Долог был твой путь домой. Роман о сэре Гае Гизборне. Часть первая. Глава двадцать вторая.
Ты устал. Скорлупа сползает.
И так трудно держать фасон...
Столько лет - всё судьба играет.
Нет, не думай, это не сон.
Ветер в парус дует усердно,
Треплет волосы, гонит волну...
Крикнет птица в небе рассветном.
Всё былое пойдет ко дну.
***
Капитан объявил, что стоянка в Марселе будет недолгой. Ну что, хоть так походить по земле, без больших затей, просто ноги размять. Вина выпить - не на палубе, а сидя на лавке в трактире, как подобает проезжему рыцарю. Да хоть вот в этом трактире...
Особо и нет никого внутри-то... Вон разве что пятеро за дальним столом руками машут. Кто такие - отсюда не разобрать толком, не видно ни черта. Что-то отмечают, похоже... И давно, судя по тому, что двое, напраздновавшись, мирно улеглись головами на столе. Вот и хорошо, пусть себе дальше отмечают.
- Джек, пошли.
Гизборн шагнул в теплый и пахнущий жареной рыбой полумрак. Вот без рыбы точно можно обойтись, вусмерть надоела. Рыцарь не стал ни выбирать, ни раздумывать долго - плюхнулся чуть не на первую лавку, которая под ноги подвернулась. Сел, сгорбился, опершись локтями о стол, и стал ждать. Сейчас хозяин заведения притащит какого-нибудь местного пойла, можно будет сидеть, пить, а напившись, с чувством выполненного долга отправиться восвояси на корабль. Ага, вот оно... кислое, зараза. Видеть здесь ничего не могу. Хоть и не смотрел. Домой хочу... В Англию. Там лето начинается, жаворонки поют... Интересно, Мыш достроил хоть один этаж?
- Сэр? А не разделите ли Вы со мной этот скучный вечер в провинциальном захолустном трактире? Так приятно видеть лицо благородного человека, побывавшего в боях, как я уверен! И мне кажется, я знаю, не сочтите за дерзость, откуда Вы!
- Э? - Гизборн и не заметил, как напротив него оказался этот человек. Рыцарь, явно. Примерно тех же лет, что и сам Гизборн, но гораздо лучше одетый. Высокий, с иссиня-черными волосами и белозубой улыбкой. Аж сияет, в полумраке-то... - Что?
- Мне кажется, что я могу угадать! Вы - англичанин, благородный сэр! И возвращаетесь назад, в свою бедную отчизну. Из Святой земли, не так ли?
- Допустим. - Гизборну совершенно не улыбалось слушать дальше этот треп. Но и ссориться не хотелось. А все же черноволосый начинал его смутно раздражать...
- О, я совершенно не имел намерения задеть Вас! Но мне так странно видеть человека, стремящегося вернуться в этот холодный и неприветливый край... А ведь я там был! Я знаю, о чем говорю...
Гизборну внезапно показалось, что по лицу говорившего скользнула странноватая тень. И взгляд его незабудочных глаз был пугающе пуст. Вот же привязался...
- Как прекрасно вновь очутиться было в цветущих полях моей родины, после скудных и голых английских холмов! Не хочу вас обидеть, добрый сэр рыцарь, но не могу взять в толк, что влечет Вас туда? Здесь, где природа щедра и изобильна, а плоды ее так приятны на вкус, - и болтун впился зубами в персик, столь рьяно, что сладкий и липкий сок потек по его подбородку, синеватому от чисто сбритой щетины, - Здесь любой знатный человек найдет себе и применение по душе, и прекрасную даму по сердцу! Простите мою назойливость, благородный сэр...?
- Я Гай Гизборн. И я действительно англичанин. И возвращаюсь в Англию.
Сэр Гай постепенно сатанел, это Джек прекрасно видел из своего угла, где он уютно устроился было с кувшином пива и ломтем прекрасного местного сыру. А ведь не даст доесть-то, муха черно-синяя... Болтливая... Чует мое сердце, добром это не кончится.
- О, я рад назвать свое имя, ничем не запятнанное и благородное, никому из моих предков, чьи земли лежат в Аквитании, не приходилось его стыдиться! Я Ожье де Гаренн. И я прошу Вас присоединиться к моему счастью: мы с друзьями празднуем мою помолвку! - И свежепредставившийся сэр замахал руками в глубину трактира, видимо, четверым собутыльникам, - Я наконец обрел свою даму, здесь, на родине. О, как она свежа, как мила и невинна, моя Агнес! Истинно аквитанская роза - пылкая и благоухающая. Я так страдал, пока не нашел ее. У меня уже был печальный опыт...Там, в Англии, дамы так холодны и некрасивы, так омерзительно черствы сердцем, даже лучшие из них!
- Что Вы метете? Вы сватались в Англии? Неудачно?
- Не то слово, мой дорогой Гизборн! Это чудовищно... Я имел несчастье искать руки и сердца там, на вашем острове, сердца некоей девицы... Благородного происхождения, но почти нищей! Я оказал ей честь, ей и ее деду, - мое состояние столь велико, что я могу себе позволить взять в жены даже и захудалую английскую девицу-перестарка. Ваши женщины - ведьмы, сэр Гай. Все они - злобные, коварные, уродливые ведьмы!
- Придержите язык, сэр!
- Придержать язык?! О, она не возражала, эта маленькая дрянь, всего лишь внучка графа Нортгемптона, леди Хэлмдон, когда мой язык...
Договорить Гаренну не удалось. Потому что Гизборн, мгновенно вскочив с лавки, опрокинул на сэра Ожье тяжеленный дубовый стол. Наклонился, сгреб гнусного болтуна за грудки, резко вздернул вверх, одним движением поставив на ноги, и процедил, не отпуская рук и подтащив аквитанца к себе почти вплотную:
- Граф Нортгемптон - мой сюзерен. Ты нанес оскорбление его чести. И моей. Мы будем драться. Сейчас.
Отбросил растерявшегося от столь яростного выпада Гаренна от себя подальше и неторопливо потащил меч из ножен. Аквитанец, проехавшись по полу на заднице и затормозив об очередную лавку, одним гибким, змеиным движением вскочил на ноги, оскалясь во все свои жемчуга, и выхватил из расписных ножен прекрасно отточенный меч. В полумраке клинки сверкнули, отражая закатные лучи, бьющие в приотворенные ставни, как красные блики пламени.
Вокруг мгновенно столпились те самые приятели и дружки Гаренна, которых он, прицепившись к Гизборну, оставил сидеть за столом и скучать. Уже порядком напраздновавшиеся, но сейчас несколько протрезвевшие с перепугу. Ухватили самого Гаренна за локти, попытались аккуратно оттеснить белого от гнева Гизборна к выходу. Из угла выскочил донельзя разозленный Джек, пытаясь на бегу сообразить, как теперь расхлебывать эту кашу. Один из рыцарей, с виду наименее пьяный, попытался урезонить Гизборна:
- Сэр... Наш друг пьян... Он выпил столько, что не отвечает за свои слова. Да и драться не сможет.
- Хозяин! Сколько вина выпил этот человек?
Подскочил трактирщик, смуглый и низкорослый, трясущийся со страху. Ведь и заведение разнесут, и друг дружку поубивают, полоумные сучьи дети...
- Кувшин, мой лорд, вот такой здоровенный кувшин!
- Давай сюда такой же. Мне некогда, я не могу ждать. - Гизборн принял кувшин обеими руками и неторопливо, но не отрываясь, выцедил то, что в нем было. И еще немного побледнел. Челюсти ему сводило от ярости, холодной, прозрачной... Говорил он с трудом, делая усилие.
- Мы - будем - драться. Или ты - трус.
Гаренн резко оттолкнул тех, кто пытался его удерживать. Хмель с него давно слетел, чуть не сразу же. Что-что, а трусом сэр Ожье не был, да и прослыть не желал. Казалось, он испытывал некое удовлетворение, будто получил, что хотел. В глазах его постепенно разгорались голубенькие огонечки, как те, что пляшут на гиблых болотах, заманивая путников в трясину. Убивать на поединках глупых простофиль Гаренн умел. И любил.
Вышли всей толпой - человек восемь, включая хозяина заведения, продолжавшего трястись и что-то бормотать - из полутемного трактира через заднюю дверь, на широкий вытоптанный двор. Солнце садилось, длинные тени ложились на негустую, растущую проплешинами клочковатую траву.
Рыцари встали один против другого, выставив вперед правую ногу и чуть развернувшись корпусом вбок. Решили, что будет меч и кинжал - возиться долго не было ни времени, ни желания, поэтому обойдутся без щитов.
Гаренн улыбался странноватой предвкушающей улыбкой, ловил взгляд Гизборна, старался зацепить своим незабудочным взором, заставить сбиться, занервничать. Гай упорно, не отрываясь, смотрел аквитанцу в переносье шлема, не думая ни о чем, поглощенный полностью только одним намерением - убить. Сейчас.
Сэр Ожье был опытен, силен и ловок. Так же силен, как Гизборн, но более гибок и изворотлив. Право первого удара было за ним и, убедившись, что задавить противника только лишь силой взора не удастся, Гаренн наконец напал.
Ни в опыте, ни в росте преимущества не имелось ни у одного из рыцарей. Удары аквитанца были точны и умелы, отражать их было трудно. На лицах противников уже выступила испарина. Чертова жара... Неотвратимо меч в руках Гая становился все тяжелее, а инерцией удара его заносило все дальше. Более того, внезапно Гизборн понял, что его хитроумно и целенаправленно разворачивают лицом к солнцу, так, чтоб закатные лучи его ослепили.
И тут внезапно, первый раз за всю жизнь, Гизборн ощутил, так просто, словно поток крови в собственных жилах - не только привычный ритм боя, не только тяжесть меча и остроту кинжала, не только хрустальное сияние ярости, но что-то сродни холодному мрачному юмору древних песен своих предков. Он не рассмеялся, нет, какой там, но угол рта у него дернулся, не предвещая говорливому аквитанцу ничего хорошего. А сам Гизборн сделал маленький шаг вбок, давая Гаренну видимость удачи. Ты же видишь, я простодушный дурак, я не понимаю, куда ты меня тащишь и что сейчас сделаешь... Давай, прыгай!
И де Гаренн попался. С торжествующим воплем он кинулся на будто бы ослепленного солнцем противника, высоко занеся руку с мечом, думая махом, одним рубящим ударом разделаться с противником. Но Гизборн не смотрел ему в лицо, он смотрел на землю, туда, где чернильным клочком ночи извивалась тень. А мог и вообще глаза закрыть. Он знал, просто знал, что сейчас будет, куда Ожье ударит. Широким и мощным движением отбив меч Гаренна так, что у того на несколько секунд омертвела кисть, Гай поднял глаза, встретил ставший уже недоуменным и обиженным незабудочный взгляд - и левой рукой, выпадом снизу, всадил кинжал по рукоятку во все еще открытый в победном крике рот аквитанца. Хрустнули зубы, а потом и затылочная кость, Гаренн захлебнулся и осел на землю, судорожно скребя по траве пальцами. Опрокинулся на спину, как насекомое, скорчился в последних спазмах, поднеся руки ко рту... Гизборн опустил меч, чуть наклонился, посмотрел умирающему в лицо и тихо, внятно проговорил:
- Я же сказал: "Придержи язык".
Гай оставил кинжал там, где он торчал, вложил меч в ножны, обвел глазами враз протрезвевших гаренновых приятелей - не найдется ли еще желающих повоевать. Не нашлось. И Гизборн просто ушел со двора, неторопливо и чуть неуклюже шагая, сопровождаемый потерявшим дар речи Джеком. Видел он своего господина всяким, но таким - не приводилось. И не дай Господь, чтоб еще раз...
А на закате корабль отплыл из Марселя с вечерним приливом.
***
"Да сколько ж можно тут валандаться, в этом fastidiosam oppido* Лиссабоне", - бурчал себе под нос Джек, лениво волоча ноги за своим господином и по привычке излагая свои мысли на двух языках даже про себя. Господин, похоже, задался целью побывать во всех имеющихся в городе кабаках и борделях. Прямо-таки целенаправленно, не миновав, считай, ни одного, сэр Гай обходил Лиссабонские питейные заведения, будто твердо решил заменить свою кровь полностью на местное сладковатое вино... И за двое суток с гаком он, прямо скажем, преуспел в этом намерении. Гизборн был не просто пьян, он дошел до такого редкого состояния, когда с виду человек трезв, как стеклышко, но это глубокий и беспардонный обман. С другой стороны, хуже уже не будет, сколько ни выпей...
Капитану "Сейнт Маргарет" приспичило что-то починять именно здесь, в Лиссабоне. Срочно. И вот он чинился, а пассажиры развлекались, как могли. На борту надо было оказаться в среду, за четыре часа до полудня. Потому что утренний приливный пик сейчас, в середине апреля, приходился на одиннадцать утра. Это кэп Хебден громогласно объяснял во всеуслышание третьего дня. А от Персидского дока, где стояла Сейнт-Маргарет, до выхода из устья Тежу надо проплыть миль двадцать с лишним. А сейчас вечер вторника, низкое небо затянуто пухлыми кучевыми облаками, но дождя нет, и в воздухе висит чуть печальное томление. От медленно катящей свои воды к Атлантике реки дует легкий ветерок, тихо-тихо шелестит листва старых олив и эвкалиптов, пахнет нагретой за день хвоей средиземноморских сосен...
Гизборн шагал посреди узкой, не шире восьми футов, улочки и пытался сообразить, куда ж его занесло. Ага, вон на холме виден замок святого Георгия... А здесь я уже был, что ли? Да черт его знает... Короче, отсюда до порта около четырех миль, часа полтора, если плестись нога за ногу. Повсюду в городе беспрерывно слышалось побренькивание на гитаре, кто-то невидимый во внутренних двориках пробовал напевать нечто тягучее, с трудно уловимым, мягким и затягивающим ритмом... Высокому рыцарю приветливо улыбались томные и слегка рассеянные местные красотки, - а чего им не улыбаться, если город под завязку набит иноземцами? Афонсу Толстый собирает войско, как и велел Его Святейшество Папа Иннокентий. Скоро пойдем помогать кастильцам. И прогоним мавров! Ну, не прямо сейчас... Да все пойдут, не только мы, - рыцари Наварры, Леонсии, Арагона, прибывшие из-за морей германцы и англичане - да-да, мой великодушный сеньор, англичане тут тоже есть, вот, кстати, гляньте, - вон там они часто собираются, у старого Акилеша, в "Зубе Дракона".
Гизборн кинул монетку болтливому жонглеру, усевшемуся прямо на землю под стеной со своей дудкой. Что дорогу указал, да и чтоб отвязался... "Зуб Дракона", так "Зуб Дракона", какая разница, где угробить остаток вечера? Не то, чтоб Гизборн так уж скучал по соотечественникам. Но дорога домой казалась уже бесконечной...
Все трактиры мира одинаковы. Лавки, столы... Хозяин - более или менее приветливый, за стойкой - более или менее чистой. Но в "Зубе" оказалось неожиданно весело. У стены напротив входа громко препиралась пара менестрелей, вокруг них увивались аж сразу три девицы, а четвертая подпевала еще одному парню с гитарой, взгромоздившемуся на стол с ногами. Пели что-то протяжное, не печальное, а так, про любовь. Ну, ладно... К вошедшему рыцарю от столов обернулись несколько мужчин разных национальностей и разной степени опьянения. Гляди-ка, вроде, правда, земляки...
- Гизборн! Сэр Гай, да ты, никак, меня не узнаешь?! - из угла к нему радостно ломанулся кряжистый, могучий рыцарь, владелец густейших повислых черных усов и шрама, пересекающего бровь.
- Батли? Ну, ничего себе...
- Гизборн, старик, сколько лет! Смотри, тут много наших! Может, еще кого знаешь?
Тем временем парень с гитарой слез со стола и направился к выходу, нежно приобняв свою милашку за талию. Помахал на прощанье двоим оставшимся менестрелям и пожелал им не убить друг друга к ночи. Расхохотался сам своей грубоватой шуточке и шагнул за порог, в густые уже сумерки. Двое раздраженно оглянулись на шутника и продолжили спор. Потом один из них, смуглый, невысокий и черноволосый, обладающий серьезным не по росту носом, видимо, наскучив препираться попусту и решив что-то доказать делом, взял гитару и запел. А второй, тощий доходяга с волосами мышиного цвета, воспользовавшись передышкой, уселся за стол и притянул к себе поближе узкогорлый кувшин с вином.
Qui ne connait pas beaucoup - endormi.
Swamp - races de moustiques...
Пел сеньор менестрель, разумеется, по-французски, но с небольшим португальским акцентом. Проще говоря, он немного шепелявил...
Кто мало знает - крепко спит.
Болото - комаров плодит.
При ветре лес сильней горит.
Весною снег на крыше тает.
Тиран слабейших угнетает.
Дитя, пока мало, играет.
Терпение всё победит.
Кто не нашел, тот не теряет.
Тощий менестрель с кувшином оторвался от горлышка и замахал руками: "Да что ты всё воешь, Абеларду?! Кому здесь нужны твои провансальские заумные штучки? Думаешь, съездил к французам, так сразу самый великий поэт?"
Черноволосый недовольно мотнул головой: "Заткнись, Гензель", - и снова запел. Голос, кстати, оказался приятный - неожиданно глубокий для такого мелкого певца баритон, гибкий и чистый.
Умней - кто в споре замолчит.
Вода лишь на огне кипит.
Крольчиха больше всех родит.
Рожденный ползать - не летает.
Дурак в трех соснах заплутает.
Беда и гордецов ломает.
Скворец всегда в свой дом летит.
Кто не нашел, тот не теряет.
Углядев в строке песни явный намек, спорщик Гензель швырнул кувшин об пол и вскочил. "Не летает, ты сказал?!" Но к нему мгновенно подскочила одна из давешних девиц, принялась заигрывать и успокаивать. Вторая быстренько собрала черепки с полу, от греха подальше. Третья притащила новый кувшин, повинуясь взмаху руки опытного трактирщика. А носатый Абеларду - с сердцем махнул рукой и отошел вглубь зала, оборвав балладу на середине: "Да что с тобой разговаривать..."
Тем временем хозяин заведения самолично приволок рыцарям вина и пятеро англичан, не теряя времени даром, дружно выпили за встречу.
Батли был одним из тех пажей, что играли в кости на досках причала в Дувре, когда-то давным-давно. И подначивали Гизборна и Лиса... Да уж, трудно узнать сэра Хэймона Батли. Был тощий чернявый хитрец, дружелюбный, но задиристый до надоедного, как бывают подчас щенки гончей. А сейчас весу в нем примерно пятнадцать стоунов... Зато нету одного переднего зуба. Ну, это закономерно, любителю доставать всех подряд - мудрено с целыми зубами остаться...
Гизборн уселся за стол и махнул рукой Джеку, чтоб самоопределялся где-нибудь поблизости.
- Лет, говоришь? Ну, можно посчитать...
- Да ладно тебе, Гизборн, был ты зануда, зануда и остался! Кто ж, кроме тебя, встретив земляков, станет годы считать? Глядите, друзья мои, это - сэр Гай Гизборн! А это: сэр Джон Кримсби, сэр Кристофер Олдем и сэр Уиллин Хейвуд. Вот, стало быть, нас пятеро храбрых рыцарей в войске короля Афонсу!
- Нет уж, вас все еще четверо, мои лорды. Я возвращаюсь в Англию. Из Палестины.
- О, так ты дрался с сарацинами? Расскажи?
- У нас мир, Батли... Миир. Так, пара стычек. Ничего особенного.
Неожиданно Гизборну, совершенно не имевшему настроения ничего никому рассказывать, пришли на помощь все те же двое менестрелей, перешедшие от препирательств к оскорблениям.
- Невежда! Ты так и не научился толком даже слоги на пальцах сосчитать!
- А ты, ты думаешь, что прославишься, что напишешь шедевр?! Да ты ничтожество! Вы все, португальцы, ничтожные трусы, даже мавров своих сами отогнать не можете!
Черноволосый менестрель, отшвырнув жалобно звенькнувшую гитару, моментально выхватил кинжал. Дело пахло скандалом и смертоубийством, а Гизборн страшно не любил, когда ему мешали отдыхать. Потому он незамедлительно поднялся, отодвинул плечом заметавшегося перед двумя норовящими сцепиться намертво певунами трактирщика, и, не говоря худого слова, двинул кулаком в челюсть тому, кто громче орал. Тощага Гензель отлетел в уголок, где и остался мирно лежать на соломе, предъявив для обозрения желающим дырявые подметки своих сапог. А второго, приобретшего в Провансе не только умение складывать рифмы, но и нездешнюю пылкость, тем временем крепко держал за локти подоспевший Батли.
- Брось, сеньор Абеларду! Да что ты так горячишься, ей-богу! Идем к нам, оставь этого дурака. Пусть его - он проспится, и сам не вспомнит, чего наплел. А ты нам лучше споешь, мы празднуем встречу! И ты так ценим твои баллады... Правда-правда, слово чести! Пошли!
И хитроумный Батли, тихонько подталкивая черноволосого к столу, умудрился убить сразу двух зайцев: и скандала нет, и менестрель есть.
- Гизборн, ты ведь не знаешь еще, а вот перед тобой прославленный сеньор Абеларду Жерониму Пиньейру Аморин, рыцарь и поэт. Такими людьми нельзя разбрасываться, верно, мои лорды?
Лорды дружно закивали, заулыбались обрадованно, поскольку явно любили вышеназванного сеньора, сидевшего с надутым видом, словно разобиженный мальчик. Прямо хоть петушка на палочке вручай, чтоб не расстраивался... Было в сеньоре Абеларду слегка смешное детское бахвальство, но и талант явный был, кто бы спорил. Потому, если подождать и хорошенько попросить, а лучше - еще и угостить, можно дождаться чего-нибудь хорошего. А вдруг Аморин сочинил новую балладу?
Менестрель напоказ жалостно вздохнул. Но затем оживился, явно польщенный всеобщим вниманием, не спросясь, хлебнул из чьего-то кубка и скривился: "Боже милосердный, сеньоры, как столь могучие рыцари могут пить такую слабенькую дрянь?" Обернулся к хозяину и крикнул: "Акилеш! Принеси английским лордам багасейры!"
Вскоре трактирщик бегом приволок пузатый бочоночек. Менестрель принял от расторопной девицы свою, ничуть, к счастью, не пострадавшую, гитару, украшенную пышным бантом из желтого шелка, и пока лишь тихонько меланхолично перебирал струны. Но зато воодушевленно ухватил кубок. Багасейра оказалась тягучей, маслянистой жидкостью с резким запахом виноградных листьев. Хлебнув этого пойла, Гизборн чуть было не подавился, по крайней мере, глаза на лоб у него полезли. Мало того, что она имела резкий привкус, она, эта клятая багасейра, обожгла нёбо так, что слезы выступили. И оказалось, что Гизборн не один такой неопытный - Хейвуд кашлял, а Батли судорожно пытался выдохнуть.
- Ох, прекрасные сеньоры англичане, да кто ж так пьет багасейру?! Смотрите! Вот как надо: сначала выдыхаете, после делаете глоток! Зато потом...
Обещанное "потом", да, оказалось неожиданно мощным. С грехом пополам допив, Гизборн понял, что стены "Зуба" качаются, будто он все еще на корабле. И потому сэр Гай решил охолонуть немножко и протянул вновь налитый кубок за спину, где привычно помещался за соседним столом Джек.
- Что ж вам спеть, прекрасные сеньоры? Может, вы желаете послушать Песнь о Сиде?
- Э-э, Аморин, ты вчера ее исполнял, я помню! И она такая длинная, эта ваша Песнь, ты до утра не закончишь, сеньор Абеларду! И мы умрем от тоски... Нет уж, мы желаем праздновать! Спой нам что-нибудь веселое!
- Веселое? Хорошо... Я на днях слышал тут в одном месте, ваш земляк пел. Слушайте!
Менестрель уселся на стол, картинно опер гитару о коленку, ударил по струнам и начал:
Vieux cheveux gris vie saxons dans la petite ville de Norwich,
Ancien élève des cheveux gris saxons porcs et de vaches.
Старый сакс седой живет в городишке Норидж,**
Старый сакс седой растит свинок и коров,
Дочка выросла краса - ей пора бы замуж,
Но не любит старый сакс храбрых норманнов.
Дочка сакса хороша, всем на загляденье,
В Норидже другой такой не найдете вы.
Сакс грозится женихов пустить на удобренье,
Он бы шею мне свернул, да руки коротки.
Он не знает - светоч я рыцарства норманнов,
Дверь любую я могу отворить с ноги.
И тому же песню я выну из карманов,
Правда, сочинял не сам... Поэт, помоги!
Спрыгну в Норидже с коня, хлебну, что покрепче,
Сакс четвертый видит сон, заперев засов.
Дева отопрет мне дверь: "Мон амур" - прошепчет,
Больше нету у меня в Норидже делов!
Здравствуй, детка, стою я сотни тысяч марок.
Дверь любую я могу отворить пинком.
У меня есть для тебя маленький подарок...
Песенка про Зайца, с Лисой и с Волчком!***
В этом месте, уловив явную двусмысленность, вся компания уже дружно ржала. Батли хлопал менестреля по плечу, а Хейвуд и Кримсби повторяли, утирая выступившие от хохота слезы: "Подарок!... маленький! Да не такой уж и маленький, по правде-то! А вполне ничего себе... Волчок!" Аморин жестом предложил налить ему еще, а сам продолжал:
Потихоньку сакс встает, зажигает свечку,
На дворе растут дубы, репа и горох.
Лошадь сакса хороша - перепрыгнет речку,
Да и арбалет стальной у него неплох.
"Вот тебе, старушка-мать, зятек побогаче,
Вот тебе в приданое Гастингса итог!"
Скачет за мной по полям сакс на пегой кляче,
Дикий полоумный сакс - он меня убьет!
Плачь, любимая моя, зарыдаем вместе.
Я помру в чужой земле, втихаря, молчком.
И никто нам не споет Песенку про Зайца,
Песенку про Зайца, с Лисой и с Волчком!
На этом месте англичане полегли на стол от смеха. Кто ж поверит, что дурной сакс на своей лядащей лошаденке сможет догнать норманнского рыцаря? Гизборн хохотал, почему-то вспомнив Эдварда из Уикема, хотя у того отродясь не было дочки... Смеялся, причем так, будто все то, давнее, было вовсе и не с ним. Хотя и над собой тоже смеялся, даром, что был невозможно пьян. За плечом, иногда тихонько фыркая от веселья, привычно-насмешливо бурчал Джек: "Во ржут-то, ровно кони, песня про сакса, видите ли... Все б им портить честных девушек... Цвет рыцарства, чтоб вас..."
Дальнейшее сэр Гай впоследствии всегда затруднялся подробно вспомнить. Вроде, сеньор Абеларду обещал всем и каждому, включая старого Акилеша, что пойдет с войском короля Афонсу Толстого в Толедо, а потом - и вовсе сражаться с маврами. И что после он обязательно опишет в великолепных стихах славную победу христианских рыцарей над войском халифа Мухаммада ан-Насира... Каковая непременно воспоследует, прекрасные сеньоры!... Потом менестрель пел печальную песню о водах реки Тежу, столь душещипательную, что сэр Джон Кримсби рыдал, уронив голову на стол, а сэр Кристофер Олдем спал рядом на том же столе. Сэр же Уиллин Хейвуд куда-то девался с одной из девиц и в дальнейшем веселье участия не принимал. Еще потом сеньор Абеларду исполнил-таки отрывок Песни о Сиде, как его не отговаривал Батли. А под утро Аморин спел на бис песенку про сакса, причем Гизборн, неожиданно для себя обнаружив, что знает слова, громко подпевал.
Занялся рассвет, когда сэр Гай понял, что пора возвращаться. Как на грех, обнаружилось, что Батли, вместе с его усами, позарез нужно домой, вот именно сейчас. И что его надобно туда препровождать, а сам он ноги передвигать малоспособен. Батли жалостно взывал к его, Гизборна, дружеским чувствам, повисая на каждом придорожном препятствии всем телом, будь то коновязь, колодец или просто куст с колючками, из которых он выпутывался, горестно стеная о вдруг вспомнившейся милой родине. Чувств Гизборн не испытывал никаких совершенно, а просто тупо изымал сэра Хэймона из колючек и отцеплял от коновязи. В промежутке между колодцем и коновязью сэр Хэймон вспомнил, что квартирует в доме с Василиском в Переулке Милосердия. Ладно, это хоть где? Нну, допустим... Джек! Давай с той стороны его подпирай, а то я переутомился ловить сэра Хэймона из луж...
Примерно через час блужданий по совершенно одинаковым узким улочкам дом с Василиском наконец нашелся. А заодно выяснилось, что Джек, проникнувшись багасейрой, прихватил с собой остатки во фляжке. Ну, тоже неплохо... Аккуратно сгрузив уже абсолютно безгласного Батли под дверью, Гизборн вдумчиво постучал кольцом с головой все того же Василиска о дверные доски и поплелся к порту, преисполненный сознанием выполненного долга и парами багасейры. По пути он тихонько напевал себе под нос, покачиваясь на поворотах, песню про сакса. По правде говоря, это ему казалось, что тихонько, а на самом деле, благодаря басу сэра Гая, славный город Лиссабон узнал и о традициях овощеводства в Англии, и о пристрастиях норманнских рыцарей по части способов открывания дверей.
- О, вот уже и порт... La jeune fille va ouvrir la porte pour moi. "Mon amour" - murmure. А вот и старушка Сейнт-Марго! Не обижайся, милашка, мы ж пришли... Да чтоб тебя!... - И Гизборн чудом не свалился в воду, споткнувшись на сходнях. Посидев немножко, доблестный рыцарь понял, что что-то не так. Почему-то никто не спешит отскрести его от пола...
- Джек! Джек, треклятый лентяй, мать твоя курица!
Сверху раздалось: "Сэр! Сэр, Вы зря разоряетесь, с Вами никого нет!" Вахтенный матрос весело таращился на Гизборна. А тому внезапно стало не до смеха...
- Эй, приятель, пойди сюда! Говоришь, я один пришел?... Таааак.... бери вон то ведро, черпай воду и лей мне на голову. Быстро!
Матрос был рад стараться. Когда еще доведется вылить безнаказанно на голову грозного сэра Гая столько мокрой и холодной речной воды? Да половина команды сейчас желала б оказаться на его месте!
Вода Тежу, видимо, была целебной. Пятое ведро оказало, наконец, благотворное воздействие на Гизборна и тот смог, вымокши до нитки, встать на ноги. После чего встряхнулся, помотал белобрысой головой, поскреб в затылке и зашагал, чуть пошатываясь, назад, откуда пришел. Вахтенный заорал Гизборну в спину, что через два часа "Сейнт Маргарет" снимается с якоря, но тот лишь рукой махнул. И всё так же целеустремленно потопал дальше, через минуту пропав из виду в каком-то переулке.
Гизборн совершенно не помнил, где шел и как, но мыслил логически. Если вернуться туда, где Джек точно еще при нем, Гизборне, был, рано или поздно можно его найти. Значит, куда? - В гору, искать Переулок Милосердия и дом с Василиском.
Через полчаса яростных блужданий по закоулкам просыпающегося Лиссабона Гизборн обнаружил-таки премилую картину: вокруг ног сэра Хэйвуда Батли, протянутых поперек помянутого переулка, суетились двое прислужников, руководимые пышной красоткой с ухватками явной хозяйки дома. Да и усов сэра Хэйвуда, похоже... А вот Джека не было видно. О, зато слышно! Дурака понесло не к реке, а почему-то к собору святого Георгия. Судя по голосу, он вон за тем углом...
Однако за углом Джек оказался не один. Пока Гизборна было не видно за поворотом, Джек умудрился подцепить приключение на свою лохматую голову.
- Не желаешь ли поделиться с ближним, добрый человек?!
Джек в упор не видел приставленного к груди ножа и тщетно пытался сфокусировать глаза на одном из троих невероятного вида оборванцев, прижавших его к стене. На то, чтоб вспомнить, что на боку его висит меч, Джековых сил явно не хватало...
Даже в Палестине Гизборн не видел таких чучел. Казалось, они специально собирали разноцветное тряпье по всем помойкам мира. Зато в ухе того, кто тыкал ножом в Джекову грудь, болталось золотое кольцо. До храброго оруженосца наконец дошло, что от него что-то требуется, а поскольку был он добрый малый, то с готовностью протянул фляжку грабителю:
- Поделиться? Завсегда пожалста! На, хлебни!
- Да ты издеваться вздумал? Деньги гони!
Джек недоуменно поднял глаза от фляжки, узрел в конце переулка своего хозяина и радостно возопил:
- Мой лорд! - подумал секунду и рассудительно добавил: - Этим людям нужны мои деньги... Да где ж я их возьму?!
После чего его спьяну сильно мотануло на того, кто держал нож и, не столько по злому умыслу, сколько по глупости, острие ножа кончиком вошло-таки в его грудь. Джек охнул и пополз по стенке, нищий с кольцом в ухе обернулся и отпрыгнул от падающего оруженосца, увидав разъяренного Гизборна в пяти шагах от себя. Двое других сиганули вверх по переулку давно, еще при звуке рыцарского топота. Гизборн на бегу, путаясь в плаще, потащил меч из ножен, но убивать никого ему не пришлось на сей раз. Оно и хорошо - не хватало новый меч марать о такую шелупень...
Рыцарь вложил оружие в ножны и почесал в затылке, в который уже раз за утро. Делать нечего, надо волочь... Il ne savait pas que je - le flambeau de la chevalerie normande... Йех!.. И, взвалив Джека на плечо, Гизборн зашагал обратно в порт. ...La jeune fille va ouvrir la porte pour moi. "Mon amour" - murmure...
Правда, через пять кварталов, дойдя до берега реки, он понял, что слишком хорошо кормит своего оруженосца. Что-то нужно менять в существующем положении вещей, иначе старушка Марго отчалит без нас. ...Vieux saxon fou - il me tuerait!... - а вот это черта лысого... Ха.
- Дед, а почем твои морковки? - рыцарь ухватил из корзинки на боку мула рыжую морковину и жизнерадостно захрустел.
- Сеньор, я везу овощи на Большой рынок... Они даются мне нелегким трудом... - Старикан пригладил седую бороду и опасливо покосился на странного рыцаря в синем плаще. Не каждый день на дороге попадаются белобрысые заморские сеньоры с другими сеньорами на плечах... Гизборн швырнул зеленый морковочный хвостик в тихие воды Тежу и гаркнул на опешившего муловладельца:
- Нелегким?! Сейчас я тебе дам нелегкий соверен! За него я куплю твои две корзинки огородного добра и два часа времени - твоих и твоего мула! Ты понял?!
Дед радостно закивал, сунул монету за щеку и развернул мула к порту. А сэр Гай, взвалив Джека поверх корзинок с морковками и яблоками, громогласно оповестил окрестных красоток о том, что он светоч норманнского рыцарства, не больше и не меньше...
Через полчаса, а вовсе не через два, Джек уже был сгружен на палубу "Сейнт Маргарет" и поручен заботам корабельного лекаря мастера Уилки. Каковой, будучи еще давным-давно впечатлен сэром Гаем сотоварищи, незамедлительно побежал разыскивать чудотворную полынь, коей следовало, приготовив из оной отвар, промывать раны. Так сам сэр Уидон Стрикстон говорил, да, сэр Гай, я помню! Рана пустячная, не беспокойтесь. Оруженосец ваш просто пьян безбожно, а это - так, царапина, порез мягких тканей, и не более того. Промоем, перевяжем, заживет, как на собаке! Нет-нет, сэр Гай, не надо на меня замахиваться, я ничего дурного не имел в виду!
К полудню следующего дня совершенно ничего не помнящий Джек выполз на палубу и поплелся искать своего лорда с целью разузнать, что хозяин собирается делать с корзиной моркови и на кой черт у него, Джека, перебинтована грудь? С яблоками-то понятно... А голова-то как трещит, Матерь Пресвятая... О, вон лекарь идет.
- Слышь, мастер Уилки, чего было-то вчерась? Чего со мной? Ты ж меня перевязал, больше некому... Значит, знаешь.
- Чего было? Ты, дурак саксонский, нажрался, аки непристойное животное свинья, и от лорда своего отстал. Приперся, стало быть, сэр Гай сюда, глядь, а тебя нету. Томкин рассказывал, как он на твоего лорда воду лил, чтоб тот протрезвел. Ну, оклемался малька твой хозяин, понесся искать. Нашел. Пока искал, ты успел вляпаться в неприятности, порезали тебя чуток. На муле каком-то тебя привез сэр Гай, поверх корнеплодов огородных. Едва успел, мы уже снимались, капитан Хебден все волосья из бороды повыдергал от беспокойства...
- ... - сказал Джек не столько мастеру Уилки, сколько самому себе.
Гизборн стоял у правого борта и смотрел на чуть виднеющийся вдали берег Пиренейского полуострова.
- Сэр?
- Ннну?
- Сэр Гай, я это...
Гизборн обернулся. Судя по помятой сэрской морде и красным глазам, мы гудели вчерась... Сильно. Сэр Гай вдохнул побольше воздуху в грудь и заорал, набирая старательно разгон:
- Уж не думаешь ли ты, что я стану искать себе здесь оруженосца, среди этих оборванцев шепелявых?! Ты мне слишком дорого обошелся! Пошел вон! Сиди в трюме, морковь чисти! Будет рагу на ужин...
- Да, сэр.
***
"Ты хотел вернуться в Англию? Вот тебе Англия", - и Гизборн, решительно топая по дороге к Дуврскому конному рынку, с хрустом откусил от яблока. Яблоко казалось кислым. Кислым настолько, что сводило с непривычки скулы, после южных персиков-то... Но это было специальное английское яблоко... Да, а с небес сеется специальный английский дождик, еще пять месяцев назад ты б за такой полжизни отдал. Оседает мелкой водяной пылью на плаще, усиливает резкий запах сырой земли... И помойных ям. А под ногами весело прыгают и вспархивают шумными стайками с английских навозных куч специальные английские воробьи. Ну, какой рынок без воробьев? А уж тем более здесь, где овес... Короче, все, как ты мечтал. Прямо по заказу, ага... И даже вон там, если уж очень приспичит, можно углядеть край берега, на котором, найдя площадку на склоне, сто лет назад ты валялся, удрав с причала. От парней, от Лиса, от самого себя... Не приспичит. Некогда. Да и сейчас-то - от кого удирать? Совершенно не от кого, сам кого хочешь напугаю. Вот только коня куплю... Без коня не выйдет не то, что напугать кого, а даже просто до дому добраться...
Ближе к полудню, покинув, наконец, борт "Сейнт-Маргарет" и грозно велев кэпу Хебдену постараться остаться живым и здоровым, Гизборн почти сразу отправился на местный лошадиный торг. Джеков гнедой Эгри, осторожно и шатко переступая по твердой земле копытами - отвык, за четыре месяца-то в трюме - обнаружил вполне приличное, тем не менее, здоровье. Хоть завтра ехать. Ехать, да, но для этого самому Гизборну нужен конь. Поэтому Джек и его жеребчик отправились отдыхать пока что и отъедаться в Дуврской гостинице "Белые скалы". Доблестный оруженосец весь последний месяц вслух мечтал о добром английском эле и еще более добром английском жарком из свинины... Ну, пусть порадуется, благо время есть.
Время, да. Ну, и сколько можно тут шарахаться? Уже три часа пополудни... Если здесь не найдется ничего подходящего, то что? Собирался ведь сегодня и выехать. Ну, ладно, завтра утром. Только все эти лошади меня не устраивают - это ослики, максимум, а не лошади... Стоп.
"Да чтоб тебя, ничего себе!" - Гизборн присвистнул и остановился, дойдя примерно до двух третей длины конного ряда. Жеребец вороной масти, спокойно и мирно стоявший за оградой из тонких жердин, был ростом без малого шести футов в холке. Ну, разве что дюймов трех не хватало. Чуть не на голову выше всех остальных коней в ряду. Если ему захочется разнести оградку - да как нечего делать... Но, похоже, не хочется.
- О та, мой лоод, есть чему потивиться! Я потому и не протал до сих пор жеребчика - вымахал такой агроматный, что мало кто с ним слатит, - коренастый продавец с длинными, чуть не до плеч, пышными усами пшеничного цвета довольно похлопал жеребца по шее, - Вы гляньте, мой лоод, у него ж отно копыто с мою голову бутет! Это какой же нужен рыцарь, говорю я, чтоб уситеть на таком звере! Но, Вам, мой лоод, тумаю я, впору бутет. О та, поверьте, уж мне ли ошибаться в таких делах, я, почитай, всю жизнь лошатками торгую. Спросите кте хотите: хоть здесь, в Дуфре, хоть в самом Лонтоне, Вам, сэр, всякий скажет, что лутших коней, чем у валлона Адлара из Тонгерена, не найти! Тонгерен - это там же, где Брюссель, мой лоод, я поттанный герцока Буркундского, но мои кони есть таже у его Величества анклийского короля Тшона, вот что я Вам скажу, сэр! Сам лоод конюший не гнушался у меня купить, та... Я ж с ними, как с малыми детишками, сэр, с лошатками, та... А уж сколько хлопот было, чтоп привезти вот этих флемишских жеребцов сюда, в Анклию! Но оно того стоило, я неплохо зарапотал на них, - Адлар довольно кивнул сам себе, - Они выносливые, сэр, и покладистые, та... И кушают хорошо, и тело держат хорошо. Но, скажу Вам, остальные-то помельче были, тех - так всех протал еще нетелю тому. А с этим чутом уж и не знаю, что телать. Но и затешево не отдам, нет-нет, такого красавца! Ему четыре кота уже, и он обучен, чему положено. Да Вы, мой лоод, сами посмотрите!
Гизборн, давно не слушая торговца, стоял уже у самой ограды. Жеребец втянул ноздрями воздух - пахло яблоком. Дернул острым кончиком уха, покосился на Гизборна и пару раз копнул землю передним копытом. Гай протянул жеребцу оставшуюся половинку яблока и тот незамедлительно схрумкал угощение, да еще и руку Гизборна мягко прихватил губами. А Фьюри не любил яблок...
- Глятите, мой лоод, Вы ему нравитесь! И он Вам приклянулся, я вижу, у Адлара глаз наметанный.
- Сколько ты хочешь за жеребца?
Услышав цену, Гизборн свистнул второй раз. Перелез через ограду и учинил досмотр детальный настолько, насколько вообще это было возможно. Разве что в ухо коню не залез, уменьшившись до размера мухи, как в сказке. Не к чему было придраться. Мускулистые плечи, короткая, прочная спина, широкий и длинный круп, мощные ноги с крепкими суставами - конь, пожалуй, был безупречен. Непривычно массивен по сравнению с Фьюри, да, но и сам Гизборн сейчас весил фунтов на тридцать больше, чем в юности... Даже старая "ящерица" последнее время казалась узковата в плечах. Так что тяжелый конь - это неплохо, кстати. И красивый. Есть в нем что-то... Жеребец спокойно отнесся к осмотру, поднимал ноги, украшенные густющими щетками, причем на задних ногах они оказались белыми. Вороной носил "носки", а во лбу у него была крупная чистая белая звезда. "Звездочка, - Гизборн усмехнулся про себя, - будешь Блайз..." Велел оседлать жеребца и кругов пять проехался для пробы. Для порядку. Хотя чувствовал уже, знал, что купит коня, несмотря на заломленную продавцом немыслимую цену.
Всё, решено. Гизборн сошел с коня и расплатился, не торгуясь, хоть и хмыкнув себе под нос. И уже пошел было прочь, держа свое сокровище под уздцы, как вдруг его осенило. Осенило, как никогда в жизни. Да, собственно, не было у него раньше надобности думать вперед так надолго...
- Говоришь, возишь коней сюда, в Англию? Часто? А бываешь ли в Йорке или Ланкастере?
- О, мой лоод, сам-то я уже врят ли в этом году поету... Я уж не так молод и прыток, как тавным-тавно... Но мой кузен, возмошно, собирался в Йорк в конце сентября. Примерно ко тню святого Михаила он там бутет и привезет партию лошаток. Вот таких же, как этот. Ну, разве немношко помельче, - и продавец усмехнулся в усы.
- Если твой кузен привезет кобыл в Йорк, я куплю. Голов десять.
- О... Я, кажется, понимаю, мой лоод. Что же, тело это может оказаться и выкотным. Как для Вас, так и для моего кузена. Я постараюсь еко известить, непременно.
- Как его имя?
- Лодевейк его зовут, мой лоод. Лодевейк из Тонгерена. А моку я узнать, от кого поступил такой серьезный заказ, сэр?
- Я сэр Гай Гизборн из Гизборн-манора, что в Ланкашире. А коня, чтоб ты знал, я назову Блайзом.
Поскольку тянуть было больше нечего, из Дувра выехали в тот же день. У Джека было чувство, что хозяина его то ли ткнули шилом в зад, то ли тащат куда на аркане. Нет, спрашивать оруженосец все равно б не посмел, да и не скажет сэр Гай никому и ничего. Даже самому себе. Но настроение лорда с каждой пройденной милей пути делалось все хуже. Не досталось на орехи разве что Блайзу. Спрашивается, какого лешего мой лорд чудит? Вон, сгорбился в седле, еле плетется, а ведь как рванул-то третьего дня, аж не угнаться было. Едем мы себе к сюзерену на поклон, это ясно. Бумаги в порядке. Граф Вильям, будем надеяться, все еще жив. Ну, даже если не жив, от чего спаси и сохрани нас святой Георгий, раз уж мы частицу копья его везем... И что, наследники графа имеют что-то против сэра Гая? Вряд ли. Невелика птица - раз. Да и вроде он знаком с кем-то из них был - два... По возрасту-то вполне мог. Он же там вырос, считай, в Нортгемптоне. Тогда чего?
А Гизборн и сам толком не знал - чего. Но ехал, как привязанный, только не в Нортгемптон, как думал верный Джек. А в Хантингдон. Просто дороги совпадали, считай, до конца. Ехал, мучаясь сомнениями и надеждами, как почти никогда в жизни. Предчувствий у его не было, да у него их и не бывало... А может, если б были, было б легче? Ну, вот если б заранее знать, что будет? Потому что я до сих пор не могу постичь - зачем Хантингдон вынудил меня дать это обещание... И вот, еду, потому что обещал. И потому... Неважно. Я дал клятву. Это - долг. Я должен поехать хотя бы для того, чтоб убедиться, что Хантингдон жив-здоров и во мне не нуждается. И, скорее всего, никогда не нуждался и не будет нуждаться... Черт, как латинский урок звучит... Проспрягайте, Гизборн, глагол "нуждаться"... Сто лет не вспоминал. Нужда. Необходимость. Нужность. Я - ему нужен? Да на кой? Зачем? Никогда и никому не был нужен, а тут вдруг запонадобился чужому человеку, более того - собственному врагу? Ну, допустим, видимо, уже не врагу, все-таки... И допустим, не чужому. Если напрячься, можно в мыслях произнести "брат". Уже получается. Ну, пять лет думать - это даром не проходит. И что же ты надумал, кретин глубокомысленный? Ты вообразил, сидя там, в песках, что Роберту Хантингдону, графскому наследнику, не плевать глубоко на то, жив ли сэр Гай Гизборн? И вот ты припрешься, нежданный такой подарочек... А он все врал...? Что тогда?... А что тогда - тогда все правильно. Он - наследник и так далее, а я - бастард при небольшом имении. Вот я туда поеду и стану... Что стану? Ну, вот хоть лошадей разводить, в конце концов. Каждый будет знать свое место, и это разумно.
Ну, уже виден, собственно, и оплот английского баронства - замок Хантингдон. Вот я не знал, когда сюда мотался последний раз - кого еду арестовывать...
- Эй! На башне! Я сэр Гай Гизборн и мне нужно знать, здесь ли сэр Роберт Хантингдон!
Часовой громко орал что-то, но слова относило ветром, и единственное, что Гизборн уяснил, так это то, что сэр Роберт с семейством изволит пребывать в Брамптоне. Ладно. До Брамптона недалеко, невеликий крюк. Не думал, что попаду туда во второй раз... Если попаду. Если не выйдет из ворот часовой и не скажет, что мне там делать нечего. Зато... тогда я буду от всех обязательств свободен. Никому ничего не должен. И не нужен.
* - "скучном городишке". Лат.
** Пародийная переработка песни "Перкеле-полька" группы "Дарц". Впервые опубликовано http://sherwood.clanbb.ru/viewtopic.php?id=1900&p=19#p155665
*** Имеется в виду известная средневековая песенка "Ai vis lo lop", где рефрен звучит так: "Я видел волка, лису и зайца".