустя много лет зимние сапожки войдут в моду во всем мире. А тогда это было эксклюзивное мамино творчество. Настоящее произведение сапожного искусства. Это чтоб чадо не замерзло и не бегало в носочках по голому полу, как все остальные девочки.

            Я была не снежинка, а снежная принцесса! Причем, так себя и ощущала.

            Взрослые дома встречали Новый год. Дети надевали карнавальные костюмы, нас фотографировали. Мы играли, устраивали беготню и гвалт, пока нас не отправляли спать. Снимки отправляли бабушкам. Бабушки их хранили.

            На одном  - на фоне роскошной елки, на стуле, вцепившись в деревянную спинку стоит Вовчик. Ему уже восемь месяцев. Я рядом, поддерживаю своего маленького братика.

ВАЛЕРКА МИХАЙЛОВ И Я

           

            На другой фотографии мы вдвоем с Валерой Михайловым смеемся в обнимку. Взрослые научили меня положить руку ему на плечи, а он обнимает меня за талию. Фотография постановочная. Мы немного стесняемся, держась за руки. И смех слегка нервный, хоть на фото получилось вполне естественно.

            Валерка в новой белой матроске с красивым темно синим воротником, двойным галстучком и манжетами, обшитыми по краю в три ряда белой тесьмой. В длинных взрослых брюках и новых ботинках. Мы с ним примерно одного возраста и роста. Такие снимки мама отправила бабе Лиде и Жанне в Верховцево.

         ВОВЧИК

            Лето 1955 года мы с мамой и Вовой провели у бабы Лиды. Грелись под южным жарким солнцем. А папа то лето был в "лагерях" в прикарпатских лесах, вместе со своей редакцией гарнизонной газеты. Лето в тех краях выдалось дождливое и холодное.

            Отец доставил все семейство в Верховцево вместе с Вовиной коляской. Коляску любимому сыну папа привез из последней командировки в Германию. Она была металлическая блестящая голубого цвета. По дизайну напоминала автомобили представительского класса тех времен. Внушительные обтекаемые формы, упругие рессоры, широкие резиновые шины. Ну, чистый, ЗИЛ.

            Она была широкая и длинная с закругленными мягкими формами. С откидным верхом из голубого кожзаменителя, который собирался мягкой гармошкой. При желании его можно было отстегнуть. С хромированными блестящими металлическими деталями и заклепками. Мощная, приземистая на мягком плавном ходу. Впереди, на закрытой ее части, ближе к ручке, была расположена такая специальная камера для чистых (а может, грязных?) пеленок, бутылочек с молоком или водой. И, вообще, такая удобная ниша для всякой всячины, которую можно было взять с собой на прогулку. Немцы всегда предусматривали все удобства, даже в детских колясках. Сверху эта камера закрывалась металлической крышкой, закрепленной с одной стороны. Вверху сверкала хромированная ручка.

ВОВЧИК В КОЛЯСКЕ

            Любимым Вовкиным развлечением было перегнуться, вылезти из коляски по пояс и бабахать этой крышкой что есть силы. При этом он неописуемо радовался и искренне не понимал, почему его восторг не разделяют окружающие. Причем это занятие ему никогда не надоедало. Вот такой беспроблемный, как говорила мама, ребенок.

            Однажды мы с ним остались одни дома. Он сидел в коляске, громыхал этой крышкой, был жутко доволен. Я занималась какими-то своими девчоночьими делами, время от времени поглядывая на него. Вдруг раздался страшный грохот и дикий Вовкин рев. Ужас, который охватил меня, я помню через столько лет. От усердия он слишком далеко перегнулся, вылез из коляски и вывалился кувырком через голову на пол. Но в довершение всего перевернулась  коляска, и накрыла его сверху. Как можно было перевернуть такую устойчивую конструкцию, я не понимаю до сих пор. Это ж, сколько нужно было приложить сил и энергии.

            Я, конечно, тут же начала реветь от страха. Не помню как, но коляску я перевернула обратно и поставила на колеса. А потом от удивления от всего происшедшего, утихомирился и мой братец. Но обратно в коляску я до прихода мамы его уже не стала водружать. Развлекались мы с ним, сидя на полу.

            Еще один эпизод из того же времени врезался в мою память. Вовчик спал в своей обычной детской деревянной кроватке. Мама ушла ненадолго, оставив меня на хозяйстве. Баба Лида, как всегда, была в больнице. Уж не знаю почему, но проснулся он раньше, чем рассчитывала мама. И в этот раз проснулся, явно не в духе. Так как обычно, он вел себя тихо и никому особо не докучал. А тут вдруг начал капризничать и хныкать. Я, что бы отвлечь, дала ему его игрушку. Он ее проигнорировал и стал реветь громче. Я принесла другую игрушку. Вовка встал на ноги, держась ладошкой за верхнюю перекладину кроватки, и в промежуток между вертикальными деревянными перегородками выкинул ее на пол. Я повторила попытку с игрушкой. Но он зашвырнул ее снова. При этом рев нарастал, он уже покраснел от нетерпения и бил ладошкой по перекладине. Я долго думала, чем же можно унять этот плач. Ни одна из игрушек его не отвлекала и не интересовала. Он их раскидывал вокруг и злился.

            Тогда я вспомнила про свою самую любимую и самую красивую немецкую куклу, которую мне привез папа. Она была красавица с розовым фарфоровым личиком. С большими голубыми глазами. С мягкими густыми и длинными черными ресницами. Когда я куклу укладывала спать, она закрывала глаза. А если ее перевернуть на живот и обратно, она говорила: "Мама". Такой куклы не было ни у кого из моих подружек, да и, вообще, ни у кого в Верховцево. Короче, самое дорогое, что у меня было - эта кукла. Ну уж она - то, должна была произвести на него впечатление!

            Я побежала, взяла куклу. И стала показывать Вовчику  как она разговаривает, как закрывает и открывает глазки. Он на некоторое время замолчал и, как мне показалось, проявил большой интерес. Потом протянул к ней ручки. Трогал глазки, закрывал, открывал их руками. Слушал, как она пищит: "Мама". Словом, усыпил мою бдительность. Я думала, что все уже в порядке и моя кукла его отвлекла. Как-то постепенно она перекочевала в его руки, он там что-то лепетал, а я стояла рядом и умилялась. Через несколько секунд он опомнился и со всего маху швырнул ее об пол. Когда пришла мама, рев стоял в квартире неописуемый. Я горько плакала, сидя на полу над разбитой куклой, размазывая по лицу слезы. А Вовка орал, стоя в кровати. Красный и злой.

            Был еще один эпизод, который я помню через столько лет, ощущая себя виноватой и съеживаюсь каждый раз от ужаса. Вовчик играл на полу, какими-то игрушками, машинками. Возился, ползал туда-сюда. Гудел, изображая звуки клаксона. Дело было вечером. Собрались мы пить чай. На плите стоял большой чайник и маленький заварник. Я взяла с плиты полный заварник, чтоб разлить заварку по чашкам. И двинулась к столу. В это время Вовка резко сменил направление движения очередной машинки, и резво развернувшись на коленях пополз мне под ноги. Я потеряла равновесие, чайничек вывалился у меня из рук и облил Вовчика кипятком. Ужас. Боль, крик, слезы. Больно было Вовке, а плакали мы вместе. Закончилось это к счастью, как-то не очень трагично.

         ПЕРВОКЛАССНИЦА

            Мне исполнялось 7 лет и надо было идти в первый класс. Папа был откомандирован на Курильские острова. На Курилах школы могло и не быть. Меня решили на один год оставить у бабушки и определили в верховцевскую среднюю школу ?17.

            Временно. Но нет ничего более постоянного, чем временное. Предполагалось, что потом мы уедем в какой - то большой город, где папа будет работать в редакции серьезной газеты. А я буду учиться в большой солидной школе. Никто и не подозревал, как повернется жизнь.

            Первого сентября 1955 года в первый класс меня отвела баба Лида. Мама и маленький Вовчик летом уехали с папой на остров Кунашир, что в Тихом океане.

Я - ПЕРВОКЛАССНИЦА С БАБОЙ ЛИДОЙ

            В школу мы шли с моей закадычной подружкой Светой Сизенко, только она уже в третий класс. В руках у нас были большущие букеты цветов - георгины, астры, ромашки. Все, что любовно растили и поливали на клумбах во дворе все лето, первого сентября утром срезали, отбирали самые красивые цветы и несли в школу, своим учительницам.

ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ

            Одеты мы были празднично - в новые коричневые форменные платья. У меня всегда это было шерстяное, "более качественное". В сентябре в нем всегда было жарко. Домой прибегала и сдергивала с себя колючую душную форму.

            На воротники и манжеты пришивались белые кружевные накладные воротнички и манжетки. Периодически, раз или два в неделю, они отпарывались, стирались и снова приметывались. В несвежих, запачканных не ходили.

            Белые фартуки, белые носочки, белые банты в косах. На худющих ножках туфли с ремешками. Новыми жесткими туфлями обязательно натирала волдыри на пятках. Потом они лопались и так мучаясь, ходила не меньше недели. Еще рантом обязательно цеплялась за всякие камни и кочки. Туфли не гнулись, твердые, отечественные. Пока разносишь, умаешься.

            В руках - скрипучие жесткие портфели с блестящим тугим замочком посредине. Портфели пахли новым запахом - клея, кожзаменителя. В портфелях -  учебники,  кое-где со слипшимися, не до конца разрезанными страницами, деревянные узкие пеналы для ручек. Все такое необычное, хотелось брать в руки, открывать, листать и рассматривать снова и снова. 

            Первого сентября утром нас сфотографировали на память. На фото мы радостные и сияющие. Фотокарточку потом отправили родителям на берега Тихого океана.

         ШКОЛА

            Первой моей учительницей была Мария Петровна Акимова. Была она уже немолода, я думаю где-то за 50. Всегда гладко зачесанные седоватые волосы, были собраны в пучок на затылке. Опрятно и неброско одетая. Зимой в неизменной уютной вязаной шерстяной кофточке и светлой блузочке. Белый воротничок на фоне неброского темного платья стал даже нарицательным в определении стиля "сельской учительницы". У нее было спокойное лицо и светлые глаза. Она была доброй и справедливой. Добивалась нашего послушания, находя контакт с самыми большими шалопаями. Ну, а мы девчонки, собирались вокруг нее, как цыплята, ища защиту по любому поводу. Слово учителя не ставилось под сомнение. Оно было закон.

            Вела она нас три класса. Все три года все предметы преподавала Мария Петровна. Она нас научила читать и писать. В четвертом у нас появились новые учителя. Каждый преподавал свой предмет - русский язык и литературу, украинский язык и литературу, математику, ботанику. Школьные учебники мы получали бесплатно и каждый год новые. Старые оставались у нас. С каждым годом предметов и учителей становилось все больше. Но свою первую учительницу мы, все мои одноклассники, помним и любим до сих пор.

ПЕРВЫЙ КЛАСС

           

            Жила Мария Петровна со своей сестрой Ириной Петровной. Они были кажется двойняшки, обе учительницы. Очень похожи между собой. Был у них взрослый сын. Больше мужчин в доме не было. Наверное не вернулись с войны. Не знаю. Тогда мы этим не интересовались. Жили две сестры вместе в "своем" доме за школьным парком.

            Впоследствии мы часто приходили в гости к Марье Петровне небольшой толпой. Проведать, если она болела. А когда уже подросли и наша первая учительница вышла на пенсию, приходили поздравить ее с праздниками или просто повидаться. Встречали нашу компанию всегда радушно. Мария Петровна доставала из серванта припасенную до времени коробку шоколадных конфет, парадные чашки с блюдцами, сахарницу и сажала нас в большой комнате пить чай. Расспрашивала нас всех и каждого в отдельности о новостях. Рассказывала нам что-нибудь интересное. Мы чувствовали, что нам рады.

            В то время, когда я училась, единственным подарком для учителей были цветы. Их дарили в знак признания, благодарности. На праздники, в дни рождения, на экзамены. Причем цветы все были выращены у каждого во дворе на своей клумбе. Или на соседской. Для букета учительнице срезали лучшие экземпляры.

            Профессия учителя ценилась очень высоко. Как и врача. Это были люди долга. Авторитетные, честные, справедливые. И не у кого такой их статус не вызывал сомнений.

            Ничего кроме цветов ни на день рождения, ни в праздник дарить было не принято. Однажды своей классной руководительнице в 5 или 6 классе мы купили в подарок какую-то толстую книгу. Уже не помню, что это было. Запомнилось только, что учительница долго не брала подарок, уверяя нас, что он слишком дорогой.

            Ни о каких хрустальных вазах, коробках конфет, а тем более украшениях речь просто не могла идти.

            Никому это даже в голову не приходило. Ни школьникам, ни их родителям. После войны это было объяснимо тяжелым материальным положением практически всех. Но и десять лет спустя, принципы и мораль были такими же неоспоримыми, как и еще не устраненная послевоенная нищета.

            Школа ?17 называлась - верховцевская средняя общеобразовательная трудовая политехническая с производственным обучением. Размещалась она в двухэтажном здании довоенной постройки. Позже ей присвоили номер один.

            К парадному входу вела широкая аллея, посыпанная песком и мелкой ракушкой. С двух сторон росли невысокие подстриженные кустарники акации и высаженные вдоль кирпичного бордюра садовые цветы - желто - горячие чернобривцы, розовые петуньи, бело-сиреневые "анютины глазки", оранжевые лилии. Перед крыльцом была разбита круглая клумба с чернобривцами, шарами сочных красных и белых георгин, крупными садовыми ромашками, желто-фиолетовыми "петушками" и нежными белыми колокольчиками.

            Парадное каменное широкое крыльцо на четыре ступеньки. Высокие и тяжелые деревянные коричневые двухстворчатые входные двери с тугой пружиной внутри. Вестибюль школы, для нас первоклашек, казался очень большим, просторным с квадратными колоннами посредине.

            Первые годы мы учились в классе на первом этаже. Маленькие черные парты с откидным верхом стояли в три ряда. Класс был светлый, благодаря большим и высоким окнам. На подоконниках выставляли горшки с принесенными нами из дому комнатными цветами. На противоположной стороне вдоль всей стены была приколочена длинная деревянная вешалка для нашей верхней одежды. Над черной классной доской висел портрет Ленина и лозунг на красном транспаранте "Учиться, учиться и учиться!"

            Пол в классах и коридорах был деревянный, крашенный коричневой половой краской.

            Начало урока оповещали звонком - большим ручным металлическим  колоколом с рукоядкой трясла дежурная в этот день сантехничка. Таким же образом звонили на перемену. Сейчас такой большой металличский звонок используют в качестве символического, скорее бутафорского, на торжественных линейках в школе  день "Первого звонка"  для первоклашек или "Последнего" -для выпускников школы. 

            На переменах в классе открывали форточку и проветривали помещение, а мы бегали по коридору, огибая, стоящие в больших квадратных деревянных кадках кусты комнатной розы. Носились мальчишки, поднимая столбы пыли и сбивая друг друга с ног. Выбегали в школьный двор через черный запасной выход.

            Туалеты были тогда на улице, в отдельно стоящем чуть поодаль беленом здании. С одной стороны вход для девочек, с другой - для мальчиков. Воды там не было, несколько круглых отверстий в дощатом настиле, даже не отгороженных друг от друга. Перегородка между девчачим и мальчиковым туалетом была высокой, но до верху не доходила. Бегали мы туда и летом, и зимой, когда было холодно.

            Во дворе была большая спортивная площадка с кольцами для баскетбола, яма с песком для прыжков в длину, стойки для волейбольной сетки, дорожки по периметру площадки для бега и футбольные ворота.

            В вестибюле, рядом с нашим классом размещался буфет, куда мы мчались на переменах наперегонки. Устраивали давку у прилавка с выпихиванием друг друга из очереди. Это не было настоящей агрессивностью, это была скорей такая игра. Как маленькие щенки, играючи, покусывают друг дружку. Так неуклюже некоторые мальчишки хотели обратить на себя внимание одноклассниц.

            В буфете всегда продавалось рассыпчатое песочное печенье "курабье", жаренные в жиру большие светло коричневые пирожки с повидлом. Были они дрожжевые и "резиновые" на вкус. Обязательные, знаменитые, одинаковые на вкус на всем пространстве Советского Союза плоские котлеты по 10 копеек. Дома такие котлеты приготовить никто не мог. Видимо, во всех столовых соблюдалась какая-то загадочная пропорция мяса и хлеба в них.

            Позже в школе было положено молоко. Бесплатно.

            Только в нашем школьном буфете я ела кругло-квадратные, недлинные сдобные сладкие палочки, посыпанные корицей с сахаром. Корица размокала и палочки становились как будь-то шоколадные, влажные и липкие. Но они были сладкие и мягкие. Мне очень нравились. Никогда больше и нигде такого печенья я не ела. Впоследствии я подозревала, что это были "дамские пальчики" или "утопленники". Они пекутся из дрожжевого теста, которое, замесив, бросают в воду. Там оно "подходит" и всплывает, готовое к выпечке. Взрослой я много раз пыталась испечь нечто подобное, испробовав несколько рецептов, но ни тот вкус, ни ту мягкость повторить мне не удалось.

            На второй этаж вела широченная каменная лестница из двух пролетов. Широкие деревянные гладкие перила были выкрашены красно-коричневой краской. На втором этаже размещалась учительская и классы старшеклассников.

         МЛАДШИЕ КЛАССЫ

            Сразу за школьным забором был большой парк. Весной мы высаживали там саженцы молодых деревьев. Осенью убирали опавшую листву, сгребая ее граблями в большие кучи.

            В хорошую солнечную погоду нас, малышей, Мария Петровна водила в парк собирать гербарий. Она учила отбирать красивые листья, умело засушивать их и хранить в альбомах между чистыми страницами. Мы ходили по парку, отыскивая ярко-красные или желто-горячие резные дубовые листья. Мчались со всех ног показать каждый свой, зажатый в кулаке огненный букет. Учительница рассказывала нам всякие интересные истории.

            Сладко пахло прелыми опавшими листьями. Мы загребали яркие разноцветные листья руками и ногами, поднимая пыль и прорываясь сквозь спутавшиеся нити осенней паутины. Жевали мясистый кисло-сладкий с мелкими косточками и колючими ворсинками шиповник или терпкую кисловатую оранжевую рябину. Бегали друг за другом, шумели и радовались, что не надо сидеть в классе.

            Весной мы приносили в школу скворечники и прибивали их на деревья в школьном дворе или в парке. Для меня скворечник бабушка просила сделать столяра в больнице. Другим ученикам их мастерили дома отцы, у кого они были, или дедушки.

            А зимой нас в школе научили вывесить в форточку плоскую кормушку и подкармливать хлебными крошками и кусочками сала воробьёв, синиц и других, не улетевших на юг птиц.

            Первые три класса я была, конечно же, отличницей. А за отличницами обязательно "бегали" самые отъявленные хулиганы. Нас домой с первого класса провожал двоечник и бузотер Васька Гунько. Был он маленького росточка, щупленький и курносый. С мелкими чертами лица и негустыми русыми волосиками. Голову всегда держал высоко и походил на молодого боевого петушка. Задиристый, непоседливый, шкодливый и своенравный.

            Его "ухаживания" выражались в том, что выходя со школы после уроков, он выламывал из кустов тонкую гибкую "лозину" - прут и шел сзади нас с девчонками, тщательно следя за тем, что бы мы никуда не сворачивая, отправлялись домой. Вот так "под конвоем" он гнал нас лозиной домой, как гусынь, что было наиярчайшим проявлением его симпатии. Это вам не портфели носить! Жил Васька где-то за МТС, так что провожание было ему по пути. Ну и нам не скучно. Мы притворно негодовали, но изо дня в день история повторялась, лелея зарождающиеся женские амбиции. Впоследствии Васька остался на второй год, а потом и вовсе затерялся.

         ДОМАШНИЕ ЗАДАНИЯ

            После школы я шла к бабушке в больницу. Уроки я делала в ее кабинете. Кабинет главврача - два стола буквой Т. За большим, 2-х тумбовым - баба Лида. На столе пластмассовый чернильный прибор с двумя чернильницами для жидких чернил и поперечным желобом для перьевых ручек.

            Громоздкий черный телефон с рычагом, на который укладывалась большая неуклюжая трубка. С черным шершавым длинным шнуром-змеей. Незамысловатое пресс-папье для того, чтобы промокнуть мокрые чернила написанного текста. Сейчас таких уже нет - сверху плоской пластинки круглая ручка. Промокательная бумага оборачивалась вокруг сферического днища. И раскачивая, туда-сюда, промокали чернила.

            Жестяная баночка силикатного клея со вставленной в небольшое отверстие деревянной палочкой. Палочка обрастала наростами сухого клея. Засохшие его струйки свисали вдоль банки крошащимися белыми мутными сосульками.

            Столы накрыты сверху столешницы толстым прозрачным стеклом. Под ним календари, всякие распоряжения, расписания дежурств врачей, приглашения на ответственные собрания и открытки с поздравлениями. Коллективный фотоснимок сотрудников больницы, или какого-то отделения, сделанный на Первомай с бабушкой в центре. Но никаких личных семейных фото. Это было не принято. Всякие "муси-пуси". Работа и ничего личного! Личное -лишнее. Все вокруг бойцы, "винтики-шпунтики".

            По обе стороны от главного стола на деревянных подставках в кадках крупные комнатные цветы. В одной - высокий фикус с овальными плотными, глянцевыми темно зелеными листьями. В другой - большой цветущий куст алой розы.

            За столом, приставленным торцом к главному я делаю уроки. Бабушка все время пропадает в больнице. Я должна быть на глазах.

            После уроков я играла в регистратуре. Усаживалась там на свободное место, к концу дня поликлиника была почти пустая. Только врачи в своих кабинетах заканчивали прием запоздалых посетителей да сестрички, громко переговариваясь, пробегали по гулкому пустому коридору. Заходили в регистратуру, занести бумаги и немного посудачить. О своих врачах - шепотом, о вредных больных - громко и с осуждением. Я старательно, высунув язык и повторяя вслух, заполняла выдуманные истории болезни. Выписывала не существующие талоны и направления на анализы.

            Молоденькие регистраторши мужественно сносили мое там пребывание, возню и болтовню. Особенно мне нравилась красивая стройная белолицая блондиночка с завитыми волосами и точеным профилем - Тамара Козырь.

            Когда мне надоедало, бегала по коридорам.

            Потолок и стены были побелены мелом - крейдой, а высокие панели выкрашены голубой или зеленой масляной краской. Полы в больнице были деревянные. Их красили красно-коричневой половой краской. Они долго сохли. Ходили по оставленной недокрашеной узкой дорожке. Потом закрашивали и её. Еще некоторое время старались ступать только на, уложенные поверх свежей краски, квадратики фанеры. В здании очень долго пахло масляной краской, скипидаром и уксусом. Полы вымывали водой с уксусом, чтоб они не липли. Но уж когда все хорошо высыхало, доски блестели, становились гладкими и по ним можно было скользить в туфлях с рантом, разбежавшись. Вечером санитарочки мыли полы с хлоркой. Она противно пахла, щипала глаза и от нее першило в горле.

            Я изучала доску почета и стенгазету "Медик", заглядывала в те кабинеты, где знала, что меня окликнут и поинтересуются: - "Как дела?". Позовут зайти, поговорят и, может даже, угостят конфетой.

            Еще я гуляла по больничному двору, играла с тамошними котами и ходила проведывать лошадей в конюшне. В конюшню одна ходить боялась, вдобавок один из конюхов был неприветливым, насупленным и молчаливым. Туда я ходила с какой - нибудь бойкой санитарочкой или Дусей.

         ДУСЯ

            С малых лет помню была в нашей жизни Дуся. Она помогала бабушке делать большие "генеральные" уборки. Мыла окна, белила потолки. Работала она санитаркой в больнице. У нее была комната в одном из бараков. Жила Дуся одна и много свободного времени проводила у нас.

            Дусе было лет 35. Она была худющая, жилистая, небольшого роста. Как переросший подросток. Абсолютно не женственная. Солдат в юбке. Очень активная и энергичная.

            Колючие серые глазки, острый носик и острый язычок. Во рту стальная "фикса". Вид у нее был взъерошенного задиристого воробья. Короткие редкие каштановые волосы были гладко зачесаны назад и пластмассовым коричневым, полукруглым гребешком крепились на затылке. Иногда по праздникам в местной парикмахерской Дуся делала себе семимесячную завивку. И тогда подкрашивала тонкие губы красной "химической" помадой. Такая послевоенная помада потом на губах "проявлялась" - становилась яркой, ядовито-красной и долго держалась.

            Одета она была обычно в защитную гимнастерку, подпоясанную широким ремнем со звездочкой на пряжке, и прямую темную форменную юбку. Носила грубую солдатскую шинель и сапоги. Сейчас я понимаю, что Дуся была на фронте и носила всю эту амуницию с гордостью и достоинством бравого солдата. Хоть война и кончилась лет 6-7 назад!

            Бабушка периодически пыталась переодеть Дусю в цивильную одежду и отдавала ей некоторые свои приличные вещи. На одной из групповых фотографий по случаю какого-то праздника в больнице Дуся в голубой вискозной блузочке с замысловатой аппликацией из синего стекляруса слева на груди и синей юбке. На бабушку эта красивая выходная блузочка стала со временем тесной и она подарила её Дусе.

            По фронтовой привычке курила она папиросы и любила выпить свои "сто грамм".

            Семьи у Дуси не было, и она прибилась к нам. Иногда она оставалась со мной в качестве няньки. Потом, когда родился Вовчик, любила возиться с ним. Он был симпатичным, улыбчивым и, не в пример мне, никогда не капризничал. Всегда модно и красиво одет мамиными стараниями - по-городскому, в шитую ее руками из старого пальто красивую светлую курточку, в длинные по-взрослому, модные брючки, на голове - берет.

            Дуся захватит его, сама в шинели, кирзовых сапогах и с неизменной папиросой в руке, и в больницу, по делам! На Ирину Родионовну она, конечно, не тянула, но определенные жизненные уроки мы все же от нее получили.

ДУСЯ С ВОВЧИКОМ ВО ДВОРЕ БОЛЬНИЦЫ

            Помню, было, мне года четыре, пошли мы с ней гулять. Я в детстве была миниатюрной, всегда красиво одетой.

            Всю одежду мне мама шила сама (да и купить тогда было нечего и негде). Красивые платья из остатков своих отрезов, тужурочки, юбочки, кофточки, фартучки, брючки, панамки. Даже пальтишки. На голове неизменно красовались яркие большие банты. Похожа на куклу. Я была миниатюрной, мама говорила, что даже боялись, что я не вырасту. Мне было приказано одной со двора ни ногой! Дальше калитки строго - настрого запрещалось выходить. И я слушалась. Как я уже призналась, смелостью не отличалась. Скорее наоборот. Такую трусиху еще поискать.

            С Дусей пошли гулять. Конечно же, на вокзал. Там были все местные злачные заведения. Ресторан, столовая, пивные и хлебные ларьки. Несколько киосков на самом перроне и рядом с вокзалом. Торговали там газированной водой, пирожками, печеньем, примятой, чуть раскисшей карамелью в бледных невзрачных фантиках, липкими "подушечками" с повидлом и драже на развес.

            Вокруг всех этих шумных точек вилось много инвалидов недавно закончившейся войны. Кто на костылях, кто на деревянной ноге ниже колена, а кто и вовсе на низенькой тележке с колесиками. Где-то у земли полтела до пояса. Ездили, отталкиваясь руками от земли. Все в гимнастерках. С медалями.

            Мы пришли к дощатому пивному ларьку. Дуся взяла большой граненый из толстого мутноватого стекла бокал с ручкой сбоку. Почти до верху было пиво, а высокая ноздреватая белая пена перетекала через край. Дуся профессионально сдула пену и предложила вначале мне. Я попробовала, скривилась и отказалась от угощения.

            Дуся была в своей стихии. Одной рукой она держала бокал с пивом, в другой - папиросу "Беломор - канал". Вокруг мужики. Я жалась к ее колючей шершавой шинели и мужественно ждала окончания банкета.

            Дуся громко шутила, весело смеялась, цокала языком. Металлически сверкая "фиксой", заговорщицки подмигивала потенциальным ухажерам. И так грубовато кокетничая и пребывая в центре внимания живописного окружения, она была счастлива.

            Но никакой похабщины и неуважительного отношения к себе не допускала. Во всяком случае, в моем присутствии.

            То были минуты её триумфа.

            Кокетство, в той или иной степени, - это естественная игра, присущая любой женщине. Флирт, многими осуждаемый,- суррогат интимных отношений. Если их нет или, если они женщину не устраивают. По-моему, флирт как бескорыстная игра, не претендующая на продолжение - своего рода тест на проверку, что как женщина ты еще жива и кому-то интересна. Это я понимаю уже теперь.

            Дусю все звали Дуська. Но ласково, почти любя. Жалея. Шепотом, чтоб не слышали дети (я и Вовчик) говорили то ли о Дусином муже, то ли о ее взрослом сыне. Видимо, была какая - то история, о которой вслух не говорят. Так я ничего и не знаю.

            Праздники и почти все выходные дни она всегда проводила у нас. В состоянии покоя находиться она не могла. Вообще, была непоседа. Как юла. Вечно что - то помогала: то убирать, то стряпать. Или куда-нибудь смотаться. Можно, по делу, в магазин, можно просто так. В больницу. На вокзал. Проверить все ли на месте. Хлебнуть пивка.

            И за столом всегда сидела вместе со всеми. Потом она куда-то уехала и пропала из нашей жизни.

            Сильно преданной ее тоже назвать было нельзя. Скорее такая кошка, которая гуляла сама по себе. С гонорком. Жанну не очень жаловала. Скорее, ревновала.

            Про таких, как Дуся говорят "сама себе и баба, и мужик". Она всегда была готова сорваться на крик, легко переходящий в скандал. Но это за пределами нашего дома.

            Человек скандалит чаще всего, когда обижен. Не конкретно на кого-то, а на сложившиеся обстоятельства, на несправедливое, по его мнению, окружение. Словом, на жизнь. И изначально находится в оборонительной стойке. Тем более, если заступиться некому. Ждет очередного унижения и интуитивно хочет его опередить.

            Бывают, конечно, и просто скандальные по своей природе люди. Они как актеры, хотят, чтобы на них обратили внимание, выслушали, посочувствовали. Таким достаточно сделать комплимент, похвалить и они довольны и успокаиваются.

            Есть еще скандалисты-агрессоры. Этих из равновесия выводит рюмка вина. Трезвые они еще сдерживаются. В такие скандалы лучше не вступать -  из них потом трудно выйти.

            Я никогда скандалить не умела. Обижаясь, быстро теряла нить спора и контроль над собой. Могла наговорить совершенно невероятной чуши, абсолютно никак не относящейся к данному моменту. Не могу орать, я просто сразу же срываю голос и дальше сиплю. И несу такую ересь, от которой потом будет долго стыдно, буду страдать, "есть себя поедом". Я вообще не умею быть в ссоре и прибегу просить прощения, даже если не виновата.

            Помню, мама за какую-то провинность пыталась ставить меня в угол. Мне там очень быстро надоедало, становилось скучно и неинтересно. Я тихонечко от туда плелась к маме и каялась. Обещала больше "ну никогда, ну ни за что...". Мама даже как-то разочарованно сказала, что Тамарин Славка в углу стоит часами, ни за что не попросит прощения. Причем, ставили его на колени, на какую-то крупу! Чтоб больней было. Садисты, какие-то. А меня даже наказывать неинтересно. Ну ни какого характера!

            Кстати, своим мягким характером я обязана и отцу, и маме, и бабушке. Еще не известно кому больше. Всем вместе взятым!

            Так вот, Дусю бабушка опекала. От чужой грубости и несправедливости. И от одиночества.

            К бабушке всегда кто-то прислонялся. Она жалела, защищала, как могла. Была готова сейчас же броситься облегчать страдания.

         ЖАННА

            Сколько помню себя, в нашей жизни и нашей семье присутствовала Жанна. И хоть она не была тогда родственницей, но всегда была "своей". Работала под бабушкиным начальством врачом фтизиатром. Приехала она из Днепропетровска. Там жила её мама с семьей младшей сестры и Жанна часто по выходным ездила их проведывать. В Верховцево она снимала комнату. Поскольку жила одна, без мужа и детей, то постепенно мы стали её семьей. Она была лет на 20 младше бабушки и всего на 4 года старше мамы. Но дружба и любовь у неё сложилась с бабой Лидой. Она была бесконечно преданна, боготворила Лидию Порфирьевну, а меня обожала и баловала.

            Когда я после уроков слонялась по больнице,

            Жанна, если к этому времени освобождалась, забирала меня к себе. Заставляла тут же в своем кабинете мыть руки с мылом и ничего не трогать. Занимала меня чем могла, что б я ни к кому не приставала и не гасала по коридорам. Потом мы с ней шли домой или ждали бабу Лиду.

            У Жанны в кабинете была стерильная чистота. Она всегда была в свежем, белом, безукоризненно выстиранном и отутюженном халате и высокой накрахмаленной белоснежной врачебной шапочке. И пахло от нее детским мылом. Духами она не пользовалась.

             Медсестры, что работали в ее кабинете, были с Жанной в хороших, но никогда не в панибратских, отношениях. Она к ним всегда относилась приветливо, отзывчиво, но никому не доверяла и ни с кем не откровенничала. Всегда чуть-чуть подозревала их в неискренности и при радушном к себе отношении - в продуманной целенаправленной лести.

            Когда папа с мамой и Вовчиком уехали на Курилы, Жанна очень много времени уделяла мне, тем самым помогая бабе Лиде. Она проверяла мои домашние задания, искала какие-то вспомогательные материалы для внеклассных занятий, просто занимала меня "длинными зимними вечерами", когда баба Лида была в больнице или на срочном вызове у больного. К себе домой Жанна уходила только переночевать.

            А я уж, конечно, "варила воду". Помню однажды задали на уроке рисования в школе нарисовать птичку. Что-то у меня не получалось или не хотелось, или просто устала и капризничала. Впоследствии оказалось, что я неплохо рисую, но в тот момент птичка не вырисовывалась.

            Надо сказать, что и у бабы Лиды, и у Жанны почерки были прескверные. Писали они обе, как "курица лапой". Ну и соответственно также рисовали. Кстати, "плохой почерк у врача - это признак высокого профессионализма". Кто-то из великих сказал.

            Жанна в своей самоотверженности дошла до того, что они с бабушкой "в две руки" начали ваять птичку в моем альбоме для рисования. Когда закончили и я увидела, что получилось, то смеялась и плакала одновременно. Правда, они тоже признали, что получилась не птичка, а толстая мохнатая курица. Рисунок был в духе "сеятеля" Остапа Бендера.

            Еще был один эпизод из жизни первоклассницы. Жанна шуровала в моем портфеле, наводила, как ей казалось, там порядок и обнаружила записку. Я не помню текст, но там незадачливый первоклашка признавался в любви, а я убрать и уничтожить записку не успела. Просто забыла. Когда они прочли вслух, то что предназначалось только для меня, я от стыда устроила плач и ор с классическим падением на голый пол и битьем по нему ногами. Ужас.

            Так я выражала свой протест против вторжения в частную жизнь и ущемления личного пространства. Это я сейчас такая умная, а тогда было просто как-то неприятно и почему-то стыдно. Вот так взрослые непроизвольно унижают детей, даже в лучших своих побуждениях.

            Жанне я долгое время, пока была малая, говорила "ты". А когда выросла, вдруг перешла на "вы". Чем очень её огорчала. Она воспринимала это так, что я, как бы отгораживалась. Но это не правда.

            Я никогда бурно внешне не проявляла свою привязанность. Ни к кому. Объятиями. Ласками. Словами. Поцелуями. Как-то у нас это было не принято. Просто "свои" оставались такими навеки. Невзирая ни на что. Их любишь "навсегда".

            Сейчас мы учимся по-американски часто вслух повторять "Я тебя люблю". Видимо, это правильно. Кому-то это придает уверенности. Только любовь от этого не становится искренней и крепче.

            Вменяемую мне внешнюю сдержанность, я с радостью реабилитировала после просмотра фильма Ренаты Литвиновой "Нет смерти для меня."

            Там Нонна Мордюкова, донская казачка, сказала, что у казаков не приняты "телячьи нежности". Она считала, что Быстрицкая, играла Дарью неверно, все время ластясь и целуя Григория Мелихова в "Тихом Доне".

            Мордюкова рассказывала: "У казаков не принято целоваться. Казачка так посмотрит, что с нее мед потечет.

            Брат приедет, мы поздороваемся. Руку пожмем. Почему вы не целуетесь? - спрашивают.

            Не принято у казаков... Не заведено..."

            У казаков вообще при людях не принято слишком много сердечного внимания, ласки и поклонения отдавать жене, близкой подруге. Все это - потом, дома, наедине. Там казак может быть почти подкаблучником. Ведь вся домашняя тяжелая работа испокон веков на женских плечах. Казак - защитник, воин. А в мирное время - "гуляй казак, гуляй пока!"

            После таких слов Нонны Викторовны - "заслуженной казачки" я тут же нашла объяснения своей зажатости, такой внешней сухости и суровости в проявлении чувств. Именно принадлежностью к казачьему роду, так сказать, на генном уровне. Хотя сама страдаю, от недостатка внешнего проявления тепла от выросшего сына. При том, что и сын, и брат очень заботливы и внимательны ко мне. Но хотелось бы еще, чтоб они это озвучивали.

            Насмотревшись бразильских сериалов с их бесконечными поцелуями всех и вся, и при любом случае, думаю, что бразильцы правы. В этом жестоком мире лучше лишний раз поцеловать близких людей и сообщить вслух, что их любят. Кстати Вовка был всегда ласковым, и, выросший, при встрече не жмет мне руку, "как принято у казаков", а целует, за что я ему благодарна.

         ПРО ДРУЖБУ

            На днях смотрела по телевизору фильм о первых отрядах космонавтов. И там прозвучала фраза о том, что Королев, выбирая лучшего на роль первого в мире космонавта, обращал внимание на такую черту человека, как сентиментальность.

            Оказывается общепризнанно, что сентиментальные люди готовы на самопожертвование. Они никогда не оставят человека в беде и не бросят друга. Очень похоже на правду.

            Я же всегда стеснялась своих сентиментальных слез и расстраивалась, что не могу их сдержать. Страдала этим лет с 35, так, что назвать мою сентиментальность старческой все же нельзя. Я считаю это результатом, мягко говоря, неприятностей, которые пришлось пережить мне во взрослой жизни до этих лет. Слишком легко плачу от радости, доброты и переполняющих теплых чувств. От восторга.

            От неприятностей и обид - каменею. Хочется спрятаться в норку, как настоящей мышке, и там уже в одиночку горевать. Страдать и есть себя поедом.

            И чтоб никто не утешал "над душой". Знаменитое фамильное "не трогайте меня!".

            Поговорить, это уже потом, когда настрадаюсь вдоволь.

            И еще, дружить умеют не все. Собственно, как и любить. Дружить - это быть готовым к собственным жертвам. Жертвовать своим временем, интересами, делами, иногда деньгами. Ради другого. Ради друга. Так у иных остаются друзья со школы, с института. У эгоистов друзей не бывает. Бывают знакомые, приятели, собеседники и собутыльники.

            А любить, по-моему, это все-таки жалеть. Хоть нам 70 лет коммунистической власти вдалбливали чьи-то "золотые россыпи", что, мол, жалость - унижает. Чушь собачья. Вот когда тебя жалеют, тогда и любят. Или когда сам любишь, то уж точно, переживаешь, оберегаешь. Хочется закрыть собой. Даже от сквозняка.

            С первого класса у меня была закадычная подруга - Таня. Были мы две отличницы.

            Таня натуральная блондинка с голубыми большими лучистыми глазами. Вот уж поистине вымирающий вид: блондинка, причем очень светлая, - красивая и умная. Сейчас блондинка - синоним легкомысленной глупышки. Татьяна была серьезная, целеустремленная, справедливая, твердая и решительная. Училась на отлично вплоть до окончания школы. Была любимицей учителей и беспрекословным авторитетом для всех одноклассников. Даже для самых "оторв". Таня была личностью харизматичной. Со всеми признаками лидера. Сейчас она могла бы возглавить любое движение и за ней бы пошли. Как за Юлей.

            Я же после начальных четырех классов стала твердой "хорошисткой", на пятерки не дотягивала. И характером вышла мягким. Ранимая и нуждающаяся в чьей-то поддержке. С грудой подростковых комплексов. Вечно сомневающаяся. И, оглядывающаяся на общественное мнение. "...Что скажет, княгиня Марья Алексевна..." Уж и княгини перевелись, а предубеждения остались.

            Так вот Таня была блондинка, а я брюнетка. Беленькая и черненькая. Не разлей вода.

            Клялись мы с ней в вечной дружбе. Сначала подносили ладонь к горящей свечке. Кто дольше выдержит. Зачем? Сейчас не помню. Начитались книжек.

            Потом решили быстренько съесть пуд соли. Было нам лет по семь-восемь. Учились в начальных классах и эту поговорку про пуд соли хотели немедленно воплотить в жизнь. Буквально.

            Оказалось, что старинная русская мера веса - пуд - равна 16,38 кг.

            Взяли мы с ней соль в льняном мешочке. Ну не пуд, конечно, где-то с пол кило. Чайную ложку. И ушли за сараи. Есть соль решили ложками ничем не закусывая. Думаю, что это был мой экстрим. Уж очень на меня похоже.

            Пристроились мы с ней, усевшись на траве, облокотившись на глиняную стену сарая. Набрали по ложке соли и отправили в рот. Дурость, конечно, редкая. Идиотизм полный. И я пыталась проглотить эту самую соль без ничего. Даже не завив водой. А Татьяна, заблаговременно, еще дома, засунула за щеку кусочек хлеба. Она потом сама призналась.

            Вот в этом вся моя наивность, доверчивость и простодушие. Обидно, что с этим багажом я и отправилась по жизни. И ни какой подобный очередной случай меня ничему не учил. И каждый раз, когда меня обманывали и подставляли, я искренне недоумевала и удивлялась - ну, как же так? Ну неужели? Редкая необучаемость.

            Еще мы с Татьяной, будучи во втором или третьем классе прыгали с крыши сарая с большим черным зонтом от дождя.

            Душа хотела летать! Но полета не получалось. Падали мы камнем. Хорошо еще ноги не ломали.

            Однажды летом на каникулы Жанна взяла нас к себе в Днепродзержинск. Двоих. Чтоб мне не было скучно. Она тогда уже работала фтизиатром в днепродзержинской заводской поликлинике. Жила в коммунальной квартире, соседями была одна семья.

            Водила она нас в центральный городской парк на карусели. В кафе - мороженое. Учила есть мороженое, а потом пить минеральную воду, так как была убеждена, что после сладкого, в больших количествах, обязательно хочется пить. Мы эту мысль не разделяли, но и не спорили.

            Еще она научила есть клубнику со сметаной. Покупала нам на рынке клубнику, мыла, чистила от хвостиков. Раскладывала по тарелкам и заливала сметаной. Или сливками. Сверху сыпали сахар. Было вкусно.

            У Жанны был новый большой и высокий трехстворчатый немецкий платяной шкаф. Полированный, светлого дерева. Её гордость. Так как из обстановки это была  самая значительная,  дорогая покупка. Дефицит. Доставался по блату.

            Когда она уходила на работу, мы стелили на пол ватное одеяло. Брали черный длинный допотопный зонт с деревянной осью и ручкой. Забирались на шкаф со стула и со спинки дивана. Сверху стать в рост не хватало высоты. Хоть дом был сталинской постройки, но, видимо, высота до потолка была немногим больше 3 метров. На крышке шкафа мы сидели на корточках, как нахохлившиеся вороны. Или курицы на шесте. Но те, все-таки, с помощью крыльев приземлялись плавно, создавая иллюзию кратковременного если не полета, то уж точно не стремления поломать кости.

            Мы раскрывали зонт и пытались планировать вниз. Высоты опять было мало. А зонт, скорее, мешал. Роль планера ему не удавалась. Душа не парила, а уходила в пятки. Вбивалась в них.

            Потом Жанна все время сетовала, что у нее перекошены дверцы шкафа и он стал плохо закрываться. Все списывалось на ее дотошность, въедливость, подозрительность и занудство. Но я то знала в чем дело. Так никогда и не призналась ей, кто перекосил дверцы нового шкафа.

         ШКОЛЬНЫЕ НОВОГОДНИЕ КАРНАВАЛЫ

            Новогодним утренникам в школах в то время уделялось большое внимание. Может потому, что телевизоров тогда еще не было, дискотек и других развлечений тоже.

            У нас были театрализованные новогодние представления.

            Играли постановки сказок силами всех учеников. Причем, каждый класс ставил свой спектакль. Начинался такой своеобразный театральный бум. Сейчас бы назвали - театральный фестиваль.

            Рисовались декорации, после уроков проводились многочисленные репетиции. Шились костюмы сказочных персонажей. Подготовка начиналась задолго до Нового года. В обязательном порядке привлекались активные родители. Они помогали написать и раздать всем тексты ролей, оформить сцену, закупить новогодние подарки.

            Подарок это бумажный пакет из коричневой оберточной бумаги, украшенный  с лицевой стороны нечетким, примитивным, аляповатым новогодним рисунком, с набором конфет, печенья. Обязательно всем без исключения. Подарки в конце утренника раздавал Дед Мороз. Чаще это был кто-то из учителей, родителей или вспомогательных работников школы, одетый в красный кафтан, валенки, с белой приклеенной бородой, посохом и большим подарочным мешком.

            На Новый 1956 год на школьный утренник сшили мне костюм Ночи. Мы играли какую-то сказку и у меня там была такая роль. Я видела много подобных карнавальных костюмов, где не мудрствуя лукаво, шился длинный черный балахон до пят с некоторым количеством звездочек и луной на груди. Иногда такая же луна украшала черную корону.

            Бабушка пошила мне из марли длинную широкую юбку и пелерину чуть ниже пояса, широкими фалдами ниспадающую с плеч, с длинными рукавами. У горловины она была стянута на резинку. Костюм выкрасили анилиновой краской в черный цвет.

            Но весь фокус заключался в том, что все поле и юбки, и пелерины сверху до низу и спереди и сзади, был украшен малюсенькими серебристыми звездочками. Расстояние между ними было не более 2-3 см.

            Работа эта была адская. Надо было сначала вырезать из серебристой фольги звездочки. Тогда в рулонах она не продавалась. Фольгу собирали с конфетных оберток - она обязательно была в шоколадных конфетах между фантиком и конфеткой. С оберток плиточного шоколада и пачек хорошего чая. Клич кинули всем друзьям и знакомым. Фольгу несли все.

            Клей тогда был только силикатный, оставляющий, засыхая белый осыпающийся неприглядный след. Поэтому клеить надо было аккуратно, промокая и убирая марлечкой остатки клея из-под тонких лучиков маленьких звездочек. Делали еще мучной клейстер, заваренный в домашних условиях на муке или крахмале. Им клеили картонные детали костюмов и декорации на сцену. Фольгу такой клейстер не приклеивал.

            На мой костюм было наклеено более 200 звездочек!

            Я, конечно, пыталась вложить свою лепту в этот, прямо скажем, каторжный           труд, но моего терпения надолго не хватало. Вечерами после работы баба Лида и Жанна трудились в поте лица.

            Была еще сделана корона. Блестящая черная, высокая как кокошник, с плавными закруглениями по верху. Корону украшала золотистая луна-лодочка и несколько более крупных, чем на платье серебристых звездочек.

            Спустя пятьдесят лет, на встрече по поводу 40-летия окончания школы, мой одноклассник Коля Палий - полковник ВВС, приехавший из Подмосковья, к великому моему изумлению, вдруг спросит: "Света, а ты помнишь, какой у тебя был костюм Ночи?". Я то, конечно, помню, но что б еще кто-нибудь помнил?!

            Кстати, Коля после увольнения в запас, защитил кандидатскую диссертацтю по экономике, теперь читает лекции студентам в одном из московских университетов и параллельно имеет свой небольшой бизнес. Короче, состоялся! Недавно он был в Днепре по делам и зашел меня проведать. Я была ему очень рада.

            Теперь о новогодних костюмах. Надо сказать, что в женских журналах того времени обязательно перед Новым годом публиковались всевозможные варианты разных карнавальных костюмов. Выпускались специальные буклеты с выкройками и описанием их изготовления. В школах и детских садах этому уделялось особое внимание.

            Бабушкина и мамина приятельница, Надя Зимина, работала в детском саду воспитательницей. Перед новогодними праздниками у неё наступала горячая пора. Все разговоры были посвящены карнавальным убранствам, утренникам и подарками.

            Тетя Надя одна воспитывала сына Юру, муж её, кажется, не вернулся с войны. Замуж она больше не вышла, хотя была очень симпатичной, улыбчивой, с магическими ямочками на щеках. Мягкая, приветливая и безотказная. Всю свою жизнь она посвятила воспитанию детей.

            Накануне Нового года тетя Надя приносила красочные рисунки с выкройками разнообразных карнавальных костюмов. Были там Красные Шапочки, серые волки, мухоморы, зайцы, медведи, снегурочки и снежинки, черепахи Тортиллы, Карабасы-Барабасы, гномики и царевны-лягушки.

            К выступлениям на школьном утреннике готовились основательно. Костюмы делали сообща, всей семьей. Потом на утреннике в школе каждый надевал свой наряд и был праздник. Родители тоже приходили на представления. Помогали наряжаться, создавалась праздничная приподнятая предновогодняя суета.

            В одном классе - закулисье. С карнавальными костюмами, грудами одежды, суматохой, неразберихой. Просторные коридоры на время становились тесными от вынесенных парт из класса, где происходило новогоднее действо.

            Гремела музыка. Патефоны, пластинки. Живой звук - это игра на баяне учителя музыки. Потом волнительное время выступлений, общих хороводов в большом, свободном от парт, классе вокруг высокой нарядной ёлки.

            Минуты триумфа и вручения подарков.

            Мальчишки пугали нас шумом неожиданно, над ухом взорвавшейся хлопушки. Все обсыпалось разноцветным конфетти. Раздавался девчачий, удвоенный праздничной суматохой, гвалт и на убегающих шкодников обрушивался притворный разноголосый гнев. Детвора моталась с пунцовыми щеками, разгоряченная, в волнующе приподнятом настроении. Гости и артисты запутывались в тонких ленточках серпантина. Резко пахло, сгорающими, шипящими и разбрызгивающими свои искры в разные стороны, бенгальскими огнями. Было много шума, беготни, шушуканий, толкотни и откровенных возникающих симпатий.

            Была и конкуренция между классами. Неофициально кулуарно признавался лучший спектакль, костюмы, подготовка. Воспоминаний и впечатлений хватало на все зимние каникулы.

            Мой костюм заслуженно признали одним из лучших. Я была  принцесса, но теперь - Ночи. Задавалась и воображала. Вот так меня баловали бабушка и Жанна, сообща.

            Вовчику тоже шили костюмы. Еще маленькому на утренник в садик, мама умудрялась сделать костюм Зайчика таким образом, что длинные заячьи уши стояли вертикально торчком, а не заваливались набок как у всех. "Ушки на макушке" были как настоящие.

         КАК Я ПОБРИЛАСЬ НАЛЫСО

            В Верховцево в детский сад я не ходила. Правда, была одна попытка сдать меня туда перед школой летом 1955 года. В тот год, когда папа получил назначение на Курилы. Так как папа уезжал с мамой и маленьким Вовчиком, меня, чтоб я не путалась под ногами, отвели в детский сад. Располагался он недалеко от дома, да там все было близко. И заведующая садиком, и воспитатели все были бабушкиными приятельницами или знакомыми.

            Пробыла я в садике полдня и удрала без спросу домой. Переполох был дикий. Исчезла внучка Лидии Порфирьевны!

            Сбежала я потому, что есть детсадовскую еду я, видите ли, не могла. Ничего удивительного, я и домашнюю стряпню не очень жаловала. Вообще, почти никогда не хотела есть. Когда пропажу обнаружили дома, а не в бегах, все облегченно вздохнули. Бабушка меня не очень ругала, так как была рада, что я нашлась и больше подобных экспериментов со мной не проделывали.

            Кстати, спустя 30 лет выяснилось, что Алексей, который мужественно прошел через все чудовищные испытания советскими детскими яслями (с годовалого возраста), садиками и летними пионерскими лагерями (иногда по две смены подряд), наотрез отказался есть обязательные "школьные завтраки". Он их не переваривал. И всю жизнь его преследовал запах и вкус столовской тушеной капусты, чем обусловил взрослое меню, напрочь исключившее капусту в любом виде. Это ж надо так "достать" человека!

            В пионерский лагерь впервые я поехала летом 1957 года. Назывался он "Белая криница". Долгинцевского отделения Сталинской железной дороги. Располагался в лесу на берегу речки. Отдыхали там дети железнодорожников. Напросилась я туда сама и поехала исключительно потому, что Сизенки отправляли своих дочерей - Нину и Свету. А мы со Светкой подружки - "не разлей вода". И я даже не представляла, что буду без неё делать во дворе целый месяц.

            Накануне сестры решили побрить волосы на голове "под ноль", так как народная молва гласит, что после такой процедуры, волосы становятся густыми и здоровыми. У меня они и без того были пушистые, густые и вьющиеся. Но я заявила дома, что хочу проделать то же самое. Мама меня отговаривала, но я как настоящая обезьяна, тупо повторяла действия подружки.

            После бритья девчонки повязали головы платочками, а я водрузила на себя "брыль" - соломенную шляпу. Так и уехали мы в лагерь, так и проходила я все лето в плетеной панаме с загнутыми к верху полями. Платки я не носила никогда, считая что меня они уродуют, а с бритой головой ходить стеснялась.

Я В "БРЫЛЕ"

            Первая попытка отлучения меня от дома оказалась неудачной. Во - первых, я была еще совсем малышня - только закончила 2-й класс. Хоть и с подружками, но в той лагерной обстановке, где мы спали в большой комнате на десяток скрипучих железных коек, с обязательной утренней и вечерней перекличкой на плацу, зарядкой, тучами кусачих комаров по вечерам и расчесанными до крови их укусами, было мне тоскливо и неуютно.

            Я писала карандашом домой письмо и от напряжения или долгих тягостных раздумий уколола себе ладонь остро наточенным графитом. Ранка не заживала, а наоборот загноилась. Поднялась температура и меня положили в изолятор! То есть, в лагерную больницу. Это был медпункт с больничной палатой на три места. Лежала я там одна и тихонько плакала. Просилась домой. Медицинский персонал в лагере представляла медсестричка из бабушкиной больницы. Она сообщила в Верховцево, что я заболела, за мной приехали и забрали домой.

            Больше в подобные лагеря меня не отправляли. Уже будучи большой, в 6 или 7 классе я ездила на Арабатскую стрелку в пионерлагерь Приднепровской железной дороги. Там было теплое мелкое Азовское море, солнце, взрослые подруги, красивые вожатые и детские влюбленности.

            Мне понравился мальчик из Днепропетровска. Звали его Ян. То ли Добровольский, то ли Яновский. Осенью я увидела его по телевизору. Он вел какую-то пионерскую телепередачу. Как рассказала мне потом тетя Нонна Дегтярева, жил Ян в их доме на Телевизионной во дворе студии. На телевидение его пригласили благодаря фотогеничной внешности. А был он ослепительно красив. Высокий, большеглазый, черноволосый.

            Родители Яна работали в управлении Приднепровской железной дороги. Потом еще долго тетя Нонна сообщала мне об известных ей жизненных коллизиях моего виртуального любимца. А я, как большая фантазерка и мечтательница, сочиняла всякие небывалые приключения с Яном в главной роли. Очень мне хотелось встретить такого же наяву.

         О МЕЛОЧАХ

            Баба Лида любила часто повторять, что по тому, как человек ест, можно многое о нем узнать. Что раньше, прежде, чем взять на работу, хозяин усаживал потенциального работника за стол и кормил. Если тот ел быстро, чисто, аккуратно - значит, так же и работал. Споро, ответственно, добросовестно. И его брали на работу.

            Сама она ела всегда быстро, почти на ходу. Так же быстро делала любую работу. Все доводила до конца, никогда не бросая на пол дороге.

            Впоследствии, с годами, даже была недовольна, что не умела во время застолий за неторопливой беседой, не спеша получать удовольствие от вкусных блюд, закусок, сладостей. Все по привычке, съедалось моментально, " впопыхах". А потом спешила накормить, угостить окружающих.

            Впрочем, мы все страдали от жесткого ритма жизни и любая еда "заглатывалась" на ходу. Я тоже всегда спешила, как на пожар. Никакие правила хорошего тона в этом плане не привились.

            Констатирую это без притворного самолюбования. Ничего хорошего в неумении есть не торопясь и получать удовольствие от вкусной еды нет, даже учитывая утешительный приз "ЗА ОТЛИЧНОГО РАБОТНИКА".

            Заглатывание еды - ещё и прямая столбовая дорога навстречу гастриту.

            Увы. Много раз читанный этикет поведения за столом, не дал дружных всходов.

            Самое известное и вбиваемое в головы, правило "КОГДА Я ЕМ, ТО ГЛУХ И НЕМ", вообще считаю пагубным.

            А в отношениях с малыми детьми, особенно разрушающим доверительные семейные отношения. К счастью, со мной родители беседовали именно во время еды. В остальное время меня было не поймать.

            И я с Алексеем тоже нарушала эту дурацкую заповедь. Когда, как не за обедом или ужином рассказать обо всем, что случилось за день? Когда же общаться с детьми, загнанными в ясли, детсады и школы, нивелирующие любые индивидуальности?

            С Алексеем я разговаривала обо всем. О делах на работе, о новом цехе, который проектировала в ГИПРОМЕЗЕ, о том, как утром втискивалась в переполненный автобус. Предварительно вынув из лужи, слетевшую с головы, от сильного ветра свою модную черную шляпу с полями. О своем детстве, о трудностях совмещения работы лаборантом в ЦЗЛ химкомбината и вечернего обучения в институте и всякой другой дребедени.

            Может иногда это происходило потому, что иного собеседника у меня не было? Не знаю. Но мне было всегда важно знать его мнение. И интересно, что случилось за прошедший день у него в садике, школе, а потом в университете.

            Многие взрослые удивляются, что у них "нет контактов с выросшими детьми". Разговаривайте. Обо всем.

            Нас с Вовой воспитывали не нотациями. А общением. Самой жизнью. Личными поступками.

            Нас с ним никто специально "не натаскивал", но если мы сидели перед телевизором и в комнату заходила мама или бабушка, то тот кто сидел в кресле, моментально вставал и уступал место. Сами мы перебирались на пол, на ковер рядом. Это было само собой разумеющееся.

            Возвращаясь со студенческой практики, отпуска или командировки, я считала обязательным привезти домой какой-то сувенир, чистую безделицу. Пусть копеечную, но примечательную, оригинальную чепуху на память о тех местах, где была. Как сигнал, что я помнила о вас.

            Так всегда поступал отец. Так делает Вова. Он ещё при этом загружает нам холодильник "под завязку", привезенными гостинцами.

            Говорят, хорошие родители - это счастье. Плохие - крест. Нам повезло.

         МАЛЕНЬКИЕ ИСТОРИИ С МАЛЕНЬКИМ ВОВОЙ

            В апреле 1956года родители с Вовчиком вернулись с Курил. Я в это время болела корью. Тут же заразился мой братец. Правда, перенес корь быстро и легко.

            А спустя пару лет Вовка заболел скарлатиной. Такая детская болезнь. С высокой температурой, больным горлом, сыпью, определенным сроком ее течения, лечением уколами и горькими лекарствами. Уже все намучились, а Вовка больше всех. И такой он лежал несчастный и так было его жалко. Мама вся рядом с любимым сыночком исстрадалась. И книжки ему читала, и любимый им гоголь-моголь взбивала, и ставила на патефон маленькие детские пластиночки, которые папа высылал и привозил из всех своих командировок, Ну все ему ни в радость. Никак не выздоравливает ребенок. А давно известно, что солдаты победившей армии не болеют или выздоравливают быстрее. Короче, поднимать нужно тонус! Мама спрашивает:

            -Вовочка, а что тебе хочется?

            И тут Вовка жалобным голосочком, тихонько и мечтательно так, говорит:

            -Корабль,

            Мы вначале даже и не поняли о чем речь.

            Но, оказывается в нашем сельпо на одной из полок среди детских игрушек, стоял огромный игрушечный пароход.

            В длину где-то с полметра. Стального цвета. С белоснежными надстройками палуб и рубок. С многочисленными голубыми иллюминаторами. Четыре внушительные круглые красно-серые дымовые трубы возвышались над палубой.

            Это был настоящий трансатлантический многопалубный лайнер, подобный "Титанику". Со множеством блестящих металлических лестниц-трапов и поручней вдоль бортов. С высокими флагштоками на носу и корме. С настоящим ярко-голубым флагом и цепочками разноцветных флажков от самой палубы до верха передней и задней грот-мачт. С развешенными по правому и левому борту миниатюрными шлюпками, с многочисленными красно-белыми спасательными кругами. На серых боках блестели никелированные заклепки в три ряда. Ниже ватерлинии корабль был выкрашен в красный цвет. Вращались вокруг оси ходовые винты и поворачивался вправо и влево подводный судовой руль. На блестящих цепях крепились металлические якоря.

            Мечта, а не корабль. Это была дорогая игрушка, но мама тут же побежала в магазин.

            Как только дома вынули корабль из коробки, Вовчик  начал выздоравливать.

            Была у нас с ним еще одна запомнившаяся мне история. Как все дети, Вовка не прошел мимо пристрастия к домашнему аквариуму и всяким гуппи, меченосцам, вуалехвосткам и сомикам. Однажды он принес очередных рыбок, и были среди них красивые золотистые, и менее яркие, но подвижные экземпляры. Дело было зимой. Оставил он банку с рыбками на подоконнике и убежал гулять.

            Я со своей сердобольностью решила, что там слишком холодно, рыбкам дует из окна и воду надо слегка подогреть. Поставила банку на "припечек". Это не на саму печь, которая, к слову топилась углем, не туда, где конфорки, а рядом, на плоскую поверхность, как бы продолжение печки. Она была чуть теплая, от огня далеко. Я рассчитывала, что вода примет постепенно комнатную температуру и рыбки не простудятся.

            Когда Вовчик вернулся домой и спросил, где его рыбки, оказалось, что они все лежат в банке брюхом кверху. Горя было достаточно много, но как-то он мне все прощал.

ВОВЧИК И Я

            Букву "Р" Вовка выговаривать стал сразу. Но у него были другие "дефекты фикции". Он вместо буквы "Ш" говорил "Т". И когда, собирался гулять и одевался, спрашивал : "Где моя тапка?". Имея в виду головной убор, а не обувь.

            А "купе" в пассажирском вагоне называл, почему-то, "пюре". Такие странные ассоциации.

         НОВАЯ КВАРТИРА

            После внезапной смерти отца осенью 1957 ( об этом позже), стало ясно, что мы никуда не уезжаем и будем жить в Верховцево с бабой Лидой.

            Она получила трехкомнатную квартиру в новом, только построенном 2-х этажном кирпичном доме на втором этаже. Квартиру с балконом! И мы туда переехали со всем своим скарбом. Прабабушка Женя или как мама называла ее "старенькая бабушка", чтоб я малая не путала двоих своих бабушек, уже умерла.

            Говорят собаки привыкают к хозяину, а кошки к дому.

            Кота Ваську мы погрузили на подводу вместе со всем барахлом. Вернее, я его держала на руках, чтоб он не сбежал. День он в новой квартире прятался под кроватью, очень подозрительно вынюхивал по углам, смотрел на нас насторожено и осуждающе. Залез было на оконную раму, чтоб как обычно спрыгнуть во двор и удрать по своим важным делам. Форточку мы закрыли. Долго и нудно объясняли Ваське, что с прежними дурными привычками пора кончать и нормальные коты гулять ходят через дверь, как все люди, а не сигают с верхотуры. Не знаю, что ему так не понравились, но он ушел и не вернулся.

            На следующий день мы отловили его в старом дворе и опять принесли на новую квартиру. Так повторилось несколько раз. Он удирал, а мы ловили и несли домой. Надо сказать, что новый дом располагался на той же улице. Через один двор и дорогу. Совсем недалеко и без всяких топографических лабиринтов. Только адрес был уже - улица Ленина 54 кв. 3.

            Когда Васька удрал в очередной раз, я облазила весь старый двор. Потом искали его всей гурьбой изо дня в день. Кричали, звали по имени. Так его и не нашли. Думаю, что тогда Васька от нас просто прятался. Он категорически и окончательно отказался переселяться.

            Надо сказать, что котов тогда во дворах было великое множество. А в нашей старой квартире поселилась врач-гинеколог со своей мамой. Фамилия у нее была Халимулина. Она устроила в квартире кошачий приют. Говорят, там жили то ли 12, то ли 22 кошки. Никаких породистых кошек тогда никто не заводил. Все приблудные, помоечные коты.

            Ну, любила она это дело. В смысле, кошек.

            Вообще, время было суровое. Много мужчин не вернулось с войны. Сколько молодых женщин осталось без мужей, без семей, без детей. А человеку хочется кого-то любить. Желательно взаимно. Пусть кошку. Короче, тот факт, что может среди этого множества котов затесался и наш Васька немного успокаивал. Но меня убивало его предательство.

            Прошло ровно девять месяцев. Сижу как-то дома, делаю уроки. Мама, бабушка и Вова были то же дома. Вдруг слышу, под нашей дверью кто-то жалобно мяукнул. Раз, другой. Я подскочила к двери еще боясь поверить, что это наша пропажа. Открыла дверь и как заору - "Васька вернулся!".

            Сидит у двери наш кот и смотрит на меня, как побитая собака. Пустят, не пустят? Один глаз выбит. Видимо, в схватке с неприятелем. Задняя лапа перебита. Уже срослась, но он на нее не становится, а слегка подволакивает. Весь ободранный, замызганный и виноватый. Прижался к стенной панели. Голову опустил, уши прижал. Весь сжался, видимо, обречено ожидая, что его сейчас опять шуганут. Намыкался. Мы не могли поверить, что он вернулся. До сих пор не понимаю, как он нас нашел, спустя столько времени? Столько было радости. Его отмыли. Накормили. Больше Васька не терялся.

            Со временем он отъелся. Юношеский авантюризм и пижонство куда-то улетучились. Он с удовольствием проводил время дома. Во двор бегал исключительно по необходимости и долго не пропадал. Прибегал, мяукал под дверью, его тут же пускали в квартиру. А на перекладину форточки запрыгивал, выглядывал с интересом во двор, потом плавно скользил лапами по внутреннему стеклу и укладывался спать между двумя оконными рамами. Грелся так на солнышке.

            Окна у нас были двойными. Из двух самостоятельных рам. Внешней и внутренней. Чтоб зимой было теплее. Этого расстояния между рамами было вполне достаточно, чтобы ему там разлечься. В других домах это пространство на зиму украшали ватой, имитируя снег, и елочными игрушками. Еще туда ставили стопочку с какой-то жидкостью, кажется глицерином, чтоб стекла не запотевали и не покрывались снежными узорами. У нас это было законное Васькино место отдыха. Он там спал и наверное вспоминал свою бурную молодость

            Наш новый двухэтажный дом на два подъезда и 8 квартир выстроили почти на привокзальной площади, сразу за вокзальным сквером.

            Мы просыпались и засыпали сначала под звуки колокола, а впоследствии под объявления по громкоговорителю о прибытии или отправлении поездов.

            Когда получили новую квартиру, таскали воду, дрова, уголь на второй этаж.

            Со временем, бабушка решила сделать автономное отопление у нас в квартире. Сосед снизу, мастер на все руки, сделал у себя и взялся оборудовать нашу квартиру простейшей системой парового отопления. Такое отопление было тогда в новинку, делалось впервые.

            Для этого провели во все комнаты трубы и установили чугунные радиаторы. Тепло подавалось из котла, встроенного в кухонную печь с конфорками. Топилась она, разумеется, углем. Верховцево в ту пору не было газифицировано, а газ в баллонах был тоже экзотикой. Отопление получилось не очень надежное, обогревало квартиру плохо. Видимо, что-то не учли. Мастер был слесарем-сантехником. Сваркой владел в совершенстве, а инженерными знаниями, к сожалению, отягощен не был.

            Но кроме кухни, еще в двух комнатах - в большой и маленькой-детской были "грубы". Это такие печи для отопления одновременно двух комнат. Напоминает закрытый камин. В одной комнате расположена топка, размещенная в стене, а другую комнату обогревает противоположная горячая стена. Топка достаточно глубокая, туда закладываются  дрова, поджигаются с помощью газет и лучинок. Когда дрова разгорятся, всыпается сверху уголь.

            Внутри вертикально вверх, на крышу, уходит дымоход. После обогрева, на ночь, а чаще под утро, дымоход закрывался горизонтальной заслонкой, чтоб тепло не "вылетело в трубу". Но и рано закрыть было опасно из-за страха "угореть" - отравиться угарным газом. Утром частенько в комнатах было не жарко и вылезать из-под одеяла ох, как было не охота.

            Если у камина топка открытая, то у наших печей, она закрывалась металлической дверцей. Пол в районе топки был защищен металлическим листом. Рядом стояло ведро с углем, савок и кочерга. Кочергой "шуровали" в топке.

            Еще чуть выше топки сооружали открытую духовку. Во-первых, для дополнительного тепла, а во-вторых, очень функциональная ниша. В этой своеобразной духовке разогревали еду, жарили семечки, грели чайник и заваривали чай. Туда бабушка и мама ставили сваренную кашу "для упревания", или для того, чтоб сохранить ее горячей. Летом, эти оббитые изнутри железом ниши, завешивались расписными шелковыми китайскими газетницами на витых толстых блестящих шнурах. В них складывались свежие газеты и журналы. И удобно, и эстетично.

            Сейчас такую печь облагородили бы, обложив огнеупорными изразцовыми плитками, оградив топку чугунными затейливыми решетками. Сверху духовки устроили бы полку для фотографий и безделушек. Превратив скучную и невыразительную "грубу" в новомодный камин и получали бы кайф, наслаждаясь живым огнем и теплом.

            Воду качали из колонки во дворе. Носили ведрами в дом. Зимой, пролившаяся мимо ведер, вода застывала ледяными наростами вокруг крана. Нужно было исхитриться не поскользнуться и не опрокинуть полное ведро с водой на себя.

            Накануне стирок надо было наносить воду в выварку. Это такой большой чан с крышкой, ведер на 6-8, в котором кипятили белое белье.

            Когда мы переехали в новую квартиру, купили стиральную машину. Она была круглая с большим баком для стирки, в котором белье крутил большой пропеллер с резиновыми лопастями. Процесс стирки сопровождался грохотом, машина вибрировала и дребезжала. Сверху были установлены валики для выжимания белья. Валики вращались навстречу друг другу с помощью ручки. Такой, как у ручной мясорубки. Между валиками просовывалось выстиранное белье и отжималась вода. Стиральная машина была большой редкостью в те времена.

            В основном все стирали в "ваганах" - корытах с помощью металлических ребристых стиральных досок. Цинковые ребристые поверхности были окантованы деревянной рамой. Об эти ребра двумя руками терли белье. Стирали хозяйственным мылом. Стиральные порошки с различными "лесными" или "морскими" ароматами, биодобавками, ополаскиватели и отбеливатели у нас еще не выпускали. Белое белье вываривали в выварках на плите, стругая туда хозяйственное мыло и добавляя соду.

            В стиральной машине стирать было легко и удобно. Только воду нужно было натаскать. И для стирки, и для полоскания. А потом ее вынести. Мыльную - вылить в выгребную яму. Сушили белье во дворе, на протянутых от дерева к дереву веревках.

            Канализации тоже не существовало. Туалеты во дворе.

            В дощатых небольших постройках с настилом и "очком" в нем. На две, три кабинки. Со щелями в палец в стенах и плохо пригнанными и не плотно закрывающимися на большой металлический крюк или просто гвоздь дверьми.

            Помои выносили в ведрах и выливали в большие металлические ящики, установленные сверху выгребных ям. Периодически приезжали ассенизационные машины и откачивали скопившиеся нечистоты.

            В новой квартире мама затеяла ремонт, на новый лад. Во всех домах в Верховцево стены и потолки просто белили. У нас мастер-маляр покрасил стены в каждой комнате в определенный цвет. В большой - это был светло салатный. В маминой спальне - розовый. В маленькой комнате и в прихожей - голубой. Сверху цветных стен валиком нанесли рисунок золотой охрой. Во всех комнатах разный. Где-то - цветочный, то ли тюльпаны, то ли ромашки. В другой комнате - волнистые змейки. Потолки просто побелили. Было необычно, празднично. По нынешним временам равносильно "евроремонту".

            В новой квартире, в большой комнате, у нас висели две картины - пейзажи, написанные маслом. Их баба Лида привезла из Чернухино после смерти своей свекрови Ефимии Андреевны - бабы Химы. Как память о муже Андрее, его родителях и их доме.

            У одних из первых в Верховцево у нас появился телевизор и холодильник. Вообще в нашей семье никогда не копили деньги. Получали зарплату и тут же ее тратили. На бытовую технику, книги, одежду, мебель. На "копить" ничего не оставалось.

            К тому же, тогда заставляли подписываться на Государственные займы. Такие ценные бумаги - облигации. Чем выше административный статус человека, тем на большую сумму обязан был подписаться, демонстрируя личный пример сотрудникам. То есть купить их у государства. Государство обещало выплатить этот заем после восстановления народного хозяйства, разрушенного войной. И у папы, и у бабушки собрались стопки этих облигаций. Погашать заем стали спустя лет 35-40. После проведенных денежных реформ. Это были уже другие деньги. Девальвированные. Обесцененные. Получали их, в основном, уже дети и внуки. Тех, у кого государство брало в долг, уже не было в живых.

          В НОВОМ ДВОРЕ

            Было Вовчику лет пять-шесть. Мы жили уже на новой квартире.

            Зимой мы катались на коньках, пристегивая ремешками самые простые "снегурки" к валенкам. Это потом уже появились коньки с ботинками.

            Спускались на санках с горки во дворе. Это был ледник, большой подвал-склад какого-то магазина. Летом он густо зарастал травой, золотился одуванчиками, а зимой мы раскатывали на этой горке ледовые трассы. Причем особым шиком считалось ехать вниз, лежа на санках на животе, лицом вперед. Обычные магазинные санки для этого совсем не подходили. Они были слишком легкие и с полукруглой алюминиевой спинкой, которую приходилось безжалостно отламывать. Предметом зависти были санки, сделанные местными мастерами на тяжелых не алюминиевых, а металлических полозьях. Сверху укреплялись две толстые широкие доски без спинки. Такая конструкция была устойчивая и надежная.

            Еще у нас были лыжи. На коньках мы ездили, в основном по центральной - самой длинной улице Ленина, а на лыжах - по широкой обочине вдоль этой улице. Надо сказать, что обочина эта была местами как глубокий ров. Осенью там после дождей собиралось небольшое озеро, потом с приходом морозов, оно покрывалось льдом. Сверху маскировалось снегом и уже никто не помнил, что подо льдом вода.

            Гуляли мы до темна. В валенки набивался снег, шерстяные мягкие разноцветные варежки превращались в тяжелые, сырые ледяные рукавицы. На теплых "с начесом", длинных, заправленных в валенки, штанах-шароварах висели сосульки льда и комья снега. Полы пальто внизу сзади превращались в ледяную корку. Лицо горело. Из - под шапки выбивались намокшие волосы и замерзали бесформенными космами. От беготни становилось жарко. Гуляли, пока не выбьешься из сил. Пока ноги держат.

            У меня во дворе были свои подружки старше или младше на пару лет и одноклассницы. У Вовчика - такие как он дошколята, целая компания. Малышня или каталась с нами на одной горке, или была где-то поблизости в районе видимости. Мотались они целой гурьбой. То играя в хоккей или снежки, то просто барахтались в снегу, задирались и дрались понарошку.

            Однажды я уже вернулась домой, а Вовка все где-то мотался. Мама пошла его звать. Обошла все места во дворе, где они играли с такими же пацанами, пробежала по улице взад вперед. Уже начался в доме переполох. Мама звала Вову во дворе, потом прибегала домой, справиться не появился ли он. Пропал ребенок. На улице его не было. Дома тоже. Куда еще бежать и что делать? На дворе ночь. Все послушные дети уже разбрелись по домам сушиться.

            После очередного маминого броска на поиски, как только за ней закрылась дверь, я обнаружила нашу пропажу. Он забился в угол за дверью в прихожей, стоял там тихонько перепуганный и боялся показаться на мамины светлы очи. Вовка стоял в мокрой насквозь цигейковой черной шубке, подпоясанный кожаным ремешком с красной пятиконечной звездочкой на пряжке. С шубы стекала ручьями вода. Шапка тоже была мокрая и по лицу текли мутноватые потоки. Тяжелые мокрые валенки были до верху заполнены водой. Оказывается он уже давно прибежал, но не знал как себя обозначить в таком виде. К тому же был напуган самим происшествием. Оказывается он провалился под лед в эту злополучную канаву, рядом с центральной улицей Ленина, ушел туда с головой, а потом уже в другом месте пробил лед головой и вынырнул. Вот такие жуткие картины детства хранит моя память.

         ПРО КИНО

            Когда я осталась в Верховцево, а родители с Вовой уехали на Курилы, баба Лида вместе с Жанной окружали меня заботой, вниманием и по выходным дням брали с собой в кино на вечерний сеанс. Кино у нас "крутили" в клубе железнодорожников.

            Самым большим праздником в Верховцево был день железнодорожника. Его отмечали в первое воскресенье августа. Накануне в клубе награждали грамотами и подарками передовых железнодорожников, устраивали большой концерт, буфет. И обязательные танцы под духовой оркестр на танцплощадке.

            По обычным выходным показывали кино в "детский" дневной сеанс и два вечером. Билеты для детей стоили 10 коп, а на вечерний сеанс - 25-30коп.

            В детские сеансы показывали сказки, фильмы про войну. Особенно часто крутили "Чапаева" с актером Бабочкиным в главной роли. Или "Подвиг разведчика" с Кадачниковым. Успех был оглушительный, как впоследствии у "Семнадцати мгновений весны". Где роль разведчика Исаева играл красавец Вячеслав Тихонов.

            Часто в младших классах в кино устраивали культпоходы. То есть ходили всем классом с учительницей. Ходить на дневные сеансы я не любила.

            В зале стоял постоянный гул, в ответственные моменты, переходящий в пронзительный многоголосый свист и безудержный топот. Когда, например, Чапаев мчался на своем боевом коне впереди всего войска с, зажатой в высоко поднятой руке, шашкой, все пацаны вскакивали с мест, орали вместе с Чапаем "Ура!". И выбивали ногами частую громоподобную дробь. Казалось, сейчас рухнет потолок и упадут стены. Пыль стояла столбом и на экране, и в зале. Духота и крик. Казалось, сейчас задохнусь и оглохну. Домой приходила с больной головой и уставшая.

            Другое дело, когда меня с собой в кино брала бабушка на вечерний сеанс. Для взрослой публики. В проветренном зале было прохладно и иногда легкий ветерок сквозняка доносил слабый сладковатый запах "Красной Москвы". Гасили свет. Закрывали плотно двое дверей для выхода на улицу. А вход задергивали темной плюшевой портьерой, еще некоторое время пропуская опоздавших зрителей. Темнота была таинственной и завораживающей.

            Начинался сеанс с обязательных десятиминутных "Новостей дня". Часто к моменту показа они уже не могли претендовать на факты первой свежести. Но под бравурную жизнеутверждающую музыку задорный радостный голос диктора рапортовал о новостройках, открытиях, сборах высоких небывалых урожаев. Счастливые соотечественники колоннами, бригадами и коллективами отстраивали послевоенную разруху. Документальные кадры вселяли оптимизм и уверенность в завтрашнем дне.          

            Из всех художественных фильмов больше всего запомнился "Тарзан". Он имел оглушительный успех. Считался трофейным, то есть немецким, вывезенным из побежденной Германии в качестве трофея. На самом деле это было американское кино, снятое в 1932 году в Голливуде.

            Тарзан - ребенок, выросший среди обезьян и ими воспитанный. Герой с обезьяньей сноровкой носился по джунглям, прыгая с дерева на дерево. Висел на лианах, молниеносно реагируя на малейшие признаки опасности. Объяснялся с воспитателями юноша исключительно на их языке - короткими гортанными возгласами на разные интонации.

            История, рассказанная в фильме такова. Американский бизнесмен Паркер приезжает в колониальную Африку за бивнями слонов. Он их продавец. Проводники отказываются указать Паркеру место захоронения слонов, так как оно считается священным. А само место называется "Гора смерти".

            В Африку приезжает и любимая дочь бизнесмена красавица Джейн. Что за голливудское кино без кинодивы? Джейн, конечно же заблудилась в джунглях и Тарзан спасает её от диких обезьян. При этом он теряет своего верного друга - тоже обезьяну. Тарзан мстит, за убийство своего товарища, убивая один за другим всех проводников.

            Раненого Тарзана преследуют давние его недруги львы. В схватке с царем леса, Тарзан сильный, мужественный и отважный душит льва. Тут набрасывается следующий хищник. На выручку приходит благородный и верный друг слон. Подхватив хоботом обессиленного юношу, слон уносит его в чащу и прячет.

            Ухаживает за Тарзаном, конечно же, прекрасная Джейн, которую обезьяны приводят к герою.

            Фильм, помнится, черно-белый, но необычная красота непроходимых джунглей, экзотических животных удивляет и завораживает. Надолго остается в памяти.

            Впоследствии на американскую экспедицию нападает племя диких пигмеев. Спасти белых людей может только Тарзан. Верный, надежный и справедливый. Джейн отправляет за ним маленькую юркую быструю обезьянку Читу. Тарзан с друзьями успевает и всех спасает.

            Хеппи энд. Добро обязательно побеждает зло. Это торжество справедливости - залог успеха американских фильмов.

            Имя обезьянки Читы после фильма станет нарицательным. А палка, привязанная к веревке для прыжков с обрыва в реку будет называться "тарзанкой". И многочисленные юноши будут искушаться, доказывая себе и окружающим, свою причастность к смелым, ловким, спортивным. Самоутверждаться, если хотите.

            На многие годы в последствии Тарзан станет эдаким эталоном мужской красоты, ловкости, силы, надежности.

            Сейчас бы сказали секс символом.

            Уже впоследствии я узнала, что голливудская звезда это немецкий актер Джон Вайсмюллер. По иронии судьбы, роль принесшая ему всемирную славу, любовь и обожание, стала единственной значительной в его судьбе. В старости актер был одинок и беден. Часто лежал в госпитале для душевно больных, так и не сумев найти свое место в цивилизованном мире. Этот мир оказался более жестоким, чем придуманный мир джунглей и диких животных. Джон ходил неприкаянно по городу, где его уже забыли, сотворив новые идеалы. Где царили новые кумиры и эталоны. Он гортанно кричал неразборчивые короткие возгласы, как когда-то его всеми обожаемый герой.

К сожалению "хеппи энды" в жизни бывают не всегда. А сила разочарований прямо пропорциональна силе иллюзий.

            Американская актриса Бренда Джойс, сыгравшая роль красавицы Джейн, прожила долгую благополучную жизнь и скончалась 23 июля 2009 года в возрасте 92 лет.

         МЕССИНГ

            Одним из ярких детских воспоминаний осталось посещение с бабой Лидой сеанса мага Вольфа Мессинга. Приблизительно в 1955г он приезжал в Верховцево и выступал в клубе.

            Мессинг читал чужие мысли, отгадывал записанные на клочке бумаги цифры, слова, целые предложения. Причем речь о подставных лицах идти не могла. На сцену вызывались простые верховчане, выбранные им произвольно. Некоторые были нам знакомы. Мессинг ходил по сцене, иногда указывая рукой, приглашал кого-нибудь из зала.

            Фурор, произведенный им, никем впоследствии не был перекрыт. Внешности Вольф был харизматичной. Густые черные с проседью волнистые волосы. Четкий профиль и внимательный испытующий завораживающий взгляд черных глаз.

            Впоследствии, уже будучи взрослой, вспоминая те незабываемые сеансы и славу Мессинга, я узнала каким же образом такой великий маг оказался на гастролях в нашем маленьком городке. До тех пор я даже сомневалась, что это тот самый Мессинг.

            А дело обстояло так. Жил Вольф в Германии. Мечтал стать равином в синагоге. После прихода к власти Адольфа Гитлера, был арестован. Загипнотизировав целую ораву гестаповцев, с их же помощью, под воздействием его команд, покинул тюрьму и сбежал в СССР.

            В начале войны Сталин вызвал его в Кремль и спросил, когда война с Германией закончится. Мессинг назвал май 1945г., чем навлек на себя недоверие и недовольство вождя.

            Во время войны два года преподавал в разведшколе в Новосибирске. Затем ездил на линию фронта, выступал со своими опытами перед бойцами. В госпиталях выступал перед раненными. Заслужил большую славу и почитание. Имя его гремело по всему Союзу. И на фронте, и в тылу о нем рассказывали совершенно фантастические истории. Мессинг предсказывал будущее, угадывал мысли, загаданные числа, выполнял чьи-то мысленные указания. Он никогда не сообщал плохие вести, не предсказывал фатальные исходы. Он ставил перед собой задачу вселить в людей уверенность в свои собственные возможности и уметь удивляться вещам "запредельным", необъяснимым, но реальным.

            В 1942 году на заработанные деньги купил самолет и подарил его Армии. На борту было написано большими буквами "Красной Армии от Вольфа Мессинга". Летал на нем Константин Ковалев. Летчик ни разу не был ранен и всегда возвращался на аэродром невредимым. Сбил 31вражеский самолет.

            После окончания войны Мессинг много гастролировал в крупных городах, собирая большие залы почитателей. В поездках мага сопровождал Михалков Михаил, родной брат Сергея Михалкова, в качестве сторожа, приставленного КГБ.

            Опыты Мессинга наука объяснить не могла. Управлявший в то время страной Никита Хрущев, ярый атеист, не мог смириться с нарастающей популярностью "фокусника" и абсолютной феноменальностью его таланта. Хрущев и запретил выступления Мессинга перед большими аудиториями в крупных городах. Ему было разрешено гастролировать исключительно в провинции, на сценах небольших клубов, в селах и деревнях. Таким образом, стал возможен приезд мага в Верховцево, а его слава дошла до самых богом забытых уголков огромной страны. Что ещё больше популяризировало талант и его необъяснимые способности.

            Мессинг до минуты предсказал смерть больной раком груди жены - 2 августа 1957г., Аиды Рапопорт, с которой прожил 15 лет. После ее кончины прекратил публичные выступления.

            В 1978 году обратился к правительству СССР с просьбой создать лабораторию для изучения его феномена. На им же заработанные деньги.

            Мессинг всю жизнь страдал от обилия чужих мыслей, к концу жизни обзавелся многочисленными фобиями. Страхами.

            После смерти, мозг Мессинга хранится в банке с формалином в институте Мозга.

            Кстати, невзирая на его невероятные способности, огромную народную славу, многочисленные обращения к нему вождей, и Сталина, и Хрущева, и Берии (который мечтал Мессинга уничтожить), в Советском энциклопедическом словаре не написано о нем ни строчки.

         МУЗЫКАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ (1961 г)

            Вовчик, как и я, был определен в музыкальную школу. Мама и бабушка купили пианино "Украина", уж не знаю чьи лавры не давали им покоя. Может молодого пианиста Вана Клиберна, в которого влюбился весь Советский Союз?

            Клайберн Харви Лаван -полное имя американского пианиста. В 1958 году, на 1-м Международном конкурсе им. Чайковского в Москве он получил первую премию. Вану, так ласково, - уменьшительно называл пианиста весь Союз, было всего 24 года. Он был высокий, худощавый, симпатичный, застенчивый. С кудрявой буйной рыжеватой шевелюрой.

            Играл 1-й концерт Чайковского для фортепиано с оркестром. Я очень хорошо помню этот его триумф. В Америке он был еще неизвестен. И вся карьера Клиберна началась именно в Москве. С тех пор он стал знаменит. А я впервые "услышала" этот концерт, скорее финал. И это была первая классическая музыка, которая меня так взволновала.

            Бабушка и мама хотели дать нам достойное образование. А без музицирования тогда оно считалось не полноценным. В те годы очень многие дети обучались музыке. Кто "из-под палки", а кто по собственной инициативе. Ни я, ни Вова особого рвения в плане музыкального обучения не высказывали. Но, что бы не огорчать родительниц, мы готовы были заниматься музыкой.

            Пианино Черниговской музыкально-мебельной (?!) фабрики стоило 389 руб. Куплено было в ноябре 1961 года. Уже после Хрущевской денежной реформы. Достаточно дорогое удовольствие для нашего семейного бюджета. Мы получали пенсию за отца - 87руб с копейками, бабушкина зарплата была приблизительно около 200 руб. Мама, работала в больнице в рентгеновском кабинете лаборантом. Её оклад был в районе 70 руб.

            Инструмент, понятно, посредственный. Нажимать на клавиши приходилось с некоторым усилием. Но в условиях Верховцево, хоть что-то.

            Справедливости ради, и мы не музыкальные гении.

            Вначале учительница музыки ходила к нам домой. Такая маленькая, сухонькая, седая старушка с тонкими синеватыми пальчиками. В процессе урока она дремала рядом на стуле. Потом с нами занималась ее дочь Юля. Такая же худенькая, гладко зачесанная неброская.

            А спустя некоторое время в Верховцево открыли музыкальную школу, где преподавали мать и дочь Вороновы.

            Мы были оформлены на фортепианное отделение. И уже мы бегали на уроки к своим учителям. Самым ненавистным предметом было сольфеджио. А нервы мотали академконцерты. Это собственно экзамен. Там ученик должен был сыграть какое-то произведение публично перед учительским коллективом, всеми учениками и родителями.

            Мы не отличались не только рвением, но и особыми музыкальными способностями. Я понимаю, что слух, музыкальный, у нас был на уровне среднестатистического. Голос, певческий, у меня в частности, отсутствовал. По этой причине меня категорически не брали в школьный хор. А туда, как раз, я стремилась. В отличие от других девочек, всячески избегающих участия в подобных спевках.

            В общеобразовательной школе был обязательный хор. Каждый год я осуществляла очередную попытку туда попасть. Причем по собственной инициативе, так как одной из солисток там была моя школьная подруга Таня. Собственно это и было главным мотивом моей настырности. Руководил хором наш учитель пения. Играл он на баяне. Пели там всякие пионерские песни - "взвейтесь кострами синие ночи,/мы пионеры - дети рабочих/". Меня он не принимал несколько раз.

            Игрой на пианино мы с Вовой занимались без фанатизма, "через пень колоду". Иногда, правда, на меня находило рвение и я с удвоенной энергией начинала музицировать. Вставала зимой рано утром, часов в 6, и до школы играла гаммы и этюды по полчаса. Это ж какой надо было обладать силой воли и дисциплиной! Хватало меня не на долго, максимум недели на две. Потом я давала слабину и занималась днем и то не каждый день.

            Но такие классические вещи, как "Полонез Огинского", вальс из оперы "Маскарад", "Танец с саблями" Хачатуряна из балета "Гаяне" я играла довольно бегло. К, сожалению, тогда кроме нот песен Исаака Дунаевского ( отца Максима Дунаевского) из фильмов "Волга-Волга" и "Весна" ничего другого не было. Я, помню, как хотелось разучить что-нибудь по-модней и по-темпераментней. Подобрать на слух эти мелодии у меня не хватало музыкальных способностей.

            Я закончила с горем пополам музыкальную школу, кажется, пять или шесть классов. А Вовчик, бросил после третьего. Потом выяснилось, как он долгое время ходил на уроки музыки.

            Он брал с собой папку с нотами. У нас была такая красивая темно коричневая плотная папка с вытесненным на ней профилем Петра Ильича Чайковского. На двух шелковых толстых витых шнурах. Вовка выходил из дому, озираясь, не провожают ли юного музыканта умиленными взглядами домочадцы, и заходил в наш сарай.

            Шеренга сараев, где хранился в загородке уголь и сложенные сбоку дрова, располагалась во дворе слева вдоль забора перед домом. Вовка размахивался и запускал папку с нотами на гору угля. Потом, также осторожно озираясь по сторонам, убегал играть в футбол. Спустя определенный промежуток времени юное музыкальное дарование возвращалось домой с чувством голода и исполненного долга.

            "Застукала" его баба Лида и тогда обнаружился этот обман.

            В этом же сарае, Вовчик, тайно выхаживал подраненную ворону, которой его дворовый приятель пытался скрутить голову.

         ВЕЛОСИПЕД, КАК СПОСОБ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ

            Общественного транспорта, как-то автобусы и др., в Верховцево не было. На любые расстояния по делам, на работу, в школу ходили пешком. Благо, все близко.

            Летом все Верховцево ездило на велосипедах. И стар и мал. Взрослые ездили на работу, в магазин, на базар. И удобно, и быстро, и можно возить разный груз, пристроив его сзади седла на специальную подставку над задним колесом. У нас был сначала трехколесный велосипед, потом детский двухколесный. Потом подростковый "Орленок", потом уже взрослый.

            Я любила всякие экстремальные ситуации - например, мчаться на велосипеде с горы в балке или кататься на каруселях.

            Однажды летом мы без спросу под предводительством Славки Токарева уехали на рабочем поезде в Днепродзержинск в парк, кататься на каруселях. В Верховцево такого удовольствия не было. Я любила кататься на качелях-лодках. Не сидя, а стоя. И раскачаться так, чтоб на верхней точке быть даже не параллельно земле, а еще выше и чтоб ноги отрывались от сидения, когда лодка неслась вниз, а душа "улетала" в небо. В тот раз мы очень хорошо накатались, наелись мороженного до отвала и никто бы ничего не узнал о нашем нелегальном путешествии, если бы Славка, на минуточку, уже в самом конце, не сломал себе руку. Лет нам было по 9-10. Ох, и получили мы тогда!

            Но, я о другом. Училась я уже в 4-5 классе. Была у меня во дворе подружка - Верка Губа. Дочь директора школы. Ивана Ивановича Губы. Была она на два года меня старше. Как-то уговорила я её поехать со мной в балку, возле ставка, покататься там с горы. Балка глубокая, поросшая травой, с кочками и ямами. То тут, то там росли одинокие молодые деревца. Это не европейский велотрек. Причем, я настаивала на том, чтоб она села ко мне на велосипед на переднюю раму.

            Надо сказать, Верка очень долго сопротивлялась. Ну, ни в какую. А чего я к ней привязалась не знаю. Короче, усадила я Верку на раму впереди себя, разогналась сверху и на самом крутом участке на полной скорости понеслась вниз. Проделывала я это много раз, при этом дух захватывало. Наверное, я хотела, чтоб она тоже испытала те же эмоции. Но в этот раз вышло иначе. То ли Верка с перепугу крутанула руль, то ли когда одна летишь с горы, чувствуешь что ты с "великом" одно целое, а опыта езды с горы, когда кто-то сидит впереди у меня не было. Где-то на середине пути велосипед встал "на дыбы", сбросил нас и мы полетели через руль вверх тормашками, совершая сложные кульбиты. Велосипед отбросило в одну сторону, Верку в другую, ну а меня - в третью.

            Верка встала, отряхнулась, к счастью, без единой царапины. А то бы не сносить мне головы. На переднем колесе велосипеда образовалась впечатляющая "восьмерка". А у меня был содран с "мясом" весь левый бок, начиная со щеки и заканчивая щиколоткой.

            Я уж не знаю как мы доковыляли до больницы, потому что направилась я прямиком к бабушке в кабинет. Помню, что меня обмазали зеленкой буквально с ног до головы. И я, хромая и причитая, отправилась домой. Я только теперь понимаю, как легко отделалась.

            А у Вовчика экстремальная ситуация с велосипедом однажды закончилась хуже. Так как "велик" был все время в ходу, то бывали случаи, что резиновые ручки на руле или приходили в негодность, или их теряли, или попросту снимали. Вот и Вовка ездил уже с рулем, на котором просто не было этих резиновых наконечников. Ездили пацаны быстро, виртуозно, ну прямо как циркачи. И "с ногами", и "без ног" - это когда, разогнавшись, ноги пристраивали на раму и руль. И "без рук", когда убирали руки с руля назад, при этом надо было ехать ровно. Короче, что только не придумывали, как только не красовались. Ездили на больших скоростях, обгоняя друг друга. Во дворах и по проезжей части дороги. И в одну из таких головокружительных поездок со множеством сложнейших трюков, Вовчик, падая с "велика" проткнул себе навылет щеку металлическим рулем. Очень долго был виден еле заметный шрам. Вот такое боевое было детство.

         ТРУДОВОЕ ВОСПИТАНИЕ

            Во дворе школы был большой парник. Парник длинный прямоугольный, приземистый, слегка заглублен в землю. Его крыша и верхняя часть стен были застеклены. Деревянные рамы состояли из небольших квадратных стеклянных окошечек. Внутри на уровне земли были сформированы две грядки вдоль стен по всей длине парника и третья посредине. Вдоль грядок вырыты неглубокие узкие дорожки. Края грядок отсекались деревянными заграждениями. Зимой или ранней весной, когда еще лежал снег, в парнике сеяли семена помидоров, огурцов, капусты, перца, синеньких. На уроках труда тщательно вырывали сорняки, прореживали рассаду, взошедшую пучком и обильно поливали всходы из металлических леек. Воздух в парнике нагревался весенним теплым солнцем. И даже когда на улице еще было холодно, там всегда было тепло и влажно - парко. Пахло сырой землей и молодой зеленью, глаза слепило солнце. Потом рассаду высаживали в грунт на грядки.

            За каждым классом были закреплены свои участки - геометрически правильные прямоугольники с узкими дорожками. Грядки сначала вскапывали, разбивая комья черной влажной земли с кольцами розовых извивающихся дождевых червей, разглаживали и выравнивали граблями до идеально ровной и гладкой поверхности. Потом четкими рядами высаживали рассаду. Каждый вид на свою грядку. Аккуратно, чтоб не повредить ростки, тщательно пололи. Поливать приходили вечером после уроков. По какому-то определенному графику, но чаще вечерами сбегались на школьный двор все, кто не был занят дома. Те, кто жил далеко, приезжали вечерами на "великах". Одни носили воду ведрами, другие поливали. Кто - то гонял в футбол на площадке или мотался по школьному двору на велосипеде. Так продолжалось все лето и во время школьных каникул. Бегали в школу не по принуждению, а сами ноги несли.

            Так, видимо, прививали нам трудовое воспитание.

            Ученики старших классов летом занимались разведением тутового шелкопряда. В одном из классов выносили парты, устанавливали несколько рядов многоярусных деревянных стеллажей. На них раскладывали гусениц шелкопрядов и покрывали их листьями шелковицы. Каждый день мальчишки-старшеклассники ездили на велосипедах в посадку возле ставка и рвали листья шелковицы - тутового дерева. Привозили листья мешками, раскладывали на стеллажах. Гусеницы поедая листья, плели шелковые нити и завивали шелковичные коконы - куколки. Вся эта масса зелени и белоснежных блестящих продолговатых коконов постоянно шевелилась и шелестела. Съедались листья прожорливыми личинками молниеносно и в огромных нереальных количествах. Так прялась натуральная шелковая нить. Спустя какое-то время созревшие шелковичные коконы сдавали на дальнейшую обработку и школа получала деньги на свои нужды - ремонт классов, покупку лабораторных принадлежностей, наглядную агитацию.

            С 4-го класса в школе были введены для девочек уроки домоводства. На них учили шить байковые ночные рубашки - балахоны и ситцевые трусы, вязать на спицах шерстяные носки и варежки. Штопать дырки на пятках чулок, одев его на специальный деревянный гриб для штопки, вышивать крестиком нитками мулине рушники и гладью салфетки. Печь коржики на соде и пирожки из дрожжевого теста, готовить винегрет и борщ.

            Еще нас возили в колхозы на уборку картошки, кукурузы, бураков. Возили в кузовах открытых грузовых машин. Там я обязательно простуживалась и на следующее утро на губах высыпала "лихорадка". В таких поездках я научилась петь украинские песни "За туманом нiчого не видно, за туманом..." или "Розпрягайте хлопцi коней..."

            А производственное воспитание выражалось в том, что начиная с 9-го класса были введены уроки труда. Наши мальчики обучались работе по дереву. Их научили строгать рубанком, сколачивать табуретки и садовые скамейки. Девчонки из параллельного класса изучали кройку и шитье.

            Нам повезло меньше. Скорее, совсем не повезло. Девочки нашего класса были прикреплены к паровозному депо и из нас готовили токарей и строгальщиков по металлу. Мы раз в неделю ходили за километр от школы в мастерские паровозного депо.

            Там рядами стояли огромные токарные станки. Назывались они почему-то револьверными. Крутились закрепленные в тиски металлические заготовки. Резцы издавали пронзительный скрежет. Отлетала раскаленная острая рифленая разноцветная желто-фиолетовая стружка.

            Чуть поодаль стояли два станка для строгания по металлу. Тут работать было безопасней. Так как отсутствовало пугающее стремительное вращательное движение. На таком станке обрабатывались плоские и фасонные поверхности. Резец закреплялся в суппорте и совершал степенное возвратно - поступательное движение. Меня приставили к строгальному делу.

            К нам были прикреплены мастера. Они учили нас затачивать резцы, вставлять их в кулачки, запускать станок, направлять режущий инструмент в верном направлении, нарезать резьбу и вытачивать по эскизам из болванок простейшие детали.

            Дело, абсолютно не женское. Но кого это волнует. Стране нужно производственное воспитание. Значит будут девушки - токари.

            Воздух в мастерских был пропитан металлической пылью и капельками жирной смазки. Все вокруг скрежетало, ухало и свистело. Для того, чтобы тебя услышал, стоящий рядом, надо было кричать ему в ухо. Над головой по рельсам с помощью электротали перевозили тяжелые узлы и детали. Спустя всего немного времени чувствовал себя липким и грязным. Хотелось скорей выбраться на "белый свет" и срочно умыться.

            Чуть в стороне, в торце помещения стоял длинный деревянный, оббитый сверху листом нержавейки, стол и лавки по обе стороны. За ним мы сидели, ожидая своей очереди чего - нибудь поточить или построгать. А в обеденный перерыв рабочие там съедали принесенные из дому "тормозки" и забивали "козла".

            Единственной радостью здесь был автомат с газированной водой, которую можно было пить бесплатно в любых количествах.

            Я вместе с аттестатом зрелости получила диплом строгальщицы 4-го разряда. Очень женская профессия. Никогда мне в жизни не пригодившаяся. Вот такое коммунистическое трудовое воспитание.

         УКРАИНА И ВСЕ УКРАИНСКОЕ

            Когда я была маленькая, бабушка брала меня с собой на концерты художественной самодеятельности в больнице.

            По большим праздникам, как-то 1 мая, 7 ноября, Новый Год в больнице проводились торжественные собрания. Для этой цели на каждом крупном предприятии, школе, больнице существовали или "красные уголки" или "ленинские комнаты". В бабушкиной больнице cоорудили небольшой зал со сценой. В нем рядами стояли стулья, как в кинозале. На сцене обязательный длинный стол с алой скатертью для президиума. В последствии появился и темно бордовый занавес. Над сценой обязательно висел кумачовый транспарант с призывом. Надписи соответствовали дате или призывали выполнить очередную пятилетку раньше срока и с высокими производственными показателями. По-стахановски. Поскольку пишу я эти заметки для наших будущих внуков, а они естественно не знают о стахановском движении, пару слов об этом, чтоб было понятно.

            Был такой шахтер Стаханов. Работал забойщиком на шахте "Центральная" в Кадиевке Ворошиловградской области на Донбассе.

            В 1935 году он установил рекорд по добыче угля. И его назначили "зачинателем движения новаторов производства" и главным ударником социалистического труда в СССР. Впоследствии он стал депутатом Верховного Совета СССР и Героем Социалистического Труда. Это были высокие награды и высокий статус. Они значительно выделяли человека. Давали массу привилегий. Как материальных - высокую зарплату, улучшенные условия жизни, возможности поездок за границу, покупки в закрытых магазинах и прочее. Так и общественного признания, всевозможных наград, благодарностей и почитания.

            После его смерти, в 1978 году, Кадиевку переименовали в Стаханов. А область теперь называется Луганская. Спустя много лет стало известно, что рекорды ставила вся бригада шахтеров, а слава и почет достались Стаханову по распоряжению "сверху", как наиболее подходящей кандидатуре ( в том числе, и по социальному происхождению, и по "незапятнанности" его родственников репрессиями). Впоследствии стахановское движение стало именем нарицательным.

            Ударникам социалистического соревнования и передовикам производства в больнице, как и повсеместно в стране, вручались грамоты, благодарности. Иногда небольшие подарки. В больнице это мог быть отрез ткани на платье. После торжественной части начинался концерт. В больнице это были выступления художественной самодеятельности. То есть пели песни, читали стихи и играли на баяне талантливые и музыкальные врачи, медсестры, санитарочки и их дети. Публика была благодарная. Встречала "артистов" тепло и долго не отпускала понравившихся со сцены. Я с малых лет выступала с другими девочками в таких концертах. Мы танцевали украинские танцы - казачок, гопак. Аккомпанировал нам на баяне молодой конюх.

            Одеты мы были в национальный украинский костюм. Мне его пошили мама и бабушка. Это была расшитая крестиком ручной работы белая батистовая блузка с длинным рукавом. Украинским орнаментом были вышиты широкие рукава, собранные на резиночку манжеты, лиф на груди с прорезью вместо застежки. С маленьким воротничком и завязочками вокруг шеи из яркого шнурка с кисточками. Юбка в складку или сборку из яркого ситца или штапеля. Обязательный передник, украшенный по низу несколькими продольными рядами национальной тесьмы. Одним из главных украшений костюма был жилет. Темный однотонный приталенный, у меня он был бархатный, вышитый замысловатым ярким колоритным украинским орнаментом. В разное время у меня было несколько таких костюмов, так как мы быстро вырастали и приходилось менять блузку, юбку, жилет.

            Жилет вышивала мама машинной вышивкой. Он всегда был акцентом и гордостью моего костюма. Неотъемлемой частью был веночек на голову. Его сплетали из искусственных цветов. Это были разноцветные яркие тканевые накрахмаленные или восковые розочки, листочки. Тут уж у кого на что хватало выдумки, мастерства и вкуса. К веночку сзади крепились яркие атласные ленты - голубые, красные, зеленые, желтые, розовые, салатные. Мама обязательно их аккуратно красиво подрезала четким уголком к центру и тщательно разглаживала. Развевались они, когда я танцевала ниже талии и разлетались легкими яркими струями. В довершение на шею вешалось разноцветное многоярусное монисто. Оно звенело, переливалось. Это были искусственные кораллы, стеклянные бусы всех цветов и разных видов. С малых лет я с удовольствием танцевала украинские танцы сначала на больничных концертах, а потом в школе.

            Одно время ходила в танцевальный кружок при клубе железнодорожников.

            Я тайно мечтала, но понимала, что это абсолютно не реально, танцевать в таких коллективах как " Березка", национального танца Украины Вирского или какого-нибудь казачьего хора. Для этого нужно было жить в другом месте, в другом городе, учиться в другой школе...И еще много чего другого...Словом, не судьба. Это была одна из нереализованных фантазий.

            Когда Вовчик стал ходить, ему тут же надели украинскую вышиванку и сфотографировали.

ВОВЧИК В ВЫШИВАНКЕ

            Вышивала рубашечку маленькому внуку баба Лида в редкие выходные дни. Рисунок на его сорочке был красивый насыщенный сочный богатый. Две широкие полоски орнамента вдоль разреза на груди, маленький воротничок стойка и яркий шнурочек с кисточками. Широкий рукавчик был присборен вышитой манжетой.

            Сохранилась детская фотография Алешиного папы. Там Гарик, похоже, первоклассник, голубоглазый, белобрысый, розовощекий. Очень красивый ребенок тоже в вышитой украинской рубашке. Тогда это было модно, колоритно и носили с удовольствием.

ГАРИК В ВЫШИВАНКЕ

            Потом как-то незаметно все украинское стало потихоньку вытесняться и на долгие годы почему-то приобрело статус второсортности. Даже в селах с годами молодежь начала говорить по-русски. А в городах украинская речь и вовсе исчезала, как примета "необразованности". Возник "суржик". Смесь украинско-русской разговорной речи с местными диалектами.

            Помню, после 8-го класса, к нам в школу перевелись выпускники неполной средней школы с украинской формой обучения. Прекрасные девчонки, с которыми я впоследствии очень подружилась. Люба Агеева, Рая Ерошкина, Галя Ивашина, Таня Сокол, Анна Басистая. Мне нравилась их украинская речь, их ухоженные дворики, вишневые садочки. Чистые хатки с пестрыми ручной вязки половичками, вышитыми рушничками и, сохранившимися кое-где иконами, под потолком в углу "залы".

            Они научили меня праздновать официально запрещенные, но не забытые в простой народной среде, церковные праздники. Со сладкими высокими, облитыми твердой белой помадкой и осыпающимся ярким разноцветным крашеным пшеном, пасхами. С ядовито красными, синими и зелеными "крашанками" - весной. Троицу с пахучей мятой, полынью и чебрецом - летом.

Пасха всегда выпадала на воскресенье и это был первый самый жаркий день весны. Как бы ни было накануне сыро, прохладно, дождливо, но на Пасху непременно было солнечно и тепло. Мы ходили в балку 'за путями', там уже пробивалась трава и светились повсюду ярко голубые пролиски. От них пахло молодой влажной зеленью.

            А как трудно им приходилось первое время, отвечая на уроках, находить русские синонимы украинских терминов. В таком близком общении я научилась бытовой украинской разговорной речи, а они в новой школе освоили русскую.

            Бабушка в своей автобиографии в графе национальность писала украинка. Вначале. Сохранился "Личный листок учета кадров", заполненный её рукой в 1945 году. В дальнейшем в официальных документах бабушка стала русской.

            По этому поводу, в одном из интервью первого президента Украины Леонида Кравчука, он вспомнил, как ему на глаза попалась анкета Щербицкого. Владимир Владимирович Щербицкий был много лет первым секретарем ЦК КПУ во времена застоя, при Брежневе. Так вот, в графе национальность слово "украинец" было зачеркнуто и рукой Брежнева сверху вписано "русский". Была такая тенденция.

            На одной из старых фотографий бабушкин дядя в украинской вышиванке играет на бандуре. Замуж баба Лида вышла в Донбассе за русского Спиридонова и моя мама считала себя русской. Говорили дома только по-русски. Мой отец был донским казаком и мы с Вовой были уже совсем русскими. Хотя Вову взрослым принимали и за татарина, и за цыгана. А все из-за колоритной броской внешности отца, на которого мы похожи. Я в большей степени.

            Но в наших краях фантазия земляков далеко не простиралась и я везде и всегда сходила за еврейку. Я помню еще совсем девчонкой, лет 11-13, я шла со школы. Навстречу - девчонка моего возраста. Поравнявшись со мной, она зло тихо прошипела: жидовка. Мне стало жарко, я поняла, что меня хотели обидеть. Я никому ничего не рассказала. Но запомнила это на всю жизнь. И с тех пор все обвинения и обиды в адрес многострадального народа воспринимала особенно остро, примеряя их на себя.

            Потом меня за кого только не принимали. Будучи уже студенткой, в Гаграх вместе с Боечкой нам надо было переночевать одну ночь, пока освободится комната в доме, с хозяйкой которого мы договорились. Уже был поздний вечер. Мы зашли в один двор. Дом

            был большой двухэтажный, с открытой деревянной верандой по периметру. Богатый по нашим меркам. Отдыхающих там было много. Хозяин грузин. Так вот его жена не хотела пустить нас на одну ночь, так как ей казалось, что я армянка. Они пререкались на грузинском, устроив мне небольшой экзамен на предмет выяснения моей национальности. Но в том случае главное было не оказаться из Еревана. Я только тогда впервые узнала, что между кавказскими национальностями существуют какие-то скрытые противостояния. Ночевать нас пустили, но осадок остался.

            Вот так по жизни меня нигде не признавали за свою. Русским и в голову не приходило, что я русская. В Ереване, Тбилиси и Баку, где я бывала, незнание языка и обычаев выдавало с головой и там моя "кавказская" внешность мало чего стоила.

            В Днепре, считали меня еврейкой, тем не менее, и для евреев я не стала своей. Хотя и тогда, и сейчас очень близко воспринимала все перипетии и гонения на детей Соломона. Очень любила еврейскую музыку и их "смех сквозь слезы", и всю "грусть еврейского народа" воспринимала как свою собственную.

            После замужества надеялась, что наконец-то обрела свою Семью, к которой буду принадлежать не из-за своей внешности и "всеобщего подозрения", а теперь- то уж по праву. Но и тут этот "номер не прошел".

            А так хотелось к чему-то прислониться. Мне не нравилось это "без роду, без племени". Эта "общность советских людей".

            Кстати, проживя в Днепре более 35 лет, я глубоко убеждена, что старожилы такого крупного города наверняка, покопавшись в своей родословной найдут смешение множества разных кровей. Тут не обойдется без украинской, русской, еврейской, польской, бессарабской, греческой. Мама рассказывала, что до войны, одноклассники даже никогда не задумывались, кто какой национальности. Такой вопрос просто не мог возникнуть, для этого не было никакой почвы.

            По предположениям некоторых историков Новороссийск, а в последствии, Екатеринослав, возник и построился на территории небольшого еврейского местечка. Поэтому тут был так высок процент еврейского населения. А самый известный из жителей - Лазарь Глоба был окрещенный, то есть приведенный в православную веру из иудейской путем крещения. По мнению академика Яворницкого Лазарь Глоба был есаулом, отставным запорожским казаком.
В Днепре, всегда, особенно в прошлом веке было терпимое отношение к людям других национальностей. Южные районы отличались именно смешением национальностей и терпимостью. Это уже потом, когда начала проводиться скрытая государственная антисемитская политика, когда здесь оказалось много приезжих из северных районов СССР, возникли подозрительность, образовательная ограниченность и примитивное бескультурье. Но это совсем другая история.

            Мне всегда хотелось находиться в близкой по духу национальной среде, культуре. Оказаться, наконец-то, "своей".

             Украина разобщена. Эта пресловутая "моя хата с краю" и "не з'§м, так понадкусюю"...(?!) Как - то неуютно...

            И правят страной все не те ...

            Кстати, к вопросу украинского языка.

            Я бесконечно благодарна Анне Григорьевне Шейченко. Своей учительнице украинского языка. Спускала она с нас "три шкуры". Муштровала, почище, чем солдат на плацу.

            Была она женщина крупная, статная, белотелая и черноволосая. Такая украинская красавица. Чернобривая, кареглазая. С точеным носиком, вишневыми губами. Для нее не существовало авторитетов и неприкасаемых отличников. С каждого спрашивала по полной программе. Могла позволить себе и довольно жесткую иронию. Но зато украинский язык мы учили, знали, "от зубов отскакивало". Я до сих пор на слух могу определить, правильно написано или с ошибкой.

            Когда Алексей защищал диссертацию, в русскоговорящем Днепропетровске не нашлось Ученого совета, куда он мог представить свою работу. Так как тема информационных технологий и поисковых программ в Интернете была слишком молода и для нашего ученого пространства не исследована. Защита должна была состояться в Киеве "у вченiй радi Нацiонально бiблiотеки Украни iменi В.I. Вернадського Нацiонально Академi Наук Украни".

            Вот тогда стало страшно. Мне. Я в свое время освободила Алешу в школе от изучения украинского языка. Делалось это просто, да и изучался язык скорее формально, для галочки. Но теперь я очень  пожалела об этом решении.

            И, хоть сама диссертация и ее защита были на русском языке, реферат писался по-украински. И тут уж я смогла ему помочь, исключительно потому, что меня в школе гоняла Анна Григорьевна как "сидорову козу".

            Благодаря ей я на всю жизнь запомнила присказки из ее уст.

            Она любила повторять: "Що ти пишаєшся, як кошеня в попелi?" або " Що ти заглядаєш, як сорока в маслак?" Мне очень нравились эти образные и емкие фразы.

            Еще моя подруга по Гипромезу, которой я бесконечно благодарна за то, что с первых дней в новом коллективе, она помогла мне немного освоиться, не бросила "на призволяще", а как бы амортизировала сложную ситуацию вхождения нового человека в уже сложившийся женский коллектив. Лариса или, как звала ее мама Лара. Коряк-Загубиженко. От нее я взяла в свой лексикон чисто украинские поговорки: "дурному не скучно й самому", "плакать, що дурному з гори котиться", " на дурняк и уксус сладкий", "шо ти стала, як дверi посеред хати". Нравятся они мне своим колоритом и сочностью.

            А где еще можно услышать такую реплику? Стою в очереди для оплаты коммунальных услуг в сберкассе. Подходит очередной клиент, спрашивает, кто крайний и интересуется у окружающих, успеем ли до перерыва. В ответ, стоящий за мной мужчина, говорящий, кстати, по-русски, живо откликается : "Та, аж бiгом!". И всем понятно, что, конечно, же успеем, вне всяких сомнений.

Во время преддимпломной практики в Славянске я подружилась со студентками Львовского политеха. Потом на многие годы одной из любимых подруг стала Зоряна Ходак. Мы переписывались, я категоричски отказалась, чтобы она свои письма писала по-русски. Мне нравилось читать ее ураинские тексты. Она все звала меня приехать к ним на 'рiздвянi свята'. Но так и не получилось. Очень об этом жалею. Уже работая на химкомбинате в Калуше, Зоряна приезжала в командировку на Днепродзержиский 'Азот'. Мы с мамой тепло принимали ее. Потом Зоряна уехала в Америку на ПМЖ. По мужу она стала Деркач. Я писала в ее родное село Брошнев Рожнятовского района, Ивано-Франковской обл., но ответа не было. Так мы потерялись. Жаль.

         ВМЕСТО ЭПИЛОГА

            Живя в любви и ласке все свои детские годы в Верховцево, я чувствовала незримую опеку, свою защищенность, как внучка Лидии Порфирьевны.

            В Днепродзержинске, где прожила шесть лет учебы в институте, я заимела двух близких студенческих подруг, приятных сокурсниц и сослуживцев. Но в целом, город остался для меня чужим, так как здесь не было подруг детства, школьных товарищей, дорогих сердцу мест. И связывал только дом. Вернее 2-комнатная тесная проходная квартира-"трамвай", на первом этаже в "хрущевке", где жила мама. Пока она была. Как мы покупали эту квартиру и кто помогал, тоже интересная история, но об этом в другом разделе.

            В Днепре в институте, где я проработала почти 20 лет, начинать приходилось совсем среди чужих людей. Мои сослуживцы в основной своей среде были выпускниками одного института или пересекались еще со школьных лет. Многие хоть "шапочно" были знакомы. Я была чужой.

            Говорят, мы все родом из детства. И сколько нам тогда отмерили любви, ласки, поддержки и наоборот - такими мы и вырастем.

            Злую шутку со мной сыграло мое счастливое детство.  Известность и популярность моей авторитетной бабушки наложили определенный отпечаток на отношение ко мне ее окружения, да и верховцевского общества в целом.

            Многие подхалимы сюсюкали и втирались в доверие, чтобы просто быть вхожими в нашу семью. Я знаю о чем говорю. Испытала на своей шкуре. Были люди, проводившие много времени у нас дома, приходившие на праздники к нам со своими детьми. Они рассыпались в комплиментах маме, рассказывая какие мы с Вовчиком необыкновенные умные, красивые и талантливые.

            Спустя много лет нам с мамой пришлось обратиться к одному такому выросшему сыну, бывавшему со своими родителями в нашем доме в Верховцево. Теперь это был врач, профессор - окулист больницы Мечникова. Почти одного возраста с мамой. Когда я стала стремительно терять зрение мы пришли к нему на консультацию. Вполне официально, в порядке очереди мы пришли в глазное отделение, где он был заведующим и ведущим хирургом. Я помнила его с детства, а его мама очень близко дружила с бабушкой. Работала она, кажется, лаборантом в верховцевской железнодорожной больнице под бабушкиным руководством. Сохранилось множество фотографий этой семьи у нас дома и у них в саду, где этот самый Митя держит на руках меня годовалую, а рядом моя мама. Потом Митя поступил в Днепропетровский мединститут. Женился он на днепропетровчанке и остался работать в городе.

            Так вот консультация профессора Дмитрия Ивановича прошла в атмосфере "ледникового периода". Хотя мама с ним предварительно созвонилась. Он практически ничем нам не помог, даже морально не поддержал, всячески стараясь дистанции- роваться, объясняя это, кажется, своей узкой специализацией совсем в другом направлении. Мама с ее деликатностью больше никогда к нему не обратилась. Было просто неприятно. И стыдно. За него. Я тоже избегала даже случайной встречи с ним.

            Моя великодушная бабушка никогда бы не позволила себя вести так как он, если бы к ней обратились старые знакомые. А тем более такие, когда-то близкие. Да и просто люди, с врачебной проблемой. Просто она была другой. Благородной и настоящей.

            Во взрослой жизни каждый раз, впрочим, как и многим, мне приходилось начинать в новом окружении, среди абсолютно чужих, незнакомых людей. Без какой-либо моральной поддержки, опять и опять заводить новых знакомых, приятелей, друзей и подруг. Не было рядом авторитетной бабушки, ни папы, ни мамы, ни брата, а потом и мужа.

            Это и была обратная сторона счастливого, безоблачного детства, где со мной "панькались". В Днепропетровске я очень часто ощущала собственное "сиротство".

            Прожив пол века я поняла, что мой "отчий дом", моя малая Родина - это маленькая провинциальная станция Верховцево.

            Последние лет 15-20 мои одноклассники стали вновь поддерживать отношения, встречаться весной в школе. Оглядываясь на своих сокурсников, сослуживцев, обнаружила, что такое явление достаточно редкое и только последние пару лет стало "входить в моду". К примеру, общение на сайте "Одноклассники".

            На встречу с одноклассниками в мае 1988 года я привезла такие свои стихи:

           

            Тогда тополя нам казались большими

            И самым значительным местом - вокзал.

            Сюда вечерами и в праздник спешили:

            На мир посмотреть и себя показать.

                       

            Не знали мы - Тани, Валеры и Коли

            Кого ожидает какая судьба.

            Кому и какие отпущены роли -

            Нам просто хотелось скорей из гнезда.

            Ещё ты не знало, мое поколенье -

            "Потерянным", люди тебя назовут.

            Жило, ты, надеждой, мечтой, вдохновеньем

            И верой, что каждому - только за труд!

            Не будем рядить, в чем же мы виноваты,

            Что верили в мифы, за призраком шли,

            Что преданны были, честны и крылаты,

            Что жить мы иначе уже не могли?

            Пусть мы изменились, скажу, возмужали.

            Подросшие дети, как жизни венец

            И все ж, сберегли мы и не потеряли

            Тепло, доброту наших юных сердец.

            С годами понятно мне четко и ясно,

            Что "Родиной" только её назову -

            Я, станцию эту, манящую властно,

            Всю в майском, душистом и вечном цвету!

                                                                        

            Я отдаю себе отчет, что это не "высокая поэзия", но абсолютно искренние строчки и хотела, чтоб они не затерялись.

                            

            Далекое верховцевское детство -

            Как эхо паровозного гудка.

            Звук колокола - то несовершенство,

            Глашатая вокзального житья.

                        На лошадях, в пахучей хлебной будке,

                        Горячий хлеб возили, весовой.

                        Мы, влажные, забрав довески в руки

                        По теплой пыли шлепали домой.

            Барачные строения больницы,

            Известкою обновленный фасад.

            Пролетки, брички, чудо-колесницы -

            Той "неотложки" немудреный ряд.

                        На площади вокзальной обелиски

                        С кровавою железною звездой.

                        Покоятся сыны своей Отчизны

                        И бывший анархист Железняков

            К большевикам примкнувший, по команде

            В Таврическом Собранье распустил -

            И вне закона: монархисты, демократы.

            А революция вне мирного пути.

                        А был ли смысл? И были они правы?

                        Что, одурманенные верою слепой,

                        С октябрьских дней насилия отравой

                        Так заразили "наш священный бой"...

            Вождей снимали, помню с пьедесталов

            Украдкою и наскоро, впотьмах.

            Одним вождем у всех нас меньше стало,

            Но до сих пор нас не покинул страх.

                        Учили наизусть стихи Тычины,

                        Химеру, обозвав, - "соцреализм".

                        Отлучены от Бога, по причине,

                        Что цель наша и вера - коммунизм!

            Сюда приеду, будто виновата

            И в новых поворотах бытия,

            Во что опять ты веришь также свято,

            Обманутая Родина моя?

Май 1990г.

---

Комментарии: 11, последний от 05/11/2022. © Copyright Доломанова Светлана Викторовна (wetlana@i.ua) Размещен: 02/03/2010, изменен: 06/06/2010. 360k. Статистика. Роман: Мемуары

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"