В одинокую ночь багхауса, освещённую вечными фонарями, в городе где не видно луны, я сидел на широком патио, любуясь трёхсозвучием акринума(род цветка из семейства лилий),облагараживающего грешную землю необычайно большими цветами. Три колокола цветка распустившись, давя на осязание, дарили весну конца времён. Убийственный запах душистого табака уничтожал все запахи клоачности города. Инбаль, в созвучии со своим именем, что-то дрынчала на экзотическом индийском инструменте, не выдержав в какой-то момент вышла со мной пообщаться. Мы плавно вели беседу о героях Вудстока, американской литературе 50-х (Джек Керуак, Бероуз, Кен Кизи, Ален Гинзбург). Она, Инбаль, мечтала о пагодах, индийских слонах, далёких путешествиях в Лхасу, и вобщем голова её была забита всем тем мусором что так обычен в юном возрасте. Редкие машины рассекали узкую улицу, названную так в честь мечтателя утописта Герцеля. Внезапно шум резкого торможения, сопровождающийся шумом шин от резкого торможения, лязгом покрышек, прервал нашу обыденную перед сном беседу.
- Пойдём выйдем на улицу и проверим что случилось,- обратилось она ко мне, внезапно резко потушив сигарету об пепельницу которую украшали глиптикой три негритёнка, напоминая мне "Десять негритят" Агаты Кристи. Мы вышли в торжество пятничной ночи заполненную праздношатающейся молодёжью. На перекрёстке, поблескивая свежеразбитыми фарами, нарушая законы симметрии и не вписываясь в окружающий ландшафт стояли два поцеловавшихся вплотную мерседеса. Нас с Инбаль привлекла перебранка двух водителей совсем не пострадавших при аварии. Вызванный амбуланс приехал довольно скоро. Через какое-то время моё внимание привлёк человек двигающийся по диаметрально противоположной стороне улицы.Он мог сойти за обычного клабера каких полным полно в этом районе, напоминающим созвучием своего названия Флоренцию - Флорентин, выползшим под допингом из очередного дансинга. Человек этот шатался и вёл себя совсем не естественно. Каким-то наитием я смог связать увиденное с происшедшей аварией. Я попытался вызвать его на беседу. Но из разговора с ним я ничего путного не добился. Я препроводил его к амбулансу. Машина помигав мигалкой заднего хода плавно отчалила.
- А ты говоришь клабер!,- ехидно заметила Инбаль. Но я знал что всё что нужно было сделать с моей стороны я выподнил и поэтому умиротворённый вернулся домой в свой опыстолевший мир на крыше столетней давности дома. Потрясения милениума в сознании были ещё только впереди.
Про историю с аварией я забыл на какой-то момент и думал что это было случайное совпадение. Но как видимо нет случайностей и нет совпадений. Вселенная упорядочнена как цветы на городской клумбе при мунипалицете. Человека пострадавшего при аварии звали Стас и мне ещё только предстояли с ним встречи не укладывающееся в обыденный уклад обывательского сознания. С момента аварии прошёл год. Но однажды на перекладной фуре, которые повсеместно ездят с постоянной периодичностью под одними и теми же номерами в наших краях, я вновь его встретил. В то время я жил один, с приблудшей в день падения небоскрёбов собакой из породы долматин. Она, как и милионы из нас, была жертвой бридинговой программы с брэндовым роликом в виде поганенького голливудского блокбастера "101 долматин". Поэтому в память о трагедии Манхэтенна я назвал её Мэни. Собака скрашивала моё одинокое существование ритмичным подёргиванием хвоста в форме ритм энд блюз и надчеловеческой глубиной глаз в которых казалось скрывалось знание свыше. Как всегда мы с моей собакой не вписывались в общий план общества потребления. И как нельзя кстати Стас предложил мне снимать вместе квартиру. Тот год прошёл почти незаметно, в мелькании дат, незнакомых лиц мелькающих как в дансингхоле где светомузыка выхватывает на какую-то долю секунды лицо а потом скрывает его в мелькании электрических огней. Знал из разговоров о Стасе я совсем немного. Он был единственным сыном в семье стоматологов и сам упорно шёл в этом направлении пока его потоком не снесло в Израиль. Судя по его рассказам в молодосьти он пользовался бешенной популярностью и сокурсницы готовы были носить его на руках. Но жизнь Тель-Авивского мегаполиса в надуманной сумасшедшим проектировщиком стране сыграло свою роль. Алкогольный рок -н-ролл с взрослением открывал Стасу всё новые двери ведущие в бездну. По своему я любил вновь обретённого друга и старался не досаждать ему разборками полётов. За меня по отношению к Стасу это успешно делали другие. Но тем самым неведая сами усугубляя ситуацию. В какой-то момент наши добрососедские отношения были сведены к нулю и нам пришлось расстаться. И опять время брало своё и я почти забыл о его существовании. Но на очередном жизненном витке
я встретил его вновь. Тот прежний образ моего друга почти стёрся но где-то в глубине души я видел вот он здесь, передо мной совсем не изменившийся. За то время что судьба вновь не пересекала нас он успел успешно пройти курс психиатрического лечения что позволяло ему вполне безбедное существование. Но его открытая парусам всем ветрам душа какую можно встретить лишь у исконно русского человека, жаждала всё новых и новых потрясений, чаще всего заканчивающиеся всё более осложнёнными срывами. Последний раз мы встречались когда он был на очередном этапе лечения в психиатрическом отделении заведения названного в честь Иехуда Абрабанель (Abravanel; известен также как Леоне Эбрео, Leone Ebreo, и Лео Хебреус, Leo Hebraeus; около 1460, Лиссабон, - после 1523, ?) - испано-еврейский врач, поэт и философ-неоплатоник. Старший сын еврейского учёного дона Ицхака Абрабанеля. Автор "Диалогов о любви", оказавших в своё время влияние на испанских мистиков.
Я встретил его без особых осложнений и лишних препятствий со стороны персонала. Что нельзя сказать о подобных пост тоталитарных заведениях в России. На ухоженной аллее в небольшом лесочке в окружении пихт, скрывающих близлежащие корпуса, я ощущал себя как если бы находился в одном из кибуцей Галилеи. Стас встретил меня в крутой шляпе джазмэна. Мы вышли с ним за пределы психиатрического заведения, подолгу комментируя маловажные факты из окружающей жизни, которые были бы настоль маловажными при любой другой встрече. К этому времени родственников в Израиле у Стаса не осталось да и с Россией за лавиной лет связи давно уже не было. Он был всё такой же живой и любящий настоящую жизнь. Последнее лечение помогло ему выйти из так опостылевшей ему депрессии.
"- Пиво Шарикову не предлагать!",- звучала у меня в мозгу фраза из рэмэйка на "Собачье сердце". По правде говоря нам совсем не нужно было пива для того чтобы понимать друг друга. Я проводил Стаса обратно в отделение процитировав любимую цитату моей матери:"Учись мой мальчик на свете два раза не умирать" и обняв его на прощание вернулся в заведённую рутину своей жизни, но окрылённый единственной мыслью что здесь в стране пигмеев есть он живой, не сломленный и неподражаемый человек. Мой Стас!