Привычный мир рухнул. Мир, который всегда казался устойчивым и прогрессирующим. Мир, который вынужден был жить по законам человека. Мир, который обещал людям только счастливое будущее. Однако все сложилось совсем иначе. Книга рассказывает о людях, переживших глобальный катаклизм. Все действия разворачиваются в белорусском мегаполисе, где жизнь каждого выжившего после катастрофы превратилась в настоящую борьбу за выживание. Город умирает. Многие районы опустели. Повсюду смерть, мародерство, грабежи. Заброшенные улицы превратились в рассадник преступности. Люди вынуждены сбиваться в группы, надеясь на спасение. Город постепенно оброс отдельными поселениями, которые еще являются пригодными для хоть какой-то жизни человека. Какова модель поведения общества в рухнувшем мире? Как поведет себя человек перед лицом постоянной опасности? Ответов нет, есть только опыт героев нового мира, новой эпохи человека.
Все события, описанные в книге, никогда не происходили в реальности и являются исключительно фантазией авторов. Имена, фамилии, прозвища и другие совпадения полностью случайны.
Авторы сердечно благодарят всех, кто поддержал идею и участвовал в создании этой книги.
Павел Д. Городенский
Александр С. Городенский
'ГОРОД'
В надежде, что этого никогда не случится, человеку посвящаем...
"Все чаще будете вы встречать людей, которые глаза имеют, да не видят, уши имеют, да не слышат. Брат против брата пойдет, матери будут бросать детей своих. Каждый будет искать способ спасаться поодиночке..."
Вангелия Пандева Гуштерова (Ванга)
Пролог
Темноту безжизненного метрополитена нарушала горящая свеча. Выплясывая фантастическими узорами на холодных стенах и потолке одинокой подземки, она то разгоралась, то немного затухала от резких порывов сквозняка, что изредка прилетал откуда-то из глубины брошенной станции. Роняя свои восковые слезы на пол, изо всех сил стараясь согреть окружающую темноту, она словно танцевала под музыку умирающего метро. Будто сливалась в медленном темпе тяжелого дыхания одинокого, когда-то внезапно замолчавшего тоннеля. Она не хотела умирать вместе с подземкой. Свеча просто хотела жить. Бесконечно дарить себя этой жуткой и безмолвной тьме, но ее судьба уже давно была предопределена. Сколько бы не было пролито горячих слез, рано или поздно последняя капля обязательно скатится к полу, и свеча замолкнет навсегда. Она исчезнет, оставив лишь маленький уголек, который, постепенно затухая, отдаст миру душу огня, дарившего себя без остатка каждому, кто подносил горящую спичку к пропитанному воском фитилю. С первым прикосновением раскаленной серы огонь всегда разгорался. Он никогда не подводил дававшим ему жизнь, и нес свое тепло всем окружающим. Всем, кто желал хоть немного освещения в жуткой и холодной темноте. Вот и сейчас, свет одиноко плясал во тьме, падая на лицо неподвижно сидящего у свечи человека.
Человек сидел на полу, скрестив ноги, крепко сжимая испачканными в кровь пальцами АКСУ, что лежал на коленях перед ним и неотрывно, изредка морща лоб, словно от боли, задумчивым взглядом наблюдал за танцем одинокого огонька. Потрепанный вид, уставший взгляд и постоянное постанывание сквозь ровное, но тяжелое дыхание все время заставляли сидящего зажмуривать глаза, будто кто-то или что-то пытается сломить дерзкого. Отправить его в мир сновидений на несколько положенных организму часов. Но, не смотря на усталость, человек продолжал бороться, изо всех сил зажмуривая глаза и снова заостряя внимание на огне.
Испачканное лицо сидящего покрывалось многочисленными следами от заживших ожогов и свежих ссадин. Вся левая сторона, начиная от глаза, в котором практически не было видно зрачка, заканчивая где-то под забрызганным грязью воротником потрепанного бушлата служащего МЧС, покрывалась ярко-розовыми рубцами, витиевато переплетающимися между собой. Из-под вязаной шапки темного цвета виднелись царапины, тянувшиеся через весь лоб в сторону правого виска и сползавшие маленькими синяками по щеке вниз. Уцелевшая часть подбородка пряталась под густой щетиной, сквозь которую слабо просматривалось несколько следов от ссадин и глубоких ран, которые уходили куда-то под растянутое горло теплой кофты. С правой стороны, на бетонном полу, виднелась кровь. Она сочилась из разорванного бушлата сидящего, проскальзывала по его потрепанным джинсам и скапливалась рядом с ним небольшой лужей. Казалось, сидящего не волнует боль. Он был спокоен и просто продолжал усталым взглядом наблюдать за огнем.
Человек снова зажмурил глаза. Спустя мгновение, шевельнулись его потрескавшиеся губы, лицо одновременно исказилось и яростью, и страданием. С ненавистью заиграв скулами, он что-то прошептал и заскрежетал зубами. Страшная болезненная гримаса исказила изуродованное лицо, а рука так схватилась за цевье автомата, что костяшки пальцев побелели. Ссохшиеся губы что-то прошептали. Сидящий немного дернул головой, будто в этот момент в него с болью вселилась некая галлюцинация. Шепот перерос в отчетливые звуки. Слышались какие-то имена, он просил прощения, умолял кого-то не уходить прочь и бесконечно в чем-то винил себя. В его словах была невыносимая боль. Нет, не физическая. Она все еще не волновала его. Это была боль, которая предательски вырвалась откуда-то из глубины сердца. Откуда-то из уголка сознания, где прячется самое ценное, самое заветное. Человека сейчас не волновало ничего. Он просто хотел остаться наедине с тем, что беспощадно разрывало его душу на куски.
Внезапно он замер и громко простонал. По заросшим щекам проскользнули слезы, и человек открыл глаза. Все что у него было сейчас - это память. Память и горячие слезы умирающей свечи... Ему больше ничего не оставалось, как просто оставаться наедине с маленьким огоньком, который все еще продолжал бороться за свою жизнь, согревая немую темноту городской подземки.
Немного посидев, сидящий устало снял с плеча армейский вещмешок. С трудом раскрыл его. В руках показался потрепанный ежедневник красного цвета, обвязанный каким-то шпагатом крест-накрест. Развязав узел, он открыл его на первой странице. Улыбнулся. Прикоснулся рукой к листу, что был вложен между переплетом и первым исписанным листом. Утерев рукавом влажные глаза, он достал из бушлата маленький огрызок простого карандаша. На мгновение задумался. Полистав желтоватые страницы, человек внимательно посмотрел на карандаш и вывел первые буквы в углу чистого листа.
Он писал и что-то шептал сам себе, словно вместо страницы со словами перед ним находится живой человек. Словно сейчас он ощущает все полноту той жизни. Жизни, которая, наконец, открыла перед ним свой тяжелый занавес. Он писал не думая, отвлекаясь лишь для того, чтобы смочить слюной грифель карандаша. Его мысли сами по себе выливались на бумагу. Связывались словами, заполняя последний лист блокнота его памятью. Памятью, которую он так долго искал. И лишь написав последние слова, человек снова посмотрел тяжелым взглядом на дыхание умирающей свечи. Здесь, среди пустой темноты он, наконец, почувствовал себя человеком. Теперь он не был частью холодного мрака. Теперь он был частью своей жизни, частью своей памяти. Именно сейчас к нему вернулось позабытое ощущение бесконечного блаженства и умиротворенного спокойствия. Именно сейчас к нему вернулись кусочки забытых воспоминаний, обрывки ушедших мгновений из далекого прошлого. Человек закрыл глаза, и слезы снова проскользнули по щекам.
Спустя некоторое время, сидящий раскрыл прикрепленную канцелярской скрепкой к заднему переплету блокнота какую-то карту. Он немного качнулся и, постанывая, схватился за разорванный бок. Сжав зубы от невыносимой боли, человек снова поднес карту поближе. Прищуриваясь, сдерживая боль и что-то выискивая в ней, сидящий с ухмылкой посмотрел на свою окровавленную ладонь. Рука потянулось к карте, и в некоторых местах появилось несколько отметин кровью.
Внезапно где-то в темноте тоннеля послышались человеческие голоса. Слабым эхом они принеслись откуда-то из глубины подземки. С ужасом на лице, затаив дыхание, человек обернулся. Вдруг голоса послышались снова и довольно быстро приближались. Сидящий мигом закинул в рюкзак ежедневник и задул свечу.
В темноте послышались тяжелые шаги. Человек шел медленно, придерживая вещмешок на плече и крепко сжимая автомат за цевье. Ослабевшие ноги не хотели слушаться. Каждый шаг давался с большим трудом. Тело словно просилось отдохнуть, но понимая, что останавливаться нельзя, он продолжал сквозь силу переставлять ноги. Из рук выпал автомат. Попытка поднять оружие окончилась резкой болью. Оно так и осталось лежать на своем месте. Спустя мгновение тишины, во тьме снова послышались тяжелые шаги. И человек продолжил свой путь в глубину Минского метро...
Глава 1
ВРЕМЯ ЖИТЬ
'Не пройти мне ответом
Там где пулей вопрос,
Где каждый взгляд - миллиметром,
Время - пять папирос.
Мертвый город хоронит
Свои голоса.
Потерялись и бродят
Между стен небеса.
Рождество наступило,
В подвале темно.
Сколько душ погубило
Напротив окно?'
Ю. Шевчук гр. ДДТ 'Мертвый город. Рождество'
Этот день для меня начался как и многие другие. Я проснулся среди ночи, разжег уже давно потухший костер, заварил чай и, как обычно, сидел у огня в ожидании рассвета.
В последнее время мне часто приходилось оставаться в городе на ночлег. Обычно я его устраивал на верхних этажах зданий. Там не сильно чувствуется запах дыма и еще можно отыскать остатки мебели для костра. Вчера вечером мне очень сильно повезло. На окраине одного из заброшенных районов, куда я забрел впервые за последние несколько месяцев, мне сразу удалось найти подходящее место и практически без труда устроить себе ночевку.
Я нашел его на восьмом этаже. Брошенная квартира располагалась в самом углу коридора под обваленным перекрытием верхнего лестничного пролета. Скорее всего, при обстреле района один из снарядов удачно угодил в угол дома, и обломки рухнули прямо в коридор, перегородив его с обеих сторон от лишних глаз. На противоположной стороне, за обломками, я случайно заметил дверной проем. Отсутствие в нем входной двери меня нисколько не удивило. Последние несколько лет это уже не редкость даже в обитаемых дворах. Двери и дверные коробки прекрасно подходят на растопку печей, но здесь, в заброхе, к моему большому удивлению, дверная коробка была цела и невредима. После я удивился еще больше, когда протиснулся между обломками и прошел на совершенно нетронутый деревянный пол. В глаза сразу же бросилось удобное расположение окон. Они выходили на сторону практически полностью сгоревшего лесопарка, откуда вряд ли будет виден огонь моего костра. Пробежав взглядом по всей квартире, мне стало ясно - лучшего места для ночлега здесь просто нет.
Сон прервался несколько часов назад. Короткий отдых во время поискового рейда - это уже даже не привычка. Вымершие районы города - не то место где можно поспать нормально хотя бы несколько часов. Ощущение преследования здесь не покидает даже в хорошо укрепленном месте. Брошенные людьми улицы уже давно живут своей жизнью и не собираются идти на примирение человека. Из любого, на первый взгляд кажущегося пустого окна, может свободно прилететь несколько грамм свинца и отправить еще одного 'счастливчика' на тот свет.
Но все же в заброхах бывает спокойное время. Такие ночи как эта - здесь очень большая редкость. За всю ночь я не услышал ни одного выстрела и ни одного крика. Создается такое ощущение, будто заброха попросту уснула. Отдыхает от обилия крови и перенасыщение сбора человеческих душ. По всей видимости, даже смерть иногда устает, беспрепятственно впуская в свои владения посетителей вроде меня. Но несмотря на все спокойствия, сон уже вряд ли вернется ко мне сегодня. Эта ночь мне не оставляла выбора, как только сидеть и просто смотреть на огонь... На мгновение мне даже показалось, будто вот так, с кружкой горячего, умиротворяющего чая, глядя, как живут и умирают стремящиеся к потолку языки моего костра, я просижу всю свою оставшуюся жизнь, но... все мои мечтания о той малой доле душевного покоя всегда становятся тщетны. Неизбежно наступающий рассвет умеет возвращать к этой давно бесполезной и никому не нужной реальности. К той самой реальности, что находится за окном этого брошенного дома уже много лет.
Сейчас, скорее всего, середина октября. Хотя я могу ошибаться. Последний календарь я держал в руках очень давно. Кто-то в городе еще пытается вести счет дней, но мне, как и многим, уже давно на время просто наплевать. Какая разница, если каждый прожитый день, каждый прожитый час, это лишь очередная отсрочка от финального вздоха еще одной никому не нужной души. Хочется, конечно, верить во все это особенное безразличие, но, в конце концов, становится понятно - это всего лишь обычная иллюзия. Невозможно убежать от будущего, невозможно скрыться от настоящего, невозможно забыть и прошлое. Сколько бы я не старался стереть свою прошлую жизнь из памяти, она всегда возвращалась ко мне. Прошлое очень хорошо позаботилось, чтобы я о нем никогда не смог забыть.
Когда произошла первая вспышка, я проходил срочную службу в мотострелковой части, что располагалась на окраине Минска. С самого начала не совсем было понятно, что происходит, да и никто особо не хотел понимать, но спустя какое-то время ответы вместе с новыми вопросами посыпались сами по себе.
Все началось с выпусков новостей. По радио и телевидению чуть ли не каждый час стали передавать всякие научные передачи об аномальной активности солнца, пятнах и каких-то ближайших, небывалых за всю историю земли, магнитных бурях. Мало кто трубил тревогу. Телевидение просто разрывалось от научных дебатов и захватывающих сюжетов с предсказателями на любой вкус. Кто-то выступал во все горло, доказывая свою научную степень, а кто-то просто все это критиковал. Кто-то предупреждал о каких-то библейских грядущих переменах, а кто-то скептически все прогнозы высмеивал. Обычная картина очередных слухов. Никто и подумать не мог о серьезности всей ситуации. Многие просто напросто с улыбкой смотрели на 'чудаков', распространявших панический шум о приближающемся конце света. Тогда все это выглядело слишком похожим на очередную 'утку' о мифическом апокалипсисе из различных пророчеств.
А потом на ночном небе появилось странное сияние, очень похожее на то, что видят жители северного полюса. Оно переливалась различными цветами, и сопровождалось какими-то странными, до ужаса жуткими звуками, будто кто-то разрывал небеса на части. Зрелище было просто незабываемо красиво и в тоже время ужасающее. Весь небосвод над городом словно стонал от тяжести и полыхал адским огнем. Явление быстро усиливалось, заполняло оставшееся пространство, будто поскорее стремилось достигнуть пика своей зрелости и незамедлительно умереть. Так и произошло. До самого конца никто и не догадывался, что это начало больших перемен.
Аномалия исчезла так же внезапно, как и появилась, окутав город в полную темноту. Повсюду пропало электричество, остановились ТЭЦ, фабрики, метро. Тогда остановилось полностью все. Люди предстали перед настоящей неизвестностью.
Отсутствие информации меня, как и многих моих сослуживцев, просто сводило с ума. Нас успокаивали, говорили, что в городе паники нет и скоро все наладится. На самом же деле каждая минута приближала всех к роковой точке. Я понял это, когда однажды зимним утром нас подняли по тревоге и дали команду о вводе части в город для поддержания порядка. По крайней мере, так было сказано нашим командиром роты. Милиция и первые воинские части, вошедшие в Минск, не справлялись с народными волнениями и нас забрасывали им в помощь. Но все было понятно и без всяких слухов. Когда мы узнали, что в город начали вводить первые войска, это означало одно - в Минске начался хаос.
То, что это не обычный разгон 'несогласных', мы осознали, когда нам выдали оружие и боевые патроны. На наши вопросы никто из начальства не отвечал до тех пор, пока колонна не добралась до площади Независимости. Но ответы никому так и не понадобились.
Мы вышли на площадь полностью забитую людьми и стали занимать дорогу за милицией, что выстраивалась прямо напротив демонстрантов. Вокруг царил запах предстающего безумия. Люди орали, бросались на щиты спецназа, швыряли в них все, что попадало под руки. А потом начался разгон. Мы не участвовали в нем. Наша задача была в оказании помощи, если внутренних сил будет недостаточно. До последнего мы надеялись, что все закончится без участия наших автоматов, заряженных боевыми патронами, но случилось непоправимое. Со стороны жилых домов появились какие-то вооруженные люди. Как потом оказалось, все эти месяцы обещаний и пустословий городских властей население попросту близилось к войне. Власти потеряли контроль над городом еще за несколько месяцев до той демонстрации.
Первые погромы начались на окраинах Минска еще до ввода частей и потихоньку все это время приближались к центральным районам города. Люди разносили заправки, грабили аптеки, продуктовые склады, магазины, а потом добрались и до милицейских участков. Тогда, помимо гладкоствольных ружей и травматических пистолетов, среди гражданского населения появилось нарезное оружие. Вместе с этим в армии и милиции стало возрастать количество дезертиров. Бежали в одиночку, целыми группами, прихватывая с собой оружие вместе с казенным продовольствием. Город наводнялся мародерами, грабителями и беженцами. Хаос стремительно окутывал все районы, не щадя никого на своем пути. Люди переставали быть похожими на людей и сходили с ума окончательно: убивали, грабили, насиловали. К середине декабря Минск уже полыхал ярким огнем безумия.
После, погромы переросли в настоящую гражданскую войну. Улицы переходили из рук в руки по несколько раз за день. Военным не помогали блокпосты и баррикады. Обстрелы районов не затихали даже ночью.
Спустя какое-то время наша рота попала в засаду. Я очнулся в помещении, похожем на подвал, среди множества раненных солдат и гражданских. Оказалось, что меня вытащили бойцы из так называемого 'Народного сопротивления'. Они проводили зачистку после нашего разгрома и случайно напоролись на меня в обломках. Бригаду разбили почти полностью. Выживших офицеров взяли в плен, а тех, кто пытался бежать, расстреляли. Некоторых оставляли в живых в качестве заложников, которых обменивали у властей на боеприпасы и продовольствие. 'Тяжелых' добивали или просто оставляли умирать на улицах. Многих солдат-срочников, с условием, что они перейдут на сторону сопротивления, трогать не стали. Вот так и закончилась моя срочная служба без объявления демобилизации, до которой мне оставалось всего пару месяцев.
Около недели я пролежал в их лазарете, который из-за боев перемещали раз двадцать. Лечение было никакое, лекарств не хватало, да в прочем, как и всего остального. А потом, когда я уже встал на ноги, мне вручили автомат и отправили на баррикады одной из ячеек сопротивления, у которой стояла задача совершать вылазки на позиции десантников, что крепко держали дома у здания правительства. При первой же возможности мне удалось бежать. Несколько раз пытался уйти из города, но сам не зная почему, остался.
Как таковой войны в Минске уже нет. После очередной вспышки, не смотря на новые поломки электроники, все более-менее успокоилось и стало понемногу налаживаться. Народное сопротивление каким-то образом развалилась, стрельба поутихла, люди вылезли из своих подвалов. Во дворах закипела жизнь. Остатки вооруженных сил организовали в городе 'спасательные пункты', заняли большую часть территорий, понемногу возвращая контроль над всем Минском и прилегающей сельской местностью. Конечно, это не похоже на спокойную жизнь, но, по крайней мере, у людей появился шанс прожить хотя бы немного дольше. Не обходится сейчас и без противников нынешнего режима. Меньшая половина жилого города состоит из независимых территорий, которые не соглашаются надеть синие повязки, как отличительный знак борцов за новый порядок, отстаивая этим свою независимость всевозможными способами: когда стрельбой, когда дипломатическими переговорами. Минск сейчас похож на некую матрицу городов в городе. Он разделен на участки, контролируемые спасательными пунктами и конфедерацией независимых дворов, границами которых являются мертвые брошенные районы, где полным-полно обитателей на любой вкус. Обе стороны подписали перемирие, несколько общих законов и торговое соглашение. Но в городе есть еще свободные дворы и прилегающая сельская местность. Им жить тяжелее всех.
Когда стихла стрельба, я занялся 'поисковым ремеслом'. Нынешняя жизнь вся завязана на торговле всем необходимым для выживания человека. На торги выставляется все, что подойдет для сегодняшней жизни. С самого начала желающих выйти в город было хоть отбавляй, но потом ремесло попало под контроль двух сторон власти и у многих желание попросту исчезло. Они сумели накрыть своим колпаком обычное мародерство, дав ему всего лишь новое узаконенное название с правилами, которые с каждым разом стремительно ужесточаются.
Раньше поисковые рейды приносили неплохую прибыль, но вскоре стороны ввели обязательное разрешение, за которое необходимо отдавать своему руководству большую часть найденного. Ремесло понемногу начинает изживать себя и перестает быть выгодным. Никто, правда, не запрещает заниматься поиском без разрешения, но если его нет, поисковик автоматически приравнивается к мародеру, а за это наказание простое - смерть. В заброхах часто встречается патруль, который обязательно проверит наличие бумажки с печатью и поставит к стенке любого нелегального ходока. Но все это лишь обычные показательные действия людей имеющих полномочия держать все прибыльные виды бизнеса в своих руках. Ничего не изменилось, монополия существует и у нового режима¸ ровно столько, сколько и беззакония. Разрешение на поиск так просто не получить. По договору пунктов с конфедератами, количество опечатанных бумажек должно быть ограничено, якобы для поддержания равновесия иссекаемых запасов продовольствия в брошенных районах города и сельской местности. Кто-то вынужден приклонить голову, а кто-то на свой страх и риск, особенно в осенний период, выходит на поиск в качестве мародера или банального бандита.
Осень - это сезон по заготовке припасов на зиму. Заброхи в это время просто кишат поисковиками, мародерами и еще черт знает кем. Вымершие районы превращаются в некое поле боя соревнующихся зверей по сбору всего, что может помочь пережить очередную зиму. Весь бизнес, не связанный с поиском, но имеющий дело с выходами в город в это время, практически перестает работать полностью. Даже самые матерые проводники и ушлые торговцы не решаются в это время переходить заброхи. Прекращается и ведение политической деятельности между конфедератами, спасательными пунктами и свободными дворами. Одни, другие и третьи попросту готовятся к холодам. Все сосредотачиваются только на своей жизни. Кто-то нанимает разнорабочих для заготовки дров, кто-то покупает припасы у пришлых или местных торговцев, кто-то готовит свое жилье под аренду на всю зиму пришлым зимовщикам и ходокам. Весь Минск осенью становится по-своему другим.
За окном уже понемногу начинало светать. Над городом показались первые лучи солнца, придавая холодным каменным руинам хоть немного теплых мгновений. Я допил чай и принялся собираться в дорогу. Сегодня мне предстоял переход на соседний район для перетаскивания двух тайников ближе к границам восточной заброхи. Через несколько дней туда должны прибыть скупщики с Восточного пункта и поисковики со всей округи, где пройдет очередной большой торг всего добытого за неделю. Чтобы не таскать с собой самое ценное и привлекать к себе внимание лишних глаз, тайники сейчас делают все кому не лень. Мародеры хоронят нелегальный товар, торговцы временный, проводники и курьеры прячут все, что получат за работу или найдут по счастливому случаю что-нибудь ценное по дороге. Заброха - это что-то вроде большого хранилища.
Первым делом я проверил в своей фляжке воду, запас еды и наличие вощеных спичек. Всего этого должно было еще хватить на несколько дней, но батарейки в моем фонаре уже просились на замену. Следующее, что я основательно осмотрел, это добротный охотничий нож и свой незаменимый АКМ - хороший механизм, правда, старенький уже, но для стрельбы еще должен был сгодиться и послужить далеко немало. Нож я купил на одном рынке за несколько блоков сигарет, а 'ствол' мне достался практически бесплатно: я как-то выменял его всего на полбутылки самогона у одного алкаша оружейника. Боеприпасы всегда держал в своем рюкзаке и постоянно их пересчитывал. Каждый патрон - это чья-то душа. За связку боеприпасов на рынке можно смело выменять недельный запас продовольствия, снять комнату и все это время ничего не делать.
В боковом кармане своего рюкзака я всегда держал инструменты: пассатижи, несколько отверток, пару молотков и небольшую монтировку. Самые незаменимые вещи на промысле: всегда приходится что-то ломать, вскрывать или долбить. Армейский бушлат, в котором я всегда ходил, однажды нашел во время одного из рейда. Там еще были найдены хорошие берцы, практический новый теплый свитер и неплохие брюки. Конечно же, это все я оставил себе. Хорошая обувь и одежда в городе уже давно почти дефицит.
Собрав все в дорогу, я решил осмотреть все подходы к дому. Со стороны лесопарка все, как и предполагалось, было спокойно. Я не стал особо высматривать в нем какую-либо опасность и осторожно, не создавая лишнего шума, выбрался из заваленной квартиры.
Остановившись у ближайшего окна, я окинул взглядом округу. Все было безжизненно спокойно и ничего не предвещало беды. Город словно продолжал спать своим мертвым сном.
Вся улица напоминала некую военную кинохронику. Взгляд пробежал по пустой безжизненной дороге, по зданиям, мрачными силуэтами, возвышавшимися над словно распаханным асфальтом, остановился на ближайших высотках, что были разрушены практически полностью. О них напоминали лишь завалы из кирпича, искореженные обломки бетона и торчащая во все стороны арматура. Этими огромными кучами в нескольких местах перекрывало проезжую часть. Все остальное свободное пространство на дороге занимали брошенные автомобили. На въездах в один из дворов, машины были составлены несколькими рядами и по-всякому, в основном металлическими тросами, скреплялись между собой. Не сложно было догадаться, что когда-то эти сооружения играли роль баррикад. У обочин, словно разбросанные спички, валялось множество фонарных столбов, вперемешку с кучами различного хлама. На глаза попался пассажирский автобус, которому довелось остановиться прямо напротив дома, где я провел ночь. На нем виднелась табличка, говорящая о названии маршрута. Прочитав всего несколько букв, я узнал знакомое название улицы. Ухмыльнулся. Вспомнил, как еще до всего случившегося прохаживался в том районе, попивая отменное холодное пивко.
В обе стороны улицы пейзаж не собирался меняться. Все продолжало быть серым и унылым. На противоположной стороне дороги, словно нелепым приветом из того, уже почти забытого прошлого, возвышался чудом уцелевший рекламный щит, на котором еще виднелись кричащие надписями о горячих путевках в теплые страны. Я долго стоял неподвижно и смотрел на него. В этот момент перед глазами, наполнявшие себя какими-то цветными и теплыми образами, словно каруселью, кружились воспоминания: солнечный день, приятная музыка, вся улица заполнена радостными людьми, все куда-то идут, улыбаются. Но внезапно навалившиеся наваждения предательски растворились, оставив меня опять наедине с ужасающим пейзажем вымершего города. Постояв еще немного, я провел взглядом по пустой дороге и, закинув за спину рюкзак, направился к выходу из подъезда.
Преодолев несколько улиц, я остановился у проезжей части немного перевести дух. По привычке осмотрелся и прислушался. Вокруг стояла немая и даже, наверное, мертвая тишина. Здания возвышались как огромные памятники на каком-то гигантском кладбище. Невозможно привыкнуть ко всему мертвому, что когда-то было живым. Там, за разрушенными домами, виднелось место, где раньше находился 'Раковский рынок'. Теперь в том районе зияли большие воронки, оставленные мощными взрывами той, никому ненужной войны. Кинотеатр 'Аврора' превратился в огромную груду обломков, а от универсама 'Фрунзенский' остался только обугленный козырек у входа. Дома, что находились по другую сторону проезжей части, каким-то образом уцелели и теперь служили для всех поисковиков ориентиром границы следующей заброхи. Я неподвижно стоял на дороге и просто слушал тишину.
Ранее утро хорошо подходило для переходов. В это время мало кто может попасться на глаза, хотя угадать очень сложно. Однажды я по неосторожности напоролся на целую группу мародеров. Мне тогда очень сильно повезло. Я вышел из той перестрелки с неплохими трофеями. Несмотря на всю опасность, рейд был удачным и закончился очень быстро. Я около месяца после этого не появлялся в заброхах, прохлаждаясь в местных дворах железнодорожного вокзала.
Мне захотелось пить. Весь переход до этого места занял около трех часов, и меня сильно тянуло передохнуть, но что-то здесь было не так. Я нутром чувствовал, будто за мной кто-то наблюдает из этих окон напротив.
- А может из тех, или вообще из той подземки. Блин, да что я здесь стою, как на показ. Укрыться надо бы. Ага, вон туда, за машину.
Я не стал больше раздумывать и на всякий случай выдвинулся к какой-то сгоревшей легковушке.
За машиной я вытащил из рюкзака бинокль и внимательно осмотрел ближайшие здания у подземного перехода. Все было вроде бы чисто, спокойно и, казалось, не стоило напрасно паниковать, как вдруг...
- О-па! Вот тебе и на...
Из подземки появились трое. Все были одеты кое-как, но наличие оружия у каждого объясняло многое. Они не были похожи на пунктовиков, хотя бы из-за отсутствия синих повязок на руках и наличия нормального военного снаряжения, но все как один выглядели очень агрессивно.
- Кто же вы такие? На поиске или, может быть, мародерят. На конфедератов тоже вроде не похожи... Че вы там, интересно, делали? Хотя какая разница - стволы есть, значит нечего соваться...
Незнакомцы остановились у самой подземки и о чем-то стали разговаривать, размахивая руками в разные стороны. По всей видимости, у них шел спор. Самый активный, с рыжей щетиной и выбритой наголо головой, кричал громче всех, в чем-то все время обвиняя остальных. Мне не особо было интересно, чем это все закончится и я начал перебирать все пути обхода, чтобы не терять время впустую.
Вдруг лысый выхватил пистолет и без лишних слов выстрелил в грудь одному из своих собеседников. Тот рухнул замертво, и сразу же раздался второй выстрел, пуля которого догнала убегающую жертву номер два. На мгновение мне показалось, будто вся эта пальба была проведена в мою сторону, но развернувшаяся передо мной ужасающая картина меня успокоила и в тоже время бросила в гнев.
Лысый, немного постояв, и, оглядываясь по сторонам, принялся собирать с того, что лежал рядом, трофеи, копаясь в его карманах.
Сжав зубы, я уговаривал себя не встревать в ситуацию. От злости меня всего просто выворачивало наизнанку, рука машинально тянулась к автомату, но мне еще удавалось сдерживать себя до последнего.
Обыскав мертвеца, лысый внезапно остановился. Немного посидел задумчиво над трупом и через мгновение с улыбкой достал нож. От увиденного меня чуть не вырвало - он, улыбаясь, начал отрезать голову мертвецу. С каждым движением ножа, казалось, улыбка лысого становится еще больше, еще краше, еще безумнее. Было хорошо видно, как процесс отрезания человеческой головы доставлял ему очень большое довольствие.
Оценив свое тактическое преимущество, я все же решил его наказать. Рюкзак мигом закинул в машину, оставив при себе только автомат. Пока тот был занят своим делом, я метнулся за автобусную остановку, которая находилась практически у самого перехода.
- Так, тормозить не стоит. Сейчас туда, к парапету, и валю козла!
Я выскочил прямо перед ним. Он испуганно посмотрел на меня и одернулся, вытаскивая свой нож из недорезанной шеи. В какую-то секунду мне показалось, что он будто умоляет меня не стрелять, но в мои планы никогда не входило оставлять жизнь тому, у кого собирался ее отнять.
Мозг мгновенно отключился. Палец нажал на спусковой крючок. Лысого отбросило назад, забрызгивая мозгами и какой-то кровавой жижей вперемешку с костями черепной коробки парапет подземного перехода. Я опустил автомат, выдохнул. От выстрелов в ушах разливался звон. Теперь лысый напоминал жертву, у которой, к сожалению, уже невозможно было отрезать голову. Безобразной позой он валялся у подземного перехода, сжимая в правой руке окровавленный нож. Повсюду лилась кровь. Было сложно даже подойти хоть к одному из них. Я обратил внимание на человека с надрезанной шеей. Это был молодой парень с чертами лица типичного азиата. Он лежал неподалеку от лысого и сильно истекал кровью. Передумав копаться в кровавом месиве этих двоих, я огляделся и подошел к тому, что валялся немного дальше.
Парень лежал на животе, поджав руки. Пуля угодила ему прямо в затылок. Об этом говорила дыра в голове, из которой виднелись кусочки какого-то месива, напоминающего человеческий мозг. Пнув ногой безжизненное тело, под мертвецом я заметил что-то металлическое. Оно напоминала какую-то трубку с расширением у основания, очень подозрительно похожим на отдельную деталь. Немного повозившись, я вытащил из-под мертвого парня АКСУ. Автомат был просто в идеальном состоянии: еще в масле, затвор ходил с натугой, магазин был заполнен под завязку патронами, приклад откидывался, словно какой-то послушный механизм. Это была действительно самая лучшая находка всего рейда. Оружие и боеприпасы очень сильно ценились среди скупщиков. За хороший автомат многие готовы заплатить хорошую цену и продать месячный абонемент на поиск в любые заброхи города. Даже в сельскую местность по абонементу можно было выходить для торговли с местным населением. Рейд подходил к долгожданному концу. Моей радости просто не было предела.
Немного порывшись в карманах этого бедолаги, ничего, кроме как пол пачки каких-то окурков, я не нашел. Бросив этот бесполезный осмотр, я решил немедленно уходить с места расправы и направился к своему рюкзаку. В спешке ухватив свой мешок, я уже отходил в сторону домов, как вдруг где-то неподалеку послышался рев мотора.
Прижав к себе рюкзак, я и изо всех сил рванул к подземному переходу. Всего доля секунды меня отделяла от нежелательной встречи, но я все-таки успел скрыться в подземке.
В том, что это была патрульная машина какого-нибудь ближайшего спасательного пункта, я не сомневался. Только у них была более-менее налажена починка транспорта и сбор горюче-смазочных материалов во всем городе. Хотя конфедераты и некоторые свободные дворы тоже достигли этого, но здесь, у границ территорий контролируемых пунктами, никто, кроме синих повязок, ошиваться точно не мог. Застав меня возле трех трупов, даже при наличии разрешения на поиск, патрульные без всяких сомнений поставили бы меня к стенке. Всей картины расположенной у подземки достаточно, чтобы, не спрашивая, на меня повесить ярлык мародера.
От греха подальше я решил спуститься вглубь метро и немного обождать.
Я шел медленно, вслушиваясь в свои шаги, что разносились слабым эхом и где-то терялись в жуткой, до дрожи во всем теле, темноте. Фонарь светил слабо, постоянно напоминая о срочности вычисления своего местонахождения. С этим нельзя было медлить. В любой момент свет мог потухнуть, и все шансы выбраться из мертвого метро приравняются почти к нулю.
По названию станции было ясно, что где-то недалеко должен находиться уцелевший выход на поверхность с другой стороны улицы. Надо было только пройти метров восемьсот вдоль ветки, и перебраться на другую сторону следующей станции.
С каждым шагом луч фонаря становился все слабее. По моим расчетам выход должен был уже показаться на горизонте, и я немного ускорился, как вдруг фонарь потух окончательно. Сердце забилось сильнее. Настолько сильнее, что, казалось, еще немного, и оно выскочит из груди. Я замер на месте. Прислушался. Что-то стиснуло живот. Подземка словно дышала, жила своей жизнью. Где-то совсем неподалеку эхом раскатывались разнообразные, словно некая мелодия, звуки падающих с потолка капель. Откуда-то из конца тоннеля доносилось слабое завывание сквозняка, порывами иногда достигавшего места моего расположения, с собой принося специфический запах сырости и ржавого железа. Вместе с тем слышались какие-то странные глухие удары, словно кто-то тяжелыми шагами прохаживался где-то на поверхности прямо надо мной. Они доносились изредка. Сначала где-то сверху, а потом словно из другого конца тоннеля.
Я стоял неподвижно. Вглядывался в каждый кусочек раскрытой пасти мертвого метро. Ноги наливались тяжестью и не решались сделать хоть какое-то движение. Внезапно, со стороны противоположной станции, раздались какие-то громкие звуки. Я прижался к стене. Все нутро просто разрывалось от страха. Сердце выскакивало из груди и по всему телу бежали мурашки. Только спустя несколько минут ко мне вернулось состояние трезво мыслить. По всей видимости, это был всего лишь падающий на бетонный пол кафель, отвалившийся от стены. Но исключать чье-то присутствие я не стал и пожелал оставаться в темноте, не решаясь выдавать свое место, смастерив хоть что-нибудь подходящее для освещения. Спустя какое-то время я все же снял рюкзак и немного пошумел, перебирая все содержимое своего мешка вслепую. В потемках было неудобно копаться в рюкзаке, но через несколько минут метро озарилось светом: я поджег найденную в мешке тряпку.
Внезапно факел выпал из рук. На лбу выступили капли пота и засосало под ложечкой. С испугом я выхватил свой автомат и приготовился к стрельбе. Казалось, мое сердце от страха сейчас разорвется на части.
В тусклом свете упавшей тряпки я разглядел на бетонном полу силуэт какого-то человека. Он находился в метрах пяти, в самом углу станции, возле кучи битой плитки. Мысли бешеным хороводом вертелись в голове, пытаясь разложить все по полочкам и дать всему этому хоть какое-то логическое объяснение. Но все смешивалось, переплеталось, путалось огромной вязью между собой и мешало мне сосредоточиться на ситуации.
Человек лежал неподвижно. Свет от тряпки слабо освещал станцию, но спустя какое-то время я смог более-менее разглядеть лежащего. Его ноги были поджаты под упавшее лицом вниз тело, словно он, стоя на коленях, так и рухнул всем своим весом на пол. Неестественно застывшие перед собой руки были безобразно выкручены, будто человек пытался ползти дальше в сторону выхода. Когда я посмотрел себе под ноги, увидел свежие капли крови, постепенно перерастающие в кровавую полосу, что шла в его сторону. Полоса менялась от тонкой струйки к широкой размазанной луже, что только подтверждала недавние действия этого человека: похоже, он действительно полз к выходу из подземки.
Немного погодя, я осторожно сделал шаг в его сторону и остановился. В любую секунду, при любом движении незнакомца, мой палец был готов привести в движение спусковой механизм автомата, но тот, не подавая никаких признаков жизни, оставался лежать в углу станции. Спустя несколько минут я все же решился подойти.
На спине изрядно запачканного в кровь бушлата, в тусклом свете я разглядел буквы 'МЧС'. Красно-зеленая куртка была сильно разорвана в нескольких местах, особенно с правой стороны, откуда еще сочилась кровь. На ногах были какие-то прохудившиеся кирзовые ботинки, перешнурованные шпагатом и медной окисленной проволокой. Потрепанные джинсы уже были далеко не синего цвета от грязи и засохшей крови. На руках, которые тянулись к выцветшему армейскому вещмешку, что валялся всего в метре, были надеты штопаные во многих местах вязаные чумазые перчатки.
Я аккуратно перевернул вещмешок ногой. Оглядевшись по сторонам, вывернул все его содержимое на землю и стал внимательно перебирать: несколько банок тушеного мяса, пакет хлебных сухарей, чай, сахар, какие-то медикаменты, крупа, спички, несколько связок патронов пятого калибра и всякие ручные инструменты, которых так мне не хватало для поиска, особенно болтореза и флакона жидкого ключа.
Среди вещей я заметил какую-то пластмассовую коробку, сильно походившую на радиостанцию. Она была основательно потрепана, но, несмотря на треснутый в нескольких местах корпус, что был стянутый тряпичной изолентой, выглядела еще работоспособной. На корпусе устройства находилась импровизированная выдвижная антенна, небольшой экран и в ряд расположившиеся какие-то тумблеры с регуляторами. С боку пучком висело несколько цветных проводков, скрученных какой-то резинкой, по всей видимости, от камеры велосипедного колеса. Проводки вылезали через небольшой скол в корпусе, из которого виднелись зеленые ряды напаянных плат. Рядом у самого скола, на конце обмотанный липкой канцелярской бумагой, из корпуса торчал небольшой рычажок. Подняв неизвестный аппарат, я заметил на обратной стороне, приделанные к коробке металлическим хомутом, несколько аккумуляторных батареек. Что-то не давало разглядеть устройство поближе. Снизу я заметил выходящий из корпуса черный провод, который застрял в вывернутых вещах. Потянув за него, на конце показался наушник, очень сильно похожим на гарнитуру от какого-то фирменного плеера из прошлой жизни. Я не понимал, почему этот человек носил какое-то непонятное радиоустройство без экранированного контейнера. Электромагнитный импульс мог повыситься в любую минуту. С любопытством повертев в руках неизвестный аппарат, я отложил его в сторону и принялся обыскивать карманы вещмешка.
Открыв задний клапан, я нашел несколько батареек, маленький раскладной ножик и какой-то потрепанный ежедневник красного цвета. Все страницы блокнота были исписаны и зарисованы какими-то схемами. На последней странице показалась, прикрепленная скрепкой к переплету, почти новая туристическая карта Минска. Развернув ее, я увидел на ней множество поставленных карандашом пометок в форме геометрических фигур. Хотел было рассмотреть их поближе, как вдруг в темноте метро эхом пронеслись какие-то голоса. Они слышались со стороны станции, откуда я пришел, и стремительно приближались. Спустя мгновение на путях показались огни нескольких фонарей.
Я ушел сразу, как только поспешил закинуть все найденное к себе в рюкзак. Несомненно, встреча с теми, кто бродил в метро, не сулила ничего хорошего. Это мог быть кто угодно, начиная от патрульных, которые вряд ли, но все же могли пойти за мной, и заканчивая какими-нибудь мародерами, что решили спрятать добытое в подземке. В любом случае при встрече я получил бы пулю в лоб. В неприметном месте, где вряд ли кто услышал бы выстрел, легко расправится с человеком и отобрать у него все ценное. Оставлять радиоустройство, которое с виду выглядело хорошим товаром, не было смысла. Даже его можно было продать скупщикам на запчасти, которых с каждым годом в городе становилось все меньше.
На поверхность я выбирался осторожно. Оглядывался по сторонам и с опаской рассматривал застройки, что высились по ту сторону проезжей части. Не увидев ничего подозрительного, не медля, короткими перебежками я перебрался на противоположную сторону дороги. Решил идти дворами: там намного спокойней, нежели на открытой местности.
Всю дорогу тот человек, которого я нашел в метро, не выходил из моей головы. Я перебирал все возможные варианты его ранения, но ясности во всей ситуации виделось очень мало. Мне казалось, те трое, что остались лежать у подземки и есть причина смерти незнакомца. Возможно, он был какой-нибудь поисковик-неудачник, возможно, забредший конфедерат, возможно, мародер или обычный проводник, за которым охотились случайные ходоки, в надежде поживиться добытыми ценностями. Но вариант того, что случайные ходоки могли быть вовсе и не случайными исключать тоже нельзя. Да и сам незнакомец мог быть даже пунктовиком, ведь отсутствие повязки еще ничего не значит. Но кто бы это ни был, я был ему благодарен за все. За все то, что всю дорогу заставляет давить мне на плечи шлейки заполненного рюкзака.
Через час я добрался до первого схрона. Он находился в доме возле детского сада на самом верхнем этаже. Я сделал его еще в самом начале этой недели. В нем не было ничего ценного, но оставлять тайник я был не намерен. Все, спрятанное в одной из квартир пятого этажа - это была моя жизнь, которой мне пришлось рисковать, прочесывая несколько дней мертвую территорию. Тогда мне не верилось, что рейд этой недели будет удачным, и я брал все, показавшееся мне полезным. Квартиры попадались уже прочесанные другими поисковиками, в магазинах и торговых центрах мало что находилось, имеющее хоть какую-то ценность. Правда, в одном из ларьков, решив устроить привал, я нашел целую упаковку отсыревшего сухого детского питания. Тогда это была самая удачная находка.
Укрывшись в соседнем здании, я осмотрел местность возле дома, где находился тайник. Все было спокойно, но меня все время не покидало чувство взгляда со стороны. Оно преследовало всю дорогу и сейчас становилось еще сильнее. Около получаса, внимательно всматриваясь в каждое окно, в каждый угол мертвого двора я не решался выходить из здания. Все это время мне думалось, будто кто-то за мной наблюдает. На мгновение мне даже показалось, словно я слышу чье-то дыхание за своей спиной. Но с трудом выбросив из головы все чувства паранойи, окинув напоследок взглядом округу, я все же выдвинулся на вскрытие своего тайника. Вся процедура прошла успешно и заняла всего несколько минут. Переложив содержимое схрона в запасную спортивную сумку, я незамедлительно решил идти дальше.
Вторая, и самая ценная 'нычка', располагалась в здании школы. Несколько дней назад, прочесывая улицу, по зловонному запаху я нашел практически нетронутый подвал брошенного дома. Ничего из съестного взять не удалось, все маринады давно покрылись плесенью, картошка и другие овощи превратились в гнилое месиво. Но на стеллажах я обнаружил множество полезных инструментов, коробку, набитую хозяйственным мылом, емкости с различной краской и почти целую канистру бензина. Все унести далеко я не смог и решил заложить тайник в ближайшем удобно расположившемся здании. Школа подошла просто идеально. В центре двора, за многоэтажными домами, она не сильно бросалась в глаза. Даже сейчас я не сразу обратил на нее внимание.
Вероятность того, что мой тайник уже кем-то вычислен, есть. Но если кто-то решился раскатать губу на мое добро, ему явно уже не повезло несколько раз. У входа в бывший класс химии, на втором этаже западного крыла здания, ожидал всех желающих сюрприз из хорошего промыслового капкана. В самом классе, прямо на пути к тайнику, прикрытые всякими тряпками, удачно располагались еще две ловушки такого же плана. Если бы схрон не содержал топливо, таких предостережений не было бы. Дороже топлива сейчас может быть только топливо.
Я остановился в одной из высоток, откуда хорошо просматривалась вся местность, решив передохнуть и немного перекусить. Время еще позволяло до темноты забрать содержимое схрона и уйти подальше.
Усевшись у окна на лестничной клетке, я снял с себя рюкзак и расположил сумку перед собой, соорудив некое подобие стола. Костер разводить не стал, просто открыл найденную в вещмешке человека из метро, банку тушенки. На корпусе банки показались какие-то цифры в форме печати, обычно говорящие о сроках изготовления продукта. Не решаясь есть тушеную говядину семьдесят восьмого года выпуска, я долго вынюхивал и ковырял ножом содержимое банки, но все же, спустя какое-то время, попробовал. С аппетитом уложив неплохую на вкус тушенку, которая была старше меня на много лет, я закурил и принялся перебирать вещи в рюкзаке.
На глаза попался найденный в метро ежедневник. Сам не зная почему, я вытащил его. Повертел в руках, хотел было выбросить, но, открыв первую страницу, передумал. На листе пожелтевшей бумаги, что был вложен в блокнот, показался детский рисунок, подписанный пляшущими буквами: 'Мама, папа, братик, я'. Дрожащая рука коснулась каракулей, и горький ком подкатил к горлу, не давая дышать. Только неимоверными усилиями я заставил себя не разрыдаться прямо здесь... среди пустых стен этого дома. Вдруг из глубины мыслей послышался детский смех, и в ушах резануло: 'Кирилл!'. Я вздрогнул и в волнении огляделся по сторонам, но увидел лишь холодные бетонные стены, которые безжалостно отбирали даже эти мелкие отголоски света из моей прошлой жизни. Это был голос моей младшей сестренки. Перед глазами, словно кинопленка, закрутились ее образы и сразу же исчезли, постепенно поглощаясь уже знакомым чувством пустоты. На первой странице блокнота показались первые строки. Все читать не стал, только пробежал глазами по записям из жизни неизвестного мне человека.
Перевернув еще с десяток страниц, я наткнулся на что-то любопытное. Об этом говорили записи помеченные красными чернилами, непонятные схемы и какие-то геометрические фигуры, зарисованные карандашом на скорую руку. Перечитав несколько подобных заметок, я мало что понял, но сразу уловил несколько описаний. Следом раскрыл найденную туристическую карту и стал ее внимательно разглядывать со всех сторон. Множество на первый взгляд бесполезных каракулей портили ее новизну, но когда мне на глаза попались метки, похоже, нарисованные кровью, по телу проскользнул холод. Таких меток на карте было три. Снова пробежал глазами по заметкам в блокноте. Дальше обо всем рассказывалось подробно, даже шли пояснения схемам, говорилось о всех пометках, но время заставило меня отложить изучение любопытной информации на потом и закончить начатое.
Внимательно изучив все подходы к школе, я выпрямился в полный рост, как вдруг где-то вдалеке послышался хлопок, и мое обессиленное тело рухнуло на пол. Ничего не понимая, попытался подняться, но ослабевшие руки только проехались по бетонному полу. Повалившись, я почувствовал сильное жжение в области шеи. Пробовал сделать вдох, но только лишь захрипел. Инстинктивно поднес руку к горлу, выясняя, что мешает дышать, моя рука внезапно отдернулась назад, как ошпаренная. Я заметил кровь. Она была повсюду, на одежде, на рюкзаке, на сумке, на руках, на полу. Ее было очень много, она струями пульсировала из моего горла, заливая все вокруг. Снова попытался подняться. Схватившись за перила, изо всех сил потянулся к окну. Немного обождав, я попробовал встать, но тело словно наливалось свинцом и не хотело подчиняться. Очередная попытка оказалась неудачной, и я опять повалился в угол пролета. В голове все закружилось муторным хороводом, тело становилось до невыносимости слабым, в глазах начинало темнеть. Жадно хватая воздух хриплыми глотками, я старался наполнить свои легкие жизнью, но лишь чувствовал, как она предательски от меня уходила. Я ощущал, как душа покидает меня постепенно, не сразу.
Спустя какое-то время, на нижних этажах послышались шаги. Кто-то не спеша поднимался по лестнице. Я хотел дотянуться до автомата, но у меня ничего не получилось. Мне больше ничего не оставалось, как просто лежать на полу и медленно умирать.
В голове крутились странные мысли. Я даже и подумать не мог, что смерть приходит так легко. На самом деле она не причиняет боли, а скорее наоборот, обезболивает, вылечивает всевозможные раны, что были получены на протяжении всей жизни. Тело постепенно наполнялось приятным обжигающим холодом и невыносимой слабостью. Я почувствовал какую-то легкость, какое-то умиротворение, совершенно не беспокоясь о вдохе, который с каждым разом становилось сделать все труднее.
На ступеньках показался человек в капюшоне. Сжимая в руках снайперскую винтовку, он остановился на лестнице и уставился на меня холодным взглядом. Я ощущал что-то привычное, что-то до боли знакомое, словно этот взгляд уже смотрел на меня когда-то. Человек ухмыльнулся и направил на меня дуло винтовки. В мгновение, вместе с невыносимым нарастающим звоном в ушах, в мое сознание ворвалась темнота. И я провалился в пустоту...
Выписки из дневника
***
24 Сентября
Не знаю, почему я пишу здесь. Наверное, потому что у меня слишком много безответных вопросов. Наверное, потому что мне больше ничего не остается, как только держать в руках этот карандаш. Странно ощущать себя растением. Калекой. Уродом. Человеком, у которого отобрали все. Отобрали даже память. Мое тело в ожогах, но я не чувствую боли. Мне не страшна боль. Я не боюсь даже смерти, потому что уже однажды подыхал. Я уже был мертв, но меня вернули в это гниющее заживо тело. Зачем? Хотел ли я этого? Почему никто у меня не спросил разрешения? Я не помню, что со мной произошло. Я вообще ничего не помню. Не помню даже собственного имени. Все исчезло, стерлось, ничего больше нет. Зачем я вернулся? Какое наказание я должен принять от своей судьбы, если даже смерть не забирает меня к себе? Какие испытания я должен пройти еще? Мне кажется, судьба просто издевается надо мной. Хочу ли я вообще хоть что-то вспоминать? Не знаю. Может, прямо сейчас закрыть этот блокнот и выбросить его? Может, встать на ноги и уйти прочь? Подальше отсюда. Да куда там. Я еще слишком слаб, чтобы вообще ходить. А все же, почему я здесь пишу? Наверное, это хорошая идея. А может, я просто начинаю сходить с ума? Странное ощущение внутри. Будто память крутится где-то рядом, но специально не хочет показывать свое лицо. Господи, как же я одинок...
***
30 сентября
Прошло ровно 6 дней со дня моего нового рождения. Мне повезло, что в этом блокноте есть календарь. Я все еще нахожусь у этого старика в подвале. Странный дед. Он все время молчит, что-то пишет, читает, чертит и целыми днями что-то мастерит за своим столом. Весь стол забит какими-то папками, тетрадями, книгами и всякими радиодеталями. В подвале сильно воняет припоем и канифолью. Вся комната пропитана запахом лекарства, пота, дыма и работой старика. Я уже просто схожу с ума от этого запаха. Дед постоянно работает. Днем и ночью все время что-то паяет. Сегодня старый уходил куда-то на пару часов. Принес еще каких-то деталей и опять уселся за работу. Блин, как же задолбала эта вонь. Сегодня дед делал перевязку. Намазал меня всего какой-то вонючей хренью и снова замотал в бинты. Мне кажется, ожоги на спине начали гноиться. Я чувствую, как оттуда выделяется что-то до ужаса вонючее. Мое тело гниет. Полный абсурд. Зачем меня нужно было воскрешать? Чтобы я выращивал червей в своей коже? Сплошная бессмыслица. Сегодня мне удалось впервые встать с лежака. Шаги давались нелегко. Я словно учился ходить заново. Теперь снова лежу на топчане под вонючими одеялами и сам не зная почему, опять пишу эти строки. Пытался узнать у старика о себе. Молчит. Постоянно говорит, что занят. Может он просто не хочет мне рассказывать, что со мной произошло? Может мне заставить его заговорить? Вряд ли. Я даже ударить этого деда не смогу. Слабость мне мешает держать в руке даже этот карандаш. Я похож на урода. На какого-то упыря. Во время перевязки заметил, что левый глаз практически ничего не видит. Но все это, по большому счету, меня мало интересуют. Я все еще не знаю, кто я такой. Сколько не пытался вспомнить хоть что-нибудь, у меня ничего не получилось. Мою память словно стерли. Кто я? Откуда я пришел?
***
1 октября
Не смотря на жуткий холод в подвале из-за корявой буржуйки деда, сегодня был хороший день. Наконец этот старикан заговорил со мной. Его зовут Сергеич. Интересно, это кличка или отчество? Но он, как выяснилось, неплохой дед. Смотрит за мной, помогает ходить, перевязывает и неплохо готовит поесть. Правда, который день душусь перловкой и каким-то желтым салом, но желудок набивается и то хорошо. Сегодня вообще у деда хорошее настроение. Все время говорил, что через несколько дней ему что-то там должны поднести очень редкое и даже рассказал, как он меня нашел. Думаю, мне нужно записать это. Мне, наверное, вообще нужно записывать все, что связанно со мной. Кто знает, может эти записи помогут мне вспомнить хоть что-нибудь. Дед рассказывал обо всем, что творится в городе. Это просто какая-то полная не просветная жопа. Рассказал о солнечной вспышке, которая была много лет назад и стала причиной всей этой неразберихи. Ничего не понимаю. Это словно кошмарный сон. Сергеич смеется надо мной. Он поражен и даже завидует моей амнезии. Постоянно твердит, что такое забыть просто невозможно. Возможно. Результат на лицо. На самом деле старикан почти ничего не знает обо мне. Сказал только то, что нашел меня в сгоревшем доме где-то в центре города. Это случилось недели четыре назад. Получается, я провалялся в отключке у него около трех недель. Немало. Дед тогда возвращался с проводниками из дальних рынков и какого-то хрена полез в сгоревший дом. Говорит, что ему пришлось нехило заплатить поводырям, чтоб они меня притащили к нему в подвал. Оказывается, я нахожусь в одном из дворов железнодорожного вокзала. Что это вообще за место? Рассказал, правда, еще об этом блокноте. Я сжимал его в руках, когда он на меня наткнулся. А может Сергеич все знает обо мне? Просто тут попахивает каким-то обманом? Зачем я ему нужен? Оставил бы подыхать, но почему-то притащил к себе. Видимо, старый точно напрашивается. Хорошо, я подожду. Если он знает больше, чем мне сегодня рассказал, ему будет очень хреново. Потом. Когда наберусь немного сил. Ничего не понимаю. Или меня жестоко водят за нос, или я медленно схожу с ума.
Глава 2
ЧУЖОЙ
'Я смотрю в темноту,
я вижу огни.
Это где-то в степи
полыхает пожар.
Я вижу огни,
вижу пламя костров.
Это значит, что здесь
скрывается зверь.
Я гнался за ним
столько лет, столько зим.
Я нашел его здесь
в этой степи.
Слышу вой под собой,
вижу слезы в глазах.
Это значит, что зверь
почувствовал страх...'
В. Бутусов гр. Nautilus Pompilius 'Зверь'
В темноте всегда прячутся самые невиданные и забытые страхи. Они не спеша выползают из потайных уголков сознания и начинают медленно поедать его изнутри. Это происходит сразу после того, как, словно глухим ударом по лицу, резко вырывается из своих владений тьма. Она не имеет никакого начала. Она просто приходит и остается там, где ей хочется быть. Зачастую все старания избавиться от душной и пустой темноты оказываются удачны. Достаточно открыть глаза и судорожно вынырнуть из нее, но сейчас это было всего лишь иллюзией спасения. Я уже много времени смотрел прямо в пустоту и не видел ничего, кроме бездонной черноты. Все, что меня вчера окружало, сегодня поглотилось мертвой и бесконечной тьмой. Нет, это не похоже на сон, но почему же тогда я не чувствую самого себя, не чувствую своего тела. Зажмурившись, пошарил перед собой, но пространство словно просочилось, отдавая невыносимой болью в левую сторону. Где-то эхом пронеслись какие-то непонятные звуки, и я огляделся по сторонам. Спустя мгновение из темноты показались люди. Они выходили из пустоты и молча, беспорядочно выстраивались вокруг меня. Среди этих людей я заметил до боли знакомые лица. Они отчетливей вырисовывались поочередно среди остальных, словно кто-то играет с резкостью изображений. Я знал их всех. Каждый из них на меня смотрел знакомым взглядом, словно копируя мой, когда я забирал их души себе. Вдруг я заметил, как игра с резкостью остановилось на одном из стоящих прямо передо мной человеке в армейском бушлате. Со всех сторон толпа продолжала выходить из темноты, но там, где стоял этот человек, все уже закончилось. Я внимательно посмотрел на него, и увидел какую-то особенность. Он не был похож на остальных. Его глаза были спокойны и полны жалости. От всех присутствующих я ощущал холод, но человек в армейском бушлате был единственным, от кого веяло теплом сожаления. Мне стало не по себе. Казалось, я знаю его, но не могу вспомнить. Изо всех сил напряг память, но она словно ускользнула от меня куда-то в темноту. Внезапно человек подошел ближе и закричал. Мне стало до ужаса страшно. Крик был странным. Он был нечеловечески жутким, становился еще громче и нарастал с каждой секундой, с аппетитом пожирая все клетки моей души. Вдруг человек, словно в судорогах, отпрянул назад. Резкость изменилась. Теперь она больше не вела свою игру. Она снова погрузила всех присутствующих в туман, не давая отчетливо разглядеть их лица. Внезапно в горле пересохло, и, откуда ни возьмись, поднялся сильный ветер. Меня сильно качнуло в разные стороны, словно какой-то маятник. Я попытался остановиться, но меня стало раскачивать еще сильнее. Вверху что-то спешно зашевелилось и мне стало трудно дышать. Что-то твердое стиснуло шею. В мгновение я почувствовал на себе петлю. Попытался ее убрать, но она стала затягиваться еще быстрее, словно хочет поскорее меня задушить. Я закричал, но не услышал собственного крика. Внезапно от сильного рывка меня что-то остановило, и я снова застыл в темноте. Ветер затих. Люди, совсем недавно окружавшие меня, растворились где-то в пустоте. Меня опять окутывало одиночество бесконечной и ужасающей черноты. Тишина не оставалась собой, она заполнялась каким-то противным звоном где-то совсем рядом. Сделав несколько попыток глотнуть воздуха, я забился в истерике. Мне не удавалось сделать вдох. Я застонал от бессилия, закричал в тишину, как вдруг все пространство словно закрутилось каруселью, отзываясь жуткой болью во всем теле и, глубоко вдохнув, я выскочил из кошмарного сна.
Заброшенная комната, костер, СВД, мои сумки - все оставалось на своих местах, как и вчера, когда я ложился спать. Это был очередной кошмарный сон. Сон, который повторяется практически каждую ночь, как только мне удается уснуть. Картинка сна всегда разная, но суть одинакова, словно кто-то рисует сюжет через копирку, постоянно добавляя в него новых людей, души которых остаются свежими зарубками на прикладе моей винтовки. Но это был не обычный сон, не такой как все остальные. Я не мог понять почему, но что-то подсказывало мне о его особенности. Лицо человека в военном бушлате стояло перед моими глазами, засев крепко где-то глубоко в голове. Я попытался его выбросить, но оно словно уцепилось в мое сознание и не хотело оттуда уходить.
Холод пробирал до костей. Из оконных проемов потянуло осенней сыростью и жуткой прохладой. Костер медленно переставал подавать признаки жизни, отдавая холодному помещению последнее тепло своих потухающих углей. Чтобы хоть как-то спастись от озноба, я натянул на голову капюшон и застегнул куртку до подбородка. Поджав ноги, внимательно прислушался к одинокому посвистыванию ветра, что бродил где-то в пустом здании бывшего продуктового магазина. Вместе с проникающим из окон унылым светом ветер по-своему умиротворял, успокаивал, будто я просил отвлечь меня от кошмарного сна и всего, что происходит вокруг. Я уставился на противоположную стену с почти полностью ободранными обоями. О них напоминали только выцветшие бумажные лоскуты всего в нескольких местах кабинета, особенно под потолком и возле батарей. Серые тучи в оконном проеме плыли неспешно, низко, настолько низко, что, казалось, вот-вот и они заденут верхние этажи соседних зданий.
Рука машинально нащупала винтовку, что находилась совсем рядом. Автоматически проверив снятый предохранитель, я прижался щекой к холодному основанию мушки и пододвинул ее ближе, обнимая обеими руками перекрученный липкой изолентой приклад, словно мне это поможет согреться. Спать не хотелось. Я лежал в холоде и размышлял. Мне казалось очень странным, что во сне я не мог вспомнить этого поисковика. Прошло ведь совсем немного с того вечера, как на моем прикладе появилась совсем свежая насечка.
Взгляд застрял на стоящих у лежака спортивных сумках. Вспоминая, как часами просиживая за прицелом, выслеживая поисковика, в ожидании, когда одна из этих сумок набьется ценностью, у меня перед глазами появилась картина самых последних событий: слежка за поисковиком, моя позиция в здании заброшенной школы, жертва в окне противоположного здания, выстрел. Последним, что завертелось перед глазами, это взгляд умирающего поисковика на лестничной площадке. В его глазах не было боли, не было страха, не было ничего, что я видел в этом кошмарном сне. Он тогда просто смотрел на меня и медленно умирал в ожидании последнего выстрела...
Внезапно послышался какой-то шум. В одном из соседних зданий что-то с грохотом рухнуло, раскатываясь эхом по всей улице. Отогнав от себя навалившиеся образы, я потряс головой и приподнялся. Остатки сна вместе с эхом обвала растворились, в мгновение вернув мои мысли в настоящее.
Стало холоднее. Меня всего перетрясло и захотелось согреться. Пошарив за своей спиной, я перетащил к себе небольшой тряпичный портфель, что висел на шлейке через плечо. Он был еще не сильно потрепан, но уже в нескольких местах висела бахрома, и виднелось несколько потертостей в углах верхнего клапана.
Портфель я нашел в заброхе в одной из квартир. Решил взять его для складирования самого необходимого аварийного запаса: фляга с водой, огниво, веревка, нож, небольшая аптечка, 'мультитул', батарейки, налобный фонарик и боеприпасы к винтовке. Эту сумку я никогда не снимал, даже во время сна, чтобы в случае опасности бросить все остальное, прихватив лишь только с собой аварийный запас и винтовку.
Покопавшись немного в портфеле, я достал из аптечки маленькую стеклянную бутылку со спиртом и немного отпил. Спирт оказался действительно согревающим. Занюхивая воротником куртки, я ощущал как приятным, обжигающим теплом он разливался по всему телу, отдавая в висках частыми пульсирующими ударами. Матерно похвалив напиток, я закинул бутылку обратно в сумку, схватил винтовку и медленно, снимая самодельные резиновые крышки с оптического прицела, подошел к ближайшему окну.
В прицеле появился ледовый дворец. Здание, некогда представляющее 'гениальную' идеею президента республики, сейчас представляло собой серые развалины бетонных перекрытий вперемешку с грудами кирпича и искореженных металлических конструкций. Грохот обвала пришел именно оттуда. Скорее всего, обвалился второй этаж корпуса. Было видно, как над ним еще стоял столб пыли. На противоположной стороне улицы, где когда-то находился небольшой магазинчик, в прицеле медленно проплыли обугленные железные каркасы, что когда-то являлись ларьками 'БелСоюзПечати'. В одном из ближайших домов около дворца, развернув несколько верхних этажей, торчали лопасти и части уцелевшей кабины военного вертолета. Хвост вертолета был отломан. Он висел на каких-то толстых кабелях на уровне второго этажа дома, где неподалеку стояла сгоревшая машина пожарного расчета. Вся улица представляла собой жалкое, но уже привычное зрелище, которое заставило меня опустить винтовку и тяжело вздохнуть.
Передо мной стоял мертвый Минск. Я никак не мог привыкнуть к этому замолчавшему городу, походившему теперь на огромную свалку. Голова была забита мыслями о разрушенных улицах, о кошмарном сне, о мигом пролетающих днях в месте, где когда-то миллионы граждан радовались, создавали семьи, и жили обычной жизнью. Но меня волновало еще одно обстоятельство и, задумываясь о нем, я чувствовал сильное беспокойство, перерастающее в неприятное ощущение страха ко всему окружающему еще больше обычного. То, что я увидел на страницах записной книжки, найденной у поисковика, очередной раз подтверждало мои опасения о предстоящем будущем. Прочитав дневник, я решил незамедлительно сбыть всю эту опасную для жизни информацию в другие руки и попытаться уйти из города. Я хотел избавиться от клейма, которое заставит любого оглядываться назад чаще. Не думаю, что хозяин блокнота сейчас в живых. Все, рассказанное на его страницах, слишком дорого стоит. За доказательства того, что сейчас творится у каждого под носом, в живых остаться невозможно.
Меня терзали мысли и о предстоящем обмене. Сегодня во второй половине дня должна была состояться очередная сделка с одним скупщиком нелегального. Моня был единственный, с кем мне приходилось поддерживать контакты из дворов Восточного пункта. Каждую среду скупщик приходил в условленное место на окраине восточной заброхи и забирал все, что было собрано мной за неделю в тайнике, оставляя в нем плату из патронов седьмого калибра. Я не верил ему. Всегда старался, в готовности выстрелить, наблюдать в прицел за всем процессом вскрытия схрона. Хитрый барыга еврейского происхождения был подозрительным и мог просто не положить плату, и, что хуже всего, подстроить засаду.
Молча выслушивая его хныканье при первой встрече о бедной, несчастной жизни простого дворового скупщика, у которого начальство пункта постоянно требует все больше налогов, я согласился с ним работать, отстреливая ходоков в заброхах. Страх о продолжении своей жизни на улицах без боеприпасов, которые не всегда удается найти у застреленных ходоков, меня заставлял все это время работать на него. Моня, как и обещал, пока еще покрывал меня перед пунктовиками на Восточном, но что-то мне подсказывало о скорой кончине обоюдовыгодного сотрудничества.
О решении этой проблемы мне подсказала находка поисковика. Дневник был слишком опасен, чтобы его оставлять у себя, но уничтожать ценную информацию, не воспользовавшись шансом пополнить свои личные припасы для ухода из города, было бы слишком глупо. После долгих раздумий я все же решился пойти на огромный риск и перенести дневник на восточные заброхи. Я собирался встретиться с Моней у тайника и предложить ему добытые записи.
Я не был хорошо знаком с евреем, но судьба заставила наши дороги пересечься. Раньше я жил во дворах у спасательного пункта, что находится в здании бывшего восточного автовокзала. Пополнял ряды обычной рабочей силы, платил арендатору бешеную плату за угол в подвале жилого дома. Я постоянно был кому-то должен, всегда недоедал, недосыпал и практически все время боялся, что однажды закончу свою жизнь как бродячая собака. Однако ничего страшного в бродячей жизни нет. В ней нет постоянного недовольства, нет тупости властей, нет виновных, нет ничего, что запретит смотреть на мир через оптический прицел.
Однажды, вернувшись с работ, я пришел к старшине двора попросить немного еды. Меня высмеяли перед толпой, сильно избили и после выбросили, как последнюю тряпку, на улицу. Решение пришло само по себе. Я всегда буду помнить взгляд зажравшегося дворового коменданта, как, стоя на коленях, он умолял меня опустить топор.
Труп старшины нашли не сразу. Мне удалось уйти незамеченным, прихватив с собой его снайперскую винтовку и немного припасов из ящика с большим замком, который предназначался для хранения выплат разнорабочим. С тех пор по всем спасательным пунктам города и конфедератов я объявлен в розыск. Оказалась, убитый мною старшина был родным братом начальника Восточного пункта, который готов пойти на все, чтобы меня изловили в заброхах. Моня вышел на меня сам. Предложив сотрудничество, намекнул он на то, что должен кто-то меня прикрывать на Восточной территории и без боеприпасов мне долго не протянуть на мертвых улицах. Еврей оказался прав - выбора у меня не было.
Я уже и не помню, сколько точно нахожусь в этих каменных руинах, но за все время пребывания здесь на моем счету появилось тридцать четыре ходока, собрано тридцать четыре проданных схрона, сделано тридцать четыре зарубки на прикладе СВД, благодаря которой я еще жив. Мне не жаль никого, кто умер от моих рук. Мне жаль только самого себя... простого человека, который невольно стал жителем Нового Минска.
Первую солнечную вспышку я застал на ЖД вокзале. Тогда, в ожидании поезда, в чужом городе, в непривычной и странной для провинциала суете мегаполиса, все случилось просто и быстро. Сначала по громкой связи приятный женский голос объявил обо всех задерживающихся поездах по причине неполадок в сети электроснабжения. Потом все переговорные замолчали, и на вокзале началась суета, на которую я не обращал никакого внимания. Я всегда считал толпу беспомощно глупой и постоянно держался где-то с краю, в стороне. Толпа становилась больше и быстро набирала обороты. Вскоре в зале ожидания собралось слишком много народу, и мне стало как-то некомфортно. Не то, чтобы я боялся толпы, нет, просто я всегда хотел быть где-то сбоку. У меня никогда не было желания становиться частью организованного стада, в которое превратили тогда людей последние пятилетки страны. Я вышел на улицу и закурил. К вокзалу подъезжали и отъезжали машины, на фоне ночного освещения суетливо бродили туда-сюда люди. Город продолжал жить своей привычной и беззаботной жизнью. Я достал мобильный взглянуть на время и, может, кому-нибудь позвонить, как внезапно телефон вспыхнул белым светом, неестественно замигал и потух. В мгновение послышались какие-то непонятные звуки, небо покрылось переливающимся сиянием, а потом весь город погрузился во тьму.
Электричество не появлялось. Все, что погорело благодаря электромагнитному импульсу, так и оставалось непригодным для использования. На аварийных участках работы безрезультатно прекратили спустя месяц, оставив весь город без света и водоснабжения. Время словно назло ускорялось, беспощадно приближая зимние холода, которые становились все суровей и беспощадней, словно вспышка их принесла из бездны далекого космоса. В местных квартирах и лагерях беженцев появились печи, на растопку которых подходило все, что хоть немного было похожим на горючий материал. Все чаще на улицах стали появляться умершие от переохлаждения и в квартирах от угарных газов. Минск понемногу сходил с ума. С каждым днем напряжение росло. На площадях города стали чаще проводиться митинги, которые сначала заканчивались выступлением представителей властей, а потом и вовсе разгонялись жесточайшими методами. Среди населения появлялись мародеры, бандиты, беглецы в сельскую местность. На выходах из города орудовали целые банды грабителей. По ночам на улицах слышалась стрельба, днем крики и шествия по проспектам демонстрантов. Город словно накрывало волной сумасшествия.
Я жил в одном из временных палаточных городков, что располагался в зале ожидания центрального железнодорожного вокзала. Администрация ЖД разместила беженцев у себя в здании и при помощи МЧС организовала некое подобие временное городка. Потом временное превратилось и в постоянное. Таких городков в здании было несколько. Первый и самый большой занимал весь первый этаж, за исключением главного фойе и заканчивался в коридорах. Второй, немного поменьше, находился под вокзалом и тянулся до самого выхода из подземки. Третий, закрытый городок, в котором располагались наряды милиции, скорой помощи и МЧС, размещался на втором этаже. Я жил в одной из палаток городка, что занимал часть зала ожидания: туда сгоняли всех, кто считался гостем столицы. Его так и называли - 'Гостиница'.
В Минске подобных лагерей с каждым днем становилось все больше. Они устраивались во всевозможных зданиях торговых центров, вокзалов, ледовых дворцов и различных выставочных комплексов.
Жизнь ухудшалась. Никто ничего не знал о происходящем в городе. Связи никакой не было, на вопросы начальство городков отвечало недоговаривая. Время шло и 'Гостиница' становилась для меня родным домом. Гуманитарную помощь подвозили все реже, беженцев становилось все больше, городок административного лагеря редел все чаще. На вокзале стали вводиться карантины, устраиваться постоянные построения и различные поверки. Правила проживания на ЖД ужесточались и, в конце концов, становились просто невыносимыми. Почувствовав, что над городом контроль практически утерян, власть объявила в Минске военное положение. В город стали входить войска.
В одно утро по вокзалу пробежал слух о перестрелке военных и демонстрантов на площади Независимости. Потом стали говорить о перестрелке на проспекте Победителей, потом стало понятно, что стрелять начали и в центре Минска. Стрельба стремительно охватывала весь город и вскоре началась гражданская война. Вся администрация ЖД постепенно разбежалась, люди бросили городки и подались прочь. Все, кто остался, боролись за свою жизнь по-разному: кто-то уходил в Народное сопротивление, кто-то прибивался к военным, кто-то, в том числе и я, прятался в подвалах.
Пока на улицах люди убивали друг друга в надежде выбраться из города, я переходил из одного убежища в другое. Питался подножным кормом, копался на помойках, изредка заходил в брошенные квартиры. Но однажды, проснувшись среди ночи, я ощутил настоящий животный инстинкт, который потребовал от тела действий, и тело тут же повиновалось. Именно тогда я стал представителем новой расы, жителем совершенно другого мира, совсем не похожим на тот, в котором я существовал до всего случившегося. Разум безжалостно сломал сам себя и задвинул мораль за грань инстинкта самосохранения. Голодный, бешенный, я вломился в одну из квартир, где нарвался на каких-то людей. Тогда я получил первое приятное ощущение от легкости убийства. Нож впивался в человеческие тела, словно в масло. Запах крови дурманил меня и приятно сводил с ума. Я не останавливался, пока не убеждался в смерти каждого, кто попадался мне под руку: мужчина, женщина, двое маленьких детей, старик. Все они были изуродованные мной до неузнаваемости. Они перестали быть похожими даже на человеческие тела. Когда я остановился, мне досталась награда. Долгожданная награда голодному человеку: полбуханки черствого хлеба и бутылка мутной воды с противным привкусом.
С тех пор все перевернулось с ног на голову. По городу ударило еще несколько импульсов, и продолжало бить регулярно. Спасательные пункты на грани новой войны с конфедератами. Мародеры нападают на свободные дворы и сельскую местность. Мегаполис просто переваривает сам себя. Такое понятие, как человек, сегодня уже перестает существовать. Понадобилось всего несколько лет, чтобы именно человек вогнал себя в такие условия. Правительство не было готово и никогда не готовилось к предотвращению какой-нибудь беды, а только лишь к ее устранению. Фактически ее подготовки предназначались к очищению местности от трупов уже после. Как оказалось, спасение простых смертных не входит и никогда не входило в интересы вышестоящих. Ту систему нельзя было нарушить человеческими руками. Всех, кто выпадал из нее, она просто проглатывала с потрохами и редко выплевывала. Катастрофа такого масштаба была просто необходима.
Вдруг я заметил в начале улицы какое-то движение. Резко вскинув винтовку, я припал к краю оконного проема, и уставился в прицел. Со стороны ледового дворца на дорогу выходила группа вооруженных людей. В прицеле проплыли синие повязки с надписью 'Патруль'. Во главе колонны шел старший группы: человек в милицейской куртке и разгрузочном жилете. Он все время что-то говорил по рации и придерживал рукой автомат, что болтался сбоку на самодельном ремне. Следом двигались двое. Они шли медленно по левой стороне дороги и о чем-то разговаривали. Третий, парень в военном бушлате нараспашку, шел сразу за старшим группы и внимательно всматривался в окна соседних зданий. Замыкал колонну угрюмый мужик в телогрейке и с огромным шрамом на все чумазое лицо. Он постоянно оглядывался назад и, почесывая густую, покрытую легкой сединой бороду, поправлял ручной пулемет за своей спиной. Все они выглядели вымотанными. Шли медленно, устало, особенно парень в бушлате. Он еле переставлял ноги и постоянно останавливался на короткий отдых.
Нажимать на курок сейчас было бы огромной ошибкой. Если бы я хоть один раз так поступил, то уже давно удобрял бы своим телом местные улицы. Все признаки присутствия здесь пунктовиков говорили только об одном - теперь на восточную заброху нужно было перебираться незамедлительно. Решив убраться из этого места прямо сейчас, я схватил свои сумки и выскочил из окна с обратной стороны здания.
Всю дорогу шел быстро и осторожно. Опасался хорошо просматриваемых улиц, старался идти завалами, почти бегом уходил с местности, где обнаруживал свежие человеческие следы. Останавливался лишь только в самых высоких зданиях для осмотра округи на наличие преследования и снова продолжал путь.
К восточной заброхе я добрался спустя час. Она начиналась сразу же за перекрестком брошенного блокпоста, в двухэтажном здании бывшего торгового центра. В нем и находился тайник. Перейти на следующую мертвую территорию можно было только через само здание. Вдоль развалин в обе стороны тянулся в несколько километров забор из колючей проволоки, всякого хлама и минных участков.
Я с опаской огляделся по сторонам. После большого отрезка пути сильно болели ноги, но, не желая терять драгоценного времени на отдых, мне пришлось самого себя поторопить. Мысли о том, что за моей спиной в любой момент могли показаться синие повязки пунктовиков не давали покоя и заставили поскорее войти в здание.
Внутри блокпост был в таком же запущенном состоянии, как и снаружи. Повсюду на полу валялись гильзы и части от ящиков с серийными номерами на металлических крышках. Уцелевшие стены, особенно напротив окон, возле которых я заметил множество вскрытых 'цинков' от боеприпасов, были усыпаны следами от пуль. Многие комнаты оказались обвалены и закопчены от пожаров. Такая картина встречалась по всему зданию, пока я шел к лестнице, что вела на второй этаж.
Тайник находился в кабинете на втором этаже. Бывшая вентиляционная шахта прекрасно подошла для складирования всего, что подходило для торгов с евреем. Оставалось лишь вложить туда дневник с картой. Все предостережения о защите тайника были соблюдены после того, как одна из первых закладок была кем-то обнаружена. Теперь у схрона, прямо в дверном проеме, располагалась растяжка на конце с самодельной осколочной миной, нашпигованной шарами от подшипника. В случае если какому-нибудь 'доброжелателю' удастся обойти мину, на крышке вентиляционной шахты, была расположена незаметная нитка, которая при постороннем открывании должна была порваться и дать сработать ловушке, что по моим расчетам в состоянии перерубить человеческую кисть. Все предосторожности снимались за несколько часов до прибытия еврея, и я растворялся в заброхах.
Впереди за небольшим обвалом показались ступеньки. Пройдя пару пролетов, я попал в просторный коридор с разбросанными повсюду каркасами от солдатских коек и направился в кабинет, что находился с правой стороны. Спокойно переступив растяжку, я прошел в захламленное помещение с большими вентиляционными трубами по всему периметру. Убедившись в целости нитки на крышке, я уселся у выщерблины в стене и стал осматривать улицу. Она хорошо подходила для осмотра округи, но захватывала лишь один перекресток перед блокпостом. Меня это и беспокоило. Кто угодно мог появиться с обратной стороны здания и я не смог бы его увидеть, но вдруг, вспомнив о любопытной находке в рюкзаке поисковика, я мигом распахнул одну из спортивных сумок.
Через мгновение в моих руках оказалась обмотанная тряпичной изолентой небольшая пластмассовая коробка, с торчащими проводами, с несколькими в ряд расположенными регуляторами, раздвижной антенной и наушником от плеера с модным названием. Это самодельное радиоустройство было найдено в рюкзаке убитого поисковика. В дневнике говорилось об этом аппарате. Из слов хозяина записной книжки было понятно, что его собрали из старой портативной радиостанции, полностью с заменой перепаяв все внутренности и вместо стационарного питания вставив выходы под аккумуляторные батарейки.
Целая страница в ежедневнике была посвящена характеристикам: устройство не убиваемо, автоматически экономит энергию батарей, самостоятельно настраивает каналы и сканирует их беспрепятственно, работает бесперебойно в радиусе десяти километров, позволяет заряжать аккумуляторные батарейки с помощью динамо-рычага, улавливает специальные маячки, которые оставлял хозяин блокнота в своих тайниках. Теоретически, с двадцати процентной вероятностью, устройство может предупредить обладателя об ударе импульса за восемь минут до начала и с восьмидесяти процентной вероятностью в состоянии выдержать электромагнитный импульс среднего класса. В случае приближающегося удара аппарат автоматически должен отключиться, подав несколько звуковых сигналов и активировать защиту от электромагнитного импульса. В дневнике говорилось о всевозможных принципах работы станции. Хозяин блокнота сделал множество схем, пошагово обрисовал необходимые настройки, которые указывали мгновенное переключение станции по всевозможным частотам. Несколько раз в заметках упоминалось о человеке, который собрал это устройство. О нем говорилось немало. Было понятно, что это был один из немногих, кому хозяин дневника доверял.
Открыв ежедневник, я включил несколько тумблеров и повернул несколько регуляторов станции точно в такой же последовательности, о которой говорилось на одной из страниц дневника. Экран резко засветился тусклым светом и станция заработала. В наушнике зашумели помехи, переливающиеся разнообразными звуками частотных колебаний, которые непривычно резали слух. Немного настроив устройство, согласно первой схеме, я в надежде стал прослушивать эфир, слегка подкручивая регуляторы в разные стороны. Прежде чем спокойно находиться на территорию заброхи, что прилегает к восточному пункту и совсем рядом находятся границы конфедератов, я решил удостовериться в отсутствии на ней патрульных. Чтобы перехватить радиопередачу, требовалось много терпения.
Из-за отсутствия знаний мне не совсем были понятны некоторые описания работы станции. Приходилось часто полагаться на старый добрый метод научного 'тыка' в настройках, но терпения у меня было больше чем достаточно. Из очередных заметок я понял, что если любое радиоустройство попадет под радиус действия сканера, он с легкостью уловит их радиопередачи, даже если переговоры будут вестись на закрытых частотах. Но ничего не происходило. В наушнике продолжали звучать помехи и переливаться звуки. Они словно успокаивали, убаюкивали, вводя мое сознание в транс, и, облокотившись о стену, я уставился на дорогу, что убегала куда-то за поворот.
Вдруг в наушнике послышались голоса. Было тяжело что-то разобрать, но отдельные фразы мне удалось уловить. Голоса говорили о какой-то операции, которая должна вот-вот закончиться и 'зверь' будет пойман. Когда было сказано о начале 'облавы', по телу проползла дрожь. Мне этого было достаточно, чтобы решить незамедлительно уходить вглубь района и просидеть там, пока все не уляжется. Положив ежедневник вместе с радиоустройством к себе в портфель, я бросил тяжелые сумки за трубы и немедля направился к выходу.
Я уже выходил из здания на дорогу, как вдруг где-то неподалеку послышался свист.
- Э! Пассажир! Сюда посмотри!
Неподалеку показался человек с РПК, направленным прямо на меня. Мне сразу бросилось в глаза отсутствие у пулемета сошек, наклейка на магазине с какой-то женщиной, демонстрирующей свои округлые формы и синяя изолента по всему прикладу, видимо, стягивающая трещину от старости, так же как и на моей винтовке. Рука автоматически дернулась к СВД, что была за спиной, но тут же застыла на месте: из подъезда дальнего дома выходило еще четверо. От увиденного я замер в остолбенении.
Первым выходил уже знакомый мне человек в милицейской куртке. Он и сейчас придерживал свой автомат, что болтался с боку на самодельном ремне. Следом показались остальные. Я перевел взгляд на человека с пулеметом и увидел, что передо мной стоял тот самый бородатый мужик со шрамом на все испачканное лицо. Он что-то бормотал себе под нос и, ехидно улыбаясь, медленно подходил ко мне.
Через минуту они все уже стояли, окружив меня со всех сторон. Мне многое стало ясно. В радиопередачи говорилось об облаве на меня. Операция по поимке 'зверя', похоже, подходила к концу. В голове всплывали безответные вопросы. Почему я не перестрелял их тогда? Как они смогли меня найти? Кто меня сдал? На последний вопрос, никого не спрашивая, ударом приклада в затылок я получил ответ, отозвавшийся вместо слов искрами из глаз. Причин было достаточно, чтобы Моня все же продался начальству Восточного и сообщил о сегодняшней сделке. Мне стало до боли любопытно, что же еврей получил взамен, сдав мое местонахождение. Но с каждым ударом ответы прилетали сами по себе.
Я очнулся от противного запаха смолы и увидел перед собой асфальт, который стремительно заливался кровью из моего сломанного носа и разбитых губ. Выплюнув липкую жидкость вместе с несколькими передними зубами, я попытался пошевелиться. Резкая, невыносимая боль пробежала по всему телу и заставила меня снова застыть на месте. Сильно болела рука. Я попробовал пошевелить пальцами, но у меня ничего не получилось. Вдруг стало противно во рту. Почувствовав какие-то кусочки мяса на своих зубах, я снова сплюнул кровавую жидкость себе под нос. Внезапно в лицо ударил яркий свет. Открыв глаза, я понял, что меня перевернули на спину. От сильного пинка в живот я стал задыхаться. Поджав ноги, изо всех сил пытался глотнуть хоть немного воздуха, но у меня ничего не получалось. Через секунду посыпались сильные удары ногами в голову, и яркий свет в глазах резко заменила тьма.
В нос снова ударил запах асфальта. Еле разлепив глаза, я увидел, что меня перетащили поближе к входу в торговый центр. Спустя мгновение, ко мне подошли двое и, подняв меня, поставили на колени. Через секунду в моих глазах прояснилась картинка, в которой показалось противное бородатое лицо человека со шрамом. У него за спиной я заметил дуло своей винтовки и улыбнулся. Он что-то говорил мне, дурковато улыбаясь беззубым ртом, постоянно поправляя мою сумку на своем боку. Не сложно было понять, что патрульные о содержимом моего портфеля даже и не догадывались. Заросшее лицо вблизи казалось еще противней, чем в прицеле. Это тупое существо в виде человека даже не подозревало, что у него находилось в этот момент на ремне. Матерно с улыбкой 'похвалив' 'приятное' на вид лицо, которое годится лишь для мытья полов в дворовых туалетах, я в ответ почувствовал сильный удар в грудь. В мгновение в ситуацию встрял старший группы.
- Хорош вам, зашибете! Петрович шкуру спустит!
Он подошел ближе и, отгородив меня от бородатого, заговорил по рации.
- Восток! Восток! Это патруль четыре... Где машина?
- Патруль четыре, ждите, скоро будет... Как понял?
- Мужики, давайте живее, заколебались ждать уже! Еще не дай бог на каких отморозков нарвемся.
- Не суетись, Сема. Идет машина, скоро будет... Слушай, только 'Выродка' живым привезите.
- Ага, принял... Отбой...
Запихнув рацию в подсумок разгрузочного жилета, старший отозвал всех в сторону на разговор.
Ослабевший, весь в ссадинах и синяках, я продолжал стоять на коленях, поглядывая на собравшийся консилиум пунктовиков. Они стояли кучкой и, изредка поглядывая на меня, что-то обсуждали, покрикивая друг на друга. Итог всего был очевидным. Наконец охота на человека, который убил брата одного из начальников Восточного, закончена. Загнанный зверь был пойман, и теперь оставалось дело за малым - доставить его в зоопарк и выдать награду еврейскому дрессировщику. Нет, я не жалел в эту минуту ни о чем. Я просто, со всей ненавистью смотрел на собравшихся пунктовиков и молил хотя бы об одной возможности, хотя бы об одном малом шансе - попытаться утянуть за собой на тот свет хоть одного из них...
Через несколько минут все замолчали. Бородатый отдал винтовку и портфель старшему группы, который уже начинал свой разговор, шагая в мою сторону.
- Короче... Петровичу нужен твой тайник, который ты собирался пихать Моне. Но у тебя есть выбор... Либо ты показываешь сейчас его нам, либо координаты схрона у тебя выбивают на базе другие, выбирай...
Ответ последовал спустя несколько секунд. У всех до одного лица стали яснее, когда сквозь выбитые зубы, сплевывая сгустки кровавой слюны, я согласился показать схрон. Теперь оставалось только все сделать правильно, не ошибиться и не использовать напрасно возможность, о которой совсем недавно я молил все на свете.
Подняться на ноги меня заставил удар бородатого в спину. Посмотрев со всей злостью ему прямо в глаза, прихрамывая на правую ногу, я направился к торговому центру. Позади раздавались команды старшего: кого-то он отправлял идти вслед за мной, кого-то посылал в дозор к месту эвакуации, кому-то указывал наблюдательные позиции у соседнего дома.
Каждый шаг, приближавший меня к торговому центру, взбадривал, наполнял мое избитое тело силами. Последними силами, которые я был готов отдать ради задуманного. Отдать все до последней капли. Безразличие к возможности своей гибели становилось все сильнее и вскоре вовсе перестало напоминать об этом. Я был готов даже голыми руками задушить человека, шаги которого я слышал сейчас позади себя. Мне было все равно, на кого пал выбор, но когда до входа в здание оставалось всего несколько шагов, мне в спину пришелся уже знакомый и 'полюбившийся' удар бородатого. Обернувшись с улыбкой, с огромным отвращением к этому человеку, я посмотрел на него и вошел в арку торгового центра.
Бородатый все время спрашивал меня о содержимом схрона, постоянно подшучивая над моей вынужденной хромотой. Частые, будто в шутку проявленные желания о присвоении какой-нибудь вещи из моего тайника, показывали настоящее лицо представителя закона, от которого мне становилось еще противней. До самого дверного проема вентиляционной шахты я шел в нетерпении и лишь успокоился, когда проем показался из-за угла.
Я остановился у самого порога. Сквозь предвкушения предстоящих событий я посмотрел на сопровождающего и снова улыбнулся.
- Че лыбишься, морда! Где схрон?
- Там, в шахте, под крышкой...
С ехидной улыбкой от сильного любопытства нога бородатого сделала шаг.
Время словно остановилось. Все плыло перед глазами, будто в тумане. Я лежал с другой стороны коридора пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь стену густой пыли. В голове все смешалось вместе с невыносимым гулом. Я попытался подняться, но не почувствовав своей левой руки, повалился на бок. В бедро впилось что-то острое, на ощупь липкое и теплое. Выдернув из-под себя это, я увидел, что держу перед собой человеческую руку. Свою левую руку с торчащим огрызком кости на месте локтевого сустава. С ужасом отбросил ее в сторону. Немного подвинулся и прислонился к стене. Вся моя одежда, особенно спереди была сильно разорвана и покрывалась мелкими бетонными осколками. В нескольких местах выступала кровь. Стены вокруг были усыпаны следами от вылетевшей начинки взрывного устройства. Повернув голову, на противоположной стороне коридора я увидел размазанную тушу бородатого. Его изуродованное тело еще дергалось в судорогах, выплескивая кровь из разорванного бока. До самого пола из раны, будто клубком, свисали внутренности, из которых виднелся обрубок правой ноги. Стена была забрызгана кровью и какими-то кусочками мяса. Лицо было неузнаваемо. О нем напоминали только отдельные части обвисающих губ в районе развороченного подбородка. Неподалеку от тела, на полу я заметил его ногу. Она лежала в метре от туловища и напоминала обычный окровавленный кусок мяса с костью. Где-то в отдалении послышались быстрые шаги. Я обернулся и увидел летящий прямо мне в лицо приклад автомата.
Выписки из дневника
***
19 октября
Сегодня я, наконец, вышел впервые на улицу. Долго не ходил. Около часа. Сергеич завел меня обратно в подвал, несмотря на все мои просьбы побыть еще немного на свежем воздухе. Я давно хотел посмотреть, как выглядит двор. Все рассказы старого оказались правдой. Двор похож на помойку, забитую всюду бомжами. Правда, эта помойка охраняется местными. Я видел несколько человек с карабинами на входе, который здешние называют 'Главными Воротами'. Я надеялся, что меня хоть кто-нибудь узнает из дворовых жителей, но всем, похоже, наплевать на меня. Завтра попытаюсь уговорить старика выйти во двор больше, чем на час. Попробую поискать в толпе знакомые лица. Не знаю, удастся ли мне уговорить деда. Ему до сих пор так и не поднесли редкие запчасти. Злой как черт. Его работа затормозила. Ходит с угла в угол и бурчит себе под нос. Попытался разузнать, что он там мастерит. Отмахнулся. Не хочет рассказывать. Или просто нет настроя. Ничего пока не меняется. Я все еще остаюсь безымянным человеком. Если конечно так можно назвать кусок гниющего мяса. Ожоги на руках начали затягиваться. Хоть что-то радует. Все остальное очень и очень хреново. На спине куча гнойников. Глаз, похоже, уже никогда нормально не увидит. Все лицо изуродовано и не хочет заживать. Чувствую себя обузой. Интересно, зачем же дед спас меня? Он так толком и не объяснил мне это. Думаю, когда старому поднесут запчасти, он будет более сговорчив. Ерунда все. Завтра будет новый день.
***
29 октября
Чувствую себя лучше. Передвигаюсь уже сам. Дед подогнал неплохой костыль. Ожоги стали затягиваться. От пролежней не осталось почти и следа. Глаз не видит. Хреново. Очень хреново. Каждый день выхожу во двор. Знакомлюсь с соседями. Дед всем говорит, что я его дальний родственник. Все спрашивают мое имя. Сергеич выкручивается и называет меня по-всякому. Сегодня приходил комендант двора. Спрашивал про меня. Оформили как племянника Сергеича. Интересно, что там они за имя написали? Во дворе многие уже здороваются со мной. Никто, похоже, не знает меня. Поиски своей памяти пора расширять. Завтра впервые выйду за ворота двора. Пройдусь по территории пункта. Может там меня узнает хоть кто-нибудь. Холода стали сильнее. Теперь в подвале находиться можно только в теплой одежде. Надо будет залатать буржуйку. Завтра же этим и займусь.
***
30 октября
Это было что-то. Территория пункта просто неописуема. Здесь очень много людей. Здесь очень много жилых дворов. Очень много. Наш двор один из самых маленьких резерваций. Всего три дома на пересечении Ульяновской и Свердлова. Видел только жилые резервации, что у привокзальной площади. Страшно представить, сколько еще дворов за железкой. Повсюду полно вооруженных людей. У всех на правой руке синие повязки. Краем глаза видел автопарк пункта. У меня просто нет слов. Там полно машин. Их там сотни. Интересно, сколько всего здесь жителей? Поиски, похоже, затянутся. Сегодняшний день не дал результатов мне, но для Сергеича этот день закончился удачно. Недавно приходил какой-то человек. Дед его называл Сева. Интересно, кто он такой? С виду напоминает матерого военного, но повязки на руке не было. Человек имел неплохое снаряжение и ствол. Чего он так на меня смотрел? Поздоровался еще, будто с ним давно знакомы. Сева передал старому какие-то детали. Сергеич прямо расцвел. Сидит сейчас снова за своим столом и опять воняет канифолью на весь подвал. Скорее всего, этот человек приволок ему те самые редкие детали. Хоть кому-то повезло сегодня. Теперь у нас тепло. Залатал печь и почистил дымоход. Все, конечно, хорошо, но что же мне делать дальше? Мне нужно хорошенько изучить все дворы ЖД. Мне нужно искать хоть какую-то зацепку.
***
14 ноября
Ну и дурной денек. Все началось еще ночью и продолжается до сих пор. Дед собрал свой аппарат. Похоже, это какая-то рация. Задолбал уже. Целый день слушает эфир. Ни на минуту не выключает. Все что-то крутит, настраивает, матерится на весь подвал. Днем пришел какой-то друг Сергеича со странной кличкой 'Жиглов'. Раньше я его никогда не видел. Из его слов я понял, что он живет на платформах вокзала. В каком-то вагоне. Видно, что алкаш со стажем. Бухали с дедом полдня, а теперь улегся спать на полу и зверски храпит. Воняет своими портянками просто караул. Сергеич, видимо, не думает ложиться спать. Снова начал что-то настраивать. Дурдом. Мне, похоже, сегодня тоже не уснуть. Завтра дед обещал познакомить с Севой. Это мой единственный шанс. Попробую уговорить этого проводника довести меня к дому, где Сергеич нашел меня. Оказывается, Сева и тащил меня к подвалу старого. Теперь понятно, почему он так смотрел на меня тогда. Лишь бы Сева был на месте. Дед сказал, что его можно найти только в Аквариуме. Если там нет, то значит он в рейде. Жиглов говорил, что видел его вчера. Только бы найти его. Ждать нельзя. Холода приближаются. В город потом выйти будет невозможно. Поиски знакомых на территории ЖД на время надо прекратить. Теперь важно выйти в город. Несмотря на еще незажившие раны, я должен идти с Севой. Главное, что лицо зажило. Руки тоже. Спина немного еще гноится, но это не мешает мне ходить. Дед не очень хочет меня отпускать в город. Говорит, что опасно там. Говорит, что привык уже ко мне и если со мной что-нибудь случится, ему будет тяжело одному. Не знаю, не могу объяснить, что я сейчас чувствую. Какой-то страх, вперемешку с огромным желанием. Главное найти и уговорить Севу. С нетерпением жду утра. Поспать вряд ли получится.