Раннее зимнее утро. Мороз щиплет щеки. Северный ветер гонит поземку по ровному снежному полотну открывающихся просторов полей.
Низкое солнце завешано тонкой прозрачной вуалью рассеивающегося утреннего тумана. Снег скрипит под ногами знакомой мелодией. Тропинка, ведущая к деревне, едва обозначена. Мы, это мама, папа и я, вязнем в сугробах, кутаясь в шарфы. Мы скользим и шатаемся, пытаясь идти след в след за папой. Мы идем на дачу к друзьям.
Вот уже видна с пригорка притаившаяся, окутанная снегом по самые крыши, маленькая тихая деревенька.
Густой туман, поднимающийся над рекой, извилистой лентой опоясывает ее. Все, кажется, замерло в морозной тишине. Дымок из труб нескольких изб лениво тонкой струйкой поднимается вверх. Бледная луна в чистом небе следит за проясняющимся солнцем.
Туман рассеивается. Снег блестит разноцветными мелкими огоньками и слепит глаза. Мы с мамой никак не можем попасть в папин шаг, тихо ворчим и начинаем хохотать, вспоминая смешные истории из наших зимних походов на дачу.
Папа поворачивается к нам, не останавливаясь, скользит и падает в сугроб. Шапка летит в сторону. Он пытается подняться, упираясь руками в снег, но тонет в нем еще больше. Мама хохочет и идет ему на помощь. Папа хитрит и роняет мама рядом с собой. Они барахтаются в сугробе, пытаясь подняться. Вокруг них уже целая воронка мягкого рассыпчатого снега. Мама выползает на тропинку, папа тянет ее назад в сугроб. Мамина шапка сползает ей на глаза. Она не видит куда ползет. А я вытираю слезы от смеха. Каждый из нас пытается что-то объяснить друг другу. Фразы тонут в шуме голосов, что вызывает у всех нас неудержимый смех, который расслабляет мама и окончательно лишает ее сил. Она сквозь смех неясно просит папу, чтоб он вытолкнул ее из сугроба. А папа, удобно расположившись в воронке, иронично отвечает, что это будет выглядеть не по - джентльменски. На что мама заявляет, что ей сейчас не до манер. А я, держась за живот, комментирую ситуацию и хохочу над происходящим.
Папа выбирается из сугроба, поднимая маму, и мы опять все- на узкой тропинке, которую заметает поземка. Наш путь наполняется бурным обсуждением и громким смехом. Румяные лица мамы и папы говорят о том, что они согрелись.
За обсуждением не сразу замечаем, что мы- на окраине деревеньки, в которой по замечанию папы "четыре избы и три трубы". Сугробы сменяет аккуратно расчищенная полуметровая тропинка, которая тянется вдоль улицы ровной стрелкой, как след от самолета в небе. Первые избы, которые мы проходим, не так уж и увязли в снегу, как нам казалось с пригорка. Туман над речкой окончательно рассеялся. Хрустальные сосульки, блестя на солнце, переливаются всеми цветами радуги и потрескивают на морозе. Ярко красные рябины жмутся к белоствольным раскидистым березам вдоль речки.
Мы останавливаемся, переводя дыхание. В это время, откуда ни возьмись, налетает стайка взъерошенных воробьев и устраивается на рябине. Они чирикают так громко, будто хотят привлечь к себе наше внимание. Наше присутствие их не смущает, они галдят, перебивая друг друга. Затем воробьи, как по команде, замолкают, склевывая ягоды рябины. Но не проходит и нескольких секунд, как один или двое, начинают чирикать, и опять вся стайка дружно откликается на призыв первых. Было явно видно. Что их споры ведутся относительно наших персон. Самые смелые из воробьев, облетают нас. Изучая и сообщая новые подробности о незнакомцах.
"Кыш, неугомонные!"- сказал папа и махнул рукой. Все стихло, но воробьи не шелохнулись, удивленные бесцеремонным папиным замечанием. Тишина длилась лишь мгновение. Воробьи стали громко возмущаться. И тишина заполнилась таким разноголосьем, что мы замолчали, пораженные увиденным и услышанным.
"Местная таможня",- пошутил папа.
Мы двинулись дальше, воробьи следовали за нами, перелетая ч дерева на дерево, громко чирикая. Их возмущению не было конца. Нас это еще больше рассмешило.
Вдруг скрипнули ворота одной из покосившихся изб, и навстречу нам вышел дед лет семидесяти.
"Петрович!"- кратко представился он папе. "Да вы на них,- махнул он рукой в сторону стайки,- внимания не обращайте, радуются они вам. Проводят вас до самого дома. А коль их хлебцем подкормите- в друзьях будете!".
"Удивительно!"- произнесла мама.
"У нас здесь все удивительно!"- ответил хитро Петрович.
"А кто дорогу разгребает?"- поинтересовался папа.
"Так я,- ответил дед,- работу себе назначил дорогу расчищать". И он опять хитро улыбнулся себе в бороду.
Петрович взял лопату и аккуратно, нарезая снег кубиками, складывал его на сугробы, расчищая тропинку к следующей избе. Работал он медленно, но исправно. Тропинка Петровича тянулась по всей улице, от каждой избы ведя на общую тропу.
А мы двинулись дальше. Стайка и, правда, летела за нами. Возле дома мы покрошили на снег хлеб. Воробьи чисто выбрали все до единой крошки, не боясь приближаться к нам. Они на лету подхватывали кусочки хлеба, не переставая чирикать при этом. Самые смелые подхватывали крошки с папиной руки, протянутой навстречу воробьям. Наевшись и познакомившись с нами, они вспорхнули и полетели, галдя, вдоль тропинки Петровича на окраину деревни...
Было это два годы назад.
Стайка воробьев по- прежнему встречает нас на окраине деревни, радуясь нам, как старым знакомым. Воробьи провожают нас до самой дачи. Они не боятся брать хлеб с наших рук.
Тропинку, прозванную деревенскими стариками "тропинкой Петровича". Разгребает папа с соседом по даче рано поутру. И она по- прежнему тянется ровной ленточкой среди высоких сугробов вдоль всей улицы. Аккуратно заворачивая к каждой избе.
И вдоль тропинки Петровича летает неугомонная стайка взъерошенных воробьев, приветствуя приезжающих громким восторгом.
И дымятся по утру трубы покосившихся изб, вросших в землю и укутанных высокими сугробами.
А это значит, что жива курилка, русская глубинка, спрятанная в стороне от магистральных дорог и городской суеты.