Через два дня похоронили пустой гроб, ее тела среди обломков взорванного здания так и не нашли, как не нашли тела многих других.
Генри, говоря по совести, был рад этому. Он бы не пережил, если бы увидел ее, изуродованную огнем.
В эти дни было очень много похорон, все ритуальны офисы были нарасхват. Генри только благодаря фамилии Белчер и деньгам родителей смог организовать приличное погребение.
Поведение Генри было странным. Он не впал в отчаяние, держался спокойно, но отстраненно. Никто не видел ни его слез, ни горя, ни причитаний. Он словно замкнулся в себе. Когда речь заходила о его жене, он поддерживал разговор, словно речь шла о едва знакомого человеке. Некоторые шептались, что он повредился рассудком, другие обсуждали, что Генри просто вздохнул с облегчением после смерти супруги, так как он ее не любил, но в лицо говорить такое просто боялись.
На похороны пришло много людей. В основном они присутствовали не для того, чтобы почтить близкого человека, по их лицам и тихому перешептыванию было все понятно, а из-за дани приличия, вежливости. Ведь Аннабель принадлежала семье Табб, одной из самых влиятельных семей в столице. И после свадьбы, нося фамилию Белчер, играла значительную роль в свете. Вынуждено, но играла.
Когда над пустым гробом Аннабель были произнесено последние слова, Генри даже не помнил, что говорил, могилу закопали, а сверху буквально навалили груды цветов: белых роз, лилий, орхидей, - все те цветы, которые она так люто ненавидела.
И лишь он один принес охапку ромашек, которые как-то странно смотрятся на этом поле мертвых цветов.
Приняв сотни искренних и не очень соболезнований, похлопывании по плечу и литры слез наиграно эмоциональных сеньорит, Генри поехал домой. Ему хотелось одного - побыть одному.
Слуги еще не пришли, они еще были в Зале Скорби, где люди собирались после погребения тела, чтобы по вспоминать умершего и отдать ему дань памяти.
Зайдя в домой, он ощутил тянущую пустоту внутри с новой силой. Потеряно оглядев пустой и тихий холл, он неожиданно для себя всхлипнул и чуть не разрыдался. Ему пришлось закрыть рот рукой и сделать пару глубоких вдохов, чтобы удержать себя в руках.
Осознание наваливалось постепенно, подавляя и уничтожая его личность.
Генри не хотел, чтобы хоть кто-то увидел его эмоции. Он не мог позволить себе, чтобы хоть кто-то увидел его слабость. Не знал почему, но просто не мог.
Может, это была гордость. Или гордыня... Или не желание чтобы другие видели его состояние. Зачем? Зачем это демонстрировать, если остальным по большей части все равно. А ему....
Взяв на столе лист и карандаш, негнущимися пальцами накарябал на листе фразу: "Я у себя. Порошу меня не беспокоить", и пошел в их комнату. Каждый шаг по лестнице на второй этаж - словно испытание. Сможет или нет? Сломается или устоит? Но он смог все же дойти до их комнаты.
Зайти в их спальню было почти невыносимо.
Он остановился у двери. Перед ним встала та дверь, за которой скрылась Анна за пару минут до смерти. Он буквально увидел огонь, полыхающий внутри, ощутил
жар.
И шагнул в комнату, так, как другие шагают на эшафот.
Он захлопнул дверь, и остался один на один с собой и своими воспоминаниями.
Его не было три дня. Слуги первый день его не беспокоили, понимая то, что их хозяину сейчас тяжело. На второй день начали беспокоиться и позвали родителей.
Те не смогли дозваться, он не отвечал. Как бы его не звали, не ругали, не обещали - он молчал. Словно в комнате никого не было...
Они приняли решение, если на следующий день он не отозовется - будут ломать дверь. Вдруг он попытается покончить с собой или уже покончил? А он молчал.
Ночью, точнее под утро, к двери подошла Лиззи, женщина за сорок , которая была гувернанткой Анны, и после ее женитьбы перешла в их дом, чтобы следить за своей подопечной, хотя та давно уже выросла. Аннабель была привязана к этой доброй отзывчивой женщине, которая всегда умела выслушать и помочь, которая провела сотни бессонных ночей, переживая за сумасбродную девочку, которую не хотело принимать общество.
Она пошаркала своими тяжелыми ногами по дорогому ковру, подняла ночник и прислушалась к двери.
Потом тихонько постучала, снова прислушалась.
-- Генри, это Лиззи. Я не хочу тебя учить или переубеждать. Это глупо, ты взрослый человек. Сам знаешь, что хочешь, что тебе нужно. Но дай мне, старой женщине, сказать кое-что. Не мне говорить, что ты ни в чем не виноват. Что ты не мог ничего сделать. Но поверь, Анна бы была очень зла, если бы узнала, что ты творишь. Она тебя любила так же сильно, как и ты ее. Если не сильнее. Каждый из вас предпочел перенести удар на себя, но... Не вини себя. Живи дальше. Живи так, чтобы Аннабель могла гордится тобой. Не сломайся... Анна бы никогда не сломалась. Эх, Генри-Генри... Будь достойным памяти Анны. Будь достойным себя.
Как и обещали, днем дверь начали ломать. Собрались рабочие, слуги, родители и семейный доктор.
Начали снова стучать. Никакой реакции. Тогда Михаэль, отец Генри, дал команду ломать.
Рабочие только взялись за инструменты, когда дверь открылась.
На пороге стоял Генри. В помятой одежде, сонный, взлохмаченный, немного бледный и с синяками под глазами. Он удивленно осмотрел всех и спросил:
-- Доброго утра. Скажите на милость, что вы тут делаете?
Вперед вышел Михаэль- пожилой мужчина с идеальной осанкой и прямым взглядом серых глаз.
---Сын, тебя не было три дня. Ты заставил нас переживать. Мы думали, что....
-- Три? Да? Видимо, я сильно устал...
-- Мы тебя звали, стучали, а ты не открывал. Что случилось, как ты, может, нужна помощь?-- Михаэль попытался обнять сына, но тот вежливо, но уверено отстранился.
-- Я очень сильно устал. Простите, что заставил беспокоиться.
Он сделал вид, что сказал правду. Они сделали вид, что поверили.
Но никто до сих пор не знает, что тогда происходило за той дверью.
Когда рабочие и успокоенные родственники разошлись по домам, Генри вернулся к спальне. И как прошлый раз остановился, внимательно рассматривая двери. По его лицу было невозможно что-либо прочесть, словно кто-то стер все эмоции.
Он простоял, не двигаясь, минут десять, затем достал ключи, и закрыл дверь. Подергал за ручку, кивнул сам себе.
Прошелся по коридору до ближайшего окна и открыл его. Свежий воздух вмиг ворвался в комнату, играя шторами. Генри замахнулся и выкинул ключ в сад, в траву, туда, где найти его было почти невозможно.
Он постоянно видел ее. Ее лицо, руки, волосы, улыбку. Слышал ее смех из соседней комнаты, бросался туда, но там было пусто. Ее не было. Он медленно привыкал к этой мысли.
Генри бы отдал все, что у него есть, все, что могло бы быть, лишь бы поговорить с ней в последний раз. Лишь бы сказать, как он сильно ее любит. Как скучает... Как невыносимо ему жить, когда ее уже нет.
Но постепенно ко всему привыкаешь. Даже можно привыкнуть жить без сердца.
Генри ни с кем не говорил о ней. Все знакомые и родственники, которые пытались рассказать о ней, были весьма удивлены, когда он непринужденно переводила разговор в другое русло,
Ему дали отгул на работе. Он об этом узнал после похорон. Как написано "некоторое время на возможность восстановить свое эмоциональное состояние". Как точно и сухо. Не зря, его второй любовью была юриспруденция.
Спустя где-то неделю, он решил выбраться в люди, чтобы показать, что он все таки жив.
Открывался новый заповедник " Остан ", в честь реки, которая через него проходила, на краю города. он был приглашен с Анной недели три назад... Ладно. Ему нужно было хоть куда-то пойти. Ему было почти невыносимо уже находиться там, где все было связано с ней. Хоть пару часов, там, где он мог получить покой.
Открытие было назначено на час дня. Будучи педантичным, Генри приехал за десять минут до открытия. Людей собралось достаточно много для такого события. Мужчины и женщины, одетые в праздничные костюмы смотрелись весьма странно на фоне деревьев.
Вежливо поздоровавшись со знакомыми, Генри отошел в сторону, чтобы не толпиться.
Мэр приехал как раз во время. Это был мужчина за шестьдесят, с животиком, ухоженными усиками и очень живыми глазами. Во время его речи, приправленной высокопарностью и редкими шутками, к Генри подошел Арье. Высокий, широкоплечий, жилистый. Смуглый. Черные густые волосы всегда торчком. Глаза зеленые, с искрой, как говорят.
Этот персонаж в столице имел весьма своеобразную репутацию. С одной стороны, он был родственником Правителя, правнуком его второй жены, но сам Правитель хоть и признавал родство, но особо его жаловал. Он работал репортером международной газеты, с его мнением считались, и всегда называли объективным.
Вместо приветствия, Арье просто обнял Генри. Белчер замер, не зная как реагировать. Они не были с ним друзьями. он был другом Анны. Одним из тех немногих, кого она называла фамильярно Ре, обнимала при встрече и обсуждала всякую чушь.
-- Мои соболезнования, Генри,-- наконец сказал он. Его голос звучный, низкий, казалось поникал сквозь кожу и кости, достигая чего-то внутри.
-- Спасибо,-- все еще растерянно отозвался он.
-- Как ты?
-- Все в порядке... А ты?
Арье лишь хмыкнул, и встал рядом, ничего не отвечая. Генри пожал плечами, и продолжил слушать речь. Но не долго.
-- Извини, что я не был на похоронах. Был в командировке, как узнал - сразу сюда приехал. Дома тебя не застал, поэтому отравился сюда, зная, что ты не пропускаешь такие мероприятия.
-- Все в порядке.
-- Я был на ее могиле... Розы. Она их ненавидела, а ее могила засыпана этими дурацкими цветами.
-- Да, ненавидела.
-- Тебя наверняка замучили плакальщики? Вон, смотри, сеньора Браун как на тебя смотрит. Картину можно писать...
Пожилая женщина, славившаяся своей театральностью в поведении, и впрямь смотрела на него так, словно он был ее потерянным двадцать лет назад и найденным только сейчас ребенком.
-- Все в порядке.
-- Ее тела?..
-- Не нашли. Там все сгорело под чистую. Какое-то новое взрывчатое вещество, уничтожающее все и вся.
-- Ясно. Ты точно в порядке?
-- Арье. Я не нуждаюсь в твоей поддержке и сочувствии! Да, ты был ее другом. Но то, что ты сейчас делаешь - излишне,-- взорвался Генри, сказал он это слишком громко, на них заозирались и зашикали.
-- А ты перестал заикаться,-- сделал неожиданное замечаете родственник Правителя.
-- Что?
-- Твое заикание прошло. Когда ты возмущался, ты не мог и слова сказать нормально.
-- Благодарю, что напомнил.
-- Да без проблем, обращайся.
Между ними нарастало напряжение.
Мэр закончил свою речь, ловким движением перерезал красную ленту. Раздались бурные аплодисменты, вспышки фотоаппаратов.
Генри попытался оторваться от Арье незаметно, когда входили а заповедник, затерявшись среди других гостей. Но это не удалось. Когда он углубился в одну из аллей, и было вздохнул с облегчением, рядом с ним раздался голос:
-- Зря бежишь. Я просто хочу с тобой поговорить.
-- Я тебя слушаю
--Да, наверно я как-то не так начал.
-- Давай лучше по-другому. У меня нет настроения что-либо с тобой обсуждать. Но раз ты пришел, то значит есть повод. Говори или уходи, а не расшаркиваний любезности.
-- Без проблем. Я был любовником твоей жены, и она просила позаботиться о тебе, если что-то с ней случится.
Арье ожидал, что сейчас ему врежут. Он прекрасно понимал, что говорил и в какой ситуации, и был морально готов к синяку в пол лица. Но он никак не думал, что Генри сделает следующее. Мужчина хмыкнул и выдал:
-- Анна никогда не отличалась верностью.
-- Ты знал? Она тебе...
-- Нет, она мне ничего не говорила именно о тебе. Но я знал ее как облупленную.
Арье потрясенно уставился на него.
-- И ты мне ничего не сделаешь? Что я уронил честь твоей жены, семьи....
-- Ей было плевать на честь. А я всегда уважал ее выбор.
-- Ты настолько благороден, или ты дурак.
-- Скажу проще: я - благородной дурак.
Арье нерешительно рассмеялся, Генри присоединился к нему.
-- Почему она сказала - присмотреть за мной, если что то случится? Она знала о взрыве?
-- Нет, не знала... Просто сказала, что ей снятся плохие сны. И что ее бабушке, перед тем как она утонула, снились такие же сны.
-- Мне она это не говорила...
-- Не хотела беспокоить. Анна знала, что тогда бы ты не выпускал бы ее из дома, запретил пользоваться всеми колющими предметами, даже вилкой с ножом, и в случае надобности - просто запер в комнате.
-- Да, меня она хорошо знала.
Они переглянулись. Генри хотел еще что-то сказать, когда вдалеке раздался чей-то крик, а затем странный шум. Не сговариваясь, мужчины кинулись туда.
Возле реки, как раз там, где проходил широкий деревянный мост, столпились люди, и показывали куда-то в воду. Пара женщин истерично кричали. Мужчины разводили руками, кто-то пытался что-то достать, другие звали не пойми кого...
Генри пробрался вперед, и на секунду остолбенел.
Именно на этом участке воды течение было сильное. Настолько сильное, что если зайдешь в воду хотя бы до колена - оттуда не выберешься. И еще здесь были камни, что означало, что если ты и поплывешь, то точно не далеко.
И на одном из камней, цепляюсь тонкими ручками за его влажные бока, лежала девочка лет восьми, пытаясь выбраться из воды. Ее платье было наполовину мокрое, светлые волосы растрепались, а лицо было бледное и перепуганное. И она молчала. Просто молча цеплялась уже негнущимися пальцами за неровные бока камня, смотря перед собой.
Мужчин, которые порывались к ней идти, чтобы вытащить, останавливали, потому что это была верная смерть.
Как выяснилось позже, девочка упала с моста. Пролезла между перилами, свесилась, и не удержала равновесия, но она сумела ухватиться за ближайший камень.
Арье растерянно огляделся.
-- Нужно что-то делать!
-- У кого есть веревка?-- громко спросил Генри, скидывая пальто.
-- Ты что собрался делать?- зашипел Арье.-- Это глупо! Нужно подождать спасателей...
-- Не дождемся. Девочка долго не продержится.
-- Но...
-- Замолкни.
Веревка нашлась у рабочего заповедника, чья рабочая точка находилась буквально в десяти метрах от воды.
Генри снял с себя пиджак и туфли, пытаясь избавиться от наиболее тяжелых предметов, завязывая веревку на поясе и полез в воду. Людей, которые пытались его остановить, он просто растолкал в сторону.
Арье вцепился в веревку, понимая, что если и есть шанс выжить Белчеру, то он заключается в том, чтобы не упустить канат. К нему присоединилась еще пара мужчин.
Генри вошел в воду, которая оказалась ледяная. В кожу впились тысячи холодных иголок, заставляя мышцы сокращаться, но он шел вперед.
Девочка упала в двадцати метрах от берега, почти посередине реки. Сама по себе речка была не очень глубокая, максимум человеку доходила до плеч, но течение делало даже эту глубину смертоносной.
Когда вода достигла колен, то у него первый раз возникла мысль о бредовости затеи, но было поздно идти назад.
Девочка, заметив, что за ней идут, посмотрела в его сторону своими почти потухшими глазами, беззвучно пошептав:
-- Пожалуйста....
По ее лицу текли слезы.
Генри схватился за один из ближайших камней, и, цепляясь за него, пошел дальше. Пять метров, шесть метров, семь...
С берега что-то кричали, но он не слышал. Вода заглушала все.
Десять.... Половину пути пройдено. Генри боролся с течением отчаянно, зло, словно боролся со зверем, у которого из пасти вырывают добычу. Ноги почти не слушались, но он заставлял себя идти.
Пятнадцать метров. Осталось совсем чуть-чуть....
Веревка натянулась.
Генри оглянулся. Должно хватить длины... Должно.
Течение сносило его, он цеплялся за камни, переходя от одной к другому, срывая ногти и выкручивав пальцы.
Он чуть не опоздал...
Ему осталось буквально два шага, когда девочка разжала руки, устав бороться...
Отчаянный рывок, на грани возможного.
Веревка натянулась и выскользнула из рук людей, стоящих на берегу. Не хватило...
Генри успел схватить девочку и прижать ее к себе, но в момент рывка, потерял равновесие и холодная вода безжалостно его подхватила....
Вверх, вниз.... Воздух, драгоценный воздух, они был выбит из легких, когда его со всей силы ударило о дно спиной. Девочка в его руках лежит мокрой куклой, не подавая никаких признаков жизни.
Генри мотало из стороны в сторону, он пытался двигаться вправо, видя, сквозь заливавшую лицо и глаза воду, что там берег ближе. Он отталкиваться, боролся, хватал воздух, чтобы его в очередной раз прикладывало о камни или дно.
В один из моментов, когда его снова приложило о камень, в его правой ноге что-то щелкнуло. Странно, глухо. И вода вокруг окрасилась в красный.
Но это ничего. До берега осталось совсем немного.
Он мог почему-то двигать только одной ногой. Прижав девочку правой рукой, левой он пытался ухватиться за что-нибудь, чтобы подтянуться.
Ему это удалось...
Он толком и не понял, как оказался на берегу. Вот его резко швырнуло влево, что то промелькнуло справа, и он глотает воздух, лежа на спине, на берегу, принимая к себе маленькое тело девочки.
Сделав пару судорожных вздохов, он приподнялся на локтях, оглядываясь.
Их занесло в дальнюю часть заповедника. Он это определил по вывеске, возле которой лежал. Там был изображен план, и точка, где именно эта табличка находилась. Как странно....
Девочка.
Генри пощупал ее пульс.
Ругнулся, попытался сеть, чтобы иметь возможность перекинуть ее через колено, чтобы вода вышла из ее легких, но тут же заорал благим матом. И только после этого понял, почему его нога не слушалась. Она была сломана...
Он все же сел, стараясь не двигать правой ногой. Положил девочку через левое колено. Замер, боясь двигаться.
Прошла пара секунд. Секунд, которые решали все. Девочка захрипела, втянула воздух и закашлялась, хвастаясь за грудь.
Жива...
Генри счастливо улыбнулся, и потерял сознание.
Генри сидел перед камином, положив больную ногу на пуфик, и пил чай. Руки перестали дрожать только несколько часов назад, шок почти прошел. Но перелом голени был очень тяжелым, врач с трудом смог собрать все кости на место и зашить рану. Уколов Генри огромную дозу обезболивающего, оставил свой номер, и попросил звонить при любом осложнении.
Мужчина улыбался, глядя в огонь. Боль, терзавшая его сущность, временно от ступила, даровав ему спокойствие.
Девочку звали София. Ей шесть лет. Она дочка молодого, но подающего надежды чиновника, которого перевели в столицу буквально пару недель назад. Они семьей отправились на открытие заповедника, и не смогли уследить за шустрой дочуркой.
Генри вспомнил облегченные рыдания матери девочки, прижимающей к себе свое чадо. Слезы на глазах у отца, который бормотал слова благодарности вперемешку со словами извинения. Окружающие смотрели на него с восторгом, обожанием. Но не это было главное.
Главное - что девочка была жива.
В дверь постучали, и зашел Ральф.
-- К вам посетитель, сеньор.
-- Кто?
-- Он представился как Арье.
-- Проводи его.
-- Но, сеньор, вам нужен отдых.
-- Ральф.
-- Как скажете...
Слуга послушно вышел вон, и буквально через минуту в зал вошел Арье. Встрепанный, переполненный эмоциями и переживаниями. И начал сразу с порога:
-- Ты чокнутый идиот!
-- Чем же?-- улыбнулся Генри, смотря на него.
-- Что полез туда. Ты мог погибнуть! Скажу точнее, вероятность того, что ты погибнешь была огромна.
-- Но все же я жив,-- торжественно сказал Генри и рассмеялся.
-- Так ты еще и веселишься... Ты не представляешь, что со мной было, когда веревка выскользнула...
-- Вполне представляю. Потому что я был на другом ее конце...
-- Идиот... Тебе не было страшно? Что ты творил!
-- Что?
-- В смысле?
-- Повтори еще раз.
-- Идиот.
-- Это я понял. А следующую фразу.
-- Тебе не было страшно?
Генри обмер, и задумался. Страшно... И правда. Он не чувствовал страха. Совсем.
-- Ты в порядке?
-- Да-да, все хорошо. Давай вместо того, чтобы кричать друг на друга выпьем вина и поговорим?
-- Хорошее предложение.
А что значит страх? Это эмоция. Реакция на то, что происходит вокруг. Что может произойти в ближайшее время. Что уже произошло... Это когда сердце поступает к горлу, руки холодеют и ты не можешь двигаться. Это когда ты близок к паники и не знаешь, что делать. Когда ты можешь только кричать, или молчать, или реагировать.
Некоторые люди могут контролировать страх. Они его чувствуют, но не позволяют ему собой управлять. Они сосредоточены и ищут выход, но эта эмоция, эти ощущения, все равно съедают им кишки.
Человек не может не бояться, если есть вероятность, что ог близко к смерти. Или может?
Прошло две недели с момента того происшествия на мосту. Генри мог уже передвигаться по дому на костылях, не прибегая к помощи слуг. После обеда, который прошел без каких либо происшествий, Генри поднялся в свой кабинет.
Тщательно закрыл дверь, оставив ключ в замке.
Сел в кресло, открыл верхний ящик и достал револьвер.
Оружие было хорошо. С шестью патронами в барабане, легкий, с дульной энергией выстрела. Он был подарен Генри его сокурсниками, когда тот оканчивал университет, со словами, что может пригодиться в будущей карьере.
Вот и пригодится, хоть и не в карьере.
Генри вытащил две пуль, оставив четыре. Крутанул барабан, тот со щелчком встал на место.
Мужчина поднес его к виску и остановился, прислушиваясь к себе.
Сердце билось спокойно, не учащенно. Дыхание ровное. Внутри ничего не сжималось. Не было ни холодного пота, или дрожания.
Он понимал, что возле его виска револьвер. Что вероятность того, что сейчас он выстрелил не вхолостую очень мал. Что выстрел в висок его убьет.
Но ему не было страшно. Не было даже чувства "не по себе".
Пожав плечом, Генри нажал на курок.
Щелк.
Гнездо для патрона было пустым.
И ничего. Генри даже пощупал у себя жилку на шее. Сердце билось ровно, словно ничего не произошло, как будто он не мог умереть секунду назад.
Страха не было. Совсем.
Что это?
Внутри все спокойно и пусто. Зияющая рана внутри как была, так и осталась. Нога как болела, так и болит.
Он мог умереть секунду назад.
А ему не страшно.
Генри со злостью саданул ладонью по столу. Затем схватил револьвер и выстрелил в стену.
Бах!
Отдача, пуля врезалась в портрет Барна - знаменитого поэта прошлого века, аккурат между глаз.
В дверь немедленно заскучали слуги, спрашивал, что случилось, все ли в порядке.
А Генри сидел, смотрел на дырочку в картине и постепенно понимал.