- Мо-ляш-ка! - Цаца-Цаца! Мо-ляш-ка! - Цаца-Цаца! Мо-ляшка!! Ца-ца! - грянул вдруг снизу, от реки Казанки, слаженный хор парней и девчат. Танюша подняла взор. Вот их Кульсеитово, окруженное со всех сторон зимним лесом. Перед ней улица прямая, с двумя рядами бревенчатых домиков под крышами соломенными, присыпанными снежком. И вон дюжина старшеклассников, идущих вразвалочку ей навстречу.
Между тем заводила их - Жердяй - завопил:
- Ца-ца - Ляш-ка!!
И многие отпрянули от него во все стороны со смехом, да и попадали в снег. Шум и гам от них по всей деревне нёсся.
- Ой-ой... - отчаянно забилось у Татьяны сердечко, и из души вырвалось: - Господи, помоги!
"Ох уж эти Жердяйщики!... - пронеслось у неё в голове. - Вот занозы! Они ещё и не то скажут, когда подойдут ближе..."
- Та-няша-Ма-ляша! Та-няша-Ма-ляша!! - затворили им с другой стороны голоса мальчишек. Вон они, с дощечками-каталками стоят на горе, руками на неё показывают и поют: - Та-няша-Ма-ляша! Та-няша-Ма-ляша...
Дом её в три окна был уже рядом. До него Танюша дошла быстро, приоткрыла калитку, и, ни разу не оглянувшись, неспешно взошла на крыльцо.
Вот он дом, куда стремится её душа, и её мир - тихий и чистый. Гладко отёсанные бревенчатые стены, высокие дощатые потолки, пол из массивных плах - всё было коричневато-серым, с тёмными прожилками древесины, или же почти однотонно-серым. Бежевые шторки, будто только что отглаженные, собранные волнами и подвязанные верёвочками, украшали на кухне оба окна. Слева, в углу, стоит русская печь - большая с крупными алыми углями в подтопке. Печь в их доме почему-то не белят. Может, оттого, что так красивее. Таня сама её по весне и осенью покрывает светло-коричневой глиной и затирает мастерком. А глина эта есть во всех оврагах. Справа у окна стоит массивный стол с лавками. На нём - кувшин с молоком, большая кружка и тарелка, половинка каравая хлеба, укрытая тряпицею. В углу над столом, на полочке, стоят три иконы.
Девочка опустила у стены свой тяжеленный портфель, сшитый из кирзовых сапог. Затем сняла полушубок козий, мехом внутрь, грубо сшитый суровой нитью, и повесила его на один из гвоздей у двери. Поставила тут и валенки.
И вот девочка осенила себя крестом и поклонилась глядевшим на неё с икон Спасу Нерукотворному, Богородице Владимирской и Угоднику Божьему Николаю. По случаю дня памяти Николы Зимнего сегодня утром мама зажгла у икон лампадку.
Походив в шерстяных носочках по массивным половицам взад и вперёд, Татьянка встала на цыпочки и под слышимую только ей музыку попробовала танцевать. А потом закружилась в своём развевающемся платьице и, пошатнувшись, ухватилась за косяк, чтобы не упасть.
Отдышавшись, девочка отворила дверь и весело произнесла:
- Мамуля, я пришла из школы! Можно, я погуляю?
- Хорошо-хорошо, иди, доченька... - ласково ответил ей мамин голос, и тут же донёсся стук ручной швейной машинки.
Татьянка оделась, повязала на голову шерстяной платок серенький, сложив его вдвое. Выйдя в сени, она осторожно открыла входную дверь и выглянула на улицу.
Старшеклассников и мальчишек младших нигде не было.
По улице девочка прошла несколько домов, свернула в переулок и скрылась от всех любопытных глаз за изгородью.
Как же хорошо идти-то по бело-белому снежку гладкому-гладкому... А мама-то как услышит про школьные её злоключения, так руками и всплеснёт, и скажет:
- Есть в том, Танюша, и радость... Нет нераспятых в Раю!
Но чтобы поберечь маму, об историях своих многих она говорить ей перестала. И в школе она о них тоже не говорит. Да кому говорить-то? Учителя все глаза от неё отводят и на уроках почти не спрашивают. Одна только Вера Михайловна, беспартийная, учитель русского языка и литературы, её любит. Седая, с шалью пуховою на плечах, всегда-то она так тепло из-под очков на неё смотрит.
А однажды в школе всех двоечников и даже хулиганов в пионеры приняли. Она же, Таня, хорошистка. В переполненной учениками классной комнате пионервожатая звонко её спросила:
- Хочешь ли ты, Татьяна, со всем советским народом строить великое светлое будущее и порвать со своим прошлым?
Она же опустила глаза и тихо произнесла:
- Я верующая...
После линейки её почитай что приволокли к завучу и за что-то ругали. Она там молчала... Потом уже в школьном дворе она всхлипывала и сама себе говорила:
"Ни за что не пойду в безбожники! Что мы вам с мамой сделали"!!
Тогда от сердца у неё отлегло, и где-то там, в душе - в хмурый зимний день - как бы засияло солнце, и стало так сладко...
И вот пришла Танюша на околицу, где стоял высокий сосновый лес. От этого места в чащу его уходили лентами две дороги. Как же у перекрёстка-то здесь хорошо и вольно дышится! Вот и солнышко средь облаков мохнатеньких показалось. Снег от солнышка на всех пенёчках и горочках так и искрит, и огнями переливается.
"А не пойти ли мне сейчас к Настёнке? - вдруг возникла в её голове мысль. Сестра её старшая замуж вышла, и в деревню Каймары, что стоит средь полей, по осени перебралась... - Только бы Бога она не оставила, а Он её. Как ей там, у родни-то новой? А на задах у них ни тебе ни рощицы, ни деревца нет... Мужа её Ивана скоро в армию заберут. А что делать? Одна радость - война позади - не на войну! Всем-то суженый её хорош: в Бога только не верит. Но вот икону маленькую Святомученицы Варвары в доме поставить он разрешил..."
"Если по дороге через Семиозёрку идти, то до Каймар далеко будет... - подумалось ей. - Но Казанка уже замёрзла. А как лёд встанет, то все каймарские, да и все, кому на станцию Дербышки надо, прямо через наше Кульсеитово ходят. Если по тропе той пойти, то у Настёны я засветло буду. Мама говорит - ты у меня прыткая...Что тебе семь километров-то в пятнадцать лет? Сегодня в ночь она к телятам малым пойдёт, и до завтра меня не хватится... Вон у тех домов тропа на Каймары начинается"...
- Царю Небесный, Утешителю, Душе истины... - сами из глубин души её вырвались слова.
"С Богом ничего не страшно", - всем сердцем ощутила она.
Тропа до Каймар нашлась на обычном своём месте. И была она не широкой, но хорошо утоптанной. А снега в лесу было по колено.
И Татьянка пошла по ней прямо в лес.
"А холод-то, цап-царапка, всё равно лицо щиплет! - тёрла она щёки ладонью и думала: - Но ничего... В полушубке моём козьем никакой мороз не страшен! И валенки у меня высокие, и варежки шерстяные - маминой вязки, и шаль - подарок сестры Насти".
"До чего же хорошо, когда ты одна-одинёшенька, - думалось ей по дороге. - То думаешь, о чём хочешь, то молишься. Как сладко-то на душе..."
И вспомнился Татьяне брат их с Настёнкой старший - Николай. Какой красивый он них, как молодой дуб. Всю войну он прошёл и до сих пор служит. В первые дни войны чудом он жив остался. Думает, что тогда на воде сам Николай Угодник его спас... А папа вот с войны не вернулся...
В военные годы из Ленинграда на станцию Дербышки оптико-механический завод вместе с блокадниками эвакуировали. Для него среди леса корпуса новые возвели. Подле них немцы пленные большой двухэтажный посёлок построили... Многие кульсеитовские теперь туда на работу ходят. А до революции в деревне у нас своя ткацкая фабрика была. И все кто живёт у нас - выходцы из Курской области. Со времён царя Иоанна Грозного все мы тут так и живём...
Большую часть пути, по снежку через замёрзшую гладь речки, и потом по сосновому и еловому лесу, Татьяна прошла быстро. Выйдя на опушку, она увидела слева домики. Это Семиозёрка. Бабушка говорила, что при царе там большой монастырь был. Последний крестный ход с Богородицей Семиозёрной, иконою чудотворной, состоялся в 1922 году. К иконе этой люди ехали и шли со всей Руси.
Вот прямо с Семиозёрки задул сильный ветер и понёс над полями позёмку. Один ручеёк белый, из крупиночек снега, живо заструился у её ног. "Ух, здорово"!... Потом ветер стих и вновь стало тихо.
Тропинка на Каймары дальше шла через поля. Но из-за холмов отсюда их не было видно.
По полю идти оказалось труднее, так как тропинку местами замёл снег. И вот, подустав уже, дошла Татьянка до одного из холмов. На склоне его на неё порывами налетал сильный ветер и бросал в лицо снег. Тут и в тихую погоду всегда ветер. Ну, а сейчас он крепчал и крепчал, и уже стал крутить снежные вихри. От него, такого злющего, Татьянка варежками лицо прикрыла.
- Господи, помилуй! - вырвалось из её души. Взывая так без конца, Татьяна понемногу одолела полосу сильного ветра...
А там наверху ветер дул будто бы сразу со всех сторон, и в воздухе стояла белая пелена. Тропинку Татьяна потеряла, и где Каймары, не знала... И дальше шла просто наугад. Снега-то здесь было всего на вершок, но идти против ветра она устала. Тогда углядела она в снежном мареве себе подружку - ёлочку пышную, одного с нею росточка. И больше нигде деревьев не было. Девочка присела за ёлкою с подветренной стороны. Посидела-посидела, да и ощутила, что согрелась.
Вокруг стало темнеть. В сознании Татьяны проплывала большая русская печь с жаркими углями, стоящая дома, и три иконы с лампадою. Отчего-то взгляд её остановился на едва различимой во тьме иконе Николая Угодника, и она прочла ему краткую молитву.
И вдруг видит она, что прямо перед нею сквозь снежную пелену силуэт тёмный стал вырисовываться.
"Так это ж дедушка в тулупе сером", - поняла она. - "Он наш, кульсеитовский... Или семиозёрский!?..."
Дедушка тем временем опустился перед ней.
- Никак ты это, Татьяна? - с сердечным беспокойством спросил он.
- Я, дедушка, - пискнула она в ответ.
- И что ты тут делаешь? - ласково спросил он. При этом Татьянке показалось, что она была с ним уже в другой - сказочной вьюге, где вот-вот должны были появиться большие говорящие звери и сам Дед Мороз.
- От ветра я тут укрылась, дедушка. Жду, когда утихнет, - из последних сил, произнесла она.
- Нельзя тебе тут сидеть. Ты только не засыпай! - строго сказал он и, перекрывая голосом шум ветра, возгласил: - А ну, вставай, милая! Иди за мной и не отставай!
И от голоса его, такого сильного, даже ветер утих немного. Татьянка поднялась легко. И это тоже удивительно было, так как только что слово каждое давалось ей через силу.
Потом Татьянка шла и шла за дедушкой, и ощущала себя как за каменной стеной. С интересом смотрела она, как ветер носит и крутит вокруг снежинки.
И вот впереди во мгле показались огоньки.
- Ну, вот и пришли, милая, - обернулся к ней добрый дедушка и, указав на огни рукою, сказал: - Вот на свет прямо и иди!
И Таня как никогда послушно пошла вперёд. Но дедушка остался сзади, и потому она оглянулась...
А дедушки нигде уже не было...
Первый же порыв ветра пронизал её насквозь, и всё вокруг загудело.
Коченея от холода, Татьяна вошла в село. На негнущихся ногах, спотыкаясь и падая, она пробралась через все сугробы на улице и, наконец, ввалилась в нужный ей дом.
- Как... Как!!... Вот полоумная! - бросившись к ней, вскинула руки Настёна. - Да что ж тебя из дому в такой буран понесло?!...
Татьяна скрюченными пальцами протёрла от снега глаза и подняла их на красный угол. Там на новой полочке со шторками стояли две иконы. Одна поменьше - Святомученицы Варвары. Ну, а вторая... Со второй же смотрел на неё тот самый добрый дедушка, что только что вывел её из лесу!
- Гляди-ка, Николушку первым делом углядела! - сразу смягчилась сестра и добавила: - Сегодня Фатина - Ванина бабушка перед самим бураном к нам пришла. Икону Ване эту подаёт и говорит: "Вот тебе, внук, на счастье". Ну, Ваня её и взял. Мельком на лик глянул: вижу, понравилась она ему. Для вида только он стал с боков её разглядывать, как работу столярную. А икона-то эта старинная. На днях только я Фатине обмолвилась, что Угодника Николая особо почитаю, и вот - подарок.
А уходя, баба Фатина шепотком произнесла:
- Из Семиозёрки она.
Татьяна так молча в своём козьем заснеженном полушубке и стояла.
- Э-э-э, ты чего, чего? - обеспокоенно коснулась её плеча Настёна.
Та закрыла тогда лицо руками и заплакала. И плакала вроде не горько, но навзрыд.
В дом в это время со двора вошёл муж Насти - Иван. И он тоже был снегом запорошен и продрог.
Посмотрев на него, Татьянка успокоилась.
Когда Татьянка с Иваном и Настёнкой пили чай, она всё им и рассказала. Ветер на дворе утих. К утру на синеватом небе не осталось ни облачка. Солнышко же лучилось ярко и радостно как никогда.
Утром Татьяна сказала:
- Вот как сюда пришла, тем же путём обратно и пойду.
- Что же, иди, - согласилась Настёна. - Только я тебя через лес провожу.
Вчерашний след свой Татьяна в поле нашла сразу. Снег вчера был свежим, и Татьянка ногами его примяла. Тот же снег, что не был примят - ночью ветром сдуло. Оттого сейчас следы её над поверхностью снега выступали.
След Татьяны шёл сначала почти по прямой, затем - кругами... И вот та ёлочка, под которой она сидела...
- А где же следы Николы? - спросила вдруг Настя.
А следов-то святого Николая вообще нигде не было!!...
Когда сёстры подошли по полям к лесу и в нужном месте нашли тропинку, наполовину присыпанную снегом, Настя Татьяне сказала:
- Танюш, та помощь, что ты от Святого Николая получила, для него самого - обычное дело. Такая уж душа у него большая, чистая и светлая, что всем помочь ему хочется. Вот и помогает Никола всем, кто к Нему обращается. В случаях особых сам к кому-либо приходит. Людям он непременно в облике своём явится. Как-либо поможет им и исчезнет. А люди-то только потом понимают, кто это был, когда на иконах его узнают... Нет чудес у неверующих, так как нет на них Благодати Божьей, а для верующих от Адама и Евы они и не кончались. До безбожной революции вера живая среди россиян не в диковинку была, оттого предки наши Дедушку Мороза встречали в лесу чаще.
***
С той поры прошло уже больше семидесяти лет. Рядом с жилым массивом Дербышки Татьяна прожила большую трудовую жизнь. В своё время она вышла замуж, воспитала детей и внуков, да и сейчас жива.
Сколь же близок к нам, грешным, духовный мир, невидимый телесными очами!