Аннотация: Ливан, октябрь 1975 года. Ливан, эта некогда Ближневосточная Швейцария, рай посреди ада вечных войн и катастроф, оказался ввергнут в пучину кровопролитной и разрушительной войны между христианами и мусульманами. И за всем этим со стороны наблюдает один-единственный турист, волей судеб и Господа вынужденный взять в руки оружие.
Что может быть приятнее октябрьского ветерка? Не того ужасного ветродуя, предвестника зимы, который задувает тебя насквозь, обдирает холодом до костей и, кажется, хочет отморозить даже твою душу, нет. Это обычный легкий октябрьский ветер, ласковый, прохладный, приносящий с собой вкусные нотки йода, соли и морской свежести. Ощущая его, хочется не кутаться в теплый пуховик, а идти по набережной, вслушиваться в шум набегающих волн, улыбаться проходящим мимо девушкам и пить чай или какао в открытом кафе, любуясь открывающимся видом. Гедонизм, чистой воды гедонизм.
Собственно, именно в этом и заключались мои планы на ближайшие пару часов. Выйти из отеля, добраться до набережной и вдоволь погулять, впитывая в себя море, воздух и многовековую историю окружающей меня действительности, чересполосицей старых и современных зданий обступавшую побережье. Предвкушая этот слегка солоноватый от бриза вкус сладкого какао, я вежливо кивнул портье, подождал, пока швейцар откроет дверь, вышел на улицу, сделал пару шагов по ступенькам и зажмурился от удовольствия. Вот он, ветер! Бьет в лицо, развевает волосы, насвистывает в уши... и приносит с собой звуки жизни большого города. Кричат торгующие разнокалиберными сувенирами лоточники, заманивают страждущих уличные продавцы горячего чая и кофе (м-м-м-м, вкуснотища!), нахваливают свой товар пекари, шумят гудками такси, тарахтят проезжающие мимо автомобили, галдят птицы, болтают прохожие. Все то, что в обычной твоей рабочей жизни ты не замечаешь, игнорируешь или пропускаешь мимо себя, на отдыхе в другом месте становится чем-то новым, неизведанным, наполняет тебя ощущениями и бодрит предвкушением приключений. Тебе хочется погружаться в эту атмосферу все дальше и глубже, совершенно игнорируя тот факт, что это погружение совершили уже сотни и тысячи людей до тебя, а ты тут лишь один из множества отдыхающих, которым приходится отвечать с дежурной улыбкой на лице. Вперед, в эту яркость, в феерию красок, подальше от обычной серой и скучной будничной жизни, столь мучительной в своем обыкновении по сравнению с этим раем.
Я все так же, с закрытыми глазами, начал медленно спускаться по лестнице, вбирая в себя мир вокруг через одни лишь шумы и запахи. Это была настоящая гармония. Но стоило лишь мне спуститься к площади и раскрыть глаза, чтобы вызвать такси на набережную, как пресловутая гармония оказалась нарушена самым бесцеремонно-сапожным способом. Сначала раздались крики.
- Аль филистиниин! Аль филистиниин! - кричали прохожие, повергая в шок многочисленных туристов, обалдело вращавших головами по сторонам в поисках непонятной угрозы.
Местные вылезали из машин, бросали на землю вещи, одежду, которая могла им помешать быстро передвигаться, и убегали, рассасывались по подворотням. А где-то в конце этого потока грозно гудели клаксонами автобусы с прикрепленными на них черно-бело-зелеными флагами с красным уголком.
- Аль филистиниин! - раздавалось со всех сторон.
Автобусы вырулили на площадь перед отелем и раскрыли двери, выплеснув из своего приветливого нутра целую волну странных людей. Они были одеты в обычную гражданскую одежду, но лица скрыты за куфиями, а руки грозно сжимали автоматы Калашникова. Заметив это, толпа ускорилась. Задние давили на передних. Люди падали и кое-как поднимались. Кричали испуганные дети, которых родители пытались прикрыть своими телами от таинственных "аль филистиниин", и от этого только сильнее вдавливали в толпу. На месте оставались только такие, как я. Туристы.
- Аллаху акбар! - взревели люди в куфиях, потрясая автоматами.
Короткая отрывистая команда кого-то из них, щеголявшего в нарядной оливковой форме - и "аль филистиниин" словно бы с цепи сорвались. Большая их часть тут же рванула к отелю, потрясая автоматами. Один из них, проходя мимо меня, просто и без затей нанес удар прикладом по голове, отшвырнув к нарядному такси с открытой дверью, водитель которого уже давно и прозорливо сбежал куда подальше. Они не церемонились и с другими прохожими, грубо отталкивая их в стороны. Но небольшая группа, с дюжину молодчиков, не последовала за остальными. Вместо этого они врезались в самый конец толпы и выхватили оттуда десяток человек. Грозно крича и постоянно пиная, люди в куфиях подвели их ко входу в отель, уложили на асфальт и просто и без затей расстреляли. Следом наступил черед двух туристов - белокожих европейцев, в ужасе лежавших у торгового автомата с газетами. Им без каких-либо затей отрубили головы длинными мачете.
- Аллаху акбар! - закричали они, тряся головами и радуясь, как дети.
В этом счастье было что-то звериное, дикое, бесчеловечное. Что-то, что доктор Фрейд загнал куда-то в глубины человеческого подсознания. И это было до одури страшно.
Я осторожно выглянул из-за капота автомобиля. Человек в зеленом яростно жестикулировал, судя по всему, отдавая приказы. Большую часть людей в куфиях уже поглотил отель, откуда то и дело доносились выстрелы, крики и звон разбивающеося стекла. Меньшая часть в это время действовала на площади. Уцелевшие туристы были согнаны в угол между двумя домами, а рядом с автобусами начали появляться ящики с боеприпасами, минометы, какие-то странные трубы и прочее военное снаряжение.
Неожиданно сзади что-то истошно завопило:
- А-а-а-а-а-а! - и этот оно все приближалось и приближалось, неумолимо и обреченно.
А затем крик неожиданно оборвался, обернувшись чпокающим стуком чего-то мягкого, упавшего с большой высоты. Я обернулся. "Аль филистиниин", толпившиеся на крыше отеля и радовавшиеся чему-то, скинули с нее охранника. От удара его сплющило, размазало по асфальту. Меня вырвало кисло-горькой желчью прямо на останки. Тело сотрясала нервная дрожь. Казавшийся еще пару минут назад раем, мир превратился в настоящий ад. Когда он успел? Когда это произошло? Кто допустил? Поганый привкус во рту отбивал возможность трезво мыслить, оставляя только множащиеся со скоростью света вопросы.
Меня обволок липкий, противный страх. Пример охранника и той семейной пары прекрасно свидетельствовал о намерениях "аль филистиниин" относительно нас. Мы - добыча, которую можно убить и за которую никто не заступится. Сейчас у них оружие - и у них есть полное, ими самими взятое право на насилие. И ни один полицейский или солдат не придет спасать каких-то туристов из какого-то отеля. А раз никто спасать не будет, то спасаться нужно самому. Бежать по следу тех, кто растворялся в подворотнях под смех и выстрелы людей в куфиях.
Я отер тыльной стороной руки губы и вновь выглянул из-за капота. Убийцы продолжали заниматься своими хозяйственно-бытовыми делами. Гора ящиков с боеприпасами у автобусов только выросла, а человек в оливковой форме продолжал что-то объяснять четырем людям, то и дело тыкая то в один ящик, то в другой. Еще двое стояли рядом с туристами, то ли защищая их от безбашенных сотоварищей, то ли охраняя будущий товар. Белый человек - ценный ресурс в самых разнообразных войнах, сотрясающих три континента. Конечно, не такой ценный, как алмазы, изумруды или нефть, но и за них тоже можно купить оружие и боеприпасы.
Я стартовал прямо из-за такси, с места в карьер, словно дикий сайгак из казахстанских степей. Мне вслед неслись вопли "аль филистиниин" и одиночные выстрелы из автоматов, но страх смерти оказался сильнее - я бежал вперед, словно Джесси Оуэнс, которому наступали на пятки взвод эсесовцев с овчарками. Бежал, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этих страшных людей с автоматами.
- Хэй! Хэй! Стоп! Уи уил шут! - закричали сзади.
Ага, сейчас, нашли дурака! Конечно, остановлюсь, лягу на асфальт поудобнее и покорно дам себя убить! Нет уж, дудки! И я продолжаю бежать в прогулочном костюме, неудобных ботинках и плаще, развевавшемся за мной, словно шлейф за сбегающей со свадьбы невестой. Жалко только, шляпу где-то потерял... Хотя о шляпе ли жалеть, когда голову едва не потерял?
Где-то метров через четыреста, когда дыхание сбилось окончательно, а ноги налились неприятной свинцовой тяжестью, наконец, показались первые признаки жизни. Уже появились обычные люди, одетые в повседневную одежду и поэтому с удивлением глядевшие на растрепанного меня, ездили машины, сновали лоточники и вообще велась самая обыкновенная жизнь. Их словно бы ни сколько не интересовало, что всего-лишь в полукилометре от них какие-то террористы с азартом и наслаждением убивают всех, кто попадается им на глаза. Тут же - ни полицейских, ни военных, ни спецназовцев в масках. Все хорошо, жизнь продолжается.
Хотя как раз на счет отсутствия правоохранительных органов я, кажется, все же приятно заблуждался. Стоявший у одного из фонарей аккуратный полицейский с густыми усами на его смуглом, типично арабском лице, беседовавший о чем-то с торговцем сладостями, отлип от своего поста и подошел ко мне.
- Добрый день. Могу я чем-нибудь помочь? - обратился он ко мне на недурном английском, с первого взгляда определив белокожего интуриста.
- Да... Там... э-э-э... стреляют... - с грехом пополам ответил я, проталкивая слова из себя в момент выдоха.
- Где?
- Отель... "Муртом Хаус"... Я там... отдыхать... приехал... а там...
- Понял. Спасибо вам за помощь! - услужливый полицейский отвел меня к лавочке, усадил на нее, заказал у одного из разносчиков згурат - ливанский вид чая с добавлением розовых лепестков - а сам побежал к ближайшему телефону на другой стороне улицы набирать какой-то очень длинный номер. Настолько длинный, что традиционные для местной полиции "160" так не набираются. Судя по всему, ответили быстро, так как он практически через секунд двадцать разразился очень долгой речью, затем несколько раз угукающе кивнул головой, что-то отрывисто ответил и повесил трубку.
- Насляждайтьесь! - на сильно исковерканном английском произнес разносчик чая, подавая мне бумажный стаканчик с ароматным згуратом.
- Шукран! - благодарно киваю, принимая напиток.
Сердце все еще стучало так, словно бы в меня до сих пор стреляют "аль филистини". Черт, да кто такие эти люди в куфиях, что позволяют себе захватывать отель посреди города на Лазурном берегу Ближнего Востока? Кто такое позволил? Нет, конечно, по новостям всякие ужасы можно прочитать, но чтобы посреди дня банда в 100-150 человек беспрепятственно въехала в город, да еще и захватила отель практически в его центре - вот уж небылицы!
Однако небылицами это не было, о чем сейчас свидетельствовали бешеный стук сердца, галлоны адреналина в крови и только сейчас притянувшая мой взгляд аккуратная дырочка в плаще, явно от пули.
- Бл..! - выматерился я в голос, залпом вливая в себя горячую жидкость.
- Простите, - произнес вежливый полицейский, подойдя ко мне. - Я уведомил руководство полицией об инциденте. Благодарю вас за помощь и своевременное сообщение о преступлении. Сожалею, что вам пришлось стать очевидцем подобных событий.
Я закинул стаканчик в урну и поднял голову. По лицу стража правопорядка совершенно нельзя было понять, действительно ли он сожалеет о произошедшем или это просто ничего не значащие дежурные слова из методички по общению с иностранцами.
- Однако, - продолжил он. - Вам будет необходимо дождаться приезда полиции сюда, чтобы дать показания по случившемуся.
- Хорошо! - равнодушно киваю, погружаясь в апатичное оцепенение.
Слишком много событий за один бурный день. Это нападение на отель, множество убитых в какой-то совершенно безумной вакханалии, побег под шум стрельбы и дырку в собственном плаще, а также звонящий неизвестно куда полицейский безумно вымотали меня. Так, стоп, полицейский? А зачем тут стоял полицейский? Он не патрулировал улицу, не проверял документы у торговцев, он просто встал у фонаря так, чтобы его нельзя было заметить сразу и наблюдал. Услышал стрельбу и решил встать кордоном, поджидая отряд "аль-филистини"? Тогда, пожалуй, мне стоит лишь порадоваться за его достаточно странную для этого региона верность долгу, а также за свой абсолютно штатский костюм, позволивший мне прожить подольше и спокойно посидеть тут, ожидая неизвестного. Впрочем, а слышна ли стрельба на таком расстоянии? Год срочной службы пулеметчиком в БТРе, увы, не способствует запоминанию каких-то условностей, которые преподают разве что разведчикам и диверсантам. 400 метров в условиях городских джунглей могут быть прекрасным усилителем шума, ровно как и превосходной глушилкой всего, что не бахает во всю мощь, словно танковая пушка. М-да, вопрос... И как назло тишина, проверить нельзя.
Вежливый полицейский, сообщивший мне новость о будущем допросе, никуда не делся. Он не вернулся обратно к своей зафонарной позиции а, наоборот, стоял рядом со мной, впрочем, не спуская глаз с того переулка, откуда я вывалился. Стало быть, действительно ожидал с той стороны нечто плохое. Меня же эта круговерть событий настолько замучала, что я начал клевать носом от усталости и переживаний.
Впрочем, мое блаженное дремотное состояние не продлилось очень долго, так как то самое неизвестное, которое мы ждали, пришло и не очень вежливо потрясло меня за плечо.
- М? Что такое? - бормочу, медленно поднимая голову.
Передо мной небольшим полукругом стоял десяток человек, до боли напоминавших мне тех самых "аль-филистини". Они точно так же были в гражданской одежде, вооружены и с мрачной решимостью в глазах. Впрочем, было и одно существенное отличие - их лица были открыты всем ветрам и взглядам окружающих, которые тут же разделились на две примерно равные части. Одна из них как-то незаметно покидала окрестности, тихо, мирно и без какой-либо суеты, вторая же счастливо их привествовала, лезла обниматься и предлагала самые разные продукты или напитки. "Авторитетные люди!" - мелькнула в моем дремотном мозгу ехидная мысль. Приснопамятный полицейский, стоявший рядом, явно относился ко второй категории. Они обменялись рукопожатиями с одним из бойцов, судя по всему командиров, после чего между ними завязался абсолютно непонятный разговор на арабском, продлившийся минут пять и сопровождавшийся обильными взмахами рук.
- Вы должны пройти с ними! - произнес полицейский, когда они, наконец, закончили обмен любезностями.
- Простите, но... кто это?
- Нет времени объяснять! - ответил он, взяв меня под руку и вынуждая встать. - Вам лучше уходить, тут сейчас будет небезопасно.
- Да, но кто это? Как я могу идти с людьми, о которых ничего не знаю?
- Пьер Фаттах, - произнес с ужасным акцентом тот самый вооруженный человек, который разговаривал со стражем порядка. - Я командир отряда фалангистской милиции. Вы должны пройти со мной.
- Фалангистской? - опешил я, послушно поднимаясь и кивая головой в знак покорности. - Это как в Испании Франко?
- Почти. Вы должны пройти со мной. Для вашей собственной безопасности.
- Хорошо, - снова киваю и вытягиваю руки вперед. - Кандалы будут?
- Будут, - очень серьезно кивнул головой полицейский, доставая наручники.
"Вот это я попал!" - пронеслась в моей голове запоздалая мысль, пока страж правопорядка надевал на меня "браслеты" под приветливо смотрящими на меня дулами автоматов. Мне не давала покоя вопрос о том, где же я так лоханулся? Что я такого сказал или сделал, чтобы эти без сомнения не "аль-филистини" задержали меня и потащили куда-то в неизвестность, а может быть даже и на расстрел. А может - в качестве того самого товара, которым уже промышлили убийцы в куфиях.
Тем временем полицейский надел на меня блестящие на ярком ливанском солнце наручники и что-то сказал командиру отряда. Пьер сразу посмурнел, а его бойцы еще сильнее сжали автоматы и стали смотреть на меня еще угрюмее, хотя до этого взгляды были скорее равнодушно-настороженными.
- За что меня? Что я сделал?
- Иди давай! - злобно произнес Фаттах, толкая меня в спину. - В штабе с тобой разберутся.
Тут же прозвучала отрывистая команда на арабском. Из группы фалангистов вперед протолкался мужик лет 30-35 на вид, в гавайской рубашке и коричневых летних штанах, который вытянулся перед Пьером, сжимая в руках ремень закинутого за спину автомата. Командир отряда вновь отдал какой-то приказ, тот кивнул и, схватив меня за руку, довольно грубо потащил куда-то в неизвестность.
- Эй, поосторожнее! - кричу ему, чувствуя себя вытаскиваемым за хвост из банки шпротом.
Конвоир на меня никак не отреагировал и продолжил тащить в своем одному ему известном направлении.
- Ты куда меня тащишь? - пытаюсь вырваться.
Фалангист не стал церемониться и спокойно врезал мне по голове кулаком так, что в ушах зазвенело. Черт! Обалденно сходил на набережную! Получай себе свежий воздух по голове, прекрасных девушек в печень и связанные руки в качестве первого свидания. И почему я остановился и стал говорить с полицейским, а не побежал дальше? Забежал бы в какое-нибудь посольство, например, родное или американское - и было бы мне счастье! Сейчас бы сидел, пил горячий кофе и выяснял, где меня разместят и как скоро спасут из этого ада. Нет, блин, взбрело в голову остановиться отдышаться, соблазниться мнительной безопасностью оживленной улицы. И вот она, безопасность эта, великолепно ощущается на моих скованных сзади руках. Ни сбежать, ни коленку почесать.
А пока меня одолевали жалость к самому себе, мужик продолжал уверенно конвоировать мою тушку по своему одному ему известному маршруту. Мы прошли несколько улиц, прошли довольно извилистый и традиционно арабский переулочек и свернули в какую-то весьма мрачную подворотню. Увидев ее и вдохнув этот сырой мрачный аромат, я тотчас начал упираться, как вытащенный из родной водной стихии карась.
- Давай, иди! - рявкнул конвоир, ткнув меня прикладом. - Пришли уже!
Под "пришли" явно подразумевался подвал в подворотне, у раскрытых дверей которого стояло два откровенно интеллигентного вида часовых, автоматы которых выглядели абсолютно неуместными этим будущим бакалаврам права, истории античных культур или физики углеродов. Им скорее бы подошли кисточки для очистки артефактов от остаточных пород или школьная указка в классе гимназии для одаренных детей, но не эти ужасные орудия убийства и жестокости.
Что характерно, они соответствовали своему интеллигентному виду не только внешне, но и по поведению. Когда мы с конвоиром подошли к входу и начали спускаться внутрь, то эти горе-часовые даже не удосужились ему кивнуть или спросить пароль, продолжая заниматься своими делами, а именно стоять и пялиться в противоположную стенку с таким видом, будто бы это твоя вожделенная диссертация и последняя ступень к доктору наук.
- Осторожно, не упади, - неожиданно заботливо произнес тащивший меня мужик, но затем явно решил исправить мое хорошее впечатление о нем и продолжил: - А то еще твои мозги с пола вытирать...
- Подбодрил, блин! - проворчал я, кое-как не свернув шею на крутом спуске без рук.
Подвал этот был когда-то типичным складом бакалейной лавки, в котором еще сохранился запах консервной жести, соленой влажности и пыльный привкус макарон. Теперь от былого пищевого великолепия в нем остался один-единственный стеллаж в дальнем углу, служивший теперь подпоркой для висевшей карты Бейрута. По крайней мере, французская надпись "Beyrouth" под многообразием червячков палестинских языков и хитрая паутинка кварталов, подсвеченная специально наведенной на них лампой, пытались убедить в этом. Как там говорится в одном неизвестном большей части цивилизованного мира анекдоте? "Если оно выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно, и есть утка". Следовательно, перед нами карта Бейрута с кучей налепленных на него флажков, которые обозначают... Честно говоря, они могут обозначать что угодно, начиная от позиций отрядов и заканчивая анализом последних автомобильных аварий за 24 часа.
Кроме стеллажа, карты и лампы, помещение также было заполнено людьми, вооруженными просто до зубов. При виде всего этого многообразия винтовок, автоматов, пистолетов и даже здорового ротного пулемета у меня засосало под ложечкой и заныли передние зубы, уже заранее прощаясь с нежно любимым ими организмом. Допросы, особенно форсированные, и уж тем более проводимые вооруженными неспециалистами, имеют свойство заказываться тяжкими телесными, иногда даже несовместимыми с жизнью, повреждениями.
- Э-э-э, а мы точно пришли по адресу? - спрашиваю, повернув голову назад, у своего конвоира. - По-моему, на этой вечеринке я лишний, потому что несколько... не соответствую дресс-коду!
- Иди! - рыкнул тот, пнув меня под зад прямо с лестницы.
С непередаваемой игрой слов с элементами народного фольклора я рухнул на пол, чувствительно ударившись лицом о бетонный пол. Подозрительно громко хрустнул нос. Матерные вопли стали еще громче по мере того, как БОЛЬ заполняла мою голову, стягивала ее стальными обручами и сдавливала в попытке заставить лопнуть, словно перезрелый арбуз. Я ругался на всех языках, которые только знал, учил или слышал мельком, выдавая густую мешанину из самых разных слов и выражений, липкую, безобразную, но хоть как-то облегчавшую страдания.
- Вставай! - рявкнул конвоир, пнув меня по ребрам.
Звук оплеухи, прорвавшийся даже сквозь поток мата, был мне настоящим бальзамом на мой раскалывающийся от боли нос. Затем последовали долгие крики на арабском, переросшие во всеобщий гвалт и перебранку, в течение которых подо мной медленно растекалась лужица крови, продолжающей весьма щедро литься из носа. Со всей страстью, свойственной южным народам, они спорили и препирались по неизвестно какому поводу, пока я пытался силой мысли хоть как-то абстрагироваться от боли, заполнившей мозг до последней клетки.
Через минуту спор был прекращен с помощью самого эффективного аргумента на свете - щелчка досылаемого в автомат патрона. Голоса тут же прекратились, а затем пара рук резко подняла меня с пола и поставила на ноги. Которые, впрочем, отказались меня удерживать и я рухнул на колени, от этого забрызгав кровью не только собственный костюм, но и штаны стоявшего передо мной человека.
- Подними голову! - произнес твердый и резкий голос передо мной на безукоризненном английском.
Послушно, хотя и очень медленно, выполняю приказ, жадно заглатывая воздух и чувствуя, как струйка крови медленно стекает по губам прямо в рот, забивая все своим поганым железным ароматом. Я почувствовал тошноту и едва сдержался, чтобы не прочистить желудок в очередной раз.
Передо мной стоял невысокий, плотный мужчина в оливковой форме и военном снаряжении. Смуглая кожа и карие глаза выдавали в нем точно такого же местного араба, как и все, но при этом чувствовалось, что для него английский не менее родной, чем арабский и французский, а новенькая РПС с пистолетной кобурой для "кольта" говорили, что сейчас мою судьбу решает не самый маленький местный начальник.
- Я человек вежливый. Я бизнесмен. А потому считаю, что приличные люди для начала должны представиться. Меня зовут Генри Сараф, я командир отряда Сил регулирования Катаиб в этом районе. А кто ты? - произнес он, внимательно разглядывая меня.
- Я... Меня зовут... - хрипло бормочу, сглатывая кровь и тут же чувствуя, что желудок все-таки не выдерживает и извергает очередную порцию подкрашенной красным желчи. Слава Богу, все ушло на пол, а не на собеседника.
- Хм... Примерно понятно, - подытожил Сараф.
- И... Извините... - ответил я, сплевывая комок какой-то дряни на пол и вновь поднимая голову.
Командир этих неизвестных Сил регулирования взял стул и уселся на него передо мной, сложив руки на спинке, словно примерный школьник в первом классе. Он смотрел прямо на меня, удобно устроив подбородок на получившейся конструкции. Наверное, то, что сейчас находилось перед ним, представляло не самое впечатляющее зрелище. Белый турист, вся одежда в пыли, грязи, крови и желчи, стоящий тут на коленях, вряд ли способен вызвать хоть что-нибудь, кроме жалости или презрения. Поэтому я переборол свою боль и слабость и все же нашел в себе силы подняться с колен. Человек вообще не должен стоять на коленях. И даже этот странный командир смотрел на меня как-то одобрительно.
- Ты коммунист? - спросил ливанец, смотря на меня исподлобья.
- Нет.
- Но мне сказали, ты русский. Если ты русский - ты коммунист.
И тут мозг, несмотря на всю боль и слабость, пулей пронзила мысль осознания, застряв где-то в области затылка и вызвав очередной приступ тошноты, с трудом подавленный в зародыше. Точно! Я же тогда, на лавочке, прямо перед этим полицейским сидел и ругался на русском. А он каким-то образом то ли понял, то ли просто догадался, что это явно не западноевропейский язык. В конце концов, сохранилось еще некоторое количество приходов русской православной церкви заграницей, остатки некогда былого величия императорского православного палестинского общества. Так что, при должной информированности, узнать специфические идиомы не составляло никакого труда.
- Я не... я не коммунист...
- Но ты русский?
- Я... я не русский... - бормочу без какой-либо надежды на успех.
Похоже, они для себя уже все решили. Если русский, то значит коммунист. И другого не дано. Эх, черт, кто же меня дернул поехать в Ливан отдыхать? Надо было соглашаться на какие-нибудь пляжи Калифорнии или Бразилии, чем этот бейрутский ад.
- А кто же? - полюбопытствовал Сараф.
- Я югослав. Серб.
- Серб? Но ведь сербы тоже коммунисты! - усмехнулся он.
Еще один стереотип?
- Я христианин.
- Христианин? - засмеялся командир отряда Катаиб и посмотрел на свиох людей. Очевидно, он им рассказал то же самое, потому что гогот грянул такой, будто бы стадо лошадей за круп укусили.
- Ну, если ты христианин, то докажи!
Трясущимися руками я достал из-под рубашки распятие, поцеловал его, перекрестился и произнес как можно тверже:
- Господе Исусе Христе, Сине Божийи, помилуй мене грешнога!
- Прости, я, кажется не расслышал, повтори?
- Господе Исусе Христе... - начал я заново, уже громче.
- Хм... Мне кажется, или ты в имени Господа нашего употребил одну "и"? Я хоть и плохо учился, но всегда любил историю христианства и слышал, как из-за одной буквы вы, русские, уничтожали друг друга десятилетиями. Потому что спорили, как правильно называть Господа нашего. Вы уничтожили одних из своих лучших людей. Богатых людей. Честных людей. А тех, кто был не такой храбрый, как убитые, но такой же честный, выгнали в леса. А тех, кто выходил из ваших сибирских лесов, вы сжигали на кострах, как инквизиция в Германии. И за любую ошибку в написании или произнесении Его имени вы отлучали от церкви.
- Я нисам рус! - злобно отвечаю, набычившись.
- Хорошо! - кивнул он, встав со стула, после чего достал из кобуры "кольт" и приставил к моему лбу. - Тогда сейчас ты, русский, прочтешь свою молитву еще раз. И если ты действительно югослав, то прочтешь Иисусову молитву правильно.
В разразившейся тишине сочно щелкнул взводимый курок.
- Господе Исусе Христе, Сине Божийи, помилуй мене грешнога! - спокойно произношу, перекрестившись и спокойно смотря в глаза Сарафу в глаза. - Хайде пуцай, ти майку ...ем!
Араб усмехнулся и нажал на спусковой крючок. Курок все с тем же сочным звуком ударил в боек и... выстрела не произошло. Я вздрогнул, моргнул, но все так же продолжил, набычившись, смотреть на него. Тот засмеялся.
- Клянусь святым Мароном! Ты стоишь! Как говорят американцы, у тебя есть яйца! - ливанец убрал от моей головы пистолет обратно в кобуру. - По крайней мере, ты точно христианин и не коммунист. Коммунист бы не знал Иисусову молитву...
- Я нисам комунист! Я не коммунист!
- Хорошо. Вот и проверим. Так кто ты? И как тебя зовут? - Сараф уселся обратно и дал какой-то знак. Через пару секунд сзади меня поставили стул и принудительно усадили.
- Я... Меня зовут Ратко Василькович. Я турист. Я остановился в отеле "Муртом Хаус" и... И сегодня собирался на набережную, когда на нас напали "аль-филистиин". Кто это?
- Значит, ты говоришь, что турист. И что не коммунист. И не русский. И что на твой отель напали... А документы какие-нибудь есть?
Я захлопал по карманам в поисках паспорта, но он, как назло, остался в отеле в шкафу, в другом плаще. Вместо него у меня в руках появились англоязычная карта Бейрута со всеми достопримечательностями, англо-арабский туристический разговорник, ключ от номера с биркой "Муртом Хаус" и бумажник с сотней долларов и семьюстами ливанскими фунтами. Все это скрупулезно осмотрел этот странный командир, пристально разглядывая первые и последние страницы разговорника, смотря через свет лампы на карту и деньги.
- Значит, нет документов... Тогда так, как там тебя, Рэт... Рат... Ратко? Ратко, я даю тебе слово, что мы тебя не тронем. Но ты должен выбрать. Или мы тебя отправляем в контрразведку, и они начинают тебя проверять, русский ты, югослав, а может быть, даже сам Антихрист или Спаситель. Пусть военные разбираются во всех этих сложностях. Они сказали, чтобы всех туристов, которых нам удастся спасти, отправляли к ним.
- Или?
- Или же мы тебе даем винтовку, и ты завтра идешь в атаку вместе со всеми. Ты христианин, сам говоришь. А напали на вас не "аль-филистиин", а палестинцы. Бандиты из лагерей, якобы беженцы после войны 1948-1949 годов. Ну, той самой, в которой Израиль получил свою независимость. Они попробовали устроить переворот в Иордании в 1968, их там быстро разгромили и изгнали, а наше правительство почему-то пустило этих животных к нам. До них мы процветали. Теперь же мусульмане вооружились и ходят, убивают всех христиан, которые им попадутся. Мы, марониты, защищаемся, как можем. Это наш дом и он был нашим домом еще до того, как пустыня исторгла из себя этих пастухов верблюдов. Наша церковь возникла еще до того, как Мухаммеда ударил первый приступ эпилепсии. И мы не отдадим этим ковриколюбам наш Ливан.
Голос Сарафа был полон решимости и той убежденности в правоте своего дела, которую не купить ни за какие деньги. Такую веру не приобрести в гастрономе, не напудрить в мозг никакой патетической речью. Этот человек будет сгорать в огне атомного пожара, но до последнего защищать то, во что верит.
Что же касается меня... Из Ливана надо валить, это понятно даже ежику и святому Лазарю. Сейчас эти мальчики с пушками прольют первую кровь, которая их свяжет ненавистью первых потерь сильнее, чем любая присяга, и устроят тут такую религиозную бойню, по сравнению с которой события в Германии в 16-17 веках будут детским садом по сравнению с аспирантурой. Автомат Калашникова и винтовка FN FAL изрядно упростили процесс убийства себе подобных. Одна несет социализм, другая - демократию, но по сути своей они приносят лишь смерть. И здесь она соберет обильную жатву, расколов страну на две части так, что и через пятьдесят лет люди будут друг друга ненавидеть. Как вообще можно подумать остаться здесь после всего того, что я увидел у отеля, когда палестинцы резали туристов просто за то, что они немножко белые?
- Хорошо, я согласен. Я пойду завтра в атаку вместе со всеми.