Аннотация: Сергей Неупокоев http://www.proza.ru/author.html?neupokoev
Лучший способ не забыть сон по дороге в ванную - проговорить его вслух. Я и проговорил:
- Автобус. Девочка в розовом платье. Жрет конфетки.
Обезьянка покосилась на меня из-под одеяла, но ничего не сказала. А когда я вернулся домой после одуряющего рабочего дня, ее уже не было. Также как не было ее мольберта у окна, шмоток в шкафу и всех тех тюбиков, баночек, щеточек и кисточек, разбросанных обычно по всему дому. Пропала даже глиняная кошечка с разноцветными глазами, которая стояла на телевизоре. На пыльной поверхности осталось чистое пятнышко от кошачьей попы, и я как раз смотрел на него, когда зазвонил телефон. Обезьянка.
- Ты уже дома, - спросила она.
- Идиотский вопрос.
- Злишься?
- Не знаю. А должен?
- Значит, записку ты не нашел.
- Какую записку?
- Ясно. Найдешь, не читай. Я всего этого не думаю. То есть думаю, но не такими словами.
Она замолчала. Пауза была достаточно долгой, чтобы я успел разобрать чей-то дружный смех на заднем плане. Наверное, сидела в какой-нибудь забегаловке для семейных пар с детьми.
- Я от тебя ушла, - сказала она. - Извини, что говорю об этом по телефону, но по-другому не получается. Обещаешь не читать записку?
- Обещаю.
- Этого мало. Поклянись. И никаких фокусов с пальцами.
Я поднял правую руку:
- Клянусь всем самым святым, что только есть у меня в жизни, что не стану читать твою писанину. Довольна? Может, теперь объяснишь в чем дело?
- Я все объяснила в записке, но ты поклялся ее не читать, так что привет!
- Обезьянка...
- Могу озвучить тебе один ее фрагмент. В пэ-сэ я дописала, что ненавижу эту имбецильную кличку. Никакая я тебе не обезьянка.
Прежде чем она оборвала связь, я успел услышать еще один взрыв дружного семейного, обремененного детьми смеха - ну прямо какой-то комедийный сериал.
Я положил трубку, сел.
Пятнышко на пыльной поверхности телевизора засасывало меня как черная дыра. Эта пустота давила больше, чем отсутствие всех остальных вещей, без которых дом стал выглядеть усредненным, как гостиничный номер. У кого-то дома есть дети, у кого-то - цветы, а у нас была кошка. Ее разноцветные глаза видели, как мы любим друг друга, как разговариваем, как читаем, часто одну книжку на двоих. Обезьянка здорово читала вслух, я - нет, а у нее получалось. Телевизор мы почти не смотрели, - он был подставкой под кошку, не более того. Словом, если мы и не были теми двумя, кто в случае конца света мог возродить род человеческий, то только потому, что мы бы еще десять раз подумали - стоит ли это делать.
Записку я нашел в холодильнике. Обезьянка прилепила ее к контейнеру, где я складировал пиво. Если это был какой-то камень, то до моего огорода он не долетел, - пива не было, да мне и не хотелось. Не глядя, я скомкал записку и бросил в ведро.
Я чувствовал, что меня обокрали. Разумеется, в эмоциональном плане. Но и некоторых вещей мне будет не хватать. Например, ее затрепанных книг по технике рисунка и альбомов с репродукциями старых мастеров, которые лежали стопкой прямо на полу. Я любил их листать.
Я вернулся на кухню. Достал записку, расправил.
"Много всего накопилось", - такой обнадеживающей фразой открывала Обезьянка свое послание.
Я запрокинул глаза к потолку, сделал глубокий вдох и стал читать.
Много всего накопилось.
Например, ты откладываешь еду за щеки, когда ешь. Как хомяк. Не знаю, может, так ты чувствуешь какую-то уверенность в завтрашнем дне, но представь, как это смотрится со стороны. Особенно, когда мы едим не дома. Ты пускаешь слюни во сне. Пузырьки скапливаются в углу рта и выглядят как лягушачья икра. А этот твой унылый гардероб! Нет, я не ратую за гавайские рубашки, но ты вообще в курсе, что есть и другие цвета кроме серого и темно-синего? К тому же ты ни хрена не разбираешься в живописи, и совершенно ясно, что тебе не дано понять фильмы Алехандро Ходоровски, доживи ты хоть до ста лет. Хотя, при таком отношении к своей физической форме, тебе это вряд ли светит.
Я знаю - все это мелочи. Но эти мелочи как песок в туфле. Они натирают.
Справедливости ради стоит отметить, что есть вещи, за которые я тебе благодарна. После морального прессинга, которому ты меня подвергал, я стала совершенно непробиваемой. Если на улице ко мне подойдет хулиган, приставит нож к горлу и потребует сумочку, я, наверное, рассмеюсь ему в лицо. Спасибо. Ты распугал всех моих друзей, под предлогом, что нам, дескать, никто не нужен - что ж, спасибо, половине из них туда и дорога. Спасибо также за то, что ты открыл во мне драматический талант, ибо в постели с тобой стало ясно, какая великая во мне пропадает актриса. Жаль только, это выяснилось при таких обстоятельствах.
Думаю, тебе не составит труда разыскать меня, поэтому предупреждаю сразу - не делай этого. Мой поступок выглядит импульсивным, но поверь, я все обдумала, и не переменю решения. То, что я чувствую к тебе - давно уже не любовь. Это стокгольмский синдром. Так что не унижай себя и меня не нервируй. Ни к чему хорошему это все равно не приведет.
Надежда
P.S. То слово, которым я подписалась, если не помнишь, - мое настоящее имя. Ненавижу эту имбецильную кличку, которую ты мне выдумал. Никакая я тебе не обезьянка. Сам ты обезьянка. И почисть ботинки.
Н.
Сам не знаю, чего я ждал, но не такого. Как она могла быть такой мелочной? Такой придирой? И как я мог не замечать этого раньше? Впрочем, я всегда знал, что она может быть жестокой, но думал, что на меня это не распространяется.
Постель больше не делилась на мою и не мою половины. Можно было ложиться хоть поперек, но я заснул в кресле. А перед этим я долго и вдумчиво смотрел телевизор.
Во сне я опять ехал в автобусе, но не знал, куда именно. Шума двигателя слышно не было, и дорога, судя по всему, была очень ровной, - о том, что мы не стоим на месте, можно было понять только по мелькающим за окном столбам. На столбах висели люди, по одному на каждом. Много-много столбов, много-много людей. Их лица казались знакомыми, но я, хоть убей, не мог припомнить обстоятельств знакомства.
В соседнем кресле сидела девочка лет десяти в розовом платье, подол которого был весь ушит маленькими тканевыми цветочками. Прическа ее состояла не столько из волос, сколько из разнообразных заколок и резиночек. Еще у девочки была сумочка в тон платью, и она постоянно расстегивала молнию, доставала из сумочки одну фруктовую конфетку за другой, с шуршанием разворачивала обертку и грызла. Вжик-вжик молнии, шур-шур обертки, хрум-хрум конфеты. Раз за разом. Вжик-вжик, шур-шур, хрум-хрум. Это было невыносимо.
Коленки у нее были такие острые, что ими, наверное, можно было в зубах ковырять. Я обнаружил, что пялюсь на ее коленки. Девочка это тоже заметила. Она подцепила свой заросший цветами подол двумя пальчиками и подтянула повыше, открывая худые белые бедра. Смотрела она при этом прямо на меня. Лицо у нее было очень развратное.
Кажется, у меня встал. Господибожемой, у меня встал на маленькую девочку в салоне междугороднего автобуса. Утешало одно - о том, что это сон, я не забывал ни на минуту.
Я наклонился и поцеловал ее. На вкус как фруктовая конфетка. И она отвечала мне. Фруктовый язычок у меня во рту двигался очень уверенно, а ведь девочке было не больше десяти. Я сунул руку ей под подол. Трусиков там не было. Зато было кое-что другое. Пенис. Маленький безволосый пенис, очень белый, похожий на носик китайского чайничка.
Я оттолкнул лжедевочку от себя, ушибив локоть о подлокотник. Мальчик улыбался. По его губам размазалось что-то красное. Кровь. Моя. Чертов пацан укусил меня за губу, а я даже не заметил.
- Платье не делает меня девкой, - сказал мальчик. - И то, что ты украл мою жизнь, не делает тебя мной.
Кто-то положил руку мне на плечо. Водитель автобуса. У него было лицо Грушихина.
Лучший способ не забыть сон по дороге в ванную - проговорить его вслух. Я не стал. Я хотел поскорее забыть этот сон.
- Какой-то у тебя вид несвежий, - сказал Грушихин, когда я добрался до офиса.
- Меня девушка бросила, - сказал я, - а тут еще сон приснился, что я целуюсь с маленькой девочкой, которая оказалась маленьким мальчиком. И у меня на него встал.
- А-а-а, бывает, - ответил он.
Разумеется, ничего подобного я не сказал, а он не ответил.
Формально, Грушихин - мой босс, и он старательно культивирует себя в этом качестве. Я не менее старательно ему подыгрываю; гораздо легче соблюдать субординацию с человеком, которого не воспринимаешь всерьез. Грушихин был очкариком, сезонно набирал вес и предпочитал свитера с глухим воротом, чтобы скрыть кадык. К тому же он злоупотреблял гелем и, похоже, никогда не мыл голову, из-за чего его волосы выглядели как однородная роговая масса. Фактически, они были чем-то вроде большого ногтя, росшего прямо из головы.
- Для тебя сегодня два адреса, - сказал Грушихин. - Одна фирмочка - мы с ними уже работали. Все как обычно - заправка, мелкий ремонт. Но сначала зайди в администрацию. У них там что-то с ксероксом, но что именно, толком объяснить не могут. Так что прихвати все, что может понадобиться. Понял?
- Так точно. Разрешите исполнять?
Грушихин поднял на меня свои застекленные глаза. Кадык под воротом свитера шевельнулся.
- Когда ты уже повзрослеешь? - сказал он. - Пора уже.
- Завтра. Честное слово, завтра.
День обещал быть жарким, но пока солнце выжидало где-то за домами, чтобы выпрыгнуть в самый неподходящий момент. Всего два адреса. Можно было пройтись пешком.
На выходе Грушихин меня окликнул:
- Ты бы, что ли, ботинки почистил. Лицо фирмы.
На это я ничего не ответил.
Есть люди - фанаты чистых ботинок. Эти готовы полировать обувь о собственные штанины или согнуться в три погибели прямо посреди улицы, чтобы слюнявым пальцем оттереть пятнышко с носка туфли. Мне же нравилась пыль на ботинках. Пыль на ботинках была романтичной. Более того, в условиях перегруженного муниципальным транспортом города эта пыль была единственной романтикой, которую я мог себе позволить.
Иногда хватало одного взгляда вниз, на эту пыль, чтобы представить, что за спиной у меня не одна тысяча миль (миля романтичней километра, как ни крути), и ветер отбрасывает назад мои длинные волосы. Проселочные дороги, козьи тропы, места, где говорят на незнакомом языке, и в придорожных тавернах приходится объясняться жестами. Есть. Пить. Спать. В карманах пусто, и приходится задерживаться тут и там на пару дней, чтобы отработать ночлег и пищу. Люди, которые встречаются на пути, всегда оказываются интересными собеседниками и обладают необычными талантами, а девушки прекрасны и доступны.
Свои длинные волосы я в незапамятные времена оставил на полу парикмахерской, да еще и заплатил за это, а ходил я в последнее время разве что из офиса в офис, но право на мечты есть у каждого. Если иногда мне нравиться думать, что в моей заплечной суме лежит смена белья и сорванное прямо с дерева яблоко на завтрак, хотя мне как никому другому известно, что там лежат сменные картриджи, так всякий сходит с ума по-своему.
Администрация. Чертов клоповник. Все эти одинаково одетые люди в маленьких комнатах с белыми стенами. Растворимый кофе, туннельный синдром, и на всех креслах без исключения - жопные вмятины в форме сердечка.
Меня встретил очень толстый и рыхлый человек в сшитой на заказ рубашке и сшитых на заказ штанах. На лбу и на верхней губе у него выступали крупные, как слезы, капли пота, и он вытирал их своими толстыми пальцами. Когда он приподнялся чтобы пожать мне руку, его кресло издало почти животный вздох, и я почему-то подумал о мельнице, мешках с мукой и маленьком-маленьком муле-мученике.
- Символ века гудит, - сказал человек.
- Что?
- Ксерокс, - пояснил он. - Символ нашего века. Люди похожи друг на друга, как ксерокопии. Вещи похожи друг на друга. Он гудит. Такой низкий тяжелый звук. И вот еще что...
Он поднял крышку, вложил туда голову, как льву в пасть, и нажал на кнопку. Ксерокс загудел. Звук и вправду был низкий, тяжелый.
Человек протянул мне листок. Черный засвеченный снимок - только в самом центре приплюснутые губы, ноздря и полузакрытое веко.
- Что вы об этом думаете? - спросил он.
- О чем?
- Об этом. Может у меня рак, или что-то в этом роде?
- Нет. Просто крышка не плотно прилегает, вот снимок и получился засвеченным.
- Вы уверены?
- Абсолютно.
- Я не умру? - Капли пота на его лице казались горячими и маслянистыми - как смола из подрубленного дерева.
- Я не знаю.
Он опустил глаза. Мне показалось, что он хочет ко мне прикоснуться, и сделал шаг назад.
- В гудении нет ничего не обычного, - сказал я. - Все старые модели так гудят.
- Я что-нибудь вам должен?
- Не думаю. До свидания.
- До свидания.
Я должен был взять с него деньги. За то, что он был толстым, за то, что потел, за то, что его безумие было так убедительно. Мир перенаселен идиотами, а идиоты в сшитых на заказ шмотках опасны вдвойне.
Когда я выбрался наружу, день уже набрал обороты. Собственно, день был одним из тех, когда солнце целит прямо в тебя, а остальным достается за компанию. Платок, которым я утирал лоб, промок насквозь. Шоколадный батончик в заднем кармане джинсов тихо таял, принимая форму моей ягодицы. К тому моменту, когда я присел на лавочку перекусить, он уже окончательно перешел в жидкое состояние и на ощупь напоминал налитый водой презерватив. Похоже, я остался без завтрака. Достойное продолжение невероятно удачного дня.
- Гнусное солнце, а? - сказали рядом.
На другом конце лавке сидел мальчик. Тот самый мальчик, только в этот раз на нем была черная фанатская футболка незнакомой мне банды, черные же штаны, а на ногах - пыльные тяжелые боты. Не просто пыльные - по-настоящему грязные. Я на такие никогда не осмеливался.
Высокоинтеллектуальная беседа. Впрочем, кажется, мой небрежный тон на секунду сбил пацана с толку.
- Ты хочешь сказать, - заговорил он, - что действительно не знаешь, кто я такой?
- Первый раз вижу.
- Черт, парень, ты так заврался, что сам себе начал верить. - В притворном восторге мальчик хлопнул себя по коленке. Прозвучало звонко, как удар мухобойки по куску сырого мяса. - Ты идеальный лжец. Брехло высшей категории.
- Слушай, пацан, - сказал я, начиная заводиться, - тебе чего надо?
- Вернуть свою жизнь.
- Замечательно. Желаю удачи. Я-то тут причем?
- Ты украл мою жизнь, - сказал мальчик очень серьезно.
- Каким образом?
- Не знаю точно. То есть у меня, конечно, есть теория. - Мальчик чуть нахмурился. Складка у него между бровей. Я морщил лоб точно так же. - Ты - что-то вроде демона, - сказал он. - У тебя как бы нет собственной личности, и чтобы выжить, тебе приходиться красть чужие тела и чужие воспоминания. Ты вроде как становишься другим человеком. Причем, как хороший актер, ты так входишь в роль, что совершенно об этом забываешь. Как выяснилось. Наверняка, ты это проделывал много раз. Похоже, ты довольно древний. Но опять же, это только теория.
- Ребенок, твоего папу, случайно, не Стивен Кинг зовут? Посмотри на меня. Похож я на древнего демона? Я простой парень, ксероксы ремонтирую.
- Нет, это я ксероксы ремонтирую. Ремонтировал. До недавнего времени.
- И до какого времени, если не секрет?
- Полгода. Почти полгода назад ты украл мою жизнь.
- И чего ты ждал так долго? Прежде, чем предъявить свои права.
- Раньше ты бы не согласился.
- На что?
- Вернуть все назад.
- А теперь значит соглашусь? И почему же, позволь узнать?
- Из-за Обезьянки.
Я обнаружил, что все еще держу в руке шоколадный батончик. Не просто держу, а сжимаю так сильно, что обертка вот-вот лопнет, и брызнет расплавленный шоколад. Я бросил его в урну.
- Так, - сказал я. - Вижу, ты хорошо подготовился. И что насчет Обезьянки?
- Она ушла от тебя. Возможно, что-то почувствовала. Распознала подмену. Теперь тебе нет смысла притворяться мной.
- Это почему же?
- У меня есть теория на этот счет...
- Ну еще бы.
- Я ждал полгода. С того самого дня, как я ни с того ни с сего оказался в теле маленького мальчика, я только и делал, что строил теории. Я думаю, ты захотел стать мной из-за Обезьянки. Она тебе понравилась. И я тебя очень хорошо понимаю. Но теперь, когда она ушла, когда ты окончательно проебал все хорошее, что было в моей жизни, - может, вернешь ее обратно?
Мальчик, несомненно, был безумен. Но, в его словах была доля логики, логики безумца, и я, кажется, начинал проникаться этой логикой. Я все еще улыбался, но теперь это давалось мне с трудом. Я боялся, что улыбательные мускулы сведет судорогой. По правде говоря, я вообще был здорово напуган.
- Ты хочешь, чтобы я стал маленьким мальчиком?
- Ну да. На время. Пока не найдешь что-нибудь получше. К тому же быть ребенком не так уж плохо. Масса преимуществ. Особенно, с опытом взрослого.
Пацан заливался как рекламный агент. "ВОЗЬМИТЕ ЭТО ТЕЛО. ПРЕКРАСНОЕ ТЕЛО. ЗДОРОВЫЕ ЛЕГКИЕ И ПЕЧЕНЬ. СЕРДЦЕ И ПОЧКИ. У ЭТОГО ТЕЛА ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ. ПРОСТАТА И ОДЫШКА, ГЕМОР И ЯЗВА - ВСЕ ЭТО ТУМАННОЕ БУДУЩЕЕ. ВЫ СМОЖЕТЕ ПРОЖИТЬ ДОЛЬШЕ В ТАКОМ ТЕЛЕ".
Улыбаться стало чуть легче.
- Ну и оставайся ребенком, - сказал я. - Раз так все замечательно.
- Обезьянка, - сказал он. - Я попытаюсь вернуть ее.
- Я, может, тоже попытаюсь.
Мальчик задумался.
- Не-а, не попытаешься. Ты такой же, каким я был полгода назад. А я с тех пор слегка повзрослел. Обстоятельства вынудили.
Я ничего не ответил.
Мальчик встал и несколько раз прошелся вдоль скамейки.
- Слушай, ты ведь не злой человек, - сказал он. - Я это знаю, потому что ты - это я, а я не злой человек. Может, не очень хороший, но не злой. Верни мне мою жизнь. Пожалуйста. На свете много других людей, чьи жизни поинтереснее моих. Ты можешь стать кем угодно. Актером. Билл Гейтсом. Зачем тебе быть ремонтником ксероксов с разбитым сердцем?
- Ну, хорошо, - сказал я. - Предположим, что я тебе поверил. Только предположим. Ты меня убедил, я растрогался и хочу пойти тебе навстречу. И как это будет выглядеть на практике? Это что, какой-то ритуал? Магия?
- Поцелуй, - сказал мальчик. - В прошлый раз это случилось через поцелуй.
- О Господи, - сказал я, вставая. - Пацан, ты абсолютно шизанутый. Шизанутый на всю голову. Мне жаль твоих родителей. Иди отсюда, и радуйся, что я тебе вообще башку твою шизанутую не открутил.
Мальчик смотрел на меня снизу вверх. Ни страха, ни беспокойства он, судя по всему, не испытывал. Худенький, весь в черном, круги под глазами - типичный мистический ребенок из кинематографа. Мне захотелось послюнить палец и проверить его подглазья - не размажутся ли. Вместо этого я развернулся и пошагал прочь.
А когда обернулся, его уже не было. Еще бы.
Второй псих за сегодня, и ведь это только начало.
Еще один адрес. Некая маленькая фирмочка, с которой мы, дескать, уже работали. Сообщая об этом, Грушихин то ли хотел заразить меня гордостью по поводу того, что у нас появляется постоянная клиентура, то ли намекал, чтобы я не смел опростоволоситься. Ох уж мне все эти маленькие фирмочки. Дрязги там покруче, чем в больших, и от того, что драться почти не за что, они становятся только ожесточеннее.
Ксерокс у них был новый, большой, с тысячей кнопок и лампочек. Девушка, которая взялась объяснить мне, что с ним не так, делала это с таким благоговением, что становилось ясно - она считает его чем-то вроде алтаря некого нового техногенного божества, не очень могущественного, но, несомненно, злобного.
Поломка была серьезной - машина зажевала лист. Я достал его за тридцать секунд. Эти образованные люди, у них хватило ума изобрести бомбу, но вот прикурить от спички и не обжечься - это за пределами их понимания. Что ж, за глупость надо платить. Я сменил почти новый картридж на еще более новый, а потом просто стал трогать разные детальки и сдержанно чертыхаться.
Убедившись, что я нахожусь с божеством в приятельских отношениях, девушка вернулась к не разложенному пасьянсу. Во втором окне у нее был открыт текстовый процессор, и она переключалась на него, если за дверью слышались шаги. Индейская хитрость. В том смысле, что она устарела еще во времена индейцев.
И тут я увидел. На мониторе стояла глиняная кошечка с разноцветными глазами.
- Где она? - Я почти взвизгнул. Серьезно.
Девушка подняла на меня глаза. У нее была высокая прическа, из которой торчал карандаш, оставленный там скорее с умыслом, нежели по рассеянности.
- Что?
- Где она? Ведь это не ваша кошка! - Я указал пальцем.
- Нет, не моя.
Девушка отъехала чуть назад на своем стульчике на колесах, глядя на мою руку. Руки были все черные, в отработанном порошке. Она не боялась меня. Она боялась, что я что-нибудь испачкаю.
- Я здесь недавно, у меня еще и места своего рабочего нет. Тут сидит одна женщина.
- Что за женщина?
- Женщина как женщина. - Судя по тону, она не могла взять в толк, как меня могут интересовать какие-то там женщины, когда рядом есть она - с элегантно торчащим из башки карандашом. - Позвать?
- Да.
Девушка вышла.
Я остался стоять посреди комнаты, один на один с кошкой, держа на расстоянии грязные руки. Гул лифта, стук каблуков, стрекот принтеров. Еще, кажется, чей-то смех.
Дверь открылась. Я был уверен, что девушка приведет охранника, но следом за ней вошла женщина постарше. У нее была очень белая, почти голубая кожа и волосы, как гнездо летучей мыши. В том смысле, что если бы летучие мыши вили гнезда, то вили бы именно такие. В волосах она принесла с собой запах курилки.
- Кто вы? - спросил я. Обезьянку она не напоминала даже отдаленно.
- А вы кто?
- Он ремонтирует ксерокс, - ответила за меня девушка.
- Это ваша кошка?
- Моя.
- Где вы ее взяли?
- А что? Купила. Я люблю кошек. Я считаю, что когда-нибудь кошки будут править миром, жить на развалинах городов и питаться солнечным светом. Странно, правда?
Судя по всему, она не издевалась.
- Нет, - ответил я. - Я тоже в это верю. Только вместо кошек будут крысы. А вместо солнечного света - мертвецы. Все идет к тому.
Женщины переглянулись. Они были готовы принять только милые странности. Мертвецы и крысы были для них чересчур. Моча в бутылке из-под молока.
- Вчера моя подруга видела крысу размером с кошку, - сказала та, что постарше. - Вылезла прямо из люка и пробежала у нее под ногами, представляете?
- Люди каждый день видят что-нибудь подобное, - сказал я.
Они снова переглянулись. Может, поняли, что я имел в виду.
Я выудил лист бумаги из ближайшего принтера и принялся оттирать руки.
- Я отрегулировал барабан и поменял картридж, - сказал я. - Хватит на пять тысяч копий. Счет мы вам вышлем. - Я поднял свою сумку. - Всего доброго.
В коридоре меня окликнула та, что помладше.
- Там дальше, у выхода на лестницу, есть туалет. Можете ополоснуть руки и умыться.
Я кивнул. Зачем мне умываться? Я был уверен, что не плакал.
Уже внизу, в вестибюле, я увидел свое отражение в зеркале. Черные отпечатки двух ладоней на лице, как будто тень чьих-то крыльев. Я не помнил, как это случилось. Третий псих за сегодня.
Я шел. Просто шел.
Солнце, я имею в виду ту штуковину, что висит на небе у всех на виду, - оно меня ненавидит. Иначе как еще это объяснить? Нет, я допускаю, что другие люди тоже страдают, но если они могут делать это с таким невозмутимым видом, - значит, они святые как минимум. А я не святой. Я - древний демон, как выяснилось.
Прочь с этих улиц. Я посмотрел на ботинки. Ботинки были пыльными.
Я иду по тропе, заросшей клевером, - наверное потому, что это единственная трава, которую я в состоянии опознать. Над клевером гудят пчелы. Пчелы - противные насекомые, почти такие же противные, как люди, но они хотя бы оправдывают эту противность тем, что на протяжении веков позволяют себя обкрадывать. Размышляя о пчелах, я выхожу к реке - не широкой, но бурной. Приходится доставать топорик, подрубать подходящее дерево и, удерживая равновесие, переходить поток по стволу.
Во всяком случае, я на самом деле переходил реку. И мост был деревянным - доски подпрыгивали под ногами, шляпки гвоздей блестели на солнце.
Мальчик сидел на парапете, спиной к реке. Хватило бы одного неловкого жеста, чтобы уронить его в воду.
Я подошел, и рядом тут же раздался женский голос:
- Папаша, держали бы сыночка. Упадет ведь.
Старуха. Член интернационального клана неугомонных старух.
- Он мне не сыночек, - сказал я, пожалуй, чересчур резко.
Старуха ускорилась. Мальчик улыбнулся.
- Вот видишь, - сказал он. - У нас разные черты лица, но одинаковая мимика. Мы похожи.
- Ты следишь за мной?
- О чем ты? Я просто сижу. Ты сам подошел. Передумал что ли?
- Посмотрим. По результатам собеседования.
- Какого?..
- Как звали мою первую девушку?
- Лиза. Ее родителей дома сутками не было. Бизнесмены. А я стеснялся покупать презервативы, кончал в простыни. На этом и погорел...
- Достаточно. От чего умерла моя собака?
- От рака легких. Не было у меня никакой собаки. Я и тогда их боялся, и сейчас боюсь.
- Кем был мой отец по профессии?
- Почему был? Работал фотографом. А по профессии кто, не помню.
Я этого тоже не помнил.
- Я иногда хожу на него посмотреть, - добавил мальчик. - Играет в шашки с другим старичьем.
Мне стало немного стыдно. Я не навещал отца... Сколько? Месяцев шесть?
- Вот на таких вещах и прокалываешься, - сказал мальчик, словно прочитав мои мысли.
Может, и правда прочитал? Это бы многое объяснило. Только чем этот вариант лучше предлагаемого? Чтение мыслей, переселение душ. Шило на мыло.
- Ты поразительно осведомлен, - сказал я. - Но все это можно было как-то выяснить, хотя я не представляю, зачем тратить столько энергии.
- Спроси что-нибудь еще, - предложил мальчик. - Из другой области.
- Что мне напоминает прическа Грушихина?
- Ноготь.
- Это ничего не доказывает. Любой, кто видел Грушихина...
- Кончай, а?
- Ладно. Последний вопрос. Почему я стал звать ее Обезьянкой? Этого даже она не знает.
Мальчик фыркнул.
- Из-за того, как выглядывали ее уши из-под волос, - сказал он. - Это еще когда у нее были длинные волосы.
Маленький вездесущий ублюдок.
- Слушай, пацан, - сказал я. - Имей в виду, я тебе ни на секунду не поверил. Ты сумасшедший. Но врешь складно.
- Так мы это сделаем?
- Только, чтобы доказать мою точку зрения. И не здесь. Пойдем куда-нибудь, где людей нет.
- Пойдем. Я знаю место.
Мальчик спрыгнул с парапета, и мы пошли. Впервые его лицо выглядело по-настоящему детским - наверное, от радости. Добился своего.
Небольшой скверик у набережной - утром здесь выгуливают собак, вечером пьют, сейчас было безлюдно. Несколько стремительных прохожих не в счет. Мы сели на скамейку, стратегически прикрытую со всех сторон зеленью. Сели так далеко друг от друга, что между нами можно было пристроить оркестр. Разумеется, камерный - не симфонический.
- М-да, - сказал я и побарабанил пальцами по коленке.
Мальчик поерзал.
Мы ерзали и барабанили.
- Для меня это в диковину, - сказал я.
- Кому ты рассказываешь, - ответил мальчик. - Но ведь однажды мы это сделали.
- Кстати, как это вышло? Я имею в виду...
- Ага. Ты был в платье. Выглядел девочкой.
- И, по-твоему, это нормально?
Все-таки мне удалось согнать победную ухмылку с его лица. Он даже глаза опустил. Медитировал, глядя на ботинки.
- Сам не знаю, - сказал он наконец. - Она, то есть он, то есть ты выглядел таким притягательным, таким...
Я не хотел этого слышать. Чтобы хоть как-то заткнуть этот поток вранья, я придвинулся ближе, наклонился и поцеловал его.
На секунду его язык проник в мой рот, встретился с моим языком. Две рыбешки. Мы оба глаз не закрыли, подглядывали. Ни разрядов тока, ни укусов. В такой близи его лицо был цветным пятном - не более того.
Сам не знаю, чего я ждал. Но не такого.
- ПУСТИ! - закричал мальчик, оттолкнул меня и подскочил на ноги. Его лицо сморщилось, покраснело. Клянусь, в глазах блеснули слезы. - ДЯДЕНЬКА, ВЫ ЧЕГО? - Голос стал нарочито тонким, каким и должны разговаривать дети. - ВЫ ЧЕГО, ДЯДЕНЬКА?
Он утер губы запястьем и припустил прочь.
Я остался сидеть на скамейке, один, в той же позе, как будто все еще кого-то целую. Чувствовал себя потрясающе.
А на следующее утро, когда я пришел в офис, Грушихин затащил меня к себе в кабинет и, не предлагая сесть, включил маленькую видеодвойку на тумбочке.
Я все-таки сел.
На экране раз за разом повторялся эпизод: некий молодой человек на некой скамейке целует некого маленького мальчика. Тот вырывается и убегает. Раз за разом.
- Достаточно? - спросил Грушихин и, не дожидаясь ответа, поставил на паузу.
К счастью момент был нейтральным: мальчик уже выбежал за пределы видоискателя, и молодой человек сидит там один одинешенька.
Со стороны все выглядело еще глупее.
- Это принесли с утренней почтой, - сказал Грушихин. - Тебе есть, что сказать?
- Поначалу он был не против, - сказал я. - Язычком работал.