Уже пошел дождь и асфальтовая темнота хмурых улиц засветилась желтыми искрами. Наёженные прохожие торопились по домам, а мы к ларьку. Тот играл иллюминациями на полный карнавал, но Поручик хотел большего. Нравится ему Бакалеша, и ничего не поделаешь.
В последнее время, ему все женщины нравятся, фанфарон зрелый. Рядится под профессора Плейшнера, зонтом обзавелся, залысинами в пол головы, интеллигентным прищуром глаз. Представляете себе Плейшнера весом в сто двадцать килограмм?! Убойная сила.
Я и глазом моргнуть не успел, как Поручик у продавца заказывает "Мартини Бьянки". Гроши из дырявых карманов сыпятся втрое. По мне уж водки куда лучше. Но Джон с Иркой в последние года два, люди богемные. У Джона своя фабрика, у Бакалеши поездки с загранпаспортом. То Италия, то Франция, то Столбы, то тайга, какая там водка? Особенно без закуса.
Ну вот, приходим мы с Плейшнером в их пентагон, а нас даже во двор не пускают. Это у них - крутых борьба с бичевней, и дворовыми свалками, но мы причем? Поручик в очках, с зонтиком без бородки, я плаще с чужого плеча и стрижкой бобрика на голове. Моя морда опухшая - вылитый новый русский. Чего прочего вахтерам надо? Но дворового еле прошли, трясет фуражкой и искры из глаз мечет:
- Вы к кому!?
Да откуда мы знаем...
Со всех сторон стены двенадцатиэтажные, под ногами иномарки крутого розлива. Окна святятся буржуазной жизнью, аж оторопь берет, а небо над головой маленькое, в люминнисцентных фонарях, дрянное небо.
Подходим к подъезду а на двери табличка в кабалистических знаках. Я чего нажал, она, как ругнется динамическим голосом. Еще один дворовой, подъездный называется.
Поручик он гад сообразительный, по будням студентам грамоту выдает, нажал последнюю цифру на циферблате, и заткнись дворник. Гуляй братва от других свободней. А Джон себе выбрал хату повыше. У нас всех стремление такое, с юности, с гор, да скал ранее пройденных.
Подъезд, у новых русских словно дворец, спи, не хочу, света много, полы без развода. Дверь в лифт вообще алюминевым серебром. Я палец об задний карман протер, прежде чем на кнопку давить. Только встали, набрали этаж, в лифт Она залетает.
Тонкая, яки в май тростиночка. В чем-то цветном, глазки напудренные, бровки веничком, ручки в кольчеках, одеколон под французские духи. Этаж свой набрала, взглядом на нас. А мы что, мы молчим, а лифт еле тащится.
Чувствую, от такого соседства сам вспотел, и горлышко в кармане торчком аккурат штанов посередине. А Плейшнеру хоть бы хны, зрачками блескает сквозь оправу, зонтиком подыграть ситуацию пробует, но не выходит, лифт маловат. Совсем девку к стене поднапряг своим дутым профессорским авторитетом.
Тут до меня доходит, разговор надобна поддержать. Это у "нью бомонда" "Rule" такой, почти как вежливость к интеррапту у нас програмеров. Я команду отстроил и Поручику в нежно бритый фэйс с придыхом говорю:
- Смотри Вова, какой лифт чистый, и пахнет словно в очереди к санобработке.
Тот глупокомысленно отвечает:
- Да...
И тут же, как поведет зонтиком лихо, чуть меня не задел. Я опять близир поддержать, комплимент провести жильцам и местным гигиеническим службам:
- И пол такой, будто на нем сроду не гадят.
Тут только и понял, что не ту дуру завернул. Она, прелесть наша, зарделась вся, лицо пятнами - радугой и дышит, как рыба взахлеб, шумно. А у Плейшнера в сей момент рожа довольная, сытая от предполагаемого восторга. Чую, он сам сейчас в афоризм сорвется. Положенец-то какой, стены зеркальные, девы юные, мы - ангелочки. Вауеризм сплошной. И Поручика понесло:
- Ошибаетесь, - говорит, г-н Петрович. Дело не в том, что не ср.... Здешние лифты, к Вашему сведению, исключительно качественно убирают. С карболкой да по три раза на день.
И что на него нашло?! А "поднебесное создание" покраснела вся, побагровела, задыхается, потом шип рабоче-крестьянский пошел, накалом:
- Здесь! Не ПИСАЮТ!!!
Господи, а мы то, что?! Доехала с нами до последнего этажа. Проверила в какую войдем дверь. Мы то что?! Чтобы мы и в лифте??? Неинтеллигентно знаете ли...