Был вечер, я мыла на кухне посуду, а мои драгоценные мужчины уже заняли места в креслах, приготовившись к просмотру очередного американского боевика. Пока же по телевизору крутили рекламные ролики, и им приходилось терпеть восторженные возгласы, типа: "Сникерс!" - "Твикс!" - "И толстый, толстый слой шоколада!"
Когда я, наконец, управилась с мытьем посуды и вошла в комнату, реклама закончилась и ее сменила заставка: "Встреча с кандидатом в народные депутаты Вовком С.М."
- Ты только посмотри на этих барбосов,- сказал муж, кривя в усмешке губы. - Пятнадцать минут они проморочили нам головы своей дурацкой рекламой, а теперь здрасьте: решили показать якогось Вовка!
Едва он произнес эту фразу, как на экране появился и сам Вовк. И я сразу же узнала его.
Давно это было.
Жарким летним днем игралась я во дворе родительского дома с моей любимой куклой Оксаной. Вдруг за забором залаяла собака и раздался грозный окрик тети Люды:
- Стрелка! Молчать!
Затем голос тети Люды стал ласковым, как будто даже заискивающим:
- Сюда, Мироныч, сюда. Проходите, не бойтесь. Она вас не тронет... Стрелка! Я т-те пакажу, дрянь такая!
Прижав куклу к груди, я подкралась к забору. В одной из досок выпал сучок, и на его месте светилась дырка, представляющая собой превосходное место для наблюдений. Я опустилась на колени и прильнула глазом к дыре.
В поле моего зрения попала часть соседского дома. В тени винограда, на рассохшемся венском стуле, лежал кот, уронив голову на белые перчатки лап. Во дворе стоял человек невысокого роста, с рябым лицом и копной рыжих волос над узким скошенным лбом. Несмотря на летнюю теплынь, на нем была байковая рубаха. Серые вельветовые штаны - заправлены в сапоги.
Незнакомый дядя остался стоять во дворе. Он заложил руки за спину, независимо выпятил живот и нижнюю губу. Был он хмур и словно чем-то даже озабочен. Запомнился мне один его жест: в ожидании тети Люды, Мироныч эдак неспешно, по-хозяйски уверенно, протянул руку к кусту винограда и, отщипнув несколько ягод, кинул в рот. Ягоды оказались незрелыми и Мироныч, скривившись, выплюнул их.
Вскоре во дворе снова показалась тетя Люда. В одной руке у нее был стакан с мутной жидкостью, а в другой - помидор. Угодливо улыбаясь, она протянула угощение Миронычу и тот жадно осушил стакан. Потом удовлетворенно крякнул и с аппетитом взялся за помидор. Закусив, вытер руки о штаны и деловито спросил:
- Ну, где она?
- Здесь, здесь,- сказала тетя Люда и торопливыми шажочками засеменила к сараю. Мироныч последовал за ней. Прошло несколько минут...
У стены летней кухни стоит деревянная скамейка. Рядом, у алюминиевой миски, лежит лохматая дворняга, и два пушистых щеночка, похожих на снежные комки, тыкаются мокрыми черными носами в ее соски. Неженка-кот по-прежнему дремлет на солнышке...
Внезапно тишину резануло тоскливое блеяние. Спрыгнув со стула, кот кинулся наутек, а собака, жалобно заскулив, забилась со своим выводком под скамью.
- Ах ты, треклятая скотина! - сердито рыкнул Мироныч, и я увидела, как он тянет за рога белую пушистую козу. Несчастное животное, жалобно мекая, отчаянно упиралось. За козой, сжав у груди кулачки, с потерянной улыбкой топталась тетя Люда.
Он грохнул литым кулаком козу по спине. Коза, мекнув, осела. Мироныч потянулся к сапогу...
Уж сколько лет прошло с той поры, а эта картина так и стоит перед моими глазами.
Грубая, мускулистая рука, сжимающая рукоять ножа, торчащего из-за кокетливой гармошки голенища. Плоское рябое лицо с криво вздернутым уголком губы. И - глаза...
С первой же секунды они произвели на меня нехорошее впечатление: было в них что-то неживое, мерзкое. Тускло-желтый блеск этих глаз был так неприятен, так жесток!
Удерживая козу за рога, Мироныч занес нож над обреченным животным. Я в ужасе закрыла лицо ладошками и уткнулась головой в доски забора...
Когда я снова осмелилась посмотреть в дыру, коза с хрипом рыла землю копытцем, а из шеи у нее фонтаном била кровь. Алая жидкость стекала в небольшую лужицу, и Мироныч умело держал агонизирующую козу за рога, прижимая ее мордочкой к земле с таким расчетом, чтобы кровь не растекалась по всему двору. В обалделых глазах мясника плясали восторженные огоньки.
Таким и вошел в мое детское сознание этот человек. И вот теперь он смотрел на меня с экрана телевизора...
Вовк сидел в вольтеровском кресле, на фоне узорчатого ковра, с собакой у ног и с котиком на коленях. На столе пыхтел самовар, стояли чайные чашечки, сахарница, ваза с печеньем, и Мироныч, в простых домашних тапочках, в спортивных брючках с кантиками по бокам, производил впечатление эдакого мирного законопослушного гражданина.
- Вот я заметил,- сказал сидевший с ним за столом репортер,- что вы все время поглаживаете то кота, то собаку... Наверное, вы очень любите животных?
- А как же! - сказал Мироныч. - Очень, очень люблю! Это, знаете ли, моя слабость...
Репортер сделал микроскопический глоточек чаю, церемонно оттопырив мизинец, и аккуратно поставил чашечку на стол. Объектив камеры скользнул к груди депутата. Ворот его пестрой, в цветочках, рубахи был, по-домашнему расстегнут и в его вырезе красовался большой крест.
- Я, знаете ли, еще когда был пацаном,- решил поделиться своими воспоминаниями Мироныч,- всегда таскал домой кошечек, птичек, и потом подолгу ухаживал за ними. Найду, знаете ли, бывало, на улице какую-нибудь бездомную собачонку, принесу ее домой, отогрею, постелю ей мягкую постельку, напою теплым молочком... Меня уж, бывало, и родители за это наказывали. Но - ничего не помогало. Любовь к животным - это, знаете ли, у меня в крови!
Оператор переместил объектив камеры с креста на стену с висевшей там иконой Божьей матери.
- Я, знаете ли, такой человек,- продолжал Вовк, пытаясь придать своему голосу задушевные оттенки,- что даже и мухи-то обидеть не могу! Я даже рыбу-то - и то ни разу в жизни не ловил! Как увижу, иной раз, как она, бедненькая, трепещет на крючке у иного рыбака - так у меня просто сердце от жалости к ней разрывается.
- Ай-яй! - подал голос сын. - И как только он с таким слабеньким сердцем думает выдержать избирательную компанию!
- Этот выдержит,- сказал муж. - Можешь не сомневаться в этом.
- Понятно,- сказал репортер с вежливой улыбкой. - Ну, а есть у вас какие-нибудь увлечения, так сказать, хобби?
В объектив снова попал крест. Затем - рука, по- хозяйски уверенно оглаживающая собаку.
- И какие книги вы больше всего любите? - слащаво улыбнулся репортер. - Наверное, богословские?
- Ну, почему же непременно богословские? - Мироныч как будто даже слегка обиделся. - Вот почему-то все считают: раз он христианский демократ - так, значит, уже никаких нормальных книг и не читает. А я, напротив, очень люблю Пушкина, Лермонтова... потом еще этого... Как его... - Вовк прищелкнул пальцами, мучительно нахмурив лоб.
- Иными словами, ничто человеческое вам не чуждо? - пришел на помощь репортер.
- Вот, вот! - просиял Мироныч, и оператор показал гитару на стене. - Ведь я такой же, как и все! Просто имею свои убеждения. И вижу, что продвижение вперед, к гармонии и прогрессу,- он очертил перед собой руками контуры большого мыльного пузыря,- немыслимо без нравственного обновления общества!
Сын широко зевнул:
- Интересно, скоро эта Балалайка уже сбацает нам что нибудь на гитаре?
Я спросила:
- А почему ты решил, что он будет играть?
- А неужели не ясно? - сын самоуверенно вскинул палец. - Классиков изучать надо! Если по ходу пьесы на стене висит ружье - значит, оно рано или поздно должно выстрелить. А тут - гитара.
- Таковы мои убеждения,- плел словесные кружева Вовк. - А этого тоталитаризма я не приемлю. Вы знаете, я не хотел вам об этом говорить - но раз уж у нас с вами получается такой откровенный разговор - то я вам скажу: я тоже, как и все мы, вышел из недр той, старой прогнившей системы. И, когда в нашей стране начались демократические преобразования, я работал не кем-нибудь, а инструктором в обкоме партии! И я мог бы еще продолжать там работать и делать себе карьеру. Как, кстати, делали многие другие. Но я уже тогда, уже в то время понял, что к чему. И срочно вышел из партии! Между прочим, на три дня раньше Бориса Николаевича! Вот так!
Сын восхищенно рассмеялся:
- Надо же, а! Вот молодец! Самому Ельцину нос утер!
- И, если уж на то пошло,- совсем уже раскрыл душу нараспашку кандидат в нардепы,- открою вам еще один секрет. Вы знаете, еще когда я был пионером и стоял у красного знамени в почетном карауле - так вот, я еще тогда, еще в те времена (а вы ведь помните, какие это были времена...) так вот, я еще тогда, тайком от всех, понимаешь ли, высморкался в эту красную кумачовую тряпку с изображением серпа и молота! А это, согласитесь, по тем временам был поступок! Ведь вы же помните, какая тогда царила атмсофера в обществе?
- Да, да, конечно,- с кислой улыбочкой промямлил репортер.
- И вот, я уже уже в ту пору видел, что мы не туда идем! - набирал обороты Вовк - Не в ту сторону движемся. И, как умел, выражал свой протест!
- Вот видишь, ма,- заметил сын,- а ты с папой не сморкалась в кумачовые знамена - и осталась на бобах. А человек, гляди, как ловко сориентировался.
Что ж, сын был прав...
Не сморкалась я ни в кумачовые знамена, ни в "жовто-блакитнi". И не выходила из рядов компартии. Ни на три дня раньше Бориса Николаевича, ни после него. По той простой причине, что была беспартийной...
С грустью вспоминаю свои школьные годы... Как свято верила я в идеалы коммунизма! Какой была наивной, простодушной девочкой...
Кстати, козу "христианский демократ" зарезал летом 1972 года, а спустя месяц или полтора после того, мне снова довелось увидеть его. Случилось это погожим утром первого сентября. Я стояла со сверстниками на школьном дворе в ожидании "линейки". К нам подошел директор и сказал:
- А, Машенька! Ты-то мне как раз и нужна. Пошли со мной.
Так оказалась я за длинным, покрытым красной скатертью столом среди учителей и лучших учеников школы.
Празднично одетые школьники с букетами цветов стояли в первых рядах, окаймляя прямоугольную площадку. За ними теснились мамы, папы, бабушки, У всех было праздничное настроение, все ждали торжества. Но "линейка" все почему-то не начиналась.
И тут я увидела, как к нам идут какие-то люди в мышиного цвета костюмах. А среди них - и Мироныч! Сердце мое оборвалось.
Протиснувшись ко мне, Вовк грузно опустился на скамью. Через несколько минут "линейка" началась. После вступительных слов было объявлено:
Под жидкие аплодисменты собравшихся поднялся со скамьи Вовк, мотнул вправо-влево ершистой головой, поправил тугой, как удавка, галстук. И поведал детворе Вовк, на сколько процентов и по каким показателям коллектив его фабрики перевыполнил план. И призвал нас с честью нести эстафету славных дел. Да, кстати уж, не упустил упомянуть и о пионерском галстуке - частице красного знамени, щедро политого на полях сражений кровью наших дедов и отцов. И был дан наказ: беречь, как зеницу ока, заветы великого Ильича, брать примеры с Тимура и Павлика Морозова. Воздав хвалу "родной коммунистической партии и лично товарищу Леониду Ильичу Брежневу", Вовк вытер лоб несвежим носовым платком и тяжко опустился на скамью.
Хлопали сдержанно, без чрезмерного энтузиазма.
Вперед выступила звонкоголосая пионерия и бойко заверила "дорогого нашего Степана Мироновича" в том, что дело великого Ленина находится в надежных руках. А бедные первоклашки, теряясь от переживаний, пролепетали свои стихи.
Я сидела рядом с Вовком, не смея шелохнуться.
- Скажите, а вот о Боге вы думаете? - спросил ведущий.
- О ком, о ком? - не сразу понял христианский демократ.
- О Боге.
- А! О боге... А как же! Конечно, думаю... Вон вчера, понимаешь ли, целый день только о Боге и думал.
- Да? И по какому поводу?
- Ну, как же,- Вовк загнул палец. - Ведь приближаются же праздники святых апостолов Петра и Павла! Это раз. И мы задумали организовать в их честь благотворительный концерт рок звезд эстрады. Затем, на троицу, я участвовал в крестном ходе. Потом буду готовиться к празднику Благовещенья и Пресвятой Богородицы... Так что, как видите, о Боге я не забываю.
- Что-то рановато он решил готовиться к Благовещенью,- не без сарказма заметил муж.
Сын рассмеялся:
- И вы верите в то, что он - христианский демократ?
- А как же! - сказал муж. - Гляди, какой крест нацепил!
Сын ернически улыбнулся:
- Ну па, да ты еще наивней мамы! Ты вообще видел когда-нибудь по-настоящему верующих людей? У них же лица светятся внутренним духовным светом. А теперь взгляни на этого карася. У него же глаза отмороженные! Вот он толкует тут о Боге - а у самого такое рыло, как будто он готов человека зарезать. Ведь это же оборотень! Волк в овечьей шкуре! Вчера он ходил в личине коммуниста, сегодня выдает себя за христианского демократа, а завтра, если ему это будет выгодно, наденет скафандр и станет уверять всех, что прилетел к нам из созвездия Альфа Центавра, чтобы спасти гибнущее человечество.
- А что ж ему прикажешь делать? - удивился муж. - Не для себя же человек старается. Печется о народном благе!
- О кармане он своем печется,- насмешливо сказал сын. - И больше не о чем. Вот как ты думаешье, па, какую музыку он любит ?
- Наверное, Баха. Или же Моцарта...
- А вот и нет! Сейчас он должен любить либо рок, либо, что для него еще надежнее, народные песни.
- Почему?
- А как же! Ведь он же за народ! Должен же он продемонстрировать избирателю свои народные корни? А рок,- растолковал сын,- это чтобы привлечь на свою сторону молодежь...
- И какие песни вы любите? - словно подслушав наш разговор,- спросил репортер.
- Тише! - закричал сын, хотя никто, кроме него, и не шумел. - Сейчас услышим!
- Народные,- сказал Мироныч.
- А! Слыхали! А что я говорил! - радостно вскричал сын.
- Я, знаете ли, всегда был вместе со своим народом,- пояснил Вовк.
Сын радостно захихикал:
- Я так и знал! Он даже в сортир только вместе со своим народом ходил!
- Вы знаете, моя мама была из народа. И папа тоже был из народа. А бабушка,- Вовк махнул ладошкой куда-то вдаль,- так та вообще из глухого забитого села...
- Ну что? Видали? - сын удовлетворенно потер руки. - Сперва опозорил своих родителей, заявив, будто они не позволяли ему ухаживать за кошечками и собачками, а теперь еще и бабушку зачем-то приплел. Как будто народ у нас и вправду только в глухих селах проживает!
- Вот я заметил, что у вас тут на стене висит гитара... - вяло улыбнулся репортер.
- Какой глазастый, а? - поддел его сын. - Все же заметил!
- Так, может быть, вы нам что-нибудь споете?
- Ну что ж, попробую,- не стал отнекиваться Вовк. - Правда, я уже давненько не пел...
Сын все не унимался:
- Ничего, ничего, давай, валяй! Надо будет - ты перед нами и гопака спляшешь.
- Так что прошу извинить меня за мой голос,- тонкие губы Вовка раздвинулись в лицемерной улыбке.
Любитель народных песен не спеша поднялся с кресла. Он подошел к стене, снял гитару... Полузакрыв глаза, как будто был слепым бандуристом, провел рукой струнам и, ужасно фальшивя, запел: