Долог был твой путь домой. Роман о сэре Гае Гизборне. Часть первая. Глава пятая.
***
Грани бойницы
Режут ладонь.
Что тебя держит здесь?
О том, что ушел от аббата, Гизборн пожалел почти сразу же. Разумеется, положение его значительно укрепилось. Должность при шерифе Ноттингемском - это почти предел того, на что он мог вообще рассчитывать. Но...
Вот чего Гизборн не ожидал совершенно и к чему не был готов - это к невероятной, затягивающей и засасывающей, как болота, рутине повседневности. Ну, сам виноват...
Конечно, хотелось показать себя как можно лучше в первые же недели, и Гизборн завел обычай самолично трижды в день обходить караулы на стенах. Хотя раньше с этим худо-бедно, но как-то справлялся капитан.
Конечно, жилые помещения гарнизона показались ему адом кромешным, и поэтому он немедленно взялся за наведение порядка. Чуть не сам, раздавая зуботычины направо и налево, заделывал дыры в осыпавшейся кладке стен и лазил починять крышу.
И конечно, состояние боевой подготовки гарнизона - это была отдельная песня. Грустная.
В общей сложности, на его попечении оказалось чуть меньше сотни солдат. Примерно двадцать конных, плюс-минус всадник, остальные - пешие латники. Недоученные, ленивые и зачастую - просто непригодные к службе.
И всю эту давно сложившуюся кучу Гизборн рьяно принялся разгребать, усовершенствовать и переделывать, нажив врага в лице гарнизонного казначея. Потому что во все подаваемые ему счета и отчеты сэр Гай вникал до мелочей, хоть и не очень у него получалось. И на кухню, где приготовлялось скромное пропитание для латников, он захаживал ежедневно, причем намеренно в разное время.
А то, что он чуть не зарубил самолично солдата, пойманного своими же на воровстве? Правда, потом опомнился и велел повесить, что и было исполнено.
А то, что он мог чуть не весь день провести в седле, тренируя конных? А то, что он приказал каждый день утром тренироваться в пешем бою латникам, а после обеда - арбалетчикам? А то, что он буквально не вылезал из гарнизонных конюшен? Да, и только что овес не жевал, проверяя его качество и сортность...
Все это не прибавило популярности новому начальнику гарнизона. К тому же Гизборн был молод, непростительно молод для многих солдат, проведших в Ноттингеме чуть не всю жизнь. Молокосос, грубо говоря. При этом единственный метод управления, который признавался им за действенный, - это кулаком по зубам. "Молодой, горячий, наглый, договариваться ни с кем не умеет, - бурчали солдаты, - врагов наживет быстро". Собственно, они оценили со временем все усилия Гизборна и даже его слегка зауважали. Но. Но симпатий солдат ему было никогда не завоевать, он попросту не умел, да и не хотел, нравиться. Всегда на полпути к очередному грозному разносу - его боялись. А потом, после неудач с браконьерами - невзлюбили всерьез. Скольких еще он погонит в лес под стрелы из длинных луков? Сколько солдат останется лежать в дубравах Шервуда? Гизборна это мало волновало... Дотошный, упрямый, непреклонный и высокомерный - сэр Гай был нелюбим как подчиненными, так и начальством.
Начальство, малорослое и пучеглазое, быстро оценило появившуюся возможность безнаказанно гнобить парня чуть не вдвое выше себя ростом. И грамотно наслаждалось этой возможностью при любом удобном случае. Не совпадало у шерифа и Гизборна чувство юмора, да. И еще много что не совпадало...
Гизборн совершенно, до глупости, не умел и не желал пользоваться такой простой вещью, как прикладное счетоводство. Нет, взять что-то силой, разбоем - это запросто, как выяснилось впоследствии. А вот определить не совсем правильный ячмень на корм лошадкам - нет, не хотел почему-то. И шерифа это очень, очень огорчало.
К тому же, Гизборн был до смешного падок на похвалу. Де Рено, бывало, чуть под стол не уползал от смеха, когда Гизборн, с фанатичным блеском в глазах, несся, громыхая доспехами, исполнять какой-нибудь пустячный приказ, отданный только ради удовольствия посмотреть, как он старается. Ведь стоило чуть-чуть дать понять мальчишке, что его ценят - и он готов был горы своротить. И так забавно обижался, поняв, что над ним в очередной раз сыграли шутку.
А когда в Шервуде появилась это тягомотная разбойничья сволота, Гизборн понял, что скоро спятит. Раз за разом всё, что они с шерифом - на пару ли, поодиночке ли - выдумывали, радостно и почти что торжественно рушилось. Как будто некто ждал до того момента, когда они решат, что все, мол, наша взяла. И, усмехаясь, отпускал тетиву...
Гизборну дел и так хватало выше головы, чтоб этой самой головой повредиться. Волокита, воровство, необходимость за всеми и за каждым следить самому - немыслимо выматывало. А теперь еще и это... Гизборн сатанел и срывался на подчиненных. А де Рено искренне потешался, глядя на мучения своего заместителя. Хотя Человек в капюшоне потихоньку становился занозой и для самого шерифа.
Хуже всего стало, когда Гизборна, совершенно беспомощного, висевшего поперек седла со связанными руками - сняли с коня крестьяне недалеко от замка. Мужики везли в Ноттингем, смешно сказать, репу. И вот эти-то реповоды и сволокли чуть живого, мокрого и щелкающего зубами сэра Гая с лошади. Развязали, обсушили и даже выделили дерюжку, чтоб не простыл. Да, но они же рассказали об этом всем, кого встретили в городе, на дороге и в родной деревне.
Над Гизборном смеялись в лицо. Все, что ему оставалось - это задрать подбородок повыше и, бледнея, делать вид, что не слышит издевок.
В ушах все время, как надоедливый припев, звучало:
"Сколько стоит твоя жизнь?"
"Ничего!"
Да уж, худшего времени он и припомнить не мог. Куда там Эдмунду-покойнику, тот хоть один был. А длинноносому аббату Хьюго, с его бесконечной воркотней и нытьем, и подавно далеко. Гизборн поклялся сам себе, что помрет здесь, но достанет Локсли. Чего только не было затеяно и исполнено. Все впустую, Робин Гуд был неуловим, весел и жизнерадостен. Ничего ему не делалось, хоть лоб о стену разбей, сэр Гай...
Но эта история неожиданно возымела некий непонятный конец, будто вода, ушедшая из горсти.
***
"Accipe duos vitas, flavum et atrem capilem; accipe Lunam et Corvum; accipe duorum aeternorum hostium, qui caedentur simul - sed non te. Non ora, non oculos, non cora, non pulmones integra manebunt. Nemo eorum noscet. Ubi Luna aequinoctium est, omnis sanguis ex illos fluet et collem dabit. Relinqu corpores Corvo. Ita immortalitem capis".*
Шорох крыльев... Клацанье когтей по столу. Гизборн снова почувствовал трупный запах, как уже не раз за последнее время. И он знал, что вслед за запахом и шорохами днем придет кошмар ночью... Отпрянул от стола, вскочил с лавки. Нет же никого. Стол пуст. В узкое окно светит солнце. Надо пойти на стену, там, может быть, не будет проклятого запаха падали...
У Гизборна было слишком мало воображения. Но существовали вещи, которые доводили его до исступления. Рыцарь не был трусом, но он боялся сойти с ума... и - ослепнуть. С недавних пор.
В узком коридоре волна смрада опять накрыла, как догнала. И в полутьме зашумели крылья, гоня омерзительное зловоние. Гизборн оскалился и выхватил меч, махнул бестолково, пытаясь зацепить видимого только ему ворона. Но птица увернулась и снова принялась кружить, задевая крыльями, жесткими, шуршащими отвратительно, как саван, норовя клюнуть в глаза. Рыцарь вжался в стену, отмахиваясь, рыча и беспорядочно полосуя воздух мечом. Ворон пронесся совсем рядом - шваркнул когтями по скуле. На счастье, раздался топот караула, в коридор ввалилось человек пять латников. В полумраке они не сразу заметили своего начальника, а заметив, увидели только свежую и глубокую царапину на его лице. И промаршировали мимо, потому что меньше знаешь - крепче спишь. А вот Гизборну сегодня спать не придется, видно... Это он уже понял.
***
С самого утра замок оглашался руганью шерифа, доносившейся из кречатни, но слышной по всем этажам и коридорам. Шериф брызгал слюной и захлебывался угрозами. Старик, приставленный к соколам, корчился на полу, получив по зубам. Шерифа можно было понять - это уже третий убитый сокол за месяц. И ни о каких куницах, ласках и хорьках, столь опасных ловчим птицам, речи не было: кречатня недавно была отремонтирована на совесть, дыры в полу заделаны. А решетки на окнах, не имевших стекол, были абсолютно целыми. Однако вот: на жердочке вниз головой, на собственных опутенках, висела пустельга. Крысы? Нет, крысы б ее не оставили так висеть. И ничто не было повреждено, кроме головы, на которой, между прочим, сохранился клобучок с кисточкой.
У птицы не было глаз, совсем, как будто их выклевали. Гизборн стоял рядом и пытался подавить подкатывающую дурноту. На полу, под пустельгой, лежало иссиня-черное, блестящее перо. Воронье перо. И опять откуда-то тянуло падалью...
А ведь первых двух соколов нашли точно так же, висящими вниз головой, только никаких перьев тогда на полу не было.
В кречатне остались в живых лишь пара чеглоков да сапсан - мощный, злобный и так толком и не обученный. Они переступали лапами на жердочках, вскрикивали беспокойно, но все равно ничего не видели под своими клобучками.
***
"Две жизни возьми - светловолосого и черноволосого, Луну и Ворона, возьми у двух заклятых врагов, убитых вместе, но не тобою.
Не останутся целыми, неповрежденными - ни лица, ни глаза, ни сердца, ни легкие, никто не узнает их. При Луне Равноночия кровь их вытечет вся и напоит Холм.
Тела же оставь Ворону.
Так обретешь Вечность".*
Книга была переплетена в кожу. На ней - ветхой, потрескавшейся - проступали простенькие синие рисунки. Казалось, они были нанесены по-живому, будто вытатуированы. Барону не составило труда догадаться - ни чья это кожа, ни как она была взята... Интересная коллекция...
Но самым занятным оказался орнамент на верхней крышке - сложный узор из концентрических кругов был выложен клыками - медвежьими, волчьими... и человечьими. Страницы шелестели, крошились под пальцами... Собраны были явно разными людьми, в разное время, - латынь, переписанная унциалом, похоже, не единожды и не всегда - грамотными...
Как давно это все было... А вот, пригодилось. Нет ни той книги, ни того замка, где была найдена, ни того, кому книга принадлежала, есть только память... и скорая уже смерть. Разве что удастся...
Удастся!
Не зря же в зеркале проступает каменный загривок неведомого зверя, гребень холма, пустой и бесплодный.
А если не напрягаться, не тратить сил, то в зеркале можно долго разглядывать собственное худое лицо, тусклые светлые глаза и седеющие черные волосы. Зеркало - настоящее, серебряное, не какой-нибудь полированный щит - он привез с Востока... как и многое другое. Он - барон де Беллем, у которого было все: богатство, могущество, власть... И мудрость, что бы там не думали те, кого он так хотел уничтожить... давно.
Теперь силы есть только на то, чтоб насылать сны, тяжкие, сокрушающие волю, изматывающие и зловещие. И на птицу...
Правда, сейчас это стало легче - жертва теряет волю, слабеет, поддается. Не сразу стало получаться, не сразу... А удачной оказалась выдумка с вороном...
Но как Гизборн вовремя подвернулся тогда, перед последним сражением де Беллема за жизнь и власть. Ведь не убей мальчишка второго простака - невозможно было б его так быстро подчинить себе. Убийство и злоба заставили его открыться, и с тех пор этот глупец - последний залог барона.
Конечно, немного оскорбительно пользоваться столь примитивными способами: древняя муть, записанная неизвестно кем... сопляк, возомнивший себя рыцарем.
Но... не все ли равно? Всего лишь инструменты. Надо только дождаться - одной жертве смерть уготована давно, он умрет в назначенный срок, Саймон сам это видел в зеркале. А вторая будет принесена в полном соответствии с его замыслами. Осталось окончательно раздавить мальчишку. Сколько уже это тянется? Даже и не вспомнить точно... неважно...
Скоро, скоро уже осеннее aequinoctiorum, Альбан Эльвед, как его называла одна местная ведьма... тоже давно скончавшаяся.
***
Кошмары начались почти сразу после того злосчастного похода к Глазу Дьявола.
Сначала - отрывочные видения, да и не вот чтобы часто. И запах, наплывами, волнами, неизвестно, откуда берущийся - жуткий и навязчивый запах падали... И ворон, которого никто, кроме Гизборна, не видел. Сперва он сваливал свои видения на усталость. Но потом...
Потом он стал находить перья. Черные, плотные, глянцевые перья...
На полу, на столе, на постели. Стал слышать шелест крыл, шажки вперевалочку, неторопливые, как ходят вороны над трупами...
Уже очень давно он не мог толком спать. Стоило хотя бы задремать - и сразу же привычный кошмар всплывал перед лицом медленно и беспощадно, как давний утопленник. Поворачивалось колесо, в ушах начинал звучать тихий, шелестящий, как пепел над пожарищем, голос, насмехающийся, знающий о таком, о чем никто не знал, давящий, пророчащий страшную смерть. И близкую...
И уже было почти все равно - да, да, я пойду, пойду, куда скажешь, - только б не слышать больше... И не шарахаться наяву от шелеста крыл, которых на самом деле - нет. Не прикрывать глаза рукой при малейшем шорохе.
Сколько месяцев это длилось, он не считал, а просто медленно и неотвратимо терял рассудок. Он знал, кто его терзал. Но - рассказать о кошмарах было совершенно невозможно: ни спьяну, ни на исповеди.
***
"Крикни - и проснешься. Крикни. Крикни!"
***
Спавший у двери Джек, услышав сдавленный вопль, подскочил спросонок, послушал, потом опасливо спросил из своего угла: "Господин, вы в порядке?!"
В ответ раздалось тихое и злобное: "Заткнись!" - и оруженосец предпочел за благо лечь снова, бормоча, что, мол, сколько ж можно орать по ночам.
"Мне нельзя спать. Не могу... люди давно косятся, что-то подозревают, шепчутся за спиной. И не скажешь никому... сожгут, даже не повесят, просто сожгут, поскольку одержимого бесами надо сжигать... Как же я вляпался..." Встал c постели, босой, подошел к узкому окну, - в лицо потянуло холодным ночным ветром. В небе висела луна, из-за тумана окруженная красноватыми кольцами. Гизборн пододвинул ногой табурет, сел, оперся лбом об оконницу. "Так я не засну. А если и засну, то проснусь быстрее..." Ветер играл прядями волос, рыцарь спал.
***
Сначала он и не понял, что это снова сон.
Рука шла вниз медленно, как сквозь вязкий кисель. Взмокнув от напряжения, он давил и давил рукоять меча, пытаясь дотянуться, ударить по неподвижному, бесцветному, мертвому лицу, маячившему прямо перед ним. Ничего кроме лица - не было. Губы не двигались, голос звучал сам по себе, шелестел сухой травой меж камней...
"Что, попался? Вор, убийца, разве нет? И у тебя есть враг... темноволосый враг, такой же безмозглый, как ты.
А у тебя - светлые волосы... Ты мне пригодишься... Ты совершишь для меня прогулку, немного погуляешь по лесу... напоследок. Вы оба мне пригодитесь... Вы просто умрете вместе, а ваша кровь всего лишь вытечет на камни. Скоро, уже через три дня, наступит Равноночие, Луна взойдет над камнями. Что - некуда деться? Правильно, некуда. Ты будешь видеть сны... И - тебе нравится моя птица? Ведь никто, кроме тебя, ее не видит, ты должен быть рад, это - честь.
Ты - одержимый, правда? Правда. Или ты думал, что тебе с рук все сойдет? Нет, теперь - нет... Ты все равно пойдешь. Пойдешь, куда я скажу! Мне много не нужно, нет - всего лишь твоя жизнь".
Только б дотянуться, ударить, но невозможно прорваться сквозь невидимую стылую воду, даже если острие коснется глаз - единственного, что сверкало живой яростью на мертвом лице - и царапины не будет....
Вечером, чтоб развеяться, шериф велел играть песни. Притащили из караульной старика с лютней, бывшего солдата, которого гарнизон пригрел, велели петь. Пока звучала** "Ai vis lo lop, lo rainard...", Гизборн сидел спокойно, пытаясь напиться до бесчувствия. Но когда певец затянул "Два ворона", рыцарь вскочил, чуть не уронив стол. "И очи синие склюем, и вырвем кудри золотые", - тянул надтреснутым голосом старик.
"Какой вы чувствительный, Гизборн. Кто бы мог подумать... Сядьте, не позорьтесь. И не мешайте мне слушать", - и под насмешливым взглядом де Рено рыцарь опустился на скамью, стараясь не смотреть на певца. Тот был слеп.
А на столе, прямо перед кубком, лежало перо. Черное. И опять несло могильным смрадом, почти неощутимо, но неотвязно.
***
Крадучись, Гизборн пробрался в пустую кречатню. Темнеет. Достал из-за пояса нож. По очереди срезал с птиц опутенки, снял клобучки и вытряхнул одну за другой за окно. Они быстро одичают... На прощанье сапсан здорово рванул его за руку клювом, достал-таки.
За плечом раздалось насмешливое карканье, хриплое и жуткое.
Обернулся. Только перо плавно кружило в воздухе. Черное.
Рыцарь быстро вышел, радуясь, что никто его не застал.
***
Наконец состоялось то, о чем столько было разговоров и шума - охота на человека.
Собаки лаяли, глухо, зловеще, монотонно - как будто вдали за лесом гудел колокол. Или это в голове у рыцаря гудело. Потому что хотя бы иногда человек должен спать... Спать без снов! Он почти терял сознание, пугая подчиненных странным, отрешенным выражением лица. А если его о чем-то спрашивали, пугал еще больше, впадая в беспричинную ярость. "Полоумный", - шепталась солдатня, злобно и громко, так, чтоб он слышал.
"Ваш вожак мертв! Ну, что ж вы молчите?"
Так хотелось сорваться, убить кого-то из них прямо сейчас, на месте. Злоба клокотала внутри, горела, искала выхода, но никто не поддался, не ответил. А когда глазами нечаянно наткнулся на взгляд сарацина - мрачный, тяжелый - кольнуло в сердце, потянуло холодом по спине. Сарацин когда-то служил тому, чье имя Гизборн даже в мыслях боялся назвать... Жутко стало до одури...
Развернулся и вышел прочь. Солнце ослепило. Рыцаря мотануло с недосыпу, да так, что не вписался в поворот, задел плечом угол домишка. Сел за стол во дворе, плеснул в кубок вина... Выпил, скривил рот, - как надоело-то, все равно ж почти не берет, - налил еще.
Вкуса он не почувствовал - кислое или сладкое? Хотелось спать, ничего больше. Кругом сновали солдаты, бряцали оружием, ругались, но эти привычные звуки сейчас для него - как колыбельная.
Чтоб не заснуть, достал нож из-за пояса и принялся бездумно чертить на столешнице... Ножик, честно говоря, был странноватый, с кривым лезвием и круглым серебряным яблоком навершия. Давным-давно, в другой жизни, нож сунула в руки старая нянька, на прощанье. И ведь правду сказала - он выжил во всех своих сражениях, хоть и не раз был ранен. Что она там плела? Что-то о колесе, о круговороте, еще какую-то замшелую чепуху. Одинокая, нездешняя, откуда-то из Уэльса... И погибла так страшно... давно... Он отомстил за ее смерть, но разве это что-то меняло?
Рыцарь уронил голову на руки, позабыв о ноже и так и не сумев допить кубок.
"Ты не выпьешь столько, чтоб меня не слышать... Ты - пойдешь. Иди! Скоро, скоро мы встретимся. Иди! И тогда я отпущу тебя. Навсегда". "Нет. Нет, никуда не пойду... не пойду... я - одержимый. Одержимый... Он же мертв давно, этого всего просто не может быть..." Гизборн чувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя зверь, гонимый облавой по лесу. "Локсли затравят собаками. А я? Меня тоже затравят... Мне велели сидеть здесь... и буду сидеть, сторожить..."
***
Снова поплыло перед глазами страшное мертвое лицо, зашелестел голос: "Иди. Иди на камни Холма. Холма Арианрод. Вы встретитесь там, двое глупцов, и там вы и умрете. Ты просто попадешь под выстрелы: стрелять будут в одного, а ляжете на камни - вы оба. Никто тебя не заметит, уж это я еще могу...."
Но видение странным образом изменилось: вместо привычной рукояти меча в руке был... нож. Нож с серебряным яблоком навершия, сияющий и неожиданно тяжелый. И рука пошла все легче и легче - вниз, к ненавистным глазам...
По столу, цокая когтями, вприскочку подбирался к рыцарю ворон. Уже не скрываясь, видимый всем. Немного отведя крылья, важный, огромный, остановился перед своей жертвой и хрипло заорал.
Гизборн вздрогнул и вскочил. Непонимающе поднял руку к лицу: нож пропорол ладонь чуть не до кости. Кровью забрызгало столешницу, она капала... капала. Тихо, медленно... капля упала в кубок с вином, вино заплескалось, красное в тускло-серебристом, заиграло бликами под закатным солнцем. Машинально заглянул в кубок - и вместо своих глаз увидел чужие, мертвые. И грохнулся во весь рост, ударившись затылком о скамью.
Ворон взвился и пропал, сгинул под изумленными взглядами солдат.
***
Над Холмом свистели болты: залп, второй... Но вместо того, кто должен был пасть, падал, как осенний лист, завивая спиралями тьмы полы черного плаща в кошмарном танце - совсем другой. Высокий и черноволосый, тот, кому так долго удавалось уворачиваться от Колеса... А болтам все равно, в кого попадать...
В небе, высоком и ясном, замерцала Корона Севера. Стены Замка вращались, невидимые, вечно и неустанно, между времен... Белая рука коснулась обода... Повернулось Колесо, засияло серебряное яблоко Арианрод. Пришло Равноночие.
В зале Беллем-кастла, у серого от пыли стола, в высоком кресле, покрытом вуалями паутины, - больше не сидел никто. Некому было сидеть и вглядываться в зеркало, создавая Портал Силы. Да и зеркала больше не существовало. Только капли серебра на растрескавшейся столешнице и зияющая пустой глазницей рама. Иногда старые заклинания оборачиваются против того, кто их вытаскивает из глубины столетий... Серебро зеркала, серебро ножа старой валлийки Гвен, кровь мальчишки, которого сумасшедшая нянька все-таки уберегла, великая Богиня, которой досталась нечаянная жертва...
Ты ошибся, Саймон.
***
Только что был Холм, обломки лука под ногами, сухая трава... плывущие перед глазами зеленые листья и рыжие кудри... Красный шар солнца за спиной. И свист болтов.
А теперь... Непроглядная темнота, он лежит навзничь. И - жив.
Мглистые полотнища облаков в небесах, летят, мчатся под ветром, рвутся в клочья... Шорох листвы в ночи, непохожий на звук родных дубрав. И воздух другой. Холодно. А в небе - луна, серповидная, молодая... и Корона из звезд.
***
"Что ж вы не привезли труп?"
"Да нечего было там везти! Он был неузнаваем! К тому же налетела такая туча воронья... чуть нас не сожрали, гнусные твари. Я подъехал - а там уже только череп голый, кровавые ямины не месте глаз и рта. Того гляди, и голову трупу открутят, проклятущие птицы. Да и мне заодно..."
Ну да, ну да... волосы - черные. А глаз - нету теперь...
***
Первый раз за много ночей рыцарь не видел снов.
Правду сказать, он и тростника на полу не увидел, когда рухнул, как подкошенный, не дойдя до кровати. Джек ахнул тихонько и принялся хлопотать над бесчувственным рыцарем, в данный момент более всего напоминавшим неподъемное бревно.
Правое предплечье замотано тряпкой - опять схлопотал? Вот черт, и кольчугу по-новой чинить придется... Или лекаря позвать? Или пусть спит? Да что ж ты неугомонный какой, а, мой лорд? Левая ладонь чем-то распорота, на затылке шишка, физиономия расцарапана. И плащ кровью залил - чего делать-то теперь? И, похоже, ножа на поясе тоже нету... Оруженосец доволок, наконец, своего господина до постели и почесал в затылке. Ладно, не впервой. Пусть его спит.
За прошедшие три, что ли, года Джек успел привыкнуть и даже слегка привязаться к своему лорду.
Ну, во-первых, для него хотя бы просто избежать полуголодной жизни в той захолустной, нищей деревеньке Крэйнхилл, что служила одним из двух средств существования Гизборн-манора - уже хорошо. А во-вторых... Во-вторых, сэр Гай, ежели разобраться, - не самый худший господин. Джек был сыт, одет и даже, как полагалось оруженосцу, обучен держать меч. Гизборн первым делом велел своему слуге валить на плац и учиться, если хочет остаться в живых. И вообще, в Ноттингеме было неплохо - взять хотя бы вдовушку Бетси...
"Эй, парень, вот не до Бетси сейчас - одернул сам себя Джек и с усердием принялся замывать кровавые пятна на синем плаще господина. - Интересно, как она там? Да, и куда он все-таки нож девал? Ведь я его без этого ножа вообще не помню... Эх, проспится, разорется, еще я и виноват буду - Джек поежился, потому что рука у господина была на редкость тяжелая. - Ладно, авось обойдется. Но смотри ты, как спит, ровно дите малое - черт-те сколько так не спал, а только и знал, что орать да метаться, будто дьяволы его душат. И чего с ним было? Помнится, мать говаривала, надо таких святой водой брызгать... Ага, брызнешь на него - себе дороже. Но ведь не просто ж так орал-то? Святой Николай, а ежели... морду-то себе он ведь не сам располосовал? Как когтями ведь... Э? Тьфу ты, пропасть, не моего ума это дело. Мое дело - вот плащ сушить теперь. Да, и в кольчуге спать - тоже нехорошо. Давай, мой господин, вытряхивайся..."
Назавтра добудиться Гизборна удалось с большим трудом, к полудню.
На его счастье, шерифу было совершенно не до своего заместителя: началась Гусиная ярмарка, главная Ноттингемская ярмарка в году, и со дня святого Матвея дел у де Рено заметно прибавилось. К нему с приношениями и подарками потянулись старшины цехов - суконщики, кожевенники, камнерезы, красильщики - рассчитывая получить либо разрешение поднять цены, либо налоговую поблажку. В парадной зале замка было буквально не продохнуть от купцов, желающих засвидетельствовать почтение, от музыкантов и жонглеров, желающих получить дозволение, и даже от просто фермеров, желающих проявить уважение.
А еще благотворительный завтрак, устраиваемый Гильдией святого Георгия. А еще Лентонская ярмарка на носу, и надо непременно стрясти с монахов двадцать шиллингов в городскую казну... В общем, шериф был страшно занят.
***
Сначала Гусиная ярмарка, потом Лентонская, ни минуты нельзя было выкроить на то, чтоб сесть и подумать. Да и предплечье болело... треклятый Человек в капюшоне опять живехонек, правда, куда-то делся... Зато всех своих умудрился увести прямо из-под носа! Месяц пролетел, как один день. Очень хотелось закрыть глаза и оказаться где-нибудь за тридевять земель. Не видеть ни шерифа, ни Ноттингема, ни деревушек этих жалких, ни леса этого бесконечного...
А кроме того, Гизборн начал понимать - наконец, через столько лет, - как ловко шериф провел его с жалованьем. Молодой был и глупый, когда соглашался...
Суета закрутила Гизборна своим цветным подолом, и ему оставалось только ждать, когда ж все схлынет и можно будет вздохнуть. И, возможно, что-то предпринять для изменения существующих обстоятельств.
И примерно в середине октября забрезжил некий просвет.
Однажды Гизборн проснулся утром и внезапно понял, что жив и вроде как даже здоров, а дел срочных наконец-то нет и не предвидится. И он разрешил себе просто пойти на эту самую ярмарку. Ну, может быть, не только на ярмарку...
"Эй, Гизборн! Сэр Гай, да ты что же, не признал меня?! Здорово, дружище!"
Гизборн слегка поморщился: вот уж чего-чего, а дружен он с этим рыжим верзилой никогда не был. Мертон. Чтоб тебя...
"Эгей, мой добрый сэр, да ты нос воротишь от старых приятелей?! Не верю, чтоб ты так зазнался... Да брось, не важничай - Лис тебя не видит, граф, старый вояка, сидит в своем замке, как медведь в берлоге, - чего тебе в струнку тянуться? Пойдем, выпьем за встречу! Да не стой ты столбом - не каждый день встречаются старые друзья, а мы с тобой сколько не виделись, а? Поди, с Аржантана?" - и невыносимый увалень буквально впихнул Гизборна под навес ближайшего кабака.
"Хозяин, вина! Хэ, я нынче при деньгах! Выпьем!"
Гизборн вздохнул и покорился судьбе: если Мертону пришла охота болтать, остановить этот поток красноречия не мог никто и ничто. А ссориться не хотелось... Поэтому он принял кубок и стал слушать вполуха. Больше от него ничего и не требовалось, собственно.
Сэр Реджинальд Мертон, в бытность оруженосцем - Реджи-Верзила, раздобрел до размеров просто невероятных. Всегда был высок, правда, не так высок, как Лис и Гизборн. Зато толст Верзила стал теперь неохватно. Рыжие вихры топорщились над круглой веснушчатой лоснящейся рожей, голубые глаза самодовольно взирали на мир сквозь узенькие щелки, оставленные для обозрения пунцовыми щеками. Это об его зубы Гизборн как-то в детстве ободрал костяшки кулаков. Правда, Реджи зла не держал - простодушный, самодовольный болтун, он попросту сразу же забыл об инциденте. И сейчас он громогласно повествовал о том, как ему несказанно свезло, наконец.
"Представь себе, Гизборн, мой старший братец - о, я, конечно, скорблю о нем - так вот, он помер недавно! Кабан его порвал на охоте... И я нынче - сам старший, я - наследник папашиного имения! Мертон - мой теперь, можно больше брюхо не надрывать на службе. Да, не смотри на меня так, мне уже есть, что надрывать - и Мертон утробно расхохотался, похлопав себя по животу. - Пей, тощага, что-то я гляжу, ты не выглядишь свежо и цветуще. И морда у тебя кислая. Что, Гизборн, жизнь не задалась? Ладно-ладно, не кипятись, шучу. Нет, а правда - что-то ты невесел.
Эх, скажу тебе, хорошо быть свободным и богатым! Я тут проездом, так сказать, по делам личного свойства. Женюсь! - и Мертон подмигнул. - От графа Йорка я ушел недавно. Неохота мне теперь горбатиться на старого злыдня... Но платил он неплохо, что верно, то верно. И теперь ему - да слушай ты! - ему срочно нужен начальник замкового гарнизона, я ж ушел. Хе-хе, да где ж он его найдет-то?! А вот пускай помается теперь, раз я ему так уж не глянулся!
Гизборн, дружище, женился б и ты, что ли, да осел бы поближе к своей земле, чего ты тут потерял, э? Ездил бы в Йорк по праздникам, там ведь близко к твоей земле. А? Да еще и видеться мы сможем часто, Мертон ведь там рядом!"
Вот чего точно Гизборну было не надо, так это "часто видеться" с Мертоном. При всех его благих намерениях. Однако... Раз подворачивается случай... Съездить, что ли? Хуже-то не будет...
Будет. Будет-будет, думал Гизборн спустя три недели, трясясь под дождем по дороге назад, в Ноттингем. Гораздо хуже. Копыта Фьюри месили раскисшую дорогу, а Гизборн пытался представить, как покатится де Рено со смеху, если узнает о неудачном вояже своего заместителя. Да, уезжал-то Гизборн под предлогом ежегодного визита в собственный манор. Визит, кстати, пришлось тоже наносить...
Ну ладно, в хозяйстве там все неплохо, даже найдется, чем платить сюзерену. А вот с графом Йоркским разговор был коротким и не сказать, чтобы сильно обнадеживающим.
"Вы сэр Гай Гизборн? И вы узнали о том, что мне нужен начальник замкового гарнизона, от сэра Реджинальда Мертона?" - Седеющий вальяжный граф Йорк смотрел на Гизборна, прищурясь и теребя в пальцах драгоценную оторочку плаща. Гизборн сразу вспомнил и про пыль на сапогах, и про старые, потрескавшиеся ножны меча.
"Да, мой лорд граф. Это верно".
"Ну, так вы зря потратили время, сэр. Мало того, что я несказанно рад был избавиться от лентяя Мертона, так на его место претендуете именно Вы... Неужто Вы думаете, сэр, что Ваша слава не летит перед Вами, трубя в трубу? Сколько лет Вы ловите этого Вашего Человека в капюшоне? Советую Вам скорее его поймать, сэр. Над шерифом Ноттингема и над Вами, кстати, потешаются кукольники на ярмарках... по всей Англии".
Будет хуже, думал Гизборн, бледнея и выходя из графских покоев. Будет...
*Текст - Midinvaerne. Перевод на латынь - mevisen.