Дорский Александер Евгеньевич : другие произведения.

История фотографии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Одалиска

Вы, бутон, распустившийся в полночь,

Орхидей вошли в мою жизнь...

Сена томным потоком несёт своё бремя, поглощая вечной тоской

не уснувших детей

Зажигают огни предместья Орона, молчаливо взирают сфинкса глаза.

Я лежу на откосе перрона и мечтаю о том, что быть может нельзя.

Вы моя одалиска в предрассветном купанье луча.

Не тревожит вас песня июня дождя.

Только сны, те чары покоя, что нас вместе сводят сума.

Отписал я письмо Де Дюжону, мне казалось, то было вчера.

Поделился с ним сумрачным горем, что пропала муза моя. Прописал он мне горные кручи, те, что лечат монголов стада, он конечно бы сделал покруче и отправил ещё кое-куда.

Завтра утренний поезд идущий в столицу, шум и гомон людского огня, и когда я сомкну усталые очи, может быть и встречу тебя.

Ты всё также прекрасна как в том давешнем сне, блики солнца играют фокстротом на твоём не увядшем лице. Мы идём по широкой аллее, гиацинты взывают к весне. Мы всё также те двоё, и как будто не те.

   Она пришла одна, как-то невзначай. Не могу сказать, что не ожидал её появления. Всегда ощущал её присутствие где-то здесь рядом. Первый намёк о её приближении был помниться прошлой осенью или весной, сейчас трудно сказать. Это был одних из тех неспокойных снов, когда глотку сжимают спазмы, сердце бьётся в бешеном ритме не давая уснуть. В том сне это было лишь её отражение. Как-то завуалировано, не чётко. Там я стоял под проливным дождём. Тяжёлые капли разбивались об лощёные камни мостовой. Да, был именно тот самый запах дождя, который единожды познанный, остаётся с тобой на всю жизнь. Она была силуэтом девушки почему-то босой, с блёстками воды на каштановых волосах, проносящийся мимо фаэтон обдал её фонтаном воды в тот момент, когда проезжавший трамвай загородил мне обзор. Мне нужно было спешить, часы на городской ратуши били шестой раз, я знал, что на столе лежит не раскрытая депеша от мистера Глоуэра с 67 авеню.
   Проснулся я в тот день в восьмом часу, что так не свойственно мне. На дубовом столе догорал огарок, не потушенной с вчерашнего вечера свечи. Свеча была бардового цвета, мне это почему-то особенно запомнилось. Кот Пантагрюэль надоедал жалобными воплями, просясь еды. За окном шёл всё тот же дождь, стирая грань пробуждения. Что-то смутное преследовало меня весь тот день, и за повседневными делами мне казалось, что теряю себя прежнего. Цвели каштаны на бульваре Шарлотты Мэйльфорд. Всё тот же разносчик газет, сорванец лет шестнадцати вопил, предлагая случайным прохожим "Генерал Трибюнъ". Шёл 1925 год. Париж наполнился массой русских. Эти странные, благородные люди, несли печаль только им ведомой тоски. Мне и моим друзьям уже не впервые довелось помогать им в трудоустройстве. В основном это были работы на роль статистов в местном синематографе мадам Парванель. Иногда я отправлялся с кем-нибудь из них на берега Сены торговать старой дворянской рухлядью. Иногда попадались безделушки, которые приковывали мой взгляд магнитом, но средства не позволяли мне покупать эти вещи так дороги сердцу этих обездоленных людей. Уже отшумела накипь русской революции. В нашем кругу не было принято уделять время проблемам австро-венгерских и русско-немецких отношений. Весёлая Шарлотта, моя соседка, принесла в коробке сухой лёд, и мы ходили забавляться шипящими комками, пузырящимися на водной глади спокойной реки. Её суженный мутил бедной девочке голову Рио-де-Жанейро. И она часто вечерами приходила ко мне поболтать за чашечкой Виргинского кофе о далёком путешествии. После таких вечеров мы каждый в своих мечтаниях расходились по своим комнатам, обставленным по прихоти нашей нестареющей хозяйки в духе Елизаветты 2 . Как-то я рассказал Шарлоте о своём сне и странном ожидание чего-то, так бередящее мою душу. Она грустно улыбнулась, а потом сказала: " - Вы все господа такие, сначала морочите бедным девушкам голову кругосветными путешествиями, а потом исчезаете с первой встречной куртизанкой. Девушки после этого ещё долго ходят как во сне, который больше смахивает на бред. Вот вы, мсье Де Жерарк пишите романы, так и пудрите мозги своему агенту романтической ерундой. В жизни всё гораздо проще. Место того чтобы пристроить меня к вашему редактору стенографисткой рассуждаете, чёрт знает о чём!". Бедная моя, весёлая Шарлота, а ведь я знал, что её возлюбленный уже как неделю не появляется. Правда, в каком-то смысле мне это было на руку, ведь нескончаемый скрип старой мебели мадам Люси, всё то время что он был с ней, доводил меня до умопомрачения, как позже выяснилось, то было время самое плодотворное в моей творческой деятельности. Интересно получается, у них там за тонкой перегородкой шла жизнь полным ходом, у меня же строка одна за другой плавно ложилась на глянцевую поверхность листа. Там что-то не сработало и я вот уж как третью неделю болтаюсь без дела по городу, правда захожу иногда к старому другу Де Дюжону выпить пару глотков мадеры образцы 1900 года. Кроме своих задрипанных этикеток этот человек знать ничего не хочет. Да и в винах, я не уверен, что он настолько уж силён. Но как собеседника я всегда его уважал и был не против выпить с ним в пару на брудершафт, или кем-нибудь из его окружения, иногда с какой-нибудь очередной суфражисткой, нервно-экзальтивной особой, так свойственных его окружению. Запомнилась особенно леди Сингапур, во всяком случае она так себя величала. Она приходила всегда в конце наших посиделок, каждый раз откидывая капюшон назад в свойственной только ей манере. Долго шаркала, обводя каблуками эллипсы, вокруг плетеного стульчика, а потом как всегда вроде бы не нарочно, разливала на стол горячий шоколад, бережно поставленный к её приходу. Де Дюжон в таких случая подпрыгивал на полметра, однажды она уже пролила шоколадно-коричневое содержимое ему на батистовые брюки, которыми он так гордился. Мой друг не любил распространяться о том, что последовало дальше. Мы говорили о погоде, и меньше всего о моде и политике. Иногда кто-нибудь из нас читал свои свеже-настроченные произведения, и каждый раз, в таких случаях, мы устраивали
   цирк шапито, гримасничая и одобряя неодобрением или дружным не ободрением, одобряя читавшего. У женщин часто от такой эстетической игры шалили нервы и совершенно незаметно они превращались в разъярённых фурий, готовых вцепиться вам в глотку и разорвать на части. То было время нашей молодости, самое счастливое время в моей жизни.
   У него помниться, всегда работал патефон, накручивая виниловые диски, входившей тогда в моду американской музыки. Он протирал фланелькой горнило чудо инструмента, каждый раз приговаривая "Всё-таки до нашей школы искусств им далеко, мы им покажем!".
   Второй раз она появилась в полном своём обличье. Я тогда сразу узнал её. Весь вечер звонил телефон. Кто-то орал в трубку "До бестселлера вам далеко как собаке до луны!". Тогда я так и не получил обещанный гонорар за свой "Лающий призрак". Меня обвинили в перерасходе средств. В местной типографии "Ревью Телеграфъ" валялись пачки уже отпечатанных страниц. Мне было тошно, моя кошка скребла обивку дивана, и одинокая, отливающая бронзой муха, уже как час кружила под абажуром. Мои веки сомкнулись сами собой, и как ни странно, я погрузился в сон совершенно не заметно для себя.
   Первое ощущение не своего времени долго не покидало меня. Мы были уже двое. Она шептала: " - Ну пойдем же скорей, они все скоро уйдут. Они хотят видеть и тебя и меня". Мне казалось, что знал я её вечно, однако же познакомили нас только вчера. Я зашёл в студию на чердаке своего старого приятеля Билла, тот жил на Медисон Авеню вот уже как пятый год. Каждый раз у него кто-то сидел a la nude. Мой друг был молод и буквально трепетал, рисуя обнажённую натуру. Девушки в основном провинциалки, вот-вот приехавшие в большой город, были без ума от Билла, что нельзя было сказать о нем. Каждую модель он предварительно долго лелеял, изучая её характер и настроение, но всегда кульминацией были холсты. Меня он уговаривал в какой-нибудь вечер попозировать, но я знал, что его чувства ко мне далеко не платонические, и каждый раз не соглашался. Там я её и встретил. Она была не похожа на всех тех, кого я встречал раньше. Видно было, что только что зашла в студию. Увидав меня, робко засмущалась. Представилась как Мэгги, сказала, что в Нью-Йорке недавно, приехала из Луизианы. То, что наиболее бросилось в глаза, огромный подсолнух, аккуратно вплетённый в копну ярко-белых волос, образующаяся цветовая гамма меня буквально ослепила, если учесть что ничто не сравнимо с приближением заката, буквально пожирающего Гудзонов залив. Ярко-алые блики плавно освещали нас троих. Пока наконец Билл не сказал, что пора прощаться. Мы остались вдвоём где-то на углу 35 и 40 улицы. Сумасшедший жёлтый кеб просигналил нам и скрылся за поворотом. И теперь она вела в это место, которое у жителей нашего района пользовалось издавна дурной славой. " - Его зовут Мэй, ему нужен ты и я, однажды он видел нас у твоего друга. Не бойся он старый, скульптор!". И зачем я только в это ввязался, но я знал, что любил её всегда и не мог ей отказать. Мистер Мэй жил в старом особняке. Витиеватые лестницы и балюстрады этого здания образовывали причудливый комплекс, не вписывающийся в окружающий архитектурный пейзаж.
   Был вторник. Мы зашли в обширное фойе. На впечатляющего вида креслах, обвитых плюшем, сидели дамы аристократического вида. Я начал задыхаться, вначале не сумев понять, в чём причина. Наконец до меня дошло, каждая из присутствующих держала кальян с гравированной гербовой геральдикой. Они курили опиум. Билл как-то пытался меня посвятить во все эти дела. Уговаривал, повторяя сотый раз избитую фразу "восток дело тонкое". Теперь же, как будто где-то рядом, у меня звучал в голове как напоминание его голос. Мэй оказался худощавым пожилым человеком, лет сорока. Он появился из неоткуда, как будто из небытия. Отогнав от себя особо надоедливое облачко и поправив лацканы на сюртуке, он взял Мэгги за руки, но казалось, что он повёл нас обоих сразу, уводя в свои бесчисленные комнаты. В его студии мне было холодно и неуютно, постоянно я ощущал его похотливый взгляд пожирающий то её, то меня. Если бы не горячительное виски я бы наверняка что-то вытворил, ведь нервы мои и так были на пределе. Опиумный смрад вгонял моё сознание в какую-то пустоту. Какие-то руки трогали и касались меня, появлялись очень близко лица тех женщин, с широко-раскрытыми глазами они звали и тянули к себе. Лакей господина Мэйя был вовсе не лакей, а казалось один из тех бравых малых, что щеголяют в кожаных куртках с наголо бритыми висками по задворкам 107 и 105. Но почему-то меня тянуло к нему. Мэгги всё это время была где-то рядом. Она знала что со мной происходит, но не вмешивалась. Потом чад исчез. Я стоял в неглиже посреди мастерской, заваленной рулонами папье-маше и глыбами гипса. Моё изваяние стояло в дальнем углу, меня обнимали двое Мэгги и кто-то ещё, казалось, что его я знал всю свою жизнь. Внезапно начала сыпаться штукатурка. По скульптуре пошла трещина, где-то рядом упал огромный подсолнух. Я дико заорал: " Мэгги!". Старинные часы пробили шестой раз.
   После этого сна я проснулся в странном оцепенении. Стояло раннее утро на Мон-Мартре. На моём письменном трюмо лежала так и нераскрытая бандероль от моего дорого Де Дюжона. Уже как пятый год он покинул Париж и жил в Нью-Йорке. Я протёр глаза и распечатал конверт. Он писал:

"Дорогой друг! Прости великодушно, что скрывал от тебя всё это время, что мы были вместе, кое-какие факты. После смерти твоей матери, ты был отправлен на попечение семейства Жерарк в округе Де Виль, они восприняли тебя как своё дитя, и поверь, не было на этой земле столь верных, любящих и преданных тебе людей как они. Мне, как их ближайшему родственнику они запретили под строжайшим запретом говорить тебе правду. Твоя мать, прошу тебя так её великодушно называть и поныне, в своём завещании сняла запрет на это священное табу, и просила тебе рассказать всю правду о тебе и твоём роде. На самом же деле ты происходишь из очень знатного русского дворянского рода Марлинских. Их отпрыски, предвидя грядущее, и не веря Распутину, бежали сначала в Париж, там твоя биологическая мать скончалась от чахотки успев тебя родить в приюте Бенедиктинцев. Отец же не вынес такого горя, застрелился в своём кабинете в тот же день. Осталась лишь твоя сестра Мари Анна Марлинская, ей тогда было 13 лет. Она разыскала вашего дядю и вместе с ним отправилась в Америку. Чувствуя перед тобой и семейством де Жерарк долг в поисках правды, я тоже отправился в Нью-Йорк. И представь себе, я её встретил..."

   Дальше письмо почему-то обрывалось, там были ещё купоны на 1000 долларов и открытка с видом на старый Викторианский особняк. Я пытался какое-то время сдерживать себя, но в какой-то миг моя душа не выдержала, и я горько зарыдал.

"Дорогой Де Дюжён ближе тебя нет у меня никого на этой земле. Огромное спасибо за проведённую тобой работу. Но ты знаешь, как ни странно, Мэгги всегда была рядом со мной, и в своих снах я не мог лишь догадаться кто она. Надеюсь в скором времени её увидеть!"

С любовью и уважением Твой Александр Де Жерарк

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"