Аннотация: Настанет время: первые станут последними, а последние - первыми...и опустится небо на землю...
Меланья - так я назвал ворону, севшую на шиферную крышу моего садового домика.
Снизу, со стороны капустной грядки, я попытался представить мысли вороны...
"Высоковато здесь, -подумала Меланья и расправила крылья. - Копошатся, копошатся эти людишки в навозных грядках, а вот чтобы полетать, как я, над всей этой суетой - дудки!"
Меланье, конечно, были знакомы пахнущие керосином самолеты, тут же недалеко заходящие на посадку, но человек был упрятан внутри этих железяк и не мог ощутить перьями, то есть кожею, свежих воздушных струй, человек не мог запросто отклониться с самолетом в сторону и сесть на болотную кочку.
Меланья часто наблюдала за самолетами, не совалась в их сторону, а самолеты не нарушали ее покоя.
Меланье многое было знакомо в человеческом мире.
Еще бы! Шестьдесят шесть лет и шесть месяцев назад в нее переселилась душа кулугура Амвросия, сосланного в северные края и почившего у деревни Маяги, вывернув непокорную выю в сторону милого Поволжья.
Амвросий был грамотен и по этой причине с благословения тяти нечасто, но наезжал в уездный город В. на серой кобыле Машке. Там и купил себе "Правду" с письмом товарища Рафаила товарищу Сталину.
Дома письмо читали в маленькой избе всей общиной, а отвечал на вопросы следователя ОГПУ Козявкина один Амвросий.
Но взяли его не сразу, а после уборочной. По первому морозцу доставили в окружную тюрьму-пересылку. Дальше было неинтересно, и Меланье не хотелось об этом вспоминать.
С тех пор Меланья летала с душой мученика Амвросия, а внизу проистекали всевозможные события. Так и долеталась Меланья до нашего новейшего времени.
В разгар этого времени и жила в Маяге девочка-отличница Таисия.
Таисией изо всех сил гордились сельские учителя. Все новаторы школьного обучения - от Шаталова до Щурковой - могли бы сами удивиться успехам своих заморочек: девочка срывала первые призы на всех олимпиадах и конкурсах районного и областного ранга и метила на всероссийские просторы.
Одно лишь плохо: телевизор дома был черно-белый, а пойти некуда. И Таисия, насладившись успехом в городе, возвращалась в родную деревню к своему окошку с видом на жизнь, поросшему мхом и лишайником.
За окном облетали листвою ольха с рябиною, а по телевизору показывали моды и Юдашкина.
С подиума радужничали огни Парижа и невидимые миру слезы манекенщиц.
Жеральд Ватле истекал кунштюками и слезами радости под улыбку бельгийской королевы.
- Таиска, гляди-ко, как баско набашаются-то! - гаркнула с печи столетняя баба Шура.
- Не мурай, баушка, - ответила Таисия. - Без тебя мутеляга на сердце.
- Каждой Хевронии да свой Петр, - не унимается бабка. - Каждой девке своя наряда.
Таисия - молчок. Она вся окунулась в высокую моду. Тона фуксии захватили ее даже в черно-белом варианте и не отпускали. Название дома моды "Лекоане-Эман" звучало анатолийским тамбурином, а кутюрье Сильвана Ковери, Эман Сигар и Розетт Торрент казались богами-олимпийцами и душками одновременно.
Батянька набузгался налева и тоже подсел к телевизору.
- Таиска, эт кто? - спросил батяня и ткнул заскорузлым перстом в экран.
- Не кто, а что, - поправила Таисия. - Высокие моды. Не мешай!
- Высокие, высокие, дак морные совсем, - извлек глубокомысленно батяня и оторвался в сладкой позе.
Как хотелось бы Таисии рассмотреть в цвете платья от "Нины Риччи".
Таисии всегда говорили: "учись хорошо, учись хорошо". Она и училась, а телевизор был старым.
Баба Шура и отец сладко храпели под аплодисменты Славе Зайцеву за "купчиху в клеточку" - последний писк сезона первоначального накопления капитала по Чубайсу.
Таисия сначала тихо, а потом все громче и громче заплакала.
Меланья испуганно шарахнулась с подоконника в густые заросли хрена.
"Напазгать бы батяньке крапивой по мягкостям: дочка ревит, а он, ноздрина эдакий, дрыхнет, - возмутилась Меланья. - Ноне дожжи однех обабков наростили".
- Обабков? - спрашивает батянька и просыпается. - На Спаса намильник пива наварим и намушников набаздыряем.
Баушкин храп накрывает едва зародившийся диалог отца с дочерью. Моды тонут в рекламе неутомимого борца с интимной жидкостью - "памперса".
На другом канале Алешковский робко поет о лесбийской любви и шаловливо поглядывает на все понимающего Битова.
Писателей перекрывает реклама сладкой парочки в черно-белом и Таисия снова переключается на Париж.
- Ноне чужим умом-то неизъянно богаты, а ты обзарись евонной жизнью, - произносит со своего стульчака батянька и кивает на "тормозок" Славы Зайцева.
Таисия не отвечает.
Слезы высохли, но сердце, словно кто его обезвечил, виноватым колобком выкатилось мимо Меланьи в пыльный палисад.
Меланья хотела было клюнуть сердце, но не решилась и перепорхнула на изгородь.
Батяня обебенивался, обебенивался от своих мыслей, но не устоял и побежал в катух пообщаться с боровом. На попытки общения боров тряс тощей хребтиной и со значением хрюкал.
Такая тоска обзданула батяньку и он решился. Выскочил на ободворицу, пнул торчащий обоколок, схватил бадьи и сплюнул на провисший грязным пологом оболок:
- Чай, дождь-то будет...
По дороге батянька мечтал, что наносит помоев из племзаводской столовки, неуворотно выпестует хряка и пустит в расход к октябрьским. Разве он недотука? Начинёхи не поест, но Таисии справит какого-нито панасоника с прибамбасами всякими.
Меланья, устав сидеть на изгороди, шарилась по морковным грядам. Знакомый кореец такое из моркови вытворял: век не нагуздаться.
Меланья издали заприметила Таискиного батяньку, хоть и недоросток был.
Мужичонка прогибался под коромыслами и покрякивал от напряженья жил.
В этот самый момент двое необрях набегом выкатили из осиновой рощицы, словно кто их мызгнул. Они по-кошачьи выгибали круглые спины и осторожно ставили свои сандалии в широкий след от флагмана советского тракторостроения с берегов Невы.
Меланья все поняла и такая неповадушка овладела ейной душою.
Батянька Таискин оторопел сразу. Скинул с плеч тюрю-ассорти и откинулся на пашню пузом вверх.
В его зыбких глазах стоял вопрос: "За что, мол, божьи люди?"
Но божьи люди не отвечали. Они мутузили батяньку по плешивому калгану. Который пошустрейший, балясиной поставил точку в обмене любезностями. От батяньки уже никаких любезностей не требовалось.
Дух кулугура Амвросия забунтовал было в Меланье, но та быстро справилась с нахлынувшими эмоциями и полетела на свидание к ворону Борису: пора было вить гнездо и выводить птенцов.