Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся...
Белый диск, замерев в зените африканского неба, бесцветного от его испепеляющего жара,слепил глаза, изливая на иссохшую и растрескавшуюся землю саванны мегатонны джоулей беспощадной энергии. Было душно и безветренно, и в расплавленном воздухе то там, то здесь возникали спонтанно миражи зеркальных луж, которые исчезали тут-же, стоило подойти к ним поближе, и все предметы, одинокие деревья, столбы, редкие вышки сотовых ретрансляторов компании "Уникс" дрожали и деформировались обманчиво в восходящих струях раскалённой атмосферы. Засуха длилась уже третий месяц к ряду, и, казалось, всё живое, словно наркоман под морфием, забылось в тяжёлом сне, стараясь не шевелиться, не дышать полной грудью, думая лишь о хлёстких каплях тропического ливня, который уже зрел где-то на восточном побережье континента, в сотнях миль отсюда. Вгавнемба Батуту, жилистый и высокий африканец, медленно брёл по следу старого льва на восток, раздвигая пожухшую траву остриём длинного охотничьего копья, более похожим на обоюдоострый меч римского гладиатора, нежиле на наконечник , и способным в умелых руках лишить жизни даже слона. Из всей одежды на Вгавнембе Батуту были лишь тыквенная фляга с тёплой водой да мобильник, болтавшиеся на кожаном ремешке у него на шее, да дермантиновые сандали "Марио Бруни" китайского производства на ногах. Вгавнемба Батуту , как и всё живое вокруг, страдал от невыносимой жары, но старый и больной лев страдал от неё значительно сильнее, и это несколько приободряло охотника, предвещая близкую развязку и возможность вернуться в деревню засветло. Старый лев пришёл к ним несколько недель назад, и, неспособный уже угнаться за дичью, повадился нападать на деревенскую скотину. За последнии недели это повторялось трижды, и со львом необходимо было кончать. Пройдя ещё метров двести по следу, охотник обнаружил смятую траву. Было видно, что обессиливший лев долго лежал здесь, дожидаясь, покуда силы вернуться к нему. Вгавнемба Батуту двинулся было дальше, но пройдя немного, остановился, ощутив неожиданно сильные позывы. Вчера, на поминках старого Взасуну Посамо он съел,наверное, целого козлёнка, и, вот теперь пришло время опорожниться. Вгавнемба Батуту повертел головой, выбирая место поудобнее, но прежде чем усесться, пошарил в сухой траве остриём копья на случай, если там окажется змея или осиное гнездо. Жест этот был почти машинальный, такой же машинальный, как и у европейца, включающего свет в сортире. Это была выработанная тысячами лет жизни в саванне, впитанная с молоком матери элементарная техника безопасности, пренебрежение которой могло плохо кончиться для испражняющегося. Взасуну Посамо, старик, на поминках которого объелся вчера Вгавнемба, и которому ещё жить бы да жить, в роду у него все были долгожители, забыл об этом по старости лет, и вот, поплатился за это. Несколько дней назад он, не пошарив предварительно палкой в траве, уселся прямо над гнездом, где чёрная мамба высиживала яйца, за что и был ужален ею в ягодицу. Как потом ни старался деревенский колдун, всё было напрасно и через два часа мучений старик отправился к предкам. Убедившись , что место никем не занято, охотник сорвал пучёк травы для подтирки и уселся на корточки. Неожиданно что-то больно кольнуло Вгавнембу в мошонку, охотник вздрогнул и похолодел от ужаса. "Чёрная мамба!" -подумал он, но, к счастью, это оказалась всего лишь травинка, срезанная остриём его копья. Вгавнемба Батуту успокоился, и процесс дефекации потёк плавно и непринуждённо. Так же плавно и непринуждённо потекли мысли в голове у Вгавнембы. Он очень любил такие минуты испражнения за некую, близкую к медитативной, успокоенность, за состояние абсолютного умиротворения, когда чувствуешь вдруг, что жизнь твоя не напрасна, ты молод, здоров и удачлив, да и как может быть по-другому, ибо будь оно по другому, ты не сидел бы сейчас здесь и не какал. Порою Вгавнембе казалось, что эти минуты испражнения он любит едва-ли не больше, чем хорошую еду, чем близость с любимой женщиной, и даже,страшно сказать, едва ли не больше, чем родину! Даже раскалённое солнце саванны, казалось, становилось в такие минуты милосердным и выжженный мир вокруг снова обретал свои краски. ".Вот я хорошо поел вчера", - думал Вгавнемба, - "А сегодня хорошо какаю. А скоро я куплю ещё пять коров и у меня будет целое стадо и тогда я смогу жениться ещё раз и у меня будет уже несколько жён, потому что я настоящий мужчина и настоящий охотник." Подумав о том , что он настоящий охотник, Вгавнемба вспомнил о льве и заулыбался. "Все пошли за ним на запад, и только я пошёл на восток, потому что я настоящий охотник, а они просто глупые, как женщины глупцы. Вговнемба знал, что лев пойдёт к пересохшей реке, потому что там в лужах ещё есть гнилая вода, а он очень хочет пить, а эти глупцы не верили мне. Они, как плешивые обезьяны надели свои вонючие шорты, взяли, как трусливые дети свои вонючие карабины и поехали на своём вонючем тракторе за больным львом, а он один оказался прав и вот теперь скоро нагонит льва и заколет его копьём, потому что Вгавнемба Батуту настоящий мужчина, а не женщина, как они, и не боится старого больного льва, и когда он один заколет его, и принесёт в деревню его хвост, то все снова увидят, какой Вгавнемба хороший охотник и все девушки в деревне захотят иметь от него детей". Подумав об этом Вгавнемба батуту глубоко и сладостно вздохнул, и взявшись за телефон , хотел уже было позвонить своему двоюродному брату, поехавшему на деревенском тракторе с друзьями за львом на запад, дабы посмеяться над этими горе-охотниками, но вспомнив о том, сколько часов надо крутить ручку зарядного устройства, подаренного их деревне фирмой "уникс", решил не тратить зарядку на пустую болтовню. Посидев ещё некоторое время, Вгавнемба отхлебнул глоток тёплой воды из фляги,подтёр зад пучком травы и поднялся, но прежде, чем двинуться дальше, он обернулся посмотреть напоследок на своё детище и даже присвистнул от восхищения. "Эх, мать честная, вот это да!" - промолвил он, чувствуя, как волна гордости захлёстывает его. Куча была великолепна! Фунтов восемь, не меньше, было в ней, и, воистину, так сходить мог только настоящий мужчина и настоящий охотник! Улыбаясь, Вгавнемба Батуту вскинул копьё на плечо, и насвистывая от переизбытка серотонина в крови, пошел дальше по следу старого льва, облегчённый. Минут через десять его жилистая чёрная спина, превратившись в точку, растворилась в раскалённом мареве саванны, и в наступившей тишине было слышно лишь, как рой суетливых мух, невесть откуда налетевших, деловито жужжат на оставленной куче.
Что дальше случилось с Гавнембой Батуту , как впрочем, и со старым львом, для нас, дорогой читатель, останется тайной, возможно, Вгавнемба убил зверя, Возможно лев оказался не так слаб и задрал Вговнембу, но что нам известно доподлинно, так это то, что к вечеру погода в саванне резко изменилась. Часам к пяти горизонт на востоке потемнел, огромные кучевые облака, беременные тропическим ливнем, тёмные и мрачные,как горы, чёрного базальта, затянули пол неба, и резкий шквалистый ветер налетел, сминая сухую траву и завывая, на саванну. В течение часа ветер всё более усиливался и тучи,клубясь и изрыгая молнии , закрыли уже весь небосвод, стало сумрачно вдруг и в мрачных сумерках этих носились по воздуху поднятые ветром сухие ветки, сухая трава, тонны сухой пыли и прочего мусора. А где-то на горизонте виднелась уже стена ливня, которая, шумя словно водопад, двигалась вперёд со скоростью гоночного болида. Неожиданно перед самой водяной стеной возникла мчащаяся по саванне воздушная воронка, которая бешено крутясь, становилась всё плотнее, всё страшнее, и вот уже труба гигантского смерча, извиваясь как змея и ревя, неслась по саванне, вырывая с корнем траву и кусты, обдирая листву и обламывая ветви у одиноких деревьев, попадавшихся у неё на пути, и вращая свою добычу с немыслемой скоростью,вздымала ввысь всё,попавшееся в её мясорубку. Достигнув, наконец, того места, где Вгавнемба Батуту справлял большую нужду, смерч подхватил кучу, оставленную охотником, и с комьями сухой земли и травой закрутил , завертел, и свистя и завывая, потащил всё выше и выше. Через несколько минут чудовищного вращения этого далеко внизу остались и саванна, и грозные тёмные тучи, а гигантский смерч всё поднимал и поднимал ввысь Вговнембову кучу. Вертясь во всех плоскостях, циклопическая погадка настоящего охотника и настоящего мужчины ворвалась, наконец, в верхние слои атмосферы, и, сообразно всем законам физики, должна была бы рухнуть вниз, но вместо этого плотная воздушная масса, гулявшая в поднебесье подхватила вдруг её и понесла куда-то на север. Лев Банифациевич Холидейсберг висел на волоске,и дабы спасти свою шкуру, рвать когти надо было немедленно. То, что капкан может защёлкнуться в любую минуту, он знал с самого начала , но что это всё-таки случиться не верил, и это стало для него неприятным сюрпризом, слишком уж тихо и аккуратно сработал комитет на этот раз. Всю свою сознательную жизнь Лев Банифациевич считал себя крайне умным человеком, и до последнего дня всё подтверждало эту его мысль, но когда бухгалтер Машенька с раздражённым лицом вошла к нему в кабинет, и визгливым голосом сообщила, что все счета фирмы заблокированы, Лев Банифациевич Холидейсберг осознал, что его представлениях о собственной персоне существует какой-то изъян. Всё было уже на мази и по плану балабосы уже в понедельник уплыли бы на острова, а вслед за ними туда бы уплыл и он, но комитетчики оказались шустрее, чем он думал,и, похоже, обвели его вокруг пальца. Любая крупная афёра дело рисковое, таков закон жанра, и умозрительно Лев Банифациевич был готов ко всему, но когда Машенька сегодня утром сообщила ему о произошедшем, Холидейсберг, покрывшись противным липким потом, понял, чем теория отличается от практики. "Хорошо, Машенька, ты звонила в банк?Что они там говорят?" - спросил он, пытаясь сохранить спокойствие в голосе. "Говорят, не волнуйтесь, это всего лишь технический сбой, и самое позднее к среде всё будет устранено". "Это касается только нас, или сбой по всем счетам? Ты поинтересовалась?" - и Машенька сморщила личико и пропищала, - "Сказали, что пострадали только мы , да ещё пару фирм, а так всё работает. Наверное, вирус какой-то." "Ладно , иди работать", - сказал он глухо, и глядя на удаляющуюся Машенькину задницу почувствовал, что впадает в ступор. Дверь за бухгалтером давно уже закрылась, а Лев Банифациевич Холидейсберг всё продолжал смотреть на дверную ручку. Мерзкие мысли лезли в его гривастую голову и он представлял себе уже во всех деталях, как здоровенные детины с лицами, скрытыми чёрными масками, бросают его, одетого в дорогой костюм английского сукна, мордой прямо в грязную лужу и наручники с лязгом защёлкиваются на его заломанных за спину руках. Почему-то его воображение рисовало грязную и вонючую лужу у пивных ларьков на улице Шкапина, что у Балтийского вокзала, хотя и тех ларьков, да и самой улицы в прежнем её виде давно уже не существовало. Ещё ему виделось, как злой следователь, почему-то чернокожий,, допрашивает его с пристрастием в казённом кабинете с зарешётчатым окном, и взяв его за грудки волосатой лапой орёт ему в лицо, брызжа слюной: "Что же ты, сука, дольщиков обманываешь? Они же последние кровные..., а ты!? Там же старики, инвалиды, дети, женщины наконец! Ты понимаешь, гнида, женщины!!!" От этих видений Льву Банифациевичу сделолось дурно, и он, взяв со стола сифон с минералкой, пустил пенящуюся струю себе на голову. Холодные струйки побежали по его загривку и это привело Холидейсберга в чувства. Первый панический ужас отступил и Лев Банифациевич начал соображать. "Так"-думал он,- "сосредоточься и не паникуй. Счета заблокированы, деньги, похоже, пропали, с этим надо смириться и больше не думать о них. Деньги дело наживное, хотя несколько миллиардов не пустяк, конечно, но сейчас надо спасать собственную шкуру, вот о чём надо думать сейчас. Сегодня пятница, тринадцатое, десять тридцать. Почему они сделали это с утра? Ведь заблокируй они деньги в конце рабочего дня, я, возможно, не узнал бы об этом до понедельника, а на выходных меня, тёпленького, взяли бы прямо из постели. Они, что же, предупредить меня хотели, что ли, мол, делай ноги, дружище? Нет, конечно. Значит, знали, что в понедельник балабосы уплыть могут, вот и спешили. Но как тихо сработали, сволочи! Ведь ни намёка же даже на слежку, дольщиков не опрашивали, по объектам не ползали,документацией не интересовались, я бы узнал сразу, вообще ничего, ни намёка!Ведь я бы почуял, ей богу почуял, а здесь ничего! Вааще ничего! Неужели кто-то настучал? Не может быть! Хотя почему же не может, всё может. Но кто тогда? Кто-то из руководства? Но этим не выгодно, невыгодно во всех отношениях. Может бухгалтерия? Машенька? Нет, вряд ли, они ведь не знали всего, знали ровно столько, сколько им знать полагалось, А может быть это... Нет, лёва, стоп, сейчас не время, сейчас не об этом надо думать, сохраню собственную шкуру, а уж потом разберусь с собакой". Он налил из сифона стакан воды и залпом осушил его, От всего этого в горле у него пересохло и першило. "Хорошо, но в таком случае следующим их шагом предполагается мой арест", - продолжал размышлять он,- "если, только, конечно , блокируя счета с утра,они не хотели меня этим предупредить,что маловероятно, вернее сказать невероятно. Тогда, по логике вещей, брать меня им надо срочно, в надежде, что я ещё не прочухал и не смылся. И, получается, что ждать их можно в любую минуту". Лев Банифациевич расслабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки, ему вдруг стало жарко. Налив себе ещё стакан воды, он выпил его залпом, встал из-за стола, и, подойдя к окну открыл форточку. Его обдало прохладой. Небо, ещё час назад безмятежно голубое, затягивали на горизонте тяжёлые грозовые тучи, и усилившийся ветер шумел листвой на старом тополе, росшим напротив. Внизу по улице с противным жестяным треском катилась,толкаемая ветром, пустая пивная банка. Лев Банифациевич задержался у окна, наблюдая за её хаотическим движением, но неожиданно осознал, что наблюдает не за жестянкой, а смотрит, нет ли случайно под окнами офиса ужасной группы захвата в чёрных масках и с автоматами наперевес. Группы захвата под окнами офиса не было, и Лев Банифациевич вернулся на место. "Ладно, будим считать, что пара часов у меня есть", - думал он- "может быть их и нет, но будем думать, что они есть. Тогда не всё так безнадёжно, тогда действуем по плану номер три, как это ни прискорбно". У Льва Банифациевича, как у всякого осторожного и хитрого хищника, для различных ситуаций было продуманно несколько способов бегства от охотников. Если бы всё шло по плану, то в этом случае Холидейсберг, без особой спешки и нервотрёпки убрался бы из страны вместе с деньгами вкладчиков по схеме номер один,рассматривать которую, дорогой читатель, нам нет никакого резона, ввиду её неприменимости в сложившихся для Льва Банифациевича обстоятельствах, впрочем как и продуманную для более тяжёлого случая схему номер два. Третий же, резервный, вариант бегства был продуман на всякий случай,в наступление коего Холидейсберг не верил вплоть до десяти тридцати этого дня, но всё-таки, как человек крайне предусмотрительный, и, даже можно сказать, перфекционист в своём деле, тщательно подготовил и подобный исход из отечества. "Так, значит, заблокировали , но только у нас. Так, всё сходиться. говорят, что временные трудности! Успокаивают бдительность, это их так попросили. Что мы делаем в этом случае, Лёва?" Он смахнул со лба испарину и включил связъ с секретаршей. "Люся,срочно зайди ко мне, срочно, Люся!" Спустя мгновение тяжёлая кабинетная дверь отворилась и вплыла Людмила Сергеевна. она открыла было ротик для каких-то дежурных фраз, но Лев Банифациевич не дал ей этого сделать. "Слушай меня внимательно, люся" Сегодня короткий день, понимаешь? Очень короткий, но оплачиваемый. Бегом по отделам, и чтобы через пятнадцать минут здесь никого не было. Ты поняла, - буквально прорычал он, - чтоб через пятнадцать минут было пусто, как в Сахаре, ты отвечаешь, ясно? Как закончишь, забеги ко мне. Всё, действуй. За дверями кабинета зашуршало, затопало, захлопали ящики столов, гул голосов, то ли удивлённых, то ли обрадованных, толи и то и другое, одновременновозник, усилился и постепенно начал сходить на нет. Хлопала входная дверь, офисный народец покидал рабочие места. Лев Банифациевич сел за стол, и выдрав из блокнота лист бумаги, мелким бисером накарябал: Кристиночка, зайка моя! Ни о чём не беспокойся, мне на некоторое время придётся исчезнуть. Меня не ищи, где деньги знаешь, на первое время тебе хватит, при экономии, конечно. Деньги лучше перепрячь так, чтобы кроме тебя никто не знал. Будут спрашивать, держи язык за зубами - денег нет, всё увёз, подонок, есть скоро будет нечего. Скажешь, где балабосы, пойдёшь на биржу труда. Я буду писать тебе сам. Подписывать буду так, как ты ласково называла в первый месяц после свадьбы мой пенис. Если будет другая подпись, значит эта писюлька не от меня, не верь, это подстава. Получив моё письмо, прочти его, затем сожги, пепел съешь, а что останется, то сплюнь в унитаз и спусти. Ничего не бойся, твой Лёвик хитрый, заживём ещё по старому. Письмо привезёт Люся, не о чём её не спрашивай, она всё равно ничего не знает. Целую." Лев Банифациевич засунул писюльку в конверт и послюнявив край, запечатал. Язык у него был сухой и шершавый, и Холидейсберг с трудом справился с этой несложной работой. Было жарко, было невыносимо жарко. И душно, почему-то очень душно. "Что за чёрт, прямо как в Африке!" -подумал Лев Банифациевич. Он сново глянул в окно. Свинцовые грозовые тучи подползли уже совсем близко и порывистый ветер начал перерастать во что-то более серьёзное. Первые крупные капли хлёстко шлёпнули по стеклу и прохожие на улице судорожно раскрывали разноцветные зонты. Вернувшись к столу, Холидейсберг снова вызвал Люсю в кабинет, и вручив ей конверт, велел , никуда не звоня по дороге, катить к нему домой и срочно вручить писюлю Кристине. Снабдив секретаршу необходимыми инструкциями, Лев Банифациевич достал из кармана сотовый, и тщательно вычистив всё из его памяти, отдал Люсе. "Поедешь ко мне, зарули на Московский вокзал, купи билет до Любани, или до Волховстроя, или ещё куда подальше, выбереш сама, куда электричка отправляться в ближайшее время, зайди в вагон и засунь телефон куда-нибудь в щель, если кто увидит и прихватит потом, тоже не беда, а сама брысь из поезда и езжай с письмом ко мне. Поняла всё? Действуй, Люся, Действуй." За неплотно закрытой дверью кабинета было слышно, как Люся, переодевает в своём предбаннике офисные туфли на уличные, затем раздались её быстрые шаги по коридору, скрипнула петля на лестничной клетке и в конторе воцарилась тишина. Лев Банифациевич, заглотив ещё стакан воды, надавил кнопку связи с охраной внизу. Где-то вдалеке заулюлюкало, и ленивый голос человека всё повидавшего и явно уставшего от жизни произнёс: "Да, Лев Банифациевич, слушаю." "Паша, все ушли?", - спросил Холидейсберг. "Да вроде все, кроме вас, конечно", ответила лениво противоположная сторона провода. "Тогда слушай, Паша, внимательно. Своих всех отпусти, дверь закрой и никого не пускать, посетители, сантехники, электрики, кто бы ни был, хоть чёрт лысый, никого. Понял? Будут спрашивать, офис закрыт до понедельника, все уехали на корпоратив, за город. Куда не знаешь, понял?" "Всё понял", - ответил ленивый голос и Лев Банифациевич отключил связь. Подойдя к двери, Холидейсберг заперся на ключ, и, минуя свой представительский стол, быстро прошёл в смежную с кабинетом комнату. Здесь, в углу, покоился личный сейф Льва Банифациевича, монструозное чудовище из бронированной стали, по непонятной прихоти своего владельца украшенный бессмысленным декором в стиле рококо. Шифр от несгораемого шкафа знал только Лев Банифациевич, храня в его чреве лишь действительно самые дорогие и близкие своему сердцу предметы. Набрав комбинацию цифр, Лев Банифациевич с усилием провернул запирающее колесо, надавил щекастому тритону на глаза, что-то щёлкнуло и тяжёлая дверь отворилась. На верхней полке тускло поблескивал армейский кольт. Холидейсберг вынул его, повертел в руке его прохладную тяжесть, и, вздохнув, положил на место. Таскать с собой такую штуковину сейчас вреда было больше, чем пользы и внимание случайного наряда папуасов, попадись он с такой валыной, могло кончиться для Холидейсбергао весьма плачевно. Всё, касаемое третьего варианта бегства, покоилось полкой ниже. здесь, в плотной кожаной папке лежали бумаги, нынешняя жизнь Холидейсберга без которых превращалась бы в заунывную и беспросветную песню о Владимирском централе. Здесь, в кожаной папке лежало то, что позволяло нашему хищнику, дорогой читатель, в сложившийся обстановке унести ноги от злой и предвзятой отечественной Фемиды и даже вполне безбедно просуществовать где-нибудь на тёплых островах лет десять, при условии разумной экономии, конечно. Лев Банифациевич бережно достал папку, отнёс на стол и открыл её. Вексель, записанный на имя Льва Банифациевича Холидейсберга, и переписанный его же рукой на имя Остапа Степановича Подпердыженко был на месте, на месте же был и паспорт на имя гражданина Украины Остапа Степановича Подпердыженко. Здесь же был и загранпаспорт всё того же Подпердыженко, и документы миграционной службы, подтверждающие, что гражданин Украины Остап Степанович Подпердыженко имеет все легальные основания находиться на территории Российской Федерации и работать электриком в ооо "Электросервис". Лев Банифациевич открыл паспорт и посмотрел на свою физиономию. Был он тут лыс, с вычурно круглыми щеками и свисающими как у сома усами, но, как не крути, это всё-таки был подлинный Лев Банифациевич Холидейсберг, хотя и несколько видоизменённый. "Интересно, где сейчас настоящий Подпердыженко?" -вяло подумал Лев Банифациевич, крутя в руках синею книжечку . Документ был подлинный, не считая фотографии, конечно, и достался Холидейсбергу недёшево, однако судьба настоящего Остапа Подпердыженко оставалась для нового владельца паспорта туманной неизвестностью. Судя по регистрации, жил этот самый Подпердыженко-Холидейсберг где-то на окраине Киева, в какой-то халупе в депрессивном районе, вероятнее всего был одиноким алкоголиком и плавал сейчас в Днепре, там, куда не залетит и редкая птица. Тем не менее документ был подлинный, так что предусмотрительный Лев Банифациевич успел , бывая в Киеве, и зарегистрировать на имя Подпердыженко консалтинговую фирму "Остап, сыновья и консалтинг, и даже получить загранпаспорт с открытой шенгенской визой. Теперь оставалась самая малость - оказаться на Украине с векселем в руках, и в ближайшем украинском филиале некого известного российского банка, название коего, дорогой читатель, по понятным причинам мы здесь упоминать не будем, перевести двести пятьдесят лимонов вексельных денег на счета "Остапа, сыновей и консалтинга", после чего отправить их на всё те же острова, где через короткое время гражданин Украины Остап Подпердыженко, оказавшийся там же, сумеет ими рачительно распорядиться. Вексель на двести пятьдесят лимонов, выданный Льву Банифациевичу компанией "Автолаз" в качестве гарантии возврата заёмных средств на закупку новых автомобилей не был, конечно, той суммой, которая необходима для сносной жизни, но в данном случае Лев Банифациевич был рад и такой подстраховке. Погода же за окном продолжала портиться. Тяжёлые водяные капли, ещё несколько минут назад редко барабанившие в окно, теперь превратились в настоящий ливень, выколачивая на оконном стекле бесформенную звуковую какофонию. Неожиданно резкий порыв ветра распахнул настежь форточку, весёлый вихрь влетел в комнату, и бумаги на столе, зашуршав, вздумали сорваться с положенных им мест и в легкомысленном танце, кружась, разлететься по офису. Подскочив к окну, Лев Банифациевич с треском захлопнул форточку, проверил, надёжно ли она закрыта, и вернувшись к столу, собрал расползшиеся бумаги. Драгоценные документы, вексель, все справки и паспорта он аккуратно разложил на дорогом сукне стола, прижав их углы попавшимися под руку тяжёлыми предметами. на фоне зелёного сукна всё это чем-то напоминало пасьянс. Затем Лев Банифациевич вернулся к сейфу, где, кроме вышеозначенных документов хранилось и всё остальное, необходимое для бегства. Здесь, помимо мятого тренировочного костюма, в коих мы привыкли наблюдать гастарбайтеров, была и фирменная брезентовая куртка с трафаретом "электросервис", и дешёвые дерматиновые кроссовки, изрядно стоптанные, с вложенными в них давно не стиранными пахучими носками. Драгоценный вексель, будущее благополучие Льва Банифациевича от которого теперь полностью зависело, запросто могли умыкнуть в плацкарте "Санкт- Петербург -Киев" нехорошие люди, а посему у предусмотрительного Холидейсберга были заготовлены на этот случай специально пошитые семейные трусы, в широких складках которых покоился полиэтиленовый внутренний карман, надёжно защищавший вексель как от злоумышленников, так и от случайной порчи. В специальной коробочке тут же лежали длинные накладные запорожские усы, клей для усов, бритвенный прибор и две бутылочные пробки от "Шато ля круа коландро" урожая тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Скинув с себя дорогой костюм, сорочку и прекрасного качества нижнее бельё, Лев Банифациевич, оставшись в чём мать родила, начал переодеваться в конспиративную одежду. Надев вонючие носки и специальные трусы, Лев Банифациевич пошевелил ягодицами, поскольку полиэтиленовый карман несколько тёр промежность, затем натянул грязную футболку "динамо-киев", и, не облачаясь в тренировочные штаны с вытянутыми коленками, напялил на себя спецовку энергосервиса. Оставалось теперь лишь привести собственный облик в соответствие с фотографией на паспорте, вложить вексель в трусы,натянуть рейтузы и взять заранее приготовленную рабочую сумку с мотками провода, пасатижами и электродрелью и делать отсюда ноги. Уходить Лев Банифациевич намеревался через подвал, соединённый, как это часто бывает в домах старинной постройки, с подвалами соседних зданий, так что выбраться наружу Холидейсбергу предстояло через подвальное окно в квартале отсюда. Свой дорогой костюм английского сукна необходимо было забрать с собой и там, за трубой парового отопления, спрятать, дабы не наталкивать ищеек на мысль, что искать надо человека в обносках. Подойдя к столу, Лев Банифациевич установил зеркало для бритья рядом с раскрытым паспортом и начал перевоплощение. Густо намазав верхнюю губу клеем, он приклеил длинные сомовьи усы. Лицо его сразу приобрело некий налёт придурковатости. Затем он запихал за щёки две бутылочные пробки и пошевелил челюстями. Пробки сели на свои места и налёт придурковатости усилился. Теперь предстояла наиболее сложная часть перевоплощения - необходимо было избавиться от седеющей гривы на голове, и Лев Банифациевич, расстелив на полу свой дорогой пиджак, дабы унести в нём сбритую шевелюру, выдавил на голову пригоршню крема для бритья и ,строя страшные гримасы, начал процесс. Он торопился, изрядно изрезав череп, но когда оставалось сбрить уже совсем немного страшный порыв ветра ударил в оконное стекло. Вслед за первым натиском шквала последовал тут же второй, затем третий, так что Лев Банифациевич, не добрив голову, от чего он напоминал ирокеза, подошел к окну, предчувствуя, что ураганный ветер сейчас сорвёт шпингалеты. То, что Лев Банифациевич увидел за окном, ввергло его в состояние, называемое в классической древнегреческой литературе состоянием священного ужаса перед колесом судьбы. Огромная грозовая туча, тёмно-лиловая внутри и бесформенная как раздавленная каракатица, изрыгая из своего чрева огненные зигзаги молний, неслась прямо на Холидейсберга. "Мама!!!" - Возопил Холидейсберг, отскакивая в сторону. Удар ветра немыслимой силы обрушился на оконную раму, и, вырвав замки, с грохотом распахнул её настеж. Рама, словно бешеная, врезалась в стену, звеня осыпающимся стеклом и в распахнутое окно со скоростью пушечного ядра влетело нечто массивное, с отвратительным шлепком упав на стол. Словно по волшебству ветер за окном стих внезапно, и в офисе распространился неприятный запах. "Говно!" -сообразил Холидейсберг, глядя на заваленный горой экскрементов стол. Лежавшее на столе было тёмной масти, несколько обветренное, со множеством влипших в неё инклюзов, подобранных ею , видимо, где-то по пути. В основном это были какие-то стручки, щепки и экзотические плоды, кои, дорогой читатель, в наших краях не произрастают. "Так, вексель, паспорт, бритва..." - произнёс Холидейсберг,истерически подхихикивая. Действительно, и вексель, и паспорта, и прочие документы покоились под толстым слоем дерьма, и, судя по всему, были безвозвратно утрачены. На Холидейсберга неожиданно напала какая-то апатия. "Если бы я не прижал их к столу, они просто разлетелись бы", - философски подумал Лев Банифациевич безо всяких эмоций.
Денег больше не было нисколько, документов тоже и все пути к отступлению, выражаясь словами фельдмаршала Паулюса, были отрезаны. Неожиданно внизу хлопнула дверь и послышались торопливые шаги. "Ну вот и всё, конец, арестовывать идут", -подумал Лев Банифациевич, но Мысль эта была какой-то чужой, оторванной от реальности, будто думал её не Лев Банифациевич, а а другой, незнакомый ему человек. Взяв лежавшую на столе скрепку, Лев Банифациевич задумчиво поковырял ею в куче говна, затем, достав из сейфа армейский кольт, сел за стол, взвёл курок, и приставив ствол к бритой голове, нажал спусковой крючок. Бухгалтер Машенька, влекомая профессиональным долгом, покинув столь неожиданно офис, не удержалась, и схватив такси, помчалась в банк ругаться и выручать заблокированные счета. Если в системе действительно произошёл сбой, то ругаться было бессмысленно, но Машенька свято верила, что ругаться надо всегда, везде, и независимо от обстоятельств. Словно фурия ворвалась она в банк, изрядно встревожив тамошний персонал, и после сорока минут неврастении сонные мальчики из компьютерного отдела вычистили систему от вируса и разблокировали счета фирмы. Машенька криво ухмыляясь, праздновала триумф, но сообщить об этом шефу так и не смогла -телефон последнего не отвечал и в офисе никого не было. Наудачу помчалась она назад, и узнав от охранника , что Холидейсберг ещё не уходил, не взирая на все потуги Паши остановить её, ворвалась во внутрь. Паше не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Они уже подходили к дверям кабинета босса, когда раздался выстрел и сквозняком через замочную скважину потянуло порохом. Когда Паша, сбегав вниз за монтировкой, вскрыл дверь, в кожаном кресле босса, улыбаясь, сидел какой-то лысый хохол, с толстыми щеками, похожий на Тараса Шевченко и с прострелянной головой. Большая часть его мозгов прилипла к противоположной стене, а под ногами у него лежал, полный седых кудрей, пиджак шефа. На столе, покрытым зелёным сукном, вопреки всякому здравому смыслу, высилась циклопическая куча дерьма. Помолчав секунду-другую Машенька завизжала, а видавший виды и уставший от жизни Паша произнёс: "Насри я на столе столько же, как этот хохол, я бы тоже застрелился. Милицию вызывать надо."
Улан-муде. 7ноября (25 октября 2017 г.)
С уважением. Профессор Донченко.