|
|
||
Переведя взгляд на рабочий планшет, Герман скептически оценил набросанные им в текстовом редакторе заголовки: "Каратели - кто они?", "Неминуемая кара", "Черная метка для преступности", "Быть преступником - смертельно опасно". Поморщился недовольно, движением пальцев перевернул стилус и широким кончиком стер половину идиотских заголовков с экрана. Надо еще поработать.
- Фигня какая-то, - пробормотал он.
- Что, журналюга, муки творчества? - раздалось из-за спины.
Герман лениво повернулся. Николай был в штатском, но любой, обладающий наметанным взглядом, без труда опознал бы в нем человека, имеющего отношение к силовым структурам. Коротко стриженый, с острым, пронизывающим взглядом, чуть склоненной к груди головой и широко расставленными ногами, Николай производил впечатление человека упертого и своенравного. Таким, собственно, и был. Этот опер очень не любил журналистов, но одного из пишущей братии он готов был терпеть - корреспондента криминальной хроники Германа. За то, что он почти никогда не врал.
- Что, опять? - поинтересовался Герман.
- Угу. Банду Гогика Крестоносца положили, точнее, его ближний круг. Он сам там лежит. Впрочем, Крестоносец одной надписью не отделался. - Николай сплюнул себе под ноги. - Очередное дерьмовое утро.
- О! Что-то новенькое? - оживился журналист. - Пустишь посмотреть?
Опер задумался на несколько секунд. Посмотрел в сторону работающей группы. Кивнул:
- Только сильно не приближайся, не мешай. Со стороны глянь, и так все поймешь.
Герман вскинул руки перед собой:
- Обижаешь, начальник. Я буду аккуратен, как в операционной.
Миновав ленту ограждения и приблизившись к трупу главаря банды, Герман поверх спин работающих криминалистов внимательно изучил его взглядом.
На первый взгляд все выглядело как обычно, если можно назвать обычным криминального покойника. Но мало ли подобных каждый день в любом большом городе. Из обычной картины выбивалась лишь размашистая роспись по лбу мертвеца. Высеченные на коже кровавые штрихи складывались в слова "Кара ему". И те же слова "украшали" лица всех покойных живодеров. Восьмой случай за последние двое суток. И, похоже, не последний - вся полиция города, вставшая на уши из-за этой чудовищной серии, оказалась не в состоянии взять след тех, кто совершал убийства. И какие убийства - ни удара, ни раны, если не считать царапин на лбу. Чистая остановка сердца. В лучших городских лабораториях до сих пор не могли вычислить, каким препаратом пользовались "каратели", как уже успели прозвать неизвестных. В том, что действует группа, сомнений быть не могло, невозможно в одиночку так легко уничтожить за короткий срок пару десятков человек, целыми группами. И не просто человек, а закоренелых бандитов, хорошо охраняемых чиновников, матерых военных. Сочувствия жертвы, безусловно, не заслуживали, ибо и чиновники были нечисты на руку, и военные замешаны в грязных делах, про преступников и говорить нечего. Но государственная машина не могла позволить кому-то ни было претендовать на ее единоличное право на насилие. И всеми силами стремилась изловить непрошенных "карателей".
Герман перевел взгляд на необъятную грудь мертвого грузинского вора в законе. Она была густо усыпана стеклянными осколками, как и все вокруг. Так, а это, кажется, то самое, на что намекал Николай. На груди Гогика, там, где всегда болтался на золотой цепи огромный золотой же православный крест, давший вору погоняло Крестоносец, одежда была обуглена. И на почерневшей коже четко виднелись странные глубокие раны правильной формы. В них что-то тускло отблескивало в солнечных лучах.
- Это что? - Герман, не веря своим глазам, указал на грудь покойника.
Один из экспертов, обернувшись к журналисту, усмехнулся:
- Это? Это, приятель, золото. Обычное расплавленное золото. То, что было цепью и крестом.
- Как? - поразился Герман.
- Вот и мы думаем - как? А при температуре плавления золота Гогик в пепел должен был превратиться.
- Его этим убило? - спросил журналист, делая стилусом пометку в редакторе планшета.
- Да нет, помер-то он, как и все прочие, от остановки сердца. Видать, не выдержало оно такого издевательства над любимой игрушкой.
И криминалисты тихо засмеялись над своей черной шуткой. Похоже, начали привыкать к этим непостижимым смертям.
Впрочем, им-то, профессиональным циникам, что? В морги завозили всякую мразь. Практически всех прикончило прямо во время совершения противоправных деяний. Герман не исключал, что вообще некие секретные госструктуры получили "добро" с самого верха на "зачистку" криминалитета и отъявленных коррупционеров. А по городу уже пошли слухи, что это народные мстители, кто они ни были, решили наконец-то выступить за справедливость.
- А чем надписи вырезаны? Ножом или, может, стеклом, вон его сколько тут.
- А ты не в курсе разве? Ты же был на предыдущем выезде. Ну, когда депутата... тоже того, покарали, - обратился к нему давешний эксперт.
- Нет, не в курсе, - озадаченно ответил Герман. - Со мной тогда особо разговаривать не стали, да и близко не подпускали.
- Короче, понять не можем мы, чем это "нарисовано". По характеру царапин создается впечатление, что кожа вообще сама собой лопнула и разошлась. Так что пока еще ищем, чем это можно сделать. Но ты, будь человеком, пока не свисти про это, а то у нас народ темный, напридумывает себе всякого. Да и нам по башке за болтовню прилетит.
- Хорошо, - кивнул Герман. - Но вы мне маякните, если что.
- Не вопрос, - согласился эксперт, и вернулся к работе.
Герман отошел за пределы огороженной зоны. Взглянул на проломленный потолок, задумчиво оценил позиции трупов и разлет осколков потолочного стекла. Да уж. Герман сам готов был напридумывать себе всякого. Ему представилось, что некто спустился с небес, пробив ажурный потолок цеха, и в одно движение свалил замертво пятерых опытных, матерых преступников. И еще эта странная надпись, возникшая, получается, чуть ли не сама собой. Герман бы даже скорее назвал ее подписью. "Кара ему". Кара за очевидное злодеяние. Но почему же ему стало вдруг так не по себе?
- Дерьмовый день, - раздалось за спиной. Герман вздрогнул от неожиданности:
- Что у тебя за манера всегда подкрадываться со спины?
Николай лишь мрачно сверкнул глазами:
- День дерьмовый и лучше не становится, - сообщил он. - В столице обнаружен мертвым в загородном доме замминистра юстиции.
Герман, вновь глядя на потолок, лишь поинтересовался:
- "Кара ему"?
- Кара, кара, - Николай смачно плюнул себе под ноги. - Каратели хреновы! Я, конечно, все понимаю, и сам бы тех сволочей давил голыми руками. Но какой же эти придурки нам геморрой устроили...
Выяснив напоследок все, что было возможно, и сделав короткие заметки в планшете, Герман вызвал такси и отправился в редакцию.
Редакция привычно кипела, словно пчелиный улей. Воздух разрывался от телефонных трелей, шума принтеров, стука клавиатур. Пробегающий мимо коллега из экономического отдела на ходу сообщил, что главный сразу по прибытию велел Герману явиться пред его светлы очи. Герман отрешенно потискал в руках планшет и поплелся в кабинет главреда.
- Ну, что у тебя? - с порога, без всяких приветствий, вопросил Семеныч. - Материал по "карателям" будет?
Герман, закусив губу, шлепнул планшет на стол перед Семенычем.
- Будет. Конечно, будет. Меня только пугать начинает, что моя колонка скоро может превратиться в ежедневный некролог. А так все нормально. Умерли от передозировки слов на лбу очередные уроды. Аминь. Можно выпить и закусить.
- Ну ведь что-то же должно быть? Что или кто их убивает? Неужели никаких версий? Ты ж у нас мастер по теории заговора. Вон, год назад на ровном месте оборотней в погонах нарыл.
Герман пожал плечами:
- Версий у меня хоть задницей ешь. Может, сам, - он ткнул пальцем в потолок, - надежа народная, велел мусор вычистить наконец. Может, правдолюбцы доморощенные грудью встали на пути ворья и душегубов. Вот только никто ничего точно не знает. Менты не знают. Гэбисты наши местные не знают. Военная разведка, и та, поди, не знает, хотя не могу поручиться наверняка. Больно странная у них всех, - Герман неопределенно махнул рукой куда-то себе за спину, - смерть. Абсолютно беспричинная остановка сердца. И надпись, не иначе, чтоб знали и боялись. И бояться, по слухам, начинают многие. Умирают-то отнюдь не праведники. Не удивлюсь, если попы начнут дохнуть, как мухи...
- Да, поджилки у них сейчас затрясутся, дай боже, - отвернувшись к стенке, пробормотал главред. - Был час назад в гордуме, на пленарном. Там у всех шерсть дыбом. Новость из последних там - в своем коттедже нашли...
- Замминистра юстиции? - насмешливо подхватил Герман, мол, нашел, чем удивить, слышали-с.
- Что, уже и до таких высот дошло? - судя по круглым глазам Семеныча, удивить новостями смог как раз таки Герман. - Ладно, об этом после. Я вообще-то про нашего, местного хотел рассказать. Короче, "каратели" наведались домой к одному чину из аппарата правительства области. И был он, царство ему небесное, судя по отзывам, человеком весьма честным. Взяток не брал, жил по средствам. Мухи, говорят, не обидел в своей жизни. А расписали его, что тех поганцев, которые вторые сутки дохнут.
- Может, кто под эту лавочку свои дела провернул? Наверняка мешал кому-нибудь честностью своей, - предположил Герман. - А свалить решил на "карателей". А что, удобно!
- Не, - покачал головой главред. - Все куда интереснее. Помнишь, месяц назад в одном из районов города девочка десятилетняя потерялась? Так нашли ее. В подвале того коттеджа. Полуживую, умом тронутую. Боюсь даже представить, что этот тихоня с ней вытворял там. Там сейчас такой скандал, в администрации. Так что не ошиблись "каратели".
- Кого на материал поставишь? - оживился Герман, почуяв горячий материал.
- Цыц! Нам вентиль велели прикрутить. Меня прямо там заставили подписку о неразглашении материалов расследования дать. У них там у всех матка опустилась, не знают, в какой угол челом бить. Так что пока дышим ровно. А вот бандитов твоих пустим в оборот по полной, так что жду полноценной статьи.
Герман криво усмехнулся. Потом резко наклонился к Семенычу:
- Слушай, а я вот подумал сегодня - а может это все вообще оттуда? - и он вновь ткнул пальцем в потолок. - Вдруг ТАМ решили, что все, пора кончать весь этот чертов балаган?
- Ты все-таки думаешь, что из Кремля волна пошла? - почему-то прошептал главред, глядя в глаза своего лучшего криминального журналиста, из глубины которых вдруг плеснуло отсветом безумия. - Решили порядок наконец-то навести?
- Да причем тут Кремль? - досадливо поморщился Герман. - Да хоть бы Белый дом вместе с Елисейским дворцом. Понимаешь, я вторые сутки на это все смотрю. И хотелось бы, но что-то уже не верится, что люди так могут. Не знаю я, у кого есть такие возможности. Чтоб чистая смерть, без улик, без свидетелей. И ведь понемногу уже везде это начинается. Я не удивлюсь, если за бугром тоже такой же мусор человеческий дружно копыта откидывать принялся. И на каком-нибудь французском или английском на лбу у них кровью написано - "кара ему"!
- Слушай, ты только честно признайся - в случаем не в секту успел податься со страху? - сочувственно спросил главред.
- Сегодня Гогика Крестоносца и его козлов "каратели" прикончили, - невпопад отозвался журналист. - Он тот еще живодер был, опять пытал кого-то. Но, скотина, себя истовым православным считал, каждое воскресенье в церковь ходил, на нужды храма денег отвалил, мама не горюй. После каждого дела грехи замаливал. Вот такой, - Герман растопырил пальцы, - крест на груди носил. Так знаешь что?! Ему этот крест в грудь вплавило. Понимаешь?! - последнюю фразу он почти выкрикнул. Но тут же взял себя в руки, и уже спокойнее сказал главреду. - Семеныч, я на полном серьезе готов поверить, что это нас само небо наказывает. Ты сам посмотри на то дерьмо, что на Земле творится. Мы ж как звери живем, мира не знаем. И пока только самых отморозков гасят. Но ты ж мужик взрослый, должен быть в курсе - безгрешных сейчас найти непросто. Может, дети какие да старцы по монастырям или в тайге где-нибудь. Да и то сомневаюсь, знал бы ты, что порой творят те дети... И будет у нас на лбу красоваться "Кара ему". Найдется, за что.
Главред слегка отодвинулся от Германа. Его лицо приняло сочувственное выражение. Откинувшись в кресле, Семеныч тихо произнес:
- Устал ты, Герман. Горишь на работе, как свеча. Все понимаю, тяжело, страшно, ты дерьма побольше нас, вместе взятых, нагляделся. Возьми-ка ты отгул и отправляйся домой. Что хочешь делай, хоть напейся до зеленых соплей, но чтоб к послезавтра взял себя в руки и привел мысли в порядок. О том, что ты тут нес, я забуду. Люди всему причиной. Обычные живые люди. Не верю я в... - главред запнулся и не стал заканчивать фразу. - Я скорее в международный заговор поверю, чем в эту чушь. Иди. А материал потом сдашь. Поставлю в номер вместо твоей полосы светскую хронику.
Повинуясь воле начальства, Герман покинул кабинет. Несмотря на сказанное главредом, было заметно - тому самому стало до чертиков страшно после невероятной гипотезы Германа. Так же, как тем депутатам в думе. Просто он еще этого не осознал до конца.
Полубезумное предположение о сути "карателей" против воли захватывало сознание Германа. Размышляя, он все сильнее укреплялся в выводах, что если, не приведи господи, хоть на йоту окажется прав, мало не покажется действительно никому. Всегда найдется, за что ответить перед "карателем". Неимоверно повезет тем, кому нечего опасаться в своих поступках. Впрочем, остались ли еще такие на этой дрянной планетке?
Домой Герман двинулся пешком. Хотелось проветрить мозги. Под влиянием тяжелых мыслей он стал иначе смотреть на людей на улицах, по заведенному годами порядку спешащих по своим делам. Город продолжал жить своей обыденной жизнью. А ведь если бы не газеты, не интернет, не телевидение, большинство так, возможно, и не узнали бы, что теперь каждый день в этом городе останавливается несколько десятков черных сердец, и это наверняка только начало. Сарафанное радио, конечно, разнесло бы слухи, но многие ли бы приняли их всерьез? Герман вспомнил дыру, пробитую в потолке злополучного цеха, посещенного с утра, и вдруг ему представилось, что постепенно город пустеет, что после того, как сдохнут самые отъявленные мерзавцы, каждый, хоть чем-то замаравший свою душу, падает замертво наземь с кровавой надписью на лице. И со всей силы замотал головой, стряхивая накатывавшую оторопь. Нет, похоже, и правда, это просто сказывается безумие, вызванное нарастающим напряжением последних суток. Надо это прекращать.
- А действительно, напьюсь! - решительно произнес Герман и отправился в ближайший алкомаркет. Вскоре он вышел из магазина с пакетом, в котором звенели две бутылки водки и лежали коробочки с салатами для закуси. Не дотерпев до дома, стремясь заглушить щемящую сердце тоску, Герман тут же, присев на ближайшую скамейку, сковырнул пробку с бутылки и выхлестал с горла сразу треть. Выпитая на голодный желудок водка почти сразу мягко, но уверенно стукнула в голову. Герман сунул бутылку назад в пакет и, пока более-менее твердо стоял на ногах, зашагал домой.
Свернув во двор, сдавленный со всех сторон серыми параллелепипедами многоэтажек, он, уже пошатываясь, направился к своему подъезду. Тоска отступила перед алкогольным туманом, и сейчас ему уже было почти смешно - чего он испугался? Самого себя, своих идиотских выдумок?
Неожиданная воздушная волна едва не сбила его с ног. Герман удивленно ухватился за ветки растущей под окнами первого этажа акации. Никогда в этом дворе, надежно прикрытом со всех сторон зданиями, не было столь сильного ветра.
В ладони впились крупные шипы кустарника, и Герман слегка протрезвел от боли. Встряхнулся, как пес, заставляя мозг работать, и принялся осматриваться. Ветер, хоть и слабее, все еще дул ему навстречу, шурша по асфальту грязной бумагой и пластиковыми пакетами. А низкие облака в небе неслись совсем в другую сторону. Так, получается, дует от мусорной площадки, что за углом дома. Герман, не раздумывая долго, устремился к углу дома. Вот и мусорные короба.
Вцепившись в шероховатую стену, выронив пакет с водкой под ноги, Герман широко открытыми глазами смотрел на лежащее среди разносимого ветром мусора тело подростка лет тринадцати, над которым возвышался... Герман не успел его рассмотреть, лишь взмыло перед ним ввысь размытое белое пятно и тут же исчезло бесследно.
Герман уставился на мертвого мальчика. Прочел уже въевшуюся в мозг надпись на бледном лбу. Он с трудом припомнил его, кажется, из соседнего подъезда. Пацан был хулиганистый, невоспитанный... но не соотносилась, не стыковалась в голове Германа его смерть со смертями тех десятков сволочей, на которых он уже успел насмотреться.
- Его-то так за что? За что, господи?
И тут он увидел у разбросанных ног мальчика окровавленный комок шерсти. Кажется, щенок. От его шеи тянулась тонкая зеленая леска.
Герман подхватил с земли свой пакет, звякнув бутылками, и, даже не думая приблизиться к мертвецу, развернулся и побежал прочь. Ни звать кого-либо на помощь, ни звонить в полицию он не собирался - скорее сам попадет под подозрение в убийстве, чем что-то кому-то докажет.
Он заперся в квартире, расставил водку в кухне на столе, налил полный стакан и одним глотком опрокинул его в себя, не почувствовав вкуса. Потом еще один. Первая бутылка иссякла. Герман сорвал пробку со второй. Опьянение было подобно удару кувалдой по голове. И сквозь алкогольный угар в замутненном мозгу родилась сумасшедшая идея. Слепо глядя в пространство перед собой, он нащупал в кармане мобильный телефон и набрал номер. Потом его сознание словно погрузилось в непроглядный туман.
Пришел в себя Герман на рассвете, за городом, возле песчаного карьера. Как он тут очутился и, главное, зачем, не помнил совершенно. В руке был зажат мобильник. Едва стоя на ногах, Герман поднес телефон к лицу. В глазах двоилось, но он сумел разглядеть номер, по которому был совершен последний вызов. И зачем эта мелкая сволочь ему понадобилась? Герман нажал на вызов. После пары гудков с той стороны раздался молодой неприятный голос:
- Слышь, шеф, еду я, еду, не нервничай. Ты, главное, бабки приготовь.
- Приготовил, - сообщил в трубку Герман, силясь вспомнить, что он вообще собрался делать. - Ты скоро?
- Местечко ты, конечно, выбрал то еще. Минут через пятнадцать буду.
Скоро, шурша по песку шинами, к краю карьера подкатилась побитая легковушка. Из нее выбрался Тоша, в свои неполные тридцать лет мелкий драг-диллер, сутенер и по совместительству информатор Германа. Также Тоша за небольшие суммы выполнял разные мелочи спорного характера, которые Герман иногда поручал ему. Взамен журналист прикрывал Тошу от ментов. Это сотрудничество радости у обоих не вызывало, но Герману иногда было не обойтись без услуг Тоши, а тому уже просто некуда было деваться от журналиста. Да и до денег был жаден.
- Ну че, я привез, - сообщил Тоша, подходя к Герману, и скривился от запаха перегара. - Фу, ну ты и набрался, шеф.
- Давай, - требовательно протянул руку Герман. Он до сих пор понятия не имел, что ему нужно от Тоши.
- Бабки мои где?
Герман ощупал свою куртку. Во внутреннем кармане обнаружил перемотанную резинкой пачку денег. Показал их Тоше.
- Ништяк, - ощерился тот, взяв пачку. - На, держи ствол.
Герман обалдело смотрел на вороненый пистолет в своей руке. Сквозь мутную пелену перед ним всплывала ночь, проведенная в пошлой пьянке в одиночку. И захватившая его разум идея, гармонично продолжившая нарастающее безумие последних суток.
- Ну все, я пошел, шеф. Даже спрашивать не стану, зачем он тебе. Главное, смотри, не застрелись ненароком, - и Тоша заржал над своей плоской шуткой, идя к машине.
Герман, не слушая его, проверил обойму, защелкнул ее назад, снял пистолет с предохранителя и передернул затвор.
- Тоша, - позвал он.
- А? - обернулся тот и озадаченно уставился на глядящий ему в лоб ствол пистолета.
- Сволочи должны умирать, - сообщил Герман Тоше и ткнул пальцем левой руки в небо. - Это Он так решил.
Хлесткий, как удар бича, звук выстрела разорвал рассветную тишину над карьером. Тоша с дыркой во лбу и удивлением на лице рухнул у колеса машины. Герман постоял минуту, безразлично глядя на дымящийся срез ствола пистолета, пока позади него не раздался тихий шелест и холодный ветер не толкнул его в спину.
- Надо же, действительно прилетел, - развернувшись на месте, без особого удивления сказал он.
На краю обрыва стоял высокий мужчина, Герман ему был самое большое по плечо. Он был от пят и до шеи закутан в белое. Причем не было понятно даже, что это - одежда или сияние. Герман по-журналистски внимательно, не упуская ни единой мелочи, осмотрел посланца небес. Правильное, даже чересчур, лицо, идеальная фигура, которую не могло скрыть даже белое переливающееся облако света-одежды. Строгий взгляд умных серых глаз, сведенные в мягкой укоризне ровные брови. Ровная, чистая, словно светящаяся изнутри кожа.
- Значит, вот ты какой, каратель, - сквозь зубы выдавил Герман. - Смерть должна быть красива? Раз уж жизнь столь отвратительно мерзка?
- Не самое удачное приглашение на разговор, - пропуская мимо ушей слова Германа, произнес мужчина. Голос его был полон глубоких бархатных нот, но слышались в нем и отдаленные раскаты грома. - Ты же понимаешь это?
- А как иначе? Как? Люди столетиями взывали в молитвах, надеясь на помощь и милость, на чудо! Просили явить им лик божий, дабы укрепиться в вере. А к нам прислали лишь сеющих смерть. И чтобы увидеть тебя, чтобы просто поговорить, оказалось проще нарушить заповедь Его!
- Неверную дорогу ты выбрал в поисках истины. Не тебе судить, что верно и что должно! Пусть ты сын Его, но сын неразумный. А я волей Его рука карающая. И поверь, не искал этой доли.
- Сын... - горько усмехнулся Герман. - В церквях наших я все больше слышал обращение "раб Божий". Что, пришло время наказать рабов? Кара нам! Можно только один вопрос - за что?
- Неразумный, - с выворачивающей душу наизнанку укоризной повторил ангел. - За что? Думаешь, я и братья мои не спрашивали Его, за что Он решил подвергнуть столь суровому наказанию детей своих, единственных и любимых? И без слов ясно - горечь разъедает сердце Его, смотрящего на вас, с упоением рвущих друг друга на части, из корысти ли, из ненависти, из-за того, что любите вы Отца своего по-разному. Вы, дети его, наделенные свободной волей, образ и подобие его, способные созидать, как Он. На что вы тратите силы безмерные свои - на пустословие, прозябание, унижение ближнего своего, дабы возвыситься за счет его. Лучшее творение его, ваши души бессмертные, тьмой бездонной наполняете. Долго ждал, надеялся Отец ваш, что очнетесь вы, сумеете в каждом ближнего своего рассмотреть. Вы же лишь дальше разошлись брат от брата, сестра от сестры. А коли сами жизнь ближнего не цените, как свою, отчего ваша должна ценится превыше?
Ведомо мне, ты всем сердцем хотел увидеть и услышать нас, узнать, что есть мы и есть Он, ибо душа твоя впала в смятение. Но путь, избранный тобой для этой малости, привел в пропасть. Что стоило позвать меня, найдя хоть немного веры в душе своей - и в нынешние смутные времена я лично встал бы рядом с тобой, сын Божий. А в прочее время я и мои братья всегда незримо рядом с каждым из вас. Не сумели вы понять этого, разучились видеть ежедневное чудо в себе самих. Обесценили вашу свободную волю, извратив замысел Его. Сгубил ради ничтожного ты две души. И пусть его душа, - посланец небес указал на лежащее около машины тело, - чернее ночи, но и твоя от того светом не полнится. Чистилище ждет вас обоих.
- А потом что - Ад, каратель? Вечное мучение за все грехи земные в дьяволовых лапах? Каждому по личному котлу - и старому, и малому! И печать наказующая вот тут, - Герман остервенело постучал себя кулаком по лбу. Нутро его наполнялось звенящей пустотой. Страх ушел, оставив место обреченному ожиданию неизбежного. Он получил настолько ясное доказательство существования высших сил, в поисках которого было сломано столько копий за историю человечества, что голова кругом шла! Но ведь уже никому не сможет рассказать об этом. Придется всем последующим на своей шкуре познавать непознанное. Интересно, Чистилища на всех хватит?
- И этого вы понять не сумели, дети! Ад ваш - ваше собственное творение! Благими намерениями выстлана дорога в Ад - это сказано человеком, не Отцом. Но вашими благими намерениями выстроен весь Ад и взращен дьявол ваш. То, что вы сейчас смеете звать жизнью, и есть Ад. И дьявол в нем - вы сами. Отец желает лишь спасти вас из Ада людского. Для того объявлено им - пришло время гнева Отцовского. Должно очиститься искрам пламени Его предвечного от скверны, пройдя через Чистилище.
- Ну да, - хмыкнул Герман, глядя на карателя. - Незнание закона Божьего не освобождает от ответственности.
Он поднял глаза к небесам. Что он мог сказать Ему? О чем попросить? Все вмиг стало пустым и ненужным. Просить простить - не себя, нет, а тех, кто еще дышал воздухом земным, кто жил. А кто того достоин? Не видел Герман прощения ни себе, ни им. Прав был каратель - неразумны оказались непутевые дети Божьи. Пришло время взрослеть.
Герман шагнул к посланнику Божьему и снизу вверх прямо взглянул в его печальные глаза.
- Я готов.
- Я знаю.
И тело человека, уставшего жить в Аду, медленно осело к ногам карателя. Бесконечное умиротворение, словно отцовский поцелуй, навеки замерло в чертах лица его. И проступили на челе слова "Кара мне".
Склонившись, посланник небес подхватил на руки бездыханное тело. Повернувшись лицом к восходящему солнцу, поднял он взор в небеса. И распахнулись за его спиной два трепещущих на ветру белоснежных крыла, унося ангела и его ношу ввысь.