Довгай Николай Иванович : другие произведения.

Среда обитания

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Среда обитания

1

   Из унитаза выглянула голова Лаптевой и спросила:
   - Медали скоро выдавать будут?
   - Не знаю,- сказал Квашин и дернул за шнурок.
   Из бачка с шумом вылилась вода; завихрившись, голова исчезла в унитазе, а Квашин очутился в какой-то беленой комнате. На подоконнике сидел черный кот и задумчиво лизал лапу. Лилась тихая музыка; Квашин осмотрелся и увидел около двери, верхом на стуле Юрия Осиповича Золоторева.
   - Сюда, сюда,- поманил его Юрий Осипович.
   - А вы что, гостей ждете? - спросил Квашин.
   - Да. Ждем гостей,- вместо Юрия Осиповича, ответил черный кот и широко зевнул.
   - Давай, давай, проходи. Не задерживай,- указывая через плечо на дверь, сказал Золоторев, который вдруг стал Романом Степановичем.
   Квашин прошел в дверь. Из черной ниши выступил рыцарь с мечом. За стеной заржала лошадь. Размахивая мечом, рыцарь ринулся на Квашина, и тот бросился наутек. Он бежал, все бежал и бежал по каким-то длинным, бесконечно длинным коридорам в бледно-голубых отблесках круглой луны. Ноги Квашина гулко топали по металлическим решеткам настила; под ними простиралась бездна, и где-то поблизости жалобно хныкал ребенок. Оказавшись на краю настила, Квашнин ухватился за свисающий с неба канат. Далеко внизу, с земли, махали руками крошечные люди, и Квашин хотел спуститься к ним по канату, но пальцы его онемели, а тело сковал ужас. Высоко над головой начал заниматься изумрудный рассвет. Солнце еще не появилось, но край неба уже пылал в нежно-зеленых лучах, и облака у горизонта пронзили его сочные лучи. Впрочем, лезть вверх, к зеленеющему в торжественных лучах солнца небу, у Квашина не хватало духу. Он раскачивался между Небом и Землей, как колокол, и тут его толкнули в бок.
   - Вставай,- сказала жена. - Пора на работу.
   Квашин оторвал голову от подушки, взглянул на будильник и увидел на подоконнике, рядом с часами, черного кота. Чисто вымытая шерстка блестела в желтом свете торшера. Квашин понежился в кровати еще немного, и затем нехотя встал. Он умылся, поглядел в окно на предрассветные сумерки, попил чаю с колбасой и отправился на работу.
  

2

   Он шел по кривым переулкам тяжелым размеренным шагом, слегка покачиваясь, точно механический робот. Казалось, он еще не сбросил с себя сонного оцепенения, и выражение какого-то тупого равнодушия и ленивой одури все еще лежало, словно бесовская печать, на его унылом флегматичном лице.
   На площади имени 137 съезда РК ГД он замедлил шаги.
   В центре площади возвышался бронзовый памятник товарищу Гыр Дыр Быр Чену. Вождь револиюции был в костюме и галстуке. Левая рука товарища Чена,- с той стороны, где к площади, извиваясь, спускается булыжная мостовая - была уперта в бедро. В правой руке, простертой в направлении моста через речку Отрадную, великий вождь сжимал рабочую кепку.
   Вокруг гения революции, веером, по всей окружности площади, разбрелись его верные соратники: усатые, лысые, бородатые, в шинелях до пят, в матросских бушлатах, в пингвиньих фраках и даже в экзотических шароварах. Некоторые были вооружены саблями, иные винтовками и пулеметами, кое-кто был с гранатой. Один товарищ с весьма умным задумчивым видом читал какую-то толстую книгу - вероятно, великое учение великого товарища Чена. Или, быть может, Дэна (что было почти одно и то же). Два других бронзовых деятеля сидели на лавочке и вели тонкую задушевную беседу. Кроме этой великолепной экспозиции, площадь была утыкана лесом всевозможных лозунгов, транспарантов и панно на сварных вышках, вмонтированных в бетонные пьедесталы. На одном из плакатов было начертано красным по белому: "В стране идет трансформация!" На другом: "Работайте по методу товарища Балабасова - без травм и аварий". Под лозунгом красовался человек в каске и с молотом в руках - по всей видимости, сам товарищ Балабасов. Волевое, энергичное лицо товарища Балабасова дышало энтузиазмом, граничившим с идиотизмом. Чуть поодаль от этого шедевра агитационного искусства висел плакат: "Дорогие наши женщины! Желаем вам высоко­производительного труда!"
   Скользнув тупым взглядом по этим неувядающим перлам, Квашнин зевнул и решил идти на работу пешком, благо до фабрики было рукой подать. Она находилась тут же, за мостом, и не заметить ее мог разве что лишь слепой: прямо у проходной маячила грозная фигура товарища Греца - в мятой гимнастерке и со злодейски растрепанными волосами, - разумеется, каменного. В руке легендарный товарищ Грец, как это ни странно, держал не маузер, не лимонку, и даже не нож или кистень, а простую кувалду.
   Пройдя мимо каменного истукана, Квашнин бросил пропуск в соответствующую ячейку и, толкнув турникет, попал на территорию фабрики. Первыми, кого он повстречал на своем пути, были, как и обычно, Марья Авдотьевна и Полина Никитична.
   Обе женщины были не менее трех метров высоты. Они восседали на широкой скамье с суровыми, уверенными в своей правоте лицами. В руках у швей были длинные иглы, а на коленях лежали чехлы от матрасов. Сурово топорща брови, швеи вонзали иглы в чехлы - словно солдаты, пронзающие штыками неприятеля. Сбоку от передовиков производства монументально застыл директор фабрики, Иван Моисеевич Чудаков. Заглядывая Марьи Авдотьевне через левое плечо, он указывал ей начальственным перстом, в какое именно место матраса следует втыкать иглу. Все трое, если судить по их решительным, непреклонным лицам, прекрасно осознавали всю ответственность момента. Сомнений, колебаний в правоте своего дела у них не было, да и не могло быть никаких.
   С окаменевшим, как у гранитных истуканов, лицом Квашин прошел мимо овеянных славою идолов. Вскоре он уже входил в "Сонное царство".

3

   Начальник матрацного участка, Иван Иванович Добрынин, оглядел спину Варвары Петровны и мелодичным, как у оперного певца, голоском, позвал:
   - Варвара Петровна!
   Уборщица обернулась.
   - Добрый день,- приветливо склоняя голову набок, сказал Иван Иванович.
   - Здрасьте,- сухим, отнюдь не ласковым тоном ответст­вовала Варвара Петровна.
   Они стояли в полутемном коридоре, из которого можно было попасть в цех пошива матрасов, а также в зеленый уголок, кабинет самого Добрынина, и комнаты мастеров.
   - Варвара Петровна, а у меня к вам есть одна просьбочка,- немножко заискивающим и в тоже время интригующим баритоном, произнес Добрынин. - Нужно будет прибрать в моем кабинете, ну и, хотя бы немножечко, привести в божеский вид бытовки и туалет.­
   - Платите - буду убирать,­­ хмуро брякнула Варвара Петровна.
   Иван Иванович густо покраснел.
   Варвара Петровна отвернулась и заелозила шваброй по выложенному кафелем полу.
   - Варвара Петровна! - вновь окликнул уборщицу Иван Иванович.
   Уборщица не обернулась, но оклик Добрынина, по-видимому, придал ей новый трудовой импульс: она стала драить полы с удвоенным рвением. Начальник впился ей в спину пристальным взглядом.
   - Варвара Петровна! - потеряв всякое терпение, взвился, уже с трубными раскатами в голосе, Добрынин.
   Уборщица окунула тряпку в ведро, старательно прополоскала ее и отжала. Сделала она это довольно-таки энергично. Отнеслась к делу, что называется, с огоньком. Затем обернулась к начальнику.
   - Ну, что Варвара Петровна? Что Варвара Петровна? - спросила она патетическим тоном, держа тряпку в покрасневшей от грубой работы руке. - Вы тетю Дусю сократили?
   - Сократили,- признал Иван Иванович, виновато потупясь.
   - Так что же вы теперь хотите?
   - Ну вы же знаете, какая сейчас ситуация на заводе! - сказал Иван Иванович чрезвычайно убежденным тоном. - Идет очередной эксперимент!
   - Вы можете экспериментировать, сколько вам влезет - а я задаром работать не буду,- отрезала уборщица.
   - Но вы же грамотная женщина... - польстил ей начальник.
   - И что же?
   - И, безусловно, знаете, какая сейчас сложная международная обстановка...
   - И что с того?
   Добрынин укоризненно погрозил ей пальцем, лукаво прищуривая глаз и чувствуя себя при этом круглым дураком.
   - Ай-яй! А ведь вы неправильно понимаете политику партии и правительства!
   - Так я ж уборщица, а не комиссар,- резонно ответила ему на этот упрек Варвара Петровна. - Мое дело метлой мести, а языком пускай метут другие.
   Сердито насупившись, Добрынин сдвинул плечами и молча проследовал в свой кабинет. Здесь он уселся за письменный стол, упер локти в столешницу и сомкнул кисти рук таким образом, что их раздвинутые пальцы образовали нечто, напоминающее лепестки раскрывшегося цветка. В центр этой рукотворной чаши Иван Иванович опустил свой подбородок. Хмурым, раздосадованным взглядом начальник матрацного цеха уставился на дверь.
   Словно подчиняясь его магнетическому взору, дверь приоткрылась и в нее осторожно протиснулся главный кутюрье матрацного цеха Валерий Павлович Рябоконь. Двигаясь как-то бочком, плавными танцующими шажочками, подобно фигуристу на льду, он приблизился к столу начальника. В руке кутюрье держал сложенный вдвое листок. На тратя лишних слов на объяснения, Рябоконь положил листок на стол. Начальник скосил на бумажку неприязненный взгляд, не отрывая подбородка от ладоней. Какое-то время Добрынин сидел, не шелохнувшись, строго поджав губы и глядя на листок бумаги такими глазами, словно ему на стол положили лягушку. Главный кутюрье по-кошачьи мягко переступил с ноги на ногу. Во время этой сценки не было обронено ни слова.
   Наконец Добрынин оторвал голову от трудовых дланей, тяжко, очень тяжко вздохнул и с апатичным выражением лица извлек очки из нагрудного кармана своей рабочей куртки. Надев очки, Добрынин как-то брезгливо перекосил губы набок, подцепил листок двумя пальцами - средним и указательным - развернул документ и с весьма глубокомысленным видом углубился в его изучение.
   Прочитав написанное, Добрынин поднял на Валерия Павловича строгий взгляд своих умных серых глаз. Кутюрье переступил с ноги на ногу, мрачными, колкими глазками глядя в пол.
   Иван Иванович принялся вычитывать документ сызнова, хотя его текст был предельно ясен и умещался всего в несколько строк, написанных крупным нервным почерком:
  
   Пану-товарищу-начальнику
   матрацного цеха Добрынину И.И.
   от гл. кутюрье Рябоконь В.П.

Заявление

   Прошу уволить меня с занимаемой должности по собственному желанию в связи с тем, что все вокруг посходили с ума.
  
   Ниже стояла дата и подпись.
   Окончив вычитывать документ во второй раз, Добрынин снял очки, сунул их в боковой кармашек куртки и молчаливо воззрился на своего подчиненного.
   Кутюрье с неугасающим интересом рассматривал шнурки своих туфель. Лицо его покрылось легким румянцем, а дыхание участилось, что свидетельствовало о крайней степени возбуждения. По-прежнему, не было сказано ни слова, словно все это происходит в каком-то немом кино.
   Иван Иванович озабоченно забарабанил пальцами по столу.
   - Ну, так что там? Что-то не ясно? - прервал затянувшееся молчание кутюрье.
   - Да нет... Все ясно... - продолжая выбивать ритмичную дробь, сказал Добрынин.
   - Так в чем же дело? Подписывай заявление, и делу конец.
   Добрынин с отеческой полуулыбкой оглядел своего подчиненного.
   - Послушай, Валерий Павлович,- сказал Иван Иванович мягким, располагающим к откровенной, задушевной беседе тоном,- позволь задать тебе один ма-аленький вопрос?
   Кутюрье хмуро сдвинул плечами, что было истолковано его начальником, как знак согласия.
   - Скажи, пожалуйста, ты когда, уже наконец, перестанешь дурью маяться, а? Ведь ты же взрослый человек, у тебя уже внук в школу ходит. Кстати, в каком классе учится твой сорванец?
   - Во втором,- сообщил кутюрье.
   - Вот видишь... Уже внук во втором классе! А ты до сих пор ведешь себя, как мальчишка...
   - А что? Разве я не прав? - вспыхнул Рябоконь. - Или, может быть, ты станешь отрицать, что все вокруг спятили?
   Добрынин глубоко вздохнул. Отрицать столь очевидный факт он, разумеется, не мог. Но и признавать его он не имел права - должность не позволяла. Его пальцы продолжали постукивать по столу.
   - Так ты согласен со мной, или нет? - напирал Валерий Павлович.
   - В чем?
   - В том, что все вокруг - сумасшедшие?
   - И что дальше?
   - А то, что коль скоро я работаю с дебилами то мне должны платить соответствующую компенсацию... Я правильно рассуждаю? Вон у меня сосед по даче работает санитаром в дурдоме - так им там платят и гробовые, и надбавки, и всяческие премиальные. А ведь у них только пациенты больные на голову, а так все здоровенькие!
   - Ну, хорошо. И что ты предлагаешь?
   - А то и предлагаю! - взвился Рябоконь. - То и предлагаю!
   Он сорвал с головы кепку и яростно шмякнул ею о пол.
   - Я - инженер судостроитель, а не хрен с квасом! - гневным баритоном загремел главный кутюрье. - Можешь ты это понять? А из меня какого-то клоуна сделали! И что это за должность такая, прости господи! Главный кутюрье матрацного цеха! Они там что,- он энергично потыкал пальцем в потолок, - совсем уже крышей поехали?
   - Так ты же сам об этом пишешь,- ласково улыбнулся начальник и постукал костяшками пальцев по лежащему на столе листку. - Разве не так?
   - Нет, ты объясни мне, с какой это радости я, корабел, должен моделировать бюстгальтеры, трусики, и прочую дребедень из отходов матрацного производства? - напирал Валерий Павлович.
   - Ну, время легендарное такое, - пояснил Добрынин с тонкой иронической улыбкой. - Понимаешь? Идет очередная буря в унитазе...
   - Ах, вот оно что! - зашумел Рябоконь. - А я-то думаю, отчего это вдруг повсюду сразу повсплывало столько гэ!
   У порога раздался тонкий насмешливый голосок:
   - Что за шум, а драки нету? Опять Валерий Павлович буянит?
   В кабинет вальяжною походкой ввалился орденоносец, овеянный трудовой славой мастер пружинного участка Леонид Васильевич Лось. Следом за ним вошло еще несколько человек в рабочих куртках.
   - Да,- сказал Добрынин. - Опять пришел ко мне правду-матку искать.
   - Так ведь достали уже! - вскричал Валерий Павлович, размахивая руками. - Достали! Сил моих больше нет!
   Лось иронически улыбнулся. Он неспешно приблизился к столу и уселся на одном из стульев. Это был маленький щуплый человечек, с фигурой тринадцатилетнего подростка хотя ему уже давно перевалило за пятый десяток.
   - Двадцать пять лет на заводе работаю - а такого бардака еще не видел! - кипятился Рябоконь. - Похоже, нами управляют полные дебилы! То есть абсолютно, без всяких надежд на выздоровление!
   Лось сложил узкие болезненные губы в зеленую змеиную ухмылочку и как-то по особенному противно приквакнул, покачивая маленькой, как у макаки, головой:
   - То ли еще будет? То ли еще будет... Ой-ей-ей!
   - Да что? Что может быть еще? - буянил главный Рябоконь. - Завод раскурочили, суда - уже почти готовые! - порезали в металлолом и вывезли буржуям за бугор! "Товарища" бросили на произвол судьбы! Теперь вот выводим страусиные яйца и шьем чехлы для матрасов! Полнейший бред! Абсурд! Может быть, давайте еще начнем, по указанию великого товарища Чена, задом наперед ходить?!
   Расселись на стульях и остальные участники действа - всего около десяти человек.
   - А что? Идея неплохая,- загудел начальник участка правых перчаток, Николай Харитонович Перетятько. - По-моему, еще пока никто не додумался ходить задом наперед?
   Он тоже был одним из флагманов производства, но в отличие от флагмана Лося, в облике которого преобладали сухие, резкие черты трудного подростка, флагман Перетятько радовал взоры собравшихся своими округлыми формами.
   Добрынин постучал ладонью по столу, как учитель в классе.
   - Ну, все, все. Угомонились.
   Главным его недостатком, как руководителя нового типа, являлась совершенно недопустимая, в условиях жесточайшей классовой борьбы, мягкотелость. Или, по весьма меткому выражению одного из великих учителей Дэн-бен-этизма, идиотская мягкотелость. От Добрынина или, как его за глаза называли, Добрыни - если посмотреть на дело здраво, непредвзято, по Чен-Пэн-Деновски,- за версту несло какой-то гнилой интеллигентщиной. Он не только не умел нахамить, обложить своих подчиненных многоярусным лагерным матом, но даже и грохнуть-то кулаком по столу эдак по-свойски, по-рабочекрестьянски, не умел.
   - А что? Прикажут - и будем ходить, - не обращая внимания на мягкотелого начальника, сказал Лось, небрежно закидывая ногу на ногу. - Или ты забыл, в какой стране мы живем?
   Он прикрыл свое колено красиво расписанной - словно пасхальное яичко - каской:
   - Вон Сероштан - выводит страусиные яйца, и ничего,- с каким-то даже мазохистским наслаждением вновь забубнил Лось,- Вначале тоже все кричал, что он, видите ли, без кораблей и дня прожить не может. А партия сказала: "Надо, Федя, надо!" - и он ответил четко, по нашенскому: "Зер гуд!"
   Марья Ивановна, по прозвищу Железная Леди, спросила:
   - А, правда, что "Серые штаны" в Австралию по обмену опытом посылают?
   Прозвище Железная Леди она получила благодаря тому, что в стародавние времена, когда реки еще текли киселем, а их завод строил корабли, она была начальником ПРБ  и имела непосредственное отношение к металлу.
   Навряд ли,- сказал Иван Иванович. - А вот Чудаков, говорят, поедет.
   - Так он же в Японии,- подивилась Марья Ивановна.
   - Ну и что? Вернется с Японии и сразу же улетит в Австралию. Сколько тут мотнуться? Кстати, Валерий Павлович,- обратился он к кутюрье,- ты не забыл, что участок разведения страусов и кенгуру вызвал нас на драматическое соревнование? Надо будет составить сводку, сколько мы там сшили чехлов и сравнить с их яйцами.
   - С чьими яйцами? - на всякий случай уточнил кутюрье. - Со страусиными - или кенгуру?
   - Пока со страусиными,- сказал начальник. - А дальше - жизнь покажет. И желательно вычертить диаграмму роста матрасов, лифчиков и кенгуру.
   - Обязательно! - вдохновенно вскричал Рябоконь.- Обязательно! Всенепременно! Давно, давно уже мечтаю вычертить такую диаграмму!
   - Ну, и чудесно,- сказал Добрынин. - Считай, что твоя заветная мечта сбылась.
   - Благодарю-с! Сердечно благодарю за оказанное мне высокое доверие! - Рябоконь взял под козырек. - Будь сделано! Зер гуд!
   - Ну, надо, понимаешь, Федя, надо,- сказал начальник, прижимая ладонь к груди. - Я понимаю, что все это бред сивой кобылы, но ты уж составь, мил друг, им эту галиматью, иначе меня Роман Степанович живьем съест.
   Вот эти самые "пожалуйста", да всякие там интеллигентс­кие "будьте добры" и губили авторитет Ивана Ивановича на самом корню.
   - Да, вот еще что,- сказал Добрынин, морща лоб. - Совсем чуть не позабыл... На послезавтра назначен стихийный митинг... Будем играть в демократию на отдельно взятом участке. Так что надо будет покритиковать меня за всякие там мои упущения и недостатки. Да эдак пожестче, позубастей, чтоб перья летели... И чтобы Буянов остался доволен.
   - За что же критиковать-то, гос-споди? - вздохнула Марья Иванова.
   - Да мало ль за что? Ну, хотя бы за то, что у меня брови рыжие.
   - Так ведь они же у вас черные,- сказала Железная леди.
   - Ну, тогда за то, что черные.
   - Ладно. Сделаем,- лениво обнадежил Лось.
   - И переговорите с Марьей Авдотьевной и Полиной Никитичной. Пусть выступят, как маяки производства, и хорошенько потопчут меня ногами, невзирая на ранги. А я им за это из своего фонда премию выпишу.
   - Так, может быть, пригласить из психушки буйно помешанных? - внес предложение Рябоконь. - Я могу договориться.
   - Не надо. У нас и своих хватает,- сказал Добрынин. - И глядите, парни, чтоб все было разыграно как по нотам. Ведь это, как учил нас великий товарищ Дэн, вопрос - архиважный. Так что вы уж, будьте добры, не подкачайте. Организуйте дело настоящим образом: побольше крику, шуму, гаму - ну, не мне вас учить, в духе нашего боевого легендарного времени. Пускай все видят, что в матрасном цехе тоже не лыком шиты, что демократия у нас тут прямо так и бурлит!
   - Как буря в унитазе,- вставил Рябоконь.
   - А белый дом критиковать можно? - уточнил Левченко, начальник участка левых перчаток, извечный соперник участка правых перчаток по демократическому соревнованию.
   - Можно,- разрешил Добрынин. - Но только осторожно... Еще вопросы?
   - Иван Иванович,- сказала Марья Ивановна. - А почему нигде света нет? И телефоны не работают?
   - Да вы что, Марья Ивановна, проснулись, что ли? - подивился Добрынин. - Вот это да! Да вы, я вижу, совсем отстали от новых веяний жизни. Мы же с сегодняшнего дня работаем по методу этого, как его, ели-моталки... Ну, подскажите, совсем из головы выскочил... Композитор еще был с похожей фамилией... Рубинштейн... Нет, не Рубин­штейн... Фрайштейн?
   - Фрайштетер! - подсказал Перетятько.
   - Во! Точно! Так вот, Марья Ивановна, пора бы вам уже знать, что мы включились в соревнование по методу пана Фрайштетера. Об этом же еще позавчера объявлено было. Поэтому работаем без света и телефонов, как во время ядерной войны. Причем производительность - пусть не намного, но должна обязательно поползти вверх.
   - За счет чего, интересно? - наивно спросила Марья Ивановна.
   - За счет использования внутренних резервов,- сказал Добрынин.
   - Голову бы отбить этому умнику Фрайштетеру,- мечтательно вздохнул Рябоконь. - И какая только мать его родила?
   - Живем, как во время чумы. - змеино улыбнулся Лось. - Ни света, ни телефонной связи, в туалетах уже неделю не убирают...
   - Да. Почему перестали убирать туалеты и бытовки? - спросила не в меру любознательная Марья Ивановна. - Уж было, было - но такого еще никогда не было.
   - А потому, что Варвара Петровна не желает работать за того парня,- сказал Добрынин.
   - За какого еще парня? - Марья Ивановна удивленно округлила свои простодушные голубые глаза. У нее было очень доброе лицо, и совершенно бесхитростный характер.
   - Ну, за того, что пал на полях сражений,- пояснил Иван Иванович.
   - С кем? С зеленым змием? - желчно ухмыльнулся Лось.
   - При чем тут поля сражений? - сказала Железная леди, недоуменно поводя округлыми плечами.
   - А притом, что месяц назад наш завод подхватил почин брянских железнодорожников: работать за себя и за того парня, что погиб во время прусско-японской войны. Они там начали водить локомотивы без машинистов, а мы откликнулись и, в свою очередь, сократили тетю Дусю и Павла Корчагина. Еще вопросы?
   - Не поняла. Как это - Павла Корчагина? Они там что, совсем свихнулись? Ведь это же литературный герой?
   - Ну, и что? Эка важность! Оформили его на штатную единицу уборщицы - и все дела? А зарплату стали перечис­лять на специальный счет в фонд мира. А когда подхватили почин - взяли, да и сократили для галочки. Литературный герой, он как раз тем и хорош, что не пойдет жаловаться в профком.
   - Бред собачий,- сказала Марья Ивановна.
   - Э, не скажите,- не согласился Добрынин. - Кто-то на этой афере здорово руки погрел.
   - Иван Иванович, да что ж это такое? - возмутилась Железная леди. - И когда же, наконец, это безобразие прекратится? Или нами действительно управляют одни дегенераты? И почему, скажите на милость, мы все молчим?
   - Как молчим? - сказал Добрынин. - Вот послезавтра будет стихийный митинг, можете там выступить, резануть правду-матку в глаза, в соответствии с последними резолюция­ми партии и правительства. Сейчас это, наоборот, всемерно поощряется.
   - Нет, Иван Иванович, серьезно. Пора уже поставить вопрос ребром.
   - Перед кем?
   - Ну, хотя бы перед тем же Чудаковым.
   - Так он же в Японии.
   - Тогда перед Буяновым.
   - Это что, шутка такая? Тогда давайте посмеемся вместе.
   - И что же делать? Так и сидеть, сложа руки и дожидаться, когда совсем грязью зарастем? Ведь вы же наш начальник! Пойдите в Сонное царство, стукните там, своим мозолистым, рабочекрестьянским кулаком, по столу! Да так, чтоб они все сразу проснулись! Пускай вернут нам нашу штатную единицу!
   - Я не Иван-царевич,- сказал Добрынин.
   - А если поцеловать Лаптеву? - внес предложение главный кутюрье. - Вдруг она очнется?
   - Пусть с нею Пяткин целуется,- сказал начальник. - А меня увольте.
   - А это еще кто такой? - спросила Железная леди.
   - Да сидит там у них в углу один старый дутый чайник,- пояснил Рябоконь. - Уже весь мхом зарос - а все свистит, пыжится... А толку с него - нуль.
   - Сколько ж их там, у Буянова, штаны протирает? - поинтересовался Лось.
   - Ну, считай,- сказал Рябоконь, загибая на руках пальцы.- В группе "Центр" - четыре бездельника, да в эксперимен­тальном бюро - три. Плюс шесть дармоедов в отделе новаций и трансформаций. Уже чертова дюжина! Плюс четыре трутня в "Инициативной группе". Да два зама по всевозможным починам. И сам Буянов. Короче, если всех сосчитать, наберет­ся целый батальон с окладами боевых генералов.
   - И премии, небось, получают регулярно! - предположила Марья Ивановна.
   - А как же иначе! - желчно засипел Лось, покачивая своей премудрой обезьяньей головой. - Они ведь трудятся в поте лица на благо своего многострадального народа! А родину как любят! Ой-ей-ей!
   - А вот если бы и мы так родину любили, а! - воскликнул Рябоконь, сжимая у груди кепку. - Глядишь, и нам бы Буянов премию выписал! А что? Вон у меня сосед по даче, он санитаром в дурдоме работает - так у них там всем демокра­там, которые родину любят, выдают усиленные пайки. И даже увольнительные в город. А, иной раз, и по телевидению показывают. А один - самый буйный - так тот намерен баллотироваться в президенты!
   Добрынин постучал по столу:
   - Ну, все. Все. Отвели душу - и будет... Демократия - она, конечно, вещь полезная, но тоже должна меру знать.
   Он взглянул на Лося:
   - Леонид Васильевич, так, сколько у тебя на сегодняшний день изготовлено пружин?
  

4

   Людмила Ивановна Лаптева, с тяжким вздохом, утерла тонкими пальчиками лоб и пожаловалась коллегам:
   -Уфф! Уморилась! Сидишь, пишешь, пишешь целый день, как проклятая, и никто тебе даже спасибо не скажет. Уже чувствую, скоро руки отвалятся - а я все пишу, пишу... Уж хотя бы мне орден за это, какой-нибудь, дали, что ли? Или премии вместо 25 тугриков 250 отвалили? Ведь надо же как-то отметить мой ударный труд?
   - По-моему, тебе уже пора памятник ставить,- сказал Квашин, с трудом подавляя зевок. - Уж кто-кто, а ты заслужила.
   Он закурил.
   - А я даже и на бюст согласная,- усмехнулась Людмила Ивановна. - Но памятник, конечно, было бы лучше. Вы представляете, парни, у нас в скверике, отлитая из бронзы, стою я! А рядом со мной - Роман Степанович!
   - И еще Чернобривцева,- подсказал Квашин. - По-моему, втроем вы составили бы классную композицию.
   - Ну, уж нет! - не согласилась Лаптева. - Ей на тридцать третьего брякабря медаль за отвагу дали, а мне - шиш с маслом! А теперь ей еще и памятник? Где ж справедливость, люди! По-моему, это для нее слишком жирно будет. Правильно я говорю, Роман Степанович?
   Она перевела дух, и обвела мужчин лихим взглядом. Затем вновь затараторила с беззаботным видом:
   - Вот не везет мне парни, и все. Ни памятников мне не ставят, ни орденов не дают, ни даже премии порядочной не выписывают... Вот почему на свете такая несправедливость, а? Другой, глядишь, какой нибудь пьяница, или дурак дураком (быстрый, иронический взгляд в сторону Романа Степановича) а ему счастье так прямо в руки прет: или машину по лотерее выиграет, или наследство от дядюшки из Буэнос-Айреса получит. А тут - ни шиша! Вот если бы ты, Квашин, от бабушки из Амстердама по завещанию миллион получил, что бы ты сделал?
   - Отдал бы государству на детсадики,- лениво зевнул Квашин.
   - О! Значит, совесть в тебе еще есть! А Роман Степано­вич, я так думаю, накупил бы шампанского, набрал бы в лодку молодых девиц и айда бы с ними в плавни шашлыки жарить!
   Она взмахнула шариковой ручкой, как дирижер палочкой.
   - Роман Степанович, а вы хоть знаете, как нужно жарить шашлыки? Не знаете? Ну, ладно, так и быть, слушайте... Идете на базар и покупаете там мясо белого кенгуру. Лучше всего, конечно, брать магаданского, но на худой конец, можно и Северодвинского. Ага. Только идти нужно с какой-нибудь женщиной, а то вам непременно вместо кенгуру какого-то барашка всучат... Потом берете специальный кухонный нож, знаете, с таким длинным-предлинным, как у кинжала, лезвием и вырезаете мякоть из задней ноги. Затем нарезаете мясо кубиками и начинаете мариновать: солите, посыпаете перцем, тертым луком, добавляете немножко лимонного соку, и складываете все это в эмалированное ведро, а потом поливаете белым вином. И обязательно накрываете крышкой, чтобы коты не влезли и не утащили ваше мясо, как это случилось у Чернобривцевой в ночь перед рождеством на хуторе близ Диканьки. Ага! И оставляете все это в прохладном месте на 5-6 часов. Мясо начинает выпускать из себя сок, он перемешивается с разными специями и, главное, с белым вином, и все это томится, томится... А-а, пальчики оближешь! Затем нанизываете мясо на шпажку вперемежку с дольками лука, посыпаете сверху петрушкой, раскладываете на шашлычнице и начинаете жарить над слабым огнем. Причем у мужчин, в особенности у таких, как Квашин и Веня Веточкин, мясо почти всегда обугливается, и они потом жуют перего­ревшие сухожилия с таким видом, словно ничего вкуснее на свете нет.
   Нос Романа Степановича к концу этой тирады воинственно высовывается из-за бумажных Монбланов, в беспорядке громоздящих­ся на его столе. На носу старого труженника поблескивают малень­кие круглые очки в толстой оправе. Он смотрит на Лаптеву строгими глазами.
   - Черт знает что, понимаешь, такое... - ворчит Роман Степанович. - Вам что, понимаешь, делать нечего?
   Людмила Ивановна Лаптева, - уже немолодая, но активно молодящаяся женщина в бусах, кольцах, серьгах, с взлохма­ченной прической - отвечает ему лучезарной улыбкой.
   - На работу, понимаешь, приходите в обрез, только чтобы на проходной не записали,- продолжает Роман Степанович и, с каким-то зверским выражением на тусклом измятом лице, загибает дрожащие пальцы. - В рабочее время, понимаешь, болтаете...
   - Ха-ха-ха! Петрушкой посыпаете, Роман Степанович, петрушкой! А то вам не скажи, так вы опилками посыпать начнете! Ведь вы же до сих пор думаете, что булки на деревьях растут!
   Пяткин приподнимает скрюченный палец:
   - Вы где находитесь, па-ним-ешь?!
   Глаза его пылают трудовым энтузиазмом - как у товарища Балабасова, работающего без травм и аварий. Он приставляет ребро ладони к дряблому кадыку.
   - У меня, понимаешь, работы по горло, некогда, брат ты мой, в гору взглянуть - а она сидит, баланду травит!
   - Роман Степанович, а у вас нос в чернилах! - весело восклицает Лаптева.
   - Что-о?
   Нос у Романа Степановича и впрямь испачкан чернилами, ибо он пока еще не отвык от скверной школьной привычки потирать его кончиками грязных пальцев. Не отвык - хотя уже пора бы и отвыкнуть. Если учесть то обстоятельство, что ему перевалило за шестой десяток.
   Пальчики Людмилы Ивановны деловито порхают по клавиатуре счетно-вычислительной машинки:
   - Ну, все, все, некогда мне с вами баланду травить! Пятью восемь сорок восемь, семью девять - сто тридцать шесть... Ну, что вы на меня уставились, Роман Степанович? Что, женщин никогда не видели, что ли? Работайте, Роман Степанович, работайте, не прохлаждайтесь! Нечего на меня глазеть. Мы с вами тут не в ресторане, мы на трудовом фронте, на линии огня! Тут работать надо. Ага. Грудью амбразуру закрывать! Зубами землю грызть, как Балабасов. За себя, и за ту тетю. И еще за ее дядю... И за дедушку с бабушкой, с их внуками и племянниками... Уфф! Уморилась! Так на чем я остановилась, парни? Вечно Пяткин с мысли собьёт.
   - На шашлыках,- напомнил Квашин.
   - А, точно! Вот как вы считаете, люди, чем лучше всего шашлыки запивать? Водкой - или вином?
   - Конечно, водкой,- компетентно заявляет Квашин.
   - Да? Вот и Веня Веточкин тоже так считает. А Роман Степанович доказывает, что вином. Вот не пойму я его, никак, парни. Ну, что за человек такой? Вот всем нравятся шашлыки с водкой, а ему, видите ли, шампанское подавай!
   Легким движением руки Людмила Ивановна выдвигает верхний ящик стола, достает оттуда краснобокое яблоко и с аппетитом вонзает в него свои зубы:
   А, по-моему, сейчас шампанское уже не то... Хрум-хрум... Белое еще туда-сюда, а красное никуда не годится. Я недавно взяла бутылку - а оно - Брр! Такая гадость! Я его туда - а оно мне обратно. Я его туда - а оно мне обратно. Ну, не могу пить, и все. Пришлось Соболевскую, хрум-хрум, с Черно­бривцевой в гости звать. Так мы его втроем пили-пили, пили-пили - и так и не допили. А Соболевская мне и говорит: "Надо было Романа Степановича в гости позвать. Он такой, что ему хоть чего налей - все выпьет". Хрум-хрум. А Чернобривцева и говорит: "Да ты что! Не вздумай! Он как выпьет - так и полезет к тебе целоваться". Хрум-хрум. А потом жена пойдет жаловаться в профком и еще все окна тебе дома повыбивает. А я дама молодая, холостая, так прикинула, парни, хрум-хрум... а зачем, думаю, мне это нужно? Еще будет промеж нами чего - или нет, это по воде вилами писано - а люди, хрум - к-хе! - языками трепать начнут. Ведь знаете, парни, какие сейчас люди? Языки без костей, что хотят, то и болтают. Вон недавно был такой случай. Еду я, значит, в автобусе, и на остановке какой-то дед - между прочим, на одного нашего сотрудника, не будем указывать на него пальцами, мы его и так все знаем, как две капли валерьянки похож,- спрыгнул на ходу со ступеньки, упал и ударился темечком об бордюр. Ну, полежал маленько, дедок, встал, отряхнулся и пошел себе, солнцем палимый. Все, слава богу, хорошо - только голова при каждом шаге из стороны в сторону болтается. Ага. Входит другие пассажиры, а одна дама и говорит: "Ой, что сейчас было! Только что один человек из трамвая выпал и головой прямо под колесо попал! Мозги - всмятку, прямо так во все стороны и брызнули! Хорошо еще, хоть скорая вовремя подоспела и его забрала." Ну, что за люди такие? Хрум-хрум... А? Ну, зачем языками трепать? Вот этого я никак не пойму - вы хоть режьте меня на части и посыпайте сверху петрушкой. Вот если я чего-то своими собственными глазами не видела - то ни в жисть этого утверждать не стану. Если я, допустим, не видела, как позавчера Роман Степанович в парке имени Дыр Быр Чена с какой-то молодухой, тайком от жены и внуков, гулял и угощал ее мороженным за 37 копеек - то никогда этого утверждать не стану, хотя Соболевская его там видела, а уж это такая подруга, что мне никогда не соврет.
   Из-за бумажных Монбаланов доносится скрипучий голосок:
   - Да вы что, па-ни-ма-ешь, себе позволяете? Вы зачем на работу ходите? Чтобы языком чесать?

5

   Зоя Сергеевна Вовк пессимистично взмахнула пухлой ладошкой и сказала:
   - Все, Буянова уже не будет, можно расходиться. Говорят, он уехал на семинар, по внедрению передового опыта бани N37.
   Она стояла у оббитых кожей дверей кабинета начальника ОНиТ  вместе с небольшой группой товарищей общей чис­лен­ностью около дюжины человек. Все ожидали неуловимого Буянова, который, по всем прогнозам, должен был появиться с минуты на минуту. Однако минуты текли, а Буянов так и не появлялся, и в среде ожидающих поползли пессимистические слухи.
   - Говорят, Чернобривцева видела, как он уехал с Беспамят­ным на Чудаковской машине! - сеяла слухи Зоя Сергеевна. - Это уж точно с концами, и к бабушке ходить не надо!
   - Да! Пора сматывать удочки,- сказал Лизогуб, началь­ник участка губных гармошек.
   Незадолго до этого, он получил информацию из первых рук - от Людмилы Ивановны Лаптевой, работавшей под непосред­ственным руководством Буянова. По ее словам, полчаса назад Буянова увезла в стоматоло­гическую поликлинику скорая помощь, чтобы ваырвать там больной зуб.
   - Все! Кина не будет! - вздыхали у двери. - Главный киношник заболел!
   И вот, когда кое-кто уже и впрямь стал подумывать об уходе, в коридоре появился невысокий, подвижный мужчина с зачесанными назад густыми вьющимися волосами, припорошенными блестками седины. На нем был отлично скроенный темно-синий костюм и галстук в золотистый горошек. Мужчина шел с низко опущенной головой, заложив руки за спину - шел резким, пружинистым шагом, погруженный в какие то глубокие думы.
   В наступившей тишине мягко поскрипывали дорогие кожаные туфли...
   Дойдя до своего кабинета, человек в безупречном костюме достал из кармана пиджака связку ключей и открыл дверь. Он поднял голову и застыл на пороге.
   У него было красивое смуглое лицо с живыми жгучими глазами - тщательно выбритое, холеное и ухоженное, как у кинозвезды. Под изящным, с небольшой горбинкой носом свисали черные кисточки длинных казацких усов, великолепно обрисовывая тонкие чувственные губы. От всего его облика веяло силой и спокойной уверенностью в себе.
   Хозяин кабинета окинул пронзительным взором свой большой полированный стол с кипами всевозможных служебных документов, и из его груди вырвался едва уловимый вздох сожаления - по всей видимости, его не слишком-то прельщала перспектива занятий текущими рутинными делами. "Но... Надо. Надо!" - так, должно быть, сказал себе этот мужествен­ный человек и решительно переступил порог своего кабинета.
   За ним, словно хвост за кометой, втянулся шлейф подстерегавших его товарищей.
   Всем было известно, что с Буяновым следует вести дела быстро, в его же стиле, без идиотских проволочек, пока он никуда не улизнул. Ибо в любой момент может раздаться срочный звонок, возникнуть какое-то важное непредвиденное обстоятельство - и... ищи ветра в поле!
   Обойдя стол, начальник ОНиТ решительно бросил свое ухоженное тело в удобное мягкое кресло, за которым находилось большое окно с очень красивыми нежно-розовыми гардинами. Двери его кабинета при этом остались открытыми настежь, как это и всегда бывало, когда он брался за работу. И, как всегда, прежде чем взяться за дело, Буянов закурил от малень­кой изящной зажигалки. Воспользовавшись этим моментом, Зоя Сергеевна протянула ему на подпись свой документ. Буянов разогнал дым у своего носа и протянул к документу руку:
   - Что это? - глубоким, звучным голосом осведомился начальник ОНиТ, надевая очки.
   - Ведомость на премии по демократическому соревнова­нию,- пояснила Зоя Сергеевна.
   - А,- внушительно произнес Буянов, и углубился в чтение. - Так, так...
   Зазвенел белый телефон
   - Слушаю,- сказал Буянов, приложив трубку к уху. - А? Как так не хочет? Ну и что, что убрали за совмещение? Я-то тут при чем?
   Он откинулся на спинку кресла, выслушивая объяснения.
   - Ну, так пусть тогда идет и садится в мое кресло, а я пойду наматывать проволоку,- решил вопрос Буянов. - Какие шутки? Ах, вот как... А я тебе говорю, что это входит в его должностные обязанности!
   Он швырнул трубку на рычаги.
   - Цирк - да и только! - усмехнулся Буянов, разводя руками. - Ну, прямо как дети малые...
   Усмехнулся, с понимающим видом, и Виктор Аркадьевич Лизогуб - широкоплечий, крепкий, как скала, мужчина, начальник участка губных горошек.
   - Ну да! Кто ж пойдет в твое кресло? - грубоватым тоном польстил он. - У них там лафа... А тут за весь завод думать приходится,- и мягко перешел к интересующей его теме. - Михаил Григорьевич, так, когда же мы, наконец, уже разберемся с этими злополучными токарями?
   - С какими токарями? - оживился Буянов. - Ну-ка, напомни, о чем там шла речь?
   - Ну, как же,- сказал Лизогуб, старясь не волновать Буянова. - Эти ребята числятся у нас токарями пятого разряда, а на самом деле один, якобы, занимается профсоюзной деятельностью, второй где-то танцует, а третий вообще футболист.
   - Так, так... И что?
   Зазвонил белый телефон.
   - Слушаю,- сказал Буянов, подняв трубку. - Какие приписки? А! Ну да, да... Работа в этом направлении ведется. Создана компетентная комиссия во главе с Квашиным, мы разбираемся... Минуточку!
   Это восклицание вырывалось у Буянова в связи с тем, что зазвонил красный телефон.
   - Да, знаю, знаю,- сказал Михаил Григорьевич, держа красную трубку у правого уха, а белую трубку - у левого. - Я понимаю, что Рязанский метод на контроле... Ну, а Аксайский с Магаданским мы уже давным-давно внедрили...
   - Так в какой, ты говоришь, команде он играет? - поинтересовался Буянов, пока ему что-то говорили в красную трубку.
   - В "Кристалле",- сказал Лизогуб.
   Зоя Сергеевна начала закипать. Эта дебелая, нагловатая женщина отличалась весьма скверным характером, но мысль о том, что в ведомости на премию стоит и ее фамилия, заставила ее взять себя в руки.
   - Ага... Так, значит, говоришь, в "Кристалле"... - кивнул Буянов и твердо, очень внушительно произнес в красную трубку. - Да, да, конечно, школа передовых приемов и методов работает еще не так, как мы б того хотели... А что касается до бани N 37, то ею, в порядке обмена опытом, занимается Квашин.
   И в белую трубку:
   - Одну минутку!
   Зазвонил желтый телефон. Михаил Григорьевич сгреб белую и красную трубки левой рукой. И сочным, уверенным баритоном, заговорил в желтую трубку:
   - Буянов слушает. А! Ну, так какие тут могут быть вопросы? Сейчас я все проясню и скажу тебе это с абсолютной точностью!
   Он положил белую и красную трубки на рычаги, а желтую бросил на стол и нажал какую-то кнопку на пульте.
   - Михаил Григорьевич,- быстро вклинился в разговор Добрынин. - Давайте уже будем решать что-то с моими уборщицам.
   - А что там решать? - удивился Буянов. - Что, разве есть какие-то проблемы?
   - Ну, как же, у нас ведь по штатному расписанию две единицы,- пояснил Добрынин,- и когда мы подхватили Брянский почин - то сократили тетю Дусю и Павла Корчагина. Ну, Корчагин-то - Бог с ним - нам не особо и нужен, а вот без тети Дуси мы никак не можем обойтись.
   Бесшумно, словно призрак замка Морресвиль, возник в дверном проеме Роман Степанович. На нем - старенький поношенный костюмчик. Измятые брюки пузырятся на коле­нях. На пиджаке, в том месте, где должно находиться сердце, красуется чернильное пятно.
   - Так, так... - Буянов, нахмурившись, помассировал свой красивый лоб и вдруг, не читая, размашисто завизировал лежавшую перед ним ведомость на премию.
   Зоя Сергеевна в полупоклоне подхватила ее и попятилась к выходу.
   - Роман Степанович, вы что-то хотели? - заметил своего подчиненного Буянов.
   Пяткин - человек военный. Во всяком случае, до выхода на пенсию служил в армии. А посему и действует четко, по военному: стоит, прижав рукой к животу какую-то пухлую папку и вытянув вторую руку по шву, слегка подавшись вперед.
   - Не могу знать,- докладывает Роман Степанович, подрагивая от возбуждения, и, кажется, едва удерживаясь от того, чтобы не козырнуть. - Вы меня только что вызвали.
   - Вот как? - с удивлением бормочет Буянов. - А зачем?
   Роман Степанович позволяет себе легонько сдвинуть плечами и вновь застывает в выжидательной позе.
   - Ну, ладно, идите, идите, работайте,- Буянов делает небрежную отмашку рукой.
   Получив распоряжение, Пяткин незамедлительно приступает к его исполнению: быстро, четко, без идиотских проволочек, он поворачивается кругом и решительно выходит за дверь.
   - Так, значит, он играет в "Кристалле?" - возвращается к футбольной тематике Буянов. - И где, в нападении, в защите?
   - В нападении,- сказал Лизогуб. - По левому краю.
   - Ага. И много забил голов?
   - Да порядком... Говорят, его даже в Киевское "Динамо" забрать хотели, а оттуда уже прямая дорога в сборную.
   Буянов откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову.
   - А чего ж его не взяли?
   - Так он же выпивает сверх всякой меры.
   - А-а! Это долговязый, рыжеволосый такой, бегает по полю, словно балерина?
   - Возможно. Я его, честно говоря, и сам еще ни разу не видел. Он же бывает на заводе только в дни получки.
   - А второй, выходит, танцует? - уточнил Буянов.
   - Совершенно справедливо.
   Тут внимание Михаила Григорьевича привлекла желтая трубка, беззвучно лежавшая на столе. Он протянул к ней руку и приложил ее к уху. Тишина... Буянов помедлил секунду - и принял быстрое решение: положил трубку на рычаги. Зазвонил белый телефон:
   - Да-а... Буянов на проводе!
   Ему что-то сказали. Он ернически улыбнулся, покачивая головой.
   - Нет! - прервал собеседника Буянов. - Сейчас я не могу обсуждать все аспекты этой, безусловно, важной, новации. Тут нужна серьезная экономическая проработка. К тому же у меня люди.
   Он положил трубку. Добрынин сказал:
   - Михаил Григорьевич, так как же быть с моей уборщицей? Надо принимать решение.
   - Гмм... Сейчас я еще пока не готов ответить на этот, безусловно, важный, вопрос.
   - А когда будете готовы?
   Буянов задумался, почесывая щеку...
   - Ладно, давай сделаем так. Подходи после обеда к Роману Степановичу, а я тем временем, дам ему задание провентилировать твою проблему. Обмозгуйте с ним, как сделать так, чтобы и гуси были целы, и волки сыты,- а потом заходите со своими предложениями.
   Он отдернул обшлаг рукава, взглянул на часы:
   - Все! Я опаздываю!
   По кабинету прошелестел разноголосый ропот:
   - Михаил Григорьевич, ну как же так! Мы ж столько ждали...
   Буянов резко поднялся с кресла.
   - Все! Меня срочно вызывают к Беспамятному! Приходите после обеда, к трем часам - буду на месте... А твоего токаря я видел в полуфинальном матче с "Ротором",- сказал он Лизогубу очень довольным тоном. - И здорово же, чертяка, крутит с угловых сухие листы!
  

6

   Вениамин Веточкин устало брел по каменистой равнине. На нем был легкий космический скафандр, утяжеленный свинцовыми ботинками, так как сила гравитации на планете Эпсилон 37 была почти в полтора раза меньше земной. За поясом у Веточкина торчал лазерный бластер, а на шлеме подрагивали высокие и чуткие, как у кузнечика, усики антенн.
   У края горизонта пылало багровое светило (одна из звезд третьей величены в созвездии Гончих псов) и его длинные протуберанцы протягивали свои огненные щупальца к высоким шарообразным облакам, похожих на огромные светящиеся пузыри. Под ногами у Веточкина похрустывало нечто, напоминавшее земной гравий.
   До наступления сумерек оставалось не больше двух эпсилонских часов, что равнялось приблизительно трем с половиною земных, и за это время Вениамину было необходимо, во что бы то ни стало, найти Алёну Киселеву. Последний раз радиомаяк Алёны был зафиксирован в этом квадрате вчера ночью, когда их разведывательный фрегат "Водолей" появился на орбите над долиною Ведьм. Но лишь только их штурман, Влад Квашин, взял пеленг, радиомаяк умолк, и больше от Алёны не было ни слуху, ни духу.
   Между тем "Водолей" стремительно удалялся от зловещей долины, и командиром корабля, Михаилом Буяновым, было принято решение: десантировать на планету в одноместной капсуле Вениамина Веточкина для розыска Олёны.
   Это решение далось Буянову нелегко: он понимал, что весь груз ответственности в случае гибели молодого шкипера ляжет на его плечи. Ах, если бы он только мог покинуть корабль и отправиться на поиски дочери своего лучшего друга лично! Но... такого права ему никто не давал!
   С суровым, вдруг сразу осунувшимся лицом, Буянов положил на плечо Вени Веточкина тяжелую шершавую ладонь.
   - Береги себя, сынок - сказал командир хриплым, осевшим голосом, и Вениамину вдруг почудилось, что в его твердых, как легированная сталь, глазах на мгновение блеснула скупая слеза.
   Но, впрочем, командир "Водолея" тут же овладел собой:
   - Действуй осмотрительно. Не надо лишнего героизма! Помни, ты должен вернуться живым... Ну, ни пуха!
   - К черту,- Веня постучал рукой в железной перчатке по металлической переборке корабля.
   Как и все на "Водолее", он прекрасно понимал, что на этой планете может случиться всякое. Вот уже второй экипаж косморазведчиков исчезал тут при невыясненных обстоя­тельст­вах. Поначалу все шло вроде бы гладко: разведчики брали пробы, на корабли поступали сообщения о флоре и фауне планеты, но затем начинало твориться нечто странное - приходило несколько невразумительных фраз, и связь прерывалась.
   "Алёна, где ты! Где ты, Алёнушка, отзовись!" - мысленно восклицал Веточкин, шагая по суровой неприветливой планете.
   Вновь и вновь перед его мысленным взором возникал образ этой милой, застенчивой девушки, а в ушах звенел ее божественный смех.
   Она должна быть где-то рядом - именно из этих мест в последний раз прозвучал ее маяк!
   Но вокруг простиралось лишь безжизненное каменистое плато.
   Через два часа сгустятся сумерки и, возможно, подни­мется песчаная буря, и тогда... О том, что может произойти тогда, Веточкин старался не думать.
   Он шел на запад, все дальше и дальше на запад, в ту сторону, где садилось огромное эпсилонское солнце, и на его пути все чаше вздымались почти прямоугольной формы глыбы камней, отшлифованных бесчисленными ветрами. Некоторые достигали человеческого роста, иные были высотою с двухэтажное здание. Порою Веточкину чудилось, что где-то вдали, за каменистыми отрогами, мелькают какие-то неясные тени, что там клубятся, растекаясь и меняя формы, какие-то воздушные, загадочные существа...
   Впрочем, Вениамин Веточкин старался не поддаваться эмоциям. Возможно, это был просто обман чувств, нечто схожее с земными галлюцинациями, когда ты бредешь по безводной пустыне и тебе видятся прекрасные оазисы; быть может, это были какие-то загадочные атмосферные явления на еще не изученной планете... Как знать...
   Внезапно чуткие антенны Веточкина уловили странный писк. Он осторожно приблизился к одному из каменных отрогов и выглянул из-за него.
   Внизу, под отвесными плитами плоскогорья, отражаясь в лучах закатного солнца, лежало оранжевое море. Кое-где, между изрезанными, наподобие фьордов, каньонами с водой, тянулись узкие полоски золотистого песка, и в некотором отдалении Веточкин увидел каких-то странных существ. Было в их облике нечто муравьиное: узкие, длинные, как бы вышедшие из личинок тельца... тонкие лапки рук и ног... продолговатые полупрозрачные крылышки за спиной, приплюснутые дыне образные головы с круглыми, выпуклыми глазами - головы, увенчанные двумя вертикальными усиками, изгибавшимися под тяжестью янтарных бусинок, произрастав­ших на их концах. Было их пятеро, и они о чем-то оживленно переговаривались, вернее, перепискивались - у Вениамина не возникло ни малейших сомнений в том, что перед ним находятся разумные существа.
   Одно из этих существ - в короткой юбочке, с тремя парами округлых, не лишенных известного шарма, грудей, - без сомнения, было особью женского пола. Тела же мужских индивидуумов были мохнатыми, как у шмелей, и имели довольно оригинальную раскраску: широкие, охристые полосы чередовались с белыми,- как будто на берег вышли моряки в каких-то невообразимых карнавальных тельняшках. Одежда же этих эпсилонских "моряков" состояла лишь из зеленых подштанников.
   Неподалеку от этой диковинной группы лежал на песке некий предмет, поначалу принятый Виниамином за обыкновенный камень - гладкий голыш бурого цвета, по форме напоминающий страусиное, или, быть может, крокодилье яйцо. На голыше играл золотой луч света, отражаясь от его поверхности. Над морем, переливаясь, словно студенистые медузы, плавали круглобокие полупрозрачные облака.
   Странный ландшафт,- подумалось Вениамину. - И странные обитатели...
   Впрочем, почему же странные? - мелькнула новая мысль. - Разве творец обязан был создавать все миры по единому шаблону? И кому вообще дано право судить о том, что странно в его мирах, а что - нет? Уж, во всяком случае, не его смертным творениям. Ведь даже на нашей Земле, всего каких-то несколько миллионов лет назад, жизнь так разительно отличалась от нынешней, что, попади мы сейчас каким-либо образом в ту эпоху, она показалась бы нам похожей на сказку.
   Нет, нет, это не они странные, не они! Эти создания тут хозяева, аборигены! Скорее, странными чужаками в этом дивном мире являемся мы, люди, с нашими неуклюжими скафандрами, с нашими примитивными суждениями об иных мирах!
   А как хорошо было бы сорвать с себя и этот скафандр, и эти окостенелые мысли, превратится в таких вот легкокрылых существ, способных летать, жить беззаботно, красиво...
   Веточкин протянул руки к шлему, поддавшись без­отчетному и совершенно нерациональному порыву сбросить его на каменистое плато, и вдохнуть полной грудью воздух загадочного Эпсилона. И ... замер от неожиданности.
   "Голыш" на его глазах шевельнулся, треснул и раскололся! Из скорлупы неуклюже выбралось на свет божий живое существо.
   Вениамин понял, что предмет, принятый им за камень, был не чем иным, как яйцом. Итак, он присутствовал при рождении новой жизни!
   Эпсилонцы тоже не оставили это знаменательное событие без внимания. Мать радостно подпрыгнула, вспорхнула и, легко подлетев к малышу, прижала его к себе. Мужчины проявили, куда большую сдержанность: они ограничились тем, что молча наблюдали за этой трогательной сценкой.
   Впрочем, терять время, созерцая эту идиллическую картинку, Вениамин не мог себе позволить,- просто не имел такого права. Он осмотрелся, ориентируясь на местности.
   Море лежало на юге, в то время как сигналы Алёны шля с запада, оттуда, куда закатывалось багровое солнце. Но - как знать, не изменила ли Алёна Киселева за это время своих координат?
   Веточкин закусил губу и слегка нахмурил тонкий, красиво вылепленный лоб, напряженно обдумывая, что же ему предпринять в сложившейся непростой ситуации: продолжать двигаться строго на запад, в сторону заходящего солнца, или же все-таки попробовать спуститься вниз, к местным "мужикам", и попытаться получить у них хоть какую-то информацию об Алёне Кисилевой?
   Все же шкипер "Водолея" принял решение двигаться в прежнем направлении и оказался прав. Не прошел он и двух десятков шагов - как в динамиках его шлемофона раздались знакомые сигналы - вновь заработал радиомаяк Алёны!
   Сигналы были слабыми, нечеткими и, едва прозвучав, тут же оборвались, но для Веточкина они прозвучали волшебной музыкой. Позабыв обо всем на свете, Вениамин устремился вперед. "Алёна, держись! - мысленно восклицал отважный шкипер. - Держись! Я иду!"
   Он споткнулся, упал, но тут же вскочил и поспешно - насколько это позволял ему скафандр - помчался по каменис­тому плато. Огромные камни громоздились тут и там, и на их гранях причудливо играли солнечные блики. Казалось, они светились изнутри каким-то непостижимым образом, раз­брасывая вокруг себя оранжевые, яхонтовые, изумрудные ореолы. В одном месте две громадные глыбы переплелись, как змеи, высоко над его головой, образуя нечто похожее на арку - словно вход в какое-то святилище. Вершину "арки" венчала диковинная получеловеческая, полузвериная голова в оправе из львиной гривы волос - нечто схожее с земным сфинксом. Два красных глаза - очевидно, сделанные из драгоценных камней - горели на ней, словно живые.
   Вениамин Веточкин отважно двинулся вперед. Он смело ступил в темный туннель и включил фонарь на своем шлемофоне. Острый луч света прорезал чернильную тьму, и над его головой захлопали крыльями какие-то отвратительные твари. Из углов этой каменной кишки послышалось зловещее шипение, и в нескольких местах вспыхнули зеленые огоньки чьих-то немигающих глаз. Вениамин решительно опустил руку на рукоять своего бластера и ускорил шаги. Впрочем, пустить в ход оружие ему так и не довелось. Пройдя несколько шагов, он увидел свет в конце туннеля, а еще спустя некоторое время каменный свод над его головой разомкнулся, и бесстрашный шкипер оказался на открытом пространстве.
   Вениамин остановился, и зорким взглядом окинул открывшуюся ему панораму.
   Перед ним, наподобие огромной шахматной доски, расстилалось гладкое мраморное поле, расчерченное на белые и красноватые квадраты с вкраплениями и прожилками различных цветов. В центре этой, если можно так выразиться, гигантской "доски", виднелись какие-то неясные фигуры. Жгучее солнце к этому времени уже на одну треть погрузилось за линию горизонта, и в его огненных лучах над загадочными фигурами реяли некие полупрозрачные искрящиеся существа.
   В шлемофоне вновь слабо всхлипнул радиомаяк Алёны! Беззащитная девушка взывала к нему о помощи!
   Вениамин прикрыл веки, и ему вдруг почудилось, что где-то рядом тихо зашелестел голос Буянова:
   - Не надо лишнего героизма, сынок! Помни, ты должен вернуться живым...
   Казалось, командир "Водолея", с прозорливостью ясно­видящего, наблюдал за своим шкипером из глубин вселенной, стараясь уберечь его от беды. Веточкин отмахнул­ся от Голоса и, с беспечностью юности, шагнул в клеточку - размерами она была не меньше десяти шагов.
   Он поднял левую ногу в тяжелом ботинке, намереваясь сделать следующий шаг и, неожиданно для себя, взмыл вверх. В ушах его засвистел ветер. (Ларингофоны работали нормаль­но!) Он стремительно пролетел над одной, второй, третьей клеткой, на какое-то мгновение завис в воздухе, резко сместился влево, на 90 градусов и затем, целый и невредимый, плавно спустился на красное поле.
   Он перевел дух, поразмыслил секунду-другую и поднял правую ногу. Произошло то же самое, с той лишь разницей, что теперь его завернуло на правую клетку. Так, прыгая, словно конь по шахматной доске, он приблизился к ее центру и достиг круглой лужайки, поросшей зеленой травой.
   На лужайке стояла Алёна. На Алене сияла корона. Вокруг Алёны плясали зеленые человечки.
   Девушка находилась как бы в неком трансе, и над ней кружили, время от времени, перекрещиваясь, бесплотные разжиженные существа, высекая фейерверки разноцветных искр. Зеленые человечки, подвывая, хлопали в ладоши. Все это походило на некий обряд инициации, или посвящения - казалось, здесь разыгрывалась загадочная мистерия, смысла которой Вениамин понять не мог.
   К счастью для шкипера "Водолея", до сих пор ему удавалось оставаться незамеченным. Но что произойдет, если он пересечет магический круг? В таком случае его присутст­вие, с весьма большой долей вероятности, будет обнаружено. Разумеется, в планы отважного космонавта это не входило.
   Вениамин решил действовать.
   Он нажал на груди специальную красную кнопку. Заработал генератор низких частот, рассеивая его образ в пространстве. Теперь Веточкин стал совершенно невидим для обитателей Эпсилона и мог пробраться на заколдованный луг.
   Двигаясь бесшумно, Вениамин Веточкин прокрался к девушке и затаил дыхание. Пока все шло гладко. Он находился уже так близко от Алёнушки, что мог коснуться ее руки.
   Между тем прелестная девушка, в простом белом платьице, красиво очерчивающем ее стройную округлую фигуру, застыла на небольшом возвышении. Матовая кожа царевны (ибо девушка, судя по всему, являлась повелитель­ницей этих зеленых существ) оставалась свежей и гладкой. Однако Вениамин заметил, что по открытым частям ее тела и по лицу шли едва заметные спиралевидные полосы бледно-зеленого цвета, а кончики ушей были заострены и вздернуты вверх.
   Очевидно, шел какой-то непонятный, таинственный процесс перестройки ее организма. Не была ли это некая фантастическая мутация? Или, быть может, девушка подпала под власть враждебных, злых чар?
   Как бы там ни было, нельзя было терять ни секунды!
   - Спокойно, Алёнушка. Держись!- шепнул молодой шкипер "Водолея" в заостренное ухо девушки. - Это я, Веня Веточкин.
   С этими словами он подхватил Олёну Киселеву на руки и кинулся прочь.
   Он прорвал цепь пляшущих человечков, сея в их рядах мистический ужас. Над его головой блеснуло ослепительное зарево и что-то бессильно заскрежетало в сверкающей высоте.
   Отважно, как лев, летел Веточкин по зеленой лужайке, прижимая к груди свою драгоценную ношу. Вскоре он оказался за пределами волшебного круга. Прыгая конем по мраморной доске, он достиг входа в каменный чертог и... остановился как вкопанный.
   Из черного зева арки, тяжело переваливаясь на зеленых косолапых ногах, вышло ужасное рогатое существо. Величи­ною оно было в одноэтажный дом. У монстра были злобные красные глаза и короткие лапы с огромными кулаками, которые он прижимал, подобно боксеру, к широкой мохнатой груди. Спину чудища покрывал заостренный чешуйчатый панцирь, а по земле волочился длинный могучий хвост. Было в этом страшилище нечто от древней рептилии - казалось, то ожил один из земных ящеров давно минувших эпох.
   Очевидно, монстр почуял Веню Веточкина. Он запрокинул вверх свою свирепую морду и, потрясая огромными кулаками, огласил окрестности долины Ведьм леденящим душу воплем.
   Вениамин опустил Алёну Киселеву на землю и прижал к своей бесстрашной груди. Он отключил питание генератора низких частот и вновь стал видимым - отважный шкипер предпочитал вступить в смертельную схватку с чудовищем с открытым забралом.
   Монстр увидел Веню Веточкина, и его глаза кровожадно сверкнули.
   Страшно взревев, он сделал по направлению к шкиперу "Водолея" несколько тяжелых, не сулящих ничего доброго, шагов. Веточкин молниеносно выхватил из-за пояса бластер и направил его прямо в грудь чудищу - промахнуться в эту гору мяса с такого близкого расстояния стрелок его класса, разумеется, не мог.
   Между тем Алёнушка уже успела придти в себя и смотрела на ужасного великана ясными, широко открытыми, глазами,- с какой-то затаенной, мучительной жалостью.
   Веточкин уже собрался было нажать на спусковой крючок - как вдруг девушка бросилась вперед и закрыла собой от выстрела отвратительного ящера.
   - Не стреляй! - воскликнула она высоким звенящим голосом, капризно топнув ногой. - Он не причинит нам никакого вреда! Я тебе потом все объясню!
   Веточкин послушно опустил оружие.
   Алёнушка кинулась к ящеру. Она подбежала к нему и нежно обняла его шершавую зеленую ногу. Руки монстра бессильно обвисли, грудь судорожно всколыхнулась. Он издал нечто похожее на жалобный всхлип.
   - Капитан, отпусти нас,- умоляющим тоном произнесла девушка, глядя на ящера снизу вверх. - Неужели ты хочешь, чтобы мы тоже остались на этой проклятой планете и навсегда превратились в диковинных существ? Смотри: это же Веня Веточкин с "Водолея"! Вспомни, его командир, Михаил Буянов, был твоим лучшим другом! Сколько раз выручал он тебя во всяких переплетах! К тому же за нами гонится твоя команда, направляемая чуждыми силами. Скоро она будет тут! Заклинаю тебя, капитан, во имя нашей прекрасной матери-Земли, во имя твоей дружбы с Михаилом Буяновым, позволь нам уйти!
   Монстр взревел и отступил в сторону.
   - Скорее! - рявкнула Алёна. - Бежим!
   Молодые люди вбежали в зловещий зев коридора.
   - Спасибо, капитан! - закричала Алёнушка из гулких мембран каменной кишки.
   Оглянувшись, Вениамин увидел, как к туннелю бегут зеленые человечки, а им навстречу, грузно переваливаясь с ноги на ногу, шагает огромный рогатый монстр.
   Пройти коридор в обратном направлении беглецам удалось без приключений. Вскоре они уже были на каменистом плато, усеянном громадными валунами.
   - Что все это значит? - недоуменно спросил шкипер у Алёнушки. - Объясни мне, пожалуйста. Неужто это чудище - и есть твой капитан? А зеленые человечки - его команда?
   - Да, ты не ошибся,- грустно молвила Алёнушка.- Все так и есть...
   - Но как такое могло случиться? Как? - в изумлении воскликнул Веточкин. - Я просто не могу в это поверить!
   Девушка вздохнула.
   Действительно, поверить в это было довольно нелегко.
   Планета Эпсилон N37 обладала феноменальными, по земным меркам, свойствами. Она была способна изменять свою флору, фауну, и даже самих разумных существ под воздействием мыслеформ.
   Как протекал этот процесс, никто толком не знал. Известно было только, что поначалу у кого-либо из космонавтов вдруг возникала какая-то нелепая, с первого взгляда, причуда, некое тайное желание, мысль. Затем "новация" быстро переда­валась, подобно вирусному заболеванию, другим космонавтам, и ею заражались все остальные. Причем косморазведчики были твердо убеждены, что это - именно их задушевные мысли, их самые сокровенные идеи, желания. На самом же деле все обстояло как раз наоборот: мыслеформы навевали в сознание людям невидимые бесплотные существа.
   Особенно опасно было спать. Пока человек бодрствовал - он еще мог как-то уберечься от вредоносным внушений, но лишь только он засыпал, сразу же становился легкой добычей бесплотных аборигенов.
   Семя чуждой мысли, брошенной в незащищенную душу, давало свою завязь, и вскоре в ней произрастал ядовитый цветок. После этого процесс трансформации переходил уже на физический уровень и шел ускоренными темпами.
   Начиналась мутация человеческих органов. Теперь бесплотные существа уже не считали нужным скрывать свое существование и, ликуя, реяли над головами своих жертв.
   Рассказ Алёнушки поверг молодого шкипера в шоковое состояние.
   - Но зачем? Зачем им это нужно? - вскричал Веточкин.
   Девушка неопределенно повела плечами. Тому было несколько причин: во-первых, как пояснила Оленька, таким образом жители Эпсилона реализовывали свое стремление к творчеству, формируя подходящую - по их представлениям - среду обитания, а во-вторых (что было не менее, а, может быть и более важным) пополняли жизненную силу за счет психических излучений порабощенных ими существ. Сверх того, им доставляло удовольствие владычествовать над своими пленниками. Разумеется, были у эпсилонцев и иные резоны, но полностью проникнуть во все их замыслы пока не удалось никому.
   - Н-да,- задумчиво молвил Веточкин, покусывая рыжий ус. - Чем скорее мы унесем ноги с этой чертовой планеты - тем лучше. Кстати, тебе известно что-нибудь о муравьино­подбных крылатых людях?
   - С мохнатыми, словно у шмелей, туловищами? - уточнила Алёна.
   - Да.
   - В зеленых подштанниках?
   - Точно!
   - Это экипаж "Протея"... Они были первопроходцами.
   - А женщина? Женщина? У нее недавно вылупился из яйца ребенок!
   - А-а... Значит, все-таки родила... Это жена бортмеханика, биолог Зоя Скворцова.
   Какое-то время они шагали молча.
   - Но почему? Почему, в одном случае - крылатые люди, во втором - зеленые человечки, а в третьем - этот реликтовый монстр? - не удержался от вопроса Веточкин.
   Алёнка оценила его деликатность. Веточкин был слишком хорошо воспитан, чтобы не сказать: а в четвертом - принцесса со смешными вздернутыми ушами!
   - По-видимому, они учитывают наклонности людей,- сказала девушка. - Таким образом, им легче проникать в их подсознание.
   - Но капитан "Омеги", насколько мне известно, был человек культурный, тонкий! - возразил Веточкин -Ходили даже слухи, что он пописывал стишки!
   - Все верно,- признала Олёна. - И, вместе с тем, это был очень мужественный и ответственный человек. Когда он понял, что над его экипажем нависла угроза мутации - в его сознании молнией вспыхнула мысль: он должен защитить своих товарищей любой ценой!
   Они шагали по диковинной планете, взявшись за руки, как дети, и под их ногами певуче похрустывал оранжевый гравий.
   Когда они добрались до капсулы, солнце уже погрузилось за линию горизонта, и его бледно-желтые лучи тянулись к лиловым пузырям облаков на бархатисто-синем фоне неба, словно чьи-то тонкие руки, молящие о пощаде.
   Разместится в одноместной капсуле, двум космо­разведчикам было не просто, и потому шкиперу "Водолея" пришлось принять непростое решение: он обнял Алёнушку Киселеву и прижал ее к своей груди. Веточкин отдавал себя отчет в том, что это сопряжено с опасностью превратится в какого-нибудь мутанта. Например, в рыжего котеночка, мурлыкающего у ее ног. Но... иного выхода он не видел.
   Было заполночь, когда в темном небе появилась быстро движущаяся серебристая точка, и в динамиках капсулы раздался надтреснутый, нервный голос Буянова:
   - Я - "Водолей!" Я - "Водолей!" "Кентавр", где Вы? Что с Вами? Доложите обстановку!
   На "Водолей" полетели позывные Веточкина, и Буянов услышал твердый, суровый голос своего шкипера:
   - Я - "Кентавр". Я - "Кентавр". Докладываю обстановку. Задание выполнено! Алёнушка Киселева спасена! Возвращаюсь на "Водолей". Прошу обеспечить стыковку.
   Сквозь шорох и треск радиопомех, в ларингофоны ворвался веселый голос Лаптевой:
   - Веня, ты где? На Луну улетел, что ли?
   - Нет,- оцепенело пробормотал Веточкин. - Я в созвездие Гончих Псов.
   Он мотнул головой, сбрасывая наваждение. В капсуле сидели еще какие-то люди. Ба! Да это же Квашин, Пяткин и Лаптева! Почти без пауз звенел веселый голос:
   - А я-то думала, ты на Луне... А ты, оказывается, улетел совсем в другую галактику. Ну, и как там у них? Уже внедрили банный метод, или все еще топчутся на месте?

7

   Успешно завершив свою миссию в чрезвычайно опасной экспедиции на планете Эпсилон 37 в созвездии Гончих псов, отважный шкипер решил слегка размять ноги и с этой целью поднялся со стула. В намерения молодого космо­разведчика входило: проследовать около 20 метров по каменной кишке коридора вплоть до входной двери и, если не произойдет ничего экстраординарного (например, не появится какой-нибудь монстр с зеленым хвостом) выйти из Сонного царства. Тут перед Веточкиным открывалось два маршрута. Во-первых, можно было проследовать строго на запад, вдоль сквера, и затем, держа путь на юг, зайти в цех разведения страусов и кенгуру. Оттуда, если двигаться на восход солнца, попадешь к заводским воротам, где расположились на каменной скамье Полина Никитична с Марьей Авдотьевной. Неплохо также было заглянуть в стоящий чуть на отшибе от основной трассы участок губных гармошек, где ударно трудились (за себя и за того парня) профсоюзный деятель, танцор и футболист. В каждом из указанных пунктов открывалась возможность зайти в туалет, а также испить газированной водицы из автомата. Следуя от заводских ворот, по уже описанному в первой главе пути, придешь опять-таки в Сонное царство.
   Можно двигаться и в обратном направлении. Сперва - к Полине Никитичне с Марьей Авдотьевной, затем к цеху страусов и кенгуру, потом к матрасному цеху и - опять-таки в царство Сна. Но в какую сторону не пойди - все равно опишешь замкнутую петлю, и уйдет на это не более десяти-пятнадцати минут, так как двигаться следует споро, решительно, с весьма деловым озабоченным видом, словно спешишь по какому-то экстренному делу.
   Можно, впрочем, дать два, или даже три витка по проторенной орбите, развив при этом крейсерскую скорость с зажатой под мышкой оранжевой бутафорской папкой, но в таком случае возникает опасность примелькаться, зарябить в глазах, у какого-нибудь начальника, что крайне нежелательно.
   Итак, Вениамин Веточкин поднялся со стула и первым долгом протянул руку к оранжевой папке, сосредоточенно сдвинув густые черные брови - маскировка, прежде всего! Но не успела рука косморазведчика дотянуться до реквизита, как заскрипел озабоченный голос Романа Степановича:
   - Веня, а ты, часом, не на второй этаж идешь?
   - А что?
   - Да вот, понимаешь, нужно срочные бумаги в машбюро занести. А у меня,- ладонь взметнулась к горлу, глазки округлились,- времени в обрез! Ты как, не подкинешь?
   Веточкин сделал вид, что размышляет, может ли он выкроить несколько минут в своем чрезвычайно насыщенном графике. Затем взглянул на часы и великодушно - где наша не пропадала! - согласился:
   - Ладно, давайте. Только если у них возникнут вопросы по тексту - я пас.
   С этой существенной оговоркой Вениамин принял из рук Романа Степановича рыхлую стопку серых листов, исписанных корявым почерком. При передаче рукописи, руки Пяткина нервно вздрагивали, а глаза светились такой надеждой, словно он вверял Веточкину некий бесценный труд, плод долгих исканий, раздумий и бессонных вдохновений, а может быть, и итог всей своей непростой жизни. Веточкин ответил Пяткину взглядом, в котором читалось: "Будьте спокойны, Роман Степанович, Ваше бессмертное творение не канет в Лету!"
   В пути все, слава Богу, обошлось без инцидентов - ни в коридоре первого этажа, ни на лестничной клетке, на рукопись Романа Степановича никто не покусился. С бестселлером под мышкой, Веточкин отворил дверь в машбюро и вошел в просторное помещение.
   При его появлении, все машинистки - молодые, цветущие женщины - заметно оживились. Все как-то вдруг разом подобрались, расправили плечи, и заулыбались - словно по ним пропустили невидимый ток. Веточкин, почувствовав дурманящий прилив нежных женственных флюидов, покраснел, потупил взор, и его сердце забилось гулкими нервными толчками.
   Женский коллектив, в котором волею судеб оказался Веточкин, работал по методу профессора Мендельсона - быть может, поэтому звук клавиш печатных машинок звучал в ушах шкипера такой чудесной музыкой.
   Суть метода Мендельсона (если таковая вообще существовала) заключалась в том, что документы в печать следовало отдавать, не кому попало, но именно специальному куратору, Вере Андреевне Ланговой. Вера Андреевна распределяла поступающую к ней документацию среди машинисток, осуществляла общий надзор за выполнением заданий и выдавала первичную информацию для дальнейшей обработки Антонине Степановне Медведевой. Антонина Степановна, в свою очередь, путем сложнейших матема­тических вычислений, с привлечением индекса Мендельсона, констант Зельмановича, и формулы 2П4S  - одним словом, вычислений настолько загадочных и туманных, что разобраться в них было бы, пожалуй, не по плечу и доктору математических наук (но зато, как это ни странно, по плечу Антонине Степановне) - так вот, эта прекрасная голубоглазая дама анализировала, систематизировала, интегрировала - словом, производила какие-то почти мистические священнодействия и выдавала итог.
   После этого, становилось совершенно ясным, кто с кем соревнуется, кто находится на каком месте, так сказать, в турнирной таблице, у кого выше индексы Барклай де Толи, константы Мендельсона и баллы Зельмановича. Короче говоря, все было почти как в шахматных бюллетенях о рейтингах, с той лишь разницей, что в результате разгадывания этих головоломок у непосвященных начинались колики в животе и сильные головные боли. Известны были случаи - хотя и крайне редкие - когда особо дотошным аналитикам, ценою неимо­верного напряжения сил, все-таки удавалось разгадать смысл "шарад Мендельсона", после чего у двух из них начались приступы падучей, а родственники остальных, не поднимая лишнего шума, обратились за помощью к психиатрам и другим узким специалистам. Поговаривали также (но это уж, разумеется, выдумки чистейшей воды) будто у начальника стандартизации Аарона Израилевича Слуцкого в результате глубокого осмысления всех аспектов этой, "безусловно, важной новации" выросла вторая голова (так как одной ему было для этого явно недостаточно) и что его, будто бы, забрали в засекреченный институт для изучения редкого феномена какие-то люди в пятнистой униформе.
   Иными словами, спекуляций, кривотолков с целью затормозить прогрессивное, передовое, и вновь вернуться к старым добрым временам, когда реки текли киселем, а завод выпускал корабли, было предостаточно.
   Отсюда возникала острейшая необходимость в агитации и популяризации среди широких народных масс этих сложнейших изысканий, что прекрасно достигалось рисованием разнообразных графиков и диаграмм в художественной мастерской. Эти-то графики и диаграммы были развешаны в машбюро на стенах с таким расчетом, чтобы каждый, даже самый отсталый гражданин, мог ими любоваться, словно картинами Сальвадора Дали или Пикассо. Как говаривал главный заводской демократ, Моисей Абрамович Чудаков, после своей поездки на Мадагаскар, перед срочным вояжем на Золотые пески, все должно было быть абсолютно прозрачно. Каких-то секретов, тайн мадридского двора, от своих работников у заводской администрации не должно быть никаких.
   Вениамин Веточкин, хотя и не вникал в суть метода слишком углубленно из опасений за свое неокрепшее здоровье, все же был осведомлен, что согласно передовой новации, опус Романа Степановича следовало, в первую очередь, передать Вере Андреевне Ланговой для регистрации, дегустации, получения серийного номера, индикационного кода и прочей галиматьи. А уже затем, она должна запустить его в производство, согласно сетевому графику, с разбивкой отдель­ных страниц между различными исполнителями. Тем не менее, в каждой системе, какой бы сложной она ни казалась на первый взгляд, при наличии определенных качеств, можно было найти прорехи.
   Шкипер "Водолея" этими качествами обладал с избытком. Он улыбнулся женскому коллективу своей открытой мальчишеской улыбкой и сказал:
   - Здрасьте!
   Женщины тотчас прекратили работу, заулыбались, послышались радостные восклицания:
   - Ой, кто к нам пришел! Веничка! Светик ты наш!
   - А мы уж тут все извелись! И что ж ты к нам так редко заглядываешь?
   Все как-то сразу настроились на игривую, шутливую волну, давая понять, что Веточкин тут свой, всегда желанный гость.
   - Дела, дела... - пробормотал Веточкин, хмуря брови. - Некогда в гору взглянуть...
   - Ну да, ну да... - замурлыкали женщины. - Бедненький ты наш... Весь в делах, весь в заботах! Совсем уж этот Буянов тебя замордовал!
   Вениамин Веточкин, к удовольствию всего женского коллектива, смущенно потупился и покраснел. Однако пасовать, идти на попятную было не в правилах отважного шкипера "Водолея".
   Решительно ломая все графики, параграфы, индексы, идентификационные коды вкупе с константами Мендельсона и баллами Зельмановича, Веточкин направил свои стопы прямиком к Леночке Кисилевой. Ни Вера Андреевна Ланговая, ни Антонина Степановна Медведева при этом не проронили ни слова, а лишь переглянулись с понимающими улыбочками двух заговорщиц.
   Единственным человеком, который, как казалось, не обращал ни малейшего внимания на всеобщее оживление, царившее в машбюро, была сама Леночка Киселева. Ее нежные пальчики без устали порхали над клавиатурой пишущей машинки "Ортекс", выстукивая настоящую симфонию любви.
   Веточкин остановился возле ее стола, чувствуя на себе многочисленные взгляды заинтригованных женщин.
   - К-хе, к-хе,- сказал Вениамин. - Лена... Тут вот Роман Степанович просил передать тебе срочную работу...
   - Да? - тонюсеньким, нежным голоском проворковала Леночка, протягивая руку к бестселлеру.
   Ей почему-то совсем не пришло на ум, что рукопись Пяткина Вениамину следует вручить, прежде всего, Ланговой, - так велела бездушная система Мендельсона,- и только после этого, в порядке строгой очередности, "срочная работа" могла попасть на рабочий стол к кому-либо из исполнительниц.
   - Ну, и что там у него на этот раз? - Леночка положила бумаги Пяткина поверх той работы, которую она выполняла. - Так... Кодекс демо... ... кро... крата... судо... судо... кого?
   Она взглянула на Вениамина своими ясными глазками. Сердце у Вениамина шевельнулось, словно малое дитя. Молодой человек, зардевшись, склониться над рукописью, чтобы получше рассмотреть текст, и при этом коснулся щекой белокурых волос девушки. Его бросило в жар, грудь стеснило... Твердая почва поплыла из-под его ног.
   - Судостроителя,- тихонько шепнул он.
   - Ах да... Судостроителя... - проворковала Леночка. - Понятно...
   Она углубилась в чтение.
   - Часть первая... - сказала Леночка. - Участок разве­дения страусов и кенгуру... Гм, гм. Так... А это что такое?
   Уже мало что, соображая, весь горя в огне, Веточкин склонился над рукописью еще ниже.
   - Где?
   - А вот же... вот.
   Тоненький мизинец с перламутровым маникюром отчеркнул нужное место.
   - Ах да... Действительно. Ничего не пойму.
   Оно и не мудрено: в каракулях Романа Степановича было нелегко разобраться и с ясной головой. Довольно часто их приходилось разгадывать всем отделом, вооружившись очками и лупами, как ребусы или египетские письмена.
   - Ах! - не удержалась от томного вздоха Зоя Скворцова.- И когда же уже Венечка осчастливит и меня, какой-нибудь срочной работой!
   Леночка то ли не услышала ревнивого восклицания подруги, то ли попросту пропустила его мимо ушей.
   - Может быть, это "отзывчивым?" - предположила она, закладывая пальчик между гранатовыми губками.
   - Да, да, действительно. Похоже на то,- согласился Веня, сосредоточенно потирая пальцем лоб и начал читать:
   "Демократ-судостроитель должен быть смелым, честным, отзывчивым... добросовестно выполнять производственные задания и... и...
   - Постойте! - радостно вскричала Скворцова. - Это что, кодекс судостроителя, что ли?
   - Демократа судостроителя,- веско поправил ее Вениамин.
   - Какая разница! Я же его в прошлом году печатала! Она выдвинула ящик стола, достала брошюру:
   - Вот он! Что там у вас?
   - Добросовестно выполнять производственные задания, - прочел Веня и...?
   - И социалистические обязательства!
   - Нет. Не социалистические,- возразил Веточкин.
   - А, какие ж еще? - удивилась Скворцова.
   - Не знаю. Какие угодно, но только уже не социалистические.
   - А может быть, демократические? - предположила Леночка.
   - Точно! - просиял Веня. - И демократические обяза­тельства! Все верно!
   - Вот что, ребята - сказала Зоя.- Бросьте вы эту клинопись. Лена, возьми брошюру и шпарь по ней. Только заменяй социалистические на драматические, и добавляй к судостроителю дерьмократа - и все дела.
   Это было весьма дельное предложение, значительно облегчавшее работу. Веня убедился в этом, взяв у Скворцовой брошюру и сравнив ее с бессмертным творением Пяткина. Молодые люди прояснили еще несколько туманных мест в опусе классика - причем сердце Вениамина в это время работало в аварийном режиме, а щеки пылали. Наконец, блестяще справившись с ответственным заданием прозаика, Веточкин направился к двери.
   Сбежав по ступенькам на первый этаж, он пулей вылетел за пределы Сонного царства и заложил два витка по проторенной трассе.
   Немного успокоившись, он перешел на более размеренный темп. В группе "Центр" Веточкин появился, весь как бы пронизанный мягкими лучами горнего света.
   Роман Степанович с ожесточением скрипит пером - работы у него невпроворот. Владимир Иванович занят созерцанием трещин на пыльном потолке. Людмила Ивановна делает одновременно два наиважнейших дела: жует шоко­ладную, конфету "Мишка на севере" - во-первых, и с упоением рассказывает содержание кинокартины "Фантомас разбу­шевался" - во-вторых.
   Веточкин занял кресло штурмана на космическом фрегате "Водолей". До обеденного перерыва оставалось еще около часа, и он решил смотаться по весьма срочному делу на одну из планет туманности Андромеды (ибо космические гангстеры с мохнатыми хвостами похитили дочь некого капитана Киселева и держали ее в заточении в одной из неприступных цитаделей). Но... тут дверь распахнулась и в отдел стремительно влетел Буянов.
  

8

   Михаил Григорьевич влетел с таким видом, словно за ним по пятам гнались зеленые человечки. Добежав до окна, он резко развернулся и побежал в обратном направлении - но, правда, уже с несколько меньшей скоростью. У двери он вновь притормозил (к счастью, дверь оставалась распахнутой - в противном случае она была бы протаранена его лбом) и здесь последовал новый резкий разворот на 180 градусов, и новое движение к окну - с еще меньшей скоростью. Эти возвратно-поступательные движения продолжались до тех пор, пока начальник, словно маятник, запущенный чьей-то невидимой рукой, не погасил своей начальной скорости и не застыл в мертвой точке - именно посреди отдела.
   При появлении Буянова, перо Пяткина заскрипело с таким ожесточением, что едва не заглушило скрип туфель метав­шегося барсом начальника, а на лице возникло уже прямо-таки зверское выражение. Казалось, что вот сейчас Роман Степанович, в порыве неудержимого энтузиазма, начнет грызть зубами бумагу, а из ушей у него повалит дым; в таком горячечном состоянии, пожалуй, уже следовало бы переходить от прозы к перлам поэзии!
   Что же касается Людмилы Ивановны, то она, первым долгом, оборвала свой рассказ на полуслове в самом интригующем месте и, проглотив "Мишку на севере", точно цапля лягушку, погрузилась в сложные математические вычисления - с привлечением индексов Барклай де Толи и формулы 2П4S. Веточкин, отложив до лучших времен опасную экспедицию в туманность Андромеды, придвинул брошюру о белых страусах и углубился в ее изучение. Лишь Квашин не переменил позы - все с тем же угрюмым видом он продолжал рассматривать унылую поверхность потолка.
   Отмелькав перед подчиненными, Буянов, как уже было говорено выше, все-таки остановился. Он опустил голову и заложил руки за спину. Около минуты или чуть более того, Михаил Григорьевич посвятил внимательному разглядыванию своих туфель и вдруг, точно очнувшись от роя облепивших его со всех сторон мыслей, развернулся к Веточкину:
   - Вениамин Александрович, чем занимаемся?
   - Да вот, размышляю над тем, как повысить яйценоскость камчатского страуса,- не мигнув глазом, ответил ему Веточкин.
   - А-а... Хорошо... - глубокомысленно изрекло начальство. - Хорошо. Это крайне важный вопрос... А как обстоят дела с внедрением почина по шитью лифчиков на матрасном участке?
   - Этот вопрос в стадии развития.
   - Понятно.
   Михаил Григорьевич озабоченно расставил руки клещами:
   - Туалет в левом крыле админздания уже функционирует?
   - По полной программе,- доложил Вениамин.
   Он заглянул в какие-то бумаги:
   - И даже с двадцати пяти процентным опережением своей проектной мощности.
   - Так... Оч-чень хорошо! Это - архиважный вопрос!
   Заложив руки за спину и уронив голову на грудь, Буянов вновь закурсировал по отделу.
   - Надо уделить больше внимания разработке планов по изысканию дополнительных резервов производительности труда,- ни к кому, в частности, не обращаясь, обронило начальство.
   Похоже, разминка подошла к концу, и теперь уже следовало ожидать более решительных действий. Буянов резко тормознул у стола Квашина:
   - Владимир Иванович, как обстоят дела с внедрением почина Рязанской бани N37?
   Ответа он не получил - с таким же успехом можно было обратиться и к товарищу Грецу у проходной завода.
   Буянов приставил к уху ладонь трубочкой:
   - А? Не слышу! Так сколько человек у нас охвачено Рязанским методом? Можешь ты мне внятно ответить на этот вопрос, или нет?
   Он впился острым взглядом в меланхоличное лицо своего подчиненного. Владимир Иванович продолжал хранить угрюмое молчание.
   - Учти, Квашин, этот вопрос на контроле у министерства! - предупредил шеф. - Если мы не внедрим его в этом квартале - нам голову оторвут!
   Не в силах совладать со своими ногами, Михаил Григорьевич вновь заметался по отделу:
   - Так делается что-нибудь по внедрению метода "Вместе из одной шайки" - или нет?
   Молчок.
   - Не понимаю! Нет, не понимаю! - с отлично разыгранным недоумением воскликнул Буянов, раскидывая руки по сторонам. - И как можно иметь такой флегматичный характер? Я думаю, дело у него движется - а оно, оказывается, стоит на мертвой точке!
   Он вновь притормозил, картинно изогнулся у стола Квашина, точно оживший вопросительный знак:
   - Так идет какая-нибудь трансформация этой, безусловно, важной, новации? Или же не идет?
   По всему было видно, что трансформация этой, безусловно, важной, новации пока еще не идет.
   - Я не пойму, что тебе мешает вплотную заняться Рязанским методом? - подивился начальник. - Неужели это такой уж неразрешимый вопрос?
   Диалога явно не получалось. Михаил Григорьевич принялся расхаживать туда-сюда упругими скрипучими шагами.
   - Возможно, ты болен? - вдруг предположил начальник, бросая на своего подчиненного острый иронический взгляд. - У тебя что, высокая температура? Тогда иди домой, ложись в постель, и мы будем знать: Владимир Иванович болен. Он прикован к постели и не в состоянии заниматься Рязанским методом.
   Чтобы не потерять спортивной формы, Буянов совершает новую серию пробежек. За это время у него рождается еще одна идея:
   - А, может быть, у тебя какие нибудь неприятности в семье? Возможно, ты поругался с женой, или с тещей? Так ты так и скажи: ребята, не тревожьте меня! У меня душевная травма. Я поругался с любимой тещей и нахожусь в депрессии. Мы тоже люди. Мы все поймем!
   Он остановился перед Квашиным, уперев кулаки в бока:
   - Так ты не болен? Здоров? У тебя нет ни каких душевных травм?
   Рука Владимира Ивановича начинает тихонько постукивать по столу костяшками пухлых пальцев, что означает у него крайнюю степень раздражения.
   - А раз ты не болен, и тебя нет никаких душевных травм,- заключил Буянов свою мысль,- то давай начнем работать. Давай засучим рукава, и возьмемся за дело с огоньком. Выбросим из головы все посторонние мысли о козле, и будем думать исключительно о Рязанском почине. Ведь надо же уже что-то и делать! Ты тут сидишь, молчишь как пень, я думаю, работа у тебя бурлит во всю - а, в конце-то концов, шею намылят мне!
   - Тебе... - с явным удовольствием кивнул его подчиненный.
   - А ты, значит, расчитываешь отсидеться в сторонке? - азартно накинулся на него Буянов. - Думаешь спрятаться за моей спиной? - он затряс пальцем над головой. - Не выйдет! Если мне голову открутят - твоя тоже слетит, так и знай!
   В сильнейшем возбуждении Михаил Григорьевич вновь замельтешил по кабинету.
   - Ты знаешь, как называется Ваше подразделение? Не знаешь? Ну, так я тебе скажу! Группа "Центр"! Элитный, высоко­оплачиваемый отдел суперпрофессионалов! Понимаешь? Значит, мы с тобой должны находиться в эпицентре всех происходящих в нашей стране событий! Мы должны быть впереди, организовывать работу на строго научной основе! Вот и давай поведем дело так, чтобы наши новации и трансформации пробивали себе дорогу к жизни. Ведь мы сейчас с тобой - на линии огня! И ты - не просто инженер, как Веточкин, Роман Степанович или там, допустим, Людмила Ивановна - а старший, старший инженер, душа и тело всего нашего дела, моя правая и левая рука! Ты должен бежать впереди всей упряжки и тянуть на лямке всех остальных! А ты где бежишь? Впереди - или сзади? По-моему, ты плетешься где-то в хвосте.
   - Я не собака,- вдруг возразил Квашин, с недовольным видом массируя правое плечо.- И ни в каких упряжках бегать не намерен.
   - Ну, это я так образно говорю! - очень довольный тем, что ему все-таки удалось расшевелить Квашина, воскликнул Буянов. - Но главная-то моя мысль тебе понятна?! Надо не сидеть, сложа руки, в ожидании, когда тебе с потолка на стол свалится готовое "Положение о Рязанском методе", а энергичнее, энергичнее заниматься этим вопросом!
   Квашин скептически качнул головой.
   - Ну, хорошо,- он загнул мизинец на левой руке и усмехнулся. - Отчет по нормированию сделать надо?
   - Надо,- согласился Буянов.
   - Планы по труду составить надо?
   - Надо.
   - Ну, вот видишь... - довольно хихикнул Владимир Иванович.- А ты говоришь...
   - Значит, надо уплотнить свое рабочее время! - накинулся на него Буянов. - Меньше курить! Придти на работу не к восьми утра, а на полчаса раньше, как Роман Степанович, и продумать на свежую голову, чем ты будешь заниматься в течение дня. А когда-то, может быть, пойти даже и на то, чтобы прихватить с полчасика после работы! Ведь у тебя же ненормированный рабочий день!
   - Да ты пойми,- Владимир Иванович прижал ладонь к груди, - пойми же ты, наконец: надоело мне уже заниматься всей этой мурой!
   Буянов замахал пальцем над головой.
   - Рязанский метод - это не мура, а магистральное направление всей нашей экономики! И тот, кто не понимает этого сегодня - рискует безнадежно отстать от жизни завтра!
   - И сколько у нас уже было этих магистральных направ­лений? - спросил Квашин. - А? Давай посчитаем?
   В ход снова пошли пальцы:
   - Аксайский метод мы с тобой внедрили?
   - Ну, внедрили.
   - Липатовский внедрили?
   - Так, внедрили...
   - Динамовский внедрили?
   - Да, внедрили!- нетерпеливо огрызнулся Буянов. - И Динамовский, и Белорусский и Ханты-мансийский! И еще многие другие. И что с того?
   - А то, что над нами уже люди смеются.
   - Кто смеется? - встрепенулся Буянов. - Смеются те, кто не понимает реалий нашей сегодняшней жизни! Кто не хочет видеть нашего поступательного движения вперед! Роман Степанович, вы смеетесь?
   - Никак нет!
   - А ты, Вениамин?
   - Я улыбаюсь,- сказал Веточкин.
   - Блажен, кто верует,- печально вздохнул Квашин.
   - Тебя никто не заставляет веровать,- отрубил начальник. Но Банный метод ты внедрить - обязан!
   - Да будет так! - согласно кивнул старший инженер группы "Центр". - Давай тогда я, в порядке эксперимента, начну мыться в бане с твоей женой. Смотри, какая сразу получается экономия: и расход пара меньше, и воды, и шаек. А рождае­мость, напротив, резко поползет вверх. И все это без дополнительных капиталовложений.
   Буянов, с недоумением вскинув плечи, вступил в полемику:
   - Я не пойму, в чем ты пытаешься меня убедить? Ну да, есть! Есть в этой Банной методе некоторые моменты, по тем или иным параметрам, не вписывающиеся в нашу систему! Так ведь я же и не призываю тебя слепо копировать все один к одному. Напротив, я предлагаю тебе подойти к этому вопросу творчески, вдумчиво, инициативно, в каких-то элементах, может быть, даже уйти вперед! Ведь есть же в этой методике определенные элементы, общие и для нашего завода и для бани N37! И мы с тобой должны вычленить эти элементы, взять из них все самое рациональное, передовое!
   Его опять понесло.
   - Мы должны научиться работать так, чтобы наша работа была легка, и чтобы она была необходимой творческой школой! Мы не можем, не имеем права плестись в хвосте!
   Он взмахнул пальцем над головой, сообщив ему сложное винтообразное движение:
   - Необходимо усилить работу в этом направлении! Следует изучить соответствующую литературу, поинтересо­ваться, что сделано по этому вопросу на других предприятиях, посоветоваться с людьми... Я, например, если у меня что-то не клеится, почему-то не считаю для себя зазорным совето­ваться с людьми. И, почему-то, не считаю для себя за великий труд записывать все то, что планирую сделать на сегодня. Вот, смотри.
   Михаил Григорьевич извлек из кармана блокнот:
   - Смотри: "Собрать к 15и ноль-ноль нормировщиков по поводу снижения трудоемкости",- прочел начальник. - Коротко и ясно. Я не расписываю на три страницы. Я пишу для себя. Или вот: "Решить вопрос о школах..." Так... О школах... О каких еще таких школах? А! "...о школах передовых методов и приемов труда на матрасном участке". И напротив - галочка. Значит, вопрос решен. Школа функционирует во всю. Так, Вениамин Александрович?
   - Так,- подыграл Веточкин.
   - А, конечно, если все держать в голове и никому ничего не говорить... Нет, я, конечно, понимаю, что все вопросы в блокноте охватить невозможно. Знаю, текучка захлестывает...
   Буянов заложил руки за спину и, набрав полную грудь воздуха, приподнялся на носках.
   Ему очень нравилась его роль начальника, и он упивался ею, как актер на сцене. Михаил Григорьевич наслаждался звуками своего густого, сочного, бархатистого голоса, своим твердым начальственным взором, безукоризненным костюмом и, главное, тем, что он может читать свои сентенции, сколько ему влезет - и никто с этим ничего поделать не может, даже его приятель Квашин, с которым они вместе учились в институте и кутили с женщинами, а потом (еще в те старые добрые времена, когда реки текли киселем, а их завод строил корабли) вместе работали мастерами в электроцехе.
   Запасы воздуха окончились, и Буянов был вынужден опуститься с носков на пятки.
   - Да, текучка захлестывает,- с удовлетворением конста­тировал он. - И то надо сделать, и это. И все срочно. С утра, глядишь, намечал одно, а к вечеру делаешь уже совершенно другое. Я все это прекрасно понимаю. Но надо же видеть перед собой перспективу. Надо ясно осознавать, куда ты идешь. И зачем ты туда идешь. И хотя бы изредка оглядываться назад. Надо уметь разглядеть в своей работе главное. А ты не умеешь разглядеть в своей работе главного. Тебе лишь бы день до вечера. Гудок загудел - и ты летишь на всех парах из отдела, как будто тебе сейчас на голову обрушится потолок.
   Он вновь потянулся на носках и бросил иронический взгляд на Пяткина.
   - Вот Роман Степанович видит перед собой перспективу! И он знает, куда идет. И, я уверен: у него есть блокнот.
   Так уж случилось, что именно в этот момент Пяткину срочно понадобилось сделать какую-то пометку. Он поспешно достал из кармана блокнот в красной потрепанной обложке и, сделав в нем запись, сунул в карман.
   - А у тебя?! - возвысил голос Буянов с очень довольным выражением на красивом холеном лице. - У тебя есть блокнот?
   Это был уже явный перебор.
   Квашин наморщился, словно у него болели зубы, и осторожно ощупал правое плечо. По заводу давно и упорно ходили слухи, будто бы Владимир Иванович повредил плечевой сустав, играя в козла - он, якобы, с такою силой грохнул "голым" по столу, делая рыбу, что вывихнул при этом руку. Разумеется, все это были досужие вымыслы, в распростране­нии которых далеко не последнюю роль играла Людмила Ивановна.
   - Если нет - то зайди ко мне, я тебе дам,- продолжал паясничать начальник. - Неужели это так трудно?
   Михаил Григорьевич склонился над столом Квашина и энергично застучал по нему ребром ладони, как будто отбивал котлету.
   - Надо взять блокнот и начертить в нем две колонки. Одну - побольше, где-то на три четверти листа, а другую - поменьше,- растолковывал он. - В первой записать: "необходимо выполнить до такого-то числа". А в другой: "Выполнено". И отмечать в ней те вопросы, которые ты уже выполнил. А те, которые еще не выполнил - подчеркнуть красным карандашом. И тебе сразу станет ясно. Ага! Этот вопрос у меня на контроле! Надо решить его, предположим, к такому-то числу. И думать, день и ночь думать над тем, как закрыть его в срок. День и ночь, понял! А, конечно, если сидеть молча, и никому и ничего не говорить...
   Буянов развел руки, предоставляя возможность Владимиру Ивановичу самому дорисовать эту картину.
   - Да, я согласен,- уже как бы беседуя с самим собой, вновь заговорил начальник, меряя упругими шагами расстояние от окна до двери и обратно. - Я согласен с тем, что тебе нелегко... А мне, ты думаешь, легко? Ты думаешь, я не завален работой? Или ты полагаешь, что мне доставляет удовольствие ходить и тормошить тебя? Нет, Владимир Иванович, я тоже человек, а не собака, хотя и тяну на себе лямку хуже всякой собаки! И я тоже хотел бы жить тихо, спокойно, как и ты. Но нет! Не получается! Нет у меня спокойной жизни!
   В отчаянии от этого безотрадного факта своей биографии, Буянов резко ускоряет шаг, переходя на рваный темп.
   - Ты думаешь, что я какой-то изверг, или бездушный робот? - в порыве административной задушевности, бросает на ходу начальник ОНиТ. - Нет, Владимир Иванович, я не изверг и не робот! Я понимаю, что тебе и отчет по норми­рованию составить надо, и план по труду... И я постоянно думаю над тем, как усилить наш отдел хотя бы еще одной штатной единицей... Я ночами не сплю, все думаю, как лучше организовать работу! И, в частности, сегодня ко мне должна заглянуть одна молодая девица с экономическим уклоном. И, возможно, мы даже возьмем ее к себе, чтобы хотя бы частично разгрузить тебя, и поручить ей, заниматься всеми этими банными методами и починами. Но пока... пока мы сами как-то должны выходить из прорыва! Так что уж ты, будь добр, не обессудь, поднапрягись - ведь легкой жизни я тебе не обещал! А если этот метод тебе и впрямь не по зубам - так ты так и скажи: мол, я не справляюсь, мне необходима срочная квалифицированная помощь. И мы будем знать: ага, Владимиру Ивановичу нужно помочь! И, в экстренном порядке, подключим к этому вопросу Романа Степановича... - он упер руки в бока и злорадно усмехнулся. - Так что, нужна тебе высоко­квалифи­ци­рованная помощь? Подключать к банному делу Романа Степановича? Или справишься сам?
   Владимир Иванович поднял голову и одарил своего приятеля-начальника таким красноречивым взглядом, что тот понял: пора кончать валять дурака.
   Деловито отдернув обшлаг пиджака, Буянов взглянул на часы:
   - Так,- сухо распорядился начальник ОНиТ. - Давай, заходи ко мне со своими предложениями. Пора уже, наконец, что-то решать!
   Он круто развернулся на каблуках и - к облегчению всех присутствующих - пружинисто выпорхнул за двери.
   Наступила упоительная тишина...
  

9

   Но, впрочем, не надолго.
   - Ну, все, ребята, держись,- зажужжала, посмеиваясь, Людмила Ивановна. - Не было у Буянова усов - еще туда-сюда, можно было как-то жить, а теперь с усами он нам всем покажет!
   Усы Буянова, отпущенные им во время своего недавнего отпуска, оказываются довольно обширной темой для ее языка. Затем она начинает рисовать обалдевшим от скуки коллегам картину того, как Буянову откручивают голову в министерстве. После чего он,- что вполне естественно в такой, безусловно, непростой ситуации,- отрывает ее насмерть перепуганному Квашину. Обеспокоенный этой безрадостной перспективой, Владимир Иванович наконец-то берется за дело.
   Вполне естественно, что каждое крупное дело начинается у Владимира Ивановича с перекура. Это позволяет ему настроить свои мысли на нужную волну, нацелить их, подобно стреле, в самое яблочко.
   Так поступает он и на этот раз.
   Владимир Иванович закуривает и устремляет отрешенный взгляд в то место, где стена сходится с потолком. Несколько минут он сидит неподвижно, как бы в неком трансе, посасывая сигарету. Наконец раздается безрадостный вздох, и из его уст вырывается струя сизого дыма.
   Есть время для отдыха. И есть время для напряженной умственной работы...
   Пухлая рука инженера (причем, не какого-нибудь там обыкновенного инженера, а правой и левой руки самого Буянова!) протягивается к листку бумаги. Владимир Иванович начинает расчерчивать на нем какие-то графы. Вскоре графы уже густо усеиваются цифрами, и Квашин придвигает к себе калькулятор.
   Сосредоточенно морща лоб, он нажимает толстыми пальцами на кнопки, и результаты своих вычислений заносит в таблицу... Затем подбивает итог, и... из его груди вырывает­ся удивленный рык: "Не может быть!"
   Минуту или две старший инженер группы "Центр" сидит в неком оцепенении. Потом, недоуменно сдвинув плечами, вновь с головой окунается в работу! Окутанный клубами сизого дыма (видел бы его сейчас Буянов!) Владимир Иванович производит сложные математические вычисления.
   - Вот это да... - наконец с озадаченным видом бормочет Квашин. - Однако...
   Он почесывает за ухом. Что-то у него явно не складывает­ся, выходит не так...
   Может быть, стоит привлечь на помощь такого опытного, высококлассного специалиста, каковым, вне всякого сомнения, является Роман Степанович Пяткин? Или же посоветоваться с Веточкиным и Лаптевой, пытаясь решить проблему сообща? Ведь даже сам Буянов - и тот, если это необходимо для пользы дела, не считает для себя зазорным советоваться с людьми! Но нет, Квашин пытается разобраться в возникшей проблеме самостоятельно.
   Он вновь все скрупулезно пересчитывает и - приходит к тому же итогу.
   - Да как же так, а? - с удивлением боромочет Владимир Иванович. - Это что ж такое получается? Выходит, у "Спартака" - 36 очков? И у "Динамо" - тоже? А "Локомотив" по потерянным вышел на второе место, в то время как "Кристалл" откатился аж на пятое? Ну и ну!
   Он полирует ладонями щеки, массирует виски... Обхватывает голову руками.
   Над головой дымится, зажатая между пальцев, сигарета. Квашин машинально подносит ее ко рту и жадно затягивается - это помогает ему снять нервное напряжение, вызванное интенсивной умственной работой.
   Он в третий раз производит подсчеты! Да, так и есть, "Кристалл" откатился на пятое...
   Откинувшись на спинку стула, Владимир Иванович посматривает на часы. Минутная стрелка приближается к двенадцати!
   Похоже, время умственной работы истекло.
   С элегантностью медведя, решившего поразмять затек­шие члены, старший инженер группы "Центр" поднимается из-за стола и широко зевает. Все еще во власти неотвязных дум (ведь теперь многое будет зависеть от того, как сыграют между собой "Кристалл" и "Локомотив") он выходит из отдела.
   Не проходит и трех минут, как в "Центре" раздается завывание сирены. Одна из четырех табличек над дверью тревожно вспыхивает красным цветом. На табличке нервно мигает фамилия "Квашин".
   - Полундра! - хохочет Лаптева. - Боевая тревога! Всем по местам! Старпома - на капитанский мостик!
   Эта новация с сиреной и мигающими табличками (безусловно, очень важная!) была внедрена Буяновым совсем недавно, в порядке обмена опытом с подводной лодкой "Мазепа". На субмарине "Мазепа", плавающей в акватории Каховского моря, также взяли на вооружение одно и передовых достижений фабрики и стали выбирать себе капитана корабля демократическим путем - путем открытого голосования всем боевым коллективом.
   По распорядку, Квашин должен явиться в кабинет Буянова в течение сорока секунд с момента начала тревоги. Однако проходит уже целых две минуты - а его все нет!
   Дверь распахивается и в группу "Центр" врывается Буянов. Командир бросает острый взгляд на пустующий стул.
   - Где Квашин?
   - Вышел,- отвечает Веня Веточкин, так как его коллеги хранят молчание.
   - Куда?
   На этот вопрос ему не может ответить никто.
   - Ну, что за человек такой! - возмущается Буянов, импульсивно всплескивая руками. - Я же сказал ему зайти ко мне!
   Он нервно расхаживает по кабинету.
   - Не понимаю! Нет, не понимаю! - восклицает начальник Отдела Новаций и Трансформаций. - И как так можно относиться к работе? Я его сижу, жду - а он взял и сбежал!
   Буянов недоуменно раскидывает руки по сторонам. Затем дает руководящее указание:
   - Как появится - сразу ко мне! Немедленно! Срочно!
   Круто развернувшись на каблуках, он вылетает вон.
   Между тем причина отсутствия Квашина довольно проста.
   С двенадцати часов дня начинается перерыв на обед для рабочих. Он длится один час, а затем следует второй обеден­ный перерыв - на этот раз для инженерно-технического персонала. Квашин намеревается использовать как первый, так и второй перерывы! Причем если первый - нелегально, то второй - уже на вполне законных основаниях.
   Гудок, возвещающий о начале первого перерыва, застает Квашина в сквере, у памятника секретарю директора, Агнессе Георгиевне Ковбасюк. Владимир Иванович ускоряет шаги, и минут через пять-шесть уже оказывается в электроцехе. Здесь стоит такой грохот, какого не бывает и в разгар рабочего дня - за гулким металлическим столом сидят четверо мужчин в спецовках и играют в домино. Еще трое возбужденно маячат за их спинами.
   - Ну, где тебя носит? - нервно набрасывается на Квашина один из болельщиков. - Мы с тобой уже два замеса пропустили!
   - Да Буянов прилип со своими бредовыми починами, как банный лист к мокрой заднице,- флегматично поясняет Квашин. - Еле отвязался!
   Он массирует правое плечо, готовясь к игре, и вскоре садится за стол вместе с заждавшимся напарником. Игра идет жаркая, азартная, однако ровно без десяти час старший инженер группы "Центр" поднимается из-за стола - пора передислоцироваться на новое место.
   Потирая натруженное плечо, Владимир Иванович направля­ет свои стопы в "Сонное царство". На этот раз он держит путь в бюро стандартизации, где ему предстоят жаркие баталии с глубоко законспирированными работниками некоторых засекреченных служб - засекреченных, ибо никому, включая даже и их непосредственное начальство неведомо, чем именно занимаются они в течение рабочего дня.
   С этими боевыми соратниками судьба не раз сводила Квашина на полях сражений.
   По зову партии, и лично товарища Чудакова, подхватывая всевозможные почин, идя навстречу различным знаменатель­ным датам, Владимир Иванович, вместе с такими же простыми, скромными тружениками "Сонного царства", как и он, сам, то и дело отправлялся на жаркие битвы.
   В бои шли колоннами, по сорок-пятьдесят человек в каждом грузовике. Сражались за сено, за преступно гниющий на базах картофель, за урожай помидоров, капусты, свеклы и баклажан. Работали неделями, а порой даже и месяцами - и, как ни странно, никто на заводе как будто даже и не замечал оттока столь крупных интеллектуальных сил. Напротив, без них в цехах дела шли, словно даже и веселее.
   В одном из таких сражений Квашин и получил боевое ранение. Или, выражаясь языком штатским, производственную травму.
   Дело было глубокой осенью, погода выдалась ветреная, по небу плыли серые дождевые облака.
   Пропадали помидоры!
   Партия бросила клич: все на помидорные поля!
   В числе прочих бойцов, откликнувшихся на призыв родной партии, был и товарищ Квашин. Приехав на поле брани, все его боевые соратники попрыгали с грузовиков и, с ведрами в руках, разбрелись меж грядок пестрой беспорядочной толпой - присматривали себе помидоры для засолки. Квашин же все медлил, так как у него развязался шнурок на правом ботинке, да и, если быть честным до конца, работать в тот день его что-то совсем не тянуло.
   Итак, Владимир Иванович присел на передний борт автомашины, заложил правую ногу за левое колено - как если бы он намеревался принять позу "Лотос" - и, склонившись над ботинком, стал завязывать шнурок.
   Толстые пальцы старшего инженера группы "Центр" уже давно утратили былую гибкость и сноровку. Заметно округливший­ся животик также мало способствовал скорому продвижению дела. Поза была довольно-таки неустойчивой.
   В этот момент водитель легонько тронул машину с места. Ноги Квашина свечою взмыли вверх и он, в полном соответствии с законами тяготения, полетел по направлению к земле головою вперед. Его правое ухо прорезало воздух у самого крюка между кузовом и кабиной, на котором висело пожарное ведро. Владимир Иванович все же сумел сгруппироваться, сделал немыслимый кульбит и вошел в землю-матушку, у самого колеса, но не головою, как следовало ожидать, а правым плечом.
   Упав, он раскинул руки и замер.
   К нему уже бежали всполошившиеся товарищи. Они похлопали бойца за помидоры по щекам, бережно приподняли за локти, оттянули под ближайшее дерево и оставили там отдыхать. В тот день работать Владимир Иванович уже не мог - чувствовал сильное головокружение и слабость. О том, чтобы таскать по полю ведра с помидорами в таком состоянии не могло быть даже и речи. Единственное, на что он мог еще пойти (и то лишь уступая настоятельным уговорам приятелей) так это приподнять стакан с водкой, причем неполный!
   В отделе стандартизации игра в козла уже шла полным ходом.
   - Давай скорее сюда! - возбужденно махнул Квашину рукой один из тайных сотрудников. - Где ты все бродишь?
   - Да от Буянова никак не мог отцепиться,- пояснил Владимир Иванович причину своей задержки, с болезненным видом потирая плечо. - Совсем уже оборзел - и в обеденный перерыв работой грузит!
   - Так пошли его куда подальше! В рабочее время работать надо!
   В четырнадцать ноль-ноль раздается гудок, возвещающий об окончании и этого обеденного перерыва. Минут через пять Квашин уже спускается на первый этаж.
   Однако прежде чем засесть за работу, следует пообедать. Поэтому Владимир Иванович слегка корректирует свой курс и, не спеша, направляется к столовой. Здесь он застает еще с десяток заработавшихся товарищей.
   Выбор блюд уже не тот. И, тем не менее, никто не ропщет. Все проявляют высокую сознательность - в интересах производства, приходится иной раз идти и на такие жертвы!
  

10

   Людмила Ивановна достала из сумочки зеркальце, припудрила нос, щеки, слегка подкрасила губы и, шурша платьем, поднялась из-за стола. Гудок на обеденный перерыв застал ее уже выпархивающей за двери.
   Великий труженик группы "Центр" потянулся за своим рабочим столом и зевнул так, что едва не вывихнул челюсти. Лицо его при этом зверски перекосилось и позеленело. К счастью, маленьких детей поблизости не оказалось, так что никто в обморок не упал. Пяткин азартно потер руки и, с сизой улыбкой на старческих губах, сказал:
   - Ну что, Веня, партийку?
   - Можно,- согласился Веточкин.
   Пяткин расчищает стол от бумажных кип. Дрожащими руками, этот ценный суперспециалист вынимает из ящика стола шахматы и высыпает фигурки на освободившееся место. Веточкин прихватывает свой стул и усаживается напротив. Игроки расставляют шахматы. Дебют разыгрывается в абсолютной тишине.
   Идиллию нарушает товарищ Ливандовский.
   Он бесшумно просачивается в группу "Центр" и направля­ет свои стопы к погруженным в глубокие раздумья шахматистам. В правой руке товарищ Ливандовский держит бутылку с кефиром, а в левой - бутерброд с колбасой.
   Жуя бутерброд и почесывая за ухом бутылкой, Ливандовский кивает сам себе головой в ответ на возникаю­щие в ней идеи. Не проходит и минуты, как он выносит приговор:
   - Да, плохо твое дело, Роман Степанович... Можно сливать воду.
   Общеизвестно, что Ливандовский - крупный шахматный стратег. Ему достаточно даже самого беглого взгляда на доску, чтобы во всех тонкостях оценить позицию. Поистине фантастическая скорость шахматного мышления, тонкий аналитический расчет, склонность к ярким атакам на короля, во время которых он раздает фигуры налево и направо - вот те незаурядные качества, которые отличают этого даровитого шахматиста, в то время, когда он смотрит на чужую партию со стороны.
   - Можно было бы ударить его лошадку,- с чрезвычайно умным видом начинает пояснять Ливандовский свою мысль,- но все равно это ничего тебе не даст, так как ровно через семь... нет, через восемь ходов после этого ты получишь мат.
   Роман Степанович сидит, сосредоточенно упершись ладонями в щеки и монотонно покачивается на задних ножках стула. Похоже, он не слышит этих мрачных прогнозов.
   - М-да... - задумчиво покусывая нижнюю губу, бормочет незваный гость. - Есть, конечно, один вариант ... Можно было бы попытаться прорваться по левому флангу... Кинуть ему жертвяка... Пускай ест... - Ливандовский пренебрежительно машет рукой с недоеденным бутербродом. - Отдать ему пешку... Даже две... Их у тебя и так много... А потом... Что же потом?
   Он трет свой сократовский лоб горлышком бутылки. Не проходит и минуты, как раздается его восторженный возглас:
   - О, вижу! Вижу! Красота! Ха-ха-ха! Давай ему пешку! Слышишь, ты, дятел, давай ему пешку, пускай жрет!
   Ливандовский хватается за живот и начинает корчиться в приступах тихого счастливого смеха. Все эти признаки явного умопомешательства не производят на Романа Степановича решительно никакого впечатления.
   - Ну, что же ты раздумываешь, разиня? - горячится Ливандовский. - Чего ждешь? Давай ему пешака? Слышь? Давай! Я тебе говорю!
   Слово я произносится Ливандовским с таким пафосом, словно он является, по меньшей мере гроссмейстером, если уж не чемпионом мира по шахматам. Однако подобными репликами Пяткина с толку не собьешь.
   - Ну, не хочешь дать пешку, так дай тогда коня,- упрашивает Ливандовский.
   И затем в раздумье:
   - По-моему, конь даже лучше...
   Пяткин отрывает взгляд от доски и смотрит на подсказ­чика испепеляющим взглядом:
   - Ты, тюфяк,- смачно цедя слова, огрызается он. - Ты чего сюда пришел? Нечего тебе делать - так иди в свой отдел и жуй там колбасу, или играй с Квашиным в козла.
   - А я тебе говорю, дай ему коня,- убеждает Романа Степановича Ливандовский. - Смотри: ты бьешь его пешку, он бьет твоего коня, ты бьешь его пешку...
   - Да что это такое, понимаешь,- бормочет Пяткин. - Ходят здесь разные тюфяки. Дай ему пешку! Дай ему коня! А я вот сейчас дам тебе в зубы, понимаешь чтобы ты не болтал над доской...
   - Ха-ха! - Ливандовский кривит губы в иронической улыбке. - Не умеешь ты, Роман Степанович, играть в шахматы, и уже никогда не научишься!
   - Ты, тюфяк, тебе чего здесь надо? - урезонивает его Пяткин. - Шахматы - игра интеллектуальная, тут думать надо, понял? Думать! Это тебе не сметы на лифчики составлять!
   С этими словами он берется за ладью.
   - Все! Взялся! Взялся! - радостно кричит Ливандовский. - Нет, Роман Степанович, так не честно! Взялся ходи!
   Подняв ладью над доской, Роман Степанович производит странные манипуляции губами, то, выпячивая их, то, снова втягивая; при этом он сосредоточенно хмурит свой морщинистый лоб. В конце концов, все же ставит ладью на прежнее место.
   - Э, да ты, оказывается, слабак! - с разочарованной улыбкой произносит Ливандовский. - Не серьезный товарищ. Смыкаешься, как скрипач. Тебе только в поддавки играть, а не в шахматы.
   Пяткин хмуро бормочет, не отрывая глаз от доски:
   - Ты, тюфяк. Пошел вон!
   В глубокой задумчивости, он чешет у себя за ухом рукой. Затем снова берется за ладью, и начинает сообщать ей вращательные движения вокруг своей оси, словно пытаясь ввинтить в доску. Верхняя губа шахматиста при этом ползет вверх, обнажая желтые зубы, которыми он и начинает зловеще скрежетать. Лицо темнеет от усилий. Тем не менее, ладья не ввинчивается.
   - Ну, ты думаешь сегодня ходить, или нет? - нетерпеливо подгоняет его Ливандовский.
   Пяткин ходит ладьей.
   - Напрасно,- с глубокомысленным видом изрекает Ливандовский, покачивая своей курчавой головой. - Был лучший вариант.
   Он ставит бутылку с недопитым кефиром на стол Квашина. Шахматисты делают еще несколько ходов.
   - Ха-ха! - похохатывает Ливандовский, прижимая к своей переносице дужку очков. - А я-то думал, что он - игрок. А он, оказывается, дальше своего носа ничего не видит!
   - А ну, вали отсюда,- огрызается Пяткин.
   - Фу, какие вульгарные выражения!
   - Прямо уши вянут!
   - А еще член ДДД!  
   Эти реплики подают новые действующие лица. Они входят в группу "Центр" с таким видом, словно заплатили за билеты, пришли в театр и теперь вправе насчитывать на спектакль. Кое-кто из незванных гостей тянется за сигаретами и закуривает. Новые болельщики обступают доску и углубляются в анализ шахматной позиции. Роман Степанович, заткнув уши пальцами, беззвучно шевелит губами. Наконец неуверенно протягивает руку к ферзю Веточкина. На какое-то время его рука в нерешительности зависает над ферзем и вдруг опасливо отдергивается от него, как будто ферзь кусается. Затем, не в силах устоять перед соблазном, Роман Степанович вновь тянется к ферзю. Он зловеще скрежещет зубами. Тут уже и Ливандовский замечает, что ферзь Веточкина под боем.
   - Э, Роман Степанович, так нечестно! - протестующим тоном восклицает этот тонкий аналитик. - Не тронь королеву! Ты что же, играешь на хапок?
   Пяткин берет ферзя.
   - Ну да, конечно! - косо усмехается Ливандовский. - Тебе подставили - ты и хапанул! А выиграть честно, по уму, - тебе слабо.
   Гримасничая, как школьник, Роман Степанович чешет ферзем у себя за ухом. Затем все же ставит его на место.
   - Правильно,- одобряет это решение один из болельщиков. - Вот это - настоящий джентльмен!
   Пяткин снова берет ферзя.
   - Вот тебе и джентльмен! - насмешливо восклицает другой болельщик.
   - Ну что, ход сделан? - спрашивает Веточкин с коварной улыбкой.
   Пяткин ставит ферзя на место.
   - Интересно, долго он еще будет ее ощупывать? - интересуется кто-то из болельщиков.
   - Как семнадцатилетнюю девушку,- присовокупляет другой.
   - Когда я собирался жениться,- делится своими воспоминаниями Ливандовский,- а это был очень ответствен­ный шаг в моей жизни, и ребята уговаривали меня одуматься и не делать глупостей - я и то меньше смыкался.
   Роман Степанович берет ферзя.
   - Ну, так как? Ход сделан? - снова уточняет Веточкин. - Или еще нет?
   - Да, сделан! - кричит Пяткин, сверкая глазами. - Ха-ха! Тюфяки!
   Он начинает раскачиваться на задних ножках стула, с каким-то даже торжеством прижимая ферзя противника к своей груди.
   - Тюфяки! - кричит Пяткин. - Сделан ход, не сделан! Ребята его, понимаешь, отговаривали жениться! Нам не надо ощупывать семнадцатилетнюю королеву! Нам надо выигры­вать! Ха-ха! Выигрывать у тюфяков!
   Такой явный успех, как взятие ферзя противника, туманит ему голову.
   - Перехаживать не будете? - простодушно улыбается Веточкин.
   - Нет, не буду! - ликует Пяткин. - Не буду! Ха-ха! А ты ходи! Посмотрим, брат ты мой, что ты теперь запоешь без ферзя!
   Крепко зажав в кулаке фигуру противника, Роман Степанович разводит руки в стороны и, раскачиваясь на задних ножках стула, начинает петь дребезжащим фальцетом:
   Сердце красавицы
   Склонно к измене
   И к перемене...
   Веточкин делает свой ход - продвигает пешку на одну клеточку вперед. Улыбка мигом сползает с лица Романа Степановича. Он прерывает пение, обхватывает голову руками и начинает ерошить волосы. Наступает гробовая тишина. Вдруг раздается душераз­дирающий вопль Ливандовского:
   - Вижу! Вижу! Ха-ха-ха! Мат! Да, мат!
   Прижимая пальцем, очки к носу, Ливандовский трясется от смеха. Пяткин сосредоточенно ставит ферзя на место и восстанавливает прежнюю позицию. Но Ливандовский не позволяет ему переиграть партию. С криком: "Все, все! Ход сделан!" и: "Не надо нам пудрить мозги!" он хватает ферзя и прячет его себе в карман.
   Как бы в довершение шахматного позора Романа Степановича, в отдел неспешною походкой входит Юрий Осипович Золоторев - бухгалтер приблизительно одного с Пяткиным возраста. Он высок ростом, полноват, с нежной белой кожей и насмешливыми синими глазами - весь какой-то как бы расплывчатый, текучий, словно к нему применили специальный компьютерный эффект.
   Ливандовский радостно кидается ему навстречу.
   - Что такое? - застывая в дверях, озабоченно вопрошает Юрий Осипович. - Снова продул?
   - Ха-ха-ха! Конечно, продул! - хохочет Ливандовский. - Он же понятия в шахматах не имеет!
   - Ах, вон оно что... - понимающе кивает Юрий Осипович, сохраняя на лице невозмутимое спокойствие. - А я-то никак не пойму, что здесь за праздник. Думал, Пяткин прогрессивку выдает. А он, оказывается, опять сел в лужу... Как же это ты снова фраернулся, Роман Степанович?
   - Ошибся в дебютных осложнениях,- поясняют болель­щики. - Неточно разыграл вариант Таракана в ново-малайской защите.
   Ливандовский с восторгом подхватывает Юрия Осиповича под локоть и увлекает за собой. Юрий Осипович чинно следует за ним с видом крупного шахматного светила. Ливандовский поспешно восстанавливает позицию.
   - Вот смотри! - захлебываясь от счастья, объясняет он. - Этому чурбану кинули жертвяка. Знаешь, насадили на крючок наживку и кинули ему под самый нос: на, чурбан, глотай! А наживка жирная, аппетитная! Не какой-нибудь там пешак, а королева! Ну, у Романа Степановича от радости в зобу дыханье сперло. Он с лету - клац! Знаешь, не как там лещ, или карась - тот сперва понюхает, пососет, прежде чем заглотить. Проверит, не там чего-нибудь несъедобного. А этот - как щука! Хвать с лету, проглотил крючок вместе с наживкой - и на дно. Видишь, сидит теперь, как вареный рак, даже губами пошевелить не может, только ртом воздух хватает. Хорошо, хоть на этот раз ему королеву наживили, а в другой раз он, бывает, и на голый крючок берет.
   Юрий Осипович кивает головой - мол, все ясно и жестами призывает Ливандовского умерить столь неуместное веселье.
   - А я ведь его предупреждал, чтобы он не брал королеву! - хохочет Ливандовский. - А он взял, баран!
   Шахматное светило делает строгие глаза и тихо говорит:
   - Ливандовский, прекрати сейчас же!
   Затем отступает на шаг от стола и пристально всмат­ривается в хмурое лицо незадачливого шахматиста. Всё смолкает. Юрий Осипович прикладывает руку к сердцу и печально склоняет голову в груди. Его фигура выражает глубокую скорбь.
   - Роман Степанович, прими наши искренние соболезнования по поводу твоей очередной продутой партии... - с трагическими оттенками в голосе начинает Юрий Осипович. - Мы все сочувствуем твоей беде. Мы понимаем, что ты очень хороший, очень сильный шахматист, и что вокруг тебя собрались одни тюфяки, такие как Ливандовский и Веня Веточкин, которые даже путем не знают, что такое вариант "таракана" в ново-малайской защите. И нам тем более обидно, что такой крупный и интересный шахматист, как ты, вновь сел в лужу перед какими-то жалкими тюфяками.
   Окончив речь, оратор манит Веточкина пальцем:
   - Веня, можно тебя на секундочку?
   Веточкин поднимется со стула и оказывается рядом со стоящим у окна Юрием Осиповичем. Тот меряет его осуждающим взглядом и укоризненно покачивает головой:
   - Нехорошо, молодой человек. Ай-яй! Нехорошо...
   - Что нехорошо?
   - Нехорошо издеваться над пожилыми людьми. Вот вы когда-нибудь тоже стариком станете. Приятно вам будет, когда вас обыгрывать начнут?
   - Так это ж игра,- простодушно улыбается Веня.
   - Игра! - на губах Юрия Осиповича появляется тонкая саркастическая усмешка. - Игра...
   Он понижает голос - но, впрочем, с таким расчетом, чтобы все его хорошо слышали.
   - Ты видишь, что человек понятия в шахматах не имеет?
   Веня тактично молчит.
   - Так видишь, или нет?
   На этот раз Веточкин неопределенно сдвигает плечами.
   - Ну, а раз видишь, так и поддайся старику. Надо так: раз-другой проиграл - потом выиграл. Раз другой проиграл - потом снова выиграл. Чтобы у него поддерживался интерес к игре. Чтобы он думал, что тоже играть умеет. А то посмотри, что с ним делается: лицо позеленело, руки трясутся. В прошлый раз, помню, когда он тоже вот так вот семь или восемь партий подряд какому-то тюфяку продул, мы его холодной водой отливали. Да и теперь, того и гляди, придется в мокрые простынки заворачивать. Нет, ты смотри, смотри на него, не отворачивайся! Ну, видишь? На нем же лица нет. Так же с ним, не ровен час, и удар случиться может. Хватит кондрашка - и поминай, как звали! И понесут старика вперед ногами в белых тапочках! А ведь можно было бы уважить дедулю? Зевнуть ему там, ненароком, ладью или коня. Я знаю, он это очень любит. Тебе ведь не трудно? А ему - в радость.
   Роман Степанович, наконец, обретает дар речи и впивается в Юрия Осиповича ненавистным взглядом:
   - Вы, тюфяки! - кричит он, брызгая слюной. - Вам чего здесь надо? Вы чего сюда пришли? Негде вам больше, понимаешь, языками чесать?
   Юрий Осипович, демонстративно прикрываясь рукой от брызг, продолжает увещевать молодого человека:
   - Вот видишь, что с ним теперь делается? А? Смотри, как у него зенки-то сверкают. Кажется, живьем готов съесть. А все почему? Да потому, что ты опять выиграл у него в шахматы. Вот Ливандовский, например, никогда у него не выигрывает. Он, как воспитанный человек, всегда сделает старику одолжение.
   Пяткин судорожно сгребает фигурки с доски.
   - Роман Степанович, давай сыграем партийку,- предлагает Ливандовский.
   Роман Степанович молча сопит.
   - Ты что, боишься?
   - Тюфяк!
   - Боишься - так и скажи!
   При таком положении дел, Веня уходит в столовую. Когда он возвращается назад, его глазам предстает следующая картина.
   Пяткин, с сияющим от счастья лицом, раскачивается на задних ножках стула. В одной руке у него крепко зажат ферзь.
   - Веня! - радостно кричит Пяткин, увидев Веточкина. - Ты знаешь этого тюфяка? Вот! Вот этого тюфяка?
   Рука с ферзем нацена в лоб Ливандовского. Шахматный стратег сидит перед Пяткиным, уныло понурившись над доской и сдавив свою курчавую голову руками.
   - Ха-ха-ха! Этот тюфяк, брат ты мой, мне уже, понимаешь, две партии сдул! Вот, все свидетели! - Роман Степанович обводит рукой публику. - Два ноль в мою пользу! Ну, ходи, тюфяк! Давай, ходи!
   На глазах Веточкина "тюфяк" сдувает и третью партию. И, именно в этот момент, гудит гудок, возвещающий об окончании обеденного прерыва.
   - Ну да, конечно,- с кислой улыбочкой бормочет Ливандовский. - Ты ж только и умеешь, что играть на хапок. В первой партии я тебе офицера зевнул, во второй отдал туру за пешку, а в третьей ты у меня вообще королеву за просто так схватил!
   - Не знаю, не знаю! - ликует Пяткин. - Туру, понимаешь, королеву... Нам надо выиграть! Сесть - и выиграть у тюфяка!
   Юрий Осипович берет Веточкина под локоть и подводит к окну у стола Пяткина.
   - Ну? Видишь теперь, как надо? Вот так должен поступать каждый благовоспитанный человек. Три партии подряд ему сдул. А почему? Ты думаешь, он не мог бы у него выиграть? Конечно, мог! Но он проиграл ему из чувства сострадания. А видел, как грамотно поступил? Сперва слона ему зевнул, потом ладью. А затем взял и ферзя подставил. Вот так вот и ты должен поступать. Ведь для него что главное? Выиграть. А как выиграть - неважно. Видишь, как он теперь счастлив! Теперь у него и работа пойдет веселее, и людям с ним общаться легче будет.
   - Ха-ха-ха! Тю-фя-ки! - не обращая внимания на злопыха­тельства врагов, сияет Пяткин. - Вы с кем играть вздумали? А? Тю-фя-ки!
   Он широко раскидывает руки и, раскачиваясь на задних ножках стула, начинает исполнять свою любимую арию:
   Сердце красавицы
   Склонно к измене,
   И к перемене,
   Как ветер в ма...
   Дверь распахивается и в кабинет влетает Буянов. Пяткин обрывает пение, устанавливает стул на все четыре ножки и с чрезвычайно озабоченным видом начинает складывать шахматы в коробку.
   Буянов отдергивает обшлаг своего безупречно скроенного пиджака и бросает орлиный взгляд на часы, засекая точное время. Брови его грозно сдвигаются у переносицы. Пружинис­то поскрипывая туфлями, начальник ОНиТ подлетает к столу Пяткина.
   - Роман Степанович, у вас совесть есть?
   Вместо ответа Роман Степанович извлекает из кармана штанов замусоленный платок, подносит его к носу и, напыжившись, трубно сморкаться.
   - Я спрашиваю, у вас совесть есть?
   По тону Буянова видно, что он настроен весьма агрессивно. Возможно, ему только что где-то "намылили голову". Так что шутки с ним плохи.
   - Вы что здесь за шалман устроили?
   Публика начинает потихоньку рассасываться. Последним сдает свои позиции товарищ Ливандовский. Незадачливый шахматист утирает платком нос и засовывает платок в карман.
   - Какой шалман? - уточняет Пяткин, пожимая плечами.
   - Какой шалман? - с раздражением восклицает начальник. - Какой шалман!
   Теперь он повторяет эту фразу уже не с таким раздраже­нием, но зато вкладывает в нее столько сарказма, что даже твердолобый Роман Степанович вынужден слегка опустить голову.
   - Да ведь по коридору же нельзя пройти! Я на втором этаже был - слышу: шум, крики, маты! Думаю, что случилось? Землетрясение? Пожар? Прибегаю в отдел - а это Роман Степанович в шашки играет! Вам что, Роман Степанович, больше заняться нечем? Мало того, что сами работать не хотите, так вы еще сюда своих друзей понаводили! Вы посмотрите, что у вас тут делается! Ведь здесь же так накурено, что к вам без противогаза зайти нельзя! Ведь вы же инженер, человек умственного труда! Я не пойму, как вы вообще можете работать в такой атмосфере! Я, например, как открыл дверь - так чуть и не упал. Смотрю, кругом дым, чад, а в чаду Роман Степанович на стуле раскачивается, песни поет, хохочет. Думаю, что делать? Бежать в пожарную, или звонить в психиатричку? Вы что, Роман Степанович? Разве можно себя до такого состояния доводить? Ну, хорошо, вам на себя наплевать, так ведь кругом же люди работают! На втором этаже у директора совещание идет. Что он подумает, когда услышит, как вы кричите: "Тюфяки?" Да он же завтра нас всех, к чертовой бабушке, с работы повыгоняет!
   Буянов с недоумением раскидывает руки по сторонам. Лихо развернувшись на каблуках, он вдруг решительно выметается из отдела. Роман Степанович трубно сморкается в носовой платок и бормочет ему вслед:
   - Тю-фяк...
  

11

   Заходит Квашин, с болезненной миной потирая натруженное плечо, устало плетется к своему рабочему месту.
   Старая рана, полученная им в неравном бою за помидоры, в иные моменты его почти не тревожит. В другие моменты, напротив, болезненные ощущения в плече до того обостряются, что он, случается, не в состоянии и пальцем шевельнуть.
   Периоды затишья этой странной болезни, как правило, совпадают по времени с прекращением всевозможных сельскохозяйственных работ. Периоды же ее обострения почему-то припадают на пики трудовой активности.
   В последнее время по заводу упорно циркулируют слухи об отправке очередной партии добровольцев на заготовку сена для коров, и плечо Квашина мгновенно отзывается на это острой болью.
   Пройдя к столу, Квашин утомленно опускается на стул.
   - Владимир Иванович, слыхал новость? - радостно посмеиваясь, говорит Лаптева. - Роман Степанович сегодня опять Вене в шашки продул!
   Квашин кивает головой, чуть заметно улыбаясь - мол, ничего иного он и не ожидал. Пяткин, в приливе творческого вдохновения, начинает яростно скрипеть пером.
   - Ты представляешь, что тут было! - хохочет Лаптева. - Веня ему дамку поддал, а потом в сортир посадил. Ну, Роман Степанович упал на пол и начал биться головою об стенки. Вызвали пожарную машину, начали его холодной водой отливать. Юрий Осипович его в холодные простыни заворачивает, Ливандовский искусственное дыхание делает. Ага. А он позеленел, как рак. Все, думаем, амба Роману Степановичу, сейчас его кондрашка хватит. Когда влетает Буянов, да как накинется на него! Тут Роман Степанович сразу и ожил. Простыни с себя срывает, хватается за авторучку - и давай мемуары строчить!
   - Без-дель-ники... - шипит Пяткин. - Разгильдяи... Я тут, понимаешь, работой завален, некогда, брат ты мой, в гору взглянуть, а они сидят, баланду травят...
   Он злобно хватает телефонную трубку, дрожащею рукой накручивает диск.
   - Матрасный? А? Да! Где там у вас, поднимешь, Добрынин? А? Мне срочно нужен Добрынин! Давай его сюда! Добрынин? Так что там у тебя, понимаешь, с дем­обязательствами? Почему до сих пор не висят на доске? А? Ничего не знаю! Да. Неграмотный! Обязательства должны висеть на доске! Черт знает что, понимаешь... Ты мне когда, понимаешь, форму 3-Ге27-КБ принесешь? Раз-гиль-дяй! Чтоб форма была немедленно! Все!
   Он швыряет трубку на рычаги и снова хватается за авторучку, сосредоточенно шевеля фиолетовыми губами. Лаптева смотрит на своего коллегу, как на сумасшедшего. Затем поднимает телефонную трубку и подносит ее к своему уху. Тишина... Она удивленно поводит плечами и, не отнимая трубки от уха, задает Пяткину вопрос:
   - Роман Степанович, вы что, белены объелись?
   - А что такое?
   - А вы не понимаете? Нет, я вижу, вам действительно нельзя с Веней в шахматы играть. Правильно Юрий Осипович говорит: еще несколько партий проиграете, и сами с собой здороваться начнете.
   - Да что такое? - рычит Пяткин. - Я вас не понимаю! Не мешайте мне работать!
   - Да все вы отлично понимаете. С кем это вы только что по телефону говорили?
   - А вам какое дело? Вас это не касается!
   - Да будет вам уже из себя клоуна-то корчить. У нас же все телефоны с утра отключены.
   - Это у вас отключен,- возражает ей Пяткин. - А мой работает.
   - Да как же он может у вас работать, Роман Степанович, а? - втолковывает ему Лаптева. - Вы сами подумайте, что вы такое тут плетете. Или вы нас всех за дураков считаете? У нас же телефоны параллельные.
   - Ну, все, все! - сердито машет не нее руками супер­специалист. - Некогда мне тут с вами, понимаешь, языком чесать! У меня вон работы по горло!
   Великий труженик приставляет к горлу ребро ладони. Затем приникает грудью к столу и начинает строчить пером по бумаге.
   Людмила Ивановна, шурша платьем, поднимается со стула и с веселой улыбкой на крашенном лице, направляется к столу Пяткина. Она протягивает руку к его телефонному аппарату, дабы уличить его во лжи. Но Роман Степанович не позволяет ей этого сделать. С криками: "Не дам! Не троньте!" и: "У вас имеется свой аппарат!" он обхватывает телефон обеими и прикрывает его грудью.
   Лаптева возвращается на свое место.
   - Веня, у тебя телефон работает? - интересуется Людмила Ивановна.
   Веточкин снимает трубку.
   - Нет.
   - А у тебя, Владимир Иванович?
   Квашин подносит к уху трубку.
   - Тоже нет.
   - И у меня не работает,- посмеивается Лаптева. - А у Романа Степановича - работает! Вот как вы думаете, парни, может такое быть?
   - Конечно, может,- флегматично сдвигает плечами Квашин.
   - Да что это такое! - взвивается Пяткин. - Работаете у меня, понимаешь, телефон - не работает! Вам-то что до того? Вы лучше за собой следите! Вон Квашин, понимаешь, разгильдяй, никак банный метод внедрить не может! А что его там внедрять? Да поручили бы эту работу мне, я бы его - тьфу! - в два счета, понимаешь, внедрил бы!
   Людмила Ивановна дает Пяткину деликатный совет:
   - Роман Степанович, вы лучше нос утрите.
   - А вы не оскорбляйте! Вы лучше делом займитесь, делом! У вас блокнот есть? Вот и записывайте туда свои вопросы!
   На какую-то секунду даже языкатая Лаптева теряет дар речи.
   - Ага! У вас нет блокнота! - кричит Пяткин, торжествуя. - А у меня есть!
   Он выхватывает из кармана блокнот в потрепанном красном переплете и начинает размахивать им над головой:
   - Вот мой блокнот! Я знаю, куда иду! И я вижу перед собой перспективу! А вы разгильдяи! Вон Квашин, понимаешь, вчера на работу на целых три минуты опоздал!
   Ему так и не удается закончить пикировку на этой оптимистической ноте: дверь распахивается и в кабинет входит Иван Иванович Добрынин. При его появлении Лаптева, Квашин и Веточкин разражаются неудержимым смехом. Причем если Лаптева кудахчет, как курица, то Владимир Иванович хрюкает - солидно, степенно, делая между своими хрюканьями равномерные интервалы. Что же до Веточкина, то он хватается за живот и падает грудью на стол.
   Видя, что дело принимает нежелательный оборот, Пяткин поспешно прячет блокнот. Он молча хватает свой рабочий инструмент и начинает с воодушевлением трудиться.
   Добрынин оторопело застывает у порога.
   - Что такое? - поражается он.
   - Иван Иванович,- сквозь смех и слезы, спрашивает у него Лаптева,- ты, что такое только что по телефону Роману Степановичу наговорил? Он до сих пор в себя придти не может.
   - Ничего я ему не говорил! - дается диву Добрынин.
   - Как это не говорил? - смеется Лаптева. - Мы все слышали, как он только что тебя по телефону чихвостил.
   - Не может быть. Вы что-то путаете.
   - Ничего мы не путаем. Спроси у него сам.
   - Роман Степанович,- с мягкой улыбкой спрашивает Иван Иванович,- чего они от вас хотят?
   Пяткин, сердито насупившись, усиленно трудится.
   - И знаешь, что самое интересное? - смеется Лаптева. - Нигде на всем заводе, кроме ставки фюрера, телефоны не работают. Ага. А он чистит тебя на все корки! Представляешь?
   - А,- улыбается Добрынин. - Это с ним бывает. Особенно после крупного поражения. Наверное, сегодня опять продул?
   Квашин утвердительно наклоняет голову.
   - Ра-гиль-дяи! - рычит Пяткин.
   Добрынин, все еще сохраняя добродушную улыбку, уточняет:
   - На кого это вы так, Роман Степанович?
   - На тебя!
   - Не понял!
   - Разгильдяй! - со зверскою рожей скрежещет зубами Пяткин. - Ты когда, понимаешь, уже вывесишь демобязательства?
   - А в чем дело?
   - Бездельник! Мне нужно, чтобы обязательства висели на доске. Кто с кем соревнуется! Как соревнуется! А то привыкли, понимаешь, работать тяп-ляп! Пустили, понимаешь, работу на самотек!
   - Да что такое? - никак не может понять Добрынин. - Какая муха вас сегодня укусила?
   Пяткин с размаху бьет ладонью по столу:
   - При чем здесь муха? Я говорю, что вы пустили работу на самотек!
   - Ну, знаете ли...
   - Вы не умеете работать! - гремит трудяга, сердито сверкая глазами за толстыми линзами очков. - Да если бы я был, понимаешь, начальником матрацного цеха, у меня бы работа так и кипела! У меня бы демобязательства уже давным-давно висели бы на доске!
   - И что бы это вам дало?
   - Неважно! Важно то, что они висели бы на доске!
   - Да что вы уперлись в эту доску, как баран в новые ворота,- не выдерживает взятого тона и всегда корректный Добрынин. - Вы лучше пройдитесь по цеху и посмотрите, в каких условиях люди работают.
   - Еще чего!
   - Так зачем вы тогда вообще сидите на этом стуле? Чтобы бумажки собирать?
   Роман Степанович задиристо приподнимает свой чернильный нос:
   - Да, чтобы бумажки собирать! Научились тут, понимаешь, болтать - а работать не умеют! Долго ли там, что ли, понимаешь, организовать, чтобы кто-нибудь, на бланках обязательства накатал? А потом подошли к своим людям: "Вася, подпиши", "Миша, подпиши", как это повсюду делается. Те подмахнули - и порядок. Вывесили на доске - и всем хорошо. И у нас мероприятие выполнено, и вас никто не дергает!
   Роман Степанович откидывается на спинку стула и, покачиваясь на задних ножках, удовлетворенно похлопывает себя ладошкой по животу.
   - И кому нужны такие обязательства?
   - Не знаю, не знаю! Не грамотный. Нам пришло указание сверху. С нас требуют. И мы жмем!
   - А если вам придет указание сверху по воробьям стрелять? - интересуется Иван Иванович. - Что тогда?
   - Значит, будем стрелять! - не секунды не колеблясь, отвечает Пяткин.
   - Да вы что, Роман Степанович? Вы будете стрелять в беззащитных птичек? Ведь они же уничтожают вредителей сельского хозяйства!
   - А я говорю,- решительно стучит кулаком по столу Пяткин,- что если нам придет указание сверху стрелять по воробьям - значит, будем стрелять по воробьям, и баста! И нечего тут, понимаешь, демагогию разводить! Там сверху виднее!
   - А если сверху прикажут прыгать вниз головой с третьего этажа?
   - Будем прыгать!
   - Однако... А если я откажусь прыгать с вами?
   - Значит, ты несознательный элемент! Ты - против нашей народно-демократической власти!
   - А вы, Роман Степанович,- тихо уточняет Добрынин. - Вы за нашу народно-демократическую власть?
   - Ну, все, все, хватит,- деловито обрывает его Пяткин. - Работать надо, работать. Тут дел, понимаешь, невпроворот, некогда в гору взглянуть, а они болтовней занимаются. Воробьи тут всякие и прочее такое. Против народно-демократической власти, за народно-демократическую власть... Вон у меня на столе бумага срочная лежит. У меня работы по горло.
   Пяткин придвигает к себе "срочную" бумагу и погру­жается в работу. Добрынин смотрит на него, как на идиота. Лаптева, посмеиваясь, говорит:
   - Он у нас как Александр Дюма, каждый день по одной главе пишет. Роман Степанович, вы когда нобелевскую премию в области литературы получите, купите нам хоть сто грамм кофет?
   - Каких тебе? - спрашивает Квашин.
   - "Мишка на севере - белка на юге".
   - Черт знает что,- бормочет Пяткин, хмуря брови. - Понабирали, понимаешь, в отдел баб...
   - Ха-ха! Видали, парни? - весело пикируется Лаптева. - Ну, как вообще можно с такими пещерными представлениями на свете жить? Ведь женщина - это же нежный цветок! Его лелеять надо! Ага. Холить! Роман Степанович, ведь вы же без женщины даже не в состоянии себе пуговицы на ширинке пришить!
   Заметив, что Иван Иванович кисло вздохнул, Людмила Ивановна переключается на него:
   - Вот ты тут все ходишь, вздыхаешь, Ваня, а у тебя тем временем цех горит!
   - Как горит?
   - А так. Ты же сегодня работаешь по методу пана Фрайштетера, верно? Без света и связи. Вот у тебя Авдотья Никитична свечу на матрац и обронила. Цех-то и загорелся. Буянов только что в пожарную звонил!
   - Ну и шуточки у вас, однако,- покачивает головой Добрынин. - Роман Степанович, а я ведь к вам по делу! Буянов сказал нам провентилировать вопрос о двух штатных единицах на уборщиц - на одной у нас числился Павел Корчагин, а на другой работала Степаненко Дуся Ивановна. И обе единицы вы сократили...
   - А ты форму 3-Ге27-КБ, понимаешь, принес?
   - При чем здесь эта форма? Я сейчас веду с вами речь совсем о другом.
   - А при том! Мне, понимаешь, сводку готовить надо! Сводку! Я должен знать, кто, где и на сколько процентов, понимаешь, трансформировался! У меня, брат ты мой, уже все сроки горят! А ты, раз-гиль-дяй, задерживаешь! Вон Лизогуб принес мне форму 3-Ге27-Кб - и порядок!
   - А вы, Роман Степанович? Вы уже составили форму 3-Ге27-Кб? - интересуется Добрынин.
   - А как же!
   - И на сколько процентов вы тут в группе "Центр" трансформировались?
   - На все сто!
   - Приятная новость! - одобрительно усмехается Иван Иванович. - Ну, а раз так, то тогда давайте решать дейст­витель­но нужный для цеха вопрос.
   - Не знаю, не знаю! Ничего не знаю! Не грамотный! - открещивается Пяткин. - Мне от Буянова на этот счет никаких указаний не поступало! А форма 3-Ге27-Кб чтобы была! Все!
   Роман Степанович достает из кармана носовой платок и трубно сморкается, ставя на разговоре точку.

12

   Болтовня Лаптевой навевает тоску. Пыльные стены с лозунгами и диаграммами вызывают апатию. Тот же эффект производят стеллажи, или, как их еще здесь называют, "гробы" с пухлыми папками различных бумаг. Лень и апатия сочатся со всех углов.
   Время точно остановилось.
   Владимир Иванович Квашин сидит за своим столом, вперив взгляд потухших глаз в пустое пространство. Его полное, рыхлое лицо, его мясистый нос - вся его ленивая, сонная и апатичная фигура источает неисчерпаемые флюиды меланхолии.
   Владимир Иванович то и дело болезненно хмурится, осторожно ощупывая правое плечо и щуря глаза с таким видом, как будто ему не мил уже и солнечный свет. Словно он ждет, не дождется, когда же, наконец, уже окончится эта гнусная комедия под названием человеческая жизнь!
   Веня Веточкин пребывает в созвездии Козерога. Здесь, на Оранжевой планете, он повстречал прекрасную инопланетянку в полупрозрачном хитоне, с венком благоухающих цветов на кудрявой голове.
   Молодые люди полюбили друг друга. Однако на пути возлюбленных возникли всевозможные препоны.
   Против их брака восстал ее отец Олл - маг и волшебник, верховный жрец могучего бога Ну. Начала строить козни ревнивая соперница Алёны царевна Тананита. Сделал несколько неудачных попыток расправиться с Веточкиным коварный брат Тананиты, царевич Тэнн.
   На большом совете было решено принести Веню Веточкина в жертву богу Ну.
   С помощью друзей Алёны, Веточкину удалось бежать из башни Забвения. Переодевшись в платье странствующего монаха, он прокрался в замок Орр и похитил Алёну. Молодым людям посчастливилось прорваться на космодром, и они уже двигались по длинному, как пенал, коридору космовокзала к стоящему на старте "Водолею", когда стеной проем раздвинул­ся, и на них напали инопланетяне в прозрачных шлемах.
   К настоящему моменту Вениамин Веточкин ведет с ними неравный бой.
   Пяткин, как и всегда, занят работой. Весьма срочной и весьма ответствен­ной работой. Жизненно важной и необходимой для всего завода! А, может быть, даже и для целого государства!
   Несколько месяцев назад Людмила Ивановна, шутки ради, взяла, в отсутствие маститого прозаика, несколько увесистых папок с его стола и задвинула их в "гроб". К ее удивлению, Пяткин так и не обнаружил пропажу. С тех пор Людмила Ивановна регулярно пополняет "гробы" бессмертными творениями классика, а тот, не замечая этого, продолжает плодить свои бестселлеры.
   Уборщица матрацного цеха, Варвара Петровна, несмотря на сложную международную обстановку, так до сих пор и не навела порядка ни в бытовках, ни в туалетах.
   Главный кутюрье, Валерий Павлович Рябоконь, все же проявил высокую сознательность и нарисовал для Романа Степановича диаграмму роста матрасов, лифчиков и кенгуру.
   Коллектив участка губных гармошек, возглавляемый паном-товарищем Лизогубом, в настоящий момент занят проведением стихийного митинга, на котором рабочие смело критикуют начальство за всевозможные упущения и недостатки, в точном соответствии с последними резолюциями Партии и правительства, а также берут на себя повышенные обязательства: перевыполнить план выпуска губных гармошек в 17 раз!
   Буянов, как представитель "Белого дома", является на митинг с небольшим опозданием и, с места в карьер, вступает в острейшую полемику с наиболее буйными и психически неуравновешенными ораторами. Получается очень здорово: демократия на участке губных гармошек так и бурлит!
   Вал стихийных митингов катится по опаленной гражданскими войнами и революциями стране, круша все старое, отжившее, наносное. Вся страна, по указанию великого товарища Чена, дружно развернулась на 180 градусов и уверенной поступью движется вперед. Тот, кто не сумел в очередной раз прозреть, трансформироваться, идти в ногу со временем, выбрасывается за борт истории, как никому не нужный балласт.
   Михаил Григорьевич - в самом эпицентре происходящих в стране катаклизмов. Через него движется бумажный вал всевозможных отчетов, графиков, встречных планов в вышестоящие инстанции. Оттуда - еще выше. Все выше и выше. И так - до "гробов" самого наивысшего уровня!
   Сверху нисходит встречный поток инструкций, решений, постановлений - манна небесная для чиновников всех мастей.
   К трем часам дня, в самый пик бурления демократии на участке губных гармошек, у кабинета Михаила Григорьевича скапливается небольшая группа товарищей. В их числе и девушка с экономическим уклоном. Узнав от Людмилы Ивановны, что Буянова "засосала текучка", большинство из них вскоре рассеиваются в различных направлениях. Девушка же с экономическим уклоном проявляет настойчивость и продолжает ожидать начальника ОНиТ в коридоре.
   В начале пятого появляется Буянов и уединяется с молодой посетительницей за оббитыми кожей дверьми своего кабинета.
   У Романа Степановича возникают кое-какие вопросы по композиции и идейно-психологическому содержанию его творений. Ему необходимо наметить для себя перспективу, определить главное, стержневое. Понять, так сказать, куда следует идти. И зачем туда идти.
   Понятно, что никто не может знать этого лучше, чем Буянов. С ним-то и следует посоветоваться.
   Обыкновенно, Роман Степанович захаживает к Михаилу Григорьевичу за всевозможными советами за две-три минуты до окончания рабочего дня. Но на сей раз этот плодовитый прозаик, автор "Кодекса демократа-судостроителя" и других нашумевших произведений, решает сделать это пораньше.
   Оторвавшись от писанины, Пяткин бросает на Лаптеву строгий взгляд поверх круглых очков, крякает, словно селезень и трет нос измазанным в чернила пальцем. Затем неуклюже выползает из-за стола, прихватывает с собой кипу каких-то бумаг и, покачиваясь в пузырящихся на коленях штанах, направляется в кабинет начальника. Дверь в отдел остается распахнутый. Не проходит и минуты, как Буянов, легонько подталкивая Романа Степановича в спину, выставляет его за дверь.
   Пяткин пересекает коридор и останавливается на пороге своего отдела. Он задумчиво кривится и скребет у себя за ухом пальцем, весь во власти творческих идей. Затем открывает рот, чтобы задать какой-то вопрос. Но, обнаружив, что Буянова уже нет, разворачивается на 180 градусов, наклоняет вперед свою твердолобую голову и вновь ломится к начальнику.
   На сей раз Буянов, по-дружески обнимая ретивого подчиненного за плечи, вводит его в родной отдел. При этом он согласно кивает головой и говорит: "Хорошо, Роман Степанович, хорошо. Делайте, как находите нужным. У меня нет никаких возражений". После чего уходит, плотно прикрыв за Пяткиным дверь.
   Роман Степанович вновь принимается за прерванную работу. Людмила Ивановна, посмеиваясь, говорит:
   - Ну, все ребята, держись! Только что к Буянову пришла молодая девица на высоких каблуках, в сарафане выше колен. Ноги - во! Брови - во! Объем талии - 37, груди - 99 с половиной. Нога на ногу закинула и говорит: я все знаю, все умею и на все согласная. Берите меня к себе, не пожалеете. Буянов и разомлел. Заперся с ней в кабинете и смотрит на нее маслеными глазками. Уже пол дня о чем-то шепчутся! А о чем - никто не знает. Кто ни придет к нему, всем говорит: "Приходите завтра, я сегодня занят, у меня срочная работа". Теперь Квашин всех своих любовниц побросает, на нее одну будет смотреть. У Романа Степанович с утра работа в голову не идет, каждые три минуты в кабинет к Буянову бегает. Буянов его взашей выталкивает, а он все лезет, лезет. Нехорошо, Роман Степанович, нехорошо. Работать надо, работать, а не на молоденьких девочек глазеть. Люди из кожи вон лезут, землю зубами грызут, только чтобы государственный план перевыполнить. Вон Квашин уже совсем изнемог, на нем прямо лица нет, играет в козла и за себя, и за того парня, а вы все на девочек заглядываетесь. Ага. Ну, пусть Веня уже шею набок свернул и весь как на иголках сидит - ему-то простительно, он еще в том возрасте, когда женщинами интересуются. Но вы-то, вы-то куда смотрите, а? Ведь вы же уже дедушка, у вас правнуки есть! Нет, вы в бумаги не прячьтесь, вы скажите всему трудовому коллективу, куда вы смотрите? Скоро в отделе уже совсем работать будет некому. Все Лаптева! Премию начислять - Лаптева. Сводки составлять - Лаптева. Форму 5Бр готовить - а ведь это же ваша прямая обязанность, Роман Степанович! - так тоже Лаптева! Нагрузили меня, как ломовую лошадь, и помыкают. Вы когда уже мной помыкать перестанете а, Роман Степанович? Вот какая я дурочка, все мне удивляются! Чернобривцева мне говорит, что она, на моем месте, никогда бы за Пяткина не работала. А на меня что ни на навешают - я все делаю. Поговорю, поговорю, и опять делаю, потому что душа у меня мягкая, как пуховая перина. А нужно жестче быть. Жестче! Зарыться с головой в бумаги, как Роман Степанович, и сидеть, скрипеть, скрипеть пером. А что? С волками жить - по-волчьи выть!
   У Владимира Ивановича, от духоты, безделья и нескончаемой трескотни Людмилы Ивановны, начинает побаливать затылок. Веня Веточкин тупо рисует чертиков на листке бумаги - он уже избороздил просторы Вселенной вдоль и поперек, победил всех своих врагов и теперь, кажется, попал в некую черную дыру, где время застыло в неподдвижности, как вода в стоячем болоте. Наконец Людмила Ивановна, взглянув на часы, достает круглое зеркальце и начинает пудрить нос. Гудок застает ее на проходной, причем она обходит Квашина почти на целый корпус!
   Веня Веточкин также входит в тройку лидеров, преследуя эту парочку по пятам.
   Вместе с гудком в группу "Центр" заходит Юрий Осипович и с улыбкой предлагает Роману Степановичу:
   - Ну что, тренировочная груша? Преподать тебе урок?
  
   Этой ночью Владимиру Федоровичу приснился странный сон: загорелся участок разведения страусов и кенгуру. Бедные животные в испуге метались по заводу, а за ними гонялся оживший товарищ Грец и палил во все стороны из револьверов. Из горящего здания выскочил Павел Корочагин с тетей Дусей на руках, и товарищ Лизогуб играл при этом на губной гамошке, а Буянов, Пяткин и Лаптева, хлопая в ладони, распевали:
   Гори, гори ясно,
   Чтобы не погасло.
   Проснулся Квашин с тяжелой головой, хмурый и раздраженный. Бред какой-то, подумал он, выползая из-под одеяла.
   Начинался еще один трудовой день.
  
  
  
   ПРБ - Планово-распределительное бюро
   ОНиТ - Отдел Новаций и Трансформаций
   2П4S - Пол, Потолок и четыре Sтены.
   Добровольная Демократическая Дружина.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"