Доронин Алексей Алексеевич. Книга 7. Час скитаний

ЧАС СКИТАНИЙ

Любовь и боль,

Покой и бой,

Я, как любой,

Несу с собой.

(с) Сергей Шнуров

Пролог

Капсула времени

23 августа 2019 г.

Гамбург, Германия.

За минуты до катастрофы

У Изобретателя, как Элиот Мастерсон предпочитал себя называть, даже когда стал главой компании, было несколько цитат, которые он перечитывал в редкие минуты душевной слабости. Ни одна из них не являлась молитвой или религиозным гимном. Но каждая имела отношение к человеческому разуму.

Раньше кроличьей лапкой на удачу, воображаемой бутылкой шампанского для "крещения" корабля - то есть любого судьбоносного дела - был для Элиота текст послания, отправившегося к звездам на борту космических аппаратов "Вояджер-1" и "Вояджер-2". Он знал его наизусть.

"Мы направляем в космос это послание. Оно, вероятно, выживет в течение миллиарда лет нашего будущего, когда наша цивилизация изменится и полностью изменит лик Земли... Если какая-либо цивилизация перехватит "Вояджер" и сможет понять смысл этого диска -- вот наше послание:

Это -- подарок от маленького далёкого мира: наши звуки, наша наука, наши изображения, наша музыка, наши мысли и чувства. Мы пытаемся выжить в наше время, чтобы жить и в вашем. Мы надеемся, настанет день, когда будут решены проблемы, перед которыми мы стоим сегодня, и мы присоединимся к галактической цивилизации. Эти записи представляют наши надежды, нашу решимость и нашу добрую волю в этой Вселенной, огромной и внушающей благоговение...".

И хотя он повторил его про себя и в тот раз, в мае 2019 года, при предстартовых тестах, дурное предчувствие посетило Мастерсона и больше не покидало.

Это случилось на его космодроме недалеко от Браунсвилла, штат Техас, когда он присутствовал при рутинном выведении на орбиту нескольких крупных телекоммуникационных спутников, принадлежащих Индии, и еще нескольких десятков орбитальных аппаратов малых размеров. Эти наноспутники весили от десяти до одного килограмма, и это был не предел. Хотя для самых крохотных спутников, которые можно положить в карман как зажигалку, не нужно запускать огромную ракету, хватило бы такой же крошечной. Но они пока были в процессе разработки.

Индийцы использовали на этот раз ракету его компании - "Space Hawk", чье название образовано от имени хищной птицы, вместо привычной ранее русской "рабочей лошадки" из семейства "Протонов". Тому было много причин, и не только технико-экономического свойства. Пуски в том году следовали один за другим. Корпорация едва успевала производить аппараты, которые расходились как горячие пирожки, и становилась если не монополистом, то одним из ключевых игроков рынка.

Но не только этим они занимались. Существовало еще одно направление работы. Секретное.

Итак, объект, который Элиот про себя называл "Прометей" (официальное название было иное), на тот момент кружился в околоземном пространстве несколько месяцев. Завершающие монтажные работы были проведены автоматикой уже на орбите. Риска не было - технология сцепления двух и более модулей была хорошо отработана при сборке МКС. Зато это позволило на двадцать процентов снизить расходы, что было его коньком. Он и штат сотрудников держал минимальный и всегда приветствовал выполнение одним работы за троих, даже если людям приходилось перерабатывать. Он любил говорить, что способность меньше спать - главный человеческий ресурс и резерв.

Задавая тон, он был требователен и к себе. Его физиология ему позволяла. А заодно несколько стимулирующих веществ. Тот, кто не мог соответствовать - быстро выгорал, как теплозащитный слой обшивки, и вылетал прочь, как ракета.

Но зато десять тысяч сотрудников делали дело, которое раньше было по плечу лишь целому государству. Хотя в последний год все-таки пришлось увеличить численность персонала почти на четверть.

А тогда, на стартовой площадке обычной гражданской ракеты, чье брюхо было набито мирными спутниками, далекий "Прометей", уже висевший в космосе как меч над чьими-то головами.... не занимал его мыслей. Элиот делегировал обязанности, распределял их не только внутри своей фирмы, но и внутри своей головы. Поэтому умел отвлекаться.

Правил он для себя придумал много. Например: если хочется работать... работай. Если тебе хреново и не хочется - работай. Если хочется спать - тоже работай. И тогда обгонишь всех.

Но самым первым правилом было другое: "Не задерживайся на одной ступеньке".

Именно следуя ему, Элиот когда-то давно оставил свою страну и уехал в Канаду по студенческой визе, а оттуда -- чуть позже - в США. И это было верным решением. Особенно учитывая, что страна вскоре превратилась в криминальную клоаку, где в начале XXI века белого могли убить на улице даже не за цвет кожи, а потому что он более выгодная добыча. Повседневная жизнь ЮАР в чем-то уже походила на зомби-апокалипсис. Хотя в остальной Африке южнее Сахары жили еще хуже.

В крохотном ЦУПе - не чета Байконуру или мысу Канаверал - мистер Мастерсон находился всего десять минут, следя одним глазом за работой трех одетых в форменные комбинезоны операторов, которые все равно выглядели как гики, а не как солидные ученые. Сетчаткой другого глаза, слегка модифицированного с помощью технологий, пока не поступивших в свободную продажу - Элиот воспринимал информацию без помощи экранов, непосредственно - цифры, графики и видеоданные, в которых отображались первые шаги новорожденного "Спейс-Хоука", то есть космического ястреба. На очереди была такая же технология для слухового нерва, но ее пока не оттестировали должным образом на добровольцах.

Ракета взвилась в небо, все прошло штатно, и Мастерсон зашагал к выходу. И в этот момент подумал:

"Они будут взлетать точно так же. И ты это знаешь".

С этой мыслью он потерял покой.

"Я не заказывал это. Заберите назад и верните мне деньги, пожалуйста". Но мысль не ушла, и страх не ушел.

Первое правило мультимиллиардера. "Никогда не трать время на ерунду". Тот, кто его не соблюдает, даже миллионером не становится. Разве что получает все в наследство.

Это было в мае. До всеобщего Затмения оставалось три месяца.

*****

Когда к нему обратились с этим предложением, он в первый момент принял его за розыгрыш, несмотря на то, что исходило оно от джентльменов солиднее некуда.

Орбитальная платформа, пригодная для размещения метеорологического оборудования объемом тридцать кубических метров и массой шесть тонн, способная маневрировать на высоких орбитах, используя не ракетный двигатель, а автономные источники энергии. И два года срока на все работы.

Задачка для Николы Теслы, причем не реального, а мифического, который якобы кидался молниями и умел телепортировать объекты размером с дом.

Но НАСА, которое обычно было на голодном пайке, внезапно получило от новой вашингтонской администрации, где ястребы сидели как куры на жердочке, полный карт-бланш на эти работы. А уже аэрокосмическое агентство пригласило его как главного субподрядчика.

Ему уже случалось работать с оборонщиками. Именно его компания была разработчиком виртуальной среды и метаязыка для разработки военной техники. Заказчиком было агентство DARPA. Программа включала в себя все, от компьютерного моделирования до управления логистикой, была предельно гибкой и иллюстрировала собой преимущество сетевых полицентрических систем над вертикальными иерархическими. Применялся в ней даже краудсорсинг. Ведь почему бы свободным людям не помочь своему правительству в поиске cost-effective solutions?

Впрочем, случались и курьезы. Говорили, что именно коллективный разум подсказал американскому военному ведомству заказать - не у Элиота, а у другой компании - дрон, один из двигателей которого работал на биогазе. Более того, эта летающая хрень могла производить топливо из любых органических остатков. Но, насколько знал Элиот, прототипов произвели всего четыре штуки, после чего секретный проект заморозили. Хотя зачем он был нужен вообще? Загадка. А на подходе уже были беспилотники "Цикада" размером с мышь, которые в перспективе можно будет печатать на 3D-принтере прямо на борту самолета-носителя. Сделать их размером чуть больше - и кроме камеры можно поставить оружие - например, пневматический пистолет. Или заряд взрывчатки.

Так зачем нужен летающий робот, который может делать топливо для себя из гниющих кукурузных початков или туши дохлой коровы? Незачем. Если только не рассматривать вариант мира, где не будет ни 3D-принтеров, ни нефтеперерабатывающих заводов. Тогда летающий генератор биогаза, может, и имел бы смысл. Хотя нет. Робот слишком высокотехнологичен, чтобы работать без промышленной базы. И слишком дорог. Поэтому на них и поставили крест. Люди дешевле и надежнее. Пока еще.

"Прометей"... Каждый из узлов этой платформы по отдельности был вполне технологически выполним и не очень нов. Но все в комплексе... подобного в истории космонавтики еще не делалось. Русские имели некоторые наработки в этой области. Но речь шла о маневрировании, смене плоскости орбиты малыми спутниками с помощью разгонных блоков. А от него требовали гораздо большего. Того, что раньше было прерогативой "Звездных войн" - и не от Рональда Рейгана, а от Джорджа Лукаса.

Но прошло девятнадцать месяцев, и дело было сделано. И теперь он гордился им не меньше, чем своей аэрокосмической компанией. Хотя об этом вкладе в прогресс и сохранение мира и свободы на Земле он сможет по условиям договора рассказать только через десять лет.

И все же имелся один неприятный червячок, который грыз Мастерсона день и ночь. По своему опыту Элиот знал, что и великие удачи, и огромные несчастья происходят при мизерной вероятности. И всегда неожиданно. Парадокс черного лебедя...

"Какого дьявола я думаю об этом? Разве это повысит котировки моих акций? Разве это заставит лучше продаваться мои электромобили и гаджеты?".

Но, вспоминая, как удаляется и делается все меньше в чистом полуденном небе безобидная транспортная ракета, Мастерсон не мог себя заставить не думать. В молодости, пока Элиот еще не подчинил себя жесткому тайм-менеджменту, он увлекался не только программированием и изобретательством. Космосом он заболел после научной фантастики, особенно Айзека Азимова. Серия про "Основание" была его любимой.

Но там, на стартовой площадке, белый мультимиллиардер, родившийся на африканском континенте, вспомнил совсем другую книгу, роман лауреата премии "Хьюго" времен "холодной войны", от которой ему еще ребенком было не по себе.

Она называлась "A canticle for Leibowitz". "Страсти по Лейбовицу". Нет, к религии этот роман отношение не имел... как и к эротике. А вот с Азимовым перекликался... тоже касался цикла рождения цивилизации и ее гибели. В огне.

А сейчас она заставила Мастерсона думать о "черном лебеде", вестнике смерти и разрушения. Обычно он старался не думать, настолько страшна эта птица. Всегда хватало более реальных рисков. А тот, который казался маловероятным... игнорировался. Хотя бы для сохранности психики.

"Space Hawk" уносился ввысь, а его создатель все размышлял... И радостные мысли о том, что он обеспечил западную цивилизацию новым "ultimo ratio", которое позволит установить стабильный мировой порядок на следующие лет десять... их как ветром сдуло.

"Когда дело касается русских, обычные законы логики не действуют", - когда-то давно сказал ему отец, оторвавшись от чтения газеты. ЮАР до самого крушения апартеида была, мягко говоря, в недружественных отношениях с СССР. Еще бы. Последний очень помогал чернокожим повстанцам.

Элиот не считал себя русофобом и признавал, что у страны, где букву "R" почему-то пишут зеркально, были свои достижения. Например, в космосе.

Но в этом случае отец оказался чертовски прав.

Элиот Мастерсон не был бы собой, если не располагал бы силами и средствами для наведения справок. И он знал: то, что ему известно как "Проект "Прометей", в Пентагоне числилось, как "Проект "Дамокл". Впрочем, и в пятиугольном здании явно догадывались, что всё он знает, и мирились с этим.

Но... Fait accompili, как говорят французы. Дело уже было сделано. Работа сдана заказчику, а значит, его детище находится под полным контролем НАСА... а по факту - военного ведомства. Кое-что он себе все же оставил, хоть это и было незаконно. Крохотную "back-door", потайную дверцу, чтобы следить за функционированием платформы. Крохотный радио-маячок, который будет "спящим" и подаст сигнал на определенной частоте только в определенных узко очерченных обстоятельствах. В случае обнаружения это не бросало на него тень, а могло быть списано вояками на техническую недоработку. Все-таки его специалисты чуть более компетентны, чем военные техники и инженеры.

Это знание было важно для него, чтобы планировать свою жизнь. И быть готовым к самому плохому.

Впрочем, Элиот установил для себя вероятность фатального развития событий в одну десятую долю процента. Не больше. Ведь люди -- не лемминги, чтобы кидаться с обрыва в воду по весне. Ядерное оружие существовало почти восемьдесят лет, и хватило ума не применять его после Хиросимы и Нагасаки.

Он привык выигрывать, имея 1 к 100 не в свою пользу. То есть в ситуации в сто тысяч раз хуже. Облегчением для совести была мысль, что и без "Дамокла" глобальные риски не становились ощутимо меньше. Скорее - даже выше. Ведь "Дамокл", как его заверяли, будет важным фактором мировой стабильности. И годился тот не только против Медведя, но и против любой страны или блока, которые вздумают угрожать миропорядку. Он, может, был и неидеален, но именно при нем Мастерсон имел возможность заниматься своими проектами.

Не за горами времена, когда не только failed states, "государства-неудачники" - но и любой маньяк или фанатик смогли бы приготовить боевой штамм вируса в нано-микроволновке у себя на кухне. Об этом предупреждал Рэй Курцвейл.

Но пока главной угрозой была одна страна, все еще располагавшая слишком большим количеством ядерного оружия и даже собиравшаяся свой арсенал наращивать.

*****

Элиот Мастерсон задолго до первых значительных успехов взял за правило никогда не откладывать дела в долгий ящик. Даже если очень хотелось. Смета расходов была составлена им еще в его личном реактивном самолете, державшем курс на Майами, пока он смотрел на проплывающую внизу белую равнину облаков.

Техническая часть проекта - готова на следующее утро после озарения на космодроме. Он придумал ее в пентхаусе, который арендовал со всей обстановкой специально для приватных встреч, хотя мог себе позволить купить его вместе с находящимся внизу небоскребом в семьдесят этажей. И еще десять таких же. Но он не терпел "статусных расходов", а еще меньше любил, когда деньги лежат мертвым грузом.

Зато, как и вся его недвижимость, апартаменты были оборудованы системой "умный дом". Они могли не только поддерживать чистоту и кондиционировать воздух, но и заказать по сети и приготовить к его прибытию скромный обед или ужин. И не только готовую пиццу. Скромный по его меркам. Маленький конвейер, миниатюрный лифт, несколько манипуляторов - и вуаля! Bon appИtit. И все это без помощи прислуги из плоти и крови.

В этот раз он заказал машине хорошо прожаренный стейк. Вегетарианцем Элиот не был, давно решив, что для каждого периода жизни свои радости. Когда-то ему нравилось играть с конструктором "Лего", потом пришел черед видеоигр (подростком он их даже создавал сам), а потом он отдыхал от стремительного восхождения по социальной лестнице с противоположным полом. Немного старомодно, да. А когда он станет, как собирался, существом из волн и энергии, то найдет свои радости. Например, исследовать кривизну многомерного пространства-времени. Но глупо отказываться от тех источников удовольствия, которые тебе дает природа на текущем этапе. С этим даже буддисты не спорят.

Посвящать других все равно пришлось бы, но этот момент Мастерсон старался максимально отсрочить. Но и тянуть было нельзя. Он чувствовал, что в воздухе пахнет озоном, а значит, будет гроза.

Кто-то на его месте думал бы о своем состоянии и обо всех незаконченных проектах и планах. Кто-то - о семи детях от двух браков и двух бывших женах, с которыми он сохранил хорошие отношения. А он думал о цивилизации.

Никто кроме него не мог сделать эту работу. Работу хранителя.

Элиот еще надеялся на лучшее. На то, что он ошибся. Но допускал и вариант черного лебедя - общипанного, с перьями в радиоактивном мазуте, с красными глазами, готового наброситься и заклевать любого. Лебедя-зомби. Поэтому и хотел подстраховаться: за себя и за те семь миллиардов людей, которые о лебеде не подозревали. Нет, спасти их он, конечно, не мог. Речь шла только о наследии.

Для начала он разузнал все, что касалось работ в двух интересующих его направлениях. Первое, оптимистическое - сохранение памяти цивилизации. Второе, пессимистическое - сохранение памяти о цивилизации.

Разузнал... и нашел их страдающими безнадежным дилетантизмом, а то и шарлатанством. Они не учитывали того факта, что вместо "мягкой посадки" человечество может ждать "взрывная декомпрессия". Часы Судного дня в Чикагском университете уже перевели к двум минутам до полуночи, а наивные идиоты все еще верили, что после обмена ядерными ударами уцелевшие народы заплачут, обнимутся и мирно выстроятся в очередь, чтобы по-братски поделить остатки ресурсов и сбереженные технологии.

Несомненно, такие клады как "Global Seed Vault" на Шпицбергене приберут к рукам сильные. Дай бог, чтобы они при этом не разрушили их. Но, к сожалению, этим хранилищем семян на острове Свальбард примеры настоящих работающих "ковчегов" и исчерпывались.

Остальные частные и получастные проекты годились только как приманка для туристов. Государства подходили к этому более основательно. Русские с упорством хомяков рыли нору на Урале. Американцы, китайцы, японцы и даже финны делали нечто подобное у себя. Но все это были проекты с горизонтом в пятьдесят-сто лет. И все они касались в основном сохранения материи, точнее элиты, а не памяти, знаний и технологий.

Элиот собирался заполнить этот пробел. Но если выполнение "пункта 1" требовало колоссальных затрат сил, денег и времени, то пессимистический "пункт 2" (т.е. Монумент человечеству), был вполне осуществим за какие-то несколько десятков миллионов долларов и в течение месяца. Именно с него Мастерсон и собирался начать.

Был ли этот пункт таким же нужным, как первый? Безусловно. Даже если человечеству в полном составе суждено погибнуть от собственной глупости, труд сотен и тысяч поколений не должен пропасть зря.

"Пусть мы будем хотя бы антипримером", - подумал Элиот, вращая перед глазами объемные изображения подземелий горы Ямантау. Кроме него их видели всего человек двадцать во всем Западном полушарии. Да, русские вбухали в это строительство не меньше половины годового бюджета своей страны в тучные годы высоких цен на нефть.

"Она им не поможет..."

Но и из такой огромной норы на любом из материков Земли не получится обелиска для homo sapiens. Монумента, предназначенного даже не для далеких потомков - таковых может не быть - а для чужаков, из которого бы те поняли, чем были люди и чего они достигли.

"И на чем споткнулись".

После Заката то, что не уничтожат дикари, уничтожит время. Артефакты еще раньше приспособят под предметы культа, а прежние командные пункты и убежища - под святилища и гробницы. Оледенения будут сменяться похолоданиями и наоборот. А дрейф континентов - идти своим ходом. Появятся новые горные массивы и новые дуги тектонической напряженности. И даже материковые плиты не гарантируют стабильности. Пройдет пара десятков миллионов лет - и не останется следа от тех пещер. Хотя в реальности они рассыпятся гораздо раньше.

Околоземное пространство... это тоже не вечность. Был проект Европейского Космического агентства, но пока он не пошел дальше набросков. И даже если рассчитать орбиту, свободную от мусора и метеоритных потоков, исключить возможность падения на поверхность... космическая пыль постепенно проест корпус аппарата и доберется до содержимого. Всего за каких-то сто миллионов лет.

На Земле за это время тела людей превратятся в нефть. Не всех, конечно, а только погребенных в специфических условиях - лежащих под массивными завалами, смытых волной цунами и затянутых в ил, поглощенных разверзшейся землей... Остальные превратятся в прах.

А вот Луна - это вечность без всяких "почти". Даже обычный лист бумаги может пролежать там миллиард лет. Американский флаг стоит в таком же виде, в каком его оставили астронавты, хотя и не полощется на ветру (над теми, кто в это не верит, Элиот посмеивался, но их логику понимал - действительно есть что-то обидное и странное в том, что сумели, но не стали повторять). И будет стоять даже тогда, когда место, где находился Белый дом, скроет двадцатиметровый слой осадочных пород. Если, конечно, в звездно-полосатый флаг не ударит мстительный метеорит.

Так Элиот принял решение, что на борту "Спейс-Хоук-10", который в июле понесет беспилотный зонд Европейского Союза к Луне, будет немного дополнительного груза.

Если ничего не случится... то есть наверняка... пусть это останется забавной шуткой, подумал Элиот. Еще одним "камео", вроде его появления в фильмах про супергероев в роли себя самого - эксцентричного миллиардера, помешанного на космосе. Или запущенной на орбиту спортивной машины.

Конечно, программа экспедиции не предусматривала возвращения аппарата с Луны на Землю. Отработав свое, зонд будет оставлен и забыт в пыли. И никто из землян, которые просмотрят снятые его камерой ролики на "YouTube", не будет знать, что осталось внутри корпуса лунохода.

А там за фальшивой переборкой притаилась круглая коробка из специального титанового сплава, которая вмещала тусклый серый диск, похожий на обычный "Blu-ray", но влетевший ему почти в полтора миллиона долларов. Хотя в этот раз он, гений аутсорсинга, обошелся без привлечения сторонних фирм. На поверхности, которую можно было поцарапать разве что алмазным резцом, в сжатой форме в двоичном коде было записано все, что придумала и создала человеческая цивилизация и культура к этому моменту. А заодно информация о самих создателях - не только анатомия и физиология, но и наиболее полная на тот момент расшифровка генома. Амальгама десятков тысяч лет истории человека разумного и миллиардов лет органической жизни.

В этом массиве информации были и изображения готических соборов, и чертежи двигателя внутреннего сгорания, и картины Пикассо, и шедевры мирового кинематографа, и кинохроника - цветная и черно-белая. Элиот не сомневался, что слайды статичного изображения и видеофильмы чужаки просмотреть смогут. Даже если у них нет глаз. Технология считывания лазером будет интуитивно понятной даже тем, кто отказался от подобных проигрывателей тысячи лет назад или вообще никогда не использовал. Пиктограммы, формулы, графики и цифры они еще смогут интерпретировать, а вот естественные языки - большой вопрос.

Насчет распознавания звуков у него было еще больше сомнений. Расшифровать человеческую речь для тех, у кого совсем другой голосовой аппарат и органы слуха (или нет таковых вовсе) может оказаться невозможной задачей. Но все же он поместил на диск и симфоническую музыку, и современный поп и рэп, и шёпот матери, и плач ребёнка, и голоса птиц и зверей, и шум ветра и дождя, и грохот вулканов и землетрясений, и шуршание песка с океанским прибоем. И всю тому подобную ерунду, о которой вспомнили еще отправители "Вояджера".

Человеческая речь должна прозвучать для неизвестных чужаков на сотне языков, даже если для них это будет значить не больше, чем звуки, которые издает муравей своими жвалами. Приветствия, прощания, комплименты, клятвы в вечной любви и смертельные проклятия. Даже звук ударной волны, как его воспринимает человеческое ухо, треск автоматной очереди и близкий разрыв снаряда. И нацистские марши, и речи Йозефа Геббельса, и современных президентов, и даже слова международных террористов и нескольких маньяков-убийц. Все это они должны услышать. Надо быть честными.

И все-таки на капсулу может упасть метеорит, подумал Элиот. Даже если вероятность - один к миллиону. Если бы не спешка... можно было добавить в спускаемый модуль лунной ракеты миниатюрный бур, систему управления плюс компактный источник энергии. Тогда капсула могла бы зарыться в лунный реголит, как краб в песчаный берег. Вернее, краб-мутант - на тридцать футов. И тогда для нее получилось бы идеальное убежище на геологически неактивной планете, которое сохранило бы информацию нетронутой до тех пор, пока Солнце не надумает стать красным гигантом и поглотить систему Земля-Луна. То есть на пять-семь миллиардов лет.

Но времени не было. Элиот чувствовал, что развилка - точка расхождения, после которой кот Шредингера или отправится вдоль по радуге в кошачий рай, или останется и дальше гадить в тапки... случится этим летом. Об этом говорили и все прогнозы. Графики цен на энергоносители и драгоценные металлы, прогнозируемые пики солнечной активности, сроки президентских и парламентских выборов, динамика подковерной борьбы в странах с закрытыми режимами... все массивы данных, на обработку которых Мастерсон тратил простаивающие вычислительные мощности, говорили о том, что пик риска приходится на август.

Простая логика говорит о том, что, если эту войну начнут, то тогда, когда в Северном полушарии лето, а не зима. Так проще помогать пострадавшим - в своей стране, разумеется. А среди лета наиболее опасен его конец.

"И не спрашивайте меня, почему. Это уже из области психологии, а не геополитики. Например, в августе сезон отпусков у западной элиты".

Поэтому придется оставить капсулу на поверхности спутника Земли и надеяться, что траектории крупных метеоров в ближайший миллиард лет ее минуют.

Рядом с диском в контейнере внутри лунохода была закреплена капсула из того же сплава. На ее боку прямо в металле была выгравирована надпись. Уже без кода, по-английски. "Hello. If you are reading this and in case you are NOT a human being... then I presume that we had killed our entire race in a nuclear war. But we are nice people. Feel free to resurrect us. Yours, E.C. Masterson".

А еще там был генетический материал в запаянной колбе. Не тот, конечно, который мужчина может отдать понравившейся женщине без помощи достижений генетики. Диплоидных клеток - клеток кожи, в данном случае его собственных (еще одна минута тщеславия!) - для клонирования вполне хватит.

Конечно, для земной науки, которая не может клонировать даже блохастого мамонта, замороженная тушка которого сохранилась почти полностью, это пока невозможно. Хоть его геном и полностью секвентирован, для клонирования нужна не ДНК, которая всего лишь перфокарта с информацией, а неповрежденное клеточное ядро, которого нет. Но этим пришельцам со звезд, раз уж они сумели пролететь много световых лет, информации от "голой" ДНК должно хватить с избытком.

На Луне эти клетки, как и все содержимое капсулы, будут находиться при температуре, близкой к абсолютному нулю, а уж он позаботится о том, чтобы проклятый луноход обрел свой вечный приют в какой-нибудь расщелине, дабы не подвергаться воздействию прямых солнечных лучей.

Там в море Спокойствия, где должен завершиться цикл работы аппарата, его и найдут будущие посетители Земли и ее естественного спутника. Жаль, что они не увидят заложенной в этом названии иронии.

Вряд ли пришельцы не додумаются применить мощный детектор металла на спутнике подозрительной планеты, находящейся в "зоне жизни" у желтой звезды нужного спектрального класса. Да, капсулу заметит только цивилизация, более развитая, чем земляне. Но только такая и сможет попасть в чужую звездную систему.

Элиот поймал себя на мысли, что рассуждает об этом, как о неизбежности.

Своего рода покупка индульгенции.

"И богу свечка, и черту кочерга, как говорят русские... - вспомнил он. - Сукины дети! Какого черта этим потомкам Чингисхана не живется спокойно? Почему они именно сейчас по заветам духов предков ударились в поход до Последнего моря? Почему не через двадцать лет? Тогда разрыв стал бы еще фатальнее, и мы прихлопнули бы их вместе с их ракетами, балалайками, водкой и боевыми медведями одним щелчком пальцев. Ну почему?!".

Обо всем этом он вспомнит 23-го августа в Гамбурге, во время перерыва на ланч, когда горизонт взорвется красным, а башня из стекла и бетона, где он принимал корпоративных посетителей, находясь в этой части Европы, потеряет все стекла и начнет крениться.

"Люцифер повержен. Кирие элейсон!" - вспомнил он в тот момент слова католического гимна, которые один автор - американский военный летчик и самоубийца - использовал в своей книге о ядерной войне, которая была изображена не как конец, а как циклическое проклятье человечества.

Вспомнил за секунду до того, как комнату, где он находился, окутала тьма опускавшейся с потолка пыли.

Глава 1. Молчун

2075 год, Васильевский остров

Обычно туман приносило с моря, но в этот вечер он пришел со стороны материка, от которого остров отделяла узкая полоса воды. Пришел со стороны мертвых районов и охватил единственный жилой с трех сторон, как подкова.

Казалось, что подступал он медленно, не быстрее, чем идет пешеход. Но это была иллюзия. На самом деле густая пелена наползла мгновенно. И вот уже ее языки лижут подножия древних зданий, которые стали историей е задолго до Войны.

Уж чего, а истории в этом месте было много. Истории с большой буквы.

А вслед за туманом с востока шла уже настоящая ночная темнота. Мрак казался другой разновидностью тумана, вот только он не стелился по земле, а разливался до самого неба. Все, что было к востоку от Острова, уже ему покорилось. Там не было ни одного источника искусственного света, чтобы с ним бороться.

"Наверное, так выглядела мгла, пришедшая со Средиземного моря, на которую смотрел страдающий головными болями прокурор Понтий Пилат", - подумал Молчун.

Он все никак не мог привыкнуть, что летом тут темнеет очень поздно. И совсем ненадолго.

Они опять засиделись за полночь. Хотя Молчун с трудом мог вспомнить, о чем они с Анжелой говорили. Интересно, хороший это знак или плохой?

Скверная погода часто не давала даже заметить эти "белые ночи". Вот и сейчас лишь на западе над заливом небо было относительно чистым. Хотя и там вдалеке виднелись несколько крупных туч, но в просвете между ними было видно край красного солнца, садящегося далеко в море. Со всех остальных сторон стеной стояли темные облака.

Дождя еще не было, хотя он вполне мог пролиться этой ночью. Тут очень часто шли дожди. И лето было прохладным - хотя зимой не случалось таких морозов, которые выстуживали всё в глубине континента. Море забирало тепло, но оно же его и отдавало. Физика. Это уже второе его лето на этой земле, и оба были одинаково сырыми и стылыми.

Из окон седьмого этажа длинного дома на Морской набережной открывался отличный вид. Дом был заселен едва ли на четверть. Большинство подъездов стояли безлюдными. Здесь находилась их летняя квартира.

Зимой, когда отапливать ее становилось тяжело и невыгодно, они переезжали в приземистый дом из кирпича, стоявший дальше от побережья - на Наличной улице, где в двух подъездах жили, кроме них, еще человек двадцать, включая отца Анжелы. Он разрешал им жить в соседней с ним квартире с ремонтом.

Свободных домов здесь хватало, хотя, конечно, почти все жилье находилось в ужасном состоянии. Но с тем, что творилось по ту сторону Невы, которая огибала остров с севера и юга, конечно, не сравнить. Многоэтажные дома и тут на острове не знали капитального ремонта, но все же сохранились лучше. Здесь хоть как-то жильцы чинили крыши, просушивали подвалы, подмазывали трещины. Но если здесь заходить в необитаемые дома было просто довольно опасно, то на материке -- самоубийственно из-за риска обрушения. И все равно сталкеры туда ходили.

Поэтому отец и не был в восторге, что они с Анжелой живут здесь. Но им хотелось чувствовать хоть иногда свою независимость как семьи.

Над мокрыми проваленными крышами кружились вороны, которые отсюда казались черными точками. На берегу конкуренцию им составляли чайки, а над морем ворон и вовсе не встретить. Но город принадлежал именно этим наглым черным птицам. Их тут почти не убивали на еду, как на материке, вот они и обнаглели.

Не то чтобы не было надобности - голодные в городе имелись - просто добывать птицу тут не любили. Гвардейцы в таком мясе не нуждались, а у простых людей оружия не было, даже пневматического. Не разрешалось. Убивали только голубей, но они редко спускались на землю, а карабкаться за ними на верхотуру - чердаки и крыши, рискуя провалиться и упасть - был готов на Острове далеко не каждый. Обленились. Наверное потому, что жили тут все-таки более сытно. А многие еще и зарплату получали. Почти как раньше. Хоть и едой. Пусть и немного, только чтобы не умереть.

"В этом плане почти ничего не изменилось", - говорил кто-то из старожилов.

Так и жил этот диковинный осколок прошлого. Остров Петербург. Который раньше назывался Васильевским островом и был малой частью второго по величине города страны. Жил под защитой своих каналов-проливов... И, конечно, гвардии.

А за Невой был уже Петербург Большой.

Чего у города не отнять, так это красоты. И это касалось и живого, и мертвого. Все, что Молчун видел до этого, а видел он многое, в подметки ему не годилось. Много раз в своих поисках древностей он залезал в других городах в чудом сохранившиеся здания музеев. Но внутри не находил ничего интересного, кроме пыльных глиняных горшков, которые он бы и сам мог слепить, и старых заплесневелых чучел, потерявших всякое сходство с животными, которых они изображали.

А тут каждая улица -- как выставка, и каждый дом - как экспонат!

В любом подъезде можно найти целое собрание вещей, которым в день начала Войны было уже по восемьдесят, а то и по сто лет. Картины, пианины, канделябры, портьеры, шифоньеры и много тому подобной интересной дребедени. И это только в обычных домах. А в разных дворцах, театрах и учреждениях... где расписные потолки... хоть и основательно попорченные, где огромные люстры (упадет такая, и сразу человек двадцать задавит) и мозаичные полы...

Кое-что уже было трухлявым и гнилым. Но можно представить, как все это шикарно выглядело когда-то.

Да и сама архитектура... Конечно, и на материке в районах подальше от центра Питера, и даже здесь на Острове - стояли и обычные дома - типовые, из бетона, похожие как близнецы. Они назывались когда-то новостройками. Но взгляд пленяли именно древние, штучные. Которых в других городах не увидишь.

Да и кроме антикварных домов в Санкт-Петербурге хватало того, на что можно поглазеть.

Площади, где могли бы стоять десять тысяч человек плечом к плечу. Громадные пустые набережные, где сразу представляешь пришвартованные корабли - и железные с трубами и колесами, и деревянные - с мачтами и парусами. А на берегах Невы и огромного залива стояли колонны, типа античных, и каменные львы сидели, как часовые. Ступени спускались прямо в воду, украшенные гранитными шарами, а со стенок набережных смотрели и скалились рельефные львиные морды. Прямо Древняя Греция с Римом. И всё одето в мрамор или в гранит... из которых, как Молчун думал раньше, только памятники на кладбищах делают.

Это место и было одним большущим памятником. И кладбищем, старым некрополем, тоже было. Но это уж - как везде.

Закат медленно догорел. Они с Анжелой сидели в спальне, которая была раньше частью небольшой квартиры прежних людей. Вроде бы тут когда-то жили студенты, имевшие семью. Все остальные комнаты вдоль длинного коридора, кроме этой, были закрыты, и на многих дверях висели ржавые цепи или были нарисованы предупреждающие знаки. Некоторые были просто заколочены. Никаких особых опасностей там, конечно, не было, кроме гнилого пола и балконов, которые при вставании на них могли очень быстро доставить человека вниз, но далеко не в целом виде.

Потрескивали - а иногда и просто хлопали - дровишки в железной печи, труба-дымоход которой была выставлена на улицу через окно. Половина его была заделана фанерой. Иногда даже летом приходилось топить.

На блюде лежали нарезанная кружками колбаса, мелкие яблоки, буроватый хлеб и пирожки с ливером. Чьим ливером - неясно, но для своих повар трактира не стал бы халтурить. Вряд ли кошка. Много ли в ней ливера-то?

В высоких кружках - настоящий чай. Импортная заварка из-за моря. Не из пайка, а купленная на толкучке в Парке Декабристов. Можно иногда себя побаловать, хотя особой разницы Молчун не чувствовал. Хоть чабрец, хоть пустырник заваривай, а все одно без сахара - трава-травой. Зато с сахаром любая бурда кажется сладким чаем и божественным напитком.

"А ты знаешь, почему печка называется "буржуйка"? - как-то спросила она Молчуна, откинувшись в кресле и укрывшись пледом.

"Ясное дело. До войны только богатым буржуям были доступны такие, поэтому и называется".

Почему-то она долго смеялась. А он насупился и не обиделся только потому, что знал: обижаться на женщин - самое бесполезное занятие.

Но вообще-то было неприятно. До того, как он попал сюда, в любой деревне, куда его заносила судьба, все ахали - ах какой умный да какой образованный юноша, читать и писать умеет, цифры и числа знает... Впрочем, уже не юноша, а мужчина в самом расцвете сил, который сейчас считался лет в двадцать. И он, слава богу, помнил, в какой книжке было такое выражение.

Но здесь он числился как дикарь и бревно, и каждый дурак ему об этом напоминал. Хоть сапожник, хоть пирожник, хоть подавальщица в трактире, которая могла в свободное время читать какого-нибудь Коэльо.

Не говоря уже о таких людях, как Самуил Олегович Баратынский - мажордом магната Кауфмана. Мажордом - это нечто среднее между завхозом и главой администрации.

Его заказ Молчун только вчера наконец-то выполнил, хотя и пришлось для этого попотеть.

Вот тот был сноб высшей пробы. И жмот. Да и заказы его -- из самых сложных. Мог забраковать товар, который выглядел идеально, только где-нибудь уголок страницы был оторван. Но отказываться даже от такой работы глупо.

Или ученый Денисов, для которого он доставил из Пулково целый ящик деталей для старинного телескопа. Мимо оборвышей, Карл! И почему прежние постоянно упоминали этого Карла?

Молчун думал, тот будет смотреть с помощью линз и трубок на звезды, однако ученый сказал, что это для истории. Для музея. Но хорошо заплатил. А еще для него же Молчун добывал редкие книги с ятями.

Люди тут на Острове были диковинные. И звездочет, в общем-то нормальный мужик, был не самым странным.

Был еще Коровин, потомок каких-то академиков, который занимался рыбным бизнесом. У него имелось сразу несколько необычных хобби. Он называл себя таксидермистом. Слово звучало почти как министр, но другие чаще называли его Чучельником. Говорили, что иногда он одевается царем Петром Первым и марширует у себя по застекленной веранде в старинной шапке-треуголке со шпагой. А еще - что у него в огромном доме самая большая коллекция манекенов. Одежду для них приносил ему тоже Молчун. Ходили слухи, что среди них стоят и мумии из трупов, среди которых есть даже две его последних жены. Но то, что чучелами зверей его особняк украшен - Молчун видел, и выглядели те тигры и львы как живые.

"Это Питер, детка". Так все говорили.

Первый раз он за эту фразу чуть в морду не дал. Вроде бы это сказал ему армянин Ашот Ашотыч, принимая на ремонт ботинки. Сказал, мотивируя высокую цену. Потом Молчун понял, что это просто выражение такое. И обидного в слове "детка" ничего нет.

Хотя, конечно, командиру отряда или одному из магнатов такое не скажешь.

В первые дни, когда только поселился тут, Молчун часто ходил посмотреть на разные чудеса. Тогда у него не было службы, а только временные шабашки в порту и на рынке. Поэтому и времени было полно. И чуть ли не открыв рот он шастал среди каменных дворцов, колонн и статУй. Спускался к самой воде и подолгу стоял, глядя на ее поверхность, на пену и соленые брызги, на здания на том берегу Большой или Малой Невы. И даже тот мусор и хлам, который выбрасывало на берег, казался ему тут более культурным и древним... Бросил он это дело, только когда увидел, что местные, даже торговки с лотков и лодочники, таращатся на него и посмеиваются в кулак. Нечего себя дикарем выставлять.

Собственно, Питером раньше называлась и та часть города, которая стояла на материке. Но это раньше. Сейчас Питером был только остров, а в материковой части города не жили даже оборвыши, настолько она была разрушенной, да и затопленной - сюда они только ходили на промысел из своих деревенек.

У местных была привычка называть все, что за пределами Острова - материком. Но технически это было не совсем точно. Ведь и то, что лежало непосредственно к югу, и то, что находилось к северу от Васильевского... тоже было островами, только другими!

Ведь исторический центр древнего города стоял в основном на островах.

На север отсюда - Петровский остров, а еще севернее - Петроградский. А на юге - Адмиралтейский, которых раньше вроде бы было два, но теперь водная перемычка между ними оказалась засыпана обломками и затянута илом. Старые реки, которые текли тут испокон веков, в основном остались такими же, их русла, выложенные камнем, не изменились. Река Смоленка все так же текла, отделяя от Острова его северную часть, которая раньше звалась островом Декабристов (сейчас она воспринималась как неотделимая его часть). А вот из прокопанных людьми каналов многие исчезли. Например, Крюков канал и канал Грибоедова. В других местах появились водные пространства и пути там, где их до Волны не имелось. Все изменилось, даже уровень воды.

Иногда открывали форточку, потому что из-за печки комната постепенно наполнялась запахом дыма. Ветер дул с моря, и было очень свежо. Рядом с открытой форточкой дышалось легко. Хотя у всего была обратная сторона. При таком ветре, если у тебя нет крыши над головой и дров, ты и летом можешь простыть и загнуться, даже если температура не падает ниже плюс пятнадцати. Тут из-за влажности от любой температуры надо отнимать десять-пятнадцать градусов - и тогда получится то, что реально ощущаешь.

С непривычки он первое время часто болел, и даже простуда здесь была другая, более сопливая и мерзкая. Но потом организм приспособился.

Этот дом считался сухим. В зданиях, где годами стояла вода в подвале - было сыро даже сейчас, в самый теплый месяц лета. И комары, и прочая гнусь водилась. Да и рухнуть они могли в любой момент. А их все еще был крепким, хотя железобетон давно исчерпал все сроки, на которые рассчитывался.

Говорили, что в прежние годы воды было больше. Что сразу после Бомбы (так здесь иногда называли то, что произошло в августе 2019-го) она побывала не только в подвале каждого дома, но и на первых этажах, а где-то и на вторых...

А на материке за проливом еще хуже. Многие дома до сих пор затоплены аккурат до потолка первого этажа - вода стояла в комнатах, а жильцами были только пучеглазые рыбы. Остров был более высокой точкой, чем материк, поэтому здесь таких домов мало.

Собственно, именно проливы охраняли остров от тех, кому тут были не рады. Но в шутку эту границу все местные называли "Поребрик". Так тут звался обычный бетонный бордюр.

"Давно ли из-за Поребрика?".

"Караван из-за Поребрика привезет бенз и дизель".

"Посмотри на его рожу, он точно за Поребриком живет...".

"Завтра идем в рейд за Поребрик, оборвышей гонять".

Оборвышами называли тех, кто жил по ту сторону водной преграды. То есть всех остальных. Расстояние значения не имело, поскольку других настоящих русских городов, по мнению островитян, больше не существовало. Но в его присутствии Анжела это слово не произносила. Наверное, не хотела обижать. Хотя ему было по фигу.

- А не пора переходить к более близким отношениям? - произнес Молчун, закрывая форточку, чтобы не дуло.

Он подсел к девушке поближе, но она не пустила его под плед, капризно отодвинувшись. Плед был в крупную красную клетку. Томик японского автора со смешным именем Харуки, который он ей подарил, лежал рядом на красивом столике с гнутыми ножками. Он до сих пор помнил, как добыл эту книжицу из магазина "Читальная страна". Была запаяна в пленку, поэтому не истлела. И выглядит, будто недавно отпечатали.

- А тебе мало того, что ты получаешь? - улыбнулась она.

- Всегда хочется большего. Никто все равно не поверит, что мы ни разу...

- Не целовались? - переспросила его подруга с усмешкой. На ней под пледом было что-то очень легкое. Может, короткая ночная рубашка из шелка, а может, необычное белье, которое тоже он подарил, найдя сносное в одном контейнере на Петроградской стороне. Он мало что покупал или менял на рынке. Больше находил. У работы сталкера свои плюсы.

- Да нет, - махнул он рукой. Целовались-то они достаточно. И не только, - Ты понимаешь, о чем я. Знакомы давно вроде бы. Общаемся, проводим время...

- И ты думаешь, что уже пора... а? - она его слегка дразнила, издевалась. Над его неловкостью, которая то ли проистекала из неопытности, то ли была врожденной.

- Да блин, я этого не говорил. Может, и пора. Но никто на тебя не давит. Ты же свободная. Не рабыня.

Когда он впервые увидел на доске объявление "Продаются рабы! Недорого", то прочитал неправильно - "продается рыба". Настолько его это шокировало. Рыбу на той же площади действительно продавали, но в этот раз речь шла о людях... И он видел этих людей. На них не было не цепей, не клейма, но трудно было не заметить, кто они такие.

Рабов в городе имелось немного и, конечно, экономика не на них держалась - в основном они выполняли грязную и унизительную работу. Убирали нечистоты, рыли могилы и хоронили покойников, солили рыбу из самого плохого сырья. Женщины - торговали своим телом, не имея возможности даже оставить себе полученное за это, кроме синяков. Мужчины - работали на скотобойне и в рыбных бараках. Про гладиаторские поединки он тоже слышал, хоть там вроде и не до смерти дрались, а только до отключки. Но это почти одно и то же - ведь нормальной медицинской помощи не было. Самому ему и в голову не пришло бы зарабатывать этим на жизнь.

Иногда их стыдливо называли работниками. Но часто не стеснялись. Еще поговаривали, что некоторые из личных слуг магнатов тоже свободно прогуливаться не могут и имеют татуировку со "штрих-кодом". Но эти уж точно жили лучше, чем оборвыши за Поребриком. Да и вообще о побегах мало было слышно. Остров хоть и невелик, спрятаться на нем можно, но не будешь же всю жизнь прятаться? А переплыть Неву... фишка в том, что большинство "ценных работников" считали, что живут лучше, чем запоребриковые. Да и плавали они плохо, от недоедания быстро обессиливали.

Хотя, конечно, усмирять локальные бунты иногда гвардии приходилось. Но такие случаи можно по пальцам сосчитать.

Как теряли свободу? Почти исключительно за долги. Не сумев вовремя заплатить проценты. Такое случалось не так уж редко.

И не сказать, что на материке своих рабов не было. Закабалить крестьян-соседей считалось нормой. Раз можешь - значит, твое право. Пусть платят или горбатятся. Просто постоянной собственности на людей там не было. И не из-за гуманизма - просто жизнь теперь гораздо проще устроена, никаких бумажек, никаких картотек, никаких векселей. Если ты был там в цепях, но завоевал свободу - то почет тебе и уважуха. Можешь даже бригадиром банды стать. Ну а в совсем диких углах, где один человек на тысячу квадратных кэмэ, никто никого не кабалил.

"Нет у меня рабов. Их же, сволочей, еще и кормить нужно", - говорил Молчуну один караванщик, перевозивший на своей "тачке" ценный и мелкогабаритный товар типа лампочек... и иногда бравший пассажиров, готовых платить жратвой вроде вяленого мяса и мириться с тем, что ехать им придется не в кабине, а в кузове. Но так как товар был хрупкий, то трясло не сильно.

Где-то далеко на юге было еще СЧП и его "трудовые отряды". На севере же армии Сахалинского Чрезвычайного Правительства и ее невольников никто в глаза не видел. Если и рассказывали о них караванщики, то как о далеком курьезе.

Конечно, Анжела была не рабыней, как другие девушки из заведения Червонца. У нее во взгляде столько чувства собственного достоинства -- и не подумаешь, что простая официантка. Ей хозяин платил, хоть и мало, как, впрочем, и всем остальным, включая повара, который поэтому безбожно воровал и готовил редкостную дрянь. Всем платил мало, кроме охранника-вышибалы по прозвищу Молот. Вот тот получал хорошую деньгу, поэтому охотно следил и за другими работниками трактира. Да еще и хозяина охранял.

Молчун радовался, что сам там не работает.

Хотя Анжела находилась на привилегированном положении, и парень это сразу понял. Пялился на нее, конечно, но не слишком откровенно. Как любой мужчина своего возраста, замечал прежде всего то, что гладкое и округлое. А отнюдь не выражение глаз.

Но она первая заговорила с ним, когда он сидел один, ожидая опаздывающего заказчика. Сам бы он к ней не подошел. Хотя симпатичная официантка, стройная, с убранными под косынку светло-русыми волосами, чуть вздернутым носиком и несколькими веснушками на щеках, ему приглянулась задолго до той субботы.

Она заговорила с ним, и он попытался выложиться на полную. Конечно, не лапал и не говорил пошлостей. Хотя хотелось.

Анжела могла считать его сдержанность признаком серьезных намерений. Признаком того, что он хочет не перепихнуться и не "пожить вместе до понедельника", а создать самую настоящую семью. И еще недавно ему казалось, что она сама этого хочет.

Пару раз она заговаривала полушутя о браке. Будто прощупывала почву. Он отвечал честно - что не против, но им надо лучше узнать друг друга. Ведь семья - это дело серьезное. Это прощупывание с ее стороны началось уже на вторую неделю знакомства.

Тогда она ответила: "Так давай узнаем. Ты вроде хороший и серьезный".

Молчун не знал, права она или нет.

"Кого я пытаюсь обмануть? - думал иногда он. - Не знаю, хороший ли я. А вдруг из меня не получится отец семейства? И дело даже не в том, что в моей жизни есть более важная цель. Просто зачем строить замок на песке, если завтра может прийти очередной упырь, и все это сломать?".

Или не упырь, а обстоятельства.

В детстве он постоянно слышал от родных, как хорошо иметь свое гнездо, как важно семейное тепло и какое это счастье - дети. Хотя в повседневной жизни подтверждения этим словам видел не всегда. Нет, ничего кошмарного, на что насмотрелся в других деревнях, в которых находил временный кров - у них под крышей, в семье его родителей, не творилось: пьянства, избиения детей и женщин... и других вещей похуже. Но и тепло распространялось далеко не во всех направлениях. И все же в обоих поколениях его рода были хотя бы видимость мира и покоя.

Правда, у него пока ничего подобного душа не просила. Может, еще не дозрел.

И все же в Анжеле было нечто, что задевало в его душе звенящую струну. Может, она кого-то напоминала ему. Такое объяснение сгодилось бы для романа. Романами старые книжки назывались потому, что там есть романтика: то есть то, чего в жизни не бывает. Например, летающие на тарелках пришельцы, динозавры или любовь на всю жизнь.

Но правда была проще. После марш-бросков, рейдов и патрулей хотелось приходить туда, где тебя ждут, а не в казарму. Там, конечно, тоже ждут, но не с нежностью и заботой, а чтобы поручить какую-нибудь фигню, которая в его обязанности не входит. А семейным разрешалось жить дома. К бесу заботу от таких людей, как старшина Богодул. Да и командир Туз не лучше, хоть и строит иногда из себя отца родного. Теперь, когда Молчун перестал быть "молодым", грязной работы особо делать не приходилось, но наряды по хозяйственной части всегда были, тут уж не важно, где ты живешь. Но все-таки быть семейным - как-то более престижно.

Анжела для роли спутницы подходила идеально. И была свободной. Нет, разные уроды к ней то и дело раньше подкатывали, но она не выглядела легкодоступной чувихой (так тут в Питере говорили) - и это тоже ему нравилось. Даже драться за нее пришлось, хорошо , что всего раз - с каким-то недоноском. Больше никто не пытался ее отбить, хотя Молчун был не самого первого ранга. Гаду тому он фейс хорошо подправил, даром что тот выше ростом. Ну, сантиметра на три, и кривой от выпитого, а сам он - трезвый как стекло и очень злой. Она должна была достаться ему. Он заслужил тихую гавань, тепло и покой. И никаких больше скитаний.

На полу пушистый ковер, еще один висел на стене. Это он сам повесил. И для тепла, и для уюта. Раньше так делали. Молчун такое видел на картинках и в фильмах. Хотя Анжела говорила, что это "колхоз". В их комнате было много разного декора, который она принесла, многим предметам он не знал даже названий. Вон тот гибрид столика, шкафчика и зеркала в медной раме вроде бы назывался трюмо.

На ковре, что на полу, мягком и с густым ворсом, его подруга любила иногда полежать. Но сейчас расположилась на диване, который почему-то звала тахтой. Отсюда ей было хорошо видно пейзаж за окном. Она, наконец, сняла плед, и парень с удовольствием смотрел на ее изгибы и на рассыпавшиеся по плечам волосы, жалея только о том, что она оказалась одета не в бюстгальтер и трусики. И не в ту ночнушку, а в обычную пижаму.

Молчун был связан двумя запретами: Анжела говорила, что до свадьбы в полноценные отношения вступать ей нельзя. Спектр того, что она сюда не относила, был узок, хотя включал далеко не только поцелуи. Но нравов она была строгих... для Питера.

В деревнях-то до венца обычно только поцелуя допросишься... не потому, что девушки сами не хотят, а потому, что у каждого батяни-крестьянина и дубина из черенка от лопаты, и ружье с мелкой и крупной дробью. Хотя, говорят, на Кавказе с этим еще хуже. Но от деревенской жизни обычно устают так, что мало чего хочется. Да и стареют рано. Вроде бы до Войны проще было с отношениями. Вон, в клипах тогдашних все полураздетые.

Но и ее папаша был еще тот тиран. Говорил, что его зять должен стать хотя бы сержантом и проявить себя перед городом. А иначе, мол, пусть идет лесом, голодранец. Чем, интересно проявить? Убить бригадира Кирпича и привезти его башку? Или в карательном рейде сжечь десять бунтующих деревень и еще одну бесплатно?

Конечно, Молчун говорил себе, что любит ее, и не за эти изгибы, а за душу и характер. Сравнивая с другими женщинами Острова, которых немного знал,, он видел, что она - другая.. Наверное, Толстой и Достоевский про таких писали... Трудно проверить, потому что их повести он не осилил - приключений маловато. Книг в комнате Анжелы в ее отцовском доме было много. Странно даже, что старый бармен, который не выглядел любителем словесности, ей их натащил. Или она сама? Но Молчун читал не Толстоевского, а фантастику, а такого там не было.

Но Анжела, под стать своему имени, была пусть не идеальной, но все же чище, чем те ее подруги, которые хотели выгодно замуж выйти и только об этом трепались. Иначе бы не полюбила чужака-нищеброда Бродягу, но не такого, каких обычно обожают барышни. Не умеющего красиво и нагло говорить, пошлые шутки отпускать и песни петь. Хотя он прочитал ей несколько стихов. Не своих. Поэтов века, который почему-то называли "серебряным". Свои у него не получались.

И уже через неделю знакомства она сказала ему, что никогда не оставит, потому что он, мол, ей послан судьбой. Это было приятно. Несмотря на небольшого червячка недоверия, который копошился внутри. Все-таки Молчуну было не шестнадцать.

Ну как при такой чистоте и наивности она могла работать в "Сучьей норе?". Загадка.

Сам Молчун повесил черную форму гвардейца в шкаф, на нем была выцветшая джинсовая рубашка и неопределенного цвета штаны. В них он когда-то и явился в Питер, разве что поверх была еще куртка с капюшоном из дубленой кожи, сшитая из нескольких старых вещей, вкривь и вкось. Но прочная.

Пришел к цивилизации, как он сам думал. К канализации, как оказалось на деле. Вонял Остров. Души тут у многих воняли, не тела. В общем-то, как везде. Но в таком месте, среди древних каменных палат хочешь чего-то иного. Хотя канализация здесь действительно имелась. И туалеты со смывом. Хоть и не у всех.

Жаль, что самые красивые достопримечательности на кауфмановской половине острова. А то сходили бы погулять. Взять хотя бы Биржевую площадь. Или Стрелку...

Попасть туда можно, но замучаешься объяснять на КПП "союзников" цель визита. И пофигу им, что ты с дамой. Туристов нет, простые люди туда-сюда почти не ходят, только по рабочим делам.

Но из-за напряженных отношений между магнатами, которые особенно обострились в этом году, хуже всего приходилось тем, кто на них работает.

Пока Молчун существовал сам по себе, было проще. Теперь же все знают, что он служит у Михайлова. Поэтому на восточную половину ему путь если не заказан, то осложнен. Может, пустили бы, но только за плату.

Жаль. По Большому проспекту погулять было бы милое дело, там мало населения и лавок, зато есть на что посмотреть в плане архитектурных чудес. Но он разделен почти пополам улицей с диковинным названием "18-19 линия". По левую сторону земля магната Михайлова, по правую - его заклятого друга Кауфмана. А на границе натуральный блокпост, колючая проволока и дежурят "еноты" с автоматами и овчарками.

Мзду не возьмут, как с простого мастерового, потому что это был бы скандал. Пропустят, но весь мозг вынут, а может и обыщут. Совсем не подходящая атмосфера для интимных прогулок.

Можно, конечно, пройтись и по набережной Макарова. Но с Университетской набережной удобнее наблюдать Исакий, там же рядом виднелся шпиль Адмиралтейства. В хорошую погоду открывался хороший вид и на царский дворец Эрмитаж, в котором в революцию расстреляли тогдашнего царя со всей семьей. Прямо там и убили.

Да, времена всегда были жестокие. И до Войны тоже. Все это были такие древние довоенные древности, которые даже в голову не вмещались. Но Война была самым жестоким и страшным из того, о чем он знал. Водоразделом, который изменил мир. А все, что было раньше - превратилось в эпоху легенд и сказок. В которые верилось с трудом, несмотря на кучу книг, газет и другой информации. Просто всё не укладывалось в мозгу.

"Интересно, как жили тогда люди? Во что они верили? Каким представляли будущее? Что думали о том, как будут жить их потомки в 2075 году? Наверное, считали, что мы колонизируем Марс и будем летать по вселенной на звездолетах". Он вспомнил одну свою знакомую и вздохнул. Мир - ужасное место.

Итак, на этом пятачке, ограниченном одетыми в камень проливами, существовало подобие государства. С центральной властью, денежными отношениями и каким-никаким порядком. Правда, порядок этот был такой, что не каждому понравится. С долговым рабством, соперничеством двух кланов и таким расслоением, при котором верхи жили как короли, а самые низы - хуже, чем снаружи. Здесь проживало примерно двадцать-тридцать тысяч человек, по нынешним временам это много. Правда, не все из них считались полноправными людьми.

Остальной город, как и вся страна... как и весь мир - был погружен во мрак. И он считался не городом, а диким местом, таким же диким как тундра или болота. Там жили настоящие дикари, и тьму разгоняли только редкие костры, где если что-то и жарилось, то совсем не говяжья вырезка.

- Тебе не кажется, что это напоминает преисподнюю? - вдруг услышал Молчун ее голос, который вернул его на грешную землю.

Прямо так и сказала. Не по-простому - " ад", а именно пре-исподнюю.

- Ты просто не видела "преисподнюю", - хмыкнул парень. - Ад... Ваш город скорее похож на мир, каким его видели древние. В центре, во Дворце и в Небоскребе - рай для избранных, для крутых. Здесь, где живут середняки типа нас - чистилище. В рыбных сараях живут бедолаги грешники. Это адище. А за Поребриком - тьма кромешная для тех, кого и за людей не считают.

Она ничего на это не ответила. Видимо, не нашла, что возразить.

- Там не рай, - наконец, заговорила девушка, глядя на закат, сама похожая на модель для картины древних художников, - Не рай, а главный круг ада. Инферно. Где живут самые злобные демоны. Мне подруга такое рассказывала... Она служила в Небоскребе в комнате для удовольствий. Потом она умерла. Ей было, как мне сейчас. С ней такое делали, что наш Молот покажется котиком. Там демоны, а здесь живем мы... черти поменьше. Ну а за Поребриком просто неприкаянные души. Но ада там нет. И многим там живется даже лучше, чем здесь.

- Не верю. Я сам оттуда пришел. И там такое же дерьмо. За очень редким исключением.

- Ничего себе. Твои слова... хоть ты и пытаешься казаться обычным мужланом... но ты не похож на своих товарищей, уж извини, - Анжела вдруг повернулась к нему, и ее взгляд из-под опущенных бровей заставил его отвести глаза. - Откуда ты взялся?

Она задавала этот вопрос и раньше. Но теперь он был не риторический.

- Ты же знаешь, что с Урала, - ответил Молчун, тщательно подбирая слова. - Мне просто повезло. В нашей деревне было по-другому. Люди жили как люди.

"А не как звери".

- Ну конечно, - недоверчиво ответила Анжела. - Это ты опять сказки рассказываешь, да?

И парень подумал, что она права. Все, что было с ним в детстве, казалось сном.

Нигде в местах, куда он приходил после этого, не было того ощущения мира и покоя - даже не для него, чужака, а для своих. Между собой местные грызлись как голодные собаки за кость даже в тех случаях, когда было выгоднее договориться по-хорошему. Так было и в рубленой без единого гвоздя деревне под Тверью, где правил человек, называвший себя боярином и запретивший в своих владениях электричество. И в торговых городках на Волге, где преступников и попрошаек вешали на плотах и пускали вниз по реке. И в селах мордовских, чувашских и марийских, где пели песни на своих языках и молились раскрашенным пням в заповедных рощах (ну а еще, говорят, кормили этих божков жертвенной кровью). И в мусульманских поселках тоже. И в кочевых лагерях старателей, которые как мухи окружали все крупные развалины мегаполисов. Там всем было плевать на твою веру и народность, потому что было плевать на тебя.

И здесь, среди величественных дворцов и музеев, покрытых мхом и плесенью... рядом с которыми жила человеческая плесень разных видов - вся эта детская память о порядке и уюте казалась полузабытым сновидением.

Так было везде. Только в книжках нужно защищать слабых от сильных и злых. В жизни, чтобы преуспеть, нужно бить слабых и заискивать перед сильными. И здесь, в цивилизованном месте, это проявлялось только ярче.

А может, не так все хорошо было дома? Может, отец и дед действительно в последние годы подмяли под себя поселок, совсем как товарищ Богданов подмял Сибирскую державу, а товарищ Уполномоченный - свою Орду?

Почему этот Гришка-старьевщик помог захватчикам и попытался их убить?

"Потому что ублюдок, - в очередной раз сказал себе Саша (таким было его настоящее имя, Молчуном он стал только здесь). - Не ищи сложных объяснений, когда есть простые. Это называется бритвой Оккама. И она нужна, чтобы резать все лишнее".

Нет. Отец и дед были хорошими людьми. Потому и были уничтожены, растоптаны. Были... были...

Да пропади все пропадом. Будь прокляты те, кто его всего лишил. Он обязательно с них спросит за все, даже если придется ждать еще пять лет. Он давно понял, что месть не имеет никакого отношения к справедливости. Она - просто способ напомнить кому-то, что он был неправ. Сильно неправ. Напомнить, даже если при этом заработаешь и на свою пулю.

"Лучший способ отомстить врагу - не быть на него похожим", - говорил дед.

Чушь. Лучший способ -- это сварить его медленно в кипятке или распять на столбе с перекладиной для ног. Или закопать живьем в землю, или скормить крысам, или посадить на муравейник в степи, все кости переломав.

Да, за эти годы он понял, что мир гораздо сложнее, чем он представлял, живя на всем готовом, как наследник вождя городка Прокопы. Что в нем есть гораздо больше серой краски и полутонов, что балом в нем правят потребности и интересы людей в условиях ограниченных ресурсов, которая заставляет их грызться как зверей в тесной клетке. Что по отдельности почти все... не плохие. Понял, что человека формирует среда, а не человек - среду. Он сам был тому живым доказательством. У него была и кровь на руках... причем, не только тех, кто когда-то причинил ему боль, и гарь от сожженных домов, впитавшаяся в подошвы... Магнаты еще имели совесть называть эту операцию "Санация", и рекомендовать им тогда не убивать никого без необходимости.

"Сами зимой замерзнут", - говорили они.

Но, черт возьми, он каждую секунду понимал, где и когда был неправ! Понимал, что это не его война. И нарочно стрелял мимо, а одного из этих "оборвышей" (что за мерзкое слово), которого ему поручили довести до оврага и вышибить мозги - просто отпинал как следует и отправил в лес бегом. Хотя могли увидеть. Тряпку в бензине не мочил, а мочил в луже, когда никто не смотрел.

И если у него появится выбор... оставить эту жизнь и начать новую... он уйдет, не задумываясь. И гори они все, эти хозяева и бандитские бригадиры, элои и морлоки.

Вот только уйти можно одному. А не с той, за кого отвечаешь. Значит, лучше ничем себя не связывать.

К тому же недели шли, а у него было все больше сомнений. В ее чувствах. Не в своих. Насчет своих-то всё ясно... он знал, что такое долг и умел быть ему верен.

Наверное, размышления отразились на его лице, потому что Анжела нахмурилась. Она не любила, когда он погружался в себя. Усилием воли Младший (так его звали в прежней жизни) разгладил морщины на лбу, развел сведенные брови и стер с лица отражение внутренней бури.

Он давно понял, что распространяться про свое прошлое надо поменьше. Про то, где его звали Александр Данилов-младший, а не Саша Подгорный, как он записался в городской ратуше. Хотел и имя себе взять другое -- Иван, но, даже желая порвать с прежней жизнью, понимал, что будет путаться и ошибаться. Впрочем, и насчет фамилии иногда жалел. Но это было первое, что пришло ему в голову. Название погибшего города, который был раньше центром первого возрожденного в Сибири после Войны государства.

Обычно в нем сразу же опознавали чужака. Мало кто путешествовал сейчас на большие расстояния. Да еще и в одиночку. Люди обычно проживали всю жизнь на одной улице и знали всех соседей.

Посторонний сразу привлекал внимание. А ну, с какой целью он сюда приперся? Вдруг вор, лазутчик бандитов, а может просто какую заразу принес?

Еще его выдавало произношение. Чем дальше на запад он перемещался, тем сильнее было это заметно. Он сначала пытался выдавать себя за местного. А потом начал просто везде говорить, что он с Урала. Там почти никто не жил, туда никто не ездил, поэтому никто и не мог проверить.

В ВОлОгде кОрОва дОет мОлОкО". Да, примерно так и говорили в землях большой реки.

А на юге звук "г" произносили как что-то среднее между "к" и "х". Сколько он ни старался, у него так не получалось. И гласные там произносили по-другому, более певуче.

А многие выходцы с гор тот звук, который дает буква "е", не смягчали, а произносили "э": "рэж", "пэй", "мэдвэд". Хотя и не похож он на горца, даром что темноволосый и нос с горбинкой.

И здесь, в Питере, свое произношение. У стариков - вычурное и даже смешное для его уха. У молодых - вроде слова попроще, но тоже странный выговор. Дед говорил об этом лингвистическом явлении - о том, что диалекты расходятся, когда их носители разделены географическими преградами. Будь то море или горная цепь. Или просто непреодолимое расстояние. Раньше страна была одна, были поезда и самолеты, и школьная программа общая. А теперь, мол, ни транспорта, ни школ, ни университетов, ни телевизора. Хотя про последний дед сказал: "вот уж о чем жалеть не буду".

А о Сибири тут ничего не знали. Для них она была так же далеко, как луна.

Их называли "магнатами". Это слово на латыни означало просто "больших людей". Но у Младшего в голове оно почему-то связывалось со словом "магнит". Как магнитом они притягивали к себе богатство и людей, которые были готовы им служить. Таких центров притяжения в Питере было два. Восточная часть острова контролировалась людьми Кауфмана. Западной правил Михайлов. Погоняла у магнатов отсутствовали. Обоих величали по фамилиям или имени-отчеству. Они были выше собачьих кличек, несмотря на все традиции старой-новой Столицы.

Когда сбережения в виде патронов, вяленого мяса и ценных вещей на продажу подошли к концу, Младший пошел служить соправителю Острова Питера - за кров и пищу так же, как когда-то воевал за свой род и честь. Бросив монетку, он выбрал Михайлова. Все говорили, что хрен редьки не слаще, и магнаты как братья-близнецы, хоть внешне у них не было ничего общего. Кауфман носил очки в позолоченной оправе и галстук, а еще коллекционировал произведения искусства. Михайлов был груб и прям, как топор, имел огромные кулачищи с татуировками на пальцах, носил спортивные костюмы из дорогих тканей, сшитые его личным портным, и золотые цепи, да еще пиджаки, не только черные, но и почему-то красные. Говорили, что одевается таким образом хозяин не просто так, а чтит традиции довоенной братвы. Может, и хорошо, подумал Младший, что он выбрал зло отталкивающее, не строящее из себя что-то благородное.

"Наш заступник", - так Михайлова называл Червонец, владелец трактира "Барсучья нора", где за умеренную плату можно было получить полный пансион, включая кровать, а за отдельную плату - и живое наполнение для этой кровати. Но звание борделя хозяин гневно отрицал: "У нас приличное заведение, хотя и с баней, сауной и номерами. У нас даже в азартные игры не играют!".

В городе действительно были места более злачные, грязные и опасные, доход от шести "девочек" не был главным для трактира, а в покер и "однорукого бандита" в "Сучьей норе" (как звали иногда это место, причем и завсегдатаи, и недоброжелатели) действительно играть было нельзя, потому что иначе хозяину пришлось бы доплачивать Михайлову дополнительную мзду.

И неудивительно, что к "заступнику" здесь относились с пиететом, иногда обслуживали и кормили его людей бесплатно. Хотя сам магнат этого не одобрял. "Пусть раскошеливаются, сукины дети. Я им достаточно плачу, чтоб они могли позволить себе и жаркое из тузика, и койку, и девку", - якобы говорил он Червонцу. Но проверить было невозможно. Какой дурак его спросит?

Зато бизнес был под защитой. Заведение находилось в П-образном хорошо сохранившемся высотном здании со странным уступчатым фасадом, где только нижние четыре этажа использовались. Там были несколько магазинов разных товаров и еще пара питейных заведений похуже, где подавали ерунду типа пирожков и пышек. Ниже классом. Причем "Сучья нора" вместе с ночлежкой находилась там, где располагался ресторан еще в довоенные времена.

Плюс этого монструозного здания был в том, что оно стояло близко к подножию Небоскреба, и обе высотки взаимно прикрывали друг дружку, увеличивая простреливаемую с верхних этажей территорию.

Даже если по каким-то причинам нельзя было бы воспользоваться машиной, случись что, ГБР - группа быстрого реагирования, самые крутые головорезы Михайлова - примчались бы к трактиру пешком, только перейдя двор. "Гопобыдло распальцованное" - расшифровывал эту аббревиатуру старик Денисов, но он жил на нейтральной полосе и явно имел "крышу", поэтому их не боялся. А остальные боялись до кондрашки.

Когда забуянили караванщики, а Молот не смог справиться своими силами - люди Михайлова были тут как тут через две минуты после того, как хозяин "Норы" нажал на тайную кнопку под прилавком. А когда была большая драка с "енотами" - то и вовсе наряд прибыл даже без звонка; просто наблюдатель с пятого этажа Небоскреба засек в бинокль, что начинается замес, и уже берутся за ножи. Приехали крутые ребята с бейсбольными битами, помповыми ружьями и в бронежилетах, почти не заметных на мощных торсах. Ружья не понадобились - "шкафы" одними битами вынесли крошек-енотиков, хоть те и вели родословную своего отряда от древней частной военной компании. Отправились на мостовую зубы пересчитывать.

Но у всего есть своя цена. Была она и у защиты. Первого числа каждого месяца хозяин "Барсучьей норы" лично заносил ежемесячную дань хозяину Небоскреба.

Надевал лучший костюм и, приняв для храбрости стакан коньяка - шел. Один, без своего дуболома Молота - в черную пасть ворот Небоскреба. С ним иногда был только горбатый носильщик Игорек, который нес за владельцем трактира тяжелый мешок. Но он не мог нормально рассказать, что там внутри, потому что его язык был отрезан ровно наполовину - так что он мог только мычать и гугукать. Вроде бы это сделали "еноты".

Да и тот нес мешок только до лифта. К Михайлову барыги поднимались исключительно в одиночку.

Свои монеты в качестве подати в Небоскребе не принимали. Хотя требовали, чтобы их подопечные использовали эти металлические кругляши во всех остальных сделках. Но "налог на воздух" надо было платить "ликвидом": патронами, золотом, серебром и платиной, редкими раритетными вещами, стволами и даже бронежилетами. Такова была гибкая "налоговая политика". В Небоскребе всё оценивали сами, и не стоило пытаться впарить им фуфло.

Монеты города, которые магнаты чеканили совместно, были не у всех посетителей. Чем только не расплачивались в баре - и все принимал счетовод и бухгалтер Червонца, одноглазый Абрамыч - по совместительству работавший барменом (и баристой, как он говорил). Смешное слово, будто имя "Бориска", которое носили цари и президенты. На самом деле отчество у него было Андреевич. Но почему-то прилепилось такое имечко, хотя он был русский. Это и был отец Анжелы. Ехидный и склочный мужик в годах, вдовец. Других детей у него не было, вроде бы поумирали.

Когда его спрашивали, что за зверь такой -- "бариста" - он отвечал, что это "кофейный сомелье". Пояснение, которое любого могло запутать еще сильнее... Но он действительно варил похожий на кофе напиток из цикория и еще какого-то растения. Младший иногда его заказывал, хотя сослуживцы над ним посмеивались и говорили, что мужикам прилично пить только то, что горит, а не такую бурду, которую впору пить только бородатым хипстерам. Вроде бы это словечко было ругательным, хотя бородки на Острове многие пижоны носили.

Возвращался назад Виталий Евгеньич, прозванный Червонцем то ли за скупость, то ли за сияющую лысину, которая кому-то показалась смахивающей на довоенную десятку, всегда без мешка, но с дергающимся глазом. Тут же напивался в дым, и до середины следующего дня его нельзя было беспокоить.

Конечно, трактир был не рестораном класса люкс (да кто их видел-то?). Все, что могло облупиться и потрескаться в интерьере - облупилось и потрескалось. Но под крышей его было тепло, сухо и относительно чисто. Сюда приходили выпить знаменитого пива и поразвлечься даже бойцы конкурирующего клана - "еноты". Раньше им разрешалось. Хотя это часто вызывало проблемы. Сам факт, что в барсучью нору захаживают коты и еноты, чтобы набухаться и подраться, уже давно не вызывал шуток и анекдотов, которые давно всем надоели.

Впрочем, "еноты" теперь заходили сюда нечасто, с тех пор как троим из них тут хорошо вломили. Червонец был этим недоволен, потому что терял доход. Но поделать ничего не мог.

Магнаты жили в состоянии холодного мира. Они никогда не воевали - поди, не Монтекки и Капулетти - но часто ссорились.

"Друг без друга им никак, нашим хозяевам, - говорил Абрамыч, протирая бокалы, висящие вверх ногами в специальной стойке, - У одного рыболовецкие сейнеры, у другого холодильные камеры. У одного уголь, мазут и смазочные материалы, а у другого паровые машины импортные и портовый терминал. Поэтому и не воюют, хотя раньше, при их предшественниках, всякое бывало".

Но драки между наемниками одного и другого, вместе составлявшими гвардию, вспыхивали регулярно, почти как у Дюмы, который про мушкетеров писал. Гвардейцы Михайлова звались "бойцовыми котами". Мало кто знал, откуда это название пошло (хотя Младший как раз-таки знал и удивлялся, что в окружении неотесанного бычары мог затесаться кто-то из читавших Стругацких).

Гвардейцы Кауфмана назывались "енотами". И вот тут-то разночтений быть не могло - даже ребенок в Питере знал, что еще до войны была такая контора, где служили так называемые солдаты удачи, воевавшие за звонкую монету там, куда их посылали. Хотя сами они говорили, что деньги брали только от хороших нанимателей. Может и так.

Видимо, кто-то из них пережил даже катаклизм и сумел адаптироваться в новом мире. Но в городе, культурной столице, не осталось никого, кто мог бы рассказать об этом периоде в жизни конторы, а все ее ветераны давно поумирали. Как бы то ни было, "енотов" боялись и уважали не столько за прошлое, сколько за то, чем они являлись сейчас.

Похожее на сундук здание Новой биржи, чьей достопримечательностью были широкие солнечные панели на крыше (говорили, что они функционируют) и зеленое остекление, которое восстановили после Войны, одно из самых высоких на острове - стояло прочно и надежно, угрожая спаренными зенитными пулеметами всем незваным гостям. Говорили, что его мощный фундамент опирается прямо на скалы, которые лежали глубоко под здешними болотами и торфяниками.

Построенные из железобетона стены громоздились уступами. Стекол в окнах не доставало - целиком были застеклены только четыре этажа, где жил и принимал посетителей магнат и квартировала его дружина и прихлебатели.

Зато место было удобное. Хорошо простреливалось пулеметами из "сундука" пространство в три стороны. С востока и юга от него были пустыри - раньше там тянулись давно вырубленные скверы, а все небольшие здания там снесли под ноль, после того как они сгорели в пожарах. С севера площадь Собчака отделяла Небоскреб от тяжеловесного здания Дворца Культуры имени Кирова, где тоже был опорный пункт михайловской братвы. Кто такой Собчак? Говорили, это был великий человек, большое влияние оказавший на судьбу России.

А с запада... как раз стояло уродское П-образное здание с ресторанами, с крыши которого и с верхних этажей было удобно вести огонь по наступающим врагам. Поэтому там был постоянный пост "котов".

Бармен не преувеличивал. Михайлов контролировал добычу и переработку рыбы, а Кауфман занимался хранением и торговлей, у него было несколько больших кораблей, а значит, он мог перевозить куда хотел по всей Балтике... хотя на самом деле, наверное, далеко перевозить смысла не имелось. Болтали портовые докеры, что часть рыбы перегружалась норгам или шведам... которые приплывали не за ней, а за другими грузами. Какими именно, Младший не представлял. В байки про то, что продают детей, он не верил. Такого добра везде хватает, в любой деревне. А в городе было много вещей более ценных, чем чья-то жалкая жизнь. У иноземцев корабли были еще больше.

Восточный магнат раньше обитал в огромном каменном дворце на Стрелке (звучит как место для сходок, но их там вроде никогда не устраивали). В том самом, где на фронтоне Нептун с двумя нимфами-реками. Но после налета ватаги бригадира Самосвала, самозваного то ли царя, то ли князя оборвышей, последней крупной атаки на город, магнату пришлось переехать в другое здание, попроще, но подальше от береговой линии - один из корпусов Санкт-Петербургского университета. И теперь по старому адресу жили летучие мыши и обычные крысы, а это здание именовалось "Дворцом".

Западный магнат, Михайлов, предпочитал не исторические здания, а построенные незадолго до войны "небоскребы" (их так звали, но по факту, как говорили дотошные старожилы, до настоящих небоскребов им как до луны). И ему тоже пришлось поменять одну высотку на другую, когда та вдруг весной начала рушиться. Именно так он переехал со всем двором в здание Новой Биржи. И хотя эти новостройки были возведены на сто или на двести лет позже облюбованных Кауфманом дворцов, все сходились на том, что и там, и там одинаково неуютно.

"Все это понты. Жить удобнее в небольшом доме у самой земли, а не в этих палатах", - говорил Сашке кореш Андрюха, который несколько раз нес дежурство в магнатских покоях. - Холод зимой там собачий. А от того, что обогревают только крохотную часть здания, заводится и грибок, и гниль, и все такое".

При этом все знали, что трения между Небоскребом и Дворцом есть, и немаленькие. Блеснула оптика под козырьком одной из крыш соседнего корпуса, где было чердачное окно. Это "наружка", наблюдательный пункт "бойцовых котов". Или снайпер, или разведчик с биноклем. Можно помахать ему рукой, но вряд ли он будет рад. Наверное, кто-то из молодых, раз его так легко оказалось обнаружить. Толкового Александр никогда бы не засек.

Охраняют даже западный берег острова - где только бескрайняя гладь Финского залива. Оборвыши могут проплыть и в обход вдоль берега. Где-то там Кронштадт, и одно время там тоже была база каких-то отморозков, которые поставили пулеметы и надумали брать "пошлину" со всех, кто плыл хоть туда, хоть обратно. Но потом гнездо этих "ушкуйников" взяли десантом с кораблей и выжгли из огнеметов. А нефиг мешать торговле культурной столицы с партнерами.

Младший не знал, сколько наблюдательных пунктов рассыпано по Острову. Но видел, что относятся к этому магнаты серьезно. Вот вроде бы привыкли на всем экономить, но на это не скупятся. Хотя, скорее всего эти точки нужны не столько для отражения штурма, сколько чтобы оповестить о внезапном нападении. А дальше уже подтянутся основные силы.

Всего магнаты могли мобилизовать каждый человек по шестьсот-восемьсот. Из них человек по сто - их личная братва, а остальное - гвардейцы наемных отрядов. Были еще и рыночные и портовые стражники, и даже канализационная стража, но эти немного в стороне, формально ими управляла Ратуша, а по факту магнаты совместно. Еще меньше доверия было ополчению из горожан, которое существовало только в виде списков. Сами же магнаты и опасались давать простым людям хоть что-то стреляющее. Только на совсем крайний случай держали эти списки "добровольцев".

- Пошли на балкон, - внезапно предложила девушка, потягиваясь как кошка. - Мне душно. Посмотрим на закат.

Душно ей. Холод собачий! И какой закат ночью? Солнце скрылось. Можно сказать, до рассвета уже не так далеко.

"Проклятье, - подумал Младший. - Любительница романтики".

Он, хоть и вырос в суровом краю, холод совсем не любил. А еще не любил высоту. Но на балкон, куда они открыли дверь, повернув ключ в замке, Александр все же вышел.

Снаружи было прохладно... это еще не сказать ничего. Они накинули куртки, и все равно "свежий" ветер пробирал до костей. Анжела села на стульчик у самого края, хотя вместо перил было одно название. Младший опасливо подошел. Ему было страшновато за нее, да и у самого голова кружилась. Камешек отвалился от старого балкона, и в тишине ему послышалось, что тот далеко внизу с бульканьем упал в лужу.

Весело, ничего не скажешь.

Младший положил подруге руку на плечо, коснулся ее светлых - точнее, осветленных волос - и мягко, но настойчиво пересадил от края подальше, сам сел рядом на пол. Жуткая мысль пришла ему в голову. Он подумал, что понимает чувства того, кто начал Войну. Власть над жизнью и смертью - страшная вещь. Крохотное усилие - и чудовищная перемена. Один росчерк на бумаге (или на чем они там писали приказы?) и миллионы живых людей пошли в огонь. Кто-то с радостью, если дед не врал, кто-то вынужденно. Но все пошли.

Хотя даже если бы не пошли... Почти все уже умерли бы от старости. Время все уравняло.

Вот что будет, если они сейчас свалятся? Их знакомые и свидетели падения придумают какую-нибудь глупость про ревность или неразделенную любовь. Или про то, что они накурились той дряни, которую продают на рынке в палатке черного цвета гости с юга или востока. Накурились и решили, что могут летать как птицы. Никто не подумал бы, что это нелепая случайность. Конечно, им-то уже будет все равно... Там, внизу, асфальт и острые обломки шифера, а высота чудовищная. Даже упав в лужу, которая не высохла еще после весенних дождей, разобьешься к чертовой матери.

Смерть - это действительно конец боли. Даже если боли уже нет, а есть только безразличие, за которое иногда стыдно.

Откуда такие мрачные мысли? Вроде все хорошо. Нет ни голода, ни холода, есть крыша над головой. Можно не волноваться о будущем. В кои-то веки оно стабильно, хотя и не очень светло. Тысячи людей ему бы позавидовали. Хотя, конечно, он так и не приблизился к той цели, которую поставил себе несколько лет назад. Но она все больше казалась ему невыполнимой.

- О чем ты думаешь? - спросила девушка.

- Да так. Ни о чем.

- Нет, я вижу, что ты загруженный. Колись, - стукнула она ногой по перилам. - А то обижусь.

- Я думаю, как много в жизни зависит от случая. Как одна секунда может поставить крест на всем, что было раньше.

"И еще о том, что это место не самое хорошее для того, чтобы обзаводиться семьей. А служба в гвардии города Питера - не самое лучшее, чем я занимался в своей жизни... а ведь я многим успел позаниматься".

- О, - она посмотрела на него, и ему почудилось, что вернулась на секунду та теплота, с которой она смотрела на него в их первые недели, - Я понимаю. У меня в жизни тоже так бывало.

Отсюда вид открывался еще лучше, чем из окна, и они смотрели на город каналов, город шпилей и каменных дворцов, который именно в закатные часы был больше всего похож на сказочное царство, где просто обязаны обитать демоны, ведьмы, драконы и домовые.

Разве мог он подумать, что попадет сюда? А ведь он много слышал и читал про этот город.. Где-то здесь жил Раскольников, который старушку убил топором. А после пошел за пивОм.

Проходя по этим улицам, хотелось насвистывать под нос стихи вроде: "Я люблю большие дома, и узкие улицы города. В дни, когда не настала зима, а осень повеяла холодом. Пространства люблю площадей, стенами кругом огражденные. В час, когда еще нет фонарей, а затеплились звезды смущенные. Город и камни люблю, грохот его и шумы певучие. В миг, когда песню глубоко таю, но в восторге слышу созвучия..."

"Но это не город из моих снов, - подумал Младший. - Нет".

Хотя он и не такой уж плохой, этот город. У него есть своя душа, даже если она черна и изломана. А где-то души совсем нет. И люди здесь не так уж плохи. Простые-то горожане не виноваты ни в чем. Как и простые "оборвыши", которых ихние бригадиры обдирали как липку и гнали как стадо на прорыв, на пулеметы магнатской гвардии. Те так и называли своих опытных бойцов "пастухами", а новобранцев - баранами. И надеялись явно, что рано или поздно все жертвы окупятся добычей от разграбления этой потрепанной шкатулки с драгоценностями.

Семь мостов когда-то связывали Остров с Большой землей. Два из них, когда-то бывшие частью большой дороги под названием "ЗСД", были разрушены и затоплены во время взрыва большой бомбы.

Еще один, Тучков мост, разрушился лет через пять после Великой войны, но до нового заселения. Четвертый, под названием Дворцовый, поврежденный, подорвали намеренно при самых первых правителях, чьи имена уже ушли в область преданий - для проезда автомобилей он не годился, но пешим порядком по нему можно было проходить. Так вот, чтобы кто попало не шастал, его и взорвали. А три оставшихся, удобно расположенных, стерегли гвардейцы как зеницу ока, выставив по два кордона. Еще была паромная переправа, но ей пользовались только эпизодически. Ну и конечно, лодочники. Уследить за ними проблематично, но массовых налетов... да и массовых побегов... Остров давно не знал.

Знаменитые разводные мосты Питера... Из оставшихся именно Благовещенский был разводным. Он когда-то так хотел их увидеть. Думал, дурачок, что они еще работают. Думал, что их разводят вручную, крутят какие-нибудь ручки, шестеренки вращаются, и они расходятся. Думал, что выражение "развести" в значении обмануть происходит именно от питерских мостов.

- Мне здесь нравится, - сказала Анжела.

- А упасть не боишься? - спросил он ее.

- Нет. Я с детства лазить училась. Иногда надо было залезть в такие окна, куда иначе было не пройти. Ну, чтобы найти там какую-нибудь полезняшку. Я худенькая была. Пролезала под любые завалы и доставала, что надо. А потом делилась. Хотя всегда хотелось сразу все слопать самой... Когда стала постарше, эта лафа закончилась. Сиськи выросли... и вот здесь по бокам тоже. Уже не пролезаю.

Это, конечно, было кокетством и преувеличением. Не настолько много и выросло. В меру.

"Но тогда ты уже могла бы зарабатывать на хлеб по-другому. И для себя, и для больной пьющей мамаши, и для младшего братца. Странно, что ты не пошла по пути других смазливых девчонок, думающих "от меня не убудет". Хотя без защиты со стороны Абрамыча хранить непорочность ты бы не смогла. Что он такого в тебе разглядел? То же самое, что и я? Но почему тебя не обижает Червонец? Ведь он тупой жлоб, который умеет только хапать все, что попадает в поле зрения его маленьких глазёнок. А уж такую ягодку мимо своего рта он и вовсе не мог пропустить".

Наверное, бармен сказал хозяину что-то основательное, и тот не лез к его новой дочке.

Младший знал, что сколько-то лет назад бойкую веснушчатую девчонку, продававшую жареную корюшку с лотка, заметил на пристани Абрамыч и сманил работать в трактир официанткой. Сначала просто за еду (сильно пьющая мать-одиночка с радостью сбросила на других "лишний рот"), потом еще и для родных кое-что стало оставаться. А потом Абрамыч и вовсе принял ее в свою семью. Работу она выполняла хорошо, внешность имела приятную, гости ее хвалили и иногда давали "на чай" (а на чай получать гораздо лучше, чем на орехи).

Вроде бы это сам Червонец потребовал от нее осветлиться. "Будешь, детка, блондинкой как Мерлин Мурло. Это типа такая актриса была". Она не отказалась. Но никаких "отдельных услуг за отдельную плату" она не оказывала. И любовницей хозяина, по ее словам, тоже никогда не являлась. Бармен Абрамыч был уважаемым человеком в районе и имел, судя по всему, хорошие знакомства. И тот, кто рискнул бы обидеть его приемную дочь, нарвался бы на неприятности. Даже Червонец, хоть он и был уменьшенной копией магната Михайлова - чуть пониже, чуть потрусливее, поэтому и правил только своей "норой", а не половиной острова. И денежки у бармена тоже видать водились.

В общем, женитьба на Анжеле позволила бы Александру немного подняться в городской иерархии. Хотя бы приблизиться к ее середине. Но разве это то, чего он действительно хотел?

Стемнело окончательно, фонарей поблизости не было, и уже не разобрать, что происходит внизу. Стало совсем холодно, и они уже собирались уходить с балкона.

Когда Сашка жил в Прокопе, дед рассказывал ему, что в Питере бывают белые ночи. Но дед ошибался. Даже 21-22 июня, когда ночи самые короткие, они здесь все равно есть. Буквально на пару часов темнело, но все же это была самая настоящая ночь.

Похожая на гигантский обломанный клык башня "Лахта-Центр" уже была почти не видна. Днем она доминировала над ландшафтом - памятник довоенному величию и гордыне. Анжела рассказывала, что сама она не решалась подниматься до ее вершины, но один из ее прежних дружков - залазил на самую макушку и забирался даже на погнутые балки, как раз в том месте, где башня переломилась пополам во время Бомбы.

Питер пострадал сильно, не меньше чем Прокопа - но не настолько сильно, как Москва или большинство других крупных городов, типа Новокузнецка, где камня на камне не осталось, один только шлак. Часть города просто смыло волной цунами в залив, некоторые из высоких зданий рухнули от ударной волны, а некоторые районы так и стояли полузатопленные.

Далеко впереди в заливе виднелась цепочка ярких огоньков, которые медленно двигались на юг. Младший сначала даже не обратил на них внимания.

Внезапно они услышали звук, похожий на далекий рев морского чудовища.

Не сразу, но парень понял, что это гудок корабля.

- Смотри, там огни! - шепнула Анжела. - Это суда. Морские! Идут в порт.

"И голубь тюремный пусть гулит вдали, и тихо идут по Неве корабли", - вспомнил Молчун. Впрочем, тут корабли шли не тихо, а наоборот, гудели что есть мочи.

- Это чьи? - спросил он, приглядываясь.

- Это не наши, и не кауфмановские, - произнесла девушка, приглядевшись к огням. - У нас ни у кого нет таких больших кораблей. Может, это торговцы, а может, падальщики.

- Если торговцы, то рыбу везут? - предположил парень.

- Нет. Ты что, дурачок? Рыбу город не покупает, он ее продает. А они приближаются. Торговцы везут нужные вещи, которые мы сами не делаем. И которых здесь не найти. Отец говорит, чаще всего запчасти для техники или редкие товары типа чая и кофе. Ты же сам его пьешь. Если это они, значит, завтра на рынке выбросят новые вещицы. Но это вряд ли торгаши. Ночью обычно у нас чужие не плавают. Фарватер незнакомый, боятся напороться брюхом на что-нибудь на дне. И прожекторы не у всех хорошие. А с берега светят только по договоренности. "Маяки". Скорее уж падальщики это. Но без добычи. Слишком быстро идут для буксировки. Наверно, пустые, неудачный день.

Она -- настоящий кладезь информации. И Молчун вначале был в шоке от того, сколько она знает о жизни и тайнах Острова. А для нее это не сложнее, чем игры в куклы. Просто у нее хорошая память, и она запоминала все, что при ней говорили. А люди к ее отцу приходили интересные. Например, капитаны торговых кораблей. Девчонки они не стеснялись, считая чем-то вроде глупой зверюшки, рассказывая при ней не только пошлые анекдоты и истории, но и то, что могло заинтересовать городскую стражу. И вещи с кораблей приносили. Не задекларированные. А ведь магнаты, которые драли со всех три шкуры даже за воздух, с купцов брали ровно столько, чтобы те не пошли по миру. Собирали "портовый сбор" за все, что на Остров ввозилось и с него вывозилось. Им бы эта самодеятельность не понравилась. Поэтому если бы Молчун вдруг захотел пошантажировать одного-двух контрабандистов, он бы мог этим заняться на досуге. Ан нет, он предпочитал жить скучно, но честно. Впрочем, закладывать купцов страже ему не с руки.

Гораздо интереснее сам факт того, что торговля по морю - хоть и хилая, но есть.

Кто такие "падальщики" Саша узнал уже через неделю, как сюда попал, потому что немного с ними поработал. Нет, не в море, а на берегу, в доках, на разборке. Это те же самые рыбаки, только ловили они не рыбу, а бесхозные корабли, которые на мели лежат. Сам металл корабельных корпусов обычно не использовали, но все ценные вещи, которые нельзя было снять прямо в море, снимали и откручивали в порту. Понятно, танкер бы не утащили. Но небольшие суденышки тянули буксиром в порт. И не всегда на Остров, иногда в другие места. Раньше было много и дрейфующих судов, чьими капитанами и рулевыми были только море и ветер. Старики говорили, иногда они приближались прямо к берегу, будто причалить хотели. Но чаще просто разбивались о бетонные набережные и волноломы или пробивали днище о скалы и тонули. Теперь их осталось мало. Хоть и поговаривали, что где-то ходит по морям...

- Черный корабль, - вслух сказал Молчун. - С черным экипажем, который проклят. Я такой фильм видел.

- И я видела, - Анжела нахмурилась, - Нет, я тебе серьезно, а ты издеваешься! Призраки огней не зажигают и в гудок не гудят.

Ему было приятно видеть, как она злится понарошку.

Временами вместе с судами добычей ловцов становились ценные грузы из прошлого. Контейнеры с морских сухогрузов-контейнеровозов, которые запечатали еще пятьдесят лет назад. Иногда там были машины, иногда другие интересные вещи. Чаще всего испорченные и насквозь ржавые. Но иногда внутри проржавевших контейнеров попадались товары в герметичной таре. Почти всегда бесполезные. Тряпки. Электроника. Украшения. Находили контейнеры, где внутри были люди, набитые, как огурцы в банку, вместе с какими-то скудными пожитками. Точнее, скелеты или высохшие мумии. Почему они не плыли нормальным пассажирским рейсом - было выше Сашиного разумения.

Один из кораблей между тем снова загудел. Это было похоже на далекий рев раненого зверя-мастодонта.

- Это он предупреждает, чтобы убирались с дороги, - пояснила его подруга. - А то в прошлый раз пять человек насмерть раздавило. Тут с берега на берег даже ночью, бывает, плавают.

Младший знал. Еще бы. Гвардия следила за безопасностью берега и постоянно гоняла этих мелких частников, которые занимались кто извозом, кто рыбной ловлей, а кто просто поиском на дне ценных вещей, которые смыло туда Потопом. Но у тех, кто выходил в море ночью, могли иметься на это и более серьезные причины. Например, та же контрабанда. Хотя бы оружия. Конечно, гвардия была бы только рада, если бы такие лодки отправились прямо на дно.

Но морской чужак здешних раскладов не знал и поэтому исправно предупреждал: "С дороги! С дороги! Я большой и разнесу вас в щепки, если вы не уберетесь к такой-то матери!".

- Да, это точно нерусские, - вынесла свой вердикт девушка, откладывая бинокль, - Не по-нашему огни расположены. Да и не стали бы наши гудеть. Раздавили бы этих тараканов на хрен корпусом, винтом перемололи бы. Даже царапины бы не осталось. Какие-нибудь финны. А может шведы или норги. Все они с запада. Наши из Карелии тоже с запада, из-под Выборга. Или из Эстонии, там тоже почти наши, русские в одном городе. Но точно говорю, это норги. Кажется, этот большой пароход уже приходил прошлой весной... Гудок знакомый. А с ним вроде бы идет парочка поменьше. Как конвой.

Не дожидаясь его реакции, она снова забрала бинокль. Взгляд у нее был наметанный, да и зрение лучше, чем у него.

Молчун знал, что раньше крупные суда ходили на дизеле и мазуте, а небольшие на бензине. Но теперь таких почти не осталось. Бенз и дизель были так дороги, что гонять на них огромное судно, даже если при этом ловится ценная рыба, было все равно что бриллиантами печку топить. И даже еще глупее. Поэтому на те суда, которые можно было переоборудовать, ставили паровой двигатель.

Вот и ходили корабли по старинке на угле ("По старинке" для людей того поколения, а для молодых это выглядело чудом техники). Вроде бы таких верфей, где могли эту операцию проделать, на весь известный мир было три. И все они процветали. Хотя старики и говорили, что это не апгрейд, а "даунгрейд". Сашка этой фразы не понимал.

- А с востока не приплывают? - спросил вдруг он.

- Нет. Там льды. Только чукчи там. Но мы с ними не торгуем.

- Чукчи? Узкоглазые и с повозками на оленях или на собаках? Так они же, блин, на другом конце материка живут.

- Ты что, вчера родился? Ты сам чукча, кажись. Так давно уже в городе, а не знаешь. Их так просто называют! Они не настоящие чукчи. Я про тех тоже в учебнике читала. Эти не узкоглазые. Обычные, белые. То есть русские. Откуда-то то ли из-под Архангельска, то ли из-под Мурманска. Но наших за людей не считают. Их еще "полярниками" зовут. И не повозки у них, а катера. Ну и снегоходы тоже есть. Близко их никто не видел, и никто еще живым не вернулся, чтоб рассказать, как живут. И фоток их нету. Если сделаешь хорошие фотографии, тебе магнаты кошелек золота насыплют. Да только ты не сделаешь. Я не знаю, дружат они с местными оборв... с местными деревенскими или тоже их гнобят.

Надо же. Даже это она знает лучше, чем он.

Младший слышал, что у Питера - то есть у Васильевского острова - существовала небольшая эпизодическая торговля по морю примерно с несколькими десятками городов, только в паре-тройке из которых говорили по-русски, хоть русский и не был там основным языком. Еще он знал на уровне слухов, рассказанных в казарме перед сном, что магнаты города непонятно с чьей подачи пытались замутить политический и даже военный союз со своими партнерами. Даже название Новая Ганза кто-то придумал, но оно не прижилось. Но, кажись, пока дальше разговоров дело не шло. Слишком разными были и сами города, и их интересы.

Еще он понимал, что обитаемость побережья объясняется тем, что в море -- рыба и есть возможность прокормиться чуть большему числу людей, чем мог прокормить континент с его хилым сельским хозяйством и охотой на собак, волков и зайцев. Крупная дикая фауна войну почти не пережила. По эту сторону Урала уж точно.

Далекий хлопок заставил их обоих поежиться. Где-то над морем блеснула вспышка.

Внезапно Сашка заметил еще одну, чуть в стороне. Ему показалось, что к конвою, который был уже гораздо ближе, приближаются два других юрких огонька, поменьше. Да только они не светились ровно, как прожектор, а проблескивали, слегка демаскируя в темноте того, кто шел с погашенными бортовыми огнями. Это были вспышки от выстрелов - то ли от автоматов, то ли от целого мелкокалиберного орудия. Точнее, двух.

Вот те раз. Должно быть, морские разбойники напали на мирные корабли. Прямо в пределах досягаемости порта. Это что-то новенькое. Кто это такие? Неужто у оборвышей появился флот? И где катера Гвардии? Почему не поднимают тревогу?

Младший вспомнил, как две недели назад объявляли общую тревогу, от того, что несколько самодельных ракет, запущенных оборвышами, упали в разных местах города.

Такого еще не было. Бывали обстрелы - неприцельные, просто беспокоящие. Бывали и снайперские выстрелы. Иногда по окнам, иногда по патрулям. Дважды с того берега стреляли из пулемета, скорее всего ДШК. Но ракеты... даже маломощные... нагнали на город страху.

Объявляли общую тревогу. Выли сирены. Правители даже забыли свои разногласия и отправили совместный отряд, чтобы прочесать прибрежную зону. Подозревали, что их встретит засада или даже встречный удар. Говорили, что за этим стоит сам бригадир Кирпич. Тот самый, который оставлял на стенах в материковом Питере свои подписи: "Здесь был Кирпичь". А может, он был мифом, ведь и прежнего жупела - бригадира Самосвала-- никто в городе в глаза не видел, все слышали только, что он самосвалами трупы своих врагов в овраги скидывает. Но тот уже покойник.

Тогда совместный отряд островитян высадился на материковую сторону под прикрытием пулеметов с катеров. Одновременно по мосту прошли еще две сотни защитников Острова. По тем дворам, рядом с которыми было предположительное место запусков, наугад дали несколько залпов из минометной батареи. Но кулак ударил воздух. А осколки 82-миллиметровых снарядов раскрошили только старые кости. Прочесав несколько дворов старинных кирпичных зданий, построенных еще до Революции (это которую Ленин устроил) нашли лишь следы запуска - "тубусы" из водопроводных труб с черным нагаром, да следы пребывания двух небольших отрядов - отпечатки подошв, гильзы, кострища...

А через три дня прилетела еще одна ракета, попав, то ли по случайности, то ли благодаря точности наводчика - прямо в Небоскреб. Правда, взрыв был такой слабый, что никого не убил и даже не нанес, судя по сведениям, которые просочились наружу, крупного ущерба: пара трещин в бетоне и вылетевшие стекла на фасаде.

Снова отправили отряд, хотя и не такой большой, и с преобладанием людей Михайлова, властелина Небоскреба (Кауфман, наверное, тихо злорадствовал). И опять до огневого контакта не дошло.

Следующая ракета упала на Среднем проспекте, в промышленной зоне, которая в тот вечерний час уже была почти пуста. Опять никто не пострадал, только сгорела лавка то ли керамики, то ли стеклянных товаров. В общем, того, без чего Остров мог обойтись.

На этот раз ограничились отправкой дозора. И снова он не встретил на своем пути никого.

Это была война нервов. И из-за нее одни из гвардейцев начали относиться к службе с пофигизмом ("эти дрищи не нападут, они только пугают"), а другие, наоборот, лишились сна и вскакивали от каждой вспышки и ждали чуть ли не ядерной бомбы по городу. Все это не могло не сказаться на обороноспособности. "Что будет дальше, залпы артиллерии? - говорили друг другу и простые островитяне, и гвардейцы.

Понятно, что крупнокалиберных пушек у оборвышей не было.

Но все равно неспокойно в граде Питере, ой неспокойно.

Того и гляди баланс, когда за обстрелами и налетами следует новый карательный рейд - пошатнется. Странно, что это противостояние, которое к моменту Сашкиного прихода длилось уже не один год, никто не додумался назвать Блокадой. Наверное потому, что снабжение города пока никто перерезать не мог... или просто еще не сообразил.

- Пошли под крышу, - сказал он ей уже тоном, не терпящим возражений. - Хоть и далеко, а пулю можно словить. Да и замерзла ты.

На самом деле замерз он сам, но мужчине негоже в таком признаваться, особенно при женщине. Эти азы психологии он уже изучил.

"Даже если подыхаешь от голода, жажды, жары или холода, бабе в этом признаваться нельзя, - как-то поделился с ним опытом один казарменный мудрец. - А то найдет того, кто крепче. Такой уж у них, блин, иммунитет. Надо всегда быть мужиком, мля".

Он имел в виду: менталитет. То есть мышление.

- Да, я замерзла, - промурлыкала Анжела. - Это ведь ты должен согреть.

Вид у нее был скучающий, хотя она изо всех сил хотела выглядеть соблазнительницей. Но, как всегда, Младший позволил себе поверить этому маскараду.

В обнимку они вернулись в комнату, налили еще по кружке чая. Хотя чай, в общем-то, был только поводом, поэтому ему суждено было остыть в кружках на столе.

- Ну, иди ко мне, что ли, - произнесла Анжела, ложась на диван. - Даже если что-то нельзя, то многое другое... можно.

Чем закончился морской разбой, они так и не узнали.

Время летело незаметно, а потом он внезапно вырубился так быстро, словно выдернули шнур из розетки. Видимо, как-то связано с гормонами. Природа считает, что ей виднее, когда и в какой ситуации мужчина или женщина должны быстро засыпать.

Будильника не заводил. Что-то изнутри, интуитивный звонок, разбудило Александра. Сон был крепкий, без сновидений, но его как будто сдуло, когда он одним глазом взглянул на на светящийся циферблат.

Без четверти четыре.

Младший хлопнул себя по лбу и подскочил рывком. "Ексель-моксель! Встреча с Баратынским... В пять утра!".

И тут еще не ясно, что вызовет больше проблем - что его поймают "еноты" или кто-нибудь из своих засечет, как он встречается с "правой рукой" конкурирующего магната? Баратынский сказал, что проинструктировал только стражу Дворца, а добраться туда сталкер должен сам. Иначе, какой он сталкер?

Чертов подонок, гордящийся предками, которые якобы были дворянами, вычтет половину из оплаты, если он опоздает. И ничего нельзя будет сделать. Товар эксклюзивный. Никто его больше не купит.

А ведь надо еще пробраться в сектор Кауфмана, минуя все патрули. На нейтральной территории гаденыш встречаться отказался. Конечно, в основном стерегут береговую полосу, а не границу между владениями. Но нарваться можно. И тогда еще неизвестно, как удастся выкрутиться. Убить не убьют, но морду помнут и груз заберут себе. После последних трений магнаты порешали, что их бойцы не будут ходить даже в увольнительную на "чужой" территории в комендантский час. Да и днем ему тут были бы не рады.

Чертыхнувшись, Младший свесил ноги с дивана и начал надевать и зашнуровывать ботинки.

- Ты куда собрался, любимый? - услышал он голос Анжелы, и увидел, что она приподнялась на подушке. Надо же, как чутко она спала!

- Есть одно дело, не терпящее отлагательств, солнышко.

Глава 2. По горячим следам

2069 год, где-то в бывшей Новосибирской области

Дозор вернулся в лагерь утром, когда снежные вихри бушевавшей всю ночь бури уже улеглись, оставив после себя в напоминание только легкую поземку.

Группу встречали сдержанными кивками. В прошлом осталось то время, когда каждое столкновение с врагом казалось редким героизмом. Война уже становилась рутиной. Хотя прошло-то всего ничего.

- Колотун, Саня, докладывайте вы главному, - сипло приказал Семен Плахов, пригибая голову, чтобы пройти через порог низкой избушки. - Вы все видели. А я устал, как сволочь. Да и голос пропал.

Командир звена снял лыжи, вытряс в сенях снег из валенок и уселся поближе к еще горячей "походной печке" из большой кастрюли, найденной здесь же. Топливом служили сухие ветки. Дымоход был выведен в окно. Обычные печки тут были в каждом доме, но Пустырник запретил их использовать, потому что дым из труб выдал бы отряд всем желающим.

Семен тут же уснул, сидя. Пару-тройку часов он может подремать. Потом проснется сам, без будильника. Похоже, его слабость была вызвана осложнениями после недолеченной простуды. Тогда, в сентябре, во время преследования "сахалинцев" возле Новокузнецка, каждая минута промедления угрожала смертью пленникам из Кузбасса.

И если он попросил пару часов отдыха, значит, реально валился с ног.

Пришлось рассказывать за него. Конечно, главная роль тут была отведена косноязычному, но куда более опытному и наблюдательному Волкову. Но иногда и Александр вставлял слово-другое. В другое время Санька раздулся бы от гордости от доверенной ему роли, но сейчас это чувство осталось где-то далеко. Голос его был чуть хриплым от холода, когда он оттарабанил вначале краткую суть:

- Это отставший арьергард. Их человек семьдесят. Не местные. Приказов не получали почти три недели. Радио у них сломалось, не могут его починить. Пьют и местных обижают. Настроение у них на нуле. Говорят, "нас забыли".

- Не забыли. Ой, как не забыли, - боец-ветеран Волков по кличке Колотун, с рукой, напоминающей варежку или сосиску из-за сросшихся пальцев оскалился, усмешка его щербатого рта казалась зловещей. Но даже она не могла сравниться с тем выражением, которое было в глазах у сына погибшего вождя. У того взгляд был просто страшный, настолько он "не шел" молодому парню, который вдруг за несколько недель стал старше лет на пятнадцать.

- Откуда сведения? - строго глядя на них, спросил Пустырник. Командир отряда сидел на походном стуле и докуривал папиросу из трофейного табака. Эту привычку вдыхать дурно пахнущий дым Сашка и раньше за ним замечал, хотя его отец курил больше - и такие штуки, и трубку. Впрочем, самосад нормально вызревал далеко не каждый год.

- Допросили "языка", - объяснил Волков.

- А что с ним потом сделали?

- Языковую колбасу, - ответил уже Данилов.

В этом слове Сашка поставил правильное ударение. Этому его научил дед. Правда, дед забыл научить его резать живых людей ножом, как колбасу. Пришлось учиться самому. Конечно, помог и Пустырник. Особенно в части верного настроя.

"И чужаки сами помогли. Тем, что сделали. Дали то, что дед называл личными мотивами".

При слове о "языке" командир отряда кивнул. Хотя Сашке и показалось, что он видит в его взгляде толику сомнения.

- Тело хорошо спрятали?

- Прикопали. Не найдут. А если хватятся, подумают, что удрал... как уже десять человек из их кодлы на этой неделе сбежали.

- Ну, вы и звери. Шучу, молодцы. А что у них там со снаряжением, с припасами? Как местные к ним относятся?

Он обращался, прежде всего к Волкову, и Сашка не перебивал, пока тот рассказывал. Но несколько ценных деталей, упущенных старшим товарищем, его память сохранила. То есть и он пригодился. Когда они закончили доклад, Пустырник, наконец, кивнул с удовлетворением.

Получив разрешение идти, Данилов-младший пошел в соседний дом, который занимало их отделение, из которого в дозор этой ночью ходило больше всего человек. Теперь они уже отдыхали.

Домики маленькие, меньше, чем в Прокопе. Трудно поверить, что тут вообще можно было жить. Судя по всему, жили тут прежние только летом, а когда сезон заканчивался, уезжали в город. Раньше тут был дачный кооператив "Искра" (что такое дачи, Сашка отдаленно понимал, судя по слову, их за что-то давали), а теперь в этих полуразвалившихся домах нашли временное пристанище они. Мстители.

Отряд "Йети", названный так в честь мифических снежных людей - чудовищ, наводивших когда-то ужас на путников в горах. Якобы. Старики говорили, что их видели не только в далеком Тибете, но и здесь в Сибири: на Алтае и в Салаире, то есть в Кузбассе. Отсюда и название.

- Спи, - сказали ему. - Атаки не будет до вечера.

И, несмотря на то, что темнело рано - это означало, что можно покемарить часа четыре.

Когда парень ложился - на полу в спальном мешке поверх старого матраса, поскольку кроватей на всех не хватило - то думал, что уснет как убитый. Но минуты тянулись, а сон к нему не шел, как бывает, когда не просто устал, а устал страшно. Может, он и засыпал на час или около того, но не больше. Он так и не понял, сколько прошло времени, когда дверь комнаты скрипнула. Кто-то из крепко спящих людей перестал храпеть и приподнялся, тревожно озираясь. Оружие лежало у многих под рукой, все были настороже.

Но увидев, что это свои, проснувшийся тут же улегся обратно, и уже через пару секунд храпение раздавалось с новой силой.

Сашка попробовал закрыть глаза. Но понял, что не уснет. Мешал даже запах этого чужого помещения. Все здесь было не такое. Он вспомнил рассказ деда про поезда. Вот тут было как в купе поезда. Все временное. Не твоё.

- Ты чего не спишь? - услышал он тихий голос над головой и узнал дядю Женю. - Отдыхал бы. Силы тебе в бою понадобятся.

- Не спится.

Они вышли в сени, чтобы не мешать спящим. Через мутное замерзшее стекло видно, как прохаживается снаружи часовой в меховой шапке. Из щели под входной дверью дуло. На улице было холодно.

- А вообще... ты не передумал? - снова заговорил Пустырник. - Отсюда еще можно вернуться. Вечером... перед наступлением... десять человек - обмороженных, раненых и просто... передумавших поедут назад. А из Заринска завтра придет партия с пополнением и заменой.

- Издеваетесь? Да я жизнь отдам, чтоб этих гадов уничтожить.

- Знаю. Но жизнь никто не может отдать. Она у человека и так заемная, - Евгений Мищенко, командир отряд "Йети", также известный всем жителям Прокопы как Пустырник, был в душе философом. - А отдаем лишь годы. То есть решаем, куда их потратить. Я понимаю, месть - это блюдо, которое надо подавать голодным. Но будет у тебя, Саня, в жизни и много другого, помимо этого похода... Не только месть. Кстати, а не пора ли нам пожрать? Почти все уже поели. Короче, приходи.

Пустырник поправил свою вязаную шапку таким же движением, каким поправлял раньше шляпу пчеловода из плотной ткани, напоминавшую Сашке ковбойскую, и вышел во двор. Данилов, успевший окончательно стряхнуть с себя дремоту и размять конечности, направился вслед за дядей Женей.

"Какого черта он меня опекает? Я ему сын что ли? Или я похож на его первого сынка, который мелким умер? Вот уж точно комплимент для меня. Хилый и слабый, как пятилетний ребенок. Тоже мне, мститель. Ворошиловский стрелок, блин".

На улице пахло дымом, раздавались голоса.

Маленький лагерь на территории нескольких соседних дворов, заборы между которыми частично повалились, жил своей жизнью. И хотя многие еще оставались в домах, некоторые бойцы вышли и сидели в кругу кто на деревянных скамьях, кто на чурбаках, а кто и просто на корточках. Импровизированный обед был в самом разгаре. От дороги их было не видно из-за уцелевшего высокого дощатого забора - даже если б какой-то вражеский лазутчик сюда забрался.

Перешучивались вполголоса, пили из фляг - не алкоголь, а травяной чай, поскольку был объявлен "сухой закон", жевали вяленое мясо, которым их снабдил заринский правитель Захар Богданов, и ели горячую похлебку из картошки и конины (лошадь была трофейная, хотя сами ордынцы скорее всего отобрали ее в какой-нибудь деревне), сваренную тут же на полевой кухне в сарае. Огонь на открытом месте тоже не разводили, чтобы не выдать отряд.

- Завтра будем ночевать в нормальных домах, а не в таких избушках на курьих ножках, - услышал Сашка голос Семена Плахова, зама командира по личному составу, здорового, как дуб, охотника на медведей. Который не чурался и лично возглавлять опасные вылазки, где его опыт был неоценим. Видимо, его уже отпустило. Голос звучал нормально. Может, выпил чего-нибудь, прогрелся. Сам Саша к такому "лечению" обычно не прибегал.

Их путь лежал в деревню Кузнецово. Которую, впрочем, чаще называли поселком. Много населенных пунктов - и в Сибирской Державе и рядом с ней - просто не знали, как себя именовать, и звали, как черт на душу положит, даже городами, иногда имея населения двести человек, но находясь на месте бывшего стотысячника. Деревней не каждый захочет себя звать. Вот выходцы из Новокузнецка, которые пришли в Заринск одними из последних, до сих пор считали себя горожанами, хотя их там было очень мало.

Лежало Кузнецово чуть в стороне от Большой Сибирской Трассы в западной части бывшей Новосибирской области, близко к границе с бывшей Омской. Связи с которой не было, и что там делается, никто не знал.

Чуть к югу от него, судя по картам, находились деревня Неудачино и поселок Безбожник. Оба неживые.

"Плохое место, - пробормотал кто-то из молодых, когда проезжали мимо. - Две деревни с такими названиями точно проклятые".

"Интересно, а там церковь есть? - подумал Младший. - И она так и называлась, Церковь Безбожника? Кому могло придти в голову дать такое название?".

Но само Кузнецово было вполне обитаемое, хоть и находилось чуть в стороне от трассы. Если там жило не довоенное население, а пришлые, то, наверное, специально поселились не на виду, чтобы в свое время не уничтожили бродившие туда-сюда голодные беженцы и бродячие мародеры.

Но последние лет сорок по дорогам в Сибири никто не бродил. Все приросли к своим местам.

Село было "открыто" во время первой экспедиции на Урал, когда еще сибиряки из Подгорного шли в Ямантау, надеясь найти там что-то важное, что может их всех спасти, да так и не нашли. С тех пор при Богданове-старшем с селом существовал радиообмен и эпизодическая торговля.

В Сибирскую Державу само Кузнецово не входило. Место это захудалое, поскольку кругом только голая безводная степь, и даже любивший экспансию Владимир Богданов не был готов кормить всех обитателей бескрайних пространств - а недород и неурожаи случались тут регулярно.

Да. Бывало, что о поселениях узнавали - но принимать их, даже притом, что они были совсем не против "аннексии", не спешили. А потом Богданов постарел, и Державе вообще стало не до экспансии.

Никто даже не знал, сколько именно тут жителей. То ли пятьсот, то ли вся тысяча. Нормальной реки или леса поблизости не было, поэтому восполнить дефицит белка рыбой или дичью можно было, только отправляясь в дальние походы.

Но даже в таком богом забытом углу их ждет нормальный ночлег. После того, конечно, когда они выбьют оттуда незваных гостей.

То, что отставший от основных сил огрызок могучей Орды получит за все дела своих собратьев по самое не горюй - читалось на лицах бойцов отряда. Ожидание кровавой расправы наполняло сердце сибиряков злой радостью. Так бывает даже у самого доброго человека, если кто-то наступил ему на больную мозоль, да не один раз. А поскольку почти все в Прокопе и Киселевке успели породниться за полвека, почти каждый имел личные счеты к тем, кто называли себя "сахалинцы", хоть все и знали теперь, что к острову Сахалин они отношения не имеют.

Пустырник далеко не всех желающих взял в отряд, чтобы совсем не обескровить Заринск - так много было добровольцев и среди тех, кто пришел из Кузбасса, и среди коренных заринцев. Но машин и топлива на всех не хватило бы.

Сашка знал, что отряд получил хорошую помощь не только от нового руководства Державы в лице Захара Богданова.Тот сразу, как только был выпущен из подвала, где его держали "сахалинцы", сказал, что предоставит стихийно возникшему освободительному движению всё, на что они укажут. Это была его благодарность не только за спасение жизни - но и за спасение чести как правителя.

Но они были скромными и не взяли ничего лишнего.

Демьянов - приемный сын первого главы города, служивший в городской милиции, привел с собой человек двадцать горожан, имевших опыт службы в созданных еще при старом правителе органах правопорядка.

Живое участие в сборах приняла и старшая сестра правителя - Татьяна Владимировна Богданова, заведующая городской больницей. Ее захватчики не держали под арестом, но пока брат был в заложниках, она молчала, никак власть "сахалинцев" не оспаривая - и это было разумно. Много ли она могла сделать?

Сама клиника не пострадала в ходе штурма Заринска со стороны повстанцев, поскольку даже ордынцы не были настолько отмороженными, чтобы вести отсюда огонь. Но она чуть было не взлетела на воздух, когда по всему городу стали рваться фугасы, превратившие в обломки и щебень больше тридцати зданий - в основном связанных с производством и жизнеобеспечением. Некоторые приписывали эти взрывы таинственному вражескому командиру с восточной внешностью, который не дался живым, а подорвал себя во время зачистки западной части Заринска. Проверить это уже было нельзя. Вроде бы его звали Мустафа, но Сашка не знал подробностей.

Знал только, что одну бомбу чудом нашли в подвале больницы, запрятанную под старые железные кровати и другой хлам - и не меньшим чудом обезвредили.

Что касается Татьяны Владимировны, оказалось, что эта дама еще в молодости пару раз приезжала в Прокопу и знала его деда. Но еще лучше старого Александра Данилова знали ее родители - покойный Владимир Богданов и его жена Мария, которая умерла в один год с мужем. И они своим детям рассказывали про конфликт, в ходе которого уже после войны Подгорного и Заринска часть тех, кто активно боролся за победу над хозяином Заринска Мазаевым, уехала далеко на восток в Прокопу... точнее тогда это место еще называлось Прокопьевском.

Сам правитель объединенной Державы не говорил вслух, что он сослал ветеранов войны туда за дерзость. Но его дети были не глупы и знали характер отца. Поэтому всё понимали. Окончательного примирения так и не произошло, пока он был жив.

Но об Александре Данилове он отзывался уважительно. Что вообще-то для него было нехарактерно. Поэтому узнав, что старик, возможно, захвачен "сахалинцами" и увезен, как и его внучка Женя, как и еще многие сибиряки... узнав это, Татьяна Владимировна обещала содействовать, чем сможет.

Старшая дочь Марии и Владимира Богдановых хоть и не имела власти в городе, но явно обладала большим авторитетом, да и кипучей энергией тоже. И уж точно была помудрее своего младшего брата Захара, при всем уважении алтайцев и кузбассовцев к нему.

И пока ее брат-правитель занимался вопросами обороны и восстановления экономики, заведующая больницей здорово помогла в организации сбора всего, что нужно для обеспечения отряда Ответного Удара - от продуктов природной фармакопеи и сшитой вручную амуниции до дефицитных довоенных вещей.

Привезли и цинки с патронами. Новенькими, с завода. Это был щедрый взнос от Милиции города, особенно щедрый, учитывая, что химическая промышленность Заринска после диверсий и разграбления пострадала сильнее всего, и следующие месяцы жителей может ждать патронный дефицит. Бездымный порох на основе нитроцеллюлозы, более мощный и подходящий для изготовления патронов к современному оружию, был сам по себе драгоценностью. Поскольку города, где он изготавливался, можно было по пальцам руки Волкова пересчитать. А в деревнях делали дрянной или вообще не делали. Хотя у ордынцев нитропорох тоже был. И не хуже, судя по всему. А вот те довоенные патроны, которые находили сталкеры в домах, обычно уже ни на что не годились, ведь нитроцеллюлоза разлагается.

Нашлись на складах Заринска и лекарства, полученные благодаря Автономным Поточным Линиям. Сами эти аппараты ордынцы увезли с собой как ценный трофей. Вернуть их, конечно, тоже было первостепенной задачей. Ведь это не обычные станки, а аппараты, созданные по технологиям, дававшим им гигантский срок службы. Вот такими шутками занимались древние. Готовились. Бешеные деньги тратили, готовясь жить после войны... и не попытались ее предотвратить.

Добровольцев было столько, что многим пришлось отказать. Смотрели и уровень подготовки, и состояние здоровья, и уровень мотивации. Если она исчерпывалась желанием вырваться из-под надзора правящего семейства Богдановых и вдоволь покуражиться на тех, кто попадется под руку, то таких сразу отправляли за дверь.

Хоть "Йети" и разросся сначала почти до размеров полка, считая с резервом, но в итоге остановился на размере большой мотострелковой роты, как объяснил Сашке дядя Женя. Мол, моторесурс ограничивает количество тех, кого можно взять с собой. Да и столицу оставлять без прикрытия будет опрометчиво. Мало ли кто еще бродит вокруг.

Пока бойцы отдыхали, старший сын Пустырника Петр, матерый следопыт и охотник, опять точил свой нож (младшего Ефима отец почему-то в экспедицию не взял, оставил в Заринске).

Братья Красновы - у которых с Сашкой было общее желание отомстить за одного и того же человека - ничего не точили, потому что их ножи и так были остры, что они и доказали во время предыдущего захвата нескольких пленных. Они чистили свое оружие, винтовки в отряде у них были одними из самых лучших, личные, а не выданные со склада. Чистили и попутно в красках обсуждали, что сделают с ордынцами. При виде Саши они не стали говорить тише.

Любой гуманизм ради гуманизма остался в прошлом. Если изредка человечность к врагам и проявлялась - как например, в ходе освобождения Заринска, то только прагматично, там, где от этого была польза. Всех остальных убивали без всякой жалости, хотя и не мучили долго, как следовало бы по принципу "око за око".

Кожевник и швейный мастер по фамилии Соловьев чинил одежду, то ли себе, то ли еще кому. Григорьич - кузнец и спец по слесарному делу, возился со своими железяками. Был он видный человек, хоть и вспыльчивый, как порох. Каждую мелочь, которую находил, умел приспособить в дело, даже гнутые гвозди. К нему же тащили и все предметы, которые казались полезными. Мог он одним напильником сделать такое, что раньше только на больших заводах выходило. В мирное время и ружья, пистолеты изготавливал. Разве что автоматы не делал, но зато старые благодаря ему служили дольше. А уж мелочь, вроде ремонта какой-нибудь снаряги - вообще за работу не считал. Он был незаменимым в отряде, почти как доктор Коновалов (с такой фамилией кем он еще мог стать?). Как и предыдущий врач отряда, по возрасту в поход не попавший, тот был родом из Киселевки

Этот делал то же самое, что Григорьич, но с людьми - врачуя организмы бойцов отряда почти таким же грубым методом кувалды и такой-то матери. Но, как ни странно, помогало. Люди были крепкие, двужильные и трехжильные, как кабель, которым подключали электроприборы. Люди другой породы в послевоенной Сибири до этого дня дожить бы не смогли. Война и Зима подвергли их чудовищной селекции, какой не было, наверное, ни в одном уголке мира. Но те, кто уцелели... они были сделаны из стали.

Несколько раз на трассе им попадались брошенные "сахалинцами" при отступлении машины. Даже неопытному человеку можно было с первого взгляда отличить их от ржавых собратьев, стоящих на вечном приколе с самой Зимы. А глаз у разведчиков был наметанный - да еще ордынцы даже не попытались столкнуть эти автомобили с дороги. Видимо, настолько торопились.

Один раз отряду попался уже присыпанный снегом могучий бронированный гантрак на базе КамАЗа. Правда, вооружение с него было снято, а шины, пригодные, чтобы проехать по снежной целине, не просто спущены, а проколоты.

Все было тщательно осмотрено. Бойцы отряда "Йети" в основном были из Кузбасса и хорошо помнили "дорогу слёз" и расставленные даже на трупах мирных жителей растяжки. Но теперь никаких взрывоопасных сюрпризов не было. Враг бежал в полном беспорядке и даже не старался прятать следы.

Короткий доклад командиру заставил Данилова-младшего снова пережить события прошлой ночи. Он вспомнил, как несколько часов назад они неслышно, будто смерть, подобрались на лыжах к старой пожарной части на окраине деревни, стоявшей на небольшом возвышении. Только с одной стороны, там, где громоздились старые трактора, к ней можно было подобраться незамеченными. Лежа на снегу между ржавыми металлическими монстрами, бойцы осматривали территорию через бинокли и прицелы, которые позволяли видеть в темноте. Это они тоже получили из Заринска.

Решетчатый забор давно развалился, целые секции его отсутствовали, но ворота с красной звездой и буквами МЧС были заперты, как будто это могло кого-то задержать. На высокой крытой вышке из железных ферм рядом с рыжими, с облупившейся краской металлическими баками, было пусто. Да и лестница обвалилась, так что наблюдатель не смог бы туда залезть при всем желании. А вот в окнах двухэтажного кирпичного здания, на дверях которого еще можно было разглядеть какую-то предупреждающую табличку, горело несколько огоньков.

Перед закрытым шлакоблочным гаражом стоял занесенный снегом УАЗ без одного колеса. Даже с оставленным на крыше пулеметом он выглядел беспомощно.

Вдруг на их глазах ворота бокса медленно открылись, и Младший в бинокль заметил внутри еще несколько машин, но каких - не разобрал. Он просто не знал их названий.

Из гаража вышел худой и сутулый человек в камуфляжной куртке и низко надвинутом капюшоне. Механик - а в том, что это именно механик или водитель, Сашка был уверен - прошел мимо УАЗа и пнул его ногой по колесу. А потом, петляя как заяц, походкой пьяного направился по тропинке с холма вниз к деревне. Можно было грохнуть его одним выстрелом, несмотря на все зигзаги, но такой задачи пока не стояло. Да и часовых - или просто не занятых ничем врагов - в здании резать было рано.

Основная масса ордынцев была рассеяна по деревне. Их диспозицию надо было вычислить и нанести на план перед ударом.

Дома, где жили люди, легко было заметить - над ними поднимались дымки. В такую погоду без печи никто обойтись не сможет. Были в селе и голые остовы зданий, были и дворы без единой целой постройки, но были и дома, которые стояли крепко, хотя не имели ни крыши, ни стекол. В основном эти были из дерева, а не из кирпича. Надежно их срубили в свое время из лиственницы, а может и из кедра. Или сложили из каких-нибудь шпал.

Поселок выглядел полупустым. Хотя зимой в Сибири просто так по улицам не особо ходят в такие вечера. Только если дела какие есть. А когда в деревне стоят вооруженные чужаки с автоматами, лишние дела стараются себе не придумывать. Но иногда то в одном, то в другом дворе выбегали люди из домов то в сортир, то в сарай. И отличить чужих от местных было не так сложно. Деревенские носили валенки и ватные куртки, у пришлых были сапоги и камуфляж, и не какой-то, а единообразный. Впрочем, многие из них уже, видимо, разжились у местных меховыми шапками. Но штаны у всех были одинаковые. Да и автоматов у местных быть не могло. А некоторые из этих даже в туалет бегали с оружием.

В одном из дворов лежала туша лошади с воткнутым в нее топором, укрытая снегом, как ватным одеялом. Отрубленная нога, похожая на бревно, торчала из снега рядом.

Никаких часовых не было заметно. Поэтому Семен Плахов, старший их дозора, помня приказ - разузнать как можно больше, решил послать несколько проверенных бойцов подойти поближе. Сашки среди них не было.

Видимо, командиры - и всего отряда, и дозора - до сих пор думали, что тот не вполне надежен. Может, по выражению глаз, а может, по тому, как пальцы парня сжимали винтовку, они чувствовали, что на него можно положиться, только когда он под чутким руководством.

Минут через пять один из посланных на "передовую" вернулся.

"Вон там, - наполовину жестами передал свою мысль Волков, появившийся из-под земли, как снежный человек. - Баня. Парится какой-то из ихних. Сейчас сцапаем".

Сашка действительно увидел в той стороне одиноко стоящую постройку. Над ней тоже поднимался дымок, но для дома она была слишком маленькой. Кругом было темно, свет в ее единственном окошке не горел.

"Нет, - возразил так же, движениями рук и мотанием головой, Плахов. - Не идем. Опасно. Лучше еще подождать".

И Сашка догадался, почему. Кто знает, сколько их там внутри в предбаннике сидит, водку пьет и в карты играет? Может, все человек десять.

Конечно, разведчики их одолеют. Но будет много шума, а если и не будет - то потом другие "сахалинцы" найдут кровь и следы борьбы. А на поселок идти рано. Вшестером против семидесяти или шестидесяти негодяев - это без шансов.

Они прождали еще пару часов, прячась от ледяного ветра - половина в развалинах давно сгоревшего магазина, половина метрах в ста от него, в железной бытовке, оставшейся после каких-то рабочих. Наблюдение не прекращали ни на минуту, сменяясь каждые полчаса.

И вдруг удача им улыбнулась. Было уже совсем темно, хоть глаз выколи, но у Волкова был не только ночной прицел, но и тепловизор, настоящий армейский, добытый мстителями как трофей в битве за столицу. Даже удивительно, как ордынцы могли заставить еще пятьдесят-шестьдесят лет назад сделанную штуку работать. Не могли же они как-то производить такое до сих пор? Или покупать где-то.

Волков увидел, как по улице движется одиночный силуэт. Человек шел быстро - явно на лыжах. Но то и дело останавливался, воровато озирался. Несколько раз даже низко пригибался к земле. И идти старался в тени заборов. Явно чего-то опасался. Мстителей, про которых в стане врага уже не один день должны были ползти слухи? Или своих собственных товарищей?

Неуверенно стоя на лыжах, мужик тащил тяжелый рюкзак. При нем была винтовка, и он явно еле шел под тяжестью навьюченных на него вещей.

Дезертир! Своих решил кинуть. Сама судьба его им послала.

Даже если бы удалось "чисто" уделать тех, в бане; допросить, а потом кокнуть, прикопав где-нибудь в овраге в снегу - "сахалинцы" бы переполошились. Но если пропадет кто-то тепло одетый, да еще и с вещами, то все подумают, что он сам дёру дал. Искать не будут.

Трое - один из Киселевки и двое из Прокопы, выбрали место для засады, подкрались к незадачливому ордынцу, дали по голове свинчаткой и уволокли к лесу. А там кинули в сани, связанного и с кляпом во рту. Собак не было, роль ездовых лаек выполняли они сами.

Куль начал шипеть и ругаться, но после нескольких несильных ударов замолчал и дальше только тяжело сопел. Впрочем, пасть ему кляпом заткнули.

Допрашивать его Плахов стал тут же, когда они удалились на пару километров от деревни. Человек назывался десятником. Звали его Ильдар, а непроизносимая фамилия заканчивалась на -тдинов. Был он с Западного Урала: то ли татарин, то ли башкир. Это их не удивило. В самом Заринске и Кузбассе татар было предостаточно. Но это был чужой татарин, и им была без разницы его народность.

Это были уже бывшие "сахалинцы". Сильно отставший от других отряд, который должен был ждать сигнала и после получения приказа выдвигаться в Новый Ёбург. Но то ли из-за кривых рук у них сломалась рация, то ли погибли или потерялись все те, кто умел ей пользоваться. Связь с командованием пропала, и теперь они просто не знали, что им делать.

Большего Плахов не смог у него вытянуть - смелый оказался чертяка и боли не боялся. Да и не приходили в голову другие важные вопросы. Поэтому старший дозора решил доставить пленника во временный лагерь для обстоятельного допроса.

А дальше... произошел прокол, который чуть не стоил им всей операции. Когда они на секунду потеряли бдительность, "язык", привязанный к саням, рванулся всем телом и разорвал оказавшуюся гнилой веревку. И побежал. Звучит смешно: "язык" побежал, но им было не до веселья. Пришлось его догнать, а потом, поскольку тот отбивался как дикий зверь, да еще и орал как оглашенный - зарезать, когда он чуть сам не располосовал одного из сибиряков его же ножом.

Слава богу, сильный ветер дул со стороны деревни - и крики уральца не услышал никто. Тело оттащили подальше и бросили в овраг, закидав ветками и снегом. Теперь найдут его разве что волки.

Схему примерного расположения занятых людьми домов разведчики набросали, можно было возвращаться.

Вечерней атаки ждали как праздника. Со времен битвы за Заринск перед ними впервые была хоть какая-то сила.

- Всех порешим, - произнес Волков-Колотун и поднял руку со сросшимися пальцами, в которой каким-то образом умел держать нож. - Пленных брать незачем. И так всё знаем.

В драке он этим ножом умел орудовать обеими руками, и здоровой, и... альтернативной.

- А заодно накажем этот клоповник, - выступил вперед Григорьич; после пыток, которым подвергли его жену в санатории "Полухинском" он имел к ордынцам свои счеты. - Какого черта они их привечают, этих уродов?

- Нет, - отрезал Пустырник. - Нам нужна деревня как перевалочный пункт. Поэтому строго никаких казней, пыток и прочего "веселья". Ты не знаешь здешних раскладов.

- Знать ничего не хочу, - упрямо твердил кузнец.

- Не знаешь, чем тут люди живут, - повторил Пустырник. - Одни, без защиты. Я не думаю, что они по своей воле этих тварей пригласили. Захару в Заринске надо было поддерживать с Кузнецово прочную связь. Держать тут пост и что-то типа фактории. Тогда мы... точнее, он - знали бы заранее о приходе армии СЧП. А может, и их цели бы знали.

- Ну, ты политик, блин, Евгений, - с уважением произнес бородатый специалист по металлам и надолго замолчал.

А Сашка задумался. Как ни любил он своего отца и деда, как ни берег теперь память о них - но не мог не признавать, что в чем-то Пустырник был разумнее тех обоих. Наверно, из него бы получился хороший вождь.

"Мне это на хер не надо, - говаривал про власть сам Пустырник. - Ответственность... Тьфу. Хотелось иногда... взять ружжо, рюкзак и катись оно все колбасой! Пешком по дорогам - аж до самого Владика. И чтоб только ветер в лицо... Или до Питера. Или вообще в Гейропу. Правда ли, что там одни содомиты или нормальные люди тоже есть? А то и через океан в Пиндоссию. Нет. Не получилось бы из меня вождя".

Странный был человек дядя Женя. Интересные штуки отчебучивал.

Один раз, еще в Заринске, перед самой отправкой "Йети", он подстрелил за городом из "мелкашки" зайца, принес его на площадь перед зданием Суда, да и бросил под ноги зевакам, которые безучастно наблюдали за сбором отряда, но сами ничем не помогали:

"Это вы".

Потом взял миску чечевичной каши и поставил рядом с тушкой. Добавил: "А это - ваша еда". Затем ободрал тушку, выпотрошил и еще раз показал им: "А вот как с такими поступают!".

И сделал вид, что бросает тушку в кучку людей, среди которых, как Сашка знал, были те, кто остался не очень рад гостям из Прокопы и Киселевки и считал именно их, а не пришедших из-за Урала, причиной бед. Как он определил, как вычислил их сборище? Черт его знает. Но это были не самые последние люди в городе.

Заринцы шарахнулись, чтобы кровью и потрохами не запачкать одежду, а дядя Женя только расхохотался и пошел своей дорогой во временный штаб отряда, неся под мышкой коробку с какой-то амуницией.

Другому бы морду набили, но его терпели и слушали даже те, кому он не нравился. Но и сам он ничего с ними не сделал за их взгляды. Хотя мог бы.

Было пять часов вечера, когда отряд вышел на позицию. Но небо было затянуто тучами, поэтому стемнело раньше, чем обычно.

Они взяли деревню в кольцо. Почти все бойцы участвовали в этом окружении, потому что тыла у них практически не было - воевали теперь просто, без большого штата писарей, поваров, связистов и прочих.

Отряд был вооружен и экипирован по довоенным нормам и табелям, ведь трофеи при разгроме контингента в Заринске они захватили богатые. Почти у каждого третьего был автомат (большинство все же были с винтовками), имелись в наличии и несколько ручных пулеметов, хотя патроны старались беречь. Много было гранат, хотя их старались беречь еще больше.

"Не жалейте, - говорил Пустырник. - Полежат еще десять лет и испортятся, придется списывать. А так хоть кому-то шкуру осколками продырявят. А вот патроны берегите. Без них никак".

Перед боем, когда никто не смотрел на него, Александр снял рукавицу и набросал карандашом в своем ежедневнике портрет того, кого называли Уполномоченным. Того, кого он не видел своими глазами, но о ком сполна рассказывали пленные, на допросах которых он пару раз присутствовал еще в столице.

То, с каким подобострастием и страхом говорили об этом человеке разгромленные в Заринске враги, парня немного удивило. Нет, он знал, что того же покойного Богданова-старшего, правителя Сибирской державы, очень уважали, и у него существовал свой маленький культ. Но ничего подобного любви своих подданных к Уполномоченному в Сибири не было!

Солдаты СЧП боготворили... и боялись его даже здесь, за тысячи километров... даже стоя в ожидании пыток или казни. Впрочем, расстреляли далеко не всех из них, многим подобрали полезные для здоровья каторжные работы на открытом воздухе.

Все они говорили разное, но сходились на том, что это человек огромного роста, а его глаза горят таким огнем, что ему приходится носить очки, чтоб беречь своих подданных. И Сашка попытался изобразить его на бумаге. Совсем недавно ему не удалось нарисовать ни отца, ни Киру - хотя он старался. А вот тут за пару минут у него получилось. Вышел какой-то древний вампир в черном капюшоне с огненными провалами глаз. Но совсем не могучий, а тощий и невысокий. Но все равно страшный. Пустырнику и остальным он, конечно, не показал. Те были слишком заняты. Да... по такой картинке он вряд ли найдет Уполномоченного.

Сначала они заняли пожарную станцию, где горели несколько огней. Отзвук пары выстрелов и грохот автоматной очереди долетели до Александра. Знать о том, как происходит там бой, он не мог - его отделение было далековато, и с врагом еще не соприкоснулось. Но, судя по тому, что огни вскоре погасли, а новой стрельбы не было - тех, кто сидел внутри здания, просто смели.

Ну а дальше Плахов сделал знак рукой - и они впятнадцатером тоже пошли вниз, в деревню. Преодолели уклон, где снег был глубокий и ноги вязли, а дальше пошли по твердому насту. Вес невысокого и щуплого Саши тот выдерживал, даже не сминаясь. Ему не нужны бы были никакие снегоступы.

Ориентировались они по схеме, ими же составленной в дозоре, но куда именно их ведет командир, куда будет направлен удар, Данилов мог только гадать.

- Уходят! - внезапно услышал парень крик где-то справа. Это орал один из новеньких в отделении, вроде его звали Леха, он был родом с одной из заринских деревень с юга, и занимался раньше тем, что валил лес. Был здоровый, но про него говорили, что он сам как неотёсанное бревно. Вот и теперь он замолчал, но не раньше, чем кто-то сказал ему, более тихо, но доходчиво, чтоб он заткнулся.

Плахов заметил это раньше него. Увидели и остальные. А уже потом Сашка. На главной поселковой улице, которая отсюда хорошо просматривалась, было какое-то шевеление. Фигуры в камуфляже шли размашистыми шагами, скорее всего на лыжах - туда, где по прикидкам Данилова находился север. То есть от сжимающихся с двух сторон клещей окружения, о котором они, наверно, даже не догадывались, слыша выстрелы только с одной стороны и надеясь убежать незамеченными.

Главное, догнать их и не дать выскочить, подумал парень.

И в этот момент прогремели первые выстрелы с другого направления. Данилов-младший увидел, как несколько бредущих фигур упали, а остальные сначала замерли, а потом легли на землю. Отстреливаться.

Сашка не был уверен, что попадет с такого расстояния. Но вот он заметил одного из врагов совсем близко от них, поднимающегося по склону оврага. "Сахалинец" сделал несколько лихорадочных выстрелов в их сторону - пули пролетели где-то над их головами - и тоже дал деру. Он был без лыж, и увязал в снегу.

Надо было убить его. Младший знал, что это сделают и без него - но глухая ненависть в сердце заставила Александра захотеть опередить их.

Стрелял с колена. Вот фигура уже в прорези прицела. Автоматизма нет, он еще новичок, обдумывает каждое действие - совместить проклятую мушку с точкой прицеливания. А они обе колеблются, суки.

Еще поправка на ветер. Поправка на ветер, мать ее. Нет, ветер хлестал Сашке точно в спину, а значит, пулю сносить не будет. Только подгонять. Значит, поправка на движение цели. Потому что гад бежит. Надо метить с опережением - не туда, где находится силуэт сейчас, а туда, где окажется через мгновение.

Хорошо, что он не вихлялся, а бежал ровно...

На тебе, падла, получай. За всё! Нажал на спуск и представил себе пулю, впивающуюся в человека в камуфляже, который днем был бы зеленым, а сейчас просто темным.

И тот упал.

"Пятый", - подумал Сашка.

Кто-то из товарищей заметил его выстрел. Что-то ободряющее ему сказал, но слова унес ветер. А они уже шли дальше.

Еще двое, находившиеся куда дальше и стрелявшие в их отделение с колена, легли под пулями его соседей. Причем легли наглухо, неподвижными, а не затаились. В неестественных позах, явно дохлые.

А впереди один за другим падали и другие безликие призраки, не поторопившиеся вовремя залечь. С двух сторон со склонов их косили, как траву, выбивая одного за другим.

Кто-то полз, кто-то остановился или припал к земле и поливал огнем то направление, откуда они могли ожидать безмолвно надвигающихся мстителей. Но тех было слишком много, и эти одиночки ничего не могли изменить. Да и прицелов ночных у них явно не было.

Данилов слышал, как вроде бы кто-то рядом заорал, а краем глаза увидел, как один из бойцов его отделения упал на снег. Но другие не останавливались, и он не замедлил шагу.

Несколько "зеленых", тех, кто хорошо зарылся в ландшафт и беспокоил их беспорядочной стрельбой, выковыряли из него гранаты.

Вскоре последний из беглецов затих. Впереди больше не было заметно никакого движения.

Саша видел, что кто-то отправился проверить, все ли лежащие мертвы и нет ли кого-то еще впереди за жидкой линией деревьев. Но их отделение развернули назад - командой по рации, которую Плахову дал Пустырник, сам уже видимо вошедший в Кузнецово с основными силами отряда.

Двинулись туда и они.

Вблизи эти домики - кроме нескольких - выглядели убого даже в сравнении с Прокопой, не говоря уже о Заринске. Крайние и вовсе оказались нежилыми и сгнившими.

Один кирпичный коттедж командир проверил с тройкой бойцов с автоматами.

- Там местные, - объявил Плахов, выходя на улицу. - Лежат на полу, чтоб не зацепило. Вроде все живы. Давайте дальше поосторожнее!

"Осторожность" стоила отряду жизни одного бойца, не из их отделения.

Тот был убит затаившимся в подполе одного из домов "сахалинцем", который его срезал очередью, стоило ему войти в комнату.

Еще двоих таких любителей прятаться они убили, а троих выловили бескровно. Помогли жители.

Никто не сумел организовать им сопротивления. При таком численном перевесе, концентрируя всю огневую мощь там, где это было нужно - кузбассовцы и алтайцы раскатали врагов как каток. Да и раций у тех тоже не было.

Когда они, наконец, покрошили последних бойцов СЧП, к ним вышла, пригибаясь и держа руки поднятыми, делегация аборигенов.

Белого флага не было, но все было и так ясно. Мол, они не при делах, и к бандитам отношения не имеют. "Не убивайте, пожалуйста".

Староста поселка принял их довольно тепло, если не сказать - льстиво. Это был невысокий живчик с красным лицом и тремя волосинами на лысой голове, лет пятидесяти с лишним, одетый в простую ватную куртку.

"Вы из Подгорного, братишки? Как так "разрушен?" А... так вы все-таки раньше там жили?! - он улыбнулся, когда услышал утвердительный ответ, будто узнал родных людей. - Не вы, а предки ваши? Какая разница, все равно свои. Ну, проходите, проходите... Я пацаном был, помню мы играли на дороге, а тут ваши ехали... куда-то на запад к горам. Стояли на том месте, где раньше пожарники жили... Заступники вы наши! Спасители. Только че же вы так долго, а? Почему не спешили, а?

Неприятным сюрпризом окажется потом, что далеко не все жители были так же рады. Но это выяснится только позже.

Вначале же была только идиллия. Почти сразу, когда закончивший зачистку отряд стал лагерем в селе - даже трупы еще не успели убрать - а местные уже потянулись к нему со своими жалобами.

Те, кто был обижен "сахалинцами", начали рассказывать о каждой гадости, которую от них вытерпели. Александр быстро смекнул, что делились этим они не просто так, не для психологической разгрузки, а с расчетом, что им дадут что-то вроде гуманитарной помощи. Скрипя зубами, Пустырник отдал селянам кое-что из одежды, немного трофейного горючего, бензина, который был машинам экспедиции не нужен, но пайками делиться не стал. Но и отбирать себе какой-либо фураж у местных своим людям тоже запретил. Хотя первоначально была мысль разжиться здесь хотя бы картошкой и хлебом.

А вот двоих пленных пришлось повесить. Пустырник, хотя и не жалел их, но выдал неохотно, потому что думал еще пораспросить получше. Но жители - точнее, одна жительница - попросила выдать их на расправу.

Дряхлая однозубая старуха, помнившая довоенное время ("я была депутатом сельсовета, сынки...") рассказала, как эти двое изнасиловали тринадцатилетнюю дочь ее соседей, а потом, улыбаясь, похлопали девочку по плечу и подарили ворованное пальто, теплые сапоги и украшения. Наверно, до самого знакомства с веревкой они искренне считали, что та сама этого хотела. Родители потерпевшей не хотели "выносить сор из избы", да и сама она молчала как рыба, и вот тут как раз подвернулась глазастая старая сплетница, у которой дома был целый музей икон, портретов царей, президентов и еще один леший знает кого. Но Пустырник был ей благодарен, потому что искренне считал, что такие твари как эти двое жить не должны, и в этом была его простая жизненная философия.

Пришлось приводить приговор в исполнение самим. Для этого выбрали несколько высоких деревянных столбов от старой линии электропередач. И вскоре обвиняемые "вознеслись" на них, словно флаги.

Правда, Пустырник пару раз говорил своим бойцам, что не все ордынцы такие. Ему рассказывали случай, как они сами навели среди своих порядок. Еще до освобождения Заринска. Один раз, когда мытари - сборщики дани - лютовали особенно сильно в маленькой деревне Горелой, прижигая неплательщиков раскаленными прутами, устраивая публичные порки и избиения сапогами, и даже собираясь повесить или обезглавить пятерых случайно выбранных селян, пришли другие и прекратили издевательства, обезоружив первых бандитов.

И эти вторые тоже были люди СЧП. Их командира звали атаман Саратовский (странная какая фамилия!), хотя другие называли его просто Окурком. Обезоруженным им "сахалинцам" вскоре вернули автоматы, но больше зверствовать не позволили. А потом и вовсе увели прочь.

Да, не все они были уродами, конечно. Но и отребья среди них было порядочно. Даже если десять процентов - все равно это достаточно для того, чтоб сделать жизнь мирных людей адом. В Заринске они еще держались в берегах, боялись. Но все небольшие поселения Сибирской Державы, да и просто находящиеся по пути отсюда на Урал - в полной мере ощутили на себе радости ига. Во время пути Сашка наслушался историй об отрезанных ушах, отбитых прикладом почках, мужчинах, посаженных на бутылку от шампанского, женщинах, которых изнасиловали полицейской дубинкой, о пытках электротоком и водой, подвешиванием за руки... и еще много о чем.

Не миновало расправы и Кузнецово.

- Долго же вы собирались, - сквозь зубы процедил один мужик, потомственный плотник и гробовщик. Оказалось, его сына забили до смерти за то, что тот якобы украл мешок отрубей из амбара.

Но были и другие, как позже выяснится. Кто на бойцов "Йети" сразу смотрел волком и втайне жалел, что ордынцев выгнали. Это, как подумал Сашка, те, кого расправы миновали... может, потому, что они активно подставляли под них других. И просто любители принципа "моя хата с краю". Им казалось, что явившийся из Заринска отряд разрушил только-только установившуюся безопасную жизнь, изгнал или убил их защитников и благодетелей.

"Жизнь только начала налаживаться, а тут вы..."

"Обещали, что пришлют три вагона с зерном".

"Говорили, что семена дадут. И овец. И коз. И бензин. И дизель-топливо...".

Пустырник на такие заявления только отмахивался и говорил, что даже бараны с овцами умнее таких сказочных дебилов. И что бензин с дизелем "сахалинцы" могли им только закачать грушей в задницу и поджечь для потехи. Мол, и хорошо бы, если бы закачали.

Но никаких санкций к таким болтунам не было. Слово "санкции" в Сашином восприятии означало какое-то туманное, но страшное наказание.

"Дальше будет хуже, - подумал Александр. - Будут и места, где нас будут сразу считать врагами".

И вполне справедливо. Кем их еще считать, если там за Уралом абсолютно чужая земля?

Пленный, которому сохранили жизнь - хоть некоторые местные и скрипели зубами от досады за такое решение - рассказал сибирякам все, что знал. Он надеялся, что его оставят в Заринске на положении "холопа" (он сам это слово употребил). Поведал и про радиоактивный пояс, и про города по ту сторону гор, и даже про страшное Ямантау, хотя он там не был.

"Ну это мы и без вас знаем", - сказал дядя Женя и переглянулся со своим заместителем Айратом по кличке Каратист, который в этом бою лично пятерых застрелил, а одному свернул шею при зачистке домов.

На самом деле, конечно, никто этого мужика в Заринск доставлять не будет. Вместо этого его возьмут с собой в качестве проводника. Чему он, разумеется, не обрадовался. Но и альтернативы он понимал: быть зарезанным на месте или выданным на расправу тем жителям Кузнецово, которые к нему претензии имели. Да и поогорчаться ему не дали, связали и заперли получше.

Никакого торжественного вечера в честь освобождения решили не делать. Особенно когда узнали, что отряд идет дальше.

"Вы, блин, не знаете, что там впереди только смерть?" - услышал Сашка, стоявший рядом, слова старосты, которые были адресованы Пустырнику.

Только смерть.

Но дядя Женя отмахнулся.

В эту ночь Младший - да и все остальные - спокойно спали в относительно уютных постелях - удобных в сравнении со спальным мешком на снегу или старой койкой в заброшенном полвека доме. Спали впрок, раз уж не могли впрок наесться - продуктовые рационы были жестко распределены на один-два месяца грядущей дороги. Хотя пополнять запасы предполагалось и на месте. Как... это хорошо известно.

И в момент перед погружением в сон ему вдруг стало невыносимо страшно. Он понял, что в глубине души надеется, что здесь они и остановятся, устроят тот самый форпост. И не двинутся дальше. Все-таки зима не за горами. А по погоде - не по календарю - уже месяц как зима.

Он не знал, как там настроены остальные... Вроде многие горели желанием продолжать путь и жаждой мести. Да и сам он так и не спас деда и сестру Женьку. И не отплатил этому Уполномоченному. Вампиру в черных очках. Но в момент этой странной слабости Сашка подумал, что это уже невозможно - вызволить их. Что дед с Женькой уже, наверно, мертвы. А мстить... ну так Кира сама просила его в последней записке этого не делать.

А умирать ему уже совсем не хотелось.

Но тут же парень устыдился этой слабости и трусости.

"Да кто я такой, мужик или нет? Смогу я жить спокойно, если не удастся отплатить убийцам и бандитам той же монетой?! Они отца убили, они девушку, которую я любил, до смерти довели - а ведь ни один из этих уродов и мизинца их не стоит".

И сомнения ушли. А вскоре он почти уснул, убаюкиваемый свистом ветра за окном и монотонным бубнёжем в соседней комнате. Там разговаривали Пустырник со старостой. И, похоже, выпивали:

- Я совсем молодой пацан был, - говорил, судя по голосу, староста. - Играли мы в "чау-чау, выручай!". Это игра про съедобную собаку, которую все ловят. Наполовину прятки, наполовину догонялки. И вот видим - едут ваши... Один был прям похож на этого пацана, который с тобой. Денщик он тебе, слуга или кто?

- Оруженосец скорее.

- А это че значит?

- Ну вроде как помощник.

- Ясно, - староста хрустнул костями, вставая, чтоб подбросить угля в печку.

Пустырник какое-то время молчал. Был слышен звук наливаемого напитка.

- Как-то не нравится мне это, - произнес он, наконец, когда староста, судя по скрипу стула, сел на свое место. - Слишком легко идем. Как бы не расслабились пацаны. Мол, шапками закидаем. Не нравится. Но все равно мы должны идти на Урал. Должны...

Идти. Сашка услышал главное, и дальше уже перестал "греть уши", как выражалась его бабушка. Будущее виделось прямой и ровной дорогой - и в пространстве, и во времени. С этими мыслями он погрузился в сон. Ему ничего не снилось.

Знал ли он тогда, что впереди у них долгий и трудный путь по бесплодной земле и финал этой дороги, которого они совсем не ждали?

Глава 3. Специальная доставка

Молчун шел, не скрываясь, и напевал себе под нос песню про Город, которого нет.

Рассвело. Солнце выглянуло разом, демонстрируя себя, как неопытная стриптизерша в клубе, но тут же, будто застеснявшись, скрылось за облаками. Летом тут светало очень рано. Забавно было осознавать, что это место куда ближе к Северному полюсу, что Прокопа. И при этом зимы настолько мягче. Хотя все жаловались, что раньше было теплее.

Давно остались позади порт, рыбная и сельскохозяйственная зоны, на западную оконечность острова было вынесено самое грязное производство.

Там господствовали неприятные запахи. И не только рыбы и мазута. В одном месте в нос ударил слабый дух навоза. Фермы. Корявые, недавно построенные из кирпича от разобранных зданий, жести и шифера. Фураж для живности привозили из деревень. Хотя в основном хрюшки жрали отходы с рыбных заводов. Вот последние воняли еще сильнее и находились вдали от штаб-квартир и райончика элиты. На острове было мало распаханной земли, потому что места тут было немного, да и сама земля не очень. Вроде бы едой остров себя не обеспечивал. Но он продавал... то есть экспортировал многие товары, которые никто во всей вселенной больше не делал. Нефтепродукты, патроны, лекарства... некоторые, говорят, лечили за счет того, что покупатели в них верили. А еще активнее Остров торговал воздухом, то есть собирал подати за пользование дорогами и взимал долги за ранее данные кредиты. В общем, было ему на что жить. Не все оборвыши были немирными. Какое-то число сотрудничало, а кто-то жил у Острова в кабале. К северу, в бывших дачных поселках находились латифундии.

Когда Молчун услышал про это, его посетила шальная мысль: "Может, не так уж плохи те бригадиры? Может, к ним податься?" Но она, эта мысль, быстро ушла, когда он узнал о них побольше и посмотрел на плоды их деятельности. В общем, КАМАЗ со взрывчаткой на оба ваши дома.

Огородные хозяйства остались позади. Молчун не хотел бы быть фермером. Хоть землю пахать, хоть за скотиной следить его не тянуло. За ней же, гадиной, целый день надо смотреть. Но еще меньше он хотел быть сборщиком долгов.

Даже его нынешняя работа была проще. Даже то, что он делает сейчас.

Он шел пружинистой и в то же время расслабленной походкой. "Типа я просто прогуливаюсь по городу, единственному в своем роде".

В вечернее и ночное время такие окраины Острова были довольно опасны. В доках и в переулках, а тем более во дворах или брошенных зданиях незадачливого прохожего могли заставить поделиться. И продукты отбирали за милую душу. Реже, но случалось такое и на оживленных улицах, и на набережных. Власти с этим почти не боролись. Молчун давно понял это. Когда он вступил в "клан" Михайлова, то быстро осознал, что теперь можно ходить без боязни, даже с рюкзаком, полным хабара, привезенного извне. Мелкая гопота связываться с людьми магнатов жутко боялась. А проблемы фраеров правителей не интересовали. Оба дуумвира исповедовали стихийный социал-дарвинизм и считали, что тот, кто себя защитить не может, виноват сам.

А вот и Малый проспект, торговая зона. Здесь уже безопаснее, но до введения комендантского часа ночью тут, что называется, пошаливали. Сейчас - нет.

Конечно, в такой час тут еще мало что открыто.

Он шел с рюкзаком за плечами и в своей обычной черной форме, которая раньше, до попадания его в наемный отряд, лежала, скорее всего, на складе Министерства внутренних дел. Той еще, не существовавшей уже полвека страны. Разве что шевроны и другую атрибутику "бойцовые коты", да и "еноты", у которых форма была почти такая же, но серая, пришивали свою.

Людей на улицах не было. Магнаты совсем недавно установили комендантский час. Раньше, как говорили, такого не было вообще, и многие шарахались пьяными по улицам до утра, буянили и безобразничали. Да владетели и не видели в этом большой угрозы для себя. Разве что гвардия их иногда была не прочь извлечь дополнительный доход от патрулирования.

Не сказать, чтобы запрет был очень строгий - мелкая рыба в сети попадала, и выходила из них, лишаясь чешуи, а вот крупная просто рвала и уходила. А иногда просто игнорировала. Поэтому и сейчас случалось, что кто-то шлялся и буянил. И в основном это были люди, которые самим магнатам служили.

А вот мелкая сошка, да, стала лучше знать свое место. Что и требовалось.

Свет фар. По проспекту проехала запоздавшая (или наоборот, ранняя) машина - не привычный для внешнего мира УАЗ или другой джип, а большой комфортный автомобиль с низким дорожным просветом, какой-нибудь Вольво или Мерседес, который нигде за пределами этого островка ездить бы не смог. Может, засидевшийся в лавке за сведением баланса купец, или пьяный гуляка возвращается из ресторана. Один и тот же человек в разные дни может побывать в обеих ипостасях. Это Питер.

Вдалеке уже виднелся забор кладбища.

Но на пересечении с улицей Беринга впереди показался пеший патруль "котов" из трех человек. Младший помахал и вышел на свет фонаря - это надо было сделать, потому что иначе могли стрельнуть. Древние фонари стояли больше для красоты, от силы один из двадцати был исправен. Да еще на зданиях иногда в ключевых точках висели светильники и лампы разной мощности.

Его узнали сразу. Старший патруля, Кирюха Котов, был ему знаком. О том, какая у Кирюхи кличка, с такой-то фамилией, можно было предположить. Но нет, не Кот. А Хлеб. Почему, никто уже ту историю не помнит. Хлеб, здоровый мордоворот, кивнул: мол, иди-иди, Саня, по своим делам, не задерживайся. Двое его напарников были без автоматов, да и в кобурах могли у них быть бутерброды или огурцы на закуску.

Бакшиш не потребовали, все-таки свой. Подумали, может, к бабе или за водкой, или еще куда. На Малом проспекте кое-какие заведения и ночью работали. И соседство кладбища совсем не мешало им.

Патруль прошел своей дорогой, а он своей -- дальше по проспекту.

В общем-то, комендантский час действовал для простых жителей. Гвардейцам делалось послабление. Но, конечно, не на чужой половине острова. Туда им, наоборот, в запретное время путь заказан.

Вот и пограничная зона.

Слева решетчатый забор кладбища, где все заросло настолько, что напоминало лес. Слугам магнатов не с руки наводить там порядок и вырубать растительность, а смотритель был вечно пьян и ленив. В относительном порядке поддерживался только маленький уголок. За старыми могилами никто не ухаживал, а для новых мертвых жителей острова хватало и клочка в северной части.

Справа четырехэтажное здание Ратуши, где и до Войны находилась какая-то государственная контора. Теперь человек десять чиновников при пиджаках и портфелях работали и жили тут - хотя настолько ни на что не влияли, что всем даже было плевать, на чьей половине они будут находиться. Вот, живут на михайловской, пусть и у самой границы. Чистая бутафория. Дармоеды, и часто к обеду в рабочие дни уже пьяные в доску. Тут в городе употребляли сильнее, чем во внешнем мире. Потому что за Поребриком алкоголь найти становилось все труднее, а мертвецки пьяный легко мог стать просто мертвым. Младший вспомнил, как трудно было получить в Ратуше какую-то бумагу раньше, и насколько проще стало, когда он поступил на службу.

Дальше в ряду был банк или что-то в этом роде - большое абсолютно безжизненное здание из серого бетона, когда-то наверное красивое, а сейчас жутковатое, без единого стекла и с обвалившимися верхними этажами.

И все. Дорога кончилась.

Здесь вдоль границы владений тоже прохаживался патруль из двух архаровцев. На двоих у них уже точно был автомат АКСУ и пистолет. Должна была быть и собака, но ее почти никогда не брали. И Саша знал их график. Они прошли пятнадцать минут назад и еще столько же их не будет.

Никаких специальных заграждений вдоль границы не было. Раньше не было и блокпостов. Это недавнее нововведение.

Разделительная полоса проходила в этом месте не по 18-19 Линии, а по границам кладбища. Кладбище было ничейным, общим. Но все, что располагалось к востоку от кладбища - и здания, и люди - принадлежало Кауфману. К западу - соответственно, Михайлову.

Прямо за кладбищем по левую руку от Малого проспекта стоял до Войны какой-то завод, на руинах которого теперь было несколько мастерских. Но ночью они не работали.

А справа остов рухнувшей много лет назад "Полосы". Где-то в стороне, южнее, была и вездесущая "Семерочка". Забавно, что в его родном городе имелись торговые заведения с такими же названиями. Сгоревшие дотла в Войну. Но здесь все же использовали эти площади под рынки. Хотя чаще мелкие лавки и магазинчики располагались на первых этажах зданий, там, где и до войны были подобные. Тоже своего рода преемственность.

Почему-то ему показалось, что в Прокопе этот торговый центр назывался "Лента". Не "Полоса". Он представил буквы названия. Или нет? Реальность вдруг показалась зыбкой, как туман над морем.

Дед... кладезь мудрости... часто говорил Саше, что за свою долгую жизнь раз двадцать натыкался на такое явление, когда память о каком-то событии - глубокие подробные воспоминания - оказывалась противоречащей реальности. И чему верить? Реальности? Или памяти? Дед и сам не был уверен. Говорил, что мы не можем быть уверены - вдруг прошлое меняется само по себе. Постепенно. А мы даже не можем знать, остается ли мир прежним, когда мы закрываем глаза и остается ли вещь на месте, когда мы отворачиваемся. И один ли на самом деле наш мир, или это что-то вроде слоеного пирога, где один слой налезает на другой.

Ну и чушь лезет в голову...

И все-таки этот чертяка Баратынский мог бы и днем его пригласить. Зачем заставлять идти даже на такой мелкий риск?

Понятно, если нарушение одно - то это ерунда. А не пойман - вообще не вор. Но ему-то и так приходилось нарушать закон каждый раз, выходя наружу. Получить разрешение на то, чтобы покинуть Остров легально было почти нереально. Зато лодку нанять, чтобы переплыть -- раз плюнуть. Правда, возвращаться проблемнее. Чтобы не отправили на дно, надо и взятку дать, и проверку пройти... добычей поделиться.

Короче, строгость законов уравновешивается тем, что по-настоящему следят за соблюдением только защищающих саму власть. А не других граждан - для которых действует право сильного.

Вот хождение людей снаружи в город магнатам угрожало. А выход "сталкеров" из города был им выгоден, чтобы полностью не зависеть от поставок купцов. Хотя бывали и официальные экспедиции вовне с целью добыть что-нибудь - но львиную долю нужных вещей находили все-таки "частники". Многие из которых были трудоустроены в гвардии или других структурах магнатов. А иногда в фирмах купцов-прихлебателей, которые формально считались независимыми "юрлицами". Но многие "сталкеры" основной доход имели именно с промысла, а не с зарплаты.

Младший -- из числа таких.

Чтобы попасть на ту сторону к Кауфману, надо миновать пост. Точнее, два поста с обеих сторон. А там, конечно, не такие прожекторы, как на Поребрике, границе острова, но все равно мощные фонари. Не жалеют энергии, сволочи.

Но службу несут безалаберно. Угрозы от соседей никто не ждет, хоть их и в гробу видали - но это все-таки не оборвыши. Поэтому смена на КПП наверняка или спит, или пьет, или в карты режется. А может и бабы у них там есть. Не только на картах изображенные.

Без двадцати пять проситься, чтобы пропустили и пытаться нечего. На это не пошли бы даже собратья "котяры", не говоря уже о "енотах".

Баратынский подсказал ему один тоннель, который, по его словам, никто кроме высокоранговых магнатских шестерок не использовал. Древний. Не канализация, а то ли часть старинного бункера, то ли какие-то тайные ходы царских времен. Но почему-то Младший туда решил не ходить. Клаустрофобии у него не было, а вот паранойя разыгрывалась иногда. Ему подумалось, что в подземном переходе не только камера может стоять, но и засада может встретиться. И куда от нее бежать? Уж лучше на поверхности.

Поэтому - перемахнул через забор на смиренное и тихое кладбище - и бегом, тенью, крадучись мимо черных деревьев и старых могил, где лежали кости людей, родившихся задолго до Войны. Но призраков он не боится. Несколько сот метров такой пробежки - и вот уже восточная граница кладбища. Перелезть забор для него никогда проблемой не было. Даже у них на полигоне отряда более серьезная полоса препятствий. "Колючки" поверх забора нет.

Вуаля! Вот он и обошел КПП. Оба сразу.

Никаких укреплений или барьеров тут действительно не было. Но кто сказал, что разделительную полосу не просматривают в прицел чьи-то зоркие глаза?

Патруль "енотов" тоже должен пройти через двадцать минут.

Теперь главное отойти отсюда побыстрее и сделать максимально наглую морду. И идти, а не бежать. Начнешь шкериться - сразу поймут, что тебя тут быть не должно. А так примут за какого-нибудь работягу местного, возвращающегося с ночной смены в ночлежку или свою убогую квартиру. Но перед этим он достал из рюкзака мешковатый плащ и надел поверх черной приметной гвардейской формы.

И руины "Полосы", и завод, где теперь были мастерские по обработке металла, остались позади.

Впереди слева стояло крепкое еще здание Театра. В Прокопе тоже когда-то был театр, Драматический, и даже больше этого. Хотя Саша его никогда не видел, а знал только по фотографиям, потому что на месте Центрального района теперь гигантская воронка. Проклятый Питер. Мрачновато, конечно, из-за туч, но уже почти светло. На широте Прокопы, наверное, была бы темень... но он не был уверен, так как в детстве в это время всегда спал.

Добрался до театра и прислонился к потемневшим кирпичам стены.

Тонкий писк. Маленькая тень метнулась вдоль решеток, закрывавших проемы окон цокольного этажа соседнего дома. За ней метнулась тень побольше.

Кошак. Тут они водились. Вообще-то в пустых городах и даже просто в диких краях с дикими людьми - кошки давно повывелись. Тут их тоже понемножку ела беднота, но плодились они быстрее.

Лямки не натирали плечи, потому что были идеально подогнаны. Но все равно рюкзак тяжеловат, хотя "сталкер" и бывший странник привык к гораздо более серьезным грузам. И не подумаешь, что там только книги. Да и его размер выглядел немного подозрительно. Вдруг там бомба? Или золото-серебро. Заставят открыть - покажет. Чем сразу разочарует служивых. Но все равно, лучше не попадаться местным патрулям. Могут вычислить, что он не проходил через КПП.

Хорошо, что патрулей на каждой половине не слишком много,, ходят они редко и никогда не сворачивают с маршрута.

Здесь надо было вести себя особенно осторожно. Он пройдет мимо "Семерочки". Улицы абсолютно пустынные. Все спят. Первые купцы придут только через несколько часов.

Возле входа в метро (да, имеется и такое) должен быть еще один пост "енотов". Тут дежурили всегда, потому что через тоннели иногда лезли оборвыши. Внизу, там, где заканчивалась лестница, был еще один пост отдельной роты, которая так и звалась "Подземка". Ее бойцов называли "пинчерами". Младший совсем недавно узнал, что звучное имя дано в честь норных охотничьих собак. Этот отряд подчинялся обоим магнатам (и одновременно никому, потому что был частным, пришел давным-давно чуть ли не из Московской области) и нес службу на станции "Василеостровская" и на станции "Приморская", которая находилась на западной половине. "Пинчеры" патрулировали не только метро, но и широкие старые тоннели канализации, и другие подземные коммуникации, которых под Островом хватало.

Младший знал немного про метро, потому что гвардию магнатов несколько раз бросали на помощь "пинчерам", когда была опасность прорыва больших сил оборвышей.

Говорят, магнаты всерьез хотели обрушить потолок станций и взорвать тоннели. Но побоялись, что взрывы повредят здания на поверхности. А может, хорошего взрывника не нашли. Поэтому замуровали, заварили и закрыли решетками все, что можно. Но оборвыши все равно иногда умудрялись пролезть, долбили кладку, находили новые щели и ходы. Конца этому противостоянию не видно.

Встреча с Баратынским была назначена не где-нибудь, а во Дворце. И плевать, что раньше до войны тут не квартировал царь или министры, а учились студенты - то ли химии с физикой, то ли еще каким наукам. Но здание было вполне монументальным, с колоннами, портиками, барельефами. Разве что атлантов с кариатидами не было.

Тот не собирался идти ни на какие уступки и облегчать жизнь своего временного порученца. "Хочешь получить деньги - принеси книги мне прямо в кабинет. Охрана на входе тебя пропустит".

А иначе, мол, грош тебе цена, "сталкер". Иногда Младшему казалось, что в этом поручении есть большая доля издевательства со стороны скучающего царедворца. Мол, пусть крыса побегает по лабиринту.

В такие минуты, вспоминая хамскую морду мажордома, Младший жалел, что у него с собой безобидные книжки, а не фугас из тротила.

Впереди послышался смех.

Трое подгулявших местных шли по тротуару, нисколько не скрываясь от льющих свет фонарей.

Он заметил их первым и сразу понял, что опасность с этой стороны равна нулю. Двое мужчин в костюмах-двойках с галстуками (где еще кроме Острова такое увидишь?) вели под руки не очень тепло одетую девушку в сетчатых колготках, из которых получился бы неплохой невод. Все трое нетвердо держались на ногах и пьяно похихикивали.

Бороды у богатеньких аборигенов Острова были совсем не такие, как у мужиков из деревень. Ухоженные. Иногда от них даже парфюмом пахло. Почему-то такая внешность у Младшего ассоциировалась с жрецами Древнего Вавилона.

Эти точно не рабочие. Вон, туфли аж блестят. Большие шишки на службе одного из магнатов. Судя по значкам на пиджаках - работают на Кауфмана.. Получали они явно побольше, чем гвардейцы, да и служба их была гораздо менее опасной и пыльной. Понятно, что Александр им завидовал. И сам бы не прочь оказаться на их месте. Разве что бородку такую не хотел. Хотя мода у высших слоев Острова была многообразной - некоторые ходили с гладковыбритым подбородком, а кое-кто даже голову брил.

Молчун шел по неосвещенной стороне улицы, но и не прятался. И троица даже не заметила его. Занятые своими делами, они прошли дальше, туда, где светились окна нескольких жилых домов. И уже на пределе видимости затянули вслед за дамой пьяную песню: "Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог, шла босиком, не жалея ног". Хотя дама их шла не босиком, а в туфельках на очень высоких каблуках.

Больше встреч с местными не было. Александр шел кратчайшим путем, считая ниже своего достоинства идти окольными. Еще один патруль "енотов" прошел всего в десятке метров, но не заметил его, спрятавшегося в подворотне.

А вот и Дворец. Площадь рядом с бывшим зданием факультета, а ныне штаб-квартирой магната, очищена от мусора и освещена тремя десятками старинных фонарей. Ее перегораживает железная решетчатая ограда, выкрашенная в черный. Она выбивается из "исторического" вида, наверное потому, что это современный новодел. Поверху идет витая колючая проволока. Тут уже не перелезешь. Говорят, ее собрали и вкопали совсем недавно.

Внутри этого периметра еще один, с забором пониже - стоянка, где припаркованы штук пять легковых машин.

Бетонные блоки перегораживают улицу так, чтобы остался только узкий проезд для одного транспортного средства. Несколько охранников сидят в павильоне, и еще минимум двое с собакой только что появились из-за угла Дворца. Видимо, обходят здание по периметру. А сколько их еще могут занимать позиции на соседних чердаках? Серьезно подходит Кауфман к своей безопасности.

Даже окна нижнего этажа, как говорили, бронированные. Однажды кто-то попытался бросить камень. Только царапины остались, а сам умник тут же получил пулю.

А вот тут уже прятаться нельзя. Охрана предупреждена. Если мажордом, конечно, не соврал и не разыграл своего доставщика груза. От такого мерзавца всего можно ждать.

Сунув руки в карманы, расправив плечи, Молчун пошел напрямик через площадь к КПП. И когда на него направили автоматы двое выскочивших "енотов" в сером камуфляже ОМОНа, улыбнулся:

- Свои! Я по важному делу к мажордому Баратынскому.

Здоровые охранники, отличающиеся от обычных "енотов" с улиц - эти были отборными, хотя скорее откормленными, а не накачанными, носили бронежилеты, завели его в будку. Пропустили через металлоискатель. Тщательно обыскали. Убедившись, что оружия у Саши нет, принялись за рюкзак. Удостоверившись, что там только книги, прощупав ткань, вплоть до подкладки, старший караула кивнул.

- Иди за мной, - произнес похожий на боксера жлоб с расплющенным носом.

Шлагбаум не поднялся и металлические ворота не открылись. Зато открылась калитка меньшего размера, куда и предложили войти Саше. Первый "конвойный" шел впереди, держа, будто невзначай, руку у кобуры, где явно был не бутерброд. Пожав плечами, размашистой походкой "сталкер" пошел вслед за ним к громаде Дворца, освещенной кольцом фонарей. В самом здании большинство окон были темные. Трудно было не исполнить приказ - напарник жлоба, шел за Младшим на расстоянии полметра. Разве что руки не заломил и наручники не надел. Вот так, сопровождаемый двумя мордоворотами, он был введен в цитадель восточного магната Острова.

Они направились не к шикарному главному входу, оформленному портиком с колоннами, а к левому крылу. Там его провели к совсем не парадному крыльцу - явно пристроенному недавно, из кирпичей, скрепленных цементным раствором, и даже еще не оштукатуренному, открыли железную дверь и повели по лестнице вниз.

"А меня тут не грохнут, в этом подвале?" - подумал Младший, когда они, срезав путь через давно не крашенные подземные переходы, где пахло пылью и плесенью, валялись катышки мышиного помета и груды спрессованных от времени старых бумаг, снова выбрались на первый этаж здания.

Тут уже все было по-довоенному пафосно. Хотя Младшему больше нравилась обстановка в Небоскребе Михайлова: доминировавшая там "офисная" тема, которая для стариков выглядела скучной, для них, молодых, смотрелась как шик и хай-тек.

Куда лучше, чем старье из эпохи динозавров, которым тут все было набито. Все эти ковровые дорожки, деревянные панели, бронза и позолота... Выглядело это круто, но упадок и тлен, которые изо всех сил старались замаскировать, его глаз видел, хотя освещался коридор неярко Моль, грибок и ржавчина, как бы с ними ни боролись, были неумолимы. Но если в подвале воздух щипал ноздри и разъедал легкие, тут наверху, в "покоях" он был хорошо кондиционирован и даже чем-то ароматизирован.

В длинных коридорах, почти все боковые ответвления которых были перегорожены решетками, вдоль стен через равные промежутки стояли, словно часовые, рыцарские латы. На стенах, покрытых красивыми деревянными панелями, висели картины, защищенные стеклом для сохранности. Из ниш скалились чучела животных. Явно из музеев их "спасли". Чем ближе они подходили к обитаемым частям Дворца, тем в более хорошем состоянии находились экспонаты. В прозрачных кубических стендах стояли самые ценные изделия из драгоценных металлов или редких камней. Кубки, чаши, вазы, глиняные амфоры, какие-то маски... Трудно даже представить, сколько им лет. Пятьсот? Тысяча? И ведь всё это чистилось от ржавчины, пыли, оберегалось от моли и других насекомых. В здании явно имелся большой штат слуг. Но ни один из них не попался на глаза. Как и другие бойцы охраны.

О том, что Дворец хорошо охраняется, напоминали только несколько дверей, над которыми было почему-то по-английски написано "Security". И несколько видеокамер на потолке. Удивительно, как они еще работали.

Да еще на пересечении коридоров возле фонтана под стеклом висело знамя "енотов", с которого скалился их тотемный зверь, перепоясанный патронной лентой, с автоматом в лапе.

"Бойся того, кем станешь.

И стань тем, кого боишься".

Таков был девиз наемников, с которыми "бойцовые коты" часто дрались, но вместе охраняли город. У самих "котов" проще: "Безумие и отвага!".

Только сейчас Младший увидел, что полное название гвардии Кауфмана звучало как "Федерация ЕНОТ". По слухам, еще одно знамя хранилось на опорном пункте в их спортивном клубе, еще более крутое, шитое золотом и другими драгметаллами. Но туда попасть чужаку не светило. Разве что в виде пленника, на котором будут отрабатывать удары, а потом скормят служебным овчаркам, содержащимся там же в питомнике.

А вот о прежнем назначении здания не напоминало ничего. Только расположение дверей в коридорах навевало ассоциации с университетскими аудиториями.

Нанятые декораторы и загнанная бригада рабов тут хорошо поработала. Ходила легенда, что их кости тут и замуровали.

В общем, кучеряво живет господин Кауфман. Жаль, что походить здесь с экскурсией нельзя. Такого богатства Александр не видел еще нигде. Он бывал в музеях... почти все они были хорошо разграблены... но здесь просто музей музеев, концентрат и выжимка. Залезть сюда в свободное время был бы рад любой вор... старого мира. А сейчас все это хоть и имело цену... но она была не запредельной и мало для какого покупателя эти вещи из прошлого имели значение.

И он, Младший, был не вор, а всего лишь мародер.

- Быстрее, - пробурчал охранник, заметив, как гость глазеет по сторонам, - Мажордом ждет в комнате для переговоров.

Баратынский принял его не в своем кабинете - видимо, много чести для такой мелкой сошки - но и не в фойе, и на том спасибо. Посмотрим, что это за "комната для переговоров".

У высоких дубовых дверей с позолоченными ручками их встретил еще один охранник в полосатом костюме, который топорщился на боку от кобуры.

- Сюда, - сказал секьюрити, и буквально впихнул Сашу в комнату, закрыв за ним дверь.

Это оказался небольшой прямоугольный зал, вычурно оформленный. На стенах были обои с двуглавыми орлами, потолок расписан какими-то пышными орнаментами с цветами. Среди золоченых настенных светильников, похожих на свечи, висели картины, все в одном стиле, изображающие дородных господ в кафтанах, сюртуках, ризах и мантиях. Видимо, важных столпов мироустройства. Некоторые восседали на лошадях. У кого-то была борода, кто-то с голым подбородком, кто-то был мордат, а кто-то с худым и постным лицом, у многих было оружие или символы власти, скипетры, украшенные посохи или булавы. Те, что в расшитых золотом одеяниях - видимо священники. Вид у всех был или надменный или благостный. Будто они осчастливили мир тем, что позволили на себя смотреть.

Надо же, почти не ничего не поменялось на Земле, подумал Молчун. Стерла миллиарды людей ядреная война, из оставшихся почти все вымерзли за Зиму... но опять толстые, сытые и наглые всем правят и всех имеют. Они растут как сорная трава, хоть стриги их, хоть жги, хоть трави. Забивают, душат все, что на них не похоже. Под любым флагом вылезают вверх, меняя знамена и цвета как им удобно. И нет выхода... кроме как быть для них шутом... или мальчиком на побегушках.

- Опаздываешь... доставщик пиццы, - вместо приветствия услышал Саша, привыкая к освещению. В комнате было светлее, чем в коридоре. Но свет был направлен так, чтобы будто специально бить вошедшему в лицо и создавать для него неуютную обстановку.

Прямо перед ним во главе большого полукруглого стола сидел представитель нового дворянства. В бежевом костюме поверх белой шелковой рубашки, без галстука, расстегнутый ворот открывал обрюзгшую шею. В свете ламп блестели его волосы, похоже, чем-то смазанные.

Охраны не было. Баратынский не боялся Сашу настолько, что спокойно встретился с ним один на один. Хотя наверняка бодигарды дежурили поблизости и по первому свистку вбегут в комнату. Но зато, скорее всего, никто не следит за этим залом пытливым взором через дырочку в стене или камеру с монитором, потому что второй человек в клане после Кауфмана не допустил бы такое.

А сам Сашин визави выглядел совсем не воинственно. Самуил Олегович Баратынский был невысокий, немолодой, с брюшком и одышкой, носил прическу "конский хвост" - седые волосы были стянуты на затылке тесемкой. Даже для Острова это было чересчур аристократично. До прихода в Питер Младший видал такую прическу только у женщин.

На лацкане пиджака у Самуила Олеговича был значок, и совсем не клановый, а какого-то довоенного клуба, в который, как говорили, один из его предков был вхож. То ли яхтового, то ли теннисного. Ему позволялось.

Младший подошел к столу.

- Вот, - он поставил рюкзак на пол, хотя ему хотелось шмякнуть свой пыльный и грязный вещевой мешок прямо на чистую столешницу. - Полное собрание сочинений. Некоторые было тяжело найти. Вроде много находил, но подпорченные водой... крысами... или людьми. Я их забраковал. А эти целые. Можете проверить.

- Так-с. Посмотрим. Доставай, не тяни.

Мажордом достал из ящика стола лупу, надел налобный фонарь на резинке и придирчиво осмотрел каждую из книг, которые Младший выкладывал по одной на полированный стол. Проверил и обложку, и корешки, перелистал страницы.

- Куда я, блин, только не залазил, - продолжал Младший, наблюдая за ним, усилием воли заставляя себя не опускать глаза, - Библиотеки, склады, магазины. Один раз меня чуть не застрелили, другой раз чуть не сожрали... и не волки. Жизнью рисковал...

- Умолкни, - сделал вальяжный знак рукой Баратынский, перелистывая страницы. - Ты мне мешаешь. Это твои проблемы, за них доплаты не будет. Ты, надеюсь, сам не читал?

Он явно имел в виду: "не лапал ли ты их своими грязными пальцами?".

И как только догадался? Читал, но аккуратно. И не всё. Многое пропускал.

- Обижаете. Я книги уважаю и ценю. Немного полистал, оценил сохранность. В перчатках, чтобы не повредить. Но эти мне не очень понравились. Взять хотя бы первую. Ну и название. "Содомское сало". Нет, написано гладко, обороты всякие... но уж больно много там чернухи. Хотя наш старшина может и покруче наговорить. Особенно если записывать, когда он с бодуна.

Шутка была не спонтанной. Он хотел спустить этого эстета на землю. Молчун вспомнил пьяное мурло Богодула и чуть не заржал. Настолько похожим было посещавшее сержанта выражение пьяной самоуверенности на лицо мажордома сейчас, когда он с упоением перелистывал страницы. Библиофил. Вот он кто.

Молчун навсегда запомнил, как этот Баратынский минут десять вещал ему при первой встрече, кто он такой, когда на вопрос "Ты знаешь, кто я?" - Младший лишь пожал плечами и назвал его должность.

Видимо, у него было хорошее настроение тогда, и он снизошел до обстоятельного рассказа.

"Герб "Корчак", молодой человек, использовался несколькими родами шляхты, польского дворянства. Его история уходит в такое далекое прошлое, которое ты, манкурт, даже не можешь представить. Возможно, нашим предком был воевода сарматов Зоард, защитник придунайских земель во времена Великого Переселения народов. Мы пережили прошлые темные века, переживем и эти. А фамилию свою с гордостью носим с 1374 года. За воинские подвиги сей герб был пожалован польским королем моему легендарному предку Дмитрию Божедару. Фамилия эта происходит от названия замка "Боратынь", что значит "Божья оборона", который мой предок построил. На службе у русских царей и в православной вере мы с 1660 года. Хотя кому я это говорю? Что тебе Польша, если ты даже Москву златоглавую не видел?".

"Видел! - чуть не выкрикнул тогда Молчун. Сдержать себя в тот момент стоило ему гигантского труда. Но надо было поддерживать легенду. Этот человек... хоть и был не его начальником, а лишь эпизодическим работодателем... мог сильно испортить жизнь. - Нету у Москвы никаких золотых голов. Чай не змей-горыныч".

А ведь он может лгать про своих предков. Поди, докажи. Если и были записи, то давно сгорели или размокли. Младший мог себя хоть фараоном индийским назвать... но почему-то не хотел. Сволочь, в общем... Но эта сволочь платила "книжному сталкеру" деньги, прибавку к пайку и жалованию, которое он получал в середине каждого месяца от Туза.

Вернуло его в реальность постукивание пальцев мажордома по столешнице. Тот закончил осматривать свой заказ. Всего перед ним лежало семь книг.

- Твое счастье, что на них нет пятен. Новых. Старые уже не убрать, но это история. А что касается чернухи... да что ты понимаешь в искусстве, люмпен? - прищурившись, Баратынский смотрел на Сашу, будто перед ним был микроб, - Это называется "метафоры".

- По-моему, это называется дерьмо.

- Ты безнадежен. Ладно, забирай свою награду и проваливай. Сегодня я добрый.

И он показал Младшему старинный кошелек из пупырчатой кожи, похожей на крокодиловую. Но не дал в руки, а высыпал содержимое на стол, как карты. Это были банкноты с изображением руин Исаакиевского собора. Тысячные.

- Э-э. Здесь вдвое меньше обещанного.

- Так ведь нынче кризис, - усмехнулся Баратынский, смахивая с книг одному ему видимые пылинки, - Котировки падают, конъюнктура плохая.

"Какой еще кризис-хуизес? Какие нахрен котировки-мудировки?" - Саша сам готов был заговорить, как старшина Богодул, начиная свирепеть. Хотелось схватить за шею этого холеного мерзавца и стукнуть башкой о стол, чтобы попортить его прическу. Конечно, дело было не в холености и мажорности. Если бы так же кинуть "сталкера" попытался тощий татуированный урка с железным зубом, гнев был бы не меньше.

- Мало? - усмехнулся Самуил Олегович белозубой улыбкой.

- Маловато, - Младший пока с трудом сдерживал себя, чтобы не сказать лишнего.

- Рынок диктует цену. Он - вечная стихия. Инфляция была еще до рождения вселенной, ты не знал? А если совсем серьезно, то обложки и переплет не в идеальном состоянии. Скажи спасибо, что я их вообще беру.

- Окей, - выдохнул Младший. - Ладно, ладно. У меня еще есть с собой собрание сочинений Юрия Петушкова. Про космодесантников. Это раритет, мне сказали. Качество неплохое. Там примерно то же самое. Кровь, кишки, порево. И приключения круче, чем у Соколова. Да даже круче, чем у Хайнлайна. Может, возьмете? За остаток суммы.

Выходных на эти поиски не хватило, пришлось брать неоплачиваемый пайковыми трехдневный отпуск в отряде. Прочесал половину Большого Питера - не только склады книжных магазинов, но и частные коллекции, букинистические лавки, ярмарки и даже подвалы издательств. Хорошо, что в архивах Острова любые схемы и адреса можно было найти, хоть иногда и надо было сначала дать чинушам на лапу.

Став нежданно-негаданно "культурным" поисковиком и "расхитителем гробниц", Младший не знал, единственный ли он в своем роде. Может, были и другие. Но очень уж узким был рынок и маленьким спрос.

Однако эта миссия выдалась особенно сложной. Он залезал в такие дыры, где нога человека не ступала с самого Армагеддона. Иногда нормальные лестницы отсутствовали и приходилось спускаться на веревке. Одних фонариков испортил или потерял три штуки. Чтобы не надышаться опасных спор или других ядов, носил респиратор. В одном из заваленных подвалов, похожем на катакомбы, он и нашел под упавшим стеллажом томик "Седмица опричника". Там же валялась и вся серия Петушкова. Кругом бегали крысы и насекомые, но книги оказались запечатаны в пластиковые почтовые конверты. Видимо, их то ли отправить хотели, то ли только получили и не успели распечатать. Марок не было. В городе существовали и собиратели марок. Но это была еще большая редкость, чем книжки.

"Седмицу" Баратынский взял, вместе с другими книгами из собрания сочинений Соколова. А вот Петушкова забраковал.

- Ты невежа и невежда. Петушков - это патриотическое порево. А мне для коллекции нужно было либеральное. Тебе эти понятия ничего не говорят... но для меня они имеют вкус старого мира. Патриотов у меня уже целый шкаф, причем получше дилетанта Петушкова. Они стоят там, как тени, разговаривают со мной. У меня есть даже гексалогия про СМЕРШ, финальная книга которой вышла из типографии за две недели до 23 августа 2019 года. "Точку ставит только СМЕРШ"... чем не пророческое название? Но для этого хора была нужна нота диссонанса. Поэтому я заказал тебе книги либераста Соколова. Забирай свою плату и проваливай, пока я не сменил милость на гнев.

Молчун молчал. Понял, что речь идет все-таки о половинной таксе.

- Недоволен? - усмехнулся хозяин кабинета. - Что ж, это Питер, детка.

- Я тебе не "детка". Пижон хипстерский, - вспомнил Младший хлесткое словечко.

- А вот за это ответишь, червяк. Кто ты вообще такой? Никто. Среди моих предков были музыканты, журналисты, архитекторы. А у тебя? Потомственные алкоголики? Может, ты и Санька, но не Подгорный. Слишком дворянская фамилия для такого валенка.

Младший вспомнил еще одну лекцию от Самуила Олеговича, рассказанную после предпоследнего заказа: "Перед войной на всю страну было всего две сотни носителей моей фамилии. Сейчас остался я один. Я могу проследить родословную с четырнадцатого века. Когда мои предки водили в бой полки, твои ходили за плугом в лаптях. Или долбили штольни в горах, добывали малахит для наших покоев... если не врешь, что ты с Урала. Я кшатрий. А ты в лучшем случае шудра. О, индусы были тысячу раз правы со своими кастами... точнее, варнами. Лицемерный Запад со своей фальшивой демократией просто не дорос до мудрости тысячелетних цивилизаций. А у России был шанс... жаль, все рухнуло".

Молчун вспомнил каждое слово. Но это было не обидно, а смешно и нелепо. А вот то, что ему не хотели заплатить обещанных бумажек... это было ни хрена не смешно.

Он не собирался отвечать на оскорбление. Как-то само вышло.

- А вы точно последний из Баратынских?

Только произнеся, Данилов понял, что фраза звучит как угроза. Так получилось, но он был этому рад. Спецом, возможно, и не решился бы.

Убить паука он действительно мог голыми руками, настолько кипело бешенство. Восточными боевыми искусствами Младший не владел, но Пустырник в Прокопе заложил фундамент умения драться, а здесь в Питере с ними, бойцами магната Михайлова занимался командир Туз, когда у него было настроение. Командир любил похвастать каким-то "черным поясом". Хотя мог и просто бахвалиться.

Лучшим в отряде Молчун не был и близко, но знал, куда и как бить, чтобы убить или покалечить. Против настоящего бойца, да еще килограммов на десять тяжелее или на десять сантиметров выше это могло и не сработать. Но Баратынский был мельче и с виду совсем не боец.

Видимо, эта вереница мыслей отразилась на лице Молчуна.

Издевательская улыбка слетела с лица мажордома. На мгновение он стал чуть меньше, сдувшись, будто глубоководная рыба, поднятая на поверхность.

Но тут же взял себя в руки. Он не занимал бы это место, если бы не умел держать лицо.

- Может ты и хороший сталкер, но ты идиот, - Самуил Олегович провел ладонью по лбу, будто разглаживая складку, а на самом деле, скорее, вытирая пот, - Не понимаешь расстановку сил. Щелкну пальцами - и ты исчезнешь. Ваш монарх, конечно, слегка обидится на нашего, но быстро забудет. Потому что ты -- пешка. Сейчас позову охрану и передам тебя в руки "костоправов", понял, да? Будет мне еще всякая шваль угрозы кидать, - и Баратынский демонстративно потянулся к стоящему на столе телефону. Тут еще и внутренняя связь была.

"Подумай, дружок, успеешь ли ты ее позвать", - надо было бы сказать Молчуну... в кино. Но этот путь вел к очень нехорошей развязке.

В реальности он выбрал более дипломатичную формулировку:

- Ладно, черт с вами, давайте ваши копейки. Ограбили. Но не просите больше, если еще что-то понадобится.

- Ты больше точно не понадобишься. Проваливай. У тебя есть пять минут, чтоб покинуть цитадель... червяк. Время пошло.

Примерно минуту Данилов-младший просто сидел, набычившись, и глядел на мажордома. Потом встал и максимально уверенной походкой пошел к выходу.

Толкнув дверь плечом, вышел в коридор. Тут уже стояли двое в пиджаках - настолько правильной геометрической формы, что высота и ширина совпадали. И даже голова не выделялась.

Других, не тех, которые были до этого. Его схватили под руки и потащили той же дорогой, которой Сашу привели сюда их коллеги.

Сопротивляться и возмущаться бесполезно. Хватка была железной. Хотя "квадраты" не выкручивали Младшему рук, он чувствовал себя беспомощным рядом с мордоворотами, которые явно были отобраны не за умение играть в шахматы.

Довели его до той же лестницы в подвал, но внизу потащили другим маршрутом. Будто случайно проходящим мимо блока, где держали заключенных. У Михайлова был такой же подвал, и хоть Младший там бывал всего раз, передать палачу какой-то наказ от Туза, ему после этого долго было тошно от своей работы. Пришлось даже к психологу Алле Валентиновне идти за свои деньги, и та сказала, что выгорание от труда - это нормальное явление. Ага.

Он знал, что творилось в таких казематах. Вот и тут, услышав из-за облезлой металлической двери хлесткие звуки ударов, будто по мясной туше, сразу понял, что кого-то не просто бьют, а порют кнутом. Несколько лампочек в зарешеченных плафонах освещали полутемный коридор, в котором вдоль каждой стены тянулись решетки. Неслабую реконструкцию провел Кауфман в подвале университета.

В нескольких камерах явно находились люди. Он слышал слабое шуршание. Но все сидели молча, и особенно тихими стали, когда "еноты", гулко топая ботинками по бетонному полу, провели Сашу.

Молчуну не было страшно только потому, что до него, как и раньше в периоды рискованных приключений, серьезность ситуации доходила далеко не сразу. И в этом была определенная защита и благословение. Не чувствуя его страх, даже крупицу, многие враги - хоть люди, хоть животные, передумывали нападать, обманывались и уходили. А это было не бесстрашие. Просто тормознутость.

Пройдя длинный коридор, который тянулся на добрых пятьдесят метров, его сдали на руки все той же смене наружной охраны. Видимо, по телефону предупредили.

- Я бы тебя сюда посадил, - процедил один из пиджачных быков, - Или хотя бы зубы пересчитал. Но начальник добрый. Редкой души человек. Смотри, на улице нам не попадись. Он ваш, пацаны.

А уже те вытолкали Сашу наружу, спустили с того самого крыльца, буквально швырнув вниз, и хорошо еще, что не наградили пинком для ускорения. Калитка в заборе была открыта. Похоже, замок электрический или магнитный.

- Давай, беги кролик, беги! - бросил ему старший караула на прощание. - У тебя минута. И это... сталкер, или как там тебя... Самуил Олегович велел прострелить тебе ноги, если еще появишься тут. ПонЯл?

Тот кивнул. И, слыша, что замок на калитке уже пищит и она собирается закрыться, бросился опрометью, сопровождаемый хохотом чертовых "енотов".

"Бойся того, кем станешь...". Он очень старался. Но стоило ли бояться его сейчас, улепетывающего как зайца, обманутого на половину суммы, обещанной за рискованную работу, на которой он мог со здоровьем, а то и с жизнью расстаться?

Некоторым, возможно, стоило. Тем, кто еще слабее. Но уж точно не мажордому одного из хозяев Питера. Вот только Саша не стал бы обижать тех, кто слабее, хотя другой на его месте именно на них и сорвал бы злость.

Придется смириться и довольствоваться тем, что ему заплатили. Все-таки это не так уж мало. На кое-какие текущие планы хватит. Конечно, он, когда пешком с винтовкой за спиной обходил сотни заброшенных складов и магазинов на материке, чьи координаты на карте ему не так легко достались, рискуя столкнуться с оборвышами, волками или дикими собаками (медведей тут не было), рассчитывал отложить как можно больше на обзаведение хозяйством. Анжела, хоть виду и не подаст... явно... но была бы довольна, если бы сумма была полной. Уж ее отец и подавно. Но не судьба!

"Надо было ей вообще ничего не говорить про этот заказ. Зря обнадежил".

А ведь он уже попадал впросак с этим "высоким искусством". Еще в первую неделю жизни в городе он пришел в лавку антиквара на улице Беринга.

С собой у него были прекрасно сохранившиеся картины в трех пластиковых тубусах. Все с материка, а некоторые из Подмосковья. На них были какие-то рыцари, короли и дамы. Все благообразные, одетые по старой моде.

Он думал получить за них приличные деньги. Каково же было его удивление, когда коллекционер дядя Яша - сухопарый коротышка в жилетке и позолоченных очках- начал смеяться, едва Сашка развернул перед ним первое полотно.

На нем был всадник в короне с массивным тяжелым подбородком, на мощном украшенном золотом коне.

"Вроде князь какой-то. Поглядите. На сколько потянет?".

"Дубина ты стоеросовая, - добродушно рассмеялся коллекционер. - Эта картина нарисована за год до войны! Тут и цифры можно разглядеть. 2018. Это стилизация. Парадный портрет в средневековом антураже. Это бывший губернатор Саратовской области, член партии. А никакой не князь".

Надо же. А он был уверен, что мужик - король или герцог. Да и не видел он разницы между "за год до войны" и "за двести лет до". И то, и другое - древность. Так в чем разница?

Уж лучше с этими... снобами больше не связываться. Лучше уж технику возить. Ученый Денисов неплохо заплатил ему тогда патронами, которые Сашка, конечно, припрятал для себя.

Коллекционер еще посмеялся, а потом показал ему каталог "современного искусства" с какого-то аукциона "Сотбис". И попросил принести чего-нибудь вроде этого. Сказал, что очень мало шансов найти оригинал. Но обещал, что и за репродукцию даст какие-то копейки. В каталоге были и солидные красивые картины, и какая-то детская мазня, которую даже скорбный умом Сашин дядя Гоша смог бы нарисовать, обмакнув палец в краску.

"Искусство должно содержать авторское сообщение, молодой человек, и контекст эпохи. Дискурс. Оно не копирует реальность. Полное подобие лучше всего достигалось с помощью компьютерных технологий. Вот что вы видите здесь?"

"Я вижу только красный квадрат".

"А это, между прочим "Уборка урожая помидоров на берегу Красного моря апоплексическими кардиналами". Альфонс Алле, 1884 год. Поздняя репродукция.

"Какими? Апокалиптическими? - переспросил он. - А может, я лучше нарисую вам пару таких картин, раз они так ценны? Да хоть пять".

Никогда до этого над ним так не смеялись, как в тот день. После ему указали на дверь, а коллекционер еще долго хохотал вслед. Хорошо, что парень не спросил, содержала ли того Альфонса его супруга.

Он тогда ушел из лавки сам красный как те кардиналы. Саша набил бы антиквару его антикварную морду, если бы не бугай-телохранитель, подпиравший потолок. Вот так закончилось его первое знакомство с искусством.

С тех пор он стал куда образованнее. Уже через месяц Саша остыл и принес тому же дяде Яше несколько картин с котиками одного художника-реалиста начала XXI века. И тот заплатил! Сказал, что котики нуждаются в реставраторе, но это, мол, подлинники. Правда, больше таких котиков-оригиналов Саше по квартирам не попадалось. Только копии. А за копии котиков антиквар не платил.

Надо было двигаться дальше. Выходить из зоны комфорта.

Так говорила и психолог Аллочка, дама, про которую ходили слухи, что она любовница командира Туза.

Вот он и пошел. И черт дернул последовать рекомендации этого Якова Петровича и пойти на встречу с Баратынским в принадлежавший тому ресторан. Саше нужны были деньги, и он тогда не задумывался о том, что такие люди, как Самуил Олегович, в отличие от обычного антиквара, могут позвать не одного дуболома, а целую роту себе на помощь, и сделать с бедным сталкером что захотят.

И был он хорошим психологом, этот мажордом. Сидя за своим столом, видел, что перед ним не трус, но и не псих, а разумный и осторожный человек, который умирать не торопится. Поэтому обобрал его, но не стал дожимать, припирать к стенке. Поэтому ситуация завершилась обидно, но без крови. Да, его могли бросить в камеру. Но они не знали, что Саша никому не сказал, куда пошел. Могли подумать, что его товарищи обидятся. Того, что тем по хрен, они не знали.

Патрулей "енотов" Младший мог бы избежать и теперь, если бы захотел, но не стал. Комендантский час закончился, стало совсем светло. Теперь он имел право пройти через линию разделения законным путем.

Народ выбирался на улицы. Одетый по-разному - кто-то в джинсах, свитерах и куртках, кто-то в рабочих робах и фуфайках, кто-то в пиджаках или платьях. О достатке это ничего не говорило. Люди шли на работу. Праздная публика проснется позже, ведь она и ложится под утро. Женщины в городе выглядели, как нигде, ухожено... снаружи таких и не найдешь. Понятно, что оборвыши хотят сюда прорваться.

Детей пока не было. Детки выйдут на улицы чуть позже. Кто-то на работу, кто-то ближе к вечеру шарахаться по улицам, что-нибудь стащить и кого-нибудь ограбить... ну или проверить "закладку", но совсем не книжную, или продать себя за мелкий прайс. Нормальной системы образования на весь огромный город не было, магнатам было недосуг. Нет, обеспеченные родители могли учить как-то по книжкам или частные уроки оплачивать... в городе было достаточно образованных людей, кто подрабатывал бы наставником или учителем. Молчун и сам пытался подвизаться на этом поприще (от слов "виза" и "попёрся"?). Но оказалось, что это для остального мира он умник, а здесь есть и поумнее, а хоть он и был начитан, но его знаниям не хватало системности.

Общественной школы, как и библиотеки, в этом цивилизованном месте не имелось. Может потому, что так проще управлять. Хотя Младший подозревал, что если бы школу организовали правильно, владетелям от этого был бы только профит в плане управляемости. Но магнатов было два, и договориться о правильной промывке мозгов они почти не могли. Разве что у них было общее радиовещание, которое в основном вещало о войне с живущими за Поребриком.

Патрулей меньше не стало, но теперь они в основном смотрели, чтобы не было краж и поножовщины. А когда на улицах много спешащих на работу, один человек с полупустым рюкзаком, внимания уже не привлекал. Эти "еноты" были куда более тощие, чем дворцовая стража. Из новобранцев, выполняющих самую непрестижную работу.

Бумажник с выручкой он спрятал в потайной карман за подкладку куртки. Хрен найдешь даже при небрежном обыске.

А средь бела дня его не задержат. Главное, идти с таким видом, будто имеешь полное право. И при случае говорить, что был по дипломатическому делу. Баратынский, который не смог найти на своей половине толкового книжного сталкера, именно такую отмазку для визитов Данилова к себе сначала и придумал. Типа этот парень курьер, носит депеши на радиостанцию. Схема была хитрая и включала человека из Небоскреба по кличке Конопатый, который был кем-то в службе связи. Судя по всему, он корешился с восточными. И вот он периодически отправлял одного из "бойцовых котов" (хоть те и подчинялись Тузу, но командир наемников не возражал), на восточную половину с посылками. Это не всегда был Саша. Но в те дни, когда надо было передать мажордому Кауфмана книги - это всегда был Молчун. И прокатывало. Визитов было проведено целых шесть.

Но лафа закончилась. Недавно у Михайлова поменялся начальник службы безопасности. И новый, по кличке Электрик (за применяемую им методику следственной работы), эту лазейку прикрыл. Конопатый исчез. Возможно, попал на подвал к Электрику. Думали, что с бетонным блоком на ногах окажется на дне канала. Но через три дня он появился с подбитым глазом и кучей подпалин на лице. И без части волос на голове. Глаз у него дергался. Понизили Конопатого до рядового слуги, но, видно, предателем он не был, просто позволял себе лишнего. Хотя до высоких покоев и дипломатической почты больше не допускали.

Поэтому седьмой визит Саша уже осуществлял на свой страх и риск, без такой "крыши". Зато он знал, что ему не подложат какой-нибудь палевной малявы, то есть секретной корреспонденции, с которой его накроют свои же, михайловские.

А теперь всё, баста. Больше никаких хождений.

Баратынский мог вдогонку объявить Младшего персоной нон-грата на всей восточной половине. Но вряд ли он станет так утруждаться. Тогда ему пришлось бы объяснять боссу, зачем он вообще чужака к себе приглашал.

Вот только жаль, что сукин сын древнего рода заплатил не монетами, а ассигнациями - кредитными билетами острова Питера, выпущенными типографиями магнатов (у каждого было по одной прямо под боком в их штаб-квартирах). Как говорилось в листках объявлений, которые развешивала Ратуша, благородные магнаты правом "эмиссии" обладают как хозяйствующие субъекты, что скреплено их пацанским соглашением (в духе обычного неписанного права, ius non scriptum), которым они заодно конкретно обещали не печатать больше миллиарда "питерок" в год.

Но по факту говорили, что печатают они, сколько хотят. Соглашения конкретных пацанов лохам никаких гарантий не дают. И это касалось всего, хоть поборов, дата которых могла меняться, хоть защиты, которая предоставлялась купцам не от всех и не всегда, а рядовым гражданам, с которых нечего взять - вообще никогда.

"Бумажки" на рынках котировались менее высоко, чем "металл", невзирая на номинал. Хотя магнаты требовали от торговцев, чтобы все использовали и ассигнации. Но те за глаза называли их "фантиками". А вот простого человека за попытку раздобыть исправный принтер да напечатать гору фальшивок - магнатские быки из "групп быстрого реагирования" утопили бы в канале с камнем на шее.

Как бы то ни было, книг ему туда больше не носить... Может, и не прикончили бы. Может, приползи он на брюхе, униженно принимая новые условия Баратынского - и продолжили бы сотрудничество. Но Младший скорее отдал бы себя на корм канализационным крысам.

Значит, из специальных клиентов остается только Денисов. Но тот предпочитает научные и исторические книги. А художественные... их можно теперь даже не брать.

Саша возвращался. Он шагал открыто, прямо к пропускному пункту рядом с кладбищем. Даже отсюда видно было, что "еноты" несут свою службу на внутренней границе формально и беды отсюда не ждут. Чего нельзя сказать о внешнем периметре. О Поребрике.

Глава 4. Город черных сердец

Без проблем и проволочек Молчун прошел через КПП. И "еноты", и "коты" его пропустили, потому что у них было более важное занятие - они проверяли тележки купчишек, которые перемещались из западной половины в восточную, и наоборот.

Видимо, несмотря на поборы, продавать некоторые товары им было выгоднее у соседей. А поборы были. Хоть магнаты и заключили чисто пацанский "конкордат о свободной торговле", это не мешало их пехоте брать с мелких торговцев, которые катили свои тележки собственноручно, мелкую деньгу. А вот крупных, имевших по пять-десять телег с запряженными в них носильщиками - пропускали невозбранно.

Он вернулся на восточную половину. Та ее часть, которая примыкала к разделителю, еще была полупустынна. Кроме иногда проезжающих тележек, никого тут не было. Раз проехал один большой караван из десяти телег, сделанных из старых автоприцепов. Его тащили не люди, а мелкие лошадки. Этот был из внешнего мира и шел к постоялому двору. Понятно, владели караваном островитяне. Они скупали все, что было нужно и перепродавали с барышом. На возах чего только не было, и туши каких-то животных, и живые куры в клетках. Пара обнаглевших собак с лаем бежала следом. В другое время Младшему было бы любопытно, но сейчас он спешил. Он успел увидеть только, как один из возниц подцепил ближайшую собаку крюком на палке. Взмах топором, короткий визг! И еще одной тушкой под брезентом стало больше.

Полоумный безногий попрошайка по кличке Самовар на своей низенькой платформе с колесиками вынырнул из переулка. Он не заметил сталкера и проехал мимо, пытаясь догнать караван, на головной телеге которого сидел толстый купец, показавшийся Саше смутно знакомым. Это был Фрол Еремеич или просто Фрол (за глаза его иногда звали и Кролом), один из богатых жителей западной половины. Владел половиной рынка, того самого, на Декабристов. Самовар отталкивался руками от фонарей и бормотал под нос какую-то дичь про кровь, кишки и мозги. Он был безобиден, но демоны в голове у него жили серьезные. И гибель городу он предрекал уже, как говорят, лет пять. Поэтому никто его не боялся, и все только плевались, но иногда кидали монетку, чтобы не проклинал. Тут, на Острове, демонов и так хватало, и не только в каменных фигурах сфинксов они жили. Но, видимо, Крол был не в настроении, или псих его сильно достал, суясь под колеса, потому что поднял руку и указал своим на шизика. И тотчас с крытых брезентом возов спрыгнули двое стражей в камуфляже и начали мордовать слабоумного калеку палками. Не до смерти, а чисто чтобы проучить и чтоб больше никого концом света не пугал. От каждого Самовар получил штук по десять колотушек, и укатил обратно в свой переулок с разбитой мордой, дико воя и почему-то хохоча.

Младший даже бровью не повел. Тут такое чуть ли не каждый день можно увидеть. И даже похуже.

Следующей встреченной машиной был "паровик", переделанный из популярного грузовика, в кузове которого стояли то ли бидоны с медом, то ли кеги с пивом. Выкрашенный в черный цвет, исторгающий дым, он проехал мимо, сигналя клаксоном, чтобы зазевавшиеся убирались с дороги. Поскольку машин было мало, проезжая часть вовсю использовалась пешеходами.

Вот на пути Саши оказалась местная достопримечательность - трамвай. За много лет два магната не смогли или не сподобились убрать и отбуксировать эту штуку в сторону, хотя она сужала проспект. Может, им казалось, что смотрится она изящно. Трамвай был на момент Войны самым новым, импортным. И поэтому остался тут как памятник, а еще как бесплатный общественный туалет. Под трамваем как раз было несколько канализационных люков.

"Как я вскочил на его подножку, было загадкою для меня. В воздухе огненную дорожку он оставлял и при свете дня..." - вспомнилась ему строчка.

Но незачем вскакивать. Трамваи, конечно, больше не ходили. Ни на Острове, ни на материке. Как и в Прокопе. Застыли навсегда, а куски оборванных проводов, которые еще болтались на столбах, давно забыли, что такое ток.

Михайлов и Кауфман дальше проекта запустить трамваи или хотя бы дрезины по их рельсам не пошли. Им и так хорошо. В общем-то они были те еще лентяи во всем, что касалось благоустройства. Улицы даже не прибраны окончательно после Войны и Большого наводнения. Не убраны все машины, а просто сдвинуты так, чтобы не мешали проезду. Все сложное и не сулящее немедленной выгоды хозяева предоставляли делать жителям. А для себя оставляли то, что приносило барыш здесь и сейчас.

На Острове автомобилей, которые хоть как-то могли ездить, было немного.

Не больше шести сотен, и от силы половина сейчас на ходу. Но даже из этих трехсот с лишним большая часть редко покидают гаражи, бензин дорог. Почти все они принадлежат элите. Магнатским приближенным типа Баратынского и Электрика, богатеньким буратинам вроде коллекционера дяди Яши, Крола или владельца "Оружейки" Бруевича да командирам наемников типа Туза. Еще ездили редкие и ценные специалисты типа Мозга или Конопатого - до его опалы. Ну и некоторые простые бойцы и даже старатели имели тачку... если были готовы в трубу вылететь, покупая горючку и детали, лишь бы пыль в глаза пускать. Изредка.

Сами магнаты за руль не садились... Их возили с эскортами.

А на континенте на машинах могли ездить только бригадиры и их адъютанты. Да, даже у оборвышей были тачки. Раздолбанные в хлам, но тачки. Чаще с броней, как попало приклепанной, иногда с пулеметами на турели.

Хотя говорят, что раньше машина имелась у каждого мужика, а кто был без машины, считался лузер и лох. Но это было давно.

Сейчас большинство населения Острова ходило пешком. Автобусов не было, а выкрашенные в желтое такси, которых было пять штук, плебеев не возили. Возили они только плейбоев, которые, урвав где-нибудь легкие деньги и надев единственный хороший костюм, отправлялись с ветерком в казино, одно из двух на выбор. Им были рады и у Михайлова в "Новом русском", где на крыше стояло широкоплечее трехметровое чучело в том самом каноничном пиджаке и с растопыренными пальцам, и у Кауфмана в игорном доме с диковинным названием "Ланфрен-ланфра", где вместо братка был мушкетер в шляпе, а внутри все было обставлено с шиком, как в музее. Но оставив там все свои деньги, они сразу переставали быть плейбоями... потому что вместе с деньгами исчезал и успех у разодетых и размалеванных красавиц Острова, специфического типа женщин, которых не было больше нигде. И они снова становились плебеями. Да еще и, проиграв последние штаны, должны магнатам часто оставались.

Впрочем, в "катализаторы", где делались ставки на гонки тараканов или бои петухов, или в "однорукие бандиты" играли и пролы-пролетарии на свою получку. В этих культурных заведениях до утра не гасли огни.

Младший всего раз был в казино. В "Новом Русском", хотя у Михайлова он тогда еще не служил. Он не верил в удачу, и к рулетке или тем более карточным столам, где кучковались блатные типы в золотых цепурах, навороченных черных очках, с бритыми головами, в пиджаках или кожанках, даже подходить боялся. Тогда фортуна ему улыбнулась, хоть и слегка: с помощью "однорукого" выиграл пригоршню мелких монет, на которые купил в булочной багет с сыром и булочек с глазурью и корицей, которые назывались красивым словом синнабон. И еще осталось медяков, чтобы купить у молочника коктейль. После выигрыша он ушел сразу же, не желая искушать судьбу.

Анжелу он тогда не знал, поэтому слопал все сам, сев на лавку. И даже бросил голубю крошки. Хотя эти "крысы с крыльями" побаивались людей. Ведь их ловили и ели.

В общем-то, удача в казино была для него сродни броску монетки - после этого он, недавний бродяга, пошел и завербовался к Михайлову. Тот всегда набирал "быков". И хотя новенький выглядел для "быка" немного худощавым, все же смотрелся достаточно жилистым. Его взяли.

Город на Неве. Город северных ветров и каналов. На четверть лежащий под водой. Мрачный, но одновременно чертовски красивый. Даже в своем посмертии он был красивее того, что осталось от Москвы. Правда, ей и досталось серьезнее, но Младший видел только ее окраины. А в центр даже не решился сунуться. Хотя такие отморозки находились. И вроде бы даже выживали. Но его любопытство не было настолько сильным.

Анжела употребляла слово "нуарный" для определения питерской атмосферы. Вроде бы это слово означало "ночной". Но даже когда над городом стояла местная почти белая ночь, он выглядел хмурым и задумчивым. Поэтому слово "угрюмый" было бы более точным.

Сегодня Младший собирался навестить в том числе и коллекционера Якова.

Кое-какие вещички для продажи скопились в его подвальной "ячейке", которую он арендовал в подвале у азербайджанца Бахтияра. Это была то ли бывшая подземная стоянка, то ли даже убежище, где пряталось население, когда по городу жахнули ракетами... почему-то промахнулись и только взбаламутили море. Но и этого хватило.

Теперь здесь все поделено кирпичными перегородками на множество клетушек, вдоль которых шел узкий коридор.

Это стоило денег, но зато имелась хоть какая-то гарантия, что вещи не украдут. Хозяин подвала был человеком крутым. Это как банк, только не для денег, а для барахла. Обычно "ячейками" пользовались купцы. Но сталкеры тоже без этого не обходились. На Острове можно было найти бесхозный подвал, чердак или сарай, но держать там что-то ценное было безумием. Уж слишком много тут алкашей, наркош и прочих опустившихся людей, готовых рыскать в поисках добычи.

Вот туда он сейчас и наведается. Заодно заберет шкуры.

Каждая клетушка в подвале открывалась отдельным ключом. Вахтер на входе был в наличии, и с утра даже не пьяный. Младший кивнул пожилому мужику в фуражке, который мог помнить и старый мир. Он не знал, как его зовут. Да и не интересно ему это было.

Прежде всего, шкуры. Они уже воняли, хоть Саша их и выскоблил. Вообще, зря он их сюда положил, могут и морду набить за запах. Хорошо, что сейчас он их унесет.

Решено. Потом зайти к сапожнику. Продать ему шкуры и попытаться отдать в ремонт ботинки. Ашот Ашотович наверняка не спит.

Малый проспект был главной торговой улицей Острова. На михайловской половине здесь имелось десятка три магазинчиков, лавок и мастерских. Столько Младший ни в одном городе не видел. А на кауфмановской половине их было еще больше, и цены могли быть на что-то повыгоднее. Но Младший знал, что туда ему теперь лучше не соваться. Уже не потому, что отцы-командиры будут ворчать, а потому что Электрик может поджарить в подвале. Вот так приходится рисковать из-за сильных мира сего.

Большинство лавочников жили прямо рядом со своими магазинами. Иногда на втором этаже, а иногда даже в соседних комнатах.

Вот и сейчас парень направился не в обувную лавку, с главного входа (слишком рано, наверное, еще закрыто), а зашел со двора, где было жилище владельца. Хозяин разрешал это ему как постоянному клиенту. "В любое время заходи, брат". Может, это была всего лишь витиеватая восточная вежливость, но Младший собирался воспринять ее буквально (дел было много запланировано) и нажал на кнопку электрического звонка.

Ему открыла жена сапожника в платке, скрывавшем волосы. Провела сразу в мастерскую, через небольшую прихожую и коридор, из которого двери вели в жилые комнаты. В одной вместо двери висели занавески, похожие на кисею. За ними было что-то вроде гостиной, где стоял большой шкаф, а на противоположной стене висел ковер, узорчатый, какие попадались иногда в старых квартирах. Но те стали тряпками-гнилушками, а этот -- аккуратный, будто только что соткали. Хотя почему нет? Восточные люди такое умеют. В углу висели иконы - видимо, еще времен Советского Союза. В русского бога верят, значит, не в басурманского. И хорошо живут. Огромная квартира, явно с печкой, никакой не буржуйкой, или даже отопительным котлом. С окнами, выходящими на огороженный и чистый зеленый двор, где никто не гадит даже в глухие ночные часы, потому что у хозяина есть не только ружья, но и особый договор о защите с Михайловым.

Саша слышал, что раньше при царе в таких больших квартирах были коммуналки, видимо, людям нравилось жить совместно. Странные. Но теперь их или бросили, или как эту, занимали одной большой семьей.

Даже телевизор в той гостиной стоял. Старинный, салфеткой накрытый. Ну. Их многие держат для красоты. Понятно, они ничего не показывают. Иногда на экран приклеивают картинку. Мода такая.

А вот радио бубнит в другой комнатушке, и там вполголоса вещает один из сладкоголосых магнатских дикторов. О том, что еще безопаснее стала жизнь и еще выгодней торговля.

Но ему прямо. Вот и мастерская. Женщина исчезла, как призрак, оставив их заниматься мужскими делами.

Черноволосый пожилой мужик с седеющими висками и аккуратными усами, в камуфляжных штанах и тельняшке, сидел на табурете перед верстаком и, держа гвозди в зубах, молоточком выстукивал по подошве черной мужской туфли. Видимо, набойку менял.

Ашот Ашотович Гаспарян -- уважаемый в районе человек. Несмотря на южную внешность, говорил он по-питерски чисто - лучше, чем Саша.

- Ну, проходи, брат, чего стоишь? - сначала что-то промычав, а потом, догадавшись вытащить изо рта гвозди, произнес обувщик. - Сюда. В ногах правды нет.

И подвинул другую табуретку, явно самодельную.

"А в чем она есть, правда?". Младший не собирался ломать голову, надо ли отказаться от приглашения, а просто сел.

- Здрасьте, Ашот Ашотыч. Я вам шкуры принес, - Младший положил на верстак большой тюк, перевязанный проволокой.

- Куда кладешь? На пол клади, вот сюда, на металл. У меня верстак для чистого. На полу был прибит большой цинковый лист, на него Младший и положил то, что когда-то бегало по Питеру и кусалось. А вот лая от бродячих собак почти не услышишь. Они сразу нападают, не предупреждая. Но чаще убегают.

Опять, поди, попортил, - ворчал армянин, как всегда, разворачивая тюк. - Откуда у тебя руки растут? Ну, кто так шкуры снимает, да?

- Я вроде аккуратненько.

- Брехня. Не умеешь, - вердикт был окончательный. - Хорошо, что это паршивая помоечная собака, а не ценная норка или чернобурка. Хороший мастер и с человека снимет. А ты и со слона бы не смог.

- А с человека кожа на что сгодится?

- На ремешок для часов. Ладно, эти шутки - грех перед богом. Чур меня и прости меня, грешного, Иисусе. Плохие люди шили из людей перчатки и абажуры. Но господь дал нашим предкам силы с них за все спросить. Ты знаешь, как это было?

- Я книжки читал, дядя Ашот. Про все войны знаю.

- Ладно, не тяни, умник. Я знаю, зачем ты пришел. Все-таки хочешь починить те ботинки, о которых говорил, мальчик?

Младший уже давно отчаялся найти закономерность, когда тот звал его "другом", когда "братом" и когда "мальчиком". Хотя какой он к лешему "мальчик"?

- Ага.

Снял рюкзак и расстегнул застежки. Раньше на нем была "молния", но ее давно заклинило, и Саша заменил ее - с помощью Анжелы - на более надежные пуговицы и завязки. Внутри было много всего, но для сапожника предназначалось только одно.

Затертый до бесцветности пакет.

Сапожнику понадобилось пять секунд, чтобы оценить состояние обуви.

- Интересно. Э... да тут не только нитки сгнили и каблуки отваливаются. Тут подошва совсем протерлась. Проще выкинуть твои боты. Сколько раз ты их уже чинил?

- Много. Не помню. Но там были криворукие сапожники, а вы лучший на всем Северо-западе, как говорят.

- Ты давай не льсти мне, парень, - брови Ашотыча сошлись над переносицей, став почти монобровью. - Я рахат-лукум не люблю. Ладно, бог с тобой. Сделаю. По обычной таксе.

Приоткрылась дверь, и в комнату заглянула одна из его дочерей - черное платье почти до пола, платок на голове. Русские женщины ходили чаще в чем-то брючно-джинсовом и без платков, а в платках или хиджабах на голове только мусульманки. Но эти, хоть и христиане, жили по строгим правилам. И вымуштрованы дочки были так, что не каждый хороший слуга так дрессирован. Явно и мужей папа им подыщет, так что можно не заглядываться. Фигурки-то ничего, а что волосы закрыты, то и воображения хватит. Но тут другая нация, вряд ли чужаку что-то обломится.

Хозяин знаком велел ей подождать, девушка сразу ретировалась, как тень.

Восток -- дело тонкое. Тут, в Питере, кого только не было. И все жили и женились в своем кругу, старались не смешиваться. Даже если их народности осталось всего человек сто. Были люди из Средней Азии. Были из разных стран Кавказа. Все они периодически грызлись друг с другом, и реже с местными. Но в целом противостояние с оборвышами было многократно острее, чем все мелкие "терки" на Острове, которые были даже для вялотекущей холодной войны магнатов лишь щепоткой приправы... и вкус без нее не особо менялся.

- Без обуви никуда. Ноги сотрешь, промочишь - заболеешь и копыта отбросишь. Обувь чинить... это талант, брат. А одежду подшить сумеет любая баба. Хотя и мужик должен уметь. А вот ты не умеешь. Мужик вообще все должен. На нем мир держится. Эх... - обувщик произнес пару слов на своем языке. Видимо про то, куда катится мир.

Младший кивнул. Хотя уже подбешивало, что любой, кто старше, считает своим долгом поучить его жизни. Видимо, это их суперспособность. Перестанет ли она на него действовать, когда ему самому стукнет сорок? Или перейдет к нему?

Он еще не знал, доживет ли.

- Вот на таких мужчинах, - Ашот Ашотович указал на портрет на стене крохотной мастерской, который висел рядом с несколькими маленькими иконками, видимо покровительствовавшими труду. На картине был усатый мужчина в мундире, с густой посеребренной шевелюрой и бравой выправкой. На груди усача висели незнакомые медали. Выглядел он важно и величаво. Пальцы сжимали трубку.

Можно было подумать, что это предок Ашотыча, проскальзывало что-то общее, но Младший был в курсе, кто это.

- Знаешь, как его звали?

- Знаю. Иосиф Виссарионович. Правитель был. После Ленина.

- Э... ты его даже не сравнивай с этим... - еще несколько слов по-армянски. - Это глыба. Прожил бы подольше... не было бы катаклизмы. Не рыпнулись бы на нас. Всех шавок держал в узде. Эх... Запомни всего два слова, парень. Новый родится. А может, уже. Пока были ложные, но придет настоящий. Всех соберет, кто разбросан. И к новому величию поведет. Всё, иди. Через два часа заберешь свои лапти. Как для себя сделаю, да.

- Ясно. Спасибо.

Слов прозвучало больше, чем два. Впрочем, Младший пропустил их мимо ушей, потому что давно стал равнодушен к тому, что выходило за горизонт его жизни. Все это казалось ему ненужным фольклором. И важнее старых легенд и новых пророчеств ему было то, что с него взяли стандартную цену. Надбавки за срочность не потребовал, и на том спасибо. Ботинки Саша решил чинить до последнего. Еще один ремонт они должны выдержать. Особенно в руках такого опытного мастера, как Ашотыч. Тут не было лести. Он действительно бог сапожного дела.

Очень давно, в первый раз выйдя из этой лавки, Младший тут же на скамейке сделал пару заметок в ежедневнике, куда записывал "путевые наблюдения": про поселения, про опасные места с плохими людьми, и про редко встречающихся хороших.

Отдельный раздел был посвящен мастерам, лавкам и комнатам, сдаваемым внаем. Да, тут в Питере и такое было, можно было снять квартиры в обитаемых домах. Не то что в диких местах, где просто -- занимай любое пустующее помещение, не обращая внимания на дыры в потолке, крыс и диких собак за окном без стекол, но не обижайся, если ночью тебя зарежут и съедят. А в ночлежках хотя бы стекла были. Но и крысы тоже. Зарезать могли и здесь, и всегда в съемной халупе следовало быть начеку и держать ствол или хотя бы биту или обрезок трубы под рукой. Но все же больше шансов было проснуться.

В квартире с хорошей железной дверью, решетками и замками было спокойнее.

Этот раздел заметок самый полезный, потому что в голове всего не удержишь. Впрочем, раньше, пока он скитался, с него не было толку. До этого он редко возвращался в те места, из которых ушел. А вот в Питере все поменялось. И ценность пометок сразу возросла. Хотя он уже забывал об этой книжке и мог ее невзначай выкинуть. А тут перечитал первые страницы и чуть не прослезился. Это было стыдно. Хорошо, что никто не видел. Но все-таки сильно он поменялся. Да, кольнуло, но будто через толстую шкуру, куда толще, чем у убиенных собак.

После того, как он получил деньги за шкуры ("за ботинки потом рассчитаешься, я за несделанную работу не беру!") и попрощался с хозяином ("чего досвиданькаешь, ты ж еще забирать придешь?"), Младшего вывели уже через главный вход. Торговля начиналась. Две женщины покупали похожие на кавалерийские сапоги. Причудлива все-таки мода. Тут же в лавке продавалась разная кожгалантерея и простенькие наряды. Женщины этой семьи тоже без дела не сидели, а в одной из комнат стояла механических швейная машинка - он слышал, как она стучит.

Выйдя на улицу, Младший достал книжечку и сделал запись: "Новый родится" (легенда, всеобщ., ср.: Кетцалькоатль, Король Артур и т.д.)".

С этим мифом о спасителе он уже сталкивался в городках и деревнях, отделенных сотнями километров лесов, пустырей и мертвых земель. Все его представляли по-разному, но что-то общее имелось. Все ждали спасителя. Потому что было от чего спасать.

На этом отрезке Малого проспекта жили разные мастера, не только те, у кого отоваривалось потребительскими товарами население, но и специалисты, которые могли купить или продать что-то раритетное.

Чтобы продать что-нибудь ненужное, его не обязательно покупать. Иногда его можно просто найти. Или украсть. Но последним он не занимался. Как и мокрухой. Его делом был честный поиск хабара, который никому, кроме старых жмуриков, не принадлежал.

Прошел мимо двери радиотехника, которому сбывал разные электронные штуки... слишком сложные, чтобы пользоваться самому. Нормальный мужик, в первые дни неплохо помог советами. Если Младший еще немного разбирался в компьютерном "железе", то радиодетали своим видом приводили его в ступор. А уж когда из этого на его глазах собирали работающий приемник или усилитель - он и вовсе считал это магией. Примерно как работу автомехаников.

Миновал СТО. С незатейливым названием "Колеса" (странно, что его не путали с аптекой, где можно купить дурь). Одна из четырех станций техобслуживания на Острове. Эта обслуживала не магнатские машины (для тех были свои гаражи), а просто богатеньких или редких гостей города. Ему же о своей "тачке" нечего и мечтать... Была там даже автомойка. Но это уж совсем для снобов и лентяев. Антиквар свою "Приору" там мыл.

А ведь, возможно, в ней стояли автодетали, которые Младший достал в ходе своих вылазок. Автомобильные запчасти Младший добывал целыми мешками. Привозил их на тачках. Обычных, с двумя колесами. У него даже вложен в блокнот листок, где были выписаны марки и типы деталей, которые требуются механикам, а иногда и фотографии этих узлов. Приходилось носить с собой инструменты, хотя далеко не все он мог извлечь. К сожалению, браковались девяносто процентов железа, которое он выдирал из распотрошенных машин. Особенно ценились те, которые не ржавели на улицах, а хранились в целых гаражах или на закрытых или заваленных подземных стоянках.

Часто за внешне крутую деталь типа карбюратора могли ничего не заплатить. А за какую-нибудь хрень вроде свечей, лампочек или патрубков можно было неожиданно получить неплохие деньги. Хотя он был уверен, что платили ему по минимуму. Крохоборы. А ведь еще приходилось страже башлять. Чтобы пропустили туда и впустили обратно. Хотя у Младшего был Паспорт со всадником на коне.

Не он один в городе зарабатывал таким бизнесом. Остров оказался бы лишен многих видов сырья и запчастей, если бы не выпускал своих жителей на старательские вылазки. Конечно, иногда такие путешествия заканчивались плохо. Оборвыши следили. Даже те, с кем был мир, могли стрельнуть в беззащитного одиночку-питерца. Впрочем, и их "бригадиров" - мелких - иногда можно было подкупить. Но Младший предпочитал прятаться и избегать.

Рядом с СТО стояла ночлежка, которая называлась "Караван-сарай". Гостиница находилась в одном из исторических зданий, где висела мемориальная доска, что там родился или жил какой-то знаменитый хрен. Давно мертвый. Даже до Войны. Но теперь там была ночлежка, где останавливались бедные торговцы и караванщики. Хоть русского, хоть восточного происхождения. Более богатые басурмане, с запада, приплывавшие с моря, снимали дома у тех, кто этим зарабатывал (была такая прослойка), а совсем крутые - на магнатских подворьях.

Младший вспомнил, как сам одно время жил здесь. Из подвала постоянно лезли тараканы, а из каждой щели несло сыростью. Нет, лучше жить с кем угодно, чем поселиться в такой дыре.

Караваны сейчас прибывали редко. После обострения отношений с бригадирами, торговля с Островом в основном шла по морю.

В этом же доме за следующим крыльцом находилась "Оружейка". Самый крупный частный арсенал в известном мире. Так и на вывеске было написано. На двух языках, хотя англичане и пиндосы сюда вряд ли заходили. Видимо, для крутизны.

Хорошее место и цены неплохие, вот только продавец-консультант Эдик сильно его бесил. Хозяин, толстяк по фамилии Бруевич, был уже немолод, вести дела ему стало трудно, и не так давно нанял он пришлого охотника, взявшего кубок в турнире по стрельбе, который вскоре выкупил долю в его заведении и стал компаньоном. И этот сопляк, хоть и был не старше Сашки, считал себя пупом земли и великим мастером. Только потому, что с "пушками" был на короткой ноге.

Поэтому лучше не спрашивать у него "А вон та блестящая фигня для чего?", не путать при нем ружье и винтовку, магазин и обойму. Нет, он, конечно, выполнил бы свой профессиональный долг. Позеленев, терпеливо объяснил бы клиенту, что и как. Лицо у него при этом становилось такое, что хотелось провалиться сквозь землю, особенно когда в заведении были другие покупатели. К тому же купчишка хорошо чувствовал, кто готов оставить тут много городских монет или бартерных ништяков. А Младший оставлял в общем-то немного.

Выбор в "Оружейке" неплохой, но все очень дорого. Чтобы купить винтовку, тем, кто не служил магнатам, нужно было получить у одного из них почти не получаемое разрешение. К счастью Сашке это не требовалось. Поэтому его доступ к оружию был ограничен только платежеспособностью. А она у него обычно низкая. В его кошельке редко случалось много ассигнаций. Были в основном "коники" - монеты с лошадью на обороте, отчеканенные магнатами из какого-то сплава на оборудовании монетного двора. А те бумажные, полученные от библиофила - все разойдутся.

Одну дорогостоящую винтовку, которую он впервые купил, а не нашел в пустошах - потом пришлось продать дешевле, чем брал. Потому что не смог к ней привыкнуть. А еще потому, что ухаживать за оружием Саша не любил и умел недостаточно хорошо. "Эх, низкая у тебя, парень, оружейная культура", - говорил Эдик, называвший себя менеджером (это слово тому нравилось больше, чем продавец).

"Чтоб кого-то из ружья пристрелить, - говаривал светлой памяти Пустырник, - надо его сначала пристрелять".

С этим у Сашки была проблема. Нет, пристрелять-то - это разовое мероприятие. Но надо было постоянно чистить и смазывать, протирать ветошью. А эти занятия были ему не по нутру. В общем-то, он не был ленивым, просто никогда не верил, что кому-то может быть интересно возиться с железяками.

Да, он делал это со скрипом зубов и был достаточно аккуратен по сравнению с каким-нибудь бродягой-забулдыгой, который нашел ружье в заброшках. Но чувствовал, что родился на свет для чего-то другого. Например, ему нравилось писать свои путевые заметки. Но это как раз было никому не нужно. За это тут не заработать даже медяка. Младший часто думал, что родился не в ту эпоху. Он читал, что в прошлом были журналисты, писатели, другие деятели искусства, да даже блогеры какие-то, в конце концов. И все они кучу бабла имели, вроде бы.

В общем, крутить гаечным ключом и отверткой железяки - еще скучнее, чем землю копать. Он был бы рад, если бы это за него делал кто-то другой. Поскольку такого человека не находилось, Младшему приходилось справляться самому, но снаряжение его все равно не находилось в идеальном состоянии.

Постоянные клиенты "Оружейки" были те еще стрелковые маньяки из высших чинов гвардии и купеческих фирм, которые могли торчать тут возле прилавка, стендов и стоек часами.

Особенно после поступления новой партии товара - который, конечно, не с заводов приходил, а из мастерских, где оружие восстанавливали и чинили. А еще они могли спускать там заработанные деньжата. Конечно, несколько известных охотников и "сталкеров" туда тоже захаживали, но в основном бывали те, кто не зарабатывал стрельбой, а именно спускал на нее получку. Чего Молчун вообще понять не мог.

При магазине был тир и даже небольшая таверна "Спусковой курок", где можно было за кружкой пива обсудить вопросы калибров и баллистики. Но он туда не заходил. Пиво не любил, хотя оно было тут очень хорошим, и завсегдатаям Молчун явно казался бы безнадежным "чайником", а все его трофеи, которые он добыл стрельбой, вроде полудохлых собак, линялых зайцев или двух уток за всю жизнь вызвали бы у них бы только усмешку.

Для самого Младшего оружие было просто инструментом и не самым главным. На свою голову он полагался больше. Но покупал патроны именно здесь, потому что сам снаряжать их умел плохо. Сюда же сбывал то, что находил, и что напоминало "пушки", а для него выглядело слишком ценным. Найдя украшенные гравировкой, изготовленные из ценных пород дерева ружья или, например, наградные или позолоченные пистолеты - он нес их сюда. Ему почти наверняка недоплачивали добрых три четверти от реальной цены редких "стволов". А может, и больше. Все зависело от оценщика. Иногда Эдик мог свести с покупателем. Но за все время Младший нашел всего три редких ружья и пару таких же пистолетов, которые у него купили тут. Все-таки районы материкового Питера собиратели хорошо обшарили. И соседние города тоже.

А обычную винтовку или гладкоствол в убитом состоянии у него выкупили бы за совсем смешные копейки. Иногда хотелось просто выкинуть назло. Или сказать этим экспертам, что коллиматорный прицел кое-где за пределами города дикари называют колебаторным. Чтобы этих снобов хватил инфаркт.

Следующая вывеска сообщала: "Котлы и лопатники", но продавали в лавке не котелки и не лопатки для жарки мяса, а часы и бумажники. Там же, но на втором этаже, был "Русский ломбард", и его вывеска даже сейчас мигала лампочками, привлекая внимание. Ее собрали из разного старья, как Франкенштейн своего монстра, поэтому буквы были разного размера, а некоторые уже разбиты. "Микрокредиты, всего 0,5% в день!". Вроде мелочь проценты. А сколько в год? Не расплатишься. Особенно учитывая, что с дробями и процентами даже у выросших в городе был полный швах. Не говоря уже про внешних.

Напротив находилась булочная "Французский батон", но сейчас Саше было не до хлеба, хотя к хозяевам булочной он относился нормально. Они с Анжелой там покупали и булки, и ржаной хлеб, и тот самый французский с хрустящей корочкой.

Это был крохотный осколок старого мира - потертое, слегка осыпавшееся великолепие витрин и украшенного лепниной потолка, который не закрыли гипсокартоном, а просто подмазали трещины и оставили как есть. Раньше там была не булочная, а что-то иное.

Дальше в ряду шла лавка древностей "Зигзаг". Держал ее человек по фамилии... а может, прозвищу Хорст. Имени его Саша так и не узнал.

Хоть и говорили все, что Остров маленький, но Младшему этот бывший район большого Питера казался очень большим. Именно потому, что здесь на ограниченной площади можно было встретить настолько разных людей и разные ситуации, будто из параллельных миров.

Хозяин лавки был лысый, носил иноземные армейские ботинки на толстой подошве, камуфляжные штаны и рубашку на подтяжках со всегда закатанными рукавами. Ему Младший иногда сбывал старинные монеты, украшения и различные редкости, типа оружия из заброшенных музеев.

Пару недель назад раз он принес Хорсту "фашистский автомат". Понятно, не из земли, а из подвала музея артиллерии в Петроградском районе. В Питере военных музеев много, сувениры можно найти в любом, даже если там уже тысячи порылись. Но надо было уметь разбираться. Интуиция тогда подсказала Младшему, который целенаправленно ходил с картой по музеям и проверял их подвалы и подсобки, что это не боевое оружие, а артефакт. Он его в фильмах видел. Про фашистов и ту самую мировую войну. Которая была перед Войной. Может, и можно было добиться, чтобы он стрелял, но как раритет автомат мог иметь более высокую цену.

И тут ему пришлось выслушать десятиминутную лекцию про то, чем отличаются немецкие нацисты от итальянских фашистов. И почему важно не называть этот автомат "шмайсером". И про историю создания автомата Калашникова - до кучи. Верить этому или нет, Младший не знал. Но подыгрывать тем более не захотел.

Хорст исподтишка враждовал с сапожником Ашотовичем, называя его "хачиком" и поклонником кровавого упыря. Но вслух на улице он такие вещи не произносил, сквозь зубы кивал соседу по торговому ряду.

А еще он изготавливал зловещие украшения из черепов.

"Эти твои артефакты -- от слова фак. Эти медали, которые ты принес - сувенирные, чувак, - говорил ему в прошлый визит Хорст. - Их выпускали миллионами. А эти значки почетных трактористов и отличников народного образования... на хрена мне побрякушки давно рассыпавшихся в прах совков, паря? Принеси мне настоящие ордена Второй Мировой, да и то возьму не все, а только редкие. Ну и зубы золотые тоже неси. За тридцать штук заплачу хорошо, но больше не возьму.

Это была трудная задача. Когда случилась Война, золотых уже не ставили. Металлокерамику только. Только у старых скелетов на кладбищах они и остались. Вряд ли Хорст собирался перепродать золотые зубы стоматологу Якину, державшему кабинет на этой же улице. Скорее, хотел изготовить из них какую-нибудь жуткую композицию. Но Младший никогда не взялся бы за такой заказ.. Есть вещи, которые даже для него были за гранью.

И про медали за Победу тоже... Мерзко это. Награды, которые кто-то получил за подвиги, пусть он и давно истлел... продавать человеку, который из зубов орнаменты делает. Пусть та война, Вторая, была и не такая масштабная, как Третья... но Сашка еще с детства помнил, что День победы был праздником у них в Прокопе... да и в остальной Сибирской Державе у Богданова тоже. Его отмечали, хоть детям те события казались такими же дальними, как Отечественная 1812 года. В Заринске даже фейерверки запускали (в Прокопе у них с пиротехникой было туго, порох для ружей-то был дефицитом). Но зато ставили какие-то сценки, смотрели хронику, пока телевизоры и DVD были. Старики в основном.

С тех пор в эту лавку он старался пореже заходить. Плохой человек этот Хорст. Хотя шмайсеры только ему можно сбыть, больше их никто не берет.

А стоматолог Якин зубы золотые действительно ставил, но говорил, что отливает их сам. Брал дантист за свои услуги очень дорого. Чертов живоглот. Даже тут на Острове у многих плохие зубы, поэтому без заработка он не сидел. Мимо его двери Младший прошел, не останавливаясь, чтобы лишний раз не вспоминать про зубную боль. Вроде пока она его не беспокоила, но это дело такое - застигнет, и что будешь делать? Порошки-то можно купить в аптеке в этом же ряду, но толку от них мало. Все равно придется лечить. И тут непонятно, чего бояться - боли от сверления без укола или счета за услуги. Скорее -- второго. Боль можно вытерпеть. И все равно в пустошах с этим хуже. То есть -- вообще никак.

Следующей была лавка "Богемия". Там тоже продавались древности, но менее брутальные, более утонченные.

Если у Хорста на видном месте стоял пулемет MG, то в "Богемии" был дверной колокольчик, бамбуковые занавески, китайские божки, африканские маски и целая витрина с кальянами и другими восточными редкостями. В воздухе витал запах благовоний.

"Благовония - это то, что хорошо воняет", - расшифровывал термин для себя Младший.

Антиквар Петр Аполлонович говорил, грассируя, носил длинные волосы (единственный, у кого они длиннее, чем у мажордома Баратынского), и беретку, которая почему-то ассоциировалась у Саши с Францией. На нем всегда были идеально выглаженные брюки и бархатный пиджак с нарукавниками. Чтобы не протирались рукава, как он объяснил. Всегда безукоризненно чистый воротник шелковой рубашки и ухоженная бородка, которой антиквар уделял много внимания.

За такой вид за пределами Питера его просто убили бы и съели. А может, побрезговали б. В Сибири тем более не поняли бы, потому что жили с таким мнением, что мужик должен быть, блин, похож на мужика. А тут ему не просто позволяли жить - он еще и процветал. Говорят, длинноволосый не унаследовал лавку и не купил, а получил в управление, когда ее "отжали" у прежнего владельца михайловские. Как бы то ни было, дела в "Богемии" шли хорошо. И сам Михайлов, уж на что брутальный, Петра Аполлоновича не обижал. Понятно - тот был курицей, которая золотые яйца им несла. И поэтому мог гнуть пальцы перед такими, как Саша. Никто его древности не покупал, кроме десятка человек из верхов. Зато он давал в долг, и проценты накручивал большие. Но к нему все равно ходили, потому что он давал на сутки и без залога. В более диком месте его бы просто зарезали ночью, а здесь приходилось расшаркиваться, потому что он платил мзду в "Фонд безопасности" Михайлова. И по первому звонку к нему сразу выехала бы группа реагирования. У него даже был телефон. И к должникам тоже выезжали.

Этому хлыщу Младший собирал экспонаты из музеев, находящихся в других районах бывшего Питера и даже за городом. Но жаден был антиквар, и даже за вещи, которые выглядели очень изыскано, мог заплатить не больше, чем десяток банок рыбных консервов. Не довоенных, ясное дело, новых, с рыбзавода. Но все равно мало. Младший, конечно, еще не доставлял ему настоящего Фаберже или какого-нибудь Айвазовского, но наверняка и тех буржуй оценил бы в селедку, кильку или шпроты, разве что побольше количеством.

После таких сделок, выйдя за дверь, Младший сквозь зубы называл хозяина лавки лицом нетрадиционной ориентации.

В следующем здании в подвальчике находился ломбард, дверь которого была под стать бомбоубежищам. Оно и понятно - тут давали в долг под проценты, чуть более божеские, чем у длинноволосого, и принимали вещи в залог.

Младший прошел мимо спокойно. Он владельцу ничего не должен, уже расплатился. А задерживать платежи было нельзя - владелец Гурам тоже ходил под главным хозяином, тем самым, с наколками на пальцах. И тот сразу прислал бы коллекторов и не посмотрел бы, что Молчун его собственный боец. Поначалу без паяльника и зубных клещей, просто для беседы. Обычно этого хватало. Долги - это святое. Более святы только карточные долги. За них вообще могли все что угодно с человеком сделать. Таковы Понятия, по которым Остров по факту жил.

Если этих двух бизнесменов-конкурентов все считали кровососами, то дальше за ними держал точку честный трудяга. Там в киоске, который прилепился как нарост к фасаду здания (возможно, раньше он стоял в другом месте, но его подтянули тросом), где до Войны торговали газетами, теперь продавались "горячие собаки". Покупатель получал именно то, что было написано на вывеске. Гамбургеры с собачатиной в длинной булке. Иногда их продавали и на разнос по улицам.

Впрочем, ларек еще не открылся, окна были защищены бронированными ставнями. Оно и понятно - по ночам "пошаливали" молодые отморозки. И даже если воровать ночью там было нечего, могли просто напакостить. Хозяин тоже платил в "Фонд безопасности", но по минимуму и не хотел переходить на повышенный тариф. А значит, говорили знатоки, рано или поздно, но скорее рано, киоск сгорит. Хоть он и несгораемый. Еще могут ночью трактором запахать. Это называлось "наезд".

Иногда Младший сдавал туда тузиков и бобиков. Мурзиков не принимали. Охота на собак не была легким занятием. На Острове бродячих псов не осталось, а за Поребриком охота сама по себе была опасным занятием. Ведь любой выстрел мог привлечь врагов поопаснее. Хотя и сами псы могли доставить проблем. Хитрющие и злющие, да еще от их зубов можно много чего подхватить.

Дальше на свободном пятачке были видны следы от когда-то стоявших тут палаток. Еще недавно Свидетели Кришны пели здесь свои протяжные и непонятные песни, звеня бубнами и ударяя в такт по барабану. Их долго терпели. Откуда они всплыли после Войны, никто не знал, но они жили тут еще до установления власти магнатов; похоже, с самого наводнения. Вера их была дикой смесью христианства, индуизма и какой-то ереси. В другом месте добрые люди сразу настучали бы им в бубен и прогнали прочь. Но тут терпели, потому что они никого не трогали, и даже имели небольшой бизнес, с которого платили дань, как все: занимались собирательством, принося в город корзины грибов, зелени и ягод, и продавали на рынке. Вроде они сами были веганцы и мяса не жрали. Но когда началось обострение с оборвышами, кто-то донес магнатам, что они шпионы - так и сгинули кришнависты в камерах, часть у Кауфмана, часть у Михайлова.

В городе были и другие храмы: две церкви веры православной, мечеть и церквушка нерусская, что-то типа для католиков или протестующих. А еще диковинная Церковь Экуменистов. Впрочем, она, несмотря на гордое название, располагалась в небольшом доме рядом с портом. Вроде эти проповедовали, что бог един, и все веры подходят к нему с разных сторон, а у него везде - свое лицо. Младшему хотелось в ответ на это сказать какую-нибудь гадость, но он всегда молчал. Уж ему-то это "лицо" жизнь не раз показывала.

На освободившемся от сожженных навесов кришнавистов пятачке тротуара, рядом с неработающим, как и все остальные, фонтаном, Младший заметил на скамейке знакомую фигуру.

Несмотря на ранний час, Капитан, как сам себя называл этот уличный исполнитель, которого другие звали Сигизмундыч, уже постелил коврик и приготовил "концертную площадку". На ней даже пюпитр с нотами стоял, хотя музыкант в них почти не смотрел. Мало кто умел читать эти каракули, поэтому он и дальше мог делать вид, что в них понимает.

Поверх тельняшки на Феликсе Сигизмундовиче был китель. Штаны, которые он называл галифе, были со свежими заплатками. Фуражка с отломанным козырьком дополняла образ. Музыкант сидел на лавочке и меланхолично бросал гладкие камешки в большую лужу, оставшуюся после вчерашнего дождя. Лужа ручейком стекала в канал, как настоящая река в море. Гитара лежала рядом. Капитан был с похмелья, небрит и явно не в настроении. При виде Саши зевнул и почесал бок.

- Привет! Доброго здоровья.

- И вам.

Нормальный дядька, только пьет слишком много. Конечно, ни на каком военном флоте он не служил. Да он на это и не претендовал. Сам говорил, что это "сценический образ".

Для того, чтобы воевать на Великой Войне, он должен быть старше лет на сорок, если не больше. Это был безобидный попрошайка и пьяница, который не просто клянчил, а умел петь простые душевные песни и знал пару аккордов. Вроде бы лет двадцать назад он служил матросом на рыболовном или грузовом корабле (для Саши вообще стало откровением, что те еще существуют), да так и остался в городе, когда его списали на берег из-за болезни или травмы. Теперь он рыбачил, сидя с удочкой прямо на пристанях, хотя с рыбой его Молчун ни разу не видел. Еще он подрабатывал "водолазом" - искал сокровища затонувших барж и просто смытое во время наводнения в каналы. Там много чего можно было найти. Но богатства Капитану это не принесло. Видимо, он все отдавал зеленому змию. А может, у него были душевные раны, которые обязательно надо было обрабатывать. Хотя у кого их нет?

Младший уже шел себе дальше, когда вдруг Капитан подскочил к нему.

- Э... подожди. Человек хороший, - чуть ли не за рукав схватил он Сашку и навел взгляд, словно перископ, - Я тебя помню. Ты же постоянно барахло приносишь купчишкам на обмен. Нет, я не в том смысле. Вещи хорошие. Но я слыхал, у тебя лычки новые будут. Ты уже капрал, да? Тогда у тебя точно будет на опохмелюгу. Я могу про город спеть. "Там для меня горит очаг... Как вечный знак каких-то истин...". Что, не хочешь? Тогда могу про войну... Мне дед рассказывал, как он американскую авианосную группу...

- Нет, спасибо. У меня у самого дед был, многое повидал.

- Ну... такого, как мой, точно не видал.

Младший был уверен, что Капитан знает только старые, тысячу раз исполненные песни на чужие для него темы: чеченскую или вовсе какую-то афганскую войну, шансон или допотопные песни-романсы. Их вроде еще называют дореволюционными. То есть еще времен СССР.

А в то, что кто-то мог потопить авианосец, он слабо верил. Вон они какие огромные были. Как танкеры. Хотя... подводные лодки тоже были огромными. Размером с дом. Такая могла бы и потопить.

- Вот, послушай, - и с этими словами Капитан напел ему куплет, аккомпанируя на гитаре, которая явно знавала лучшие времена. - Я сам сочинил.

Куда ты плывешь, мичиганец, постой.

Здесь русское море, наш берег родной.

И здесь не индейцы, не негры живут...

Ты тут свой получишь последний приют.

Большая торпеда на то нам дана,

Чтоб тварей-пиндосов спровадить до дна.

Отправишься, captain, ты рыбам на корм.

Так было и будет во веки веков!

- А может, лучше "Врагу не сдается наш храбрый линкор!", - предложил Саша. - Так рифма лучше.

- Хе-хе, молодой человек. Ничего ты не понимаешь в поэзии. Рифма лучше, но историчность потеряна. Не было тогда линкоров. И военная доктрина другая. Подлодки были... как ассиметричный ответ на вражеские авианосные группы. Ну как, понравилось? Спеть всю? Пять "питерок" давай. На лекарство для души не хватает.

- Нет, не надо, - сказал Саша, и уже собирался уходить, но Капитан прицепился, как банный лист. Не надо было вообще его обнадеживать. Можно, конечно, грубо послать, но Младшему было этого человека слегка жаль.

- Подожди. Давай тогда я другую сыграю.

И не дожидаясь ответа, шансонье взялся за гитару и объявил: "Баллада о воине дороги", надвинул фуражку, побренькал чуток для разминки и начал петь хриплым прокуренным голосом.

Это была песня совсем другого рода. Про путь воина, потерявшего свою семью, в борьбе против целого мира. Про месть, которая стала смыслом жизни и была доведена до конца. Действительно больше похожая на балладу в стихах:

Пустынные земли, мертвенный рассвет...

Где город стоял, там давно его нет,

Но именно здесь ты с семьей выживал.

И в реве моторов их всех потерял.

Музыка была так себе, обычное трень-бреньканье, которое в основном и извлекали из своих инструментов бродячие музыканты. Ему уже попадались такие. Но текст выглядел как более сложная лирика. Трудно было поверить, что кто-то из щляющихся между городами или живущих на свалках шансонье мог придумать такое.

("Шансонье - это те, кто играют шансон, то есть русскую народную музыку", вспомнил Саша фразу из своего блокнота).

- Откуда это? Тоже вы сочинили? - спросил заинтригованный Младший, когда музыкант замолчал после второго куплета, явно требуя положить ему в фуражку монеты. Чего Саша делать не собирался. Хотя он и собирал фольклор и записывал в каждом поселении, куда приходил, сказания, песни, легенды.

- Не-а. Врать не буду. Леший его знает, кто, - ответил бард. Видя, что ему ничего не перепадет, он нахмурился, - Мелодия из фильма, наверно. Я знаю чувака с радиоузла. Сан Саныч его зовут. Он сам репертуар формирует, забивает песнями перерывы между рекламами и новостями от магнатов. Иногда приходят передачи. С юга. Он их записывает. А потом выдает в эфир. Без аккордов спеть тяжело, но я немного учился нотам, вот и составил. "Петруху" давай, и спою.

- Дорого, - так далеко любопытство Младшего не распространялось.

Хрен с ней, с этой песней. Бумажная деньга, ассигнация в десять "питерок", на которой изображен Медный Всадник, то есть царь Петр - явно перебор. Хотя начало песни его зацепило.

- А ви какой национальности будете, молодой человек? - Капитан неприязненно прищурился, глаза недобро смотрели из-под фуражки.

- Нормальной. Но я на мели. А еще жениться собираюсь скоро, - Младший и сам не понял, зачем поделился с первым встречным этой новостью.

Ему еще за банкет платить в честь повышения. Часть "книжных" денег Баратынского на это пойдет. И свадьба, похоже, будет не такая, как ему хотелось, для них двоих с Анжелой и максимум двух-трех ее родных, а "как полагается", "шоб в грязь лицом не ударить". А это всё деньги.

- Вот такая монета сойдет? - он показал шансонье "коника" - пять металлических питерских рублей. Там тоже был всадник, но другой. Император Николай. Столько же, сколько этот вымогатель просил за песню про морской бой. Похоже, он понял, что клиент заинтересовался.

- Мало, - проворчал Капитан. - Что-то у меня настроение пропало играть. Трубы горят. Сушняк. В другой раз, короче.

Хитрый черт. Жадиной выставил, да еще и раскрутить на деньги хочет, как почти все в этом месте. Другой наемник бы из певца за это душу вытряс. Младший много раз обвинял себя в излишней мягкости, но все не мог от нее вылечиться. Он убрал в карман пятак и положил однерку ему в фуражку.

- Это просто так. Обойдусь без песни.

- Вот спасибо на добром слове. А свадьба... это дело хорошее, - произнес Капитан явно разочаровано. - Можете меня позвать, исполню из классики. Стаса Михайлова. Нет, он не был родственником нашего.

- Подумаю. Может и позову, - понятное дело, Молчун соврал. Делать ему больше нечего. Но он ждал, что за его монету этот клоун, который пару раз делился с ним новостями, хотя бы поделится каким-нибудь слухом. Он был тот еще болтун.

Так и случилось.

- А дела в городе завариваются нехорошие. Видал, экуменистов прикрыли вслед за Свидетелями? Ну, это хорошо, что прикрыли. Давно надо было. Плохо, что поздно. Все они шпионы. Вера разума, блин. А еще я тут вчера видел мальца. Какой-то мутный. Не иначе его оборвыши подослали. Щенок везде шнырял и на бумажку зарисовывал. Я позвал ваших, они его сцапали, но он успел ее сожрать. Надеюсь, вытрясут из него душу. У Электрика не забалуешь.

- Чего записывал-то?

- Чего-чего! Ну ясно же. Для бригадиров ихних. Нашу линию обороны. Редуты, капониры, блиндажи, потерны, ДОТы, ДЗОТы.

Капитан любил блеснуть военными терминами, хоть морскими, хоть сухопутными.

- А у нас это разве есть?

- И плохо, что нет. Совсем мышей не ловите.

- Ну ладно, я пошел. Удачи, отец.

Проблема была только в том, что радиоточка Сан Саныча находилась на вышке, которая стояла на территории Кауфмана. Идти туда специально, чтобы спросить, что это за песня, неохота, да и скорее всего ему бы не сказали, откуда появилась эта запись.

Да и хрен с ней. Меньше надо отвлекаться на воспоминания. Проще нужно жить. Вон, Михайлов без всякого такого обходится, а каким большим человеком стал.

И нечего тратить свои кровные на идиотское хобби - собирание "культуры".

"За каким чертом я это делаю? Кому это нужно? Дед записывал Историю. А я только идиотские басни и мутировавшие слова".

Он насобирал таких целый словарик, где были и "псаки" (собаки), и "большевик" (растение борщевик), и "беляши" (белые грибы). Некоторые слова не поняли бы в соседнем райцентре. В большинстве сёл большие жареные вареники с мясом зовутся чебуреки, как в словаре, но где-то на Волге они уже чебургены, а в одном глухом селе на Урале, даже чегевары. Во всем этом были свои закономерности, но чтобы понять их, понадобится еще одна жизнь.

Жили и корявые слова с ложной народной этимологией типа "распиратор" и тот же "колебаторный прицел". Это было не удивительно, ведь в деревнях, да и среди бродяг (а таких непривязанных к одному месту полудиких людей появился целый слой) мало кто умел нормально писать и читать. Поэтому многое передавалось устно. И искажалось вкривь и вкось. А еще в ходу у неграмотных были картинки. Он не раз видел на стенах в заброшках такие пиктограммы. Например, старатели оставляли: "Впереди опасность. Этот колодец отравлен. В городе волки. Я пошел туда-то" и так далее.

А еще Саша коллекционировал частушки, басни, песни. Новые, которые придумали после Войны. Может, чтобы передать кому-то более ученому в вопросах фольклора? Но пока он такого не встретил.

Денисов посмотрел его записи, похлопал по плечу, сдержанно посмеялся и сказал: "Собирай дальше. Молодец. Ты как братья Гримм. Первый фольклорист и этнограф, лингвист эры П.А. Послеатомной".

Бродяга, мародер, барыга, как в городе называли иногда не только тех, кто толкает "дурь", но и любых торговцев. Наемник. Немного жулик. Неудавшийся мститель. Какой он к черту лингвист? Разве что, какая эпоха - такой и собиратель ее сказаний.

Словно в насмешку над Сашиной биографией ему попалась на пути доска объявлений на бывшей остановке автобуса, где теперь расположилась небольшая барахолка. Днем здесь не протолкнуться, но пока еще народу было немного.

"Продаю хорошего человека!". Вот тебе и Свободный Город. Хотя, право торговать живым товаром или запродать себя - тоже своего рода свобода.

Еще недавно невольников, говорят, наказывали на площадях, пороли, приковав к столбу. Но магнаты запретили это делать, потому что пролы ворчали и пару раз даже нападали на палачей, когда те были без сопровождения. Хоть и считали себя работники гораздо выше долговых холопов, но чем-то это зрелище им не нравилось. Может, потому что сами часто получали по хребтине. С тех пор пороли только в подвалах и в специальных комнатах в мануфактурах. Ну и в покоях владельцев тоже.

Там же под навесом висели объявления о приеме ставок на бои без правил и о том, что требуются каменщики, плотники и "девушки, умеющие все". Девушкам обещалось больше, чем строителям. И почти столько же, сколько гладиаторам. Другое дело, что обещать - не значит заплатить. Вот так жилось в Свободном Городе Питере.

Бои без правил и работа строителя - это то, для чего у Саши уж точно таланта не было. Поэтому, если он, не дай бог лишится места в отряде, то скорее всего пополнит ряды чернорабочих. "Фрилансеров", как их издевательски называли. Хотя работали они не за компьютерами, в лучшем случае -- с лопатой или киркой. А то и с черпаком - чистили выгребные ямы, например. Такая работа всегда нужна, вот только она отнимала здоровье. Как и труд тех, кто занимался дублением кож или засолкой рыбы в мастерских. Если ты не мастер, а подмастерье-"помогайка".

А вот продавали права на долгового закупа.

"Есть холоп. Сорок лет. Здоровый. Русский. Умеет плотничать, рыбу ловить. Непьющий. Он мне денег должен, будет должен вам". Но была приписка: "На интим не согласен. Дамам не беспокоиться!".

Это временно. Если не будет пить, отработает свой долг и станет опять свободным человеком.

Тут же было еще несколько таких объявлений. Продавались и женщины. И речь шла не об услугах, а о полном бессрочном праве собственности. Конечно, за пределами города никто это право не смог бы обеспечить. Но кто их выпустит за ворота? Не для этого приобретают.

На плохого качества фотографиях мордашки двух из них показались ему миловидными. Это до какой жизни надо дойти, чтобы отдать себя во владение какому-нибудь старому извращюге? Хотя не все они могли пойти на это добровольно. Тут же был написан телефон перекупщика или "брокера", как тот себя величал. Возможно, женщины продавались и не за долги. Может, их во время рейдов гвардейцы захватили или сами деревенские сюда приволокли.

Довольно дешево, кстати, продавались. Хорошая винтовка дороже. Хотя на того, кто купит, соседи будут смотреть косо. Самому даже в шутку не хотелось об этом думать. Или хотелось?.. Чтобы быть полновластным господином. Чтобы не перечила? Нет, нет, нет.

Вообще-то настоящее частное рабство, зафиксированое в документах, да на много лет, было в мире редкостью. В деревнях, где говорили по-русски, его вроде не было. Хотя и там могли поиспользовать, но не навсегда, а на сезон, задарма. Если хозяин плохой попадется. А чтоб прям рабство... разве что на юге, ближе к Кавказу... Там, говорили путешественники, иногда людей сажают в ямы и заставляют бесплатно вкалывать. Но они могли и соврать. Вроде ислам запрещает держать невольников.

Орда... или как там она теперь себя называет... в общем царство Виктора, было особым случаем. Те, кого они урабатывали до упаду в трудовых лагерях, рабами не считались. И если на Кавказе несвободный труд применяли в подвальных мастерских, то на землях ордынцев - на полях и стройках.

На Острове было примерно так же. Приблудные бродяги, которых каким-то образом патрули пропустили в город через мост, сначала радовались. Но радость быстро проходила. Нормальной работы тут и для своих пролов не хватало. И эти приблудные, все имущество которых помещалось у них в мешке - быстро влезали в долги и оказывались на самом дне, а после пополняли ряды долговых слуг - закупов. Их тоже урабатывали до смерти, а потом набирали новых. Даже кто-то высчитал, что после трех-пяти лет ресурс у холопа заканчивается, ему пора на свалку. Иногда набирали обманом - якобы на денежную работу. А потом попробуй убеги с ошейником! Вот и все, ты "трудоустроен".

Пока Младший шел, город жил своей жизнью. Шли на работу пролы. Прошла четверка "котов" - тяжелые "берцы", автоматы за спиной, рюкзаки. Куда-то далеко пошли. Может, и за мост. Младший кивнул полузнакомым бойцам, но ему не ответили, не заметили в толпе. Народу было уже гуще.

Бойко шла и торговля.

- Сосиськи, сосиськи! - кричала торговка в платке. - Не из собачатины, а из чистой конятины! Макдональд с сыром! Гамбургер с мясом! Налетай, покупай!

Явно приезжая. Из деревень. Он научился таких опознавать. Видно, недавно лошадь сдохла на конюшнях. На них пахали землю на нескольких фермах Острова, устроенных в бывших парках. Были они хилые и мелкие. Верхом на них не поездишь.

Развлекательные заведения еще закрыты. Вечером тут будет веселее.

Загорятся неоновые огни, засветятся вывески, вокруг Променада, как назывался самый оживленный участок двух проспектов, соединенный двумя поперечными Линиями, зажгут самые яркие фонари, а в других местах Острова - послабее и попроще.

Из окон злачных мест будут далеко разноситься песни. "Казино, казино, казино" или навязшая в зубах "Медуза". Тут можно все, было бы, чем платить. "Вавилон, великая блудница". Так, кажется, говорил Денисов, а ему поддакивал его частый собутыльник - поп.

Руины одного Вавилона Александр уже видел. Нет, не Москвы.

Муравейника на Волге. Но тот был просто жалок по сравнению с этим. Здесь древняя столица, а там -- просто поселок работорговцев на реке. Которых "бог наказал", послав им ордынцев-"сахалинцев". Хотя были места и похуже, но их его кара пока обходила...

А над всей кипящей и булькающей жизнью Острова сидели правители, недосягаемые в своих чертогах-"башнях" хотя в высотном доме жил только один.

"Да ладно! - попытался унять себя Младший. - Даже здесь большинство людей не блудят, а тяжко трудятся. И прол, и купец, и мастеровой. Упырей и прожигателей не так уж много. Остальные пашут. Кто-то звенит цепями, но чаще без цепей, привязанный еще прочнее долговыми обязательствами. "Свободный город". Им постоянно внушают, что они живут не так тяжело, как снаружи. Но даже он, находящийся в услужении у магнатов, в этом сомневался. А пролы... которые еще беднее... верят ли они в это?

Сашину злость остужала только одна мысль: "так было везде и всегда, от начала времен".

Закончив еще несколько дел, Младший взглянул на часы. Три часа прошло. Пора возвращаться к Ашоту Ашотовичу.

И действительно! Ботинки уже ждали его.

"Забирай, брат. Еще десять тыщ километров в них пройдешь, честное пионерское".

Обувая ботинки... (или набувая?), Младший думал, насколько пророческими оказались подарки на его шестнадцатый день рождения... последний в Прокопе и в семье... который случился будто не с ним.

Мачете было с ним в его первом бою. Но в поход на Урал с отрядом "Йети" Саша его не взял, заменив более удобным ножом. И уже нож прошел с ним путь по дорогам Бывшей России... этим довольно неприятным словосочетанием здесь называли территорию страны, чьи границы Младший представлял очень смутно. Лучше уж сказать - "Евразии". Евразия была даже больше Бывшей России, хотя и та была гигантской. Это целый континент. Весь доступный мир (никто же в своем уме не думает, что попадет за океан). Этот нож был и сейчас с ним. Ох, и хотелось Саше применить его на горле одного человека. Но не вышло.

А еще была записная книжка, дедушкин подарок - которая и сейчас с ним, хотя он заводил с тех пор и другие, иначе бы места под всё не хватило.

Куда идти дальше? Или тут его путь закончится? Видимо, да. Дальше Саша в этих ботинках идти не собирался. Покинуть славный град царя Петра? С чего? Тут неплохо кормили. Месть... исчерпала себя.

Уличная активность была теперь в зените, как и солнце.

Скудно одетые, несмотря на прохладную погоду, стояли на давно поделенных местах шлюхи свободного выгула, конкурируя демпингом с теми, которые обретались в бордельных комнатах.

По недавнему распоряжению магнатов гвардейцы и стража стали гонять с улиц наркош и алкашей, чтоб "культуру соблюдать". И теперь те оседали в брошенных домах, кочуя с места на место. Один засрут - перейдут в другой подъезд.

Бомжи-попрошайки тоже просили с оглядкой на патрули. Но у их бизнеса была крыша, поэтому они чувствовали себя более вольготно. Хотя выручку себе не оставляли.

Девушек гвардейцы не гоняли, а охраняли. За плату.

Тут же таращились на девок и красномордые гопы с синими татуировками. Не все они преступники. Многие -- вполне обычные пролы, семьи кормят, просто это культура такая. Самые сентиментальные накалывали на бицепс изображения дам сердца или даже своих детишек.

В главных улицах Острова было что-то завораживающее. Больше нигде в говорящем по-русски мире Младший не видел такой картины. Другие города, те немногие, которые могли так себя называть, были просто разросшимися деревнями.

А после мертвых земель контраст и вовсе сбивал с ног. Отовсюду неслись запахи живых людей: курева, пота, алкоголя, подгорелой еды, даже нотки духов и марихуаны ему почудились. Слышалась брань, ржач, разговоры на повышенных тонах, анекдоты и песни.

- Вата, сладкая вата. Петушки на палочке, - надрывалась пожилая дама приятной наружности, похожая на бабушку из старой рекламы, сама в телогрейке и толстых не по сезону ватных штанах.

Кругом вились осы, которым, похоже, даже прохладный ветер был нипочем.

Леденцы Сашу не интересовали, это для маленьких, вот и детишки рядом вились совсем как осы. Ваты он решил купить для Анжелы. Дешево. Тетка насыпала бурый свекольный сахар в агрегат, и тот заработал, натужно заскрипев. Из него начали вытягиваться сладкие нити, которые тетка ловко наматывала на деревянные палочки. Скоро было готовы четыре коричневатых невесомых пучка, завернутые в оберточную бумагу... многоразового использования. Одно из немногих лакомств, которое всегда доступно и бюджетно, если не считать ягоды летом и яблоки ранней осенью. Остальные деликатесы дороже.

Тут же рядом готовили шаурму... которую на Острове звали шавермой, а он часто оговаривался. Впрочем, на это не смеялись. И когда он называл парадное подъездом, тоже не пеняли. В городе было мало коренных и много пришлых. Опознавали его как чужака не по лексикону и не по произношению, а по манере держать себя, по легкой неуверенности, которую он никак не мог скрыть. Понадобилось много времени, чтобы обтесаться, и загнать это чувство глубоко внутрь.

В палатке на вертеле для мяса крутилась тушка без рук, без ног, явно тоже собака. Баранина была бы втрое дороже. Главное, что не из людей, и то ладно.

Сновали тележки разносчиков, от которых пахло рыбой и пирожками. Народу становилось все больше. Шли мастеровые, женщины и в платьях, и в рабочих комбинезонах, и в удивлявших Сашу нарочно порванных (будто собаками!) джинсах, ребятишки в одежде на несколько размеров больше, но все же похожие на детей, а не на маленьких взрослых, как снаружи.

Тут же продавали огурцы, помидоры, другие овощи, травы, приправы. Это все местное или из окрестностей. Привозить овощи в Питер караванами с юга было нерентабельно, да и невозможно. Между ним и ближайшими относительно цивилизованными землями лежало километров триста болот. Да и потом городки располагались редкими кучками, разделенными широкими проплешинами пустошей, которые кое-где зарастали лесами. Самая крупная была вокруг бывшей Москвы, которую часто так и звали "Бывшая".

Лысый восточного вида жрец святой шавермы в тюбетейке подал ему только что завернутый магический свиток из мяса с рублеными овощами и "майниязом". В городе делали этот древний соус, и больше - там, где он бывал - нигде.

Отнести домой и поделиться? Нет, Анжела говорила, что она "на диете". Поэтому можно захомячить самому. Приятно иногда почувствовать себя барином, для которого готовят другие. Шаверма была на вкус лучше, чем полусырой-полусгоревший шашлык, который продавали в соседней палатке. И Саше совсем не испортило аппетит зрелище лежащей в дальнем углу освежеванной собаки. И то, что "жрец" выглядел не очень опрятным и фартук у него был кровью заляпан.

Крючки памяти заставили Молчуна вспомнить своего пса, которого он звал Макс. Тоже мертвого. Так обычно случается с теми, кто ему доверился и хотя бы немного для него дорог.

Собака была у Саши до прихода в Питер. Но в отличие от того, что показано в фильмах, эта животина не была такой уж верной и полезной. На охоту он с ней ходить не смог, да и вообще боялся отпускать, чтобы не сбежала. Может, просто не умел воспитывать. Какое-то время она сторожила его дом под Серпуховом, там он пережидал вторую зиму своих скитаний - в деревне, где обитало человек пятьдесят. Его пустили пожить в халупу, хозяева которой умерли. И он прожил бы и горя не знал, но зимой крышу разметало бурей. Пришлось лазить и хоть как-то чинить. А весной потолок протек, и в дом пришла, радостно журча, вода. И тогда же, в марте, пес сдох. Съел что-то не то. Может, добрые соседи отравили, чтоб не лаял. В ту зиму и весну он в очередной раз понял, как может быть хреново, даже когда нет прямой угрозы для жизни. Даже среди людей и с какой-никакой пищей. И эти трудности оседлого существования были в чем-то пострашнее тягот бродячего. Огород он засеивать не стал и ушел оттуда к чертовой матери, как только потеплело и стаял снег. На север. Хотя его никто не обижал. Гибель псины он воспринял как намек судьбы, что никто не должен быть рядом с ним. Что он ходячий талисман несчастий.

Но до прихода в Питер он сменит еще много мест, и нигде не задержится.

Это в Сибири они думали, что мир уничтожен почти полностью. Да и на Урале в общем-то считали так же. Но тут, в Петербурге, знали, что в Европе есть жизнь и даже более населенные города. Хотя, конечно, не чета довоенным.

А про остальную Бывроссию, как презрительно называлась тут запоребриковая территория, они говорили: "Может, там кто-то и живет, но это не жизнь".

Не все, конечно, питерцы так рассуждали, а чаще те, кто каким-то боком относился к элите. Хотя и пролы иногда перенимали их привычки.

Кстати, слово это почему-то вошло в живой язык. Его использовали и на Урале, и на Волге, и в Центре, и тут на Северо-западе. Так называли простых людей.

Свободный город... Для кого свободный, а для кого и нет. Пестрый, если сравнить с краем, где правил Уполномоченный... да в общем-то и с Прокопой при отце. Но почти такой же, как Орда, жестокий. А в чем-то даже и более.

Орда. Он ничего не забыл и не простил. К тому же Саша знал, что она жива и здравствует, только теперь называется Царством и находится южнее. Он слышал их радиопередачу. Не военные переговоры, а агитационное вещание. Уполномоченный был не просто жив. Он царствовал как монарх и, судя по тому, что рассказывал диктор, его страна прирастала новыми территориями, строились города, а люди были счастливы переходить от своих правителей под его сильную и честную руку.

Жаль, что нет сил, чтобы хоть как-то подпортить ему идиллию.

Младший почувствовал, как лицо искажает гримаса. Нет, рожу надо сделать попроще. Потому что еще торговые дела есть.

Уже вовсю шумели уличные базары. Чуть поодаль от солидных лавок раскинулись ряды менее удачливых, но не менее настырных торговцев. И хоть охрана богатых конкурентов их гоняла, они всегда снова появлялись. Продавали коврики из старых тряпок, распущенных на нитки, одежду и обувь, шитую и перешитую. Литые резиновые подошвы использовались повторно - к ним пришивался новый вязаный, кожаный или тканый верх. Фабричные китайские кепки, джинсы, штаны адидасы с полосками все еще встречались в продаже. Но большая часть из них уже на много раз перешиты. На прилавках и просто на брезенте и полиэтилене прямо на земле были разложены запчасти. Выбору инструментов, наверное, позавидовал бы довоенный строительный супермаркет.

Там же была и еда на любой вкус и достаток. Даже вороны на вертеле, голуби в тесте, продукты моря - от мелкой рыбешки до ухи, сваренной из нее же.

И вечный сталкерский хабар, собранный со всего Северо-запада. Кое-что из этих вещей он принес сюда самолично, а теперь они сменили уже пару-тройку хозяев.

Да, жизнь здесь ярче, чем в Сибири. Но эта яркость казалась ядовитой и фальшивой.

Он вспомнил переписку, увиденную на мониторе Мозга, главного михайловского специалиста по технике, который немного обучал его премудростям, а еще иногда покупал у Младшего хабар оптом, а иногда делал заказы - что достать с материка. Неважно, с кем по локальной сети было у него это обсуждение. Более интересна его суть.

"...На сколько еще хватит топлива?".

"На тысячи лет. Проблема не в топливе. Без надлежащего обслуживания реактор уже начал протекать. Там опасно находиться. Пока еще платим за риск свободным техникам, а потом начнем использовать холопов. Костюмы дырявые, плохо защищают. Там уже человек двадцать лейкемию получили. В конце концов, придется это корыто затопить вместе со всем хозяйством. Вот тогда городу придется сесть на голодный энергетический паек".

"Когда это случится?".

"Никто не знает. Но пока свет есть, шоу должно продолжаться...".

Инженер имел в виду, что будет продолжаться праздник разгульной жизни магнатов и их прихлебателей, а заодно их мелкая грызня, которая иногда вспыхивала серьезными сварами. Кто был его собеседник, задавший первый вопрос, было неясно. Имен в диалоге не было. Дата начала чата - полчаса назад.

Сашка уже что-то слышал на тему того, что многие узлы реактора скоро выработают свой ресурс. А теперь оказалось, что их срок эксплуатации уже истек. И что люди, которые их обслуживают - часто болеют и отказываются работать там. А иногда умирают.

Похоже, АЭС в обозримом будущем не будет давать энергию городу. И для общего блага придется рубить швартовы и уводить эту посудину в открытое море, подальше от берега, и там открывать кингстоны.

"Что вы будет делать тогда? - продолжал расспрашивать неизвестный адресат. - Ведутся какие-то работы по поиску нового источника энергии?".

"Да какие работы? Тут все живут одним днем. Магнатам мы просто боимся про это лишний раз говорить. Они в курсе... но каждый раз, когда поднимается эта тема, звереют. Может, у них свой план. Для себя им энергии хватит с генераторов, один караван привез штук двадцать с юга из Подмосковья, очень надежных, не дизельных, а солнечных, по специальной технологии. И еще из-за моря купили столько же. Но весь этот Лас-Вегас закончится. Люди разбегутся, останется в десять раз меньше".

В этот момент Младшему пришлось отскочить от монитора, потому что инженер вернулся в комнату.

Леонид, как его звали, опрокинул в себя на ходу полстакана разведенного спирта, заел бутербродом и вдруг посмотрел на него поверх очков. Только сейчас до него дошло, что он оставил сталкера наедине с включенным компом и открытым чатом. Хоть тот и старательно отворачивался.

"Все прочитал?"

"Пару фраз. Шрифт неразборчивый. Ничего не понял. Нет у меня привычки в чужую переписку вникать, если она не эротическая. Своих проблем хватает".

Попытался обратить все в шутку, но видно было, что Мозг не верит ему ни на грош.

"Ой, не гони. Что-то ты слишком... слишком грамотный, блин, для простого наемника. Ты откуда вообще взялся такой?".

"По книжкам учился. Отец у меня был умным. И дед. А я так... нахватался кое-чего".

"Ну-ну. Смотри, никому не разболтай, что ты тут увидел. Это все сплетни. Неправда".

Видно было, что Мозг сам боится получить за то, что допустил такой косяк. Но Младший не собирался это распространять.

Да и сам сглупил он тогда. Чуть было не выложил свою биографию, чуть не рассказал про предков. Говорили же ему все, начиная с детства: "Держи язык за зубами. Не высовывайся".

Конечно, если бы Сашин путь и настоящее имя узнали Михайлов или его ребята, они не выдали бы его Уполномоченному. Уж очень тот далеко и никаких дипломатических отношений между ними не видно. Но кто знает? Всегда лучше не иметь ценника на шее и не выглядеть как полезный заложник или пленник.

Поэтому с тех пор Младший еще более активно косил под дурачка и не заикался, что слышал про какую-то Орду.

До поры до времени надо не высовываться. Он пока слишком слаб и беспомощен.

Ноги сами принесли его на Кладбище кораблей на юго-западной оконечности острова. Тут людей почти не было.

Ближайший к заливу дом. Настолько обветшавший и грозящий рухнуть, без полов и крыши, что сюда даже обитатели городского дна - бомжи - не суются.

Зашел во двор. А вот и нужный заброшенный гараж. Яма с бетонным полом метра два глубиной. Ее дно фальшивое. Там люк, ведущий еще ниже. А за люком - устроенная прежним хозяином нычка (интересно, что из незаконных еще в том прежнем мире вещей он тут хранил?). Тайная комната с низким потолком, земляными стенами и скользким дощатым полом. Три деревянные балки поддерживали давящий свод тесного помещения над его головой. Будет очень глупо, если его тут завалит. Но место удобное. Хоть оно и называется портом, его не используют с Войны, и тут только ржавеет несколько сотен исполинов-кораблей. Все они сели на мель, сдвинуть их невозможно. Можно пройти по ним, как по мосту, если добраться до ближайшего на лодке... только этот мост никуда не ведет, всего лишь в Залив. Конец его теряется в тумане. Ржавые и рассыпающиеся, все корабли давно обследованы старателями. Первая мысль была сделать тайник в трюме одного из них. Но настолько безбашенным даже он не был.

Люк защищен хорошим замком. И еще ловушкой, которая должна покалечить пальцы тому, кто попытается замок сломать. Сашу научил этому один механик-самородок. Уж если кто-то оставит его без заначки, так пусть останется без рук.

Там у него хранилось оружие, которое он боялся доверять арендуемому сараю или наполовину чужим квартирам: два пистолета, винтовка "Ремингтон" и кое-какие ценные товары.

Надо распотрошить тайник. И распродать все, что есть. Кроме стволов, понятное дело. С тачкой он сюда не сунется, могут заметить. Придется носить рюкзаком. Несколько ходок понадобится. Распродать половину по лавкам, половину на рынке. Благо, контакты все у него записаны, и его хорошо знают. Вещи не то чтобы незаконные на Острове... но магнаты предпочитают сами торговать всем, что стоит денег.

Это не "дурь" ("дурью" магнаты тоже промышляют сами, хоть это и не афишируется). Нет, это всего лишь кое-какие химикаты-ингредиенты, для него бесполезные. Но чуваки с рынка смогут их перепродать химикам вдвое дороже. А уже те или лекарства из них сделают, или что-то другое... это не его дело. Больше, кроме Острова поблизости и мест не было, где это сырье могло понадобиться. Металлургия и хоть какая-то химическая промышленность были только здесь.

Забавно, что иногда от чтения книжек есть какой-то прок, кроме засорения мозгов. Хотя больше ноу-хау ему подсказал Денисов. Например, рассказал, где можно найти платину и молибден.

Какое-то смутное чувство давно подсказывало Сашке, что пора конвертировать все неликвидное в ликвидное, а все тяжелое - в то, что можно нести на себе. Сбыть все, что можно, и перевести в деньги. А их положить у ростовщика под проценты. И даже если он почти решил остаться здесь, всегда лучше иметь заначку.

Иногда какая-то шальная мысль зудела в голове и говорила, что надо сделать совсем иначе. Избавиться и от вещей, и от "питерок", купить лучшее снаряжение и запасы и оставить только то, что можно унести с собой.

Ну, нет. Это называется шило в одном месте. Дурь, которую пора забыть.

Была у Саши винтовка, "Вепрь", с которой он пришел еще с юга, с Подмосковья. Которую держал как оружие скорее для самозащиты, чем для охоты. С ней и поступил на службу. Но хранилась она не здесь, а в запирающемся несгораемом шкафу - сейфе на опорном пункте "котов". Таков закон. Типа только там оно будет в безопасности. Но "Вепрь" похуже будет, чем "Ремингтон".

Сделав ревизию своих накоплений, Данилов понял, что кое-что скопил, хотя мог бы и побольше. Последнее время он тратил существенно больше, чем когда жил один.

Жилья своего у него пока не было, только закрепленная за ним койка в казарме. Даже эта квартира в общежитии была не его, а Анжелы. Кстати, похоже, папаша сильно против ее замужества за чужаком-нищебродом. Видимо, имеет на примете кандидатуру получше. А она... Саша видел, что если у нее и есть собственное мнение, то она легко его может изменить.

Но жилье - не проблема. Если прогонит, комнату легко найти другую и отремонтировать. Плохо, что никак не получалось скопить "стартовый капитал". Хотя он уже по опыту знал, что буржуем ему не быть, но все равно хотелось.

Уже возвращаясь с нагруженным рюкзаком, в этом необитаемом районе Данилов неожиданно оказался рядом с каким-то зданием, которое показалось смутно знакомым.

Так это же тот храм, который ликвидировали. "Церковь Экуменистов" -- гласила вывеска, на которой кто-то написал матерное слово. Саша кое-что слышал о них. Слышал, что они пропагандировали религию, освобожденную от внешних ритуалов. "Вера разума". Они ее так называли. Вроде бы раньше магнаты их терпели в городе, но потом те попали в немилость, и монахов-книгочеев выгнали взашей. И даже книжки забрать не дали. Впрочем, большинство из них потом все равно пошли или на растопку, или отправились на помойку.

Хотя какая там церковь? Одно название. Не храм, а одноэтажный дом, где раньше был какой-то магазин. Все стекла разбиты. А они были красивые, винтажные... или нет, витражные. Это видно даже по осколкам. Только одно уцелело. И там странная мозаика. Три человека разных цветов горят в огне, но не сгорают. Над каждым разный символ. Крест, полумесяц, пентаграмма... нет, эта штука зовется звезда Давида.

Дверь заколочена. Странно, что питерцы их настолько боятся. Это же всего лишь кучка пацифистов-книжников. И уж точно они, проповедующие мир, не могут угрожать городу сильнее, чем точащие на него зубы бригадиры.

Он не стал отрывать доски. Вместо этого залез, подтянувшись на руках, в выбитое окно.

А меньше, чем через час, выбрался обратно. Ничего ценного не нашел. Все уже разграблено и разломано. Хотя раньше тут, говорят, были даже работающие компьютеры. Теперь он нашел только два ржавых выпотрошенных системных блока и разбитый монитор. Все это стоило ноль рублей. Именно ноль. Все полезное люди уже забрали, даже столовые приборы с кухни.

Только в куче мусора под одной из парт в комнате, похожей скорее на лекционный зал, чем на молельный, он нашел брошюру. "Академия", - было напечатано на обложке.. Младший сунул ее себе в карман. Красочную, глянцевую. Будто только что отпечатанную, хоть и подмокшую с одного края. Сунул и зашагал прочь с территории порта. Остальные бумажки, похоже, успели сжечь вместе с ненужными книгами. Прямо тут, в подсобке храма. Само здание огонь не уничтожил, хоть и попортил все интерьеры.

"Нет иной веры, кроме разума", - гласил лозунг на обложке, на которой был изображен логотип: свеча над земным шаром, таким же испепеленным и почерневшим от копоти, как эта странная церковь. Свеча разгоняла тьму. И было написано еще одно слово: "Основание".

Он понял главное. Значит, где-то есть у этого "Основания" (что за странное название?) настоящая академия. Дом знаний, где учат чему-то. Интересно, чему? И что просят взамен? Данилов сделал пометку в своем блокноте и туда же вложил сложенную брошюру.

Его упорно тянуло именно к бесполезным занятиям. Не к умению стрелять и охотиться, готовить, строить и ремонтировать.

Но он заставил себя забыть об этой чуши. И отнес весь товар в свой легальный сарай, А уже оттуда выехал с нагруженной тачкой, в которой самое ценное лежало внизу, прикрытое сверху тяжелыми автомобильными деталями. Выручка за эту ходку будет не меньше, чем ему заплатил Баратынский. Но все равно этого мало, черт возьми.

Глава 5. Сучья нора

Погода чуть испортилась, но дождей здесь не особо боялись. Хотя дряни в падающей с неба воде тоже хватало. Предпочитали не задумываться. Верили в байку, что море все чистит.

Вот ведь странно, Саша крутился как вентилятор, а получал меньше многих из тех, кто жил расслабленно и припеваючи. Да и все заработанное куда-то уходило, как сквозь пальцы.

Закончил свои дела он к половине шестого.

Зашел домой, но Анжелы не застал. Видимо, пошла к отцу. Накарябал записку на клочке старой оберточной бумаги. Хотя уже давно предупредил ее, что в эту пятницу у него "гульбан". Она даже ответила тогда что-то вроде: "Смотри, веди себя там хорошо, не безобразничай". Хотя довольно безразлично это сказала.

Быстро умылся и освежился - так как вспотел, пока бегал с рюкзаком и катал тележку. Понятно, пока Молчун ишачил, на нем была не форма гвардейца, а цивильные шмотки, делавшие его похожим на разнорабочего. Свои его, конечно, узнавали. Подрабатывать коммерсом считалось не западло, но почета это не добавляло и осложняло карьерный рост. Поскольку было на грани. И уж в командиры такому явно не продвинуться. Это старшим, типа Туза, уже можно почти все. А молодой должен доказать, что готов жить не как фраер. Сначала этот сплав воинского устава с пацанскими понятиями довоенной мафии показался Саше глупой шуткой. Но нет, всё было на полном серьезе. Никаких приколов.

Как всегда, когда вечерело, на улицах сомнительных людей становилось больше, чем честных трудяг (или хотя бы похожих на них). Высыпали всякие барыги, в плохом значении слова, мелкие рэкетиры, а еще больше тех, кто только под них рядился. Мимикрия, как у насекомых. Спортивные костюмы китайцы в свое время на триста лет вперед нашили. И тканям с большой примесью синтетики почти ничего не сделалось. Рядом с этими господами были и дамы сердца.. Одетые или вульгарно-открыто, или под стать своим спутникам -- в нечто мешковатое с капюшонами. Золото и серебро, фальшивое и настоящее, носили на себе оба пола. Звучала музыка, и даже у Молчуна, который отродясь не слушал какого-нибудь Баха, от нее вяли уши.

У одного парня, здорового как бык, в черных очках, в пиджаке с серебристым отливом и сигареткой в зубах -- на шее висела связка из нескольких динамиков, сплетенных в ожерелье. Из них неслись слова вроде:

Ты пчела, я пчеловод,

Подставляй трубопровод.

И нам точно повезет,

Ведь мы все так любим мёд...

И тому подобное. Это уже не гопы. Это явно детки кого-то из крутых. У тех обычно отпрысков много. Они не уделяли им достаточно внимания, вот детки и шлялись, отрывались. Кто им что сделает?

"А так ли уж эти молодые балбесы не правы? Если дед не ошибался, весь мир погибнет... лет через восемьсот. А этот его осколок гораздо раньше. И что же еще делать, если не оттопыриваться?".

Один раз живем.

Так шляться могла себе позволить или "золотая молодежь", или наоборот -- обитатели самого дна. Но те выглядели иначе. А остальные, кто не прожигал и не воровал, лет с двенадцати вкалывали как взрослые на мануфактурах или рыболовных лодках.

К шести он подошел к дверям "Барсучьей норы", уже в чистой форме, даже утюгом прогладив все, что в этом нуждалось.

Взгляды у гопов были характерно выискивающие, девушек раздевающие, а кому-то прощупывающие карманы. Но его не тронули бы, даже если бы он был в гражданке. Он научился держать нужную рожу на лице.

Деньги, которые собирался показать Анжеле, Саша положил в тайник, собственноручно сделанный в стене в их квартире. Да, "живые" дома иногда навещали домушники, поэтому надо было подстраховаться. А вот заначку, которую не собирался ей открывать - оставил в гараже, в нычке.

Неуютная громада Небоскреба возвышалась совсем рядом с трактиром, но он привык, и этот "сундук" его уже не нервировал. Хотя знал, сколько там снайперов, пулеметов и прочего. В отличие от дворца Кауфмана, штаб-квартира западного магната не имела заборов по периметру. Это выглядело как бравада, но так было заведено не случайно. Весь окружающий квартал являлся продуманной линией обороны. А ворота, КПП и колючая проволока не защищают лучше, чем хорошо обученные, вооруженные и готовые к бою бойцы личной охраны.

Конечно, контрольно-пропускной пункт был. На входе в здание. А до самых дверей башни все наблюдение было скрытым и ненавязчивым. Но если бы кто-то решил, что можно прорваться сюда на грузовике, начиненном взрывчаткой, или просто на пикапе с пулеметом - его остановили бы еще на подъезде. И какого-нибудь "ниндзю", который попробовал бы прокрасться ночью, задержали бы тоже. Поговаривали, что электронные средства наблюдения у Михайлова на высшем уровне. И каким бы дремучим питекантропом этот Кинг-Конг в малиновом пиджаке ни выглядел, он не жалел средств на отправку экспедиций по поиску всяких запчастей, проводов и прочих штучек, имеющих отношение к электронике. То, что нельзя было отыскать или подшаманить руками его техников, которых он тоже собирал отовсюду - покупалось. В том числе где-то за морем.

Дом, где находился трактир, выгодно отличался от таких же, построенных в конце ХХ века, зданий на материке. Говорили, что заслуги новых хозяев тут нет. Просто построен был на совесть и без воровства строительных материалов.

Первый слог "бар-" в неоновой надписи над входом никогда не горел, поэтому название и трансформировалось в народном восприятии в более краткое.

Сучья нора.

Открыто. Вышибалы на месте нет - чужих сегодня не ждут. Если кто и сунется, то будет дополнительное развлечение. Потому что сегодня вечером есть кому заведение оборонять. А если уж они сами забуянят... -- никакой вышибала не поможет.

На стоянке виднелось несколько машин. Да, среди здешних посетителей встречались те, кто имел колеса. Но сейчас здесь были только машины бойцов отряда. Среди них тонированная заниженная наподобие гоночной машины "Приора", с настолько низким клиренсом, что почти царапала брюхом асфальт. Чья она, Младший еще не знал. А японский джип принадлежал лейтенанту по кличке Режиссер. Старшина Богодул частенько приезжал с шиком на черном "мерсе". Но это было нанятое такси. Таксист-грузин, конечно, уже уехал. Вот грязно-серая "девятка" без бампера и с одной галогенной фарой -- это Быка. Из всех дверей в этом дребезжащем рыдване открывались нормально от силы две. Развалюха постоянно требовала ремонта и скоро явно займет место на кладбище рядом с СТО. Но Бык пытался всеми силами оттянуть этот момент, иногда полдня ковыряясь в ней, когда не было денег на специалиста. Всё, лишь бы чувствовать себя конкретным. Бык говаривал, что "с тачкой девки хорошо снимаются, особенно если еще орешки к пиву купить".

Обычно многие бойцы из их роты в выходные тусовались в баре "Каламбур" в подвале на улице с говорящим названием Наличная. Богодул называл тот бар "Бурый кал". Но сегодня они все здесь, даже те, кто чаще зависает в других местах. Потому что Молчун их всех пригласил. Потому что они, братушки, блин, будут пить за его счет. Ведь новенький будет проставляться. У него повышение.

Век бы их не видеть. Но куда деваться?

- Заходи, Саня! Штрафную пей, - помахал ему Черный, который вышел встретить Молчуна вместе с Андрюхой и Режиссером, непосредственным боссом. Эти не только руки ему пожали, но и приобняли, типа кореша-не-разлей-вода. Остальные уже расселись в зале и задниц от стульев не отрывали, разве что помахали и поприветствовали пьяными сиплыми голосами. Проходя мимо, он пожимал всем руки.

У некоторых сегодня выходной или отгул, вот и квасят тут, кажись, с самого полудня. А его угощением хотят догнаться. Но остальные пришли недавно. Как раз к началу торжества.

"Будем гудеть", - как они говорили.

Именно с общественными насекомыми у Младшего ассоциировались такие пьянки. Только не с пчелами. А с кем-то менее симпатичным, типа тараканов. Хоть те и не жужжат.

- Прикол зацените! - продолжил кто-то прерванный его появлением разговор. -- Она была ТАКАЯ шлюха, что ее из борделя выгнали. За аморалку... ха-ха-ха.

Один из молодых новобранцев, чьего имени Младший еще не знал, смачно рыгнул, его сразу встряхнули как грушу, чтоб не портил аппетит. Намекнули, что еще раз, и вылетит. Хотя "старикам" такое поведение позволялось.

Официантки принесли первую перемену блюд. Имелся еще стол с закусками, которые каждый мог подкладывать себе сам. Стол вроде шведского, но назывался боярский, потому что шведы, мол, все извращенцы и называть в их честь стол не следует. Много чести... Там все было русское, выбор кушаний, по нынешним временам, довольно щедрый: салат, который называли "оливье", селедка под шубой, картошка-пюрешка с рыбными котлетами, пироги с разными начинками, ягодный напиток морс, несколько сортов пива... его варили тут же, на острове, хотя самое лучшее привозили на кораблях. В основном меню -- рыбное. Мясо дорого, зато рыбы в городе почти всегда навалом. Круглый год доступны консервы и соленая сельдь. Тут хоть и не бомжатник, но самая элитная публика редко заходит, обедает в ресторане при казино или прямо в Небоскребе. А вот вареных раков на столе не было. В голодные годы скитаний Младший ел их в сезон часто (иногда это была единственная его еда), и теперь он не хотел даже смотреть, как их едят другие.

Начиная с конца весны в Питере часто готовили корюшку. В основном жарили, просто обваляв в муке, но иногда можно было встретить и маринованную. Еще из нее варилась вкусная уха. Хотя уху варили из любой рыбы. Изредка случались и другие морепродукты, и даже икра.

Слышался смех и звон посуды. Посуда при таком обращении иногда билась, и Младший заволновался, как бы ему, как устроителю вечера, не пришлось за это платить. Но повлиять не мог.

Обычно тут за столами собиралась пестрая солянка. Если бы хозяин обслуживал лишь михайловских, то разорился бы, поэтому не боящиеся проблем мужики вроде купцов и мастеров заходили сюда. Места хватало, в обычные дни можно было увидеть и как уродливый старьевщик с заячьей губой в брезентовом плаще, обгладывая куриную ножку, рассказывает скупщику хабара о своих находках, и как торговец живым товаром расхваливает перед перекупщиком "должника", который хорошо дерется на кулаках и сможет отработать долг на ринге. В другое время тут можно послушать сталкерские байки про гигантских крыс, глистов длиной с удава и подземных летучих мышей да совсем уж чертовщину в метро. Потому что подземные путешественники не только алкоголем злоупотребляли, но могли и варево из грибов, и еще какую синтетическую или природную дурь продегустировать. И просто усталые рыбаки или носильщики заглядывали, чтобы потратить выручку. Но сегодня всех их как кошка языком слизала. По радио, где до этого крутился какой-то блатняк, вдруг заиграла песня на английском. Младший узнал "Alejandro" Леди Гаги.

Don't call my name, don't call my name, Roberto...

- Ну, пацаны, пора! - узнал он голос Черного.

Это был знак, потому что одновременно к Молчуну подскочило человек пять. Здоровяки в кожаных куртках возложили ему, единственному в отрядной черной форме, на плечи две прямоугольных штуковины из красной ткани, поперек которых шли три золоченых полоски. "Лычки". Капральские.

На самом деле это были штуки, которые пришивались к погонам.

- Расти большой, не будь лапшой, ха!

- Ур-р-ря!

- Выключи это говно, - заругался Бык на халдея, - Вруби что-нибудь нашенское.

- Да хватит с тебя нашенского, - не поддержал его старшина Богодул, - Ты в городе высокой, на х..., культуры! Это я попросил. Чтоб нашему виновнику торжества-хуержества приятное сделать.

Песня проиграла до конца. Как своеобразная поздравительная открытка, граничащая с издевательством. Потому что в ней пелось, как какая-то баба не дала никому: ни Роберто, ни Фернандо, ни, самое главное, Алехандро. И черт бы с этими латиносами, но Младший не мог не видеть тут намека.

- Ура! Молоток! Дождался! - гвардейцы, которых Саша иногда путал, настолько они, кроме Богодула, Андрюхи, Черного и Режиссера, были на одно лицо, бритые налысо и в черных кожанах, полезли хлопать его по плечам, тискать как брата, жать руки своими граблями.

Еще бы. Он оплачивал этот гребаный банкет. А остальные оглоеды заплатят только за то, что не входило в комплектацию столов, на которых сегодня было все, даже тепличные овощи. Сейчас они стоили, конечно, не так дорого, как зимой, но все же... . И не ударишь ведь в грязь лицом, чтобы не посчитали жмотом.

Хотя особого достижения тут не было. Все это совсем не приближало его к новым, хм, вершинам.

Сдвинутые вместе столы "котов" сейчас вмещали столько еды, что многие на Острове от зависти на слюну бы изошли. Обычных трудяг жаба душила заказывать такие дорогие блюда. Они по-быстрому рубали картоху с соленьями и гомеопатическими кусками мяса или рыбы. И сидеть здесь подолгу они не могли. Их ноги кормили. Посидят часок, а потом -- или на смену, или на боковую, в свои дешевые каморки в подвалах Острова. Или вовсе отправлялись на ночную старательскую вылазку на материк. Понятное дело, хозяевам выгоднее такие клиенты, как "коты".

Через пять минут крики утихли, все вернулись на свои места, к своим компашкам. Молчуну удалось спокойно допить кислое пиво и съесть порцию жареной рыбы с картошкой и миску овощного салата почти в одиночестве. Только Андрюха пересказывал ему какой-то случай из дозора.

Остальные стали потихоньку о нем забывать, Младший был этому даже рад.

- Ну... а теперь за женщин! Которых здесь нет. Чтоб они не сосали из нас все соки в плохом смысле. А только в хорошем! - он узнал голос Богодула. Его уж точно ни с кем не спутаешь. Трубит как слон. И не скажешь, глядя на него, потому что сам не высокий, да и сложения не сильно богатырского. Низкорослый, коренастый. Хотя лицом мордатый, с брылями, с лысиной, на которой сохранилось несколько волосин. Чем-то похож на артиста из старого-старого советского фильма Кин-Дза-Дза, Леонова.

- Га-га-га-га! - одобрительно загоготали "бойцовые коты" так, что задребезжала посуда. Почему-то Молчун вспомнил, что в древности наемников называли именно дикими гусями. Наверное, за это.

- За женщин надо выпить! - заорало сразу несколько.

Сдвинули бокалы.

- А моя... родила спиногрыза и запустила себя, корова морская. Три месяца не давала. Бросил и ушел к ее младшей сестре, - заговорил Бык. Но уже без росписи.

- Правильно. Мужик! Ха-ха.

- А лучше бы обеих... га-га-га.

- По очереди. Но сначала ту, у которой задница больше.

- А можно и разом, ха-ха-ха.

- Это как?

- Щас расскажу...

Ответ потонул в шуме, гомоне и звуке двигаемых стульев. Кто-то подсаживался прямо за шведский стол, чтобы захомячить побольше, кто-то накладывал всего на тарелку и уходил в свой уголок. В зале было уже накурено, но это только табак. Если кто в отряде и баловался веселыми травками, не стал бы делать это в заведении, куда ходит и командование.

В углу висела боксерская груша, лежала штанга. К ним редко кто-то подходил. Все-таки здесь не спортзал. Скорее, это элементы декора, как и доска для игры в дартс с воткнутыми дротиками, которые никто не трогает уже годы. Вот у них на опорном пункте -- настоящая тренажерка. А тут, скорее, для вида. Но если новобранцы еще были худощавыми и поджарыми, то средний наемник, дослужившийся до сержанта, имел хорошо развитое пивное брюхо. Мышцы у них, конечно, тоже были, и дрались они часто, поэтому кулаки имели набитые, но лазить по катакомбам или преодолевать полосы препятствий или "зеленку" в полной выкладке, а тем более под пулями, очень не любили. В общем, как и любые наемники, у которых нет мотивирующей идеи, кроме бабла.

А вот плакаты на стенах изображали очень накачанных мужиков. Иногда с топорами, иногда с пулеметами. А еще телок в бронелифчиках или вообще в чем мать родила. Больше эротики не было - поди, не стрип-клуб. Местным девушкам не доплачивали за то, чтобы они еще и сиськами трясли рядом с шестом, как в обоих казино. Они были делом заняты: или на кухне, или, реже, в спальнях на втором этаже.

Наемники постоянно тусовались в барах. Это была их, мужская территория. Тут они все были холостыми, свободными и отвязными, хотя жены или постоянные подруги имелись почти у всех. "Очень женатых", которые не могли вырваться надолго из-под "железной пяты" и считали каждую минуту, тут жалели, но понимали. Хотя посмеивались над ними, слегка третируя.

- Хватит уже о бабах, - попытался Черный перевести разговор в сторону, - Давайте о мужских делах поговорим. Скорей бы уже нормальное дело, пойти бригадиров отмудохать. Или кауфмановских прижать. Или деревню людоедов сжечь. А лучше две.

- Да ну тебя в сраку. На хер войну. Там страшно и убить могут. Про каннибалов вообще не к месту. Мы, кажись, жрем тут, - заткнули искателю приключений рот коллективно. - Давайте лучше еще о бабах.

- Че о них говорить? - пробормотал Бык, который недавно развелся, и теперь ему завидовали. - Они, стервы, не хотят встречаться без обязательств. Для здоровья. Им сразу трех детей подай, дом, шубу, огород и в долги влезть, да побольше. Задолбало. Больше туда ни ногой.

- Правило номер раз, мужики, - сказал Богодул, подняв кривой костлявый палец, его лысая голова покачивалась, как подсолнух, - Баба должна быть моложе. Иначе -- неликвид. Правило номер два. Трахать и бросать.

- Ага, - поддакнул его толстый сосед по кличке Пузырь, отхлебывая пиво, - Трахать и бросать. Я по три месяца одну окучиваю, а когда начинает ныть про "взамуж" - сразу к другой. Через год можно и вернуться.

- Это называется ротация кадров, - вставил веское слово умный Режиссер, который пил хорошее крафтовое пиво и закусывал солеными фисташками. Их привезли издалека по караванной эстафете. У остальных был арахис, хотя он тоже на Острове не рос.

- Ага. И снова уши развесит. Одно слово, бабы. Если родились ими, значит, заслужили!

- Это называется предопределением свыше, - Режиссер, коренной питерец, был человеком образованным, начитанным, знал много умных слов, но - вот парадокс -- не казался Саше интеллектуальным.

- И вообще... - продолжал Богодул - Мы меньше живем чисто из-за них. Потому что трудимся всю ночь. А они только лежат, ляжки растопырив. От этого и разница лет в пять.

Кто-то хихикнул, но остальные, наверное, приняли за чистую монету.

- А если кто-то без женщин вообще? Обходится, - переспросил молоденький боец. - Он дольше проживет?

- Это не жизнь, - ответил ему Черный, тот еще бабник. - Лучше сдохнуть.

- Хуёхнуть, - фыркнул Богодул. - Лучше на необитаемом острове жить. Где только белые, мля, медведицы.

Все знали, что Богодул в прошлом году овдовел, и теперь жил с молодой рабыней, которая была у него буквально в неоплатном долгу. Но даже он, выходит, не рад.

Похоже, гендерная тема всех зацепила, началась дискуссия.

- А если ее бьют на улице или тащат в парадную... хрен я побегу защищать. Я, блин, не рыцарь. Сама явно того чувака спровоцировала... - неслось откуда-то с задних рядов. - Даже свою не буду. Жизнь одна. А баб много. И всё у них одинаковое.

- Ага! - поддакнул Бык, повернувшись. - Мужик должен быть хозяином, бля, а не сидеть под каблуком.

Да где они встречали женщин с каблуками? Младший видел их только на картинках. Конечно, выглядели они красиво. Но уж очень это непрактично. Даже на Острове все носят ботинки и сапоги с плоскими подошвами. Про деревни и говорить нечего. Валенки, калоши, какие-нибудь стоптанные боты, резиновые сапоги или вообще "самоделки". Может, только жены и любовницы Кауфмана, Михайлова и их ближайших клевретов ходили на каблуках, и то не дальше, чем на десять метров по ковровой дорожке. Но такие фифы даже на улицы как простые смертные не выходят, а смотрят на мир или сквозь окна дворцов или сквозь стекла автомобилей. Младшему пару раз довелось лицезреть их - будто силиконовые куклы, хоть и моложе лет на двадцать лет своих "папиков", но с застывшими неживыми лицами и странно припухшими губами, будто пчелами ужаленные. И всегда была целая стайка кандидаток на эту роль: тоже ротация.

И дальше базар пошел про какие-то "ведра", обвисшие "дойки" и другие вульгарные описания анатомии и физиологии.

- Да что я, олень? Кормить чужого выблядка? - продолжал Бык. - Да мне и своего не надо. Нужна только баба, чтоб борщ варила и напряжение снимала. С прибора, хе-хе. Но на Острове нормальных почти нету. Все бывшие в употреблении. А от хорошей мужик не уйдет. Нормальная с одним будет жить до могилы.

- Дело говоришь! - зычным тенором произнес смуглолицый Черный. - Распоясались, сучки. Я на них вдоволь насмотрелся, когда диски переключал.

Черный еще зеленым пацаном успел поработать диджеем в "Новом русском". Переключал треки для обдолбанных или пьяных любителей почувствовать себя в ХХ веке. Вообще, по правильным понятиям, мужик должен воевать, отнимать чужое или служить с оружием в руках. Чуть менее престижно - работать руками. Еще хуже -- торговать. И совсем позор - быть прислугой или клоуном. Хуже этого только не быть мужчиной вовсе. Но Черный делами доказал, что пацан он правильный, поэтому к нему это прошлое не липло. Платили ему там, как он говорил, неплохо. Но в один день его все достало, он набил морду кому-то и записался в "коты".

- А потому, что город, - Богодул многозначительно показал на окно. - В поселке, где мой батя жил, с этим было проще. Муравейник он назывался. Это под Саратовом... или Самарой... забыл. Не важно. Там телок можно было купить целый пучок за телегу с навозом или углем. А чуть что - камень на шею и в прорубь. А тут... развели демократию, блин.

- Точно, - согласился начитанный Режиссер. - Мужчина сотворен Создателем для великих дел. Должен быть творцом, завоевателем... Как Наполеон и Александр, мать его, Македонский. А не киснуть, оплачивая хотелки лишней кожи вокруг влагалища. Каковая женщиной зовется.

- Золотые слова! - поддержал начальство Богодул, - За ее "пельмень" я должен надрываться, мерзнуть в патрулях? Бояться, что меня прирежут оборвыши? А она будет у меня дома на диванчике сидеть и чай пить с моим пайковым сахаром? Хрена с два. Надоест - пусть побирается. Или на панель. Новую найду. Или двух. Мужик должен жить как кот на нашем гербе. Бродить где вздумается, покорять вершины, драться и передавать свои гены. Шоб каждый ребенок на районе мог сказать ему: "Папа!".

Покровительственный хохот.

- И пусть радуются, что мы уделили им внимание.

- И какие у тя вершины, ха-ха-ха? - попытался кто-то поддеть старикана. - Новые рекорды в литроболе?

- Да пошел ты! Завтра вот спортбайк будем испытывать. Я его из запчастей три года собирал, в гараже стоит.

- Ты это уже четвертый год говоришь, Дядька Богодул.

Все его так называли. Странная фамилия, настоящая, давно стала частью прозвища. У многих из них имя заменилось кликухой, но его имя и вовсе мало кто помнил.

- Ну, надо же наконец-то закончить эту фигню-муйню. Или послезавтра...

После этого еще минут двадцать трепались о тачках, большую часть из которых они никогда не видели. Про убогие газогенераторные повозки говорить не хотелось. Это скучно. Болтали о лимузинах и электромобилях. Но больше об агрессивных джипах, стотонных грузовиках, и всякой экзотике, начиная от американского мотоцикла-чоппера до советского ракетного тягача размером с вагон.

Вот такие у них шли мужские разговоры.

По старому телевизору... кинескопному еще... шли гонки... потом их сменил футбол, потом летсплей, то есть записанное прохождение игры "DOOM". Космический пехотинец бензопилой вырезал розовых, похожих на поросей, демонов. Вблизи они состояли из квадратиков, будто из кирпичиков. Потом включился хоккей. Затем должен быть бокс. Запись склеена и закольцована. Младший готов был поклясться, что помнил этот матч, сыгранный давно покойными хоккеистами, наизусть. Как и кадры из игрушки "GTA V", где обдолбанный лысый негр стрелял по копам из пулемета и давил на угнанном спортивном кабриолете девушек в бикини на пляже.

На минуту кто-то завладел пультом и включил порнуху со стонами и вздохами, но ему с хохотом дали по шее и напомнили, что он здесь не один. Хотя в другое время посмотрели бы с удовольствием, еще и комментируя. Иногда хозяин сдавал один из залов как ночной кинозал.

- Да ну их в сраку, этих курв! От них все беды. Не так хорошо с ними, как хреново без них. Я вам вот щас че расскажу, - все-таки вклинился Пузырь, который строил из себя крутого вояку, хотя Младший не помнил, чтобы он всегда был таким смелым в рейдах, - Про пацанские дела.

- Ну, лады. Давай, заливай. Про баб много говорить не надо, их надо "жарить". Что там у нас нового на фронте?

И от женских прелестей разговор перешел на мужские разборки. Обсуждали тактику оборвышей, их нового Большого бригадира, который звался Кирпичом. То, как он вешает и режет своих, которые чуть прокололись, чтоб чужие боялись.

Богодул в который раз с жаром рассказывал, что у врагов есть опытные "пастухи", вооруженные хорошо и старающиеся не лезть на рожон, и масса необученных "баранов" с гладкоствольными ружьями, а то и с холодным оружием, которых набирают по деревням, иногда добровольно, а иногда и против их желания. Нормальное оружие они должны добывать в бою. Но чаще у них это не получалось.

Говорили про бойню перед Биржевым мостом, когда эти старшие погнали своих баранов в лоб на гвардейцев Кауфмана - "енотов". И опытные наемники просто выкосили сотню человек, да еще и загнали на минное поле оставшихся. А сами "пастухи"-авторитеты так и не появились.

- Это у них типа разведка боем такая. А может, наказание.

Младший откинулся на стуле, слушая вполуха.

Оживился только, когда упомянули недавнее наглое нападение пиратов на морской караван. Но информации у "котов" оказалось мало, только слухи, один другого бредовее. Возможно, полковник мог сказать точнее, но разве ж он поделится? Известно было только, что большой корабль от них ушел благополучно и вернулся в порт. Эх, да черт с ним... Все равно Александр больше думал в этот момент о своем.

"Вот бы заслужить эти долбанные сержантские лычки, и тогда можно жениться". Вспомнил, как Анжела выгибала спинку, когда потягивалась спросонья, как проступали у нее соски через ткань бюстгальтера.

Он знал, что ничем не лучше этих, жрущих и ржущих. Он так же хотел получить простые вещи. Всё и в полной мере. Но ему дали сегодня только лычки капрала. Этим иностранным термином, может, не совсем подходящим, назывались в отряде просто более-менее опытные солдаты. Такие погоны были почти у всех наемников, кроме совсем недавно поступивших на службу. И кроме самых бестолковых и ленивых.

А до сержанта ему как до Китая.

Младший вдруг вспомнил жизнь в Прокопе. Киру. Отца. Даже маму, хотя она помнилась хуже других. Но и она успела сказать ему, совсем крохотному, про семью, про то, как должно быть, хотя он и не мог вспомнить этого дословно. До шестнадцати лет никто не торопил его с женитьбой. Поэтому и стало неожиданностью желание отца (да и деда тоже) устроить Сашину судьбу за него и как можно быстрее. Видимо, они что-то предчувствовали. Хотя он и сам был не против.. Кира ему нравилась. Любил ли он ее?..

Забыть, не думать, не помнить. Есть только сейчас. Этот город, этот бар и их с Анжелой квартира.

Вот бы случилась нормальная войнушка. Тогда его сразу бы повысили. Если б не повесили, ха-ха.

Младший вспомнил, как прошлой весной, когда вода еще была ледяная, приплывали оборвыши ночью со стороны Петропавловской крепости на лодках - люди Самосвала, который тогда был центровым среди бригадиров. И только вовремя пущенные сигнальные ракеты и открытая стрельба заставляли их повернуть назад.

Обычная игра - обстреляли, дождались ответки и сделали ноги. У оборвышей было мало патронов и огнестрела, но почему-то им никогда не надоедало. Как рассерженные осы на медведя, они нападали на Остров. Кто-то считал, что у них есть хитрый план, хотя в основном все себя успокаивали: мол, это просто бессильная злоба. Но нынешней весной и летом атаки случались все чаще.

- Что-то часто они стали палить... - как раз поднял эту тему кто-то из наемников.

- Оборзели совсем. И ракеты пускают. Дерьмо ракеты, конечно, но поджечь дом могут.

- Досюда не долетит. Никто не попадет.

- Сегодня, говорят, опять пытались прорваться у Общего моста, - боец имел в виду мост с иностранным названием, мост Бетанкура, который находился в северной части острова во владениях Кауфмана. Впрочем, использовался он магнатами совместно. - Наши поехали на вылазку. За Поребрик. И никого! Зассали, суки, смылись.

Мобильный патруль "енотов" в это же время должен был выехать и посмотреть, кто там стрелял со стороны Исакия. Они радировали, что все проверили. Но дорогим, блин, "собратьям по оружию", тут мало верили.

- Была б в городе одна сила... охранять Поребрик было бы проще, - изрек банальщину туповатый Бык.

- Скажи это Кауфману, - хлопнул его по плечу Черный. - Может, он прослезится и тебе свою половину отдаст. А ты ее Михайлову. Ты же верная собака.

Поребрик... Это совсем не Великая Китайская стена. На самом деле это система береговой охраны - несколько патрульных катеров, мобильных групп, наблюдатели на крышах и несколько десятков по-разному укрепленных блок-постов.

Раньше был даже аэростат с системой видеонаблюдения.

"Срато-ссат", как называл его Дядюшка Богодул. Но аэростат давно накрылся, и Сашка уже даже не помнил, то ли его продырявили оборвыши, то ли он просто пришел в негодность от времени. А может, "сдохла" чувствительная оптика.

Набережные укрепили загородками из "колючки" и сварными "ежами", чтобы затруднить высадку десанта. Хотя какой тут мог быть десант? Не могучие корабли, как в кино про высадку пиндосов в Нормандии, а хлипкие лодочки. Но все равно опасные.

Кое-где на берегу - на этой стороне - был построен и настоящий периметр. Заслон, возведенный, как выражался все тот же старшина Богодул, "из говна и веток". Кое-где это бетонная стена. Кое-где -- забор из железных решеток. Кое-где -- из сетки-рабицы. А кое-где и вовсе маленький символический заборчик. Настоящая защита - цепь постов и мобильных групп. Люди, а не бетон и кирпич.

- Сколько их там, как думаете? Дикарей этих.

- Сотни тысяч. Но они рассеяны отсюда до Бывшей - на юге. И до Белого моря на севере. А западной границей у них Малый Радиоактивный Пояс... который в Прибалтике. А восточной...

- Большой пояс. Урал, - догадался Молчун.

"Бывшая" называли в пустошах всего один город. Погибшую столицу. Редко с грустью и часто со злорадством, как наконец-то помершую злую тещу. Он эту неприязнь не понимал. Вроде по столице надо скорбеть.

Технически он и сам был для них оборвышем, о чем ему иногда напоминали. Ни одного поселения нормальным городом Остров не считал.

Саша не раз видел разбросанные тут и там деревни. Рядом с Москвой земли населены не плотнее, чем в остальных местах.... Вокруг нее в основном были только лагеря бродячих старателей. А здесь, возле Питера, глаз часто натыкался на дымки из труб и слабо светящиеся огоньки окон.

Здесь не только кормились остатками, как возле мертвой Москвы - еще и торговали с богатым анклавом цивилизации. Сосуществовали, хотя попутно ненавидели этот анклав, который не только кормил, но чаще грабил разными способами. Желали смерти, чумы и потопа. А еще надеялись урвать кусок с его трупа, в случае чего.

"Что им, медом тут намазано? Пусть валят в Сибирь куда-нибудь", - говорил про них Туз.

Естественно, для него Сибирь казалась такой же далекой, как Марс. - Наверное, по старой памяти сюда собрались. Раньше народ в столицы тянулся, вот и они приперлись".

"Ну, нет", - подумал тогда Сашка.

Не по старой и не по памяти. А просто человек ищет, где лучше. Как и он сам.

Про попытки оборвышей прорваться через мост, тоннель и вплавь можно было написать целую эпопею. Страшную для обеих сторон. Оборвыши дохли сотнями. Тонули. Погибали от пуль. Попадали в руки патрулей и принимали мученическую смерть в подвалах. Но все равно лезли. И когда дорывались до той стороны, то резали, не щадя никого. Это и заставляло обычных питерцев терпеть Кауфмана с Михайловым, несмотря на все их закидоны и проделки их наемников. Чувствовали, что в одной лодке. Даже если эта лодка дырявая.

Заступники, блин.

Даже через старую канализацию и тоннели метро пробирались чужаки, хотя те стерегло отдельное подразделение "тоннельных крыс", которое подчинялось обоим магнатам и оплачивалось ими в складчину. "Крыс" и "коты", и "еноты" презирали. Говорили, что это те же оборвыши, но решившие сменить сторону. Еще говорили, что это потомки бывших работников метро.

Дальше базар плавно перешел на "стрЕлки" с "енотами"... Хотя серьезных разборок давно не бывало. Вот до установления власти дуумвирата, судя по тому, что рассказывал раньше Саше ученый отшельник Денисов, тут было жестче. Еще когда город только заселили после того, как спал уровень воды, тут была зона анархии. Как и везде. Но здешняя анархия была с местной спецификой. С каким-то изяществом и декадансом. А потом пришли магнаты, мелких авторитетов истребили. И начали "промышленную" утилизацию свежих трупов в котельных и на дне Залива - корюшек приманивать. А может и еще другими способами. Жуткие легенды о пирожках с зубами и пальцами живы до сих пор.

Вдруг Младший услышал какие-то слова. Рифмованные. Его ухо такое всегда выделяло.

"Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет..." - тихо напевал, не обращая внимания на ор и шум, длиннорукий бармен, помощник Абрамыча по кличке Студент, протирая стаканы, кружки и тарелки. И если в других местах половина посуды была со щербатыми краями, то здесь - все было подобрано одно к одному.

Тому, кто поколотит посуду и откажется платить - крепко доставалось от вышибалы. А если кто выглядел ненадежным или бухим, напитки подавали в пластмассовых или алюминиевых кружках.

Нет, это не фольклор. Это Блок.

По телевизору опять шел футбол. Канувшие в Лету - даже если их миновала атомная смерть - гонители мяча в белых шортах и рубашках с номерами вновь вели свой снаряд к воротам. Желто-зеленые и красно-белые трибуны ревели, комментатор захлебывался эмоциями: "Опасный момент, пас... удар поворотом! (да, именно так Саше слышалось, хоть он знал, что по воротам). Го-о-о-ол!", -- кричали призраки.

Ему смотреть на это было скучно, и он не понимал, в чем тут фишка. Он ел. И пил. Как будто нарочно хотел опьянеть и лопнуть, но не получалось ни то, ни другое. Пища и алкоголь друг друга будто нейтрализовали.

В какой-то момент парень почувствовал, что наполненный желудок давит на не менее полный мочевой пузырь, отчего последнему некомфортно.

- Щас вернусь, -- сказал он и поднялся из-за стола. - Надо погоны пришить.

- Найди какую-нибудь шмару, она пришьет, - крикнул кто-то вслед и заржал. - И недорого возьмет. Ха-ха-ха-ха.

На самом деле Молчуну надо было навестить белую комнату. Хотя ничего белого из сантехники тут не было несколько десятилетий.

В голове ясно, мозги чисты как стеклышко. Но ноги подкашивались.

- Смотри, не провались там, Молчун, - хохотнул Черный, осушающий очередную кружку с шапкой пены. - Тут как-то на Наличной в толчке пол провалился... ик! Там жил жирдяй-барыга, так он аж три перекрытия пробил вместе с толчком. Жив остался. Спружинил, ха-ха. Ик!

- Не дождетесь, блин.

И почему они так перемигиваются?

- Иди, Саня, наверх. Тут внизу, кажись, засорилось, -- сказал ему Бык, попавшийся навстречу.

Проверять, так это или нет, Молчун не стал. На самом деле на первом этаже санузлы были постоянно заняты, учитывая количество выпивающих мужиков.

Второй этаж был приватной зоной, и вход туда закрывался на ключ. Поэтому надо было подняться на третий по пыльной грязноватой лестнице. Этаж этот последние лет пять не использовался, и все тут заросло грязью и паутиной.

С трудом он добрался до заветной двери.

А вот и туалет... Сантехника в ржавых подтеках, половина окна заколочено фанеркой, через него дует с улицы. Посвежело.

Нет, его не тошнило. Только какое-то бурление в желудке, кислый привкус во рту и муть в голове.

Вдруг вырвало, стоило ему наклониться над унитазом. Видимо, надо было больше закусывать. Или меньше? Жирного он перебрал, рыбы, курицы с подливкой, а не водки с пивом, вот в чем дело. Как бы еще печень не взбунтовалось. Такими темпами годам к тридцати пяти он сам будет как Богодул. Желчным. Или как Пузырь -- жирным. И ведь никакого удовольствия он от этого застолья не получает. Может, и они все тоже только притворяются? Да нет, ряхи счастливые. Лыбятся. Им в кайф опускаться до уровня животных, снимают стресс. А ему -- нет. Почему-то он неспособен на эту трансформацию.

Закончил дела и вышел из кабинки. Мутноватое зеркало на стене поведало всю правду о нем, ничего не утаило.

"Какого черта я делаю со своей жизнью? Пью с уродами, хотя противно. Служу кровососам, хотя ненавижу. Омар Хайям вроде бы говорил об этом что-то важное...".

Скоро день рождения. Самое время подвести, блин, итоги жизни своей непростой.

Дед говорил, что раньше в эти годы он бы считался молодым парнем. По теперешним временам Молчун -- давно уже зрелый мужик. Но в лице не хватает матерости, не хватает мордатости. Телосложение легкое, но он уже хотя бы не такой тонкий, как был. Не волк, конечно, но хорек или камышовый кот. Взгляд жесткий, складка на лбу и то жесткая.

Жизнь потрепала его, и совсем не ласково -- по щеке, а зубами за загривок, как волк ягненка. Но он вырвался и убежал, оставив ей клок шерсти в пасти, а себе на память шрамы, снаружи и внутри.

А ведь когда-то он ждал от жизни другого. Мир казался полным чудес и тайн. Хороших, захватывающих тайн, а не страшных секретов. Как же он ошибался.

Грязный притон... даже в те часы по утрам, когда все прибрано. Грязный город, не снаружи, так внутри. А есть ли чистые?

На лице почудилась легкая небритость. Уже щетина лезет, хотя с утра скоблился тщательно. Еще пару лет назад это надо было делать раз в три дня, а сейчас уже каждый божий день. Это называется - возмужал.

Кстати, ему случалось бриться и охотничьим ножом.

Он знал человека, который на спор брился топором. Но тот плохо закончил свой жизненный путь. Хотя и не из-за этой привычки.

Весной здесь, под окном, нес свои воды безымянный ручей. Раньше его не было, сточную канаву прокопали уже после Войны, для отведения весенних (или вешних?) вод, чтобы не было наводнения. Прорыли прямо через бывшие газоны, а по тротуарам положили кое-как ржавые трубы. Временами этот ручей, в который попадали и канализационные стоки, был довольно зловонный. То тут, то там переброшены через него деревянные мостки. Иногда проплывало что-то похожее на фекалии (смешное слово, звучит как имя святого блаженного пророка - преподобный отец Фекалий). Стекал он прямо в канал.

В конце весны ручей мельчал. На Острове имелось несколько десятков таких же самопальных водоотводных канав, и все они вели в Неву, Большую или Малую, или в протекавшую по острову речку Смоленку.

Западная сторона здания, где располагался ресторан, была далеко не такой чистой, как восточная, которая выходила на фасад Небоскреба. Там все убирали до блеска и красили.

А здесь этой весной из-под снега оттаял кошачий скелет. Его было хорошо видно изокон. Дворника, чтобы убрать жалкие останки, не нашлось, а проходящим через парк было или лень, или противно. Только отпнули подальше от тропинки. Так и лежал этот скаливший зубы голого черепа и щетинившийся ребрами бывший кот. Он умер еще осенью, до того, как лег снег.

Делать то, что ты не обязан, особенно чужую грязную работу (в данном случае вечно пьяного одноглазого дворника по кличке Кутузов, который был на содержании Михайлова и наводил порядок вокруг важных мест с десятком таких же забулдыг) - западло. Не человеческий труп - и ладно. Нормальным считалось постоянно ощетиниваться и отбиваться от попыток навязать тебе дополнительные обязанности. "Нормальные" подростки сидели там же на пустыре, в спортивных костюмах и криво сидящих кепках, на корточках с пивасом или самогоном и лузгали семечки, щерясь уже выбитыми зубами. Красномордые от выпитого и постоянного нахождения на солнце.

Младший, который часто срезал там дорогу, уже собирался взять лопатку и предать останки земле, но его опередили. Не зарыли, а растащили по косточкам, оставив только нижнюю челюсть. Видимо, собаки или крысы. Смысл рыть могилу, чтобы похоронить одну кость. Смешно. Тут люди-то на материке лежат без погребения. Не то, что коты.

В городе было довольно много грызунов и чуть меньше охотившихся на них кошек. А вот собак было мало - они почти сразу попадали на разделочные доски. Если мусор и отходы рыбного производства будут дальше накапливаться, то у грызунов случится демографический взрыв, и Михайлову придется отправить на субботник не только узбеков и работяг, но и людей Туза. Тогда и вонючий парк в порядок приведут. Только неизвестно, когда это случится.

"Ты искал цивилизацию? Вот она. Вместе с канализацией".

Когда-то он думал, что это тот город из сна, где башни стоят у воды. В котором они были с дедом и собакой-лайкой. Но нет. Тут деду бы не понравилось.

В книжке у деда были такие слова, которые Младший сначала не запомнил, а теперь они всплыли в его памяти. Мол, умные люди говорили, что вопрос цивилизации - это не вопрос морали. Это вопрос энергии. А еще гигиены.

У Острова был худо-бедно работающий водопровод и система отведения стоков, хотя они постоянно требовали ремонта, и санитарное состояние обитаемой зоны оставляло желать лучшего. Нигде Младший не видел так много людей на крохотном пятачке и так много заселенных многоэтажных зданий. Но все коммуникации... даже его ума хватало, чтобы понимать -- они в ужасном состоянии.

Энергия была. Электрическая. Почти во всех жилых домах. Правда, неделю назад на целый день электричество жителям отключили, и даже на опорном пункте гвардии лампы горели вполнакала. Видимо, были какие-то проблемы с сетями. Вряд ли на плавучей станции.

Но перебои с электричеством случались редко. Его хватало с избытком. Отсюда и море света на острове, которое видно издалека. Которое манит как магнит и злит чужаков.

Атомный ледокол "Князь Владимир" пришвартован у Северной пристани. Эта плавучая АЭС, стоящая у самого берега, ее реактор, один из двух (второй, как говорили, не функционировал), давала энергию Острову. Ей магнаты пользовались совместно.

"Смогут ли они ее починить, случись что? Сколько у нее осталось ресурса и горючего? И где потом брать электричество? Ветряки? Солнечные панели? Дизель? Пар?" - такой разговор Младший случайно подслушал, когда в бар заглянули двое механиков михайловской Коммунальной службы или просто Коммуналки. У Кауфмана была такая же служба. Свои половины города они обслуживали независимо. А электростанцией занимались совместно.

Именно после этого Саша задумался. А визит к Мозгу и случайно увиденное на мониторе только подтвердили его догадку. Вряд ли он один об этом узнал. Скорее, все надеялись, что как-то рассосется.

Младший подходил довольно близко к кораблю. Будто бы рыбу ловил с набережной. Но его любопытство чуть не закончилось плохо - пристань стерег патруль городской стражи с собаками. И пришлось долго объяснять, что он не шпион, а просто прогуливается между сменами. Больше Саша в лазутчика не играл.

С этими мыслями в голове Молчун подошел к умывальнику. Он помыл руки и вдруг вспомнил, что надо пришить эти чертовы лычки к камуфляжной летней куртке. Проклятье. Лампочка еле светит, надо подойти к окошку в коридоре. Он видел там забытую кем-то табуретку, а катушка ниток с иглой была у него припасена ...

Но до окна не дошел. Охнул. Возле лестницы, совсем рядом с ним стояла женщина. Саша узнал ее, несмотря на полутьму. А ведь даже не слышал, как она поднималась.

- Карина? Ты, блин, не подкрадывайся! У меня же оружие есть.

- О... Я знаю... И не только оно. Мне тебе кое-что сказать надо.

Официантка подмигнула ему и, сильно покачивая бедрами, отвела обратно в комнату с рукомойниками. Он даже не смог возразить. На ней было платье с оборками и глубоким вырезом, довольно короткое. Обычная форма для здешних работниц.

- Вижу, у тебя сегодня важный день? Ой, что за нитка, давай уберу...

Она повернулась так и эдак, давая осмотреть себя со всех сторон. Наклонилась, будто действительно убрать невидимую нитку (Саша даже подумал, что уронил свою, с иголкой). Вдруг прижалась и начала тереться об него. Без предисловий. Будто кошка. Издавая почти такие же стоны.

Он немного удивился. Но понял, к чему она клонит.

"Аттестат зрелости", - вспомнил Молчун глумливое перешептывание и перемигивание "котов", - Пусть, мол, отметит "лычки". Парню жениться скоро, тогда уже не погуляет. Черти, блин.

Бретели от лифчика начали соскальзывать с плеч. Так, что большая белая грудь больше чем наполовину оголилась, и можно было, протянув руки, просто взять ее в ладони.

А ведь в зале никому не разрешала себя трогать. Сразу звала вышибалу. Хотя все знали, что за деньги разрешит, и не только потрогать. Бесплатно и при всех -- нельзя. А в комнатах на втором этаже и когда заплатил по таксе - можно всё.

Вот и в его случае, похоже, о бесплатности речи не шло. Видимо, "уплочено".

Он почувствовал руку у себя на ремне.

- Убери, - потребовал Младший. Его смутил ее напор. Даже попытался отодвинуться.

- Тебе жалко, что ли? Я же вижу, что ты хочешь. Чувствую, - хихикая, она начала елозить рукой вверх-вниз, ритмично. - Ты что, не мужик? Гомик? Или больной? А вдруг тебя завтра грохнут? Бери от жизни все, пока живой.

- Типун тебе... - он отвел ее руку, застегнул ремень и поправил пряжку. - Конечно, хочу. Я нормальный мужик. Но есть слово "нельзя". И такая фигня, как долг. И вообще... я не дурак, знаю я вас... Ты же завтра все ей расскажешь? Просто чтоб поглумиться... И накроется мой брак медной трубой.

Карина только рассмеялась в ответ. Но руку убрала подальше. Брезгливо усмехнулась.

- Да что ты за мужик? Настоящий должен быть всегда готов. И плевать на долг. А тебя удерживает никакая не любовь. Страх. Ты трус.

- Любви не существует, - четко произнес он.

- Точно, - в ее глазах мелькнуло что-то похожее на понимание, - Иначе мы не докатились бы до этого.

Она выше, постарше и чуть полнее Анжелы, личико было бы хорошеньким, если бы не тонна макияжа. В городе производили простенькую косметику. А еще некоторые на свой страх и риск "реанимировали", отмачивали засохшие довоенные средства для макияжа. Но даже за этой намалеванной маской она была милой, хотя и потасканной, потрепанной жизнью.

- Может, я и трус. А ты пессимистка, - вырвалось у него, хоть Саша и понимал, что глупо сейчас метать бисер. - С каких это щей меня грохнут?

- Писи... что? Не знаю такого слова. Но болтают, что... всех людей Михайлова зароют до первого снега. Как озимые. Так все говорят. Бригадир не шутит.

- Кирпич? Кирпича твоего скоро повесят. Будет он как дорожный знак. На столбе.

- Глупый. Ну, кто может повесить Кирпича? У бригадира целая армия. А повесят одного Кирпича - сразу новый появится. И упадет на голову кому надо.

Вот это да. Вот это новости. Может, она и дура. Может, и выдумывает. Надо сказать корешам. Но если он перескажет этот разговор, ее изобьют и отдадут Электрику. А там сначала будут бить током, потом пытать паяльником, потом уже почти бесчувственное тело по кругу пустят. Там любой заговорит, даже если ничего не знает. Ну а то, что останется -- вздернут на фонаре. Видимо, у нее был какой-то зуб на власти города и наемников... что не удивительно. Нет, он никому не скажет. Это не его проблемы. Мало ли где она слухов набралась. Старьевщики в баре постоянно треплются.

- Ну, так что? Может, передумаешь, - она опять приоткрыла грудь.

- Нет. Последнее слово.

- Хамло. Разве можно отказывать женщине?

- Можно. Тебе одиноко и холодно? - с издевкой спросил он. - Иди, рядом с печкой посиди.

- Свинья. Да не башляли они мне. Жмоты. Просто попросили по-хорошему. Я думала, ты нормальный мужик, а ты... интеллигент вшивый. Да, мне холодно в этой дыре, которую городом зовут. Культурная, ёпрст, столица.

- Вшивый? Да нету вроде, вывел давно. В мыслях не было тебя оскорблять. На, погрейся, - он снял курку и накинул ей на плечи. - Если холодно.

- Дурак! - она сбросила куртку на пол. Младший тут же ее подобрал и снова надел.

- Ты не первая говоришь. Что я дурак. Ну, все, я пошел. Можешь сказать этим охламонам, если что, что все прошло в лучшем виде. А вот Анжеле не пытайся свистеть. Она женским чутьем сразу поймет, что ты гонишь, и ничего у нас не было.

- Придурок.

- Я не ребенок. Знаю, когда женщина хочет, а когда нет. И от той, которая не хочет, мне ничего не надо, даже если б я свободным был.

- Осёл. И чего я хочу? - сказала Карина уже мягче, бровь ее приподнялась с вопросом. Теперь, когда на нее падал свет из окна, макияж казался особенно неестественным, трупным, вампирским. Даже он не мог замаскировать мешки под глазами. И все равно она была симпатичной, а не отталкивающей.

- Глядя на твое лицо... вижу, что ты хочешь выспаться. Работаешь без выходных, обслуживаешь всякую шваль... обычно с подносом. А теперь тебя еще попросили сделать одолжение мне. Так вот, не надо.

- Смотрите-ка, святой Исусик. Нет... ты точно не мужчина, - губы ее сложились так, будто она хотела плюнуть, - Да как ты вообще сюда попал? Ты ангел, что ли? А мы тут люди простые. И живем в говне. Барахтаемся.

- Вы сами это выбрали.

- Да ты философ, блин. Чего мы выбрали? Какого хера мы выбрали? Это не мы такие, это жисть. Мы родились уже в этом, - она показала за полуслепое окно. - Нам обратно родиться, а? Че скажешь, ты, хороший мальчик?

- Девочка, ты не представляешь, насколько я могу быть плохим.

Он протянул руку и коснулся ее щеки. Но тут же убрал. На секунду в глазах официантки мелькнул испуг. Может, рука была холодной. А может, во взгляде его прочитала - что он действительно может быть плохим, и совсем не в игривом смысле. Но, встретившись с ним глазами, чуть успокоилась. Он не собирался делать больно. Хотя ей жестокое обращение явно было привычно.

Взгляд испуганной зверюшки исчез. Вернулось человеческое выражение - усталой женщины средних лет, неглупой и не пошлой, которое пряталось, как под красками и белилами, под слоем фальшивой похоти.

- Конечно... Вы хорошие, а мы, бабы, плохие. Только почему-то детей тянем и растим мы. Даже больных. Даже самые плохие из нас. А вы, чуть что, уходите. Порхаете бабочками. Скачете козликами. Тяжело стало - только вас и видели. "Адьос, любимая!". Вам бы бегать от одной к другой, бебиков стряпать и приключения искать. И ты такой. Даже если прикидываешься ангелочком.

- Я не знаю, какой я. Необычно это слышать...

- От шлюхи? А я не всегда такой была. Этот город пожевал меня и выплюнул.

Она говорила то же самое, что Анжела. А ведь это они о самом цивилизованном городе. Но даже в его пределах многие жили, как в аду. И то, что они не были дикарями, умели читать, имели радио, какие-никакие книги и даже газету "Ведомости" (там в разделе объявлений можно было купить не только овчарку, но и помощницу по хозяйству) - только усугубляло положение. Они понимали чуть больше, чем внешние. И от этого им было еще гаже.

- Ну ладно, достал ты меня. Расскажу, - сдалась женщина. - У меня сын больной. Ребенок атома. И мать старая, не ходит. Ради них мне приходится этих ублюдков терпеть. И тарелки мыть шесть, а иногда семь дней в неделю. Если хочешь чем-то помочь - помоги.

Она вполне могла врать. Или приукрашивать. Но это не имело значения.

- Нет, конечно. Не помогу, - ответил Молчун. - Я же не ангел. И не Волкодав из рода Серых псов. Но и вредить не буду. А ты за языком лучше следи. Нет, не в том смысле. Не болтай лишнего про Кирпича. А то тебя повесят. И твои без тебя пропадут раньше времени. Тут полицаи наших господ землю роют, ищут шпионов.

- Так, значит? Ну, если не поможешь, то иди на хрен. И попробуй только сказать, что я тебя не обслужила.

Совершенно не стесняясь его, она ловко поправила и застегнула поношенный бюстгальтер, и, фыркнув брезгливо, ушла.

Молчун вспомнил свой первый раз с другой девушкой, точнее женщиной на четыре года его старше, далеко отсюда, на Урале, и то легкое разочарование, которое испытал после. Та ведь тоже изображала развратность. В том виде, в каком представляла из книжек, из рассказов старших... про кино и компьютеры у них в деревне давно забыли. Но фальшь быстро стала очевидной даже такому неопытному в этих делах щенку, каким был недавно пришедший из пустошей молодой бродяга. До этого случая ему только однажды довелось полежать рядом с женщиной, и ничего больше. Вспомнил, как у Лены была закушена губа, и лицо ее выражало: "я буду терпеть все, что ты сделаешь со мной, грязное животное, потому что мне надо, чтоб ты не ушел". Как и все девушки, которых он знал, лично в нем Елена не нуждалась. Но материальные обстоятельства вносили в это коррективы. Мир был жесток, труд тяжел, а рабочие руки - всегда нужны. Даже чуть-чуть кривые. Поэтому Данилов-младший и не оставался совсем один.

Анжела тоже была не нимфоманка. А уж про возвышенные чувства... вся ее возвышенность обитала в книжках. Он быстро понял, что тоже нужен ей из прагматических соображений. А уж каких - тут даже его уровня понимания хватало. Получить какую-никакую защиту от опасного мира и ресурсы. Не было бы его - нашелся бы другой. Поэтому она терпела его и позволяла ему хоть что-то.

Младший шел по полутемному коридору вдоль шелушащихся стен по покрытому выбоинами полу, насвистывая, изображая безразличие. На самом деле ему, конечно, было хреново. Его потрясывало, до ломоты, до боли. Чертовы инстинкты. Хотелось наброситься на эту дуру, как в тех немецких фильмах про водопроводчиков. Овладеть ей, как животное, чтобы у нее мышцы потом болели будто после десятикилометровой пробежки по пересеченной местности.

Потому что в жизни нет ничего светлого и чистого, потому что все это обман, которым его пичкали в детстве. Есть только борьба за ресурсы и власть. А еще удовольствия тела, которые в изобилии достаются именно тем, у кого этих ресурсов больше. Самым подлым и хищным. Причем за власть борются не только в племени или в стае, но и в семье. И проигрывает тот, кто хочет быть чистым и честным, кто сильнее любит и верит. Нет добра и нет справедливости. Есть только негодяи разного калибра и фасона. Есть лжецы и наивные дети, которые им верят.

Поэтому нельзя расслабляться никогда. И потери от короткого приятного мига с этой продажной шкурой были бы больше. Его какая-никакая семья рухнула бы. Поэтому - никаких Карин...

Именно прагматизм предотвратил куда больше греховных поступков, чем мораль.

"Я не беру на себя слишком много. Это мое кредо по жизни. Не подбираю котят или щенков. Не кормлю голодных. Не помогаю бедным и никого - из чужих, а своих у меня нет - не защищаю. Потому что знаю, что не смогу обогреть всех. Я не солнце. И потому что меня никто не защитил и не обогрел... даром. Мой путь - нейтралитет. Я не хочу спасать мир, о чем твердил мой дед. Когда-то хотел, но понял, что это смешно. А теперь просто живу. Зато я честен с собой. И то, что меня... меня, ха-ха, многие считают хорошим человеком... это красноречиво о нашем мире говорит".

Молчун нашел в коридоре окно с северной стороны, с закрашенным стеклом, и приоткрыл створку, повернув ручку. Механизм оказался исправным, хотя и пришлось приложить силу. В помещение ворвался свежий воздух.

Падали редкие капли дождя. Из-за густых облаков казалось, что наступила ночь. Но, конечно, до нее еще далеко.

Он смотрел вниз на вечернюю жизнь города.

Светящиеся гирлянды были натянуты на столбах.

Отсюда из окна хоть и не видно Залива, зато открывался отличный вид на Променад. Тут чисто, и нет мусора и отбросов. Света было столько, что ночью даже небо казалось подсвеченным.Не сравнить с теми черными небесами, под которыми он привык спать за Поребриком. Эта часть острова до поздней ночи сверкала, как елочная игрушка в темном лесу. Конечно, это всего лишь бледное подобие того, что он видел в фильмах про Москву, Нью-Йорк или Лондон до Войны... но... чудовищное расточительство по сравнению с деревнями, где и один генератор было не найти. Где после захода солнца царила кромешная тьма и люди сидели при коптящих керосинках, свечках или даже при лучинах.

Техники говорили, что энергию некуда девать. Мол, ее не запасешь, не сохранишь. Вот и оставалось праздновать на этом пиру. Даже не во время чумы, а после чумы.

Где-то вдалеке поднимался дым котельных. Рыбоперерабатывающих заводов и еще каких-то магнатских фабрик. Хотя Денисов говорил, что фабрики те по меркам старого мира назывались бы мануфактурами, где основные операции выполнялись руками, почти без разделения труда. Иногда в цехах среди довоенных станков стояли сделанные уже после Войны паровые "монстры". Именно поэтому было так много дыма.

Главной отраслью все-таки была пищевая. Поэтому соленая рыба в городе была всегда и многих от нее уже тошнило. Делались и консервы. Непонятно, правда, где брали для них банки... Младший видел в продаже. Дорого. Хотя иногда можно позволить себе.

Когда он вернулся в общий зал - радио молчало. Карины не было. Ушла куда-то в глубину здания. Видимо, выпьет, раз сейчас не ее смена. Обиделась. Типа, ее женские чары поставили под сомнение.

Хотя ей-то что? Врет она, что братаны ей не заплатили. Он сам видел, как они перемигивались. А отрабатывать не пришлось. Профит.

Наемники набрались за эти десять-двадцать минут еще сильнее, но пока не в зюзю. Иначе бы сил не хватало на членораздельные слова.

Разговаривали снова о чем-то пошлом, это можно было понять по сальному смеху.

- Да пусть она это умеет, а борщ я себе сам нах сварю! - прокричал на весь зал Богодул и стукнул кружкой об столешницу так, что подпрыгнули солонки.

Старшина был циник, матерщинник и мизантроп, и имел любимое нематерное выражение: "ублюдочная говняная свинья". Но он не просто повторял известные всем четыре русских корня. По духу он был сквернослов-виртуоз. И рифмы типа "сникерс - хуикерс", "баунти - хуяунти" были для него первой ступенью разбега.

Дальше следовали куда более заковыристые переделки. Богодул мог любое слово превратить в матерное: "Строить - хуёрить, делать - хуелать, ходить - хуедить".

Но и без мата он легко мог обгадить с ног до головы."Что ты там прогавкала, свинособака?" - добродушно переспрашивал он, когда обращался к кому-то младше или слабее.

"Эй ты, обосравшееся, обоссавшееся быдло, звездуй сюда живо!" - подзывал официанта, разносчика или торговца на улице.

"Иди соси сосиску, пылесос недоделанный!" - прогонял настырного попрошайку.

"Избушка-избушка, повернись к лесу передом, ко мне задом. И чуток наклонись", -- говорил часто без всякого сексуального контекста. Просто чтоб показать свое презрение.

Вот и теперь он явно был недоволен блюдом, которое принесла перепуганная молодая официанточка, имени которой Молчун не знал. Видимо, недавно взяли. Ох, и не повезло девчонке.

- Это что ты передо мной поставила?! - басил старшина, снова ударив кулаком по столу. Видимо, успел залиться до самых бровей. В таком состоянии он агрессивный, хотя агрессия чаще бывала словесной. В драку редко лез. Но тем, кто не мог ответить и заткнуть его, приходилось выслушивать развязный бред до конца.

- В-второе блюдо, - светловолосая пигалица явно стушевалась, не зная, чего ожидать.

- Хуюдо! Я и сам вижу, не слепой нах... Это что там? Рядом с картошкой?!

- Рыба.

- Хуиба! Да у меня хер больше, чем эта "рыба"! Там же, мля, одни кости, суко. Это гребанная килька! Я тебе что, котик? Тащи нормальную корюшку. Мы же в Питере-Хуитере. Иди, мля. Или я заставлю тебя это сожрать вместе с тарелкой. Иди, скажи повару, что я его изнасилую, если он не достанет мне нормальную рыбу. Или деньги назад потребую! Вали!

Богодул попытался хлопнуть худосочную официантку по попе, промахнулся и чуть не упал с лавки.

Никто не вступился. Все промолчали. И Молчун тоже. Повар Никанорыч, какой бы он суровый мужик ни был, перечить не будет, а достанет из запасов рыбу чуть покрупнее. И не придет разбираться с постоянными клиентами. Зато потом - и это все знали - сорвет зло на работниках кухни, особенно на самых младших.

Девушка забрала поднос и вышла. Через десять минут вернулась. Рыбу заменили на более крупную и мясистую. Видимо, была предназначена кому-то другому.

Богодул одобрительно крякнул и, наконец, удачно хлопнул ее по тощему заду. Девушка вскрикнула.

- Всё! А теперь уёбен зи битте! Но приходи ко мне вечерком. Я тебе такую рыбу покажу...

Конец фразы потонул во всеобщем "га-га-га-га-га!".

Мелкая девчонка, покраснев, пулей вылетела из зала.

- Привыкнет, - философски пробурчал старшина, потирая руки перед блюдом. - Все они такие по первости. А потом... не остановишь.

Кто-то тихо хихикнул и присвистнул: "мол, быстро она побежала, проворная, вот бы ее..." и так далее, понеслось. От рыбы-щуки быстро остались одни кости.

Стало еще гуще накурено. Мухи и те уже не летали. Сдохли, видимо. Пахло винными парами и чем-то горелым.

За окном слышны были хлопки и раздавались пьяные крики. Кто-то запускал фейерверк. А может, стрелял из калаша.

"По вечерам, над ресторанами..." - вспомнил Молчун.

Потом радио включилось снова, но сменило пластинку - и вместо электронных звуков и иностранных слов он услышал мелодичный гитарный перебор.

"Баллада о воине дороги" - чуть хриплым голосом объявил невидимый исполнитель.

Пустынные земли, мертвенный рассвет...

Где город стоял, там давно его нет,

- Что за отстой они крутят? - заглушил песню голос с задних рядов. Похоже, Бык, чье прозвище подходило к внешности, хотя и было образовано от фамилии Бычков. - Где нашенские песни? Про жизнь нормальных пацанов!

Он был рядовым, ходил в них уже давно -- был разжалован из капралов за какой-то косяк, и Молчуну казалось, что он ему малость завидует. Но прямых рамсов между ними не было.

- Пусть играет, - произнес Младший, поворачиваясь к нему, - Тебе-то че? Про твоих пацанов уже все слыхали.

- А кто ты ваще такой, Саня? Ты других спросил, а? Нас тут много и нам другое нравится.

Кто-то хихикнул. Назревал конфликт, а это они любили. Сами пока никакой стороны не приняли, но у Быка была больше группа поддержки - два таких же чугунных лба с татуировками (куртки они давно сняли), которые сидели с ним, уже переглядывались.

Пустыня снаружи, пустыня внутри,

Ты выжил, так просто иди и смотри.

Один против сотен, один против всех,

В ушах твоих вечно лишь дьявола смех.

Но разборки не получилось, даже словесной.

- Ты, Бычара, не выделывайся. Он нас сегодня поит и кормит, поэтому послушаем, мужики, - сказал свое слово Режиссер, подняв руку. Он был лейтенантом, поэтому имел больше веса. - А не понравится, выключим.

Суровой зимой тебе виделись сны,

О мести и том, как дожить до весны.

И шел ты, надвинув на лоб капюшон.

Поскольку ты жив, то ты не побежден.

Высокий, с лицом, похожим на морду зебры, с арафаткой, повязанной на манер шейного платка, Родион Вениаминович, по прозвищу Режиссер, часто строил из себя эстета. И иногда любил показать, что ему не чужда высокая культура. Он говорил, что его семья жила в Питере еще до войны, и его предком, мол, был знаменитый дирижер. Но в устах не очень грамотных "котов" это слово трансформировалось в "режиссер". Может, потому что лейтенант любил придумывать всякие жестокие наказания для подчиненных, особенно для новичков, представлявшие собой целые небольшие спектакли.

Туз лейтенанта за это и ценил. Конечно, не за шоу, а за способность организовать даже бестолковых бойцов на работу, что не каждый умел.

"Коты - твари ленивые, - любил говорить полковник. - Пока не пнешь, не полетят".

Хотя и сам Туз был довольно тяжел на подъем. Не из тех начальников, кто въедливо вмешивается в каждый аспект дела. Спрашивал за результат, а как тот будет достигнут - его мало волновало. Но вот если не сделают...

Песню дослушали в молчании, которое нарушалось недовольным бурчанием Быка и редким похихикиванием кого-то из его клевретов. К тому времени несколько куплетов уже были пропущены, но даже финал не оставил Молчуна равнодушным.

И пусть ты один, а врагов легион -

Покаты был жив, ты не был побежден.

Не ради добра, не ради других,

А лишь чтоб кричали, сгорая, враги.

И пусть полыхает в огне все кругом,

Сполна им воздашь за потерянный дом.

Наконец, музыка закончилась. Младший отложил ручку. Скорописью он успел почти все записать в блокнот, и плевать ему было на смешки и подколки.

- Мля, я щас расплачусь, - отпустил комментарий Богодул. - Как завернул, певец-ху...

- Волдырь тебе на язык. Заткни пасть, - бросил ему Режиссер. - Песня выше всяких похвал.

Со старшим по званию не поспоришь, и Дядюшка Богодул заткнулся. Хотя другие, похоже, тоже были не разочарованы. Уж на что они грубые и тупые. Даже Бык. Хотя он имел на Младшего зуб. Но куда деваться? Всем не угодишь. Наоборот, если будешь подо всех прогибаться, ноги вытрут, как об коврик. Только сила... адекватная сила внушает уважение.

Кто-то захлопал в ладоши, кто-то поощрительно свистнул, как свистели в стрип-клубе, когда девушки оставались в нижней части бикини. Хотя смысл скорее всего до конца поняли не все. Разве что уяснили, как крутой чувак разобрался с плохими людьми. А за что, почему - ускользнуло от их понимания.

Радио уже начало транслировать объявления об оптовой продаже рыбы, когда Режиссер произнес еще раз:

- Неплохо.

- Да. Неплохая вещица. Умеет, ублюдок певучий, - Дядюшка Богодул мог, когда надо, быть угодливым.

Изредка по ошибке называли "Дедушкой", хотя какой он к лешему "дедушка"? От силы лет сорок пять. А что его уцелевшие волосы на голове и щетина все седые - так это дефект генов.

Старшина мог целый абзац из матюгов составить. Но когда он начинал говорить без них, звучало еще скабрезнее. Все люди у него делились на "обоссавшееся говноедское быдло" и "зажравшихся педерастических ублюдков". Но на последних - то есть тех, кто главнее или богаче, он рта никогда не разевал. Ругал за глаза, никогда не конкретизируя.

- Как думаете, пацаны, эта песня до войнушки придумана? - спросил кто-то из наемников. - Или сейчас сварганили?

- Не знаю, - пожал плечами Режиссер. - Слишком гладко для новой. Наверное, из кино. Есть один лабух, Капитаном себя называет, на пристани поет. Так вот он ее тоже знает.

Младший не стал говорить, что уже разговаривал с этим бардом. И песня не им сочинена.

- Ну почему меня никакая сволочь не кормит за песенки-хуесенки? Я тоже могу трень-бренькать, - пробурчал Богодул. - А еще по башке кого-нибудь угандошить гитарой, воротник из нее сделать. Да ну его к хренам. Мы тут по колено в крови ходим, ночами в патрули, морозим яйцы, нам горло перерезать могут, можем заработать радикулит, а они песенки поют.

- Ну, научись.

- А я могу.

Богодул взобрался на стул, как ребенок, и начал петь что-то настолько похабное, что у всехвяли уши. Частушка была про то, как он всех "енотов" вертел на х...

Все ржали одобрительно, только Режиссер хмыкнул.

- А чего так грубо? Они же типа союзники. У нас с ними мир.

- Ага. Мир, дружба, жувачка, - Богодул поморщился, слезая со стула. - Ты же знаешь, командир, они только и ждут, чтоб нам пику в бок. Перерезал бы их всех бригадир Кирпич. Вот счастье было бы. Мы б ему золотой памятник поставили.

- А лучше пусть они друг друга завалят.

- Однозначно, - поддакнул Черный. - Хороший "енот" - дохлый "енот".

Младший слышал, что раньше убитыми енотами называли иностранные деньги. Но из собравшихся, наверное, только Режиссер об этом знал.

Радио приглушили, потому что там пошла сплошная реклама: услуги мастеров, цены рыночных торговцев, а потом началась передача, где рассказывалось, как хорошо жителям живется. Сан Саныч с радиоузла получал деньгу и паек от обоих олигархов не зря, он хорошо умел промывать людям мозги. Говорили, что по учебникам занимался. Особенно Саныч напирал на то, сколько опасностей во внешнем мире, как хотят оборвыши убить всех мирных горожан, и что те живут, как у Христа за пазухой, под опекой двух самых лучших людей города и под охраной их верных слуг.

Слушать такую чушь наемники не хотели, хотя им на самом деле жилось неплохо, лучше, чем всяким пролам.

В этом гаме Младшему было некомфортно. И он был огорчен, что снова, как и на пристани, не удалось записать песню целиком. Почему-то вбил себе в голову, что это важно. Что это ответ на вопрос, ключ к двери, которая вела куда-то... в важное для него место. А он упустил. Была даже мысль сходить заплатить этому чертовому певцу. Главное, чтоб тот не заартачился и не заломил монет двадцать. После расходов на эту глупую вечеринку надо включить режим жесткой экономии.

Или заявиться на радиоузел. Узнать у Сан Саныча, откуда взялась песня, скопировать текст.

Вечеринка продолжалась. В телевизоре теперь был не футбол и не бокс, а фильм про мужика-робота с автоматом. Тот убивал полицейских. Но все смотрели его в полглаза.

Вообще-то повышение Молчуна -- только формальный повод. Настоящей причиной закатить гульбан было всеобщее желание нажраться и оторваться. Нажраться совсем не еды, а оторваться от ежедневных проблем и заморочек. И то, что молодой боец проставлялся, пришлось кстати.

А вот сам Сашка пил и ел без особого удовольствия, хотя и много. Но, видя, что зал начинает делать круговые движения, он попытался воздерживаться от алкоголя.

"А ты че только жрешь и так мало наливаешь? Не уважаешь?".

Пришлось уступить, но закусывать все плотнее и жирнее. И пить не водку, а вино. Вроде бы тогда не должно совсем развезти. Пьянеть он не хотел. Ему еще надо было с Анжелой важный разговор провести.

Кстати, счет времени он потерял полностью, и, глянув на часы, охнул - ничего себе они "погудели".

- Ну ладно, пацаны. - Режиссер поднялся с места и направился к выходу, чуть пошатываясь. - Я ненадолго. Пошел к даме сердца. Она тут близко. А то мне выговор объявит. Строгий. Не безобразничайте. Если не вернусь -- напоминаю, чтоб послезавтра в восемь ноль-ноль были как штык.

Лейтенант ушел, а значит, теперь можно отрываться по полной.

На завтра им предоставлен выходной за то, что подразделение отличилось в поимке лазутчиков. Расходиться никто не собирался. И последний ограничитель слетел.

- Идите-ка сюда, мон-дьюк! - подозвал Богодул Студента - младшего бармена.

Того нормальным мужчиной никто не считал. Не потому, что за ним был замечен какой-то зашквар, а просто наемники свято верили, что работать подай-принеси для Настоящего Мужика - западло. Студента звали Борис. Младший вспомнил, что тот когда-то ходил на курсы в Академию, пока ее не закрыли. Потому и Студент. Надо бы порасспрашивать его.

А ведь Академию закрыли по личному распоряжению Михайлова. Она была организована не магнатами, а какими-то пришлыми сектантами. Не такими, как Свидетели Кришны. У этих экуменистов, как говорят, никакой мистики вообще не было. Только наука. Мол, их долг - нести знания. Саша слышал, что они не только имели свои центры в разных городах, но и даже языковые границы для них были не преграда. Но откуда вообще их вера пошла, не говорили.

Молчун сам хотел туда записаться, но постеснялся - в отряде подняли бы на смех. Да и времени было жалко. К тому же взрослых там учили платно, только детей задаром.

А старшина, похоже, крепко на Студента обозлился. Причем из-за ерунды: ему показалось, что тот на него неправильно смотрит.

Богодул достал пистолет Стечкина и положил на стол. Начал протирать тряпочкой. Это у него шутки были такие.

- Иди-иди сюда, дятел, пока не впендюрил тебе.

"Халдей", как обычно звал Дядька весь обслуживающий персонал мужского пола, скованной механической походкой подошел. Чем вызвал порцию хохота наемников. Но его дискомфорт было легко понять - свора пьяных красномордых бритоголовых жлобов выглядела не очень дружелюбно.

Абрамыч своих холопов неплохо вышколил. Полотенце перекинуто через руку, в другой блокнот, в нагрудном кармане ручка, белый фартук, форменная кепка.... В глазах на секунду промелькнуло что-то похожее на испуг, но тут же на лицо вернулась обычная маска угодливости. Борька явно держался за эту работу. Оно и понятно: лучше уж здесь, чем чистить выгребные ямы, копать канавы или солить в рыбных сараях привозимые рыбаками дары моря.

"Мон-дьюк" - это было любимое обращение Дядьки Богодула к обслуживающему персоналу. Он говорил, что это не ругательство, а означает по-французски "мой герцог". Впрочем, даже он был не настолько отморожен, чтобы обращаться так к тем, кто мог ответить. К настоящим "князьям" и "герцогам". Но официант был человеком подневольным. Причем в прямом смысле. Он был в долговой кабале у Абрамыча.

Спас бармена звонок, который вызвал его на кухню. Когда надо было носить много тяжелых подносов, его привлекали на помощь.

Подали вяленую рыбу, еще закусок, и сладкое - пироги с морковкой и пирожки с ревенем. И даже с импортным повидлом.

- На хрена нужна эта трава? Где свежие яблоки-фуяблоки? - ворчал Богодул. Когда он был бухой, у него случались необычные пищевые запросы. Один раз ананасов потребовал. Но даже в оранжереях Острова они не росли.

- Не сезон-с, - отвечал официант. - Могу принести моченых.

- Да я сам на них помочусь... Хотя ладно, тащи.

Официант притащил поднос с яблоками. Наемники начали жрать. Огрызки кидали в корзинку, иногда промахиваясь.

- Ниче, подберут.

Молчуна поднимали на смех, когда он рассказывал, что в деревнях едят почти столько же видов дикорастущих трав, сколько зайцы или коровы. Чаще не в сыром виде, конечно. Черемша, папоротник, одуванчик, крапива. Когда он говорил про супы, салаты и пирожки с этим гербарием, над ним угорали. А после его рассказа, как он лечился настойкой из дохлых пчел, все окончательно уверились, что он дикарь.

- Эй, девка. Когда, блин, мясо принесешь?

Наемники начали стучать по столу. Оказывается, кто-то раскошелился и дополнительно заказал мясо в горшочках.

Просили крольчатину, томленую с картошкой, но принесли курятину с гречкой (она называлась тут "кура с гречей"). Мясо грызунов имелось, но других, а его наемники не хотели. Сегодня кроличьих тушек в холодильнике не было.

Кроме Прокопы и Заринска, Молчун редко где встречал большие кроличьи фермы. И только в Питере их оказалось много. Но он не хотел тратиться на такой деликатес. Кролятина дороже говядины. Капризные и прожорливые зверки, упрямее любого барана, -- очень хилые. Они опровергали популярное мнение о том, что человек слаб, а животным ничего не страшно. Любая инфекция выкашивала длинноухое стадо под ноль, не говоря уже о ястребах, лисах и голодных соседях.

- Эй, Черный, подай мяса своему господину, - свистнул Богодул, приподнимаясь на стуле.

- Да пошел ты, Дядя, - беззлобно ответил ему сидевший рядом капрал. Это у них было как ритуал.

Вообще-то Черный -- совсем не черный и даже не кофейный, он имел кожу только чуть темнее, чем у остальных. Но то, что у него кто-то из предков был иностранцем, причем из далеких краев - всем известный факт. Говорили, что его дед и бабка -- из братского народа Венесуэлы, переехали сюда накануне всеобщего карачуна. То ли бежали из родной страны, то ли учиться собирались здесь в университете, то ли в каком-то консульстве работать. Теперь уже не выяснишь. А консульство - это что-то вроде посольства, только меньше. Раньше через них страны между собой сообщались.

"Интересно, как там сейчас в этой ихней Венесуэле?".

Саша даже не представлял, где это, хотя над картами иногда в детстве подолгу сидел. Наверное, в Африке или в Америке. Он там вряд ли побывает.

Черный смугл, довольно кучеряв, нос у него чуть приплюснут. Чуркой его никто не называл, в отличие от среднеазиатских работяг, которые на Острове жили плотной кучкой - человек триста в одном дворе, похожем на колодец.

- Я сказа-а-ал... мя-я-яса!

- Да отвали ты, - не прогнулся мулат, - Еще неизвестно, кто чей господин.

- Чего? Да ваши всегда были шестерками у белых людей.

- Каких еще белых? Ты желтый, как китаец, блин.

Богодул действительно имел цвет лица нездоровый и желтушный. Что-то у него с печенью. Иногда он загибался, кривясь от боли. Но старался, чтобы этого никто не видел. Ведь он, типа, крутой.

- Зато я от более культурных облезян произошел. А ты -- от диких-диких, ха-ха.

Александр в который раз поразился, как, встретив противодействие, Богодул не полез в бутылку, а обратил все в шутку. Перебранка завершилась сама собой, когда принесли еще выпивки, а заодно и минералки. Через подобные наблюдения Младший учил, мотая на ус, законы функционирования социума. Они были совсем не такие, как в книжках. Они были сложные, их было много. Но что-то основное Саша для себя выделил. И снова это подтверждало его выводы, что главное преступление - быть мягким и слабым.

Принесенное было за рамками того, что заказывал Младший на вечер.

На этот раз заказ принес сам Абрамыч в заплатанном фартуке. На него они уже бочку катить не посмели. Он был персоной неприкосновенной. Ближайшим помощником Червонца. А тот - курой, которая золотые яйца для господ несет.

Оказывается, дополнительные напитки заказал старшина.

- Только у нас... это... средства закончились, - Богодул демонстративно вывернул карманы и показал их пустоту. Похоже, он надеялся, что счет повесят не на него, а на Александра, как устроителя вечера.

Но вышло по-другому.

- Ничего. Нашим защитникам за счет заведения! - произнес Абрамыч.

Хотя чуть заметно скривился. Поставив поднос, быстро вышел. Явно теперь на кухне сделают все, чтобы в эту неделю сэкономить на скупых наемниках. В котел пойдут и собаки, и мурки, и рыба, которая только этим муркам на корм годилась.

Боярский стол был опустошен и выглядел как поле боя после выигранной битвы. Недоеденные закуски уже мало кого интересовали. Все налопались до отвала. На отдельных столах остались только грязные тарелки с обглоданными костями. Нет, никто не лежал в них лицом, но некоторые были к этому близки. Под столами - пустые бутылки. Молчун подсчитывал, во сколько ему обойдется этот вечер. Все-таки он подозревал, что его попросят доплатить. И может не только за выпивку, но и за разгром. Несколько тарелок и кружек побиты, на полу жуткий срач. Похоже, и стул сломали.

- Да это любая умеет... Пусть она готовит нормальный борщ. Тогда женюсь, - вернулся к любимой теме Богодул, уже сильно подшофе. Слово это всегда казалось Саше смешным, как будто речь шла о "мясе под таким-то соусом".

Остальные наемники с хохотом поддакивали. И Молчун смеялся вместе с ними. А на плечах у него были красные погоны с тремя желтыми полосками, которые он все-таки прикрепил.

Он пил, будто желая анестезироваться, отрешиться, а в голове по кругу вертелась одна и та же мысль.

"Как получилось, что ты превратился в одного из таких, кто разрушил твой мир? Как вышло, что ты пьешь с отбросами? И кто ты сам?".

А ведь Захар Богданов предлагал им остаться и служить в его гвардии. Отговаривал от этой авантюры, от похода за Урал, в неизведанную страну, хотя раньше все эти территории, и Сибирь в том числе, были частями одной огромной страны.

Но нет, они выбрали путь отмщения. Конечно, Саша ничего не решал. Он был сопляк и без отца и деда - никто. Но идею эту очень горячо поддерживал и радовался, когда Пустырник сказал, что поход будет. И не он один, конечно. Все, потерявшие близких от действий Орды - а таких было немало и в Прокопе с Киселевкой, и в Заринске с окрестностями - бурно приветствовали план мести.

Конечно, нашлись особо осторожные, которые говорили, что никуда идти не стоит, а лучше сидеть тихо. Но они оказались в меньшинстве. Большинство горело желанием отплатить гостям их же монетой.

Хотя в основном поход предполагался разведывательным. Ну и для того, чтобы освободить уведенных в полон. Однако в это мало кто верил. Похоже, их всех уже списали со счетов. И Младшего это бесило.

Назывался поход рейдом. Или "ответкой".

Конечно, "Сибирь", как первоначально хотели назвать отряд "Йети", не собиралась захватывать всю территорию, подконтрольную Орде. И даже ее столицу и главные города. О ее границах точных сведений не было, несмотря на допросы пленных (некоторые из них умерли, ничего не сказав, но у других язык развязался быстро после самых простейших "приемов", которые они любили делать с другими, но на своей шкуре испытать были не готовы). Хотя ясно, что это десятки тысяч квадратных километров. То есть не меньше, чем все, что контролировалось Заринском даже номинально в лучшие годы. При этом власть Орды, судя по всему, номинальной не была. Существовали дороги, платилась дань, шла какая-то торговля и перемещение грузов. Все это было ясно уже после допросов и просмотра нескольких захваченных карт и документов, очень скудных и схематичных.

Планов кампании было два. Один, который поддерживал Пустырник, предполагал двигаться на запад до самого Урала, не вступать в крупные столкновения с форпостами "сахалинцев". Только захватывать "языков" вдали от поселений и при острой необходимости -- припасы. Соблюдать максимальную скрытность. А у новых пленных пытаться узнать как можно больше про то, где содержатся угнанные сибиряки. Почему-то Пустырнику казалось, что их не могли увезти далеко, на Волгу. Мол, это нерационально. Его поддерживали все, чьих близких увели в рабство.

Но некоторые сомневались, что стоит идти так далеко. В основном это были те, которые лично никого из близких не потеряли. Или потеряли их убитыми, а не угнанными. Так мыслили и Красновы, братья погибшей Киры. Они говорили, что спасать уже некого или невозможно. Что надо найти любой крупный аванпост Орды и разрушить до основания. Крепость, войсковой лагерь, центр снабжения - неважно. Главное, чтобы он имел отношения к их армии, и там была стоящая добыча. Свалиться как снег на голову. Убить всех ордынцев, чтобы никто не унес новости. Забрать компенсацию за моральный ущерб. Но главное - уничтожить как можно больше врагов. И хотя очень соблазнительным было оставить свидетельство, что это расплата за то, что Орда сделала в Заринске и бывшем Кузбассе, но даже примитивной хитрости братьев-фермеров хватало на предложение вывести ордынцев на ложный след. "Мало ли кто напал. Может, какие-нибудь ненцы или нанайцы?".

Они предлагали сделать большой крюк по пустым землям и появиться в предгорьях Урала с севера или с юга. Чтобы никто не узнал, откуда пришла смерть, и не связал внезапный набег с Сибирью. Рассылать двойки разведчиков в разные стороны, входить в нейтральные поселения, опрашивать путников. И атаковать первую же слабо укрепленную точку "сахалинцев" на пути.

Вот таким бесхитростно глупым и по-варварски наивным был второй план, который тогда виделся Красновым вершиной тактического и стратегического мастерства. Но только с высоты их жизненного опыта, который не шел дальше выращивания свиней или картошки.

А теперь они все мертвы, вот куда этот путь их завел. Хотя, может, кто-то еще жив и до сих пор расчищает дороги или валит лес во славу Уполномоченного Виктора под Саратовом или Самарой. Младший эти города-призраки постоянно путал.

Ему повезло чуть больше. Он вроде бы свободен. Хотя в душе не осталось ничего, кроме злобы и горечи. И даже возвращаться... даже если бы это было так же просто, как раньше ... не к кому и незачем.

Младший вспомнил, как оказался в Питере. Как его поймали, допросили, чуть не повесили. И как он сумел сначала заслужить право на жизнь, а потом показать и свою полезность.

Вряд ли он понравился допрашивавшему его офицеру (это был Артем Петрович Тузовский или Туз, но он тогда об этом не знал) - как человек. И слава богу! Только сто древних долларов всем нравились, раз попали в крылатое выражение. Да еще бабы. Они всем нужны, почти любая. Всем, кроме собственных мужей, как говорят старые и опытные мужики.

Он, парень-чужак, остался жив и был принят потому, что отличался от обычных оборвышей широким и разносторонним набором навыков. И не только тем, что умеет складно болтать, то есть язык у него подвешен совсем не как у обычного дикаря из местных деревень и шаек самозваных "бригадиров". Кому тут есть до этого дело? А вот то, что и мозги у него работали неплохо, и руки росли вроде бы из нужного места при работе с вычислительной техникой - все это пригодилось. Нет, в автомобилях и другой суровой механике Младший не разбирался, но немного сёк в компутерах, чему его непонятно зачем научил дед, объяснял, как мог, внутреннее устройство, показывал распечатки про основные типы комплектующих. Даже программированию и софту немного учил (хотя сам знал это на базовом уровне), пока еще последний компьютер в Прокопе работал.

И так получилось, что Младший попал в единственное место в этой пустыне, где нашлось применение его средним компьютерным талантам. В остальных местах эти навыки ничего не значили.

Саша немного умел паять, понимал в проводах, разъемах, переключателях, платах и другой несложной электронной начинке. Этому он научился уже сам в свои одинокие вечера, когда был старателем под Москвой и находил много запчастей, на любой вкус. Знал, что с чем соединить в чувствительном нутре устройств. А это были редкие навыки. Но еще до прихода в Питер ему удалось запустить несколько антикварных электронных игрушек вроде "Тетриса".

Поэтому после того как Мозг немного его поднатаскал (он крепко выпивал и ему был очень нужен помощник), парень стал сам обслуживать два отрядных компьютера. Обычно с ними случалась ерунда - или надо было почистить вентилятор, или где-то отошел или окислился контакт... а то и закапризничает операционная система... Виндоус "семерка" вряд ли предполагал, что доживет до такой даты - до 2075 года. Если же происходило что-то серьезное, чаще всего помогало только менять комплектующие. В Небоскребе был большой склад ай-ти деталей, из которого Мозг выдавал ему под роспись нужное "железо". Половина этого или даже две трети не работало никак, хотя хранилось в герметичных упаковках и ни разу не вставлялось в компьютер. Просто время неумолимо. Иногда приходилось искать нужное самому на материке. Часто проблемой была несовместимость. Но гораздо чаще - несовместимая с жизнью глупость человека-пользователя. Компьютеры создавались не для таких варваров, которые могли пролить в системный блок кружку пива и подумать, что это ни на что не повлияет. Поэтому полковник Туз как-то раз личным приказом запретил всем, кроме специального персонала, приближаться к умным машинам.

А вот более сложную технику вроде двух металлоискателей и хитрой системы видеонаблюдения, которая стояла в нескольких местах на наружных постах и в Небоскребе - ему не доверяли. Этим занимался только дядя Лёня, старший техник Михайлова, он же Мозг. Кстати, свой ноут "Самсунг" Туз никому не доверял, даже Мозгу. Если с портативным компом что-нибудь случалось - полковник садился в свой "Хаммер" и вез его куда-то. Причем никто не мог сказать куда, хотя остров не так уж велик. Ездил командир ночью, и никто еще не смог проследить его маршрут.

У этой секретности была причина, которую Младший знал, а кроме него -- от силы один-два человека. Но его это не касалось, и впутываться в разборки он не собирался. Слишком опасно. Лучше держаться подальше от сильных мира сего и их игр.

Но Тузу, какой бы жадный и параноидально осторожный он ни был, требовался писарь и техник. Поскольку отряд исполнял и таможенные функции, и розыскные - работы было много. Исключительно этой работой Младший занимался только первый месяц. В патрули и рейды почти не ходил, а сидел в "офисе". Зато и получал меньше, чем те, кто мок под дождями в пустошах.

Все изменилось, когда в один прекрасный день Самосвал - предшественник Кирпича и самозваный воевода родом то ли из Великого Устюга, то ли с Новгорода Великого (названия, которые раньше Сашке только в исторических книгах встречались) - подступил, как говорили раньше, к воротам Острова Питера.

И, перевезя бойцов на лодках, без всяких церемоний чуть не взял город с черного хода.

В первые минуты "бойцовые коты" потеряли человек тридцать убитыми. Поребрик оказался совсем не преградой, оборвыши высадились на острове, и наемникам пришлось, отступив с набережных, с трудом оборонять деловую зону в центре, а также Небоскреб и Дворец плечом к плечу с "енотами". Пришлось и всех "тыловых крыс" поставить в строй. Именно тогда техник и айтишник был мигом произведен в бойцы и получил автомат. Атаку отбили, бригадир получил свое. К сожалению, повесить Самосвала удалось только мертвого. Он погиб от пули, но вроде бы собственной -- вышиб себе мозги из Стечкина, когда его, ползущего со свинцом в брюхе, настигали "коты".

Труп подвесили на ростральной колонне и не снимали. Чайки расклевали его раньше, чем добралось разложение.

Младший в том бою неплохо себя показал. Отличился, можно сказать. Одиночного героизма не проявил и сам не рвался в вылазку, но был в самой гуще событий. А куда деваться, если враг подошел чуть ли не к его рабочему месту? Лично застрелил минимум троих оборвышей, штурмовавших лестницу в опорном пункте. Не считая тех, по которым стрелял из окон и с крыши. Там не ясно было, от чьей пули упал очередной темный силуэт, и сколько врагов удалось поразить, стреляя по укрытиям. Ответные пули не раз попадали в стену рядом с ним, но страшно было только в самом начале. Оборвыши кидали самодельные зажигательные гранаты в окна, а в ответ им наемники кинули несколько "нормальных", осколочных. Вспыхнул пожар, Младший надышался дыма, кто-то получил ожоги. С трудом они вырвались из здания, да еще успели спасти бесценные компьютеры и вынести все из оружейки.

Но осаждавшие опорный пункт и казармы дикари только в одном этом месте потеряли человек пятьдесят. Трупы потом убирали рабы и порядок в разгромленном здании наводили они же.

А у Молчуна началась совсем другая жизнь. Уже в который раз.

И хотя Сашка по-прежнему привлекался для заполнения формуляров типа "Журнала выдачи оружия" (был у них в отряде такой) - теперь он стал полноценным солдатом отряда "Бойцовые Коты".

Это было его первое стабильное место работы. Даже с записью в документе, который ему тут же в Питере и выдал чиновник из городской ратуши. Реестр был общий на обе половины островка, но мэрия ничего не решала, кроме ведения этого реестра. Там его имя значилось как Александр Подгорный.

За последние несколько лет он сменил много профессий, имя тоже менял не впервые. Был старателем, потрошил мертвые города и искал, что из лежащих там ценностей еще может послужить живым. Был скупщиком вещей у старателей и их перепродавцом. Розничным. До оптовика не дорос. Разорился, после того как "кинули" на бабки. Иметь дело с поставщиками для него оказалось слишком сложно. Труднее, чем лазить с мешком по развалинам самому.

Дальше, потеряв свое дело, он стал коробейником-мешочником на службе у купца. Это в Сибири и на Урале можно неделю ехать и ни одной живой души не найти. А здесь, в "русской Европе", плотность обитания людей была выше. Проще и нарваться на неприятности.

Он развозил по деревням Саратовской и Самарской областей, а потом Тульской и Тверской дефицитные лампочки, швейные иглы, разный мелкий инструмент, полезные расходники - шурупы, гвозди, спички, спирт, сухое горючее, соль и многое другое.

Язык, видно, был подвешен все же так себе, поэтому торговал он хоть и не в убыток, но без особой прибыли. Хватало лишь на мзду местным начальникам, буграм и паханам, да самому на еду. Купцу, который держал сеть лабазов в десяти селах, плохие результаты не нравились - и вскоре он отправил Сашку восвояси, обозвав "самым отстойным продажником по итогам месяца". Мол, он не верит в успех и демотивирует остальных коробейников своей кислой рожей. Еще и вычел из оплаты какую-то "пеню".

На это парень сам его послал куда подальше. Чуть не подрались. Это сейчас Молчун того, кто его бы так оскорбил и у кого не было за спиной "шкафов"-телохранителей как у Баратынского, просто уложил бы в землю. А тогда молодой еще был, зеленый. Надо было хотя бы телегу и партию товара утащить.

Пытался Саша и просто ездить с телегой между деревнями, выменивать то да се. Чаще всего вещи, которые нужны для ремонта. Но это несло в себе дополнительные риски. Несколько раз его обворовывали. Пару раз лихие люди его грабили, избив до полусмерти, и оставляли подыхать, думая, что он если не труп, то уже не жилец. Но он каждый раз поднимался, отлеживался и возвращался к жизни, заработав лишь новые шрамы. Купца-бизнесмена, короля гирек и безмена - из него не получилось.

Месяц был батраком, практически рабом у крестьянина рядом с Тверью, который держал его на гнилой картошке и воде, жить пустил только в свой хлев, а за сломанную лопату побил так, как мало кто бьет даже собаку. Батрачить у него оказалось почти так же тяжело, как находиться в лагере на расчистке шоссе у "сахалинцев".

Потом Сашка отплатил тому крестьянину, спалив все надворные постройки, даже туалет. Дом не тронул - детей пожалел. Так уж почему-то получалось, что огонь часто следовал за ним по пятам, иногда он сам был причиной пожара.

Были и нормальные фермеры-селяне, у которых он обитал. Такие вкалывали наравне с работниками. Но и с себя и с других требовали много, а Младший любил поспать хотя бы до десяти часов. Привычка из бродячей жизни, когда кроме голода и холода тебя никто не гоняет. Дочь одного фермера, тоже Лена (но уже не на Урале, а в Подмосковье), вроде как оказывала ему знаки, но он не сошелся характером с ее мамой, которая говорила, что такого лодыря еще поискать. Пришлось уехать. Что поделать, он считал лень привилегией умных людей, которые хотят оптимизировать трату сил и приложить свои таланты к чему-то, что двигает цивилизацию вперед. В том, чем ему хотелось заниматься, он бездельником не был. Мог и про сон забыть, когда путевые заметки писал. Давно уже после первого еженедельника понадобились несколько новых. Но была ли с этого польза?

Вспоминая период с начала похода отряда "Йети" и до нынешних времен, Младший думал, что ему десятки раз несказанно везло. Полагалось быть убитым в первом бою. Или в последнем. Еще он мог умереть на допросах. Или повеситься в одиночной камере, куда его засунули, еще не зная, что он настоящий враг и диверсант. Или быть зарезанным сокамерниками в общей. Которые не идейные враги СЧП, а простые бандиты. Или забитым до смерти надсмотрщиками-"воспитателями", такими же бандитами. Или умереть от того, чего Александр обычно избегал - непосильного труда.

Или уже после бегства с великой стройки к югу от Старой Столицы, Калачевки -- скончаться от ран и истощения и оставить свои кости в корявом послевоенном лесу.

Но через полгода после первой попытки он снова попытался зайти на территорию Орды. И только тогда до него с опозданием дошло, что все бесполезно. Что Виктор теперь живет далеко на юге в Краснодаре или на Кубани. Там его престол. Что его охрана работает как часы. Что на людях тот показывается редко. И ходят слухи, что не всегда в мундире и плаще на трибуне стоит сам Уполномоченный, а не двойник. И что в одиночку никогда не сделать того, что не сумел отряд в сотню с лишним человек. А никто не поможет.

Тогда он плюнул и зарыл топор войны. Повернул на север, а потом на запад. И вышел к людям уже как бродяга, а не как мститель. Стал жить-бомжевать и добра наживать, ха. Постепенно добравшись аж до Подмосковья. Там, где об Орде хоть и слышали, но ей не подчинялись. А чаще и вовсе не слышали. Там он начал просто жить.

Хотя может, какой-то "хитрый план" и был в его голове, еще более наивный, чем стратегические построения Пустырника и братьев Красновых. Типа такого: окрепнуть, набраться сил и все равно попытаться навалять ордынцам, убить Виктора и освободить деда и сестру. Теперь по прошествии лет ему было это даже смешно вспоминать.

Потому что время шло, а он так и не чувствовал себя окрепшим. Наоборот, казался себе измотанным, как загнанная лошадь. Хотя вроде был теперь не рабом и не пленником. От жизни собачьей начало портиться здоровье, выпало несколько зубов, слава богу, что не передних. Несколько раз он сильно простужался, дважды ломал кости, а уж сколько раз травился - не вспомнить. Жизнь одиночки была не сахар. Самого сахара он тогда не видел.

Одно время Саша даже пытался стать охотником. Но это у него получалось неважнецки. Повадки зверья худо-бедно разучил, но не везло. Стрелял он хоть и довольно метко, но с реакцией было слабовато. Живность оказывалась проворнее, чем он и его пули. Не хватало добычи, чтобы ноги не протянуть даже в сезон. По уткам и белкам промахивался. Добывал только собак. В зайца попасть обычно не мог, тот ускакивал, зараза, будто дразнясь. Лишь больных ушастых подстреливал, избавлял от мук. Ловил рыбу. Мало, хватило бы только собаку мелкую или кошку прокормить. А чтобы запас создать, насолить - об этом и речи не было.

Здесь "в Европе" с добычей было паршивее, чем в Сибири. Еще хуже только в мертвых землях Урала возле Челябинска.

В Кузбассе водились кабарга, рысь, волк, заяц, косуля, соболь, норка. Это если книжкам верить. А по сути, тоже не очень разгуляешься.

Потому что в Кузбассе леса не ахти какие, но если не лениться и пройти дальше на восток, к Красноярску и Иркутску или на юг в Горный Алтай, то начинались настоящие таежные просторы... хоть дед и говорил, что их площадь уменьшилась в десять раз, и от настоящей тайги остались только жалкие островки. Но даже эти островки поражали воображение. И могли прокормить не одну тысячу охотников. Нормальных охотников.

Тут же лесов почти не было... и живности, в общем тоже. Видимо, экология даже за полвека не восстановилась.

А может, он родился не под той звездой. Или уж очень у него были кривые руки.

Ни в чем особых успехов не добился. Хотя, может, он хотел от жизни слишком многого? Хотел движения вперед. Но, по нынешнему времени успехом считалась уже возможность следующий день увидеть. А Александр хотел положительного итога расходов и доходов.

Его успехом было только поддержание жизни в теле. А ведь когда-то у него была другая цель. Но он ее давно отринул и высмеял, заставил себя забыть.

Так было до тех пор, пока Саша не набрел на это место. Северную Пальмиру. Хоть и без пальм. О нем он услышал от коллег в Подмосковье - бродячих торговцев. О том, что где-то на Северо-западе есть "канализация", он услышал еще возле Ростова. Они имели в виду "цивилизация" и Саша их правильно понял. Он отправился туда, вдоль автотрасс и железных дорог. Если хоть что-то могло помочь ему победить Орду, думал он и снова воспрял духом - то это цивилизация. Город-государство, где есть порядок и своя армия.

Наивный. Это место чем-то сродни царству Виктора. И никому не было никакого дела до того, что творилось в двух тысячах километров к югу или к востоку.

И настолько это стало ему очевидно, что Сашка ничего не рассказывал ни об Орде, ни о сибирских городах Прокопе и Заринске. Не сказал, зачем пришел (уж слишком глупо это было), а просто остался жить, пытаясь встроиться в эту систему и найти в ней уголок.

*****

Таким было долгое путешествие Александра в страну памяти. Оказалось, что он уснул прямо за столом. Андрюха не разбудил его, потому что сам валялся лицом на столе. Остальные тоже уже дошли до кондиции, им было плевать. Пара человек дрыхли на диванчиках. Кто-то утащился домой, а кто-то всегда в таких случаях оставался тут, в комнатах на втором этаже. Для них у Червонца был особый "пьяный" тариф. Скидка для тех, кто набухался в его заведении и решил снять койку.

Но самые стойкие еще сидели за столами.

Официанты никого не выпроваживали.

Внезапно сквозь приглушенный звук телевизора Младший услышал сильный хлопок и повернулся.

В берете с гербом и в черной форме с шевронами, на которых был изображен кот, похожий на рысь, стоял у дверей их лейтенант. Родион Решетилов. Или просто Режиссер.

Это он только что хлопнул в ладоши. Громко, но, похоже, не до всех дошло.

- Взвод, подъем!

Вот теперь уже открыли глаза даже те, кто были "в дрова". Потому что поняли: раз командир пришел за ними в такой час, то собирается сказать важное. Что-то случилось. Иначе бы он не нарушил отдых, который сам Туз им дал. Да и сам остался бы у своей женщины. На Сашиной памяти такое случалось во второй раз. И прошлый раз был более чем серьезным.

Даже спящие пробудились. Через три секунды в зале установилась полная тишина, и можно было услышать, как жужжит и бьется об стекло сонная, будто пьяная муха.

- Пацаны! У меня для вас плохие новости, - начал Режиссер совсем тихо. Но его все слышали. - Полчаса назад "еноты" сообщили, что возле Песочного наша колонна попала в засаду. А знаете, почему я узнал это от них? Потому что никто из наших не выбрался. Трупы "еноты", чтоб им, не забрали. Наверху решили всерьез наказать оборвышей. Поэтому трезвейте. Завтра в дальний рейд. Понадобится каждый.

Иногда Младшему казалось, что их полковник Туз чем-то похож на дядю Женю, Пустырника. Рано облысевший, "шеф" брил голову. Он был кряжистый и такими же крупными были черты грубого лица.

Но имелись коренные отличия. Внутри. Если Пустырник, хоть и был когда-то одиночкой, горел и в итоге сгорел для других, то командир "Бойцовых Котов" Туз жил для себя.

Он был скупой. Скупой не только на эмоции, но и на помощь и сочувствие. Снега зимой и песка в пустыне не допросишься. На все один ответ: "Это не мои проблемы".

При этом, хоть он и считался честным... по сравнению с другими элитариями города, но чуть-чуть изменить правила игры в свою пользу всегда был готов. А вот с ним мухлевать и юлить не разрешалось. Не прощал.

С подчиненных он спрашивал строго. И каждый из офицеров обязан был быть на связи. Поэтому экстренным сообщением он выдернул лейтенанта прямо из постели, где Режиссер находился то ли с женой, то ли с любовницей.

Понятно, что Родион Вениаминович был зол, и транслировал это настроение на своих бойцов.

Через пять минут все вышли из бара. Было прохладно и гвардейцы быстро трезвели. Налетал ветерок. Кому не хватит просто прогулки - на опорном пункте имелись какие-то медикаменты, чтобы быстрее прочистились мозги.

По одному, по двое и по трое выходили наемники, на ходу надевая черные куртки. Кто-то вышел в одних носках, и теперь обувался, пошатываясь. Улица рядом с задней дверью была пуста. Каких-то мелких хануриков, которые караулили запозднившегося лоха, чтобы ограбить, как ветром сдуло при виде опасной и злой компании.

Первый шок прошел, они без стеснения костерили и Туза, и оборвышей, и погибших камрадов, и сволочей "енотов", которые явно тоже виноваты, и бесполезную городскую стражу... Разве что лейтенанта не упоминали, потому что он был здесь.

- Ну, приказ есть приказ. А ты, Саня, - панибратски положил Режиссер руку ему на плечо. - Отрабатывай погоны. Ты теперь не подай-принеси, а полноценный солдат.

"Тоже мне, отец родной, - подумал Молчун. - Я и так им давно стал. И без твоей помощи".

Туз любил иногда говорить: "Мы одна семья, пацаны".

Что ж, с этим не поспоришь. Бывают и такие семьи. Где младших унижают, поколачивают и держат в черном теле. Да еще и обворовывают. Где брат готов на брата настучать или сделать пакость. Но со стороны кажется, что они друзья и даже, бывает, вместе противостоят еще более жестокому миру. Он слышал о таких семьях. Вот только его была не такая, поэтому Саше было вдвойне противно узнавать про доносы, про любимчиков и, наоборот, травлю или "темную" кому-то, что чаще всего настигало не расхлябанных, а наоборот, чересчур принципиальных. Теперь-то он уже обтесался, выработал язык для общения с окружающими.

- Завещание писать, командир? - спросил Богодул, повисший на плечах Черного и Пузыря. Они вес пьянчуги с трудом, но удержали.

- А тебе есть, что завещать? - хмыкнул Режиссер. - Ты же голодранец, Дядя.

Все знали, что Дядька Богодул - лентяй, раздолбай и пьяница, но даже Туз, судя по всему, терпел его не только как штатного шута, но и за способность быть полезным в самых неожиданных ситуациях. Когда он был не пьян и не с похмелья, голова у него работала. Опыт Богодул накопил огромный, хотя и специфический. Да и бойцом был стойким и жестким - даже те, кто его ненавидели, признавали, что трусости за ним не водится. И дурости под огнем и в походе.

- Кстати. Спать будете в казарме. Туз сказал - никаких исключений. Женаты вы, неженаты - меня не колышет. Перед смертью не натрахаетесь. Кто сбежит, будет считаться дезертиром. Эту ночь вы проведете в кругу товарищей. И к себе никого не приведете.

Тут уже начался настоящий недовольный ропот, в котором можно было вычленить раздраженные и недовольные слова.

- После окончания получите двойные боевые. И премиальные.

Гул немного поутих.

- У кого есть вопросы - задавайте их контрразведке. Товарищу Электрику. Кстати, он скоро будет здесь. И есть серьезные опасения, что среди нас Rattus Rattus. То есть крыса.

С контрразведкой Михайлова шутки плохи. Поэтому чертыхаясь, плюясь и матерясь, выписывая восьмерки на асфальте, они потащились за лейтенантом. Кого-то вырвало прямо на тротуар. Кто-то отошел в подворотню, чтобы помочиться.

"Анжеле надо было весточку написать, - подумал Младший, -- Ведь позвонить не получится".

Радио было не единственным способом связи в Питере. На Острове была телефонная станция на тысячу номеров, из которых использовалось несколько сотен. В опорном пункте "Бойцовых Котов" имелся телефон. Но у отца Анжелы, а она, скорее всего, сейчас там, телефона временно нет. На прошлой неделе крысы перегрызли провод.

"Можно, конечно, вернуться в бар. Но могут подумать, что я хочу свалить. Да и с кем передать? Если записка попадет к ее сучке подруге, та может какую-нибудь пакость сделать".

И Абрамыча на месте нет. Как нарочно. Молчун видел, как полчаса назад тот ушел. Надо утром найти какого-нибудь мальчишку, которые постоянно шляются возле казарм. Только придется пару монет заплатить и сказать, что Анжела заплатит еще столько же".

А то она подумает, что с ним что-то случилось. Но расстроится ли?

Для них обоих союз носил оттенок вынужденности, компромисса и договоренности. И уж точно какого-то запредельного чувства, которые описывают в книжках и фильмах, там нет. Да, ему хотелось быть с ней. А ей хотелось его на том уровне, на каком женщине может кого-то хотеться. Иногда. Но и он, и она легко нашли бы друг другу замену и никогда не дорожили друг другом как чем-то уникальным во вселенной и в случае чего, легко нашли бы замену. И мысли о будущем обычно не шли дальше нескольких дней или недель. Но разве не все так живут?

В этот момент впереди зажегся свет фар, прорезая туманную пелену.

- А вот и за нами, - констатировал Режиссер. Как всегда, он со своим пейджером знал все заранее.

Остановившееся у поребрика транспортное средство Молчун видел множество раз и даже несколько раз проехал в нем.

Это был здоровенный бывший бронеавтобус бывшей полиции. А теперь он использовался для доставки сил Отряда "БК" в пределах Острова. За город на нем не ездили, недостаточно проходимый. Дверь распахнулась. Они поднялись в салон.

За баранкой, отделенный от них перегородкой, возможно, пуленепробиваемой, сидел сам Электрик. В пиджаке, седые волосы аккуратно подстрижены, будто только что из парикмахерской. Рядом боец из его службы, с автоматом.

Главный безопасник повернулся к ним и улыбнулся улыбкой лодочника Харона.

-- Ну что, друзья, прокатимся? Да вы не бойтесь. А то вдруг дождь, намокнете.

DARPA (англ. Defense Advanced Research Projects Agency -- агентство передовых оборонных исследовательских проектов) -- агентство Министерства обороны США, отвечающее за разработку новых технологий для использования в вооружённых силах.

Краудсо?рсинг (англ. crowdsourcing, crowd -- "толпа" и sourcing -- "использование ресурсов") -- передача некоторых производственных функций неопределённому кругу лиц, решение общественно значимых задач силами добровольцев.

Fait accompli - (франц.) совершившийся факт.

Курцвейл, Рэймонд - американский изобретатель и футуролог. Известен прогнозами, учитывающими появление искусственного интеллекта и средств радикального продления жизни людей. С декабря 2012 года Курцвейл занимает должность технического директора в области машинного обучения и обработки естественного языка в компании Google.

Комментарии: 17, последний от 08/08/2021. © Copyright Доронин Алексей Алексеевич (d-ronin@yandex.ru) Размещен: 10/02/2018, изменен: 24/04/2021. 415k. Статистика. Роман: Фантастика Черный день Иллюстрации/приложения: 4 шт. Скачать FB2		Оценка: *8.256** Ваша оценка:
Аннотация: Шестьдесят лет назад мир погиб в пожаре мировой войны. Но на этом все закончилось только для тех, кто сгорел заживо в ядерном пламени или погиб под развалинами. А для потомков уцелевших все только начиналось. Спустя полвека с лишним на Земле, в оставшихся пригодными для жизни уголках, царят новые "темные века". Варвары, кочевники, изолированные деревни, города-государства. Но из послевоенного хаоса уже начинают появляться первые протоимперии - феодальные или рабовладельческие. Человечество снова докажет, что все новое - это хорошо забытое старое, ступая на проторенную дорожку в знакомое будущее. И как и раньше жизни людей, оказавшихся на пути сильных мира сего, не стоят ни гроша. *** Здесь выложено 50% текста. Полная электронная версия книги на портале Author Today** (150 руб.) Книга вышла на бумаге в издательстве "Крылов", ISBN: 9785422603909.

Доронин Алексей Алексеевич: другие произведения.

Книга 7. Час скитаний