Феерия "Яблоко"
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Плоды бурного студенческого воображения. Нафантазированное по вечерам вместо того, чтобы готовиться к экзаменам. Написано под впечатлением одной из статей Мережковского (бывает и такое).
|
0.0.
Есть древняя легенда, что души людей рождающихся - это души ангелов, не сделавших выбора между Отцом Света и Князем Тьмы.
Когда-то произошла на небе война. Любимый ангел Бога, Люцифер, восстал. И воевали против него Михаил и ангелы его. И победил Михаил. Люцифер же был низвержен с небес.
И разделились ангелы. Одни, восставшие против Бога, были низвержены вместе с Люцифером во Тьму. Другие остались у престола Господня. И время не могло уже изменить их вечного решения.
Но были и те, кто колебался, не решаясь сделать выбор. И по милосердию своему посылает их Господь в мир, чтобы во времени смогли они сделать выбор, не сделанный в вечности. И мечутся они в веках между Светом и Тьмой, и кто-то уже сделал свой выбор.
Но были и те, кто выше Света и Тьмы, выше Добра и Зла поставили Любовь. И выбрали друг друга... Не было и не будет им Суда ни Божьего, ни земного, ибо мера им - Любовь. Не было и не будет им ни рая и ни ада, ибо в Любви - и счастье, и геена огненная, и покой их. И вопреки воле Бога и капризу Дьявола находят они друг друга в веках и пространствах и узнают друг друга среди тысяч чужих лиц.
Но печаль и радость за них, гнев и зависть смешались в сердцах Бога и Люцифера. И не простил Отец Света. И не принял Князь Тьмы. Только земля есть и будет их вечным пристанищем и после Судного Дня...
1.1.
... помнишь, ты протягивал мне ветку мирта, а я улыбалась тебе в ответ, и свежий ветер развевал складки твоего бурнуса ... как давно это было?.. где?...
Я не помню, а, может быть, и не знаю совсем. Были долгие дни среди пустыни... раскаленный ветер обжигал кожу, но еще больше жгли меня твои глаза ... они были черные... или такие синие, что казались мне черными?..
Я помню твои руки и богатую упряжь твоего коня, но ... я забыла твое имя. Да это ведь и не важно. Столько раз мы меняли свой облик, имена; мы каждый раз были новыми, но каждый раз в нас оставалась частица нас прежних. Каким чудом мы находили друг друга и как, скажи мне, мы узнавали друг друга?..
... в тот раз ты умер раньше меня, а я ... я жила долго и уже немощной безобразной старухой ушла в обитель покоя.
Вся жизнь без тебя была смиренным ожиданием смерти ...
1.2.
... В этом вечно рассеивающемся, но никогда не исчезающем тумане у скалистого обрыва сидели двое. Старые знакомые, которые спорили между собой от начала мира (в прямом смысле, конечно). Вообще-то, они считались врагами и, возможно, были ими когда-то, но Вечность одна неизменна, а все остальное меняется в ней. И даже враги устают воевать и лишь спорят друг с другом, и то в силу привычки, по инерции. Как сейчас.
- Она опять вспоминает Его...
- Ну и что? - Асмодею почти удалось изобразить равнодушие, но Анаила, несмотря на его наивную внешность, невозможно было провести.
- А не ты ли мне доказывал, что рано или поздно Они забудут друг друга?
- Да, я и не отказываюсь от своих слов. Можно подумать, ты всегда был прав. Давно ли ты своим высокопарным слогом убеждал всех, что Она выберет вечный Свет и небесную любовь Отца?
- Разве может быть иначе? Посмотри, сколько в Ней чистоты. А как Она прелестна! Она рождена, чтобы дарить земле свое сияние, свою красоту. Такие души встретишь только в Эдеме...
- Ладно тебе, запел псалмы. Фу! Какой ты бываешь слащавый ... Я давно подозревал, что Она твоя любимица. А еще про меня говорят, что женщины - моя слабость. Не думаю, что по этой части ты от меня далеко ушел.
- Клевета. Впрочем, это вполне в твоем стиле. Я всего лишь сказал, что Она на этот раз сделает правильный выбор.
- Он тоже. Не зря же Он беседовал когда-то на равных с Люцифером и Михаилом.
- Когда это было? - пропел Анаил.
- В Вечности, - огрызнулся Асмодей. - Взгляни, были еще на этой ничтожной земле маги такой силы?
- Да уж, руки у Него по локоть в крови и гордыни не занимать. Что ж, думаю, на этот раз вы получите обратно своего гордеца.
- Еще бы! Только сначала Он славно повеселится в этом мирке ... Если только ты не сунешь свой благочестивый нос...
- Протестую! - не на шутку возмутился Анаил. - Мы не вмешиваемся в их выбор, мы только следим за соблюдением. равновесия в мире. Исключительно по этой причине мы не вмешиваемся в ваши козни.
- Уж конечно! Следите вы за равновесием, - усмехнулся Асмодей, но, глянув вниз, завопил, - Что Он делает?!
Анаил, посмотрев на Них, заслонился крыльями, чтобы не видеть крушения своих надежд ...
1.3.
... тысячи раз может любить человек, но только один раз он любит. Тьмы тем людей думают, что они любят, но только двум из них посылает Бог любовь.
А. И. Куприн. "Суламифь".
... Египетские ночи ... Величаво и медленно катит свои воды река-легенда, река-бог Нил. Открыто и беззастенчиво сверкают южные звезды. О чем-то очень важном перешептываются пальмы. Таинственно поют барханы. Египет спит и сон его охраняют мистические пирамиды, мягко поблескивающие в свете луны; еще не все они построены, еще ни одна не разрушена, еще ярка роспись на их стенах и сфинкс - часть огромной скалы.
И только юная дочь фараона, прекрасная Исэ, не может уснуть. Мечтательно опустив тяжелые ресницы, она улыбается чему-то и пылающие губы ее беззвучно шевелятся, пробуя на вкус чужое имя. "Сингамиль", - шепчут губы и наслаждаются счастьем произносить это имя.
Она родилась в одну из таких волшебных ночей, любимица Изиды - божественная Исэ. И в первое утро ее жизни шел сильный дождь, в воздухе пахло розами и люди говорили, что младшая дочь фараона послана богами на недостойную землю, чтобы осветить ее своей красотой. И она воссияла, звезда Египта! Ей было пятнадцать лет, и равных ей по красоте и чистоте мир не знал. О легендарные Нефертити, Хатшесуп и Клеопатра! Ваша красота осталась в веках, но ту, что была во сто крат прелестнее вас, Египет оставил для себя. Лишь однажды озаряет страну такое сияние, и пески погребли его в толще веков, не желая отдавать ни единого лучика грядущим поколениям.
Когда она шла по земле, пронизанная солнечным светом, казалось, что вся она - лишь этот свет, аромат цветов и волшебные звуки музыки. Люди опускались на колени, ослепленные навестившей их красотой, боясь поднять глаза, дабы не оскорбить ее своими взглядами. В черных тяжелых косах Исэ жила ночь, в светлых янтарных глазах жил день. Младшая дочь могущественного фараона, она и знать не знала, что люди делятся на придворных, жрецов, воинов и рабов; она даже не делила их на плохих и хороших. Исэ всегда считала, что люди бывают только добрыми и очень добрыми, красивыми и очень красивыми; и даже бесценный камень в ее глазах стоил намного меньше, чем живая роза редкой красоты. Словно солнечный луч, скользила она по земле, освещая и согревая все своим появлением. Исэ была слишком прекрасна и чиста даже для царского трона - ее готовили в жрицы Изиды.
Пятнадцать лет жила Исэ, как в зачарованном сне. Любое ее желание исполнялось мгновенно, ее окружали забота и поклонение, жрецы раскрывали ей величайшие тайны Знания. Страна лежала у ее ног ярким дорогим ковром и ее благословенные ступни опускались на этот ковер, точно милость богов. Она понимала язык животных и свирепые львы и ядовитые змеи, ласкаясь, клали головы ей на колени. Она разговаривала с цветами, а по утрам птицы слетались к ее ложу и будили ее самыми нежными песнями. И она взрослела в полной уверенности, что весь этот мир создан для счастья.
Но однажды, выходя из храма Изиды и даря миру свою сияющую улыбку, Исэ окинула взглядом все вокруг и ... Сердце ее вдруг на мгновение остановило свой бег, споткнувшись о чьи-то глаза. Они были так черны, как будто сама Тьма поселилась в них навеки.
Исэ подумала, что, наверное, надо было испугаться и убежать обратно в храм, спрятаться у ног всемогущей Изиды, но ... эти глаза! Ничего прекраснее их она не видела за всю свою жизнь. Темные, как ночь, они были также таинственны, обманчивы и манящи ...
Завороженная их страшной силой, Исэ спустилась со ступеней храма. Эти глаза смотрели на нее с бледного, точно вырезанного искусным мастером из мрамора, лица юноши. Никогда раньше Исэ не встречала его. Он был так непохож на всех, кто ее окружал, так дерзко смотрел на нее, что Исэ оробела. Юноша был высоким, худощавым и непривычно светлокожим; все выдавало в нем чужестранца. По плечам его струился ярко-алый плащ из дорогой ткани, длинные пальцы были унизаны драгоценными перстнями и от кожи его исходил легкий аромат благовоний.
- Кто ты? - спросила она чужестранца.
Все тайные знания, все истины жизни, открытые ей жрецами, готова была сейчас отдать она за одно лишь его имя.
- Сингамиль, - произнес он так, словно дарил Исэ бесценный камень.
Его ресницы лениво опустились, он повернулся - и ушел. Не оглядываясь, не прощаясь, даже не улыбнувшись, как будто приходил сюда для того только, чтобы назвать ей свое имя.
Он ушел, дерзкий и надменный, а она осталась стоять, растерянная настолько, что его дерзость даже не оскорбила ее. Вокруг толпились служанки, жрецы, воины, а ей казалось, что мир опустел. Без Него цветущие берега Нила стали мертвее пустыни. И губы теперь знали лишь одну молитву - его имя. Сингамиль! Это имя совсем не подходило ему, но другого она не знала.
Никто не мог сказать принцессе, кто был этот чужестранец. Его никто раньше не видел, никто не знал, откуда и зачем он пришел, и только верховный жрец, нахмурившись, сказал, что этот человек ничего, кроме несчастья, принести не может и лучше бы принцессе больше не встречать его. Исэ ничего ему не ответила. Не встречать его! Наверное, так звучит предсказание скорой смерти. Сколько дней может прожить человек без воды? Сколько минут может не дышать? Сколько часов, дней, месяцев, лет (!) сможет прожить она сама, не видя Его?! Она закрылась в своих покоях, прогнала всех служанок и рабынь и, забившись в дальний угол, села на пол, обхватив руками колени и уронив голову. Исэ впервые почувствовала, как ужасающе она одинока. Он ушел! Появился на миг, лишил воли и покоя, подарив взамен лишь свое имя и незнакомую боль где-то в груди, и ушел. Но никто и никогда не одаривал ее так щедро ...
И странно далеки стали безмятежные дни детства, когда рядом всегда были няньки, родители и мудрые учителя, когда она любила всех и была рада только что распустившемуся цветку, солнечному лучику на полу, улыбке чумазого мальчугана на улице ... Все это растворилось без следа в Его черных глазах. Тьма, смотревшая на нее из их глубины, закрыла весь белый свет, обступила со всех сторон и не отпускала. Но эта тьма не пугала ее, наоборот, ласкала, и томила, и влекла ...
Исэ то вскакивала и бесцельно бродила по комнате, натыкаясь на стены и колонны, то в изнеможении опускалась на пол, то падала на кровать, охваченная мучительным огнем, и все повторяла и повторяла без конца Его имя. Его лицо выплывало перед ней, как из тумана, и она готова была поклясться, что еще до своего рождения знала Его. Какие бы тайны не открылись ей в храме Изиды, они были ничто по сравнению с загадкой, жившей в уголках Его надменного рта, мерцавшей в ночи Его глаз. Как хотелось сейчас Исэ прикоснуться к Его волосам, прижаться щекой к Его ладони!
... На землю опустилась ночь.
Исэ омылась в розовой воде, убрала нежнейшими цветами волосы, умастила драгоценными благовониями юное тело и, завернувшись в тончайшую ткань, подошла к окну.
- Он придет, - сказала она сама себе и звездам. - Он не может не прийти. А иначе - зачем светят звезды? Зачем на земле цветы и травы? Зачем я? Я знаю: звезды созданы, чтобы отражаться в твоих глазах, Сингамиль. Цветы и травы придуманы, чтобы их аромат вдыхал ты, Сингамиль. Я рождена для того, чтобы любить тебя, Сингамиль. Сингамиль!
Он не шел. Он не слышал ее мольбу. И первые слезы обиды и горечи сверкнули в ее светлых глазах. Вдруг Исэ почувствовала, что кто-то стоит позади нее и его жаркое дыхание касается ее плеч.
Она замерла, боясь обернуться и не увидеть Его, боясь, что все это окажется наваждением. Но вот сильные руки подняли ее над землей и она услышала, как гулко бьется сердце в горячей груди Сингамиля. Исэ прижалась щекой к его плечу. Огромные глаза его были чернее укрывшей землю ночи и светлее лунного диска; они смотрели на нее и, кроме любви, в них не было в этот миг ничего.
Сингамиль опустил ее на ложе, которое она сама усыпала лепестками роз. Исэ протянула к нему зовущие руки и прошептала:
- Только не уходи больше ...
Он улыбнулся в ответ устало и обреченно, присел на край ложа и провел рукой по нежному лицу принцессы.
- Я знал, что ты будешь ждать. И я пришел. Я должен был прийти, так сказано в Книге Судеб. Но что-то изменилось. Ты оказалась прекраснее, чем я думал. И теперь я не могу отпустить тебя, отдать ему, не взяв себе частицы твоего света.
Исэ не понимала его слов:
- О ком ты говоришь? Кому ты не хочешь меня отдавать? Нет никого в этом мире, только ты один. Ты видишь - я вся твоя. Я воздух, которым ты дышишь. Я вода, которая утоляет твою жажду, песня птиц, которая ласкает твой слух.
- Да, - кивнул Сингамиль, - ты - все. И чтобы ни было предначертано, это я тебя нашел, не он.
- Да о ком ты?
Он не ответил.
Откуда он мог знать, что все так обернется? Он родился избранным, помеченный высшими силами. Мать умерла при родах и их с братом лекарь вытащил, разрезав роженице живот. Близнецы оказались сросшиеся спинами и один из них умер через несколько минут. Младенцев разъединили раскаленным ножом и у Сингамиля на всю жизнь остались шрамы на спине, как от отрубленных крыльев. Он родился в день полного лунного затмения и жрецы неумолимого Аримана забрали его к себе. Они веками ждали появления младенца, рожденного в самую темную ночь и несущего знак всесильного демона на своем теле. Сингамиль - так звали его в мире простых смертных; истинное его имя знали лишь немногие посвященные. Он стал великим магом, одним из самых сильных среди всех когда-либо живших на земле. Долгие годы он готовился всемогущим воплощением Аримана. Великий день, в который должна была решиться судьба мира, приближался.
В день, когда солнце полностью скроет тень Черной планеты, Избранный принесет в жертву Ариману сердце любимейшей дочери Ормузда. И солнце никогда не выйдет из мрака. Ариман придет на землю и будет властвовать вечно. Жрецы Аримана обошли множество стран в поисках души, сотканной из света и любви, пока не донеслись до них слухи о младшей дочери египетского фараона. И Сингамиль пришел в Египет за сердцем принцессы.
Он пришел совершить последний обряд, но - Исэ ... Никто не говорил ему, что у нее такая улыбка. Улыбка, превращающая холод и мрак в яркий солнечный день. И чья в том вина, что до встречи с принцессой он не слышал ничего столь же сладостного, как ее голос. Он пришел за ее сердцем, но за один-единственный нежный взгляд отдал не раздумывая свое. И только страшным напряжением воли он удержался, чтобы не назвать ей свое настоящее имя. Еще больше сил понадобилось ему, чтобы уйти не оглядываясь, с болью и кровью отрывая свою душу от янтарных глаз Исэ. Рядом с ней он превращался из могущественного мага в одинокого уставшего человека, в обыкновенного юношу, которому нужны были, как и всем, любовь и трепет гибкого тела в объятьях. И вовсе не нужно было обладать силой и знаниями мага, чтобы разглядеть проснувшуюся любовь на лице принцессы.
Сингамиль весь день бродил вокруг дворца фараона, впервые не зная, что делать. Ни в Книге Судеб, ни в старинных манускриптах не было сказано, что Избранный полюбит дочь Ормузда. Он не имел на это права. Но любовь - загадочная и своевольная болезнь, она не подвластна ни Ариману, ни Ормузду. Сингамиль был слишком самоуверен, считая, что сможет справиться с этой болью, делавшей его слабым и нежным. И счастливым. Но это оказалось сильнее его. Печальный и ласковый взгляд Исэ мерещился ему повсюду.
- Завтра я вырву сердце из твоей груди и отдам Ариману. И ты исчезнешь из моей жизни, проклятая! - исступленно твердил он. - Какой из богов так зло подшутил надо мной, поставив на моем пути твою красоту? Кто дал тебе право менять написанное в Книге Судеб? Как ты можешь быть сильнее меня и какими чарами держишь ты мое сердце в своих тонких руках? Завтра я буду всесильным и бессмертным, а тебя не будет совсем. Ты исчезнешь без следа и я тебя забуду ... И никогда больше не будет на этой никому не нужной земле ничего хотя бы отдаленно напоминающего твое пленительное лицо, твои глаза, твои манящие губы и кожу ... Никогда я не видел ничего нежнее твоей кожи ... А завтра тебя не будет?.. Не будет ...
Но впереди была еще целая ночь, и он знал, что Исэ ждет его. Он слышал, как ее губы шепчут его имя, чувствовал ее непролитые слезы, которые расплавленным оловом падали ему на сердце.
Ариман получит свое завтра, а эту ночь Сингамиль не мог, не хотел отдавать никому....
... За окнами брезжил рассвет. Обессиленную Исэ клонило в сон, а Сингамиль, смеясь, тормошил ее и кормил привезенным из-за моря виноградом. В двери покоев Исэ робко постучали.
- Ой! - принцесса подскочила в испуге. - Сегодня будет затмение, мне жрецы говорили. Я должна буду выйти к людям.
Сингамиль отвернулся, чтобы она не увидела горькой усмешки на его губах.
- Любимый, ты ведь останешься со мной? Я ни к кому не хочу выходить, я никого не хочу видеть, даже солнце. Раньше я не умела без солнца, а сейчас мне нужен только ты.
Он поднял на нее потемневшие глаза, взял ее за руки и усадил к себе на колени.
- Ты не увидишь никого. Обещаю. И тебе никуда не нужно идти. Ты останешься здесь.
Она доверчиво склонила голову ему на плечо и, крикнув прислуге, что выйдет позже, уснула, как дитя, в объятьях Сингамиля.
Он укачивал ее, шептал самые нежные слова, которые только знал и которые она никогда больше не услышит ... Как нелепо все заканчивалось. Даже не успев начаться. Он мог стать всемогущим и положить к ногам возлюбленной весь мир, мог осыпать ее бесчисленными драгоценностями и дивными цветами, мог достать ей с неба звездную корону. Он мог сделать для нее все.
Но только Ее уже не будет. Никто не сможет вернуть в мир живых ту, которую принесли в жертву Ариману. Ее дыхание растворится в воздухе, Ее голос станет шелестом листвы. Она будет всюду - но только не рядом с ним. Такой маг, как он, легко сможет при желании сотворить для себя точную копию Исэ, ничем не отличающуюся от живого человека - маги иногда так забавлялись. Но это будет лишь копия, а Ее - Ее не будет никогда.
В комнате начинал меркнуть солнечный свет; за окнами послышались панические крики, вой и плач. В двери кто-то отчаянно стучал и молил принцессу выйти.
- Ну, вот и все. Время пришло, - прошептал Сингамиль.
Шум и грохот разбудили Исэ. Она подняла ресницы и увидела склонившегося над ней с ножом в руке Сингамиля. Нож был изогнутый, узкий, из какого-то похожего на серебро металла. В глазах Сингамиля были Тьма и Смерть, но где-то в глубине, запрятанная на самое дно, отчаянно пыталась вырваться наружу Любовь. Исэ видела только ее, хоть и знала, что Сингамиль убьет ее. И все же ей было страшно.
- Ты пришел, чтобы убить меня? - тихо спросила она.
Сингамиль вздрогнул и побледнел:
- Да. Мне нужно твое сердце!
- Ты так и не сказал мне, как тебя зовут по-настоящему.
Он назвал свое имя.
- Красивое. Но Сингамиль мне нравилось больше.
Она улыбнулась так открыто и ясно, как будто и не было над ней занесенного для удара ножа.
- Тебе нужно мое сердце? Но оно же и так твое. Я отдала его тебе. И если нужна моя жизнь - возьми и ее.
Исэ смотрела ему в глаза, прощаясь с ним навеки и любя его, а он машинально читал нараспев заклинание.
Комната наполнялась мраком, тяжелым запахом каких-то благовоний и монотонным напевом. Из мрака одна за другой выступали фигуры людей в кроваво-красных одеждах. Во дворце фараона люди, охваченные ужасом, падали ниц в ожидании смерти и никто не решался открыть двери в покои принцессы. Пение магов все нарастало и перешло в восторженный рев, когда истекающее кровью сердце дочери Ормузда затрепетало на ладони Избранного. Солнце полностью закрыла тень. Избранному осталось закончить заклинание и судьба мира была бы решена.
Но что ему была судьба этого мира, в котором больше не было Ее! Он сам отнял у себя то единственное, за что стоило заплатить цену целой вселенной. И внезапно Сингамилю открылась страшная своей простотой истина, вот только открылась слишком поздно: не Ариманом он был избран, чтобы стать владыкой мира - он был избран ею, чтобы любить и быть любимым. И все, что с ним случилось: рождение от мертвой женщины, шрамы на спине, жизнь среди жрецов Аримана и магическая сила - все это вело его не к воплощению Аримана, а к Ней. Они были рождены друг для друга, и она знала это с самого начала. Он понял только сейчас. Сейчас, когда ее окровавленное неживое тело лежало у его ног. И свое сердце она отдала ему, и даже сам Ариман не имел права владеть этим бесценным даром. Так зачем теперь ему эта немыслимая власть и вечная жизнь, если ничто не в силах вернуть на землю его любимую?!
Сингамиль на миг умолк; жрецы испуганно замерли, не понимая, что происходит, но уже предчувствуя что-то непредвиденное. Наконец, Сингамиль выпрямился, вскинул голову и дерзко и гневно выкрикнул Заклинание. Но только совсем другое, свое, непонятное ни для кого.
- Не отпускаю! Не отдаю. Я люблю ее. И она - моя ...
Солнечный свет, словно только и ждал этих слов, начал заливать комнату, смешиваясь с мраком в какое-то мягкое, ровное свечение, путаясь в густых волосах принцессы, отгоняя от ее тела и застывшего рядом Сингамиля разъяренных жрецов. В комнату ворвались люди фараона и жрецы Изиды и замерли в ужасе, увидев мертвую Исэ и людей в алых одеждах.
Сингамиль не видел никого. Не замечая ни воинов, ни жрецов, он повернулся к окну, все еще держа в руке сердце Исэ. И вдруг лицо его оживилось в улыбке. Он помахал кому-то рукой и стремительно выбежал из дворца. Люди отшатывались от него в страхе, пораженные темным огнем его глаз. Он торопливо прошел через весь город и не слышал, как обрушились за его спиной дворец фараона и храм Изиды, погребая под собой тело Исэ и всех, кто был за этими стенами. Сингамиль слышал только голос Исэ, зовущий его, и видел лишь ее гибкую фигурку и улыбающееся лицо. Она манила его за собой, легко скользя по улицам города, по берегу Нила; она протягивала к нему руки и пела, обещая вечную любовь, а Сингамиль все никак не мог ее догнать.
Они ушли в глубь пустыни и на рассвете следующего дня он настиг среди барханов свою принцессу, опустился перед ней на колени и обнял ее, чувствуя, как ему на плечи ложатся нежные любимые руки ... Вечные пески скрыли от богов и от людей любовь Избранного мага и юной принцессы, слишком сильную и невозможную для бедного мира ...
2.1.
Она смеялась смехом Сатаны,
И этот смех отталкивал и жалил.
Глаза сверкали, радости полны,
И каждый в них хоть часть души оставил.
А. А. Блок.
... вся моя жизнь была чередой походов, войн и битв, ведущих меня к тебе ...
... Виноградники вскипали буйным цветом и волшебные Ишратские сады вновь обрели свои божественные краски и засверкали бесчисленными цветами, и в степи встала в человеческий рост зеленая стена. Это было на первом году первых семи лет изобилия ... и день этот, восемнадцатый от начала месяца, лег первым камнем в основание моего кургана.
... очи твои, темные, как провалы между звезд, затмили мне блеск Солнца. Не было, нет и не будет на этой земле божества столь ослепительного и столь жестокого, как ты, Царевна.
... терпкий вкус молодого вина не сравнится со вкусом твоих губ. Твое дыхание - хрустальный воздух далеких гор - лишь на мгновение стало моим ... и это был последний камень на вершине кургана не воина и не царя.
... ни один мужчина не мог покорить этого темного демона; с десяток жеребцов убил он, но никому не дал оседлать себя - его тут же окрестили Темной Смертью.
... рабы, приведшие жеребца, в страхе уклонялись от его злобных копыт, с суеверным ужасом взирали на юную госпожу, одним словом усмирившую неукротимого смертоносца, шептали о неуловимом сходстве: "Царевна и этот конь одной породы".
... дикий жеребец, дьявол с пылающей в жилах кровью, ласкался к тебе, как нежный котенок, и, покорный твоей воле, ветром уносил тебя в степь.
... лишь немногие отважились пуститься вслед за тобой - награда была слишком невыносимой. Но я уже с того первого мгновения, когда мой взгляд упал в твои глаза, знал: избран тобою я.
... я нагнал тебя у древнего капища. Мой скакун рухнул замертво. Я поднялся - и увидел тебя. Ты шла ко мне ...
Где найдет предел твоя жизнь, неизвестно даже тебе, пронзающей взором сердца. Путь твой будет выложен чужой болью и страданием, любовью, ставшей ненавистью, проклятием и смертью. Но однажды ты вспомнишь этот день, восемнадцатый от начала месяца, это буйство красок ожившей земли, бешеный ветер в волосах и своего ручного демона ...
... увидишь себя в моих глазах, себя в моих руках ... и призрак выйдет из тьмы ... и озарит твой последний день ...
... я знаю - так будет и душа моя в этот миг будет рядом с тобой ...
2.2.
... Две серые тени слетели к узкой линии каменистого берега. Асмодей, угрюмо укрывшись в черные крылья, опустился на огромный валун; соленые волны слизывали пену у его ног. Анаил выжидающе смотрел на недруга. Наконец, печальный вздох ангела нарушил тишину ускользающего вечера:
- А все-таки земля прекрасна. Совсем не так, как Эдем, - она сурова и величава. Мне больше по душе эти северные холодные края, они ...
- Скажи мне, ангел, - презрение сочилось из уст Асмодея, - не затем ли мы встретились, чтоб любоваться северным закатом? Или, может, я соскучился по твоим восторженным речам?
Анаил лишь кротко улыбнулся:
- Ты, наконец-то, обрел дар речи, демон. Ты злишься, ибо надежды твои не сбылись - Она вновь ускользнула от вас.
- Нет ... Анаил, - в голосе демона слышалась растерянность, - Она не ушла, Она ведь опять предала Его.
Внезапно демон в ярости вскочил:
- Ну же, ангел, ответь, как это, предав свою любовь (а ведь предательство - это грех!) Она сохранила свою душу и осталась чиста перед Богом?
Ангел невозмутимо ответствовал:
- Они сами выбрали этот путь. Но на этот раз все закончилось слишком рано, Они не успели ... - Анаил еще долго болтал о выборе и преимуществе Света над Тьмой, но даже когда он сделал провоцирующий вывод о том, что Они выберут Свет, демон лишь вяло качнул крылом.
Анаил озадаченно уставился на него. Сейчас вместо заносчивого гордеца Асмодея здесь был незнакомый демон вечной печали.
- Любовь, выбор ... разве доступны они нам? - тихо произнес Асмодей. - Он обрек нас на любовь к себе с сотворения мира и мы не знаем иного. Наша ненависть - лишь зеркальное отражение Его любви. Даже самые худшие из нас до сих пор изнывают от древней любви к нему, хотя никто не осмелится признать это. Потому что Он лишил нас, самых совершенных созданий, права выбирать свою судьбу самим.
- В тебе говорят обида и гордыня. К тому же ты-то уже однажды сделал выбор, - напомнил ангел.
- Да, но так или иначе все наши мысли, дела обращены к Нему, а люди часто вовсе забывают о Нем, они имеют привычку отрицать Его существование.
- Не забывай, они платят за это огромную цену. Тебе, лишенному сердца, не понять и не измерить их боли.
- А кто измерит мою боль? Ты разве знаешь, что чувствует отверженный, глядя на этих слабых никчемных букашек, которые счастливее ангелов в своей нелепой любви?!
В этот миг из-за дальнего облака вынырнул последний луч солнца. Анаил взглянул за кромку небосвода:
- Нам пора, друг мой. Они снова вернулись в мир.
Демон плавно расправил затекшие крылья и, черным плащом хлопая за спиной, они унесли его прочь от печальной улыбки ангела ...
2.3.
Нам буря желанья слила,
Мы свиты безумными снами,
Но молча судьба между нами
Черту навсегда провела.
И в ночи беззвездного юга,
Когда так привольно темно,
Сгорая, коснуться друг друга,
Одним парусам не дано ...
И. Анненский.
... Леонид с раннего детства был отмечен печатью величия: прорицатели увидели в его будущем и воинский талант, и удачу, и ум, и царскую власть, и немеркнущую славу, которая останется в веках. Обо всем этом часто рассказывала ему мать, когда он был совсем еще мальчиком. Но об одном долго не решалась заговорить она: прорицатели предупредили, что будет на его пути великая и гибельная Любовь, страсть, способная погубить его душу ...
Когда ему исполнилось семь лет, его, как и полагается, разлучили с матерью и отвели к илархосу; и Леонид всегда считал, что с этого дня и началась для него настоящая жизнь - трудная, суровая, подчас жестокая, но истинная жизнь спартанского воина. И царя. Леонид с достоинством выносил все тяготы и лишения; со стороны могло показаться, что все это дается ему шутя. Он был ловок и силен не по годам и обладал непомерной гордыней, именно она давала ему силы выдерживать все, что выпадало на его долю. Однажды его чуть не засекли до смерти перед жертвенником Артемиды Орфии, но он, смертельно бледный, закусив ледяные губы, торжествующе улыбнулся по окончании сечения - ни один смертный, и даже ни один бог не должен был знать о том, как ему невыносимо больно. А уж его надменные манеры и язвительность были известны всей Спарте.
Лишь единожды Леонид не сдержался и проявил слабость. Ему было десять лет, когда родилась его младшая сестра Леена. Леониду разрешили взять ее на руки и так странно и забавно было держать это беспомощное маленькое существо, которое таращило на него прозрачные глаза. С тех пор, стоило ему только увидеть сестренку, как он подхватывал ее на руки и мог не спускать на землю часами, не слушая запретов родителей. Леонид искренне считал, что, в обход спартанских обычаев, Леену нужно баловать. Мать надела ей на руку тонкий серебряный браслет, точно такой же, как у Леонида.
Но девочка была очень слабенькой и у Леонида сжималось сердце при одной мысли о Тайгетской скале. В день, когда Леену понесли на суд старейшин, он впервые обратился к богам со слезной мольбой пощадить его сестру. Боги услышали его. Возможно, потому, что в Спарте почти никогда не обращались к ним с такой просьбой. Леену уже несли к Тайгетской скале, но девочка как-то извернулась и, словно ею управлял хитроумный Гермес, изо всех детских силенок лягнула ножонкой старейшину. Чем и заслужила благодушное его одобрение. Может, она и слаба, рассудили старейшины, но за жизнь бороться вполне способна. Леене подарили жизнь.
Леонид так никогда и не узнал, почему вдруг исчезла Леена, а в семье все разом забыли о ней и даже не упоминали ее имени. Только отец, устав от его расспросов, вздохнул:
- Уж лучше бы ее сбросили в Тайгет.
До Леонида доходили только обрывки какого-то мрачного предсказания.
На деле же все было очень просто. По словам оракулов, Леена должна была навлечь на семью несмываемый позор и страшное проклятие, если бы осталась в стенах родного дома. И трехлетнюю малышку срочно отправили на юг Лакедемона к дальним родственникам. Но по дороге на повозку напали взбунтовавшиеся илоты, нянька и охрана были убиты, а ребенок исчез. С тех пор о Леене никто больше не слышал, впрочем, никто и не пытался ее найти. Помнили о ней, быть может, только мать и Леонид.
... Прошло пятнадцать лет. Леонид, как и было предсказано, стал царем. Сбылось все: у него была власть, уважение народа, верность воинов, красавица-жена и сын. Леонид смело мог улыбаться в лицо богам, он чувствовал себя равным им. И все уже стали забывать о беде, которую нагадали когда-то оракулы ...
Впервые он увидел Ее весной.
Один из его друзей, точнее, один из тех, кому позволялось называться его другом, весельчак и повеса Эврит собрался жениться. Уже почти все было готово к свадебному пиру, осталось нанять лучших музыкантов и танцовщиц. Именно тогда, из уст своего товарища, Леонид услышал имя Кианы.
- Вы бы видели, как она танцует! - восторженно рассказывал о какой-то илотке Аристодем. - Виноградная лоза по сравнению с ее станом - просто грубая палка. А когда она танцует, ее ноги не касаются земли, вы не найдете ни единого следа ее маленьких ступней!
- Ты разошелся, как афинский оратор, - усмехнулся Леонид и через пять минут уже забыл об этом разговоре.
А Эврит все же нашел эту божественную танцовщицу.
Пир был великолепен, даже чересчур великолепен для непритязательной Спарты. Но что поделать - в этом и был весь Эврит, никогда ни в чем не знавший меры. Леонид сидел рядом с Аристодемом и снисходительно улыбался, глядя на танцующих гостей. И вдруг музыка на мгновение стихла и почти сразу же полились чуточку лукавые и такие волнующие звуки флейты, с которыми переплетались манящие переливы кифары. И вместе с этими звуками, словно дуновение ветра, на землю спустилась Она. Флейта и кифара стали сразу ненужными, ибо Она сама была музыкой, дитя Аполлона и Терпсихоры, кружащаяся над землей, будто подхваченный ветром лепесток жасмина. Каждый Ее жест, каждое движение были сотканы из чистоты и нежности, и в то же время были полны неосознанной обольстительности. Музыкой и любовью было Ее легкое, гибкое тело. Для спартанок Она была непростительно хрупкой и слабой, но, на зависть большинству женщин Эллады, выделялась от природы золотистыми кудрями. Леонид смотрел на Нее, забыв даже дышать. Царь сидел среди гостей бледнее полотна и на каменном лице его сияли лишь глаза, такие же светлые, как у танцовщицы-илотки, и в них отражалась лишь Она одна. У Леонида было такое чувство, словно девушка закружила в своей пляске всю его прежнюю жизнь; закружила - и разбросала по сторонам, и ветром унесло все дни, и ночи, и годы; остался лишь этот миг, пугающий и долгожданный.
Но вот Киана взвилась-взметнулась птицей и в каком-то немыслимом витке опустилась у ног царя и ее тяжелые, с медовым отливом, косы упали ему на колени. Лишь на мгновение встретились две пары одинаковых светлых глаз - и Леонид понял, что Рок настиг его. С этого мгновения Лакедемон стал не мил ему; он проклял небо и землю за то, что он - царь, а она - илотка. О! если бы не угроза войны с персами, царская власть легла бы к легким ногам Кианы, потому что между любовью и короной он выбрал бы любовь. Его непомерная гордыня, его честолюбие оказались сметены одним-единственным взмахом длинных девичьих ресниц. Только теперь Леонид понял, какое проклятье, какую беду вещали ему оракулы, но это предсказание он не променял бы и на тысячу благих вестей.
Киана исчезла так же, как и появилась, словно растворившись в воздухе с последним перебором кифары, и Леонид даже не успел удержать ее. Как одержимый, бродил он до темноты среди гостей в поисках Кианы, но никто не мог сказать, откуда она взялась и куда ушла. Леонид потерял счет дням: они тянулись один за одним, страшные в своей одинаковости, как сиамские близнецы. Только она могла разорвать этот проклятый круг. Теперь для царя и солнце, и воздух, и звезды - все носило имя Кианы, других имен на свете не было.
И все же искать ее, полностью отдаться во власть захватившей его страсти Леонид не имел права: две страшных беды обрушились на его родную Спарту - засуха и война. И обе они грозили неминуемой гибелью. Персидское войско приближалось к границе, а засуха уже готовилась собирать свою часть урожая. И те, кто не погибнет в бою и избежит плена, умрет от голода ...
Леонид со своими воинами готовился выступить в поход. Вся Эллада объединилась против многотысячного войска царя Ксеркса. В военном лагере воины состязались перед походом в играх и борьбе, пели гимны в ожидании ратных подвигов. Война - настоящее дело для настоящего мужчины. И все же ... все же не хотелось умирать, ни разу не ощутив вкуса губ Кианы.
Откуда-то из дальнего угла лагеря доносились звуки музыки, веселые возгласы и смех. Леонид не спеша направился туда, и когда он был уже рядом, музыка резко смолкла, прерванная испуганным женским криком. От костра метнулась гибкая тень, а за ней с рычанием - солдат. Одного мимолетного движения было достаточно, чтобы царь узнал в этой тени Киану; она вырвалась из рук солдата и, увидев Леонида, бросилась к нему за помощью. Вся дрожа, упала к его ногам и подняла к нему безгрешные глаза.
Преследующим ее солдатом оказался Эфиальт. Разгоряченный предчувствием битвы и зажигающей кровь пляской Кианы, он потерял голову. Впрочем, в эту ночь все воины развлекались, как могли, а Киана была всего-навсего смазливой илоткой. Но Леонид был на этот счет другого мнения и Эфиальт, протянув руку к танцовщице, наткнулся на его меч. Удивленный солдат в недоумении пробормотал:
- Но, царь ... я всего лишь хотел позабавиться с этой маленькой илоткой.
- Оставь ее в покое, - тихо зверея, предупредил Леонид.
- Она же всего-навсего танцовщица, - заикнулся было Эфиальт, но тут же умолк, встретившись со свирепым взглядом царя.
- Найди себе другую, - отрезал Леонид и поднял девушку с земли.
Киана вся дрожала в его руках и на дне ее колдовских глаз еще метался испуг, но на губах уже зацветала благодарная улыбка. И что-то странно знакомое было в рисунке ее оживающего рта, в разрезе глаз, в повороте головы.
- Как они похожи, - прошелестел чей-то изумленный шепот, так и не достигший слуха царя.
- Не бойся, идем со мной. Тебя никто не обидит, обещаю, - успокоил царь Киану и, обняв за плечи, повел прочь от шумного лагеря.
А Эфиальт и его друзья долго еще находились в недоумении: у Леонида не было привычки гневаться на своих воинов за то, что кто-то из них решил приласкать танцовщицу...
Царь обнимал худенькие плечи и слышал, как пойманной птицей бьется ее сердце. Они долго шли по узкой, облитой лунным светом тропе, пока огни лагеря не превратились в далекие звезды. Оба молчали и лишь сердца, обгоняя друг друга, с бешеным стуком уносились в безучастные небеса.
Вдруг Киана остановилась и, не поворачивая головы, не поднимая глаз, спросила:
- Ты завтра уходишь на войну?
Леонид удивленно взглянул на нее:
- Да.
Тише шепота звезд прозвучала ее неожиданная мольба:
- Не уходи. Я молю тебя, останься в Спарте.
- Что?! - царь никогда не понимал женщин, а Киана и подавно была для него загадкой Сфинги.
И эта загадка сейчас вздрогнула под его рукой, вскинула светящееся в луче луны лицо и зашептала:
- Останься. Разве ты не знаешь слова оракула? Или Лакедемон будет разрушен, или падет один из двух его царей. Ксеркс убьет тебя!
- Но ты же сама сказала - иначе будет разрушен Лакедемон. К тому же, я царь, я должен быть впереди.
- И погибнуть первым?
- Если надо, то и погибнуть.
Он увидел ее глаза и понял: как бы сильно не любил он ее, его страсть меркнет перед любовью, живущей в ее глазах. Она смотрела на него так, как даже Афродита никогда не смотрела на Адониса. И с его губ сорвалось:
- Но я вернусь. Пока любовь живет в твоем сердце, смерть бессильна. Ты только не отпускай меня с земли, хотя бы сам Аид пришел за мной!
Киана слабо и жалко улыбнулась:
- Я его прогоню и велю тебя не трогать.
Леонид провел рукой по ее волосам и признался:
- Знаешь, мне жаль Зевса. У него было столько прекрасных женщин, но та, что удивительнее их всех, досталась мне. Ведь ты - моя? - и, не дожидаясь ответа, поцеловал ее.
Едва тонкие руки Кианы заскользили по его плечам, на землю хлынул долгожданный дождь, несущий с собой жизнь, милость богов и надежду. Дождь лил без перерыва всю ночь, а они смеялись, как безумные, целовались, и Киана, нагая, как вышедшая из пены морской Киприда, танцевала в потоках воды какой-то невозможный танец упавшей с неба капли. Засыпая на груди царя, уже под утро, она усталым голосом спросила:
- Ты теперь не оставишь меня?
- Клянусь водой Стикса, мы всегда будем вместе.
... Леонид проснулся от того, что солнечный луч, отражаясь от чего-то блестящего, нестерпимо бил в глаза. Царь зажмурился, потянулся, приподнял ресницы. Солнце уже взошло и нужно было торопиться в лагерь. Леонид стал бережно убирать с плеча руку Кианы, но, увидев браслет на ее запястье, обмер.
Он проклял миг, когда проснулся, проклял самого себя, свою погубленную жизнь и жестокую шутку Афродиты - на руке Кианы блестел тонкий серебряный браслет. Точно такой же, как у него. Киана была его пропавшей сестренкой. Через пятнадцать лет Леена нашлась, а он, всегда об этом мечтавший, не мог порадоваться. Кровосмешение - жуткое слово, дикий грех, за который боги карают жестоко и неотвратимо. В эту ночь, самую прекрасную из всех ночей в его жизни, Леонид совершил преступление, которое не прощается.
Но самое страшное было не это. Хуже всего, что Леонид, повернись время назад, не устоял бы перед соблазном, даже зная, что Киана его сестра. Любовь завладела им всем без остатка и какая разница, чем она была: преступлением, грехом, кровосмесительной связью - как ни назови, ничего не измениться. Это была любовь и даже гнев богов был не так страшен, как жизнь без нее. Пусть проклятье падет на весь его род - это не такая уж высокая цена за ночь, которая осветила его жизнь!
Но взглянув на безмятежно спящую Киану, Леонид почувствовал, как его сердце надрывается от леденящей боли: он мог творить со своей жизнью, что угодно, но обрекать на страдания Ее он не имел права. Его плечи выдержат любую ношу, любой позор, но Киана ... Она была так чиста и прекрасна! На нее не должна лечь и тень его вины.
Вот только в чем была эта вина?
Он заботливо укрыл Киану своим трибоном и ушел в лагерь. Войско готовилось к походу и царю следовало быть рядом со своими солдатами. Ничто не должно нарушить сон Кианы. Пусть спит. Кто знает, когда еще она сможет спать так счастливо и блаженно ... Увидев издали блеск копий и мечей, он понял, что выход для него один - смерть.
... Леонид и триста его лучших воинов в числе семитысячной греческой армии должны были защищать дорогу в Фермопилах. Проход в горах был очень узким и потому у них были все шансы не пропустить персов. Царь рвался в бой, он помнил предсказание о великой битве, в которой он стяжает себе вечную славу. Эллины были уверены в своей победе, а Леониду и подавно не терпелось поставить на место зарвавшегося Ксеркса.
Но с самого начала все пошло не так. Узнав о несметном количестве персидского войска, эллины усомнились в успехе битвы. Пелопоннесцы предлагали отступить к Истмийскому перешейку, но фокейцы и локрийцы воспротивились: в случае отступления их земли оказывались во власти врага. Леонид поддержал последних встав во главе войска. Его спартанцы заплели волосы и устроили военные игры, повергнув Ксеркса в замешательство. Персы ждали добровольной сдачи эллинов четыре дня, а на пятый отправили послов с требованием сложить оружие. Леонид даже не разозлился: ему стало просто смешно. С язвительной усмешкой он небрежно обронил: "Пусть Ксеркс придет и возьмет".
... Спартанцы два дня сдерживали натиск персов, даже хваленые десять тысяч "бессмертных" были отброшены ими назад. Ксеркс был вне себя от ярости. А Леонид за эти два дня, каждую минуту играя со смертью, так и не смог найти для себя ответ, что же им с Кианой делать дальше. Смерть была, конечно, лучшим выходом, но ... Но слишком живы были в памяти воспоминания о нежных губах Кианы.
На второй день боев Эврит и Аристодем умудрились подхватить какую-то болезнь, вдобавок, Эврит был ранен. Леонид, не раздумывая, велел им возвращаться в Спарту.
- И не спорьте. От вас здесь пользы теперь будет немного. Но у меня к вам просьба.
- Киана? - лукаво улыбнулся Эврит.
- ???
- Ведь мы твои друзья, - сказал кроткий Аристодем.
Леонид обнял их:
- Да, вы мои друзья. И потому вы позаботитесь о ней, если я погибну. Эта девушка очень много для меня значит, - он снял с пальца золотой перстень с рубином. - Вот. Передайте ей и скажите, что я вернусь к ней, как и обещал.
Никто не знал, что был человек, который слышал этот разговор, - Эфиальт. Еще когда Леонид отобрал у него Киану, он заподозрил неладное. Теперь ему стало ясно, за что царь унизил его перед всеми. Но не это было главное - Леонид отнял у него женщину, о которой он мечтал много месяцев. Эфиальт первый увидел Киану, она была его добычей. Если бы Леонид победил его в честном поединке, все было бы по правилам, а так он просто использовал свои привилегии царя. Мстительное пламя пожирало душу Эфиальта. Он поклялся, что царь заплатит ему дорогой ценой и Киана так или иначе будет принадлежать ему. В ту же ночь Эфиальт пришел в лагерь Ксеркса и обещался провести его воинов тайной тропой в тыл спартанцам. За персидское золото он решил купить любовь танцовщицы.
Известие о том, что их окружили, обрушилось на Леонида на рассвете, как приговор. Он горько усмехнулся: вот почему ему всю ночь снилась плачущая Киана ... Леена. Большую часть союзников он отстранил от сражения, на верную смерть вместе с ним пошли меньше полутора тысяч воинов.
... Они погибли все до единого. Горстка спартанцев сражалась мужественнее всех и Леонид был в первых рядах. И погиб первым. Успел лишь сорвать с руки и выбросить браслет, чтобы, когда найдут тело, Киана как-нибудь не увидела это страшное доказательство их преступления ...
Эврит и Аристодем были в дороге, когда их догнал сбежавший с поля боя фивянин и рассказал о предательстве Эфиальта. Друзья, не сговариваясь, решили вернуться и разделить участь товарищей, но их удержала клятва, данная Леониду. Кто-то должен был позаботиться о Киане. Они бросили жребий - Аристодему выпало идти в Спарту. Эврит вернулся и геройски погиб, сраженный персидским мечом. Аристодем жалел всю оставшуюся жизнь, что пришел домой живым: его посчитали трусом и никто больше с ним не разговаривал. Он стал изгоем, парией.
Но в тот день он разыскал Киану и передал ей слова и перстень. Когда Киана, выслушав его, взяла подарок, ей показалось, что не рубин - алый сгусток крови лег ей в ладонь. В ладонь, которой совсем недавно касались губы царя ...
Если бы Леонид мог знать, кем он был для Кианы! Безродное создание, подобранное на дороге и выращенное из жалости бродячими музыкантами, она не знала ни своего имени, ни семьи. Но то сияние, которое она несла в себе и щедро дарила людям, всю жизнь хранило ее от бед и обид. От природы молчаливая, все свои мысли и чувства она привыкла выражать в танце и ее легкие ноги, танцуя, несли ее по жизни. И вдруг Он остановил этот танец. Ее жизнь всегда озаряло сияние, а Он был самым ярким его лучом, блеснувшим ей так неожиданно и радостно. Она осмелилась поднять дерзновенные глаза на царя - и его величие и красота едва не ослепили ее. Во всем мире не было человека, равного Ему. Испугавшись этого ослепительного блеска и своей недозволенной любви, она убежала тогда. Той ночи, благословенной дождем, она ждала всю жизнь, и странно знакомы были прикосновения горячих ладоней царя ... А когда утром, проснувшись, она не нашла его рядом, у нее даже мысли не возникло о том, что он ее бросил. Он ушел на войну, мужчины всегда уходят на войну, чтобы потом со славой вернуться к тем, кто их ждет. Царь поклялся водой Стикса - такую клятву не нарушают даже боги ... Но почему же кроваво-красный камень на ее руке упрямо твердил, что она никогда больше не увидит своего царя?
... Черной птицей настигла ее страшная весть. Тяжелые крылья сдавили грудь, останавливая полет влюбленного сердца, и сумрачная тень закрыла солнечный свет. Только рубин в перстне тлел, словно уголек костра в ненастную ночь. Триста спартанцев сложили свои непокорные головы у Фермопил; три сотни сердец перестали биться, ударившись о вражеские мечи. И ее любимый погиб.
Ксеркс заявил, что никто на свете еще не раздражал его так, как высокомерный и упрямый спартанский царь. Он приказал отрубить голову у трупа Леонида и воткнуть ее на кол. Это страшное знамя несли пред собой персы, вступая на землю Эллады.
Теперь уже не весенний игривый бриз - ледяной ветер гор понес онемевшую от боли Киану навстречу персидскому войску. Подвиг спартанцев и имя царя Леонида остались в веках. Но никто не вспомнит, как юная танцовщица, не боясь ни смерти, ни пыток, предстала перед грозным царем персов. И так же открыто, как взглянула когда-то в глаза Леонида, смотрела она сейчас на Ксеркса. Она пришла за телом возлюбленного, о большем не просила она ни Ксеркса, ни богов. Киана танцевала для царя свой последний танец так, как никто и никогда ни до, ни после нее не танцевал. Если бы Аполлон взглянул в этот миг на землю, Терпсихора была бы с позором изгнана с Геликона. Киана вплетала в свой танец все краски и звуки земли, запахи цветов и мерцание звезд, всю заплутавшую юность мира и нерастраченную нежность девичьей души. И непобедимый царь склонил голову перед великой любовью и божественным даром этой девушки с лучистыми глазами.
Она принесла в Спарту голову славнейшего из царей Эллады и отдала ее старейшинам. Время замерло для Кианы. Танцевать она больше не могла: она не слышала музыки, не видела света и легкие ноги ее впервые оставляли следы на каменистой земле. Она поднялась на Тайгетскую скалу и, раскинув руки, будто желая снова оторваться от земли в неистовом танце, шагнула в клубящийся над горной рекой туман ...
Персы, задержанные спартанцами у Фермопил, наводнили непокорную Элладу, сжигая и разрушая все на своем пути. Земля, иссушенная засухой, была напоена кровью и день Саламина был еще далек. Много славных воинов отдали свои жизни, прежде чем Фемистокл занял место царя Леонида. Память о Киане смыли реки крови и слез, но немеркнущая слава Леонида и трехсот его воинов жива и поныне. Каменные львы охраняют их вечный сон и стихи благодарных потомков высечены на скале.
А где-то среди камней Эллады лежат два тонких серебряных браслета ...