Драгунов Петр Петрович : другие произведения.

Мозаика

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта книга для тех, кто любит сны, для тех, кто живет во снах, для тех, кто не желает с ними прощаться...
  
  Байки для друзей (вместо предисловия)
  
   Угу и ах! - как много в этом звуке, для сердца русского сплелось. И черти чем отозвалось... Во картина! Знал бы, дальше не писал. Так сказать, о мелких подробностях, нашего мелкотравчатого осознания. Каждый среднестатистический гражданин ... в каждую среднестатистическую осень... с несусветной скукой копается в собственных штанах, на предмет успокоения. Я Вас любил, чего уж боле...
   Но к вящему моему удивлению, в любом человеке, живут двое. Наверное, для более полного самоудовлетворения. Или так, посмеялся кто нам неведомый. Маленький оратель и гадитель открывает глаза и стереоскопически осматривает окрестности. У него еще нет точки опоры, и он пучит зрачки в кучку. Сбалтывает два изображения в одно и сравнивает, сравнивает...
  - Г-ррр! Сизый! - кричит человечек и бухает с размаху очередной игрушкой об пол.
  - Дядя Федя, - утверждает главный в его жизни авторитет мама. - И вообще, перестань гуркать и говори правильно. Откуда она знает, что правильное именно то изображение, где утреннее похмелье не оставляет следов на носу пресловутового дядьки Федора?
   С годами, под тяжким гнетом пищевой необходимости, рациональность съедает интуицию целиком, и мир прояснятся. Нет желания изображать восторг и целоваться с киской в губки. Киска сама поцелует вас за определенную плату или в силу непреодолимых обстоятельств, именуемых браком.
   Мир сужается до кукольных размеров и залысинами давит на воротник. Тебе за сорок, и максимум интуиции в том, что завтра, будет завтра. Но, слава Богу! Есть еще сны, и их неуправляемое изображение туго поддается обыденности и тупизне. Вы скажите, сны - убежище для шизофреников и тонко усмехнетесь в пудовый кулак. Исключительно пикантное состояние. Но тогда почему строем в сортир не ходите, под айн-цвай-драйн не чавкаете? А то на чужих женщин глаз положили? Ей Богу грешно, не ча зенки пялить. И что на вас грусть в среднестатистическую осень нападает? Значит не одни мы больные и Вас на нее тянет?
   Итак, об осени, сия книга построена на интуиции и об интуиции. Логика в ней есть, но весьма витиевата. Шестереночки скатывают зубки, клинит маховички и проскальзывает, проскальзывает... Можно с глубоким почтением возвернуться в зад, но лень тетка! Я лучше вам карту подложу, репером крапленую. Глядишь, кто и выиграет. Поехали от априори.
   Жили-были два мальчика в мирах, ну очень параллельных. Один грешил волшебством, другой детством. Друг к другу через сны, как в замочную скважину отроки доглядывали (т.е. один видел сны другого и наоборот). Но чудеса того мира в окончании впали в дикую рациональность, обросли взрослыми заботами и невыполнимыми обязанностями, а наше детство растаяло как дым. И дверка в Чудо бы захлопнулась, все пучком, обыденность на взводе. Но воображение, какое яркое воображение. Через него-то к нам беды и приходят.
   Картинки бешено вертелись в водовороте, события напрочь раздолбили мертвую колею. Они переплелись! И я думаю, что это был правильный выбор. Ваш выход мальчуганы! Я считаю, что нет ничего дороже и могутнее Вашего воображения.
   Сны Лури (то бишь наш мир) выделены курсивом. Пусть нам будет легче. Наша вторая половинка застоялась, как конь в конюшне. Нет былой прыти. Логика как кривая клюка, не поспевает за шагом в бездну жизненного пространства. Но вот что странно. Сжатая по периферии временным потоком, проколотая, повязанная им насквозь, Мозаика складывается в картину. Это миг настоящего Чуда и длинна его сама Вечность.
   Луря рос со мною наперегонки. Его университеты чередовались с моими. Разочарования пощечиной били в лицо. Но скользящее лезвие грани не притуплялось ни на секунду. Слишком занимательным оказался хоровод, слишком стремительно он вращался. Обыденность не успевала.
   Я расскажу вам о его волшебном мире. О соприкосновении его мира с нашим. В нем нет большей меры зла, чем в мире нашем. Оно лишь лежит на самой поверхности. Оно более определенно. Оно требует энергии и новизны. Оно питается нашими душами. Тонкой, холодной плетью сосет под ложечкой.
   Когда-то, кто-то запер его в силе обстоятельств. Но время пришло. Сдвинулся хоровод, океанами ярчайших образов, чуждых снов выплюнулся на экраны телевизоров и компьютеров. Это ли не шизофрения? Когда наши дети сутками уставлены в экраны, когда перебить попсу может только наркотик. Это ли не шизофрения...
   Где мир твой, о отрок? Напрочь растерян в голожепом безумии раззявленных ртов, глодающих пепси, жвачку и презервативы. Сующий прокладки с мультигелем прямо в нюх. Где небо в тяжелых предзакатных лучах? Где травы, пропитанные ароматом первовосприятия? Где ты, отрок? Время Земли настало.
   Когда-то, кто-то запер ублюдочный мир ханжества и вранья в ящик, который я назвал гробом. Но крышка сдвинута. Океаны слезливой магмы клокочут через край. А мы заперты в унылых коробках многоэтажек и силимся понять голубизну неба, через экраны телевизоров. Но им отвратительно само понятие голубизны. Они приклеили к нему вывеску содомии.
   Крышка сдвинута. Раскаленная холодом лава пресыщения съедает наши души, пропитывает желания юности в вырожденность. Это ли не шизофрения? Я не призываю бить микротранзисторным ящиком об асфальт. Конь застоялся. Выпустите его на луга, на волю. Не ничего яростнее и сильнее дикой скачки.
   Пространство катится за горизонт. Небо чередует закаты и восходы. Леса полнятся зеленью. Они тянут стволы-руки к вышине. Как это по-человечески. Как это по-русски, в конце - концов. Выплеснуть душу за горизонт. Раствориться в пути глазами.
  
  
  
  
  
  
  Неоконченное заседание.
  
  
  Ядовито зеленая, сдуревшая от жары лета муха, жужжала нагло и деловито. Навозная, - с отвращением подумал Илларион Пелыч. - Ждешь его противного, как раздачи маслица и мясца в заветном буфете, а оно бац обухом по голове. Не продохнуть, и за тридцать пять градусов. И мухи поганые, и с помоек воняет.
  Пионерское, задорное здравствуй! Чушь какая-то. Взять бы розги, как встарь, да по розовым ягодицам, эк бы заверещали. (Сам Илларион Пелыч детей не имел, боялся за карьеру. Сколько их, лбов переростков, напаскудят и в кусты. А ты родемый давай, выплясывай, получай от начальства. Вот вам, выкуси.)
  Не слишком большой, но добротный зал для районных совещаний, дышал чуть разбавленной пустой. Далеко в высоте тонули отягощенные лепниной потолки. Туда же стремилась строгая, в греческом стиле колоннада. Впрочем надстроек она не поддерживала, лишь выражала гордую душу неизвестного архитектора.
  Кресла-стулья на подиуме кочевряжились непомерно высокими спинками и откровенно жесткими седушками. Членам президиума удобства - ноль, зато экзотическое, красное дерево дарило дерзость претензии на искусство. Ряды типовых кресел для массового партера также, но горизонтально продолжались в сумеречную, одинокую даль. И только первые места присутствия щерились частоколом пенсне, косынок и избранных лысин.
  Хотя здесь - внизу пока получше. Более демократичная фанера подловато поскрипывала, да мягко прогибалась под плотные зады. По крайней мере сегодня галерка в выигрыше.
  Было душно. Какой-то идиот открыл двустворчатую тяжесть окон, и липкая, дремотная жара наполняла заседание. Президиум спал, откровенно пользуясь силой власти и привычкой к прочим, завсегда мелким неудобствам.
  Сие скорбное обстоятельство, помогало коллективу производить процедуру социалистических перевыборов (всем списком, единодушно и с большим подъемом). За массивной трибуной с золотой геральдикой суетился сухенький и едкий старикашка. Мелкий рост понужал штатного чтеца подпрыгивать до уровня прямого видения зала, но тот нисколько не смущался, наоборот зашагивал весело и деловито.
  Старикашка, ах этот старикашка. Не прост, ой непрост вечно юный мальчик на побегушках первого. Сколько залетов, и плешь златокудрая по бороде, а свеж и бодер необычайно. Нонешний первый для него, никак не последний.
  Докладался отчетный доклад. Летели сочные, полные щенячьего восторга фразы о победах и достижениях. Но только эхо от бубнежа плодовито дробилось в пустотах зала и мозгах заседателей.
  Муха отстала. Мелкие, слабо поблескивающие бисеринки пота притулились на лбу Иллариона Пелыча Правдина. Работник со стажем, т.е. с доброй выслугой лет. Пелыч давно и правильно понимал. Пристойные обстоятельства позволили ему достичь служебного потолка, но никак не смириться с вопиюще досадным фактом.
  Пока же глаза Иллариона Пелыча затенялись тусклой поволокой сна, мерно смеживались и размежевались. Товарищ трудился при исполнении, решал извечное противоречие между правилами приличия и наплевательства.
  Вдруг перед носом Иллариона Пелыча, возник гражданин с наглым и противным внешним видом. Гадкое видение с ходу не возжелало покоя, а быстро росло вперед физиономией, заслоняя предыдущую мирную картину.
  Улыбка и глаза дьявольского лица оставались мертвенно недвижимы, но остальное менялось ежесекундно и противоестественно. В невообразимом хороводе его попеременной одутловатости, вытянутости, кочковатости, небритости и гладкости таилось нечто отталкивающее, но завораживающее.
  Илларион Пелыч активно вспотел и пытался приподняться со стула. Он чувствовал, как холодные, липкие ручейки омерзения текут по его позвоночнику.
  - Я закричу, а подумают будто вот, Илларион Пелыч сошел с ума, - мелькнула глупая, как тщетная надежда мысль.
  И тут овалы глаз на лице видения странно, словно для прыжка напружились и изогнулись. Двумя волосатыми гусеницами-синусоидами, они воровато двинулись вверх и навстречу друг другу.
  Противные, мохнатые глазо-насекомые споро подобрались к середине лба, над вваленной, чующей дурное переносицей. Засим чудища секунду понервничали, отражая зеркальную взаимность, но все-таки объединились в немигающе зеленое око железнодорожного семафора.
  - А-а ! - заорал чему-то рассерженный Илларион Пелыч. Звук нехотя отпал от кривого рта, но неожиданно мощно пролился гудком мчащегося вдаль локомотива. И только тогда, Пелыч не выдержал скабрезности кошмара и растворился в облаке для потери сознания.
  Незнакомка
  Поезд раскачивало дробное, рельсовое движение. Вверх - вниз, вверх - вниз. Железная подножка тамбура норовила выскользнуть из-под задницы. Но настроение держалось значительно выше среднего. Мальчик Луря воспринял пелену наведенного на него кошмара - сна, словно ничего не значащее, легкое оскорбление.
  - Во, фраер. Как еще карманы не вывернул, как подкрался. Что только не придумают, чтоб человека от кошелки отлучить. Ужасы в мелком стакане. Треснуть бы тебя прямиком по башке, чтоб лопнула... А если и прошарил, то там фиг, дырка от бублика. Так что кто кого, я не понял.
  - Га-го-го! - словно лошадь заржал мальчуган, но молчаливый ветер сразу набил ему полный рот, заставив успокоиться.
  А так у нас и поступают. Сначала сон наведут, наплетут несуразностей, а потом кошелек стырят. Это ведь самое время, когда человек расслабился, размечтался и варежку раскрыл. Страна у нас такая - Особая, Волшебная. Но Луря то, не первокашник.
  Старатель десятого года обучения средней школы Волшебного знания постыдно бежал из привычных сердцу тенет. Бежал под страхом великих наказаний, совершив гнуснейший и противоестественный обман.
  Школяр Луря Пелыч, вымогательством у младших воспитанников, скопил столовую ложку маслица. Пользуясь оным, яки приманным орудием, хитрый отрок надул в минуту слабости, ажно самого старшего наставника. Вытянул из учителя тщетные, долгие сбережения - целый килограмм Заветного Желтого.
  И вот теперь, когда кончились слезливые сомнения и надежды на мирный исход дела. Когда член многочисленных комиссий по перевоспитанию, вволю и угрожающее протряс козлиной бородой (что только не обещали сделать начальники с провинившимся, но горе - ученик искомое не отдавал). Мыльный пузырь страха неожиданно лопнул сам собой. Хулиганчик прицепился к вагонной подножке, и шаг вперед, в непривычное и манящее сделан - Луря подался в Столицу.
  В ней так легко затеряться, да и вообще. Столица - город необузданных щедрот, масляная мечта пучеглазой периферии, гигантская лотерея счастья. В ней ползут молочные реки по мясным берегам. Здесь можно и нужно понравиться Фортуне. Улыбнись вон тому жирному, с пирогом на башке и ушами варениками, будешь мистер центнер и умрешь от обжорства. Какая прекрасная смерть, какая удовлетворенная жизнь. И колеса стучат - мас-ли-цо, мас-ли-цо, пьяно баюкая надеждами.
  Две тонкие нитки рельс причудливо вьются среди пыльной, почти мертвой под гнетом Солнца равнины. Это знойная житница страны Волшебства. Тут каждая капля воды дороже доброго пинка под зад, а горькая слеза, увы, не приносит пользы никому. Влага пересыхает, не долетев до дышащей жаром поверхности.
  Здесь и только здесь, растет желтая травка - труд для безнадежных и основа волшебного благополучия нашей Родины. Проползав на карачках сутки, вам можно набрать горсть ее сладкой пыльцы. Она мигом угнездится в кисете сборщика, третью прилипнет к жирной ладошке весовщика.
  Кто-то хмуро привыкший к потреблению не очищенного вовнутрь, судорожно дернет порошочек щетинистым кадыком и поперхнется. И только затем, из куцых остатков трагической битвы за урожай, прессы выдавят частичку жизни маленькую, как спичечная головка. Оно и есть маслице. Теперь за него можно поиметь все. Даже средства для жалкого, будничного существования.
  Трудитесь, ибо наука не стоит на месте, и скоро, совсем скоро наступит день, когда из одного килограмма сделают два. Волшебное, ?желтое примется творить чудеса без разнарядок и лимиты. Каждый получит вилкой по потребности. Фанфарами грянет эра благоденствия.
  Да Луря, байки для дурачков и простачков твердо вбивают в юную головку школяра. И теперь, если поймают тебя грешного, с ворованным килограмчиком, то уж поползаешь на коленочках, эх поползаешь.
  Красный диск Солнца слабел и подбирался к горизонту. Встречный ветер чужой и холодный, насквозь прошивал школьную одежонку. Новые надежды перерастали в ранг теней, а старые угрозы возвращались к былой силе. И только заветный килограмчик грел не переставая.
  - Попробуем перебраться вовнутрь, - решился Луря, - вдруг что отвалится? Смажем жирные глазки куля с непотребностью в форменной фуражке. Где наша не пропадала.
  Луря скользнул в дверцу тамбура и неуверенно дергая затекшими ногами, двинулся вдоль прыгающего коридора.
  - Эй замазанный! Эй ! Сюда иди. Чо, глухой чойли? Чо, по вагонам шляешься?
  Два ловких шлепка на веки не возымели должного действия. Наоборот, колобковая рожа смотрителя - вагоновожатого рассвирепела от нищенской взятки храбреца. Клиент дул пузырями щеки и грозился ответить на абордаж.
  - Козел пархатый. У меня вагон не курятник, и петухи в нем не требуются. А ну вали отседав...
  - Он ко мне пришел, - не знакомый, но уже сладкий девичий голос обволок умиротворением ситуацию. От неожиданности Луря чуть не сел на лягающийся в движении пол.
  - Можете идти, - голос стал снисходителен. - Или нет, принесите чаю, два стакана.
  Вот она звонкая монета Фортуны. Простые, чуть пушистые русые волосы; широко разлетевшиеся глаза с карими вопросами внутри; немного припухлые, по-детски изнеженные губы, а дальше...
  - Привет, мне родичи на аэро лететь воспрещают. Слышал, один с югов летел, да и разбился. Пассажиры вдребезги - куча мяса. И такое не в первый раз. А на паровозе скука зеленая. В ресторане пыжи глазами липнут, будто в ванной подглядывают. Заговорят, слюни пускают, губы жирные. Надоело мне, свежего хочется.
  Глаза Лури наполнились животным ужасом, круто замешанном на восторге перед сильнейшим. Тонкая, желтая плеть потянулась из его архинадежного, но кустарного кошеля в элегантную сумочку юной леди.
  - Во, штука! Никак не меньше чем концентрат, - только и успел ощутить недоделанный школяр. Как глаза его слиплись сами, а на далекий, южный город опустились долгожданные сумерки. А наш юный друг провалился в привычные для граждан волшебного государства масленые видения.
  Демон
  Шелестели машины, бестолково снуя по мокрому от тугих струй поливалок асфальту. Вечер был пуст, но пустота его, разукрашенная детскими причудами, казалась почти праздничной. Фонари забрались в концентрические шары паутины листьев и ветвей. Словно маленькие галактики с солнышком посередине, они искрились при каждом моем движении.
  Когда это началось? У видавшей виды и горы грузовой машины? Ты посмотрела на меня исподлобья почти сердито, но с какой-то лишней каплей печали. Или там, в горах, в одно яркое солнечное утро на зарядке? Камешки... Тогда это уже было. Может, когда я не захотел бороться с тобой? Раньше, тогда это было вовсю.
  Когда, когда все кончилось. Сборы, горы - рифма. Я поэт. Скалы вверх, в пустоту сон разрезали. Нет... Небо вверх в облаках, бирюза на заоблачных далях. Нет глупо. Или ничего, ничего... Ничего не хочется. Прохлада, свежесть ершистая, кожа в пупырышках. А все-таки классная девчонка. На нее все глазеют, куда мне. Взять и позвонить, телефон в кармане. Нет.
  Вот пройдет два года. Я в институт там поступлю, и все ништяк. И потом, ей звоню и говорю: - ты знаешь, я тебя еще помню. Как у тебя жизнь, по-прежнему? Давай встретимся? - Голос грустный, далекий, а я мастер...
  - Листья собой устилают асфальт, прячут от снега осеннего... - Стихи опубликуют. Подпишу книгу, приду и скажу - она о тебе...
  Темной, жирной запятой смерч сваливался в одну точку из ничего не предвещавшего, сонного неба. В короткий миг его отточенное острие настигло маленького человека. Объяло вихрем, закружило в водовороте событий, увлекло за собой из привычного нам мира.
  Но город не заметил. Захлебнувшись в разнообразии людских судеб, он дремал в повседневной, вечерней суете. В неге растворялись дворы, улицы, парковые скамейки. Желтоватая, чуточку пыльная листва, привычно изготавливалась к падению. Все было как всегда, и никогда этого не было.
  Мягкая, теплая фигурка мальчика в могучих объятиях Демона. С неподвластной человеческому воображению силой, она рассекала скомканное пространство, оставаясь недвижимой. Мальчик спал и летел на крыльях ночи туда, куда нередко приглашала его добрая фантазия поэзии.
  - Где я? - Серое эхо безмолвия вязко стекало по дальним сводам мира холода и печали.
  - Как я?
  - Как будто это может что-нибудь значить.
  С возвратом нашего "Я", к нам возвращается и страх за него. Мальчик испугался так сильно, как наверное еще не приходилось. Вернулись звуки и нити времени. Пространство ожило. Оно вошло в глаза крышей мира или может его чердаком, но не пыльным и затхлым, а свежим, бездонно чистым, безраздельно высоким.
  - Это Памир. Но я ведь никогда здесь не был?
  - Ты мой гость. А мне приятно доставить тебе немного удовольствия.
  - Что это? Кто ты?
  - Не задавай глупых вопросов, не подготовив еще более глупых ответов.
  Опять холодило сердце - непривычный страх духа, но не тела. И Демон сказал:
  - Ты, это я. А я... Я буду тобой, если согласен.
  - Я сошел с ума, но ведь это так глупо.
  - Нет, мне никогда не понять вашей гениальной путаницы и суеты. Все-таки я не зря пригласил тебя сюда. Послушай:
  Камешки
  "Серебристая зелень она удивительна. Та, что стремится вверх, в бездонно синее небо гигантскими, пятидесятиметровыми иглами, удивительна вдвойне. Господи, эти ласковые теплые ладони утреннего солнца, как руки матери на лице. На все другое я бы обиделся.
  Далекий город в мареве пыли и жары. Какой ты родной, когда я не в тебе. Какой щемяще близкий в прозрачной свежести и тихой неторопливости гор. Может ты такой потому лишь, что смотришься отсюда маленьким, почти игрушечным.
  Серпантин дороги стальной и монотонный стремился в стратосферу. Небольшая стайка живых мирков - мальчишек и девчонок крошечными точками ползла по широкой асфальтовой ленте. Разноцветные фигурки живых существ растворялись на фоне поднебесных громадин. Безучастные к ним вершины сумрачно молчали в утренней, разреженной тени.
  - Давайте отдохнем, - предложил тренер - высокий, молодой мужчина атлетического сложения.
  Да, это было. Поворот серпантина. Зеленый мох в контрасте желтых, трепещущих на солнечном свете цветов. Тень от ели нависла над нами пушистыми хвойными лапами. Ручей, звенящий в горном водосборнике. Я хотел удержаться, но не смог и заглянул в твои глаза. Почему ты так смотрела на меня, почему?
  Как два нахохлившихся воробья, мы в упор разглядывали друг друга. И вдруг ты улыбнулась и взяла в руки камешек. Мы бросали их и улыбались вместе.
  - Дзинь, - говорил твой.
  - Дзинь, дзинь - отвечал я.
  - Дзинь, - утверждал следующий.
  - Да, - отвечал я.
  Нас было двое. Смеялись наши друзья. Улыбалось Солнце над нами. Тараторила река утренней, светлой водой, где-то там внизу, в глубине. Мы поняли все, но не могли поверить, не умели еще".
  - Откуда ты знаешь?
  - Помнишь, на кручах скал лежало облако? Это был я.
  - Кто ты?
  - Ты. Я стану тобой, если захочешь. Я Демон, зачем нам мешать друг другу. Мы будем одним человеком. Поэт и Демон. Она полюбит тебя, решайся. Только подумай, да или нет, да или нет. Ну?
  Поэтам свойственно сомнение, в сомнении тысячи причин.
  
  Сад
  Сад буквально оккупировал дом. Спелой зеленью он прочно осадил дощатые пристройки, вламывался ветвями в окна, заполнял сладким, яблочным ароматом комнаты и коридоры.
  Война была проиграна, но побежденных не оказалось. Утренняя свежесть и гомон птиц будили старые стены. Долгожданная вечерняя прохлада и шепот листьев оживляли и делали уютными каменные пеналы жилища.
  Исключительно удачно причалив в крону плодовой зелени, я оказался прямо напротив квадрата света к чужой жизни, называемого окном. Надобно, наверное, позвонить для приличия. Вечер все-таки. Может дни не приемные.
  Она сидела и неволила свои прекрасные волосы. Укладывала их в нереально длинную косу. Меня распирало озорством. Я дулся воздушным шаром, готовый лопнуть от смеха и вихрем ворваться в комнату.
  Дзинь - заверещал звонок. Ты встала и подняла трубку. Еще две секунды...
  - Привет.
  - Привет, - второй показался удивленным и даже обрадованным.
  - Ты?
  - Да, это я.
  - Тогда скажи что-нибудь хорошее.
  - Малышонок.
  - Как ты меня назвал?
  - Малышонок - чрезвычайно маленький и ласковый живой объект, который невозможно любит тереться о мою щеку носиком.
  - Ой, откуда ты звонишь, так хорошо слышно. Я одна, мне было скучно и грустно.
  - Я рад за тебя.
  - Почему?
  - Потому что тебе перестало быть скучно и грустно.
   Я увидел, как на ее удивленные, широкие глаза наползла маленькая, непонятная слезинка. Она скатилась вниз, и вот уж вовсе невероятно, превратилась в улыбку.
  - Правда, ты где? Приходи. Ты совсем рядом, я чувствую.
  - Чувствовать не значит ощущать.
  Наступал момент лопанья шара. Трещали ветки. Еще не много, и я бы самым глупым образом скатился к ее ногам. Но последний миг кометой выбросил меня метров на двадцать в черное, ночное небо.
  Внизу шуршали темные плотные волны листвы. Теплый ветерок удивленно ощупывал мое лицо и нес в себе запах спелых абрикосов. Где-то недалеко хлопали окна. Желтыми хвостами падали звезды. Смеялись люди. Огоньками электрических лампочек продолжалась жизнь.
  Тело требовало движения. Я настроился на полную тягу, превратился в огненный болид и в три секунды слетал до Индии и обратно. Местный ливень чуть было не сбил с курса и промочил носки, но стало легче. Я успокоился.
  Подпираю забор около дома и джентельменски пытаюсь ускорить ход времени. Для нее конечно. До ближайшего автомата минут десять неторопливой ходьбы, а мне не хотелось объяснять свои новые способности.
  На пятой борьба скоротечно прервалась, и я толкнул незапертую дверь нашей радости. В радужном, медленно текущем свете стояла моя любовь, мой Малышонок. Она улыбалась. Я протянул к ней руки, и август принял нас в ласковые, но недолгие объятия.
  Какие-то осколки фраз, словно обрывки маленьких вихрей. Яркие, переливающиеся радужными цветами, невыносимо протяжные без вздоха и летящие, как игольчатый миг - такими были наши дни.
  Знойный полдень. Высокая трава. Холодная вода горной речки. Помидоры с хлебом и маслом. Ласковые руки, мягкие, чуть солоноватые губы. Свежесть вечеров - это лето...
  Мы спешили вперед, крепко сжав наши руки. Мы читали стихи, бродили босиком по теплой, огромной Земле. Она колола нам ступни только что скошенной травой, то укрывала щиколотки слоем мягкой, степной пыли.
  Тугой, огненной спиралью закручивалось время. Что-то неудержимое владело судьбой. Не помня о том, что всякая дорога кончается, мы скачками неслись вперед. Раздвигая пределы отпущенного мира, радостно, по-детски верили в его бесконечность.
  Там вдали казалось еще лучше. Ибо нет лучше ожидания чего-то в тот момент, когда оно стучится к вам в двери. А вы стоите с зажмуренными глазами. И вот начинают говорить, что уже можно их открывать. Новый, яркий мир неожиданно входит в душу, расширяясь границами познанного добра.
  Если бы мир всегда был таким, никто бы не знал, что такое грусть воспоминаний. Но я не знаю, какой этот мир, для меня он не был.
  - Я не могу, - сказал Демон, - не буду мешать и тебе. Он ушел, и с неба широким потоком пролились его слезы. Прощание в дождь, есть разлука навсегда. Кто понял, что он любит, обрел долгую грусть. Кто понял, что он любил, обрел грусть до скончания времен. Что-то ушло, и протянутые руки становились все дальше. Наконец устав, они опустились совсем.
  Малышонок
  - Ты что деляга? Проснись, а то обделаешься. Губенку раскатал. Ну, ты даешь. Забери свое из кошеля. Мне больно надо, по каким бы помойкам не валялось. Меня предки шикарно снабжают.
   Луря пытался встать из положения в аут. Он потихоньку приходил в себя, но видение не отпускало.
  - Ну, ты даешь, - повторила она. - Вроде пень пеньком, а воображение лучше, чем на экране. Твой кошель обобрать можно, только чтоб детективчик из твоей же башки вытянуть. С таким воображением или лечиться или учиться надо. Может бо-ольшим чело-вечиком станешь.
  Я тут как-то смотрела видеокартину... Не всем конечно показывают. Сон не сон, но цепляет. Тоже почти как наяву, но сюжет слабоват. А у тебя ничего, если бы соплей и нюней поменьше, то вообще здорово. Ладно, хоп. Я пошла, проветрюсь, а ты мальчик сиди, не рыпайся. До Столицы, уж так и быть доброшу.
  Леди оказалась на редкость бальной и светской до неприличия. Полностью подчинившись ее несгибаемой воле и умению жить как надо, Луря влачил жалкое, подневольное существование мальчика на побегушках.
  Приходили юные джентльмены с тонкими, пресыщенными губами. На минутки забегали не совсем дозревшие болтушки на посиделках. Мальчик разносил чай для честной компании, представлялся как дальний родственник и помалкивал в тряпочку, памятуя о том, с кем едет.
  А поезд бросало из стороны в сторону на выкрученных поворотах. Когда-то, кто-то решил, что дорога на периферию должна стать в две тысячи километров. Кэмэ не хватало, но вдумчивые и предприимчивые постарались. Зигзаг лег на зигзаг, и веселая карусель среди плоской как стол равнины, быстро наваляла недостающее. Говорят, что кто-то за это дело получил. Но они же не помнят, то ли регалии, то ли просто по морде веником.
  Толстая рожа смотрителя презрительно фыркала при каждой встрече и норовила дать пинка под зад. Опасаясь маячащего заслона, на рожон сердобольная более не лезла. Дни тянулись долго, но Луря жил дальнейшим.
  Однажды, юная леди велела запереть купе и подойти поближе. Она протяжно посмотрела в чистые, голубые Лурины глаза и с неожиданной силой больно-больно впилась в его губы. Луря упал на пол повторно. После чего мадам отхлестала школяра по щекам и заплакала.
  - Тюфяк!
  Опустив руки, сгорбившись, ничего не понимая, тюфяк переваривал случившееся.
  Приближалась столица. Дымили могучие заводы по краям железки. Огромные, призывные лозуноги-речи километрами тянулись за окном. Страна понужала к сотворению нового, волшебного мира. Рассказывала о юбилеях живущих имя-рек. Кумачовыми полотнами выстреливала их помпезные цитаты. То вдруг она же расползалась свалками отходов невообразимой вони и величины.
  Всюду, как отряды бесчисленных муравьев, копошились работники. Своим ежедневно-ударным трудом они осуществляли задуманное: разгребали кучи мусора, чтобы воссоздать новые. В этом бесконечном и неотвратимом брожении сотен миллионов жизней и создавались посадочно-рациональные зерна.
  Был ли труд сей основой страны? Не знаю, во всяком случае, они были ее массой. И труд данной массы, воистину стал трудом для НЕЕ. Ибо при таких масштабах творения, мелкое и личное отметается как пыль, скопившаяся на подоконнике.
  Будто необъятный организм, булькая и квакая, масса жила и плодилась в себе, на собственное благо. Она непрерывно производила новые ценности для внутреннего потребления, во имя внутреннего будущего. Все больше земли обжито и перерыто, все больше ископаемых оказалось извлечено.
  Всякое движение несет в себе плод измены. Даже если оно лишь топтание на месте вокруг опаленного ишачьего хвоста. Внутренний круговорот наиболее заметен человеку, жующему изнутри.
  Город.
  Как больно покидать свое, пусть на секунду обжитое пристанище тем, кто кроме него ничего не имеет. Хочется растянуть последний миг, запереться в спичечном коробке знакомого и не высовываться наружу. Пусть ненадежно, скудно, но так привычно.
  Поезд медленно, словно гигантская, многоступенчатая гусеница раздвигал человеческий муравейник вокзала. Столица - ни с чем не сравнимое по величине сооружение, легко заглатывала еще одно лакомое, периферийное блюдо со свежей зеленью. Она ежедневно переваривала сотни ему подобных.
  Бесконечный хоровод лиц, желаний и судеб завертелся вокруг купейного окна, сквозь которое смотрел пришибленный юнец Луря Пелыч. Лицо его делалось все более похожим на мордочку суслика. Оно испугано дергало зрачками, вздрагивало и швыргало носоглоткой. Зверек не особенно желал заходить в переполненный вольер зоопарка.
  А там, за загородкой орали самое разнообразное. За окном, щупальцами тысяченогого осьминога кипела закваска. Она продавала, вырезала карманы, покупала, терялась, хихикала со всяческими ужимками. Она пугала воображение непредсказуемостью толчеи. Она ждала Лурю, с его детскими надеждами и робостью, с его никчемным, грозящим растаять мирком.
  - Что скажете Луря? - осведомилась юная леди. Размалеванная по случаю прибытия в пух и прах, она сильно смахивала на молоденькую Лисичку.
  - Где твоя бабушка или как там? Ну что ты мне наплел? Вот и прибыли в страну дураков, а масленых рек нету.
  Ее ехидность делалась невыносимой для растеряно - отрешенного новобранца Суслика.
  - Ну да ладно. Если до горлышка наглотаешься, мне позвони, - смилостивилась Лисичка и засунула клочок мятой бумаги в Лурин карман.
  - Предкам моим на глаза не попадайся, заклюют.
  По перрону, расталкивая народ, неторопливо катила черная супермашина. За рулем сидел затянутый в тройку, лаково прилизанный бобер. Из заднего окошечка махала платочком дородная матрона бобриха.
  - Ну, я пошла, прощевай, - небрежно обронила Лисичка.
  Она появилась на перроне, подошла к личному средству передвижения и долго облизывалась с расфуфыренной и вечно недовольной мамашей. Потом милая негодница получила легкий шлепок под зад от отца, надула губки и пропала в темных недрах автомобиля.
  - Эй ты, замазанный, - огромная рожа смотрителя казалось с трудом пролезла в купе, - пять сек, и я тебя здесь не вижу. Усвоил?
   Луря засуетился, запихивая остатки еды в котомку.
  На выходе, к нему сразу же прилепился крысомордый фраер, в клетчатом пиджаке и рваных штанах.
  - Не желаете подоиться, - напрямик рубанул сопатый и активно задергал веком. - Здесь недалеко, за углом прямо. Ты, братан, к нам счастья попытать прибыл, так этого у нас навалом, греби лопатой. У меня рядом две телки, давай сразу к ним, замечательные барышни. Такое умеют...
   Фраер горячился, потел и мелко дергал костлявым, неутоленным телом.
  - Да пошел ты ! - взорвался Луря. Я к бабушке, она у меня в городе складом заведует.
  Крыса ненадолго в нерешительности замер, но мигом перекинулся на рядом идущего, еще более растерянного суслика.
  Таких как Луря, Столица вбирала ежечасно и великим множеством. Пропуская через мириады живых, капиллярных фильтров, она заботливо сортировала кусочки, по пригодности для дальнейшей, утробной эксплуатации.
  После, слегка отжав, сухую шелуху выплевывали обратно. Те, кто остались, оказались необходимы для нужд первейших и безотлагательных в исполнении. Новобранцы становились дворниками, многостаночниками, ножками на побегушках.
  А счастливчики дослуживались до киоскеров, случалось, ходили в продавцах. Редко кто из мелкопузой рыбешки дорастал до крановщика в пивной. А уж начальствовать зав производством...
  Слуги народа рождались не часто и строго в отведенных для священнодействия семьях. А периферийные честолюбцы, не имели ничего, кроме молочных подвыбитых клычков, да слабых когтишек.
   Их роговые, нелепые наросты легко обламывались в столичной сутолоке. Им еще не препод-дали уроков вежливости: хорошего - подобострастного тона, изящного волшебного обмана, заискивания, угадливасти. В конце концов, знания своего вершка.
  Соискатели получали колкие радости в той чрезмерной мере, которую могла отпускать только Белокаменная. Через пяток лет, активно подрастеряв здоровье и молодость, они становились дерганым, крикливым, часто забитым, в общем-то никуда не годным материалом.
  Долгими, неудачными скитаниями колченогие переростки добирались до тихих омутов в периферийных конторах. В загаженных мухами комнатенках, среди куцых простаков, к ним медленно возвращались старые силы.
  Честолюбцы оживали, обзаводились местным положением и потомством, а засим всю жизнь, на словах поносили город, их не принявший.
  Но в тишине, наедине с собой, неудачники возвращались в прошлое. Ах, как было бы, когда знаешь, что будет. Неиспользованные возможности перетирались в пыль и прах. Блага текли неиссякаемой рекой воображения. Но поздно, поезд ушел. В элиту принимали только на вырост, народ в приспущенных до колен штанишках.
  И новые недоросли ютились в многоэтажных коробках ночлежек. Осами роились мечты взять в жены миссис столичную прописку. И новые ловеласы угождали мадам общежитейский диктат (толстой и скандальной бомбе - комендантше здоровенного и культурного быта).
  - Куда я иду? - думал Луря, устало продираясь через нескончаемую толпу улиц и площадей. Пестрота и многоголосие города пугали юнца, Они заставляли прижимать единственное, что имелось - кошель поближе к сердцу.
  Грубо намалеванная вывеска - " Здорово! Здорово пожрать!", напомнила ему о пустотах тощего желудка. Он нашел обойденный суетным движением уголок и приступил к уплетанию предусмотрительных остатков вагонной пищи.
  За вечер, к нему подваливали еще несколько крыс и ворон. Но крысы, почуяв килограмм и зачатки волшебных знаний, благополучно ретировались. Наглым же воронам Луря бил по немытым рукам, на что черные товарки отвечали разнообразными, порой витиевато - нецензурными ругательствами.
  Город зажигал рекламные неоновые огни, ярким шрифтом рассказывая о трудовых подвигах Волшебного Государства. Скорым маршем страна шла к всеобщему благосостоянию, во главе с сидящими в креслах и многотумбовых столах. Тут и там расцветали непонятные автографы - подарки от всемогущего "Славы" то народу, то труду, то в целом Волшебному Государству.
  Гражданин Слава не скупясь презентовал обществу широкий ассортимент сооружений : кинотеатры, жилые дома, столбовитые учреждения для вмещения слуг народа. Акт подарка обязательно закреплялся феерическим, светящимся в темноте зрелищем (как видно в напоминание безмерной доброты).
  Заслоняя вечерние веселые картинки, на Лурином горизонте появилось интеллигентное, добродушное свиное рыло.
  - Друг мой, чего сидим, чего жуем?
   Рыло притягивало к себе, оно не казалось заискивающим или добреньким. Рыло искренне располагало к вам, лучилось пониманием. И только маленькие, белесые глазенки напрягались так, как при очень сложной и тонкой работе.
  - Ну-с молодой человек, расскажите нам о ваших, так сказать нуждах, чаяниях. Давайте, выкладывайте...
   - Вот и влип, - сразу понял Луря. Хотелось бежать, но ноги не слушались, глаза чуть подернулись мутной, тягучей, как равнинная река пеленой. В них наступило знойное, степное утро.
  
  
  Река и ведьма
  Крутой каменистый склон, волнами желтых холмов опадал вниз к реке. Она спокойная и податливая в мягком изгибе, величаво несла воды в неведомую для других даль. Жаркое солнце серебрило ее поверхность блестками. А все вокруг хотело влаги, но не могло дотянуться до прохладных берегов.
  Я стоял на самой вершине Мира и сладко дремал в неразрывности пространства. Покоилась вечность, и только Солнце с высоты могло сказать, сколько она продлиться. Но вдруг захотелось пить, хотя не нашлось силы сдвинуть время и утолить жажду. Что-то случится, - подумалось мне.
  И вот, на горизонте появилась белая точка. Она медленно приближалась. Лодка. В тягучем, беспомощном движении она плыла, отдавшись в волю реки. Ближе, я увидел, в ней стояла девушка. Она ждала, ждала помощи.
  Юна как весна, ее чистое лицо еще не тронула старость. В ее зовущей, призрачной красоте, таился крик о том, чтобы я встал рядом. И я сдвинул время, оттолкнувшись от незыблемости. Я кинулся вниз, повинуясь зову жизни.
  По телу струилась боль. Камни рвали ступни горячими иглами. Колючая, сухая трава хватала за ноги, но я бежал. Я заметил, как бешено длится время, как быстро стареет девушка и изменяется, чем ближе я к ней. Я видел, как выцветают ее волосы, горбится стан, как сечется морщинами белое лицо. Но я бежал. Мне было дорого уже то, что я должен помочь ей, и через это она сама.
  Я бросился в обжигающее ледяную воду и поплыл к лодке, любя ее. Не оставалось более сил смотреть в даль. Я стремился помочь ей. Меня несли прочь тугие струи течений, меня ели рыбы, и Солнце выслепило в чернь глаза.
  Но я знал - никто в целом мире не поможет ей, никто кроме меня. Я вырву ее у холода реки, взгляну в бездонные глаза, возьму и согрею обессилевшие руки. И небо освятит наше счастье.
  Но лодка не приближалась. Мозг затопило свинцовое равнодушие, немели руки мои, и я тонул. А сердце было упрямо, и с натянутым, готовым лопнуть от ярости сердцем, я плыл, я любил ее. И остался последний взмах. Край лодки скользкий и высокий наклонился надо мной. Я победил.
  Но вместо лица женщины, появилась злобная и мерзкая рожа старухи.
  - Сладенького захотелось, - заскрипело из ее жженой утробы, - сладенького?
   Ведьма с присвистом, как порванные меха захихикала, вытащила из недр лодки весло, с трудом подняла его...
  - Сладенького! Вот тебе сукин сын! Получай, вот тебе сладенькое!
  С какой-то мучительной радостью и нечеловеческой силой, она била меня по лицу, заставляя судорожно глотать холодную, красную смесь воды и крови.
  Я уходил под воду и взмывал с пузырями, чтобы поймать хоть глоток воздуха, солнца. С сухим треском, словно спички ломались поднятые вверх пальцы и руки. Ужас накатывал в горло и затоплял тело ревом полного безумия.
  - Сладенького, вот тебе кобель! Вот тебе сладенькое!
  - Как больно, - подумал я, и сердце разорвалось от бессилия.
  Первые радости
  Кто-то больно и назойливо колол Лурю в лицо. Еще не проснувшись, Луря яростно отбивался. Наконец временно усопший и надутый до краев новобранец обрел дар речи и заорал что-то нечленораздельное.
  - Заткнись, идиот, - послышался чей-то писклявый голос.
   Луря очнулся окончательно и открыл глаза. Над ним стоял худой и грязный суслик с метлой в руках. Последняя светилось самодовольством и как видно, только что ездила по Луриной роже.
   Какая-то вязкая, холодная сырость подсасывала сердце и холодила лоб. Малец вспомнил вчерашнего хряка - потрошителя и испугался. Рефлекторно-хватательная проверка кошеля показала, что тот тощ, как сушеная камбала.
  - Меня обклали, - запричитал Луря. - Свиное рыло, он был здесь. Все утянули! Все!
  - Я тут уже полчаса впахиваю и никого не видел. Так что брешешь, ты родной, брешешь.
  Стояло раннее, еще бессолнечное утро. На ветках серых, одиноких деревьев чистились не менее серые и одинокие воробьи.
  - Я пожрать хотел, а он подсел толстая морда, добренький такой.
  - Добренький, ой умора! Что ж он тебе газетку на ночь не подстелил. Сколько взял, много?
  - Килограмм!
  - Брешешь! Быть не может, откуда он у тебя!?
  - Не твое дело, где взял там нету.
   Набычившийся было сусл, отхлынул и разочаровано дернул кадыком.
  - Ха! Ну ладно, вали отседа периферия. Мне подметать надо.
  Луря поднялся и понуро пошагал в неизвестную сторону.
  - Эй ущербный, постой. Да стой, тебе говорят! Ты куда направился?
  - Не знаю, бабушка тут у меня.
  - Ага, на деревню к бабушке. Вешай, вешай лапшу на уши. Стряхну, у меня привычные. Ты лучше давай еще посиди, потом вместе пойдем. Представлю тебя нашей, глядишь, пристроит.
  Прошел час. Ветерок расковырял по углам облачка, как суслик уличный мусор. Солнце жарило, вовсю накаляя асфальтовую мостовую. Засновали прохожие. Разгорался новый столичный день. Борец за чистоту в последний раз взмахнул тертой метлой, и взяв ее как ружье на изготовку, зашагал к деревенщине.
  - Вставай, пошли получать пряники. Она у нас добрая, только речистая как граммофон. А дураков любит...
  Потянулись многоэтажные, пористые как соты дома - общаги хозяйственных кварталов. Здесь с архитектурой стало попроще. Ее разнообразил только орнамент подтеков от дождей на штукатурке, да торчащие наружу сетки с запасами субпродуктов.
  - Вот и дома, - сказал суслик, останавливаясь перед одной из многих.
  - Готовсь, проходить зачнем. Твое дело молчать в тряпочку. Командовать парадом буду я!
  Преодолев внешнюю дверь, подельщики остановились у четырехлапой вертушки. Над таможенным сооружением чья-то твердая рука водрузила огромный плакат с угрожающей надписью - "ПОКАЖЬ ПРОПУСК!". Рядом висел поменьше предупреждающий - "Не хватай за вертушку - опасное напряжение". А сбоку от прохода блистала увеличительными стеклами камера для вахтера. В ней словно прыщ на витрине, сидел трясущийся от старости и восторга власти длинноусый хомяк в кокардной фуражке.
  - Пропуск! - оглушительно заорал начальник, выкатывая глаза навстречу венозному, сивому носу пупочкой. - Покажь пропуск!
   Суслик вытащил зеленую, квадратную бумаженцию.
  - А его! - еще оглушительнее, душераздирающе заорал хомяк.
  - Его нет! - срывающимся фальцетом отвизжал командир парада, - я его коменданту.
  - Башли пополам! - возопил сердобольный. При этом фуражка лихо взыграла ему на нос.
  - Четверть, - слабо отхарькнул суслик.
  - Пропуск! - орал невозмутимый хомяк.
  - Скотина, - тихо выругался суслик. - Пополам, пополам! Все хоккей.
  - Проходите, - протрубило умиротворение, и задница бухнулась на блестяще засиженный, в ниточках бахромы диван.
  - Пойдем. Она с утра чай хлещет, сытая.
  Долго шли длинными, пахнущими помойкой коридорами. Виляли меж стиральных машин для семейных, обруливали мокрое белье на белых веревках. Наконец путешественники остановились перед богатой, оббитой кожзамом дверью. Суслик робко, с оттягом постучал. В ответ из-за двери донесли что-то нечленораздельное, но дозволяющее.
  Посреди комнаты, огромным бесформенным задом к дверям, сидело нечто похожее и на женщину, и на корову. Оно аппетитно хрюкало. Суслик ждал, Луря помалкивал.
  - Чего надо!? Опять стулья попереломали, телевизор на четвертом смотрели до пол ночи. А к девкам на этаж кто лазил? Че молчишь? А! - возопело начальство.
  - Да вот это, - замялся суслик. - Приезжий тут один, трудоустроиться. Я нашел.
  Нечто обернулось и уставилось на Лурю.
  - Ты кто таков!?
  - Луря Пелыч я, с периферии.
  - Документ подавай.
  - Луря вытащил пачпорт.
  - Так... Ну и рожа у тебя Правдин. Да ладно. Все! Иди к пачпортистке. Скажи временно. Она знает, на месяц, там посмотрим. Телок по углам не тискать. Пищевые отходы в мусоропровод. Замечу балдеть будете, мигом вышибу. А за стулья сломанные, вычитывать будем, из зарплаты.
   Она повернулась боком и потянулась за фарфоровой кружкой, стоящей на столе. Суслик топтался на месте.
  - Я все сказала! Чо стоите?
  - Я нашел, - залепетал суслик, - мне с подъемных положено.
  - А на положено знаешь ...
   Суслик не уходил.
  - Ну ладно..., - согласилась она, дернув скошенными зрачками в левом направлении. - Ты малчык иди к пачпортиске. А с тобой халява, мы еще поговорим.
  Закрывая дверь Луря слышал обрывки разборок: - Положено говоришь! А кто в умывальнике!? Ах, ты не знаешь...
  - Скажите пожалуйста, где тут у вас... - спросил Луря, после часового блуждания по этажам у одного из постояльцев.
  - Может Вам еще на пол сесть, пожалуйста... - и вдогонку, - третий этаж, третья дверь налево.
  Суслик
  Лурю приставили сусликом на маленький заводишко, при крупном складе. Дело сотворялось весьма отвецтвенное, как явствовало из лозунгов на дощатой, многодырчатой проходной. Производили коробочки второго сорта, для временного хранения маслица.
  Сам заводишко походил на муравейник, постепенно растаскиваемый муравьями. Пожалуй только на красные лозунги и плакаты никто не покушался. Все боялись ревизии и в тайне не верили в ее осуществимость. Иногда заставляли работать, но быть готовым к работе, надобно было всегда. Луря ни с кем особо не сходился. Прошло две недели.
  С утра, Правдин приметил какой-то загадочный блеск в глазах окружающих работяг. Еще в начале смены, к нему подкатил красномордатый грузовой бобер. Улыбнувшись во все рыло, он заговорщицки подмигнул, с размаху хлопнул по Луриному плечу и заорал:
  - Ну что, малый, заложим под язык! Седня сам Бог велел!
  Не понимая, но уважая, Луря виновато кивнул головой.
  - Во, парень! - похвалил бобер, - а с виду будто пришибленный.
  К обеду никто не работал. Потрясая подштанниками от нетерпения, толпой стояли в очереди перед окошком с надписью черным по белому - "Касса". Сегодня же аванс, - догадался наш Cуслик, - желтенькое давать будут.
  По мере сокращения очереди, муравейник преображался. Тут и там возникали и скоротечно распадались шумные водоворотики компаний. Почти каждый теплый угол занят по назначению. Морды у окружающих для начала покраснели, затем приняли угрожающее сизый, с многогранными переливами отсвет.
  По периферии отрыгали перегаром и принимались выяснять отношения. В центре влажно дышали в затылки впередистоящих, образуя крутосбитую толчею за кровно заработанными.
  Наконец и Лурю воткнули головой в полукруг кассового окна. За спец столом, уставленным фирменными заводскими коробочками, сидела разнообразно изукрашенная кольцами и клипсами женского рода свинья. Торчащая из ее рта нереально длинная сигарета испускала дым строго выверенными кольцами.
  - Пачпорт, - потребовала мадам. Луря достал.
  - Правдин. Вам причитается пятьдесят грамм. Из них... - зажав сигарету в толстых и коротких как сосиски пальцах, свинья щелкнула костяшками счетов.
  - Пять гыр за общежитие, десять гыр за питание, три гыр бездетность, пять гыр подоходный налог, итого двадцать два гыр. Получите.
  - А я?! ...- хотел было спросить Луря, но она заорала про следующего. Его больно толкнул в спину кто-то нетерпеливый, и изрядно помяв, очередь быстренько выплюнула потерпевшего.
  Хоть пожру по-человечески, - решил Луря и поплелся к болтающимся по ветру воротам проходной. День стоял мутный. Осень вступала в свои пределы. Небо клонилось вниз темными клочковатыми тучами. Прохладный ветерок веял сыростью и наступающей, листопадной желтизной. Все одно сегодня не работать. Но тут из соседнего подвала наперерез вылетел давешний красномордатый.
  - Ого, два часа, - промычал он,- а ты все еще на ногах. Тебе молодой медалка положена, понял.
  Как щенка схватив пацана за шкурку, бобер безапелляционно поволок его в укромные подземные тенета. Он оказался не один. На ящиках, среди хитросплетения труб отопления и канализации, сидела небольшая, но чуть теплая компания.
  - Мужики, кто к нам пришел, - в натяг промычал мощнозубый кореш.
  - Му, - откликнулись внимающие.
  - Ну давай выкладывай, - запричитал тамада. - Ты меня уважаешь?
  - Чего выкладывать? - растеряно спросил Луря.
  - Корову, - ответил кто-то и заблеял козлиным смехом.
  - Колись сопляк, не ломайся. Здесь все свои, - торопил неугомонный и более нетерпеливый.
   Приняв растерянность за нерешительность, Бобер подошел к Луре и вытряхнул из его ватного тела две коробочки по пять грамм.
  - Оп-па! - Восторженно приветствовали едоки, - вот это по-нашему.
  - Садись, мужик, - раздался чей-то уважительный голос. Твердая, мозолистая рука опустила Лурю попам на ящик.
  - Раскройти ему ротик.
  - Да я не ... - слабо сопротивлялся непричастный, но рот зачем-то разжали.
  Появился грязный указательный палец с кусочком маслица на ногте. Он будто в нерешительности помаячил перед глазами, затем качнувшись, водворил желтое прямо под Лурин еще красный язык.
  - Только не проглати, а то сдохнешь. Нутро сожжешь, к етой матери.
   Луря вспотел, и хотел было выплюнуть, но вовремя удержался. От теплоты подязыкового пространства, маслице растопилось и тоненькой струйкой потекло в не облуженную, юную глотку. Хотелось поперхнуться, но страшно.
   Неожиданно, глаза сотоварищей засветились ровным, ярким в темноте светом. Луря понял что плывет, но страшиться не приходилось. Кому нужны, твои вшивые двадцать грамм?
  
  Старик
  Большой, пылающий лик Солнца неторопливо погружался в океан. Разрезая воздушно легкие шапки пены, бригантина с розовыми, раздутыми парусами чертила курс прямо на Запад.
  За кругом штурвала, рядом со мной, стоял старик. Его слегка подернутые красным, длинные, седые волосы развевал вечерний ветер. Невидимая пыль, от бьющихся в корму волн, делала губы солеными и надтреснутыми.
  - Смотри сынок, - сказал старик, - вот и кончился еще один день твоей юности. Мы будем мчаться к нему на всех парусах, но никогда уже не догоним. Время почему-то уходит безвозвратно. Может, ты поймешь, в чем здесь суть? Я, к сожалению, не успею. Только позавидую тебе, как ты потом позавидуешь другой молодости.
  Гордись сынок, ибо далеко не всякий способен прийти сюда и просто встать у штурвального колеса. Море жизни такое коварное. И каждый вечер мне становится жаль уходящий день. Я так мало успел.
  Корабль птицей летит за ним, но время бессердечно, неподвластно мне. Как знать, может тебе оно покорится. Ибо одно я знаю точно. В этом мире, сотканном тонким орнаментом арабеска случайностей, сильному сердцем, нет ничего невозможного.
  Об одном прошу сынок. Береги силы. Береги так, чтобы в нужный момент, в тебе осталось хоть что-то, не съеденное серостью. Помни, путь твой действительно не будет усеян розами. Чем больше ты поймешь в древе жизни, тем горше покажутся его плоды. Так устроен мир, и в этом его оправдание слабым и уверенность сильным.
  А теперь слушай внимательно. Когда-то давным-давно, тогда я еще был таким как ты, мне подарили Надежду. Как видишь, я не потерял ее. Я даже помог ей, и случилось великое. Обретенная кем-то, как слабый росток, передаваемая из сердца в сердце, она выросла и окрепла. Я счастлив, ибо во мне она стала матерью и родилось ее дитя - Вера.
  Теперь тебе будет вдвое труднее и прекраснее. Я отдаю в Дар их обоих. Не порви цепь мой мальчик. Ростки прорастают редко и растут так долго. Помни, ты не один. Иди по жизни смело, и она не разочарует тебя. Ну вот и все. Прощай, мой день окончен.
  - Прощай... - слово-эхо закружилось в быстро темнеющем небе, рассыпалось осколками звезд и наконец затерялось в бесконечности.
  Луря лежал на бетонном полу подвала. Прояснилось. Солнце опустило вечерние косые лучи прямо на Лурино лицо, заставив глаза открыться. Невдалеке, рокотом волн по низким сводам, грохотал чей-то раскатистый храп. Луря встал и, выбравшись из подземных тенет, направился к проходной. В общагу, куда же еще.
  Одиночество
  Прими меня одиночество. Знаком мне облик твой, привычны ласки твои. Как и все впечатлительные натуры, Луря был хронически одинок. Более того, порок сей присущ ему практически с рождения. Мечты Лури грешили сугубой индивидуальностью. Главным героем в них оставался он сам.
  И одиночество дарило мучительное наслаждение. Оно всегда казалось запретным, недосягаемым, а вследствие этого наиболее желанным, необходимым. Лесной ручей разговаривал с ним часами. Языки огня вводили юного героя в глубокий, почти летаргический транс.
  Не зная зачем, Луря размышлял о простейших вещах. Вопросы: что такое камень, как светит лампочка, преследовали его часами. Внутренняя суть вещей казалась непрочитанной сказкой. Ответы немногих, у кого он решался спрашивать, страдали неполнотой и однобокостью, а чаще просто несли чужую язвительность. Мне кажется, в данном отношении, он не совсем нормален, а может обычен, какая тонкость?
  А день на задворках Белокаменной начинался с облаивания. Лаяли все. Глухо гавкали двери. Тиграми рычали водопроводные краны. Грохотала канализация. Соты просыпались, чистили усики, ячейки и готовились к многотрудному рабочему дню.
  Он - этот день откровенно похож на вчерашний. Сон, еда, работа, еда, разыскание масленых заначек, транс, сон. От аванса до получки и опять до аванса, круг вертелся быстро. Болтики и гаечки не замечали, как их подталкивают, как стачивается резьба на смазанных маслицем бочках.
  В обществе свободном от эксплуатации, любой грызун себя прокормит, и что подложить под язык конечно найдется. Можно подкалымить, а то и стопку коробочек стибрить, толкнуть жучкам - перекупщикам, и ваши не пляшут.
  Телок Луря не переносил, брезговал. Толстые и неряшливые, они вызывали в нем чувство чего-то липкого и кисло пахнувшего, похожего на отрыжку переевшего.
  Инстинктивное стремление выделиться, давало двоякий эффект. Лурю били, но уважали. Иногда Правдина почему-то любили сильненькие. С ним бывало считались равные. Его почитали сирые. Он научился льстить легко, непринужденно, одним взглядом. Луря казался тонким, с претензией на интеллектуальность индивидом. Ему даже начистили рожу за интеллигентный вид.
  А в это время, его цыганская часть натуры легко улавливала нити настроений и желаний в любой компании. Он быстро и с наибольшей выгодой для своего "я", подстраивался под какой угодно соус. В начале знакомства оказывался довольно приятен. В середине нагл, как эгоистичный до беспределия друг. В конце его, перешагнув на следующую ступеньку, по-барски равнодушен.
  Народу нравятся кушанья с горчицей. Луря поимел успех. Товарищи делали на него ставки, вокруг постоянно кто-то вертелся. Еще в школе Луря обрел подражателей. Может поэтому, так и не нашлось друзей. Поверхность жизни отсвечивала радостной лысиной бильярдного шара, тщательно скрываемое больное проживало внутри и старалось не вытекать наружу.
  Глазное дно
  Держи примеру, да знай меру. Так говаривали старики, семейные тихони, знающие благое дело. Они тащили домой, что под руку попадалось, в том числе и большую часть кровной получки. Кормили детишек, держали в добром порядке пресловутый женский каблук, и никогда не высовывали лишнего.
  Дурели те, кто помладше - неженатые суслики. Почти ежедневное закладывание быстро ломало хребет организма. Транс становился необходимостью. Постепенно Луря узнавал вещи и поинтереснее.
  Как-то индивид с бегающими, вытаращенными глазами попросил Лурю отойти с ним в сторонку.
  - Кольнуться, не желаешь? - предложил он.
   Еще в школе Луря читал, что где-то там далеко, ОНО есть. Но не сейчас, но не у нас. Газетку тискали по рукам и шушукались. Затем ее отобрал препод.
  Норка, - понял Луря.
  - Тащись сам, - отказался непричастный и делано захохотал. - Я лучше маленькую заложу.
  - Как знаешь, - процедил пучеглазый, - если чо, то подбегай.
   И Луря подошел. Так от скуки, когда заложить ничего не пришлось.
  Мозаика
  Последний август детства ласково обнял наши плечи. Более всего запомнился привкус уходящего счастья. Мы вдруг поняли, как хорошо было еще вчера. Славная, разухабная компания десятого "б". Трескотня звонков. Серый асфальтовый двор старой школы, с единственной скамейкой под тенью платана. Все тело немой страдалицы напрочь покрыто таинствен?ной клинописью - творчеством многих поколений сонных бездельников.
  Школа, ты казалась большой и значительной. Ты стала маленькой, уютной, но уже затерянной в расширившемся мире. Почему, почему так не хотелось уходить? В последний момент, нас нашла ностальгия тетрадных листов. Нам коротки ученические штанишки. Почему? Все кончилось, но мы не могли расстаться, продлевая детство, ушедшим летом.
  Надобно было ехать. Пыльный город душил нас своими условностями. Дача, рыбалка, ночной костер, танцы до упада маячили на горизонте, как горячий, аппетитный кусочек. Пиво, шашлыки и шампанское - постановление с визой "одобрено и принято к исполнению".
  Мы катили по дороге, вьющейся средь сытых желтизной полей. Старый автобус медленно пылил по петлям поворотов, глотая окнами белесые облака от обгонявших его личных лимузинов. То и дело, мимо проплывали почти пустые чаши поливной влаги. Тень, легкое прикосновение прохлады, мимолетно... Горячие лучи солнца вдавливают меня вниз. Жара...
  - Доедем. - Резонно заметил Вовка.
  - Докатимся. - Отозвался я.
  Наконец автобус вывалил компанию из потного нутра на свежую волю. Мы потопали в сторону дач, по крытой горячим асфальтом дамбе. Озеро почти спустили, небольшая полоска остатка воды лежала перед нами. Далее простиралось глиняное, неровное поле, лишенное всякой растительности и признаков жизни.
   Уходя, влага оставила белые, жесткие проплешины соли. Глина высохла, скорчилась и полопалась под гнетом солнечных лучей. Вся пустота чаши изошлась перекрестной вязью ломаных трещин. Но не разваливалась, ибо как может развалиться в прах сама пустота.
  В тот момент я почти не видел этого озера, так получилось. Компания занималось собой, нам было весело. Она передвигалась на пружинках щенячьего восторга, время от времени взрываясь хлопотушками всем известных анекдотов.
  Но вот и дачи - островок зелени и плодовых деревьев, среди желтого, высохшего сорнетравья. Наше пристанище оказалась с двойным дном. Его сначала строили, а потом делили две семьи. В общем удачно, так как соседей пока не наблюдалось. Да и двери находились на диаметрально противоположных концах строения.
  Копания зашла и ... Объяснять дальнейшее очень трудно. В существовании любых явлений есть моменты кульминации. Они довольно коротки, но необычайно насыщены действием. Скорость их развития такова, что повороты и события становятся непредсказуемы. Ничего подобного со мной, да я думаю и с друзьями, до того еще не случалось.
  Вечер пронесся вихрем в плясках святого Вита, под звуки тамтамов диско. Ночь явилась костром на берегу полузасохшей речки и долгожданными, но жесткими шашлыками. Так же быстро наступил новый день, который заставил нас оторваться от сна с упаду.
  От дачи до дамбы шагов двести. Прохладная после ночи вода приятно освежила наши души. Кожа покрылась зубостучащими пупырышками, и классно чередовалась с ложем горячего песка. Водные процедуры не надоедали нам до самого вечера. И он пришел.
  Что-то лопнуло во временном механизме природы. Огромный, оранжевый диск Солнца с треском проваливался в небытие. Настало время этой ночи. Я не помню самого начала, его события стерлись, как недодержанный негатив. На чуть сером фоне все ярче проступало то, что находилось дальше, на заднем плане, именно на заднем.
  Сто девяносто один см. - верзила с квадратным подбородком и взглядом исподлобья, таким был в тот вечер мой друг Игорь.
  - Пойдем, выйдем, - сказал он, перекрывая веселый гомон компании таким властным голосом, что я и не подумал ослушаться.
   Выйти, так выйти. Забежать за уголок мне не помешает. Тем более, если захватить бутылочку шампанского, пока оно не вышло само. Вперед мой друг. Мы чалим на север к Оклахоме высохшего озера, в долину царства Луны и морщин на глине. В гигантскую паутину пересечений, вытканную Солнцем и ветром. Вперед мой друг.
  Такие большие сами в себе, иногда в глазах окружающих, мы только мельтешащие точки на фоне Поднебесной. Две трепетные фигурки едва ли вписывались в созданный лунным светом ландшафт, но я еще ничего не чувствовал. Я видел лишь то, что хотелось видеть. То, что оставалось родным и привычным.
  - Послушай старик.
  - Подожди, пока я откупорю шампанское.
  - Ну...
  - Оп!
  - Так вот. Это гнетет меня, это невыносимо.
  - Игорь, ты перегрелся, глотни чуток, полегчает.
  - Сейчас сам нагреешься. Ты слушай. Я влип в жуткую историю. Ты же знаешь меня, я сам не понимаю, как все получается. Ну, в общем, один алкаш говорил мне, что пьет только из-за того, что живет еще и в другом мире. Это не совсем на Земле. Где-то рядом, но не на ней, по крайней мере, в нашем смысле.
  - А ты сам длинноногий еще в алкаша не превратился?
  - Заткнись бродяга. Слушай, иначе я не могу.
  - Ну, так вот, он сказал мне два слова и условия. Чтобы в подвале, ночью и все там... Ну в общем я видел, понимаешь, видел. Это страшно. Это гнетет меня. Другие люди, они ненавидят нас. Понимаешь они рядом, рядом все время. Я не знаю, почему до сих пор, они нас не уничтожили. Целый город, понимаешь, целый город. Без Солнца, с каким-то внутренним огнем из зеркальных щелей.
  Что-то сосало у меня под ложечкой. Я слишком хорошо знал Игоря. Так соврать, он не сумеет. Разве что прочитал где-нибудь?
  Неизвестно откуда, в мозг прорвалась череда призрачных воспоминаний. Забытые сны, а может что-то более непонятное, струилось отголоском ощущений, поступков, прожитой жизни.
  Наверное, я сам перегрелся на солнышке. Кружилась голова, во рту разом пересохло, руки невольно потянулись к откупоренной бутылке. Я глотнул и мучительно поперхнулся. Пузырьки прокатили по горлу и вдруг разом ударили в нос. Я закашлялся.
  Легкие била гигантская спазматическая дрожь, но главное не в ней. Неожиданно, мой разум ворвался в жизнь другого человека. В совершенно другую жизнь. Я помнил ее невнятно в целом, но множество ярких подробностей мощно поддерживали опору чуждой реальности.
  Какой-то старик, ведьма с огромным, окровавленным веслом, люди с лицами животных, и животно-подобные человеческие лица. Мозаичное, оскольчатое ощущение. Оно не складывалось в единой картине, смешивалось в дробном, вихревом порядке. Меня даже подташнивало. Но трава в том мире, оставалась ослепительно зеленой, а поступки логичны и пусты.
  Кубом надвинулись освещенные внутренности комнаты без передней стены. Огромный, медвежий котище и миловидная, женственная лиса сидели за белоснежным, богатым столом и стучали вилками о приборы. Они привлекали мое внимание, им весело, почти смешно. Лисонька делает мне глазки, томно прикрывая ротик платочком. Кот с жаром наигрывает румбу на двадцати или более благородно - мелодичных посудинах, сопит и ловко подмигивает в такт.
  Наконец шампанское нашло естественный путь, прошпарило нюх и пролилось носом. Игорь слегка бухнул кулаком по моей спине. Я прогнулся, сматерился и напрочь сбросив пелену предыдущего, вопросил :
  - Ты как, видел картинку?
  - Нет, я говорил с одним из них. Это противно. Он до сих пор стоит у меня в глазах.
  - Ну, ты врать Игореха, - по инерции подзадоривал я.
  - Да нет, можешь не верить. Проклятый алкаш, он говорил, чтобы я не делал ничего, не пробовал. А сам смеялся, знал гад.
  - Что знал?
  - То, что я пойду туда и скажу эти два слова, - шептал мне в ухо Игорь, прикрываясь от невесть откуда налетевшего ветра.
  - Какие два слова, скажи?
  - Заклинание. Что мне делать? Старик, я подлец, я не могу.
  - Какие слова скажи?
  - Нельзя. Я не хочу тебя впутывать. Сам влип, сам и вычешусь.
  - Ну, заговорил, так договаривай.
  - Подлец, подлец. Зачем я сюда тебя притащил?
  - Говори, поздно останавливаться. Говори, сам меня привел.
  - Ладно, одному мне не выдержать. Вдвоем будет легче.
  - Говори.
  - Устой.
   Чаша пришла в движение. Тонкие, гибкие ручейки змеями пыли заструились в трещины. Очерченные изломами уступы, колебались будто клавиши гигантского пианино. Волны медленного струения заполонили пространство призрачностью нереальности. Необъятное, ломкое тело чаши готовилось ко вздоху.
  - Дес!!! - заорал Игорь и заплясал по бешеному зеркалу или само зеркало стало подбрасывать нас так, как живые угри скачут по перекаленной сковородке.
  Из щелей струился желтый, с запахом серы то ли дым, то ли туман. Он горел тошнотворностью, бил в нос, ел глаза, заставлял кашлять и плакать. Наконец зеркало треснуло, и в ранах появился огонь. Он странно не обжигал, а только покалывал ступни слабым электрическим током.
  Я изо всех сил старался не упасть, Игорь тоже. Но вот что-то негромко звякнуло, и границы пропали. Мы стояли на красном, прозрачном, неподвижном небосводе. Далеко внизу, чавкая и извиваясь, клокотал целый океан живой магмы.
  Сотни фонтанов выбрасывали нечистоты и газы в окружающее пространство. То и дело, в кипящей каше, происходили гигантские катаклизмы. Океан разламывался, и из его недр выплескивались кровавые руки-плети, которые тянулись вверх, прямо к нам. Но не надолго, месиво опадало, подчиняясь законам неуступчивого тяготения.
  Неожиданно, кто-то больно и обидно ударил меня ногой под зад.
  - Хе-хе, - дошло до меня. - Отрок, на кухню засмотрелся, ширинку застегни.
   Я испуганно посмотрел между ног, но там оказалось все нормально. Обернувшись, я увидел сухенького, чрезвычайно неряшливо одетого старичка. Лицо его усеивала густая, непрерывная, почти чешуйчатая вязь морщин. Ниже губ, сосульками обвисала жиденькая бородка.
  - Цилиндр забыл, - резюмируя картину, сказало видение, - рога и копыта тоже.
  Моя растерянность оказалась столь непоправима, что как видно доставляла ему немалое удовольствие.
  - Варежку захлопни о-отрок, - блеющим, довольным голоском пропел старикашка. При этом он оттянул пальцами кожу на впалом кадыке и как аист согнул правую ногу.
  - Вам что надо? - глупо и неуверенно осведомился я.
  - Мар-ме-ла-ду. Я ваш сосед по даче, - продолжал петь юморной субъект.
  Затем как-то странно, прямо на наших глазах, старикашка принялся изменяться. У него выросла плешина, но волосы приобрели окраску. Из мешковатых штанов вылезло колышущееся студнем пузо. Руки покрылись рыжей, курчавой шерстью. Ее месиво наползло даже на толстые, сарделевидные пальцы. Лицо старичка, всего через пять секунд, разгладилось в блин и чуть не лопалось с жиру. Новоявленный дядько потел и пыжился на воротник.
  - Омолаживаюсь, видете ли, - доверительно сообщил он. Только после оного очень, простите, в сортир хочется. Не наложить бы.
  - Молодые люди! - встряхнулся и зачревовещал бывший старикашка. - А вы что здесь делаете? Руками в штанцах трясете?! Там без вас бабы сохнут, а вы извиняюсь, отвиливаете самым беспардонным образом.
  Для пущей наглядности он противно заелозил толстым задом, как неудачник конферансье где-нибудь в варьете или обветшалом кафе - шантане.
  - Покажите мне город! Немедленно, я вам говорю! Внимание господа, сейчас вам будет предложена Столица и вся страна дураков, у ваших ног.
  Внизу раскинулся громадный, но почти обыденно сутолочный город. Великан приковывал взгляд, наползал на нас, будил воображение. Он рос словно призрак, тень, поглощал пеленой видимое пространство.
  - Наши ученые! - продолжал орать жизнерадостный и неугомонный, - не ваши ученые! Секреты омоложения, одухотворения, обобществления, осеменения тьфу ... пардон господа, пардон, о-благо-рождения общества, давно постигнуты Магистрами Волшебства.
  И только относительность до сих пор дурачкам не подвластна. Две стороны лево и право, вверх и вниз - вроде одинаково, но так хочется править царством в обеих. Вся мыслимая материя находится в вечном движении, диалектика и ничего более. Только она пыжит и составляет мир. Как сказал ваш довольно великий ученый, - в пространстве нет ничего, акромя извилин головногу мозгу.
  Идея! Идея, друзья мои, творит чудеса! - Тут толстячек оказался искренне рядом и отечески потрепал наши вздыбленные загривки.
  - Друзья мои, да или нет? Так сказать быть или сдохнуть, решайтесь. Бабы-с извините-с ждут-с.
  Не дожидаясь ответа, небосвод распался на миллионы осколков. И мы, стремительно набирая скорость, полетели теменем вниз, на неугомонно булькающий город.
  - Вперед господа офицеры! За мной! - где-то рядом со мной орал страшный и странный человечек.
  - Лысину мыть будете!
  - Где, что!? - возопил я и увидел, что лежу на койке в дачном домике. Рядом вращал шарами Вовка и призывал что есть мочи:
  - Лысину мыть будете граждане алкоголики! Лысину...
  Ниже
  Господи, я труп или человек? Господи... Где-то капает вода. Подвал в общаге или я на заводе? А-а не могу, не могу. Голова, голова. А-а скотина, дерьмо, мразь поганая, не могу, не могу.
  Сны сведут меня с ума. Сны и маслице в вены. Подлец Норка. Я его убью. Еще пару месяцев, и меня выкатят из Столицы на периферию, в лагерь. Ломка без малица!? Я не выдержу!
  Тише не шевелиться, так пройдет, еще немного. Я ей позвоню - вытащи меня отсюда. Я ей позвоню! Луря встал на карачки и пополз к призрачным бликам света. Минут через тридцать, он с трудом одолел последние ступени и выволок непослушное тело наружу.
  - Боже, какая абстракция. Голубоглазый ангел из Преисподни. Жоржи, Жоржи, мне это нравится. Решено, я беру это, заверните пожалуйста.
  Щуря сослепу глаза, отупев от сна с кораблями и глупыми надеждами, Луря и не думал сопротивляться. Кто-то властно схватил его за шкурку и поволок по наполненной людским равнодушием улице. Тонкая шея мальца, в такт движению, болталась из стороны в сторону. А голова? Голова видела новые сны. Она уже жила в них, но худшее впереди.
  Мать
  Мать была так стара, что не замечала мерный ход неторопливых тысячелетий. Время переполнило ее гигантскую чашу и лилось через край, достигнув всех возможных пределов. Она бы вообще ничего не чувствовала, если бы не радость у ее ног. Внизу, такие беззащитные и прекрасные ютились тельца для разума. Ее дети.
  Когда-то давным-давно, полюбив жизнь, она зачала их. Но и это ушло, и это забылось. Лишь ход времени и пустота. И вот, когда ее существование превратилось в никому ненужный, Богом забытый ритуал. Когда ушло созерцание окружающего, пресытилось осознание себя. Когда суть вещей стала лишней. Круг времени замкнулся, родились они.
  Сначала, в нее вошла боль. Каждая клетка разламывалась, лопалась, сгустками и всхлипами выбрасывая наружу новое. Оно опадало на мир нежными, незащищенными тельцами. Извиваясь от чужеродных, грубых прикосновений, они кричали дикими, животными криками ужаса.
  Но века текли нескончаемой чередой, неся ее детям поток разума, и день настал. Тонкий, глупый, но уже нежный росток потянулся к матери. Какое это было счастье. Казалось, даже она уходит от своего извечного сна, и сама идет навстречу будущему.
  Шло время, и ее дети распрощались с беспомощностью. Они учились плавать, летать, учились думать. В мир вступал настоящий, деятельный, живой разум. Его мерилом стало искусство, его целью познание, его счастьем - любовь к ближнему. Одно беспокоило Мать, уже тогда они научились убивать своих братьев. Но сильнейшие давали лучшее потомство. А Мать, даже если не понимает детей, любит.
  И настал второй день. Что-то сильно кольнуло в древние корни, и она почувствовала, что круг вещей и событий нарушен. Ее дети не могли более довольствоваться тем, что дарует окружающее. Отныне они потребляли то, что миллионами лет копилось в лоне Матери.
  Познав свою силу, они добрались до чаши. Заработали сотни насосов, и время перестало литься через край. В ее стволе дети пробивали отверстия, строили непонятные сооружения. Они делали Мать максимально удобной для потребления. Они не довольствовались гармонией. Они покоряли ее и гордились грубой силой своей. А Мать жила из последних сил и платила им преданностью и любовью. И если бы могла, сказала только одно:
  - Люди, что вы делаете? Моя смерть не принесет вам счастья, а будет вашей.
  Фортуна
   Ножка стола пузата и напыщенна. Коричневые изгибы ее бедер смотрелись откровенно женственно и призывно. Вспоминались томные матроны, из старых буржуазных фильмов. Где я? Ничего не помню. Часы тикают.
  Затылок трещал, но Луря все-таки повернул непослушную голову. Строгие, подтянутые, упрямые в вековой точности, у стены стояли огромные часы. Они сверкали лаком и медью. Они олицетворялись символом той жизни, которая оставалась там - высоко, за пределами всех, даже наиболее неразумных мечтаний.
  Вдруг в них что-то зашипело, они надвинулись на Лурю и начали перезвонить : - Как ты ду-рень по-пал сю-да? Здесь ты быть не дол-жен! Вон отседав, вон, вон, вон!
  Лурина голова бессильно упала на подушку, но вверху висела люстра. Огромная, хрустальная, она немедленно вспыхнула. Россыпи бриллиантовых огней безжалостно хлестали по впалым щекам лишнего человечка.
  - Иш, разлегся босоногий! Вставай, открывай глаза, открывай!
  И Луря по уши провалился в тягучую, вязкую бездну небытия.
  - Э-эй котенок, котик, маленький котик, маленький сонный котик, а ну просыпайся, просыпайся. Маленький, бедненький. Лапки помяты, коготки повыдраны, усики повыщипаны. Ну открывай глаза, засоня. - Женская, ласковая рука гладила Лурю по лицу.
  Этот тип женщин вы увидите не часто, далеко не так часто как хотелось бы. Их социальный индекс столь высок, что понятие сие оскорбляет до глубины души. Осмелься только кто-нибудь, заняться таким подсчетом.
  Большие добрые глаза, как много разного вы видели в течение жизни. И наверное можно постоять за себя, после стольких недоразумений. Как удивительно вы менялись. Но в этом больше горечи, чем приятности. Пелена полуобморока от первого поцелуя, юный принц у ваших ног. Помните ли? Какими бездонными вы были тогда, но этого мало. Круговерть кабаков, значительные разговоры, робкие попытки сберечь честь. Вас в первый раз назвали дурой. Нет, и вспоминать не стоит.
  И вот уже первый из тех, что ловили вы. Неудавшийся, как потом оказалось. Ай, да Бог с ним. За то третий был хоть куда. Ощущение значительности - приходит в жизнь не сразу. Вам нужен не принц, нет. Царь зверей - вот кому, вы согласны прислуживать.
  Он - могучий, легко сорящий судьбами, наводящий ужас и раболепство на окружающих. Куда до него робкому мальчику, куда... Но вспоминается, как ушедшая молодость, как безудержная простота и даль детских надежд, вспоминается...
  - Ну, прелестное дитя, давайте знакомиться. Давайте, давайте.
  Да, Лиса действительно красива. Сеточка чуть видимых морщин вокруг глаз, еще не портила ее тщательно, как цветник ухоженное лицо. В нем пожалуй, преобладали две тональности : доброта и лукавство. Сколько ей все-таки лет? Неважно, она выглядела по крайней мере на десять моложе.
  - Меня зовут Луря, Луря Пелыч, - голос стал слегка надтреснут от закладывания.
  - Луря Пелыч, - повторила на вкус Лиса, - что же не плохо. Только Илларион лучше, значительно лучше. А скажите, Илларион, как Вы закончили школу? Но не лгите пожалуйста, я Вас очень прошу.
  Врать почему-то и в самом деле не хотелось. И Луря неожиданно горько, с надрывом стал выкладывать свою незамысловатую, школярную историю. Все как есть, от корки до корки. Ах, как приятно, когда такие глаза полны сочувствием, как нам приятно.
  - Решено Илларион, решено. Я знаю, Вам просто необходимо, начать вторую жизнь. Взгляните на кого Вы стали похожи. Вы, такой юный и красивый, шляетесь по подвалам, теряя драгоценное время молодости. Теряя самую прекрасную ее часть.
  Оглянитесь друг мой, вокруг столько интересного, раскройте душу. И Вам откликнутся, Вам воздастся сторицей, нет много больше. На свете столько хороших людей. И один из них - она сделалась многозначительной, - будет с Вами разговаривать. Да, да, только так. Я выйду, а Руна поможет Вам одеться.
  - Руна, Рунечка! - позвала она, - поухаживай пожалуйста за молодым человеком. Да поскорей! Мы торопимся, сейчас Сам придет. Лиса на прощание сгорбила ладошку, матерински подмигнула и вышла.
  Распахнув высокую, до самого потолка двустворчатую дверь, в спальню вплыла немолодая буренка с привычными к работе руками.
  - Вставайте, хозяйка велела. Я помогу Вам одеться, - отперев встроенный в стену шкаф, она достала из темноты плечики, на которых уместился полный набор одежды для юного джентльмена.
  Луря робко перешагнул порог шикарной гостиной. Потолки ее растворялись в недосягаемости. Они со всей возможной честностью и прямотой свидетельствовали о почтенном возрасте и престиже. Так строили давно, когда еще никто, никуда не спешил. Когда пресловутые, вечно не доудовлетворенные потребности, не удовлетворялись за счет сокращения естественных размеров. Когда наука не знала многих секретов волшебства, строилось, скажем без обиняков, почему-то надежней, да и просто лучше.
  Луря в первый раз задумался над искренне нелепым парадоксом. Это случилось видно потому, что он впервые присутствовал в квартире, где имелась по крайней мере одна комната с лишним наименованием.
  Несколько больших окон переполняли гостиную светом настолько, что границы предметов как-то растворялись и зависали в воздухе. Ее углы далеки, но кажутся еще далее, из-за той же расплывчатости линий.
  Большой прямоугольник стола покорял ясностью и чистотой. Белая скатерть создавала впечатления значительности и причастия в любом, что бы на ней не происходило. Три одиноких столовых прибора делали присутствие гораздо строже. Они в корне отвергали вульгарное чавканье и бульканье. Им привычен мелодичный, тихий перезвон серебряных ножей и вилок.
  - Да-а, - глупо распялив рот, выразился Луря.
  - Илларион, - сказала неслышно подошедшая Лиса, - сейчас придет Сам, понимаете Сам. Мы будем обедать. Я, вы и Он. Только видите себя пристойно. Но и не молчите. Он не любит тихонь. Более прочего, он презирает посредственность. Наша задача произвести на него впечатление. Понимаете? Впечатление. Встаньте тут, соберитесь. Ну, сейчас.
  
  Разговор
  Луря все же заметил, как Сам оказался в гостиной. Он появился из недосказанности дальней стороны, мягко притворив за собой потайную дверцу.
  Нет, он не лопался от жира. От него не несло чванливой спесью или мелочной суетой. Напротив, облик Кота производил удивительно приятное впечатление. Если можно вогнать Хозяина в общепринятые рамки, то они откровенно благопристойные. Большинство из нас и не мечтают видеть себя таким. Но понимают - это и есть высший, деловой стандарт общества.
  Благородные и в тоже время волевые черты лица. Жизнь, прожитая в труде, в его тревогах и надеждах. И тень порока абсолютно чужда державной персоне. Ну нет, в нем конечно не находилось места и для возвышенности. Приземленность, даже конкретность и добросовестность - кредо успешно выполненных дел. И даже улыбка здесь, не смогла бы стать снисходительной. Наоборот, она результат именно той, доверительной нотки, индивидуального расположения Вас к себе.
  И все-таки он большой. Из той редкой породы, которая уже от сути своей не терпит резких, судорожных движений, пустых поступков, нервной болтовни. А может, я ошибаюсь, и внешний лоск лишь продукт длительного времени и глубокого опыта. Не знаю..., но очень качественный продукт.
  Ступая так же мягко и весомо, Кот надвигался на Лурю. Впрочем, на встречном движении он смотрел за спину соискателя, на милую Лисоньку. Какую-то секунду казалось, что он ее о чем-то спросит. Но нет, лицо Кота стало чрезвычайно заинтересованным и радостным.
  - Мне докладывали о Вас молодой человек. Что же, искренне рад встрече. Тем более, я сам родом почти из тех мест. Глухомань, знаете ли, деревенская, жара и сонное царство. Но Вы, я вижу, весьма энергичны и честолюбивы, неправда ли...
  - Жорж, перестань его конфузить, - будто ладаном пахнуло сзади.
  - Хорошо, хорошо, я умолкаю. - Кот вежливо улыбнулся. - Лучше будем обедать.
  Что-то щелкнуло фотовспышкой, и в комнате изменился ракурс. Стало чуточку темнее, дневной свет уступил место искусственной иллюминации. Отдаленные стены укрылись геометрической вязью серых теней. Стол оказался изукрашен разнообразными кулинарными хитростями. Названия большинства из них оставались неизвестны. Немногие из обихода, исключительно просты и столь же качественны.
  Особое внимание приковывали аляповые экибано из салфеток, фруктов, крабов и не зажженных свечей. Лурю осторожно взяли под локотки и усадили. Абсолютно не хотелось есть. Тело почти не слушалось первокашника. Столовые приборы, наглым образом, лезли не в ту руку.
  - Что же ты? Не стесняйся, ешь. Правда, многое для тебя не знакомо, но думаю понравиться.
  Кончики ушей алели позорным цветом. Словно флаги стыда, они капитулировали перед чем-то лишним в бренной жизни. Луря никак не мог связать прием пищи, со столь священнодействием.
  Наконец соискателя отвлекло странное бормотание, которое усиливалось с каждой минутой. Сбросив с себя великосветский лоск, Кот уписывал снедь сразу из нескольких тарелок, непонятно как успевая гундеть под собственный нос.
  Вдруг он оторвался от поглощения, кинул быстрый взгляд на Лисоньку и сказал :
  - А что если по кубику, молодой человек? Не желаете?
  - Как это? - не понял Луря.
  - Что как?
  - По кубику.
  - А так просто взять и съести. Вкусно знаете ли...
  - Так нельзя же, - догадавшись, что речь идет о маслице, Луря проявлял эрудицию. - Отравиться можно, говорят у нас в...
  - Высшей школе, - подсказала Лисонька.
  Луря сконфужено посмотрел на Кота, но продолжил :
  - Один съел, так его на скорой увезли, в больничку. Потом сообщили, что умер страдалец.
  - Да действительно, - Кот снисходительно улыбался, - плохо очищенное оно вредит здоровью. Но это, это совсем другое дело.
  Хозяин ловко придвинул небольшую фарфоровую чашку с дырчатой крышкой. Он достал из нее ровненько граненый кубик масла и положил в ближнюю тарелку. Затем также быстро, второй кубик оказался перед Лурей.
  - Ну что, попробуем?
   Слегка зажмурив от страха глаза, но решив идти до конца, Луря подцепил ложкой желтенькое, положил в рот и проглотил. Ничего особенного не произошло, только свет стал резче и беспощаднее. За столом восседали Кот и Лиса, непрерывно тявкая и ухмыляясь друг другу. Но Луре было все равно.
  Все равно, было это или не было, а главное то, что Правдина тошнило. Нет, не физически. Просто ему стало абсолютно плевать на то, что произойдет с этим миром через секунду или двадцать лет. Он уже прожил долгую, нудную жизнь. Он мог в ней так много, что душа и не пыталась вместить более. А может и она покинула тело. Ведь не оставалось никаких желаний, непрерывно препровождающих нас по бренной дороге.
  Но тут откуда-то издалека, до Лури добрался банальный смысл, банальных слов :
  - Дай ему закусить Котик, а то долго - ли, без привычки.
  Соленый вкус обволок губы, снял апатию, но не вернул утраченного. Луря опять воспринимал разговор.
  - Ну что молодой человек, получше? Сочетания великая вещь. Наши Маслицо и Мясцо дополняют друг друга, словно особи разного пола.
  Одно женское, возвышенное, стремящееся к волшебству, другое приземленное, сопровождаемое настоящей мужской силой. Луре захотелось ответить чем-то резким, и он сдержал себя с большим трудом. Но ни одно движение не могло улизнуть от сладкого взгляда кумушки Лисы.
  - Смотри милый, на него подействовало. Я же говорила тебе, говорила.
  У подопытного болезненно задергалось лицо. Одно выражение сменяло другое. Затем более. По нему словно по экрану, заскользила нелепая вереница масок и образов тех, кто оставил след в жизни мальчика с периферии. Самый великий артист не смог бы этого в реальности. То, что происходило с Лурей, вряд ли ей оставалось. И все же он был един многими.
  Его тело приобрело невероятную текучесть, наполнилось ветром и наконец размылось в изображение. Прошлое, заново обрело реальность, осязаемость и напористо заскользило вперед с удивительной четкостью и быстротой.
  Словно документальный киножурнал, Луря воспроизводил о себе и окружающих даже то, что и сам ранее не осознавал. Кадр сменялся кадром, сцена торопила последующую развязку. Кусковатое повествование разворачивалось длинною в жизнь.
  И существовал какой-то жесткий контроль этого познания. Поступки и судьба большинства видны в нем полностью, с резкостью до мельчайших подробностей. Но те, чье прошлое обильно усыпано темными пятнами, скрывались в ползучей тени, отделывались обыденными, никому не нужными жестами. Иных же не было видно вовсе.
  Но вот прошла последняя судорога.
  - Браво, молодой человек. И еще раз браво Лисонька. Он действительно превосходен. Я никогда не видел такой замечательной промокашки. Все читается словно с листа, и никаких криков, эксцессов. Только побледнел немного. Ну да такое лечение, ему на пользу.
  Ну а теперь о Вас молодой человек. Вы будете у меня. Надо учиться. Учиться там, куда желают попасть все, но имеют счастье, увы, немногие. И я кое-чему научу Вас. Ибо вашего присутствия желает моя дражайшая половина.
  Вам в свою очередь, остается проявить личные достоинства и изрядную долю упорства. Я Вам прямо говорю, ошибаться в Вас, я не намерен. И тогда тайные рычаги и пружинки сей забавной игры станут понятными и естественными. А игра и есть наслаждение жизнью.
  Но более прочего молодой человек, берегитесь растратить запас желаний. Это самое страшное из того, что может приключиться. Помните маленькую подробность, и я гарантирую Вам большое и не лишенное приятности будущее.
  Сняв с груди белую кружевную салфетку, Кот скомкал ее и бросил на стол. Разговор был окончен.
  О чем ты?
  Бесконечная равнина в белотелой мгле. Перестук вагонных колес, перезвон чайных ложек в стаканах... За стеклом чуть светятся окна в хатах. Чуть вьются дымки над ними.
  Бесконечная долина холода и капельки тепла, отгороженные от нее скорлупками. Как жить в ней? Как можно жить? Чему удивляться, чем измерить часы, минуты, десятилетия? Разве здесь можно смеяться, надеяться, верить?
  Бесконечная равнина, сгусточки жизни не заметны на тебе, но они есть. И может быть это главное.
  
  Лента
  Где-то там, разматывались огненные кольца, а пассажиры заняты только собой. Трамвай уныло стонал, неторопливо покачиваясь с боку на бок. Стоя на задней площадке, я наблюдал, как две стальные полосы убегают от него, и жизнь казалась мне бесконечной.
  Неожиданно кто-то сдавленно вскрикнул: - Лента! Ничего не понимая, я обернулся на голос. Лица окружающих застыли в нарастающем ужасе ожидания. И только молодой мужчина в белом плаще - балахоне истерически смеялся и бил по поручням впередистоящего сидения. Никто из них не хотел оборачиваться. В этот час неотвратимая судьба выбирала одного из нас.
  И опять я смотрел сквозь стекло. Настигая трамвай, дымя и рассыпаясь искрами, совсем рядом, раскручивалась огненная, плотная спираль. За ней тянулся горящий, постепенно затухающий след. Вот уже начинало слепить глаза. Звякнуло разбитое стекло, и что-то взорвалось.
  Я открыл глаза. Трамвай стоял. Но внешнее стало невидимым. Все вокруг оказалось заляпано черной, липкой, приторно пахнущей трупной сажей. Меня вырвало, и только после того я заметил, что нет среди нас молодого, смеющегося человека.
  День ото дня окружающее переполняла безнадежность. Почти не встречалось радостных лиц, и только дети сопротивлялись нарастающей подавленности. Остальные надели черные маски смирения и суеты.
  Сначала город наводнили слухи, а настоящее положение удавалось скрывать пока существующим властям. Затем лента разорвала мэра прямо на одной из торжественных церемоний. Паника, охватившая присутствовавших, принесла еще большое число жертв. Мечущееся люди попадали под ленту, наступали на ее хвост, давили друг друга.
  Уже тогда стало ясно, что помешать ей нельзя. Сгусток ненависти в бешеных, нечеловеческих желаниях не знал преград, и город сдался. Смерть превратилась в обыденность, она не возмущала никого. Апатия и покорность охватили большинство обитателей.
  Уехать оказалось невозможным. Тех, кто пытался бежать, находила лента. И как-то незаметно на улицах города, появился новый тип людей. Угловатые, в черной одежде, они со сладострастием доглядывали за всем и вся. Они знали - тот, кто им не понравится, будет немедленно наказан необъяснимой и ужасной силой ленты.
  Поговаривали, что в мэрии давно сидят лишь наместники ленты на Земле.
  
  Это была самая жуткая и интересная игра. От нее не спасут даже родители. Мы прятались от угловатых, а они не всегда обращали внимание на крикливых подростков. Двое в черном сосредоточенно копались в мусорном баке. Темняки преклонились туловищем вниз, почти по пояс. Вот бы подтолкнуть их тощие задницы.
  Лео как водится, подначивал меня. Он заводила. Холодное, белое лицо и бескровные губы. Лео не умел смеяться. Только гаркал отрывисто, зло и сухо. Его мать забрали угловатые. Я видел ее. Лоб перетянут черной, кружевной косынкой. Взгляд пустой и до боли равнодушный. Она не следила за сыном. Тот стал настоящим оборванцем, грязным и вечно голодным.
  Лео правда хотел их толкнуть. Я напугался. К ним опасно подходить. Возьмут и задушат. Темняки как фантомы, ничего не соображают. Но Лео тоже плевать. Тогда я поднял и запустил в их сторону камень. Попал точно в железный бак. Грохоту...
  Темняки опрокинулись рожами в мусор. Вылезли, держались ладонями за уши, выли в голос как волки. Надо бежать, но мы смотрели, смотрели, будто заговоренные. Нас заметили, и мы кинулись вон. Начиналась погоня.
  Кучка ребятишек, что есть духу мчалась вперед. Нас несколько пацанов и одна девчонка. Черные шли по нашим следам, и мы холодели каждый раз, когда попадали в поле их зрения. Бежали давно известными ходами, используя лабиринты полупустых домов, дворов и квартир.
  Город казался вымершим. Но нет, убитых не так много, просто живыми полностью и всецело владело безразличие. Пребывая в серой будничной пелене, они даже не закрывая глаз, не видели детских игр.
  Угловатые сужали кольцо, двигаясь короткими перебежками в обходную. Их набралась целая куча. Мне рассказывали, что как-то темняк заглядел пацана до смерти, когда тот не смог больше бежать. Выход один - рассыпаться, но только парами. Боялись одиночества, как самого ужасного. Мне досталась девчонка.
  Двор оказался глухим, такой невезухи еще не выпадало. Чердаки отдельные, между собой не соединяются. К тому же при мысли о темноте и паутине углов бросало в дрожь. Единственной надеждой оставался богатый, но еще недостроенный дом с колоннадой.
  Мы летели вдвоем, дергая по очереди дверь за дверью. Вертикальные тени от колонн считали наши шаги. Незапертыми оказались сразу две. Выбрали ту, за которой светлее.
  Теперь оставалось найти комнату и отсидеться, пока черные не уйдут, сбитые с толку. Но болела голова, и пугала необычность дома. Он не был доделан. Но похоже, его часто посещало множество людей. Полностью отсутствовали жилые комнаты.
  Более того, помещения почти одинаковы и лишь находятся на разных стадиях отделки. Где не имелось окон, горел свет. Длинные круговые коридоры, стандартные двери, и один и тот же архитектурный мотив за ними. - Четырехугольник стен, купольный потолок, с нарисованным глазом, в зрачке его дырка, трубой уходящая в небо.
  Близкое шарканье ног в коридорах. Угловатые сужают круги, кажется, что они непостижимым образом узнают о наших передвижениях. С каждой секундой сильнее болит голова.
  Твари, сначала они ощупают нас мерзкими, клейкими взглядами, потом задушат как цыплят. Наконец упав на пол в одной из комнат, мы почувствовали, что не можем двигаться более.
  Поднеся руки к вискам, я инстинктивно, до рези в коже, принялся их растирать. По телу разлилось блаженное тепло, меня охватило вязкое, почти животное удовольствие.
  Должно быть, прошло не мало времени. Девчонка мирно посапывала рядом со мной. Я разбудил ее.
  - Что было?
  - Ничего, просто угловатые ушли.
  - Они смотрели на нас?
  - Нет, они не нашли этой комнаты.
  - Почему?
  - Не знаю.
  Мы ходили, и разглядывали дом, спасший нас. После долгих блужданий, попали в обширный зал со спиральной лестницей, уходящей вниз. Наклонившись над перилами, я почувствовал противный, слизистый запах выгребной ямы. Мраморные покатые ступени, укрывала мокрая ковровая дорожка. Ниже полная темнота. Вода где-то капает. Обшарпанная штукатурка. Лезть туда явно не хотелось.
  - В городе говорят, что есть яма, которой угловатые молятся, - сказала моя спутница.
  - И ты думаешь, они не нашли нас в собственном доме?
  Потом стало ясно, что всякий, кто не угодит черным, будет иметь дело с лентой. А их становилось больше с каждым днем. Они следили даже за себе подобными, и были случаи, когда лента разрывала угловатых.
  Дом, где мы спрятались, давно стал центром города. К нему тянулись черные ленты паломников. Они совершали человеческие жертвоприношения. Я забыл, когда это началось. Я не помнил о прошлом моего города. Оно казалось недостижимым садом, райские яблоки которого, можно попробовать только после смерти.
  В моем городе, больше смерти боялись сглаза. Даже родственники старались не смотреть друг на друга. Наверно не сразу, но я стал верить, что из глаз окружающих сочится яд, способный убить душу каждого. Может, такое казалось только мне, но я в это верил.
  Девчонка, другого имени ей так не нашлось, стала моей подругой. Лео забрали темняки. Мы продолжали зачем-то бегать от них. Но черноты расплодилось в нашем городе столько, что не хватало материи траурного цвета. Сами они уже не гонялись за босяками, мы находились в поле их зрения постоянно.
  Одно время, даже ко мне пришло сладострастное, вязкое желание подглядывать за всем и вся. Но я знал хорошее средство против недуга. Стоило потереть виски, как наваждение пропадало.
  Однажды глубоким вечером, в мой дом притащилась девчонка с рваной и тяжелой на вид сумкой.
  - Послушай - сказала она, - у меня есть мысль, как избавиться от этого кошмара.
  - Ты думай, что говоришь. Если бы такое было возможно, оно давно бы случилось.
  - Нет, подожди. Помнишь тот дом с винтовой лестницей?
  - Еще бы.
  - Его надо взорвать.
  - Зачем?
  - Не важно, я чувствую, что его необходимо взорвать. У меня в сумке бомба, настоящая. Только давай быстрее, иначе нас засекут.
  Я не верил в ее слова, покуда мы не оказались у священного дома. Попасть туда нет проблем, но каждый пришедший, выходил наружу в черном, траурном одеянии. И тогда я понял, что сказанное ею правда.
  Заломило виски. Казалось, глаза сейчас вылезут из орбит. Тошнило, во рту появился кислый привкус. Я не мог пошевелиться и оторвать взгляда от сумки моей подруги.
  И тогда из-за угла выкатила лента. Девчонка пыталась зарыться в снег, но лента сразу же нашла ее. Негромко хлопнуло, сажа измарала мое тело. И только потом вывернуло наизнанку внутренности. Каждую, до последней клеточки.
  Но мозг жил и работал совсем отдельно. Это я убил ее. Нет, кто-то пользуясь мной будто прицелом орудия, разнес в клочки мою человечность. И я начал массировать виски. Мне казалось, что голову окружает огненный шар. Я будто вибрировал в каком-то поле и никто, и ничто не могли остановить меня.
  Черные опрокидывались при моем появлении, как пешки в шахматной партии. У них наверное начинали просыпаться остатки мозгов и зачатки совести. Я двигался абсолютно точно, направляемый голосом неутоленной ненависти и отвращения. Я знал, как мне будет противно, но только потом. А сейчас я хотел убить его. Это свершится само, это просто. Достаточно только увидеть, и кошмар окончится.
  Винтовая лестница, почти полностью завалена поганью жертвоприношений. Вонь стояла столь нестерпимая, что и в таком состоянии я чувствовал тошноту. Только б не поскользнуться.
  Наконец я понял, оно рядом. Чудовище сдавлено мычало и пыталось забиться под тяжелый деревянный шкаф. Я зажмурился и стал подходить. Грохот упавшего шкафа, заставил открыть глаза. Оно еще дергалось в последних, предсмертных конвульсиях. Еле видимые волны какого-то излучения, кругами расходились от раздавленного тела.
  Упругие, теплые волны качали мое тело в свой такт. Я словно паяц, подвешенный на неведомых ниточках. Жирное, грязное существо с лицом дебила и слипшемся пучком волос на макушке. Шкаф размазал его по бетонному полу, оставив лишь круглую как пузырь голову и поток нечистот.
  - Расскажи, чем оно по-твоему было?
  - Какой-то мутант. Он почти не мог двигаться и даже не похож на человека.
  - Так как же он ими управлял и зачем?
  - Как? Похоже, то самое биополе, которое мы не можем найти.
  - Зачем? Здесь сложнее. Знаешь, наверное, в нем оставалось нечто человеческое. Именно то самое гадкое, что прячется глубоко внутри, каждого из нас.
  
  Учиться
  Не оглядывайтесь без надобности, ибо в том признак сомнения. А здесь не удивляйтесь ничему, ибо это признак незнания.
  Кафедра внизу, очень удобно. Ничто не заслоняет, ни вас от нее, ни ее от вас. Две огромные черные доски и у них человек, довольно энергичный, среднего роста с мягкой улыбкой на умном лице.
  Его речь напоминает чириканье, столько в ней терминов и сокращений. Луря мучительно стыдясь окружающих, переваривает весь ужас и нелепость собственного присутствия. Он ровным счетом ничего не понимает, а за спиной треть семестра. И абсолютно невероятно, как его сюда приняли.
  Очень сложно отыскать друзей. Окружающие заняты собой. Они поначалу совершенно одинаковы. И непреходящее ощущение случайности существования в чужой шкуре. Вот - вот, кто-нибудь выяснит постыдный обман, и возмущенные старшаки будут тыкать в тебя пальцами.
  Но на удивление, ничего подобного не случалось. И скоро Луре стало казаться, что улыбкой Фортуны, он заброшен назад, на остров беззаботного, ничего не подозревающего детства.
  Без капли остатка, Луря предался течению жизни в Высшей школе. Тем более что вне ее стен он общался только с милой Лисонькой. Да и та предоставляла студентику максимально возможную свободу.
  Трудности увлекали Лурю. Призывы верить в чудеса науки, не колыхались пустым звуком. Он давно ничему не учился. Но забытое легко компенсировала жажда познания, а так же то, что волею судеб и протирания штанов на производстве, он оказался немного старше и опытнее сокурсников.
  В Высшей Школе творились действительные чудеса. Искусство видеть окружающее. Понимать суть вещей и видоизменять ее. Жонглировать ими, как волшебной палочкой. Наполнять смыслом и опустошать, сопоставлять и противопоставлять - что может быть удивительнее?
  Первый раз в жизни Луря видел людей, увлеченных общим делом и веривших в его чудесную правильность и непогрешимость. А потому делу своему, отдавались они полностью, до конца и даже с радостью.
  Но странное наше мышление. Непонятно развитие его. Чем ближе мы видим вещь, чем глубже, лучше ее узнаем, тем чаще находятся не только достоинства, но и недостатки.
  Стройка века
  Даже не верилось, что мы здесь. Океаны хвои, таежные перевалы, мшистые болота, хлябь дорог. Непобедимая тайга. Нет, почему именно непобедимая? Ведь покоренная нами, доселе непобедимая. С ее суровым коварством, простым реликтовым величием. С ночевками у остро пахнущего костра. Ночи без Луны. Россыпи звезд, как пунктир бесконечности, на черной недоступности неба. И все для нас, самых главных студентов - строителей величайшей битвы века, стремящейся в вечность.
  Студенты работали на подборке битого кирпича, грузили туго урчащие машины и отправляли их в тыл. В города, села, туда на запад, где он так нужен любимой стране. Лурю сразу поразил контраст между нетронутой вековой тайгой и чистой сухой дорогой, идущей через нее. На белой, гладкой грунтовке, почти по-домашнему, ровными штабелями, лежали красные половинки кирпичей. Тайга начиналась в одном от нее шаге, безумным нагромождением падших деревьев, жесткого кустарника, травы в человеческий рост.
  Через пять минут продирания сквозь хвойный бурелом, путник еще видел нашу дорогу, но сам полностью терялся в бушующей зелени. Ему некуда ступить. Достать до земли нет возможности. Вокруг него нескончаемый водоворот изогнутой жизнью и мертвой древесной плоти. Из зелени не выплыть вразмашку, не выбраться ползком. Каждый шаг, только подтверждение собственного бессилия.
  Но стройотрядовцы туда не лезли. А машины подходили по проторенной дороге, оседали под тяжестью груза и увозили незаменимый в хозяйстве продукт, а вместе с ним и частицу общего труда.
  Дни летели, как кадры в киножурнале. Ударники шагали вперед к цели, а она никак не могла приблизиться. Неисчерпаемые запасы на десятилетия упорного труда. Даже в такой ударной спешке, прейдут и уйдут тысячи отрядов, а лента дороги будет по-прежнему, неторопливо ползти в глубь тайги.
  Но, кажется, Луре повезло. Машин не будет целых три дня. И хотя никто не согласился идти с ним, он хотел увидеть голову дороги, ее передовую. Там, где отважные прожигают тайгу силой взрыва. Где настоящие люди, где жизнь цельная и настоящая.
  Пролетел день мытарств и попрошайничества у обочин. Луря рассказывал анекдоты водителю вездехода, а тот тупо мычал и скалил зубы в ненужных местах. Дальше техника и люди без пропуска не ходили, впереди зона взрыва. Шлагбаум никто не охранял, а Правдин дрожал при мысли, что натолкнется на особистов. Но немногие встречные и замечали его с трудом.
  Чавканье сапог обвешанных жирной грязью. Тишина, только птицы, всполошенные одинокой Луриной персоной. С востока сильно тянуло гарью. И еще, его охватывал непонятный, потихоньку нарастающий страх перед чем-то, перед неприкосновенной скудностью тишины, одиночеством малого в большом.
  Естественный страх перед природой стал редкостью в нашей суетливой повседневности. Суета к нам привычна, отрезочно - линейна. Причина определяет результат. Тайга насыщает пространство закоулками растительной, игольчатой жизни. Взгляд теряется в ней, блуждает по отголоскам светотени. Одушевляет неодушевленное.
  Вдруг что-то не понять что, мелькает, нарушая призрачное равновесие. Ты напряженно всматриваешься в тишину, не понимая ни грамма. Оно угрожает тебе, но что оно? Лицо его скрыто непроницаемым пологом разлапистой хвои.
  Кажется, к горлу подступает ледяной ком, дыхание сводит свежестью. Оно душит тебя, мешает идти. Ты на грани изнеможения. Затем опять отвлекаешься, и пол часа шагаешь, думая о чем-то суетном, бренном.
  Но щелкнет ветка, застонут опершиеся друг на друга сестрички сосны, и горло миллиметр за миллиметром давит страх. Ужас пред нагостью человеческого, в чужом, заброшенном Богом краю, где ты в лучшем случае робкий, незваный гость.
  Остатки полуразрушенного, ползущего вдаль дома. Треснутые стены, редкие росчерки перекрытия, ребристые завалы в них. Дом наполовину врыт в землю и лишен кровли. Вокруг него веером разбросаны осколки кирпича. Это их потом уложат в лотки ровными штабелями. Изнутри подымается слабый дым. Так вот откуда берется въедливый, приторный запах гари.
  Луре удалось взобраться наверх стены. Она еще теплая, почти горячая. Здесь стало трудно дышать. Двуокись слезила глаза, колола в легких. Внизу, прямо под горе - путешественником, горела разбуженная взрывом Земля. Время от времени она вздымалось и захватывала новые порции кислорода. Казалось Земля дышала или билась в агонии. Рваные полосы красной окалины наползали друг на друга, кололись, сыпались. Словно больной, мечущийся в жаркой постели.
  Голова закружилась, но упал Луря не туда, а снаружи. Сразу поднялся и побежал прочь, боясь задохнуться.
  Вдруг, не вдалеке послышалась пьяная матерная песня. На изможденной следами от гусенечных траков опушке, здоровенный, небритый мужик безуспешно пытался забраться в кузов вездехода. Различив пацана в двух метрах от собственной персоны, он прекратил тяжкое занятие и удивленно уставился на новоявленное чудо.
  - Это как б...? Ни хрена себе. Это ты тут чего? Вот же б...! Мы тут б...! - заржал верзила, - а он тут.
  Он весь, будто хороший вибростанок трясся от смеха, не забывая загибать на все лады и во всю каретную.
  - Лупоглазик вшивый, ты чего тут п...!? Тут счас жарко будет.
  - Как это жарко?
  - А так, что глазки из жопы повылезут.
  Рядом, метрах в тридцати от святой двоицы, уютно расположился склад, наполовину вросший в землю. Как видно его построили в стародавние времена. Крыша напрочь заросла травой и кустами. Массивная дверь в строение наискось перекрывала стальная стяжка. Жирная запятая огромного, амбарного замка напоминала жука - навозника.
  Стены сооружения немыслимой длинной врастали в тайгу. Кирпичики подогнаны один к одному, красные, ядреные. Неторопливо ложили, с толком, с расстановкой. У швов величина выведена до миллиметра. Кто строил его? Наотмашь перечеркнув каменной стяжкой безбрежный, хвойный океан. Чье наследство мы тратим? Неважно. Но кирпича здесь, действительно на десятилетия.
  - Пошли б...
  - Куда? - не понял студентик.
  Сделав шаг вперед, верзила схватил Лурю за шкурку и как гнилое бревно закинул прямо в кузов. Тут оказалось темно и душно, воняло спиртовым перегаром. Что-то общее, многорукое и многоногое лениво копошилось, обустраивалось перед дальней дорогой.
  Тряслись битый час. Быстро смеркалось. Подтентовую духоту то и дело разбавляли струи воздуха из сырой, прохладой ночи в лесу. Неожиданно машина остановилась. Некоторые из Луриных новых спутников заинтересовано подняли головы.
  - Щас ухнет, - сказал кто-то. И это оказалось правдой. Сначала они увидели отсвет вспышки в полнеба. Затем запрыгал вездеход. И только потом дало по ушам так, что из носу брызнули слезы. Прошло несколько минут, прежде чем Луря мог хоть что-то слышать.
  - Во, будет вам кирпичиков, - как из ведра донесло до него, - во пособирают. А надобно, дык ухнем скоко надобно. Склад чай не казенный, через тайгу тянется.
  - Поехали водовку гуливанить. Жми шопер, жми.
  Будни волшебства
  Зеркало - окно в иное пространство, так и не ставшее дверью. Как тесно мы связаны с тем, что за твоей чертой. А за чертой Луря видел молодого, респектабельного сусла со слащавой и слегка нахальной физиономией.
  Но нет, не пришло время похмелья после буйной гулянки. Просто, он себе так противен. Быстрее прочего в человека входит фальшь. Только что Луря видел, как декан бил благоверную. Жестоко, ногами навзрыд, вой и пьяные причитания. А Луря прошел мимо, не вмешиваясь не в свое дело. И теперь его тошнило.
  Восторг перед новой ролью ученика, последовательно сменили сначала разочарование, затем равнодушие, а теперь и брезгливость. Пришло время, он стал чувствовать себя полу зрителем, полу статистом на глупом, но иногда забавном провинциальном спектакле. Но иногда забавном...
  Нелепые, чуждые видения редко, но достаточно регулярно посещали Лурины сны. Вначале он связывал их с попытками расколоть его на предмет маслица. Но нахрапные жучилы остались за толстыми, солидными дверьми Высшей школы. Прочие же, мелким клептоманством не страдали, а сны возвращались.
  Иногда ему казалось, что и остальная масса беспамятных ночных провалов, до краев забита неизведанной, копошащейся жизнью. Да вот не помнилось ничего. Может неинтересно и там, в той стороне. Так же буднично.
  А ведь уходили годы. Вместе с нами стареет наш мир, даже мечты блекнут и съеживаются в морщины. Бляшка магистра, сверкающая не таким далеким блеском, чем ближе тем изрядно поизшарканней. Оглянись, что дальше. Оглянись, что в прошлом.
  - Я сказал молчать!
  Слушатели стояли и ухмылялись.
  - Но ты боров трехлетка, я тебе на экзаменах кг. сала спущу. Вы меня запомните, маменькины деточки. Я вхожу, студенты встают, здороваются с преподавателем. Вам бы мое детство, протиратели семейных подштанников.
  Препод был невысокого роста - законник. Бывшая ищейка, с непростой судьбой, неудовлетворенным самолюбием. Птица важности не великой, но кичливая. До ястреба не дотягивал, крылья пообрезали. Вороной слыть не желал.
  - Да вам же карманы обчистят, остолопы. Но ты клуша толстозадая, где твои часы?
  - Ой, ой, - закудахтала одна из юных дам, - где они, где они? Злость начальника сменилась торжествующей улыбкой.
  - Вот они, сладенькие, вот они. - Препод вытащил цепочку из-за лацкана собственного жилета - На, возьми. Еще раз, и два балла в семестре. - Вообще Законыч был презабавным человеком.
  - Познакомили меня с крановщиком, - рассказывал наставник. - Солидный такой знаете ли, как попугай из себя. Женщины вокруг - королевы, тело в золоте. Ножки. Ресницами лупанет, ну прямо кино. Друзей кучи. Они для него - "милый, да мы, да что душе угодно".
  Мужик тот, на пивном кране десять лет провисел, дом полная чаша, власть. А мне слюнявит: - Друг мой, кореш мой лепший... Так я его посадил.
  От каждого по труду, каждому по способностям. Я на вас, маменькины сынки, смотреть не могу. Я семь лет в особом отделе, по локоть в дерьме. А ночами, за книгами к знаниям. Я сознание от напряжения терял, - глазки волчары недобро щурились.
  - Что вам поставить!? - орал он Луре на экзаменах.
  - Пять баллов.
  - Да вы ничего не знаете, тупица.
  - Профессор, поверьте, я наверстаю.
  - Ну наглец, ну наглец. Магистр сельский урожай сгноил. Так что я ему?
  - Штраф, килограмм маслица.
  - Тьфу!
  - Мужик, ночью на собственном горбу мешок комбикорма, идет потеет. И что ему? От трех до пяти строгого режима. Да я бы этого магистра повесил за я...! Ан нет, килограмчик извольте.
  Все смеялись, и экзамены сдали все. А препод в воронах не залежался. Успокоился, купил кожаный пиджак, и за какие-то заслуги, правда взлетел в профессоры.
  
  
  
  Правда неба
  А по сиреневому небу плыли розовые облака. И их не касались тысячелетия людского обмана, крови и пустых слов. И птицы оставались птицами. И горы редко опускались под воду, а если и опускались, то и там оставались собой. И только мы рассыпались прахом. А память раз за разом теряла главное, и ей перестали верить.
  Она сморщилась, вооружилась клюкой, и лицо ее стало гадким. Память ходила и плевалась правдой, но люди отворачивались. Кто же хочет быть оплеванным?
  А самое удивительное, что так было и есть легче. И непонятно, почему она еще дышит, та правда. И не понятно, где корни ее, и чем она питается. И если не испугаешься слова правды, станет лик ее суровым. И как враг лютый, изрубит она тебя руками ближних твоих. И где ее доброта?
  Сама она не помнит имя свое. Не ведает, зачем существует. Не внемлет окружающему. И сколько отражений в зеркале, столько лиц у нее. Не легче ль, слабым, обманутыми идти в могилу? Сильным править твердо, считая себя в делах праведным, не сомневаясь слабостью великой. Не правда ль приводит к раздорам, обману, мести, и крови невинных.
  И снова кафедра внизу, а протиратели штанов много выше. И от туда снизу, льстил общему самолюбию темноволосый суслопар, с глазами на выкате.
  - А вот друзья мои, проведем опыт, который наглядно демонстрирует чудодейственную полезность магнетизма.
  - Вот вы.
  - Я?
  - Да, третий во втором ряду, выйдите и помогите нам. Тише, тише, без хохота. Прошу внимания. Вкатите установку, пожалуйста.
  Открылась дверь подсобки, и через порог с трудом перевалилось таинственно - тяжкое сооружение на хлипких колесиках. Оно было прикрыто черным балдахином. Сзади тележку толкал добродушный, плотный барсук Крылыч.
  - Демонстрируйте, пожалуйста, - милостиво разрешили с кафедры.
  Крылыч долго возился, потел, и вдруг у студента в руках оказалось здоровенное парафиновое яблоко. Ученик заорал и выронил грешный плод от испуга. Толпа разразилась восторгом. Товарищи топали ногами, орали и хлопали в ладоши. Казалось, еще немного и зал ухнет от положительных эмоций вниз, в тартарары.
  Препод слабо отмахивал шумную реакцию руками, Крылыч смущенно улыбался. А потом, когда, наконец, воодушевление поутихло, ученики с новым энтузазизмом запоминали абракадабры заклинаний, надеясь когда-нибудь, кого-нибудь огорошить окончательно и бесповоротно.
  
  - Вы спрашиваете молодой человек, существует ли нить познания? - На Лурю уставилось безглазо поблескивающее пенсне. Это был один из самых интересных особей в Высшей школе. Высокий рост; крепкое сложение; приятная внешность.
  Его лекции всегда оставались непонятными, но заманчивыми, суждения неординарны. Он никому не льстил и не отыгрывался ни на ком. Говорили, что его ждало (ждет?) большое будущее. Но он отказался от него (?) ради Высшей Школы, научного мастерства, найдя в жизни свой путь и свое удовлетворение.
  - А где Вы слышали об этом, признайтесь?
  - Я просто думал, - будто оправдываясь лепетал Луря, - так получается. Тензор прогрессии второго прядка... (Мешковатый набор маготеоретических выкладок чужд нашему уху, неправда ли?)
  Но как приятно удивляться самому себе. Не подозревать своих способностей и вдруг, вдруг ты открыл то, что не знают другие. Быть может тысячам, сотням тысяч тебе подобных это не удается, а лишь единицам (во главе с тобой) доступна сия мудрость.
  Вам не льстит? Когда тебя не понимают, но верят. Ты авторитет. А кто-то говорит, что не может быть, чтоб Вы сами, нет, не может. И вот уже глуповато счастливая улыбка по факту признания. Пусть открытие не дает ему ничего, пусть никто не знает (о лаврах позаботься сам), но как приятно.
  - Да, нить связи внешнего познания существует, но гипотеза пока, абсолютно недоказуема. Тоненькая такая ниточка. Может даже величиной в одну извилину, из отдельно взятого мозга.
   Вы то помните детскую загадку, как протащить верблюда через иголье ушко? Я помню, еще кое-кто помнит. Определенные ведомства, потихоньку шевелят пальчиками и спускают разнарядки. Поверьте, очень немногие могут усвоить, и пользоваться данным парадоксом. Но вещь стоящая, нужная. Будущее за ней.
  Главное, нащупать устойчивую связь. Дергают за ниточки как попало, только идиоты. Тут терпение необходимо. Научную базу под закономерности подвести. Алгоритмы разработать. Пусть себе потихонечку, зато надежно. Стронем с места колесо, а раскрутить не проблема. Желающие найдутся.
  А в Вас что-то есть, - он еще раз улыбнулся Луре и дружески, коллегиально похлопал ученика по плечу.
  Вот уж чего измерить не возможно, так это сколько разговоров вмещается в одного человека. А в нас - школяров, вмещалось во много раз больше. И о чем мы только не переговорили. И где это только не случалось. А годы сортировали, раскладывали учеников по полочкам.
  Будущие магистры нужны разные, но строго определенных калибров. Подразделений не так много, и Луря неплохо в них разбирался. Может, занятие и считалось нечестным, но позволяло хорошо ориентироваться в многообразных жизненных перипетиях.
  Пожалуй, классификация полезна и Вам:
  1. Клуша - сделать ВУЗ, т. е. выйти удачно замуж. В стипендии не нуждается; попадаются домовито - симпатичные; говорливы, податливы на определенные части тела.
  2. Наседки. (Как правило, с периферии). Им помогли один раз, больше вряд ли. Довольно хватки, но до хваткости глупы. Зачем много знать, если можно много иметь. Предложись ближнему своему. Но зацепит, нытьем не отпустит.
  3. И вы милые лисоньки. Честолюбивы или без, но всегда с крепкими коготочками. Я не беспокоюсь о вас. Вокруг вас мир крутится. Да и не без вашей посильной и постельной помощи.
  4. О вы бобры трудолюбивы, ваш заработанный кусок... Их мало, но они настойчивы. Не из пробкового материала, наверх не выпрыгивают, и каштанов из огня не таскают. За то зубы...
  5. Петухов много, они разноголосые. Бойкость приятственна. Что ждет их? Они по нраву дамам, и таинства науки их не захлестнут. Не берите в голову. Не ломайте ноги на принципах. Глядь и такой петушок на самой башенке.
  6. Молодой орел - беркут или гриф с годами. Кто сказал, что они благообразны. Это их лакированная оболочка. Одет с иголочки, зачищены и отполированы перышки честолюбия. Вам жить да жить, и жить ладно.
  Бывают крысы и тут, но рассказывать противно. Есть типы промежуточные. Есть выдающиеся. Но их так мало, что говорить о прочих, сейчас не ко времени. Если мы такие разные, то почему строем ходим? Живем семьями и полигамными коллективами? Почему одни других учат? И чему, в конце концов? Значит, есть что-то общее.
  Честно говоря, Луря давно спал с Лисонькой. Маменька, как она себя называла, была вовсе не дурна собой. Да и Луря ничего не ведал о возрастных и прочих приличиях. Просто до сего случая, с ним ничего такого не происходило. Более того, отрок весьма удивился, узнав о необходимости тщательного сокрытия приятных обстоятельств от Хозяина.
  А что же Сам? Да нет, он как всегда занят, смертельно занят. И разве мог он отказать хотя бы в чем-то милой Лисоньке. Эта женская ласка и забота стала для Лури таким откровением, что он бы влюбился по уши, если бы не некоторые обстоятельства.
  Старая история
  Податель сего сожжен прилюдно, на площади города, как колдун, вероотступник, сатана в образе человеческом.
  "Мне двадцать семь лет, и вот уж который год я одержим одним и тем же. Я помню этот день лучше, чем любой другой в своей никчемной жизни. Будь он проклят.
  Шатаясь по запутанным, грязным лабиринтам вечно пьяного портового города, я не внимал голосу божьему, остерегающему. Я вошел в один из мерзких кабаков, рассадник пороков человеческих. Ведомый под локти бесами пьянства и разврата, я хотел предаться беспутному веселью. Но ждала меня гиена огненная. Знать бы тогда, остановиться".
  За грязным, уставленным кружками и объедками столом, с трудом удерживая равновесие, сидел старый, почти седой моряк. Плачевный вид его одежды недвусмысленно указывал, как долго не находилось работы для пришлого человека, и что он за сие бедовое время, успел пропить.
  Стол был дубовый и ему безразличны удары тяжелых, просоленных кулаков. Старик призывал Небо и Ад на чью-то голову. Удары следовали после патетически потрясаний руками над головой, сопровождались разнообразными наклонами и раскачиваниями. Одновременно моряк изрыгал целые потоки скверных, незамысловатых ругательств.
  От прочих столов к нему тянулись руки издевательской помощи :
  - Так Педро, подбавь им еще, давай насаживай.
  А он уже не мог выражаться по-человечески и только брызгал слюной в разные стороны. Наконец опять послышалось что-то членораздельное:
  - Я сам видел этот гроб. Он такой тяжелый, что пятеро не смогли сдвинуть дьявольскую тушу с места. Он даже не покачнулся.
  Но как видно, устно-творческая часть забавы успела поднадоесть привередливой публике. Она возвратилась к недопитым кружкам, оставив рассказчика в полном одиночестве.
  Да и он давно смирился с избитой временем ролью. Тупо оглядевшись вокруг, моряк понял, что вышел из внимания окружающих и бессильно уронил голову на грязную корку стола.
  Я взял у хозяина кувшин с вином и подсел к седому клоуну. Меня сильно заинтересовало столь веселое предисловие. Прихватив голову пьяницы за волосы, чуть приподнял, затем отпустил. Стол слегка вздрогнул, голова двинулась вверх сама и изрыгнула мерзкую хулу Господу нашему и мне грешному вместе с ним.
  Но маленькая серебряная монета, вертящаяся волчком, так заворожила беднягу, что он забыл закрыть свой поганый рот. И так проступило кровавое пятно той беды, из которой мне не выбраться никогда.
  Я слышал историю не в первый раз. Который год по городу ползли слухи о странном острове, гробе, парящем в воздухе и ключе к нему, который был то ли утерян, то ли невидим. Говорили также о драконах, его стерегущих. Предупреждали том, что остров может скрыться в самый неудачный момент под водой. Да много еще, о чем говорили.
  Главное было одно. Ни кто не сомневался в том, что гроб полон золота до самой макушки. Иначе, зачем же все колдовские навороты? Старик клялся, что знает, как добраться до острова. Он отлично помнит как. Но проклятый клочок суши опять может уйти под воду, и удержать его не в силах и Богу.
  Их корабль не только пристал, но благополучно отбыл из зыбкой гавани. А через две недели, команду настигло наказание в виде странной болезни. Она была настолько ужасной, что она не пощадила всех, кроме моего рассказчика. (Не надо дергать голыми руками, за что ни попадя.) Но может последнее, лишь трагическое совпадение.
  В довершении рассказа, моряк выставил на обозрение кусок тряпки с таинственными кабалистическими знаками. Он утверждал, что срисовал сие с крышки гроба. Когда разочарованная бесплодными попытками открыть сокровищницу, команда во главе с капитаном перепилась так, что проспала целый день мертвым сном.
  Обладая завидной памятью, я попытался хорошенько изучить знаки, чтобы потом воспроизвести их для себя. Мы договорились о следующей встрече в кабаке назавтра, за тем же столом.
  Прейдя в свой дом, я немедленно сел записывать то, что показал мне бедный моряк. Начертанные на бумаге, знаки казались знакомыми. И хотя с трудом, но я вспомнил, что видел подобные письмена у моего старого друга. Когда-то давно, он оставил мир, постригся и теперь, в тайне от прочих, занимался алхимией.
  Жажда нетерпения становилась непереносимой, но я еще долго ходил из угла в угол полутемной гостиной, разрываясь противоречивыми, сродни раскаянию чувствами. О сне нечего думать. Чуть ли не за полночь, я не выдержал и велел слуге принести вечерний камзол, при этом разбудив и сильно перепугав бедного старика.
  Цокот копыт моего вороного зловеще раскатывался по кривым улочкам спящего города. Полная луна бугрила белым камни на мостовой. А дома клонились темными, жесткими углами. Мне казалось, что каменному лабиринту не будет конца.
  С трудом я отыскал дверь в дом, черной громадой нависший надо мной. Я кричал, но обитатели его спали. Наконец стук кольца вывел из терпения слугу моего приятеля. Дом пришел в чуть видимое ночное возбуждение, и через некоторое время раздался знакомый голос:
  - Ба, да это ты мой неудержимый друг. Впрочем, кого еще можно ожидать в такую ночь.
  - Прими мои извинения и открой ворота.
  - Сейчас, сейчас. Я весь к вашим услугам.
  Ни тени насмешки не вызвала забавная трактирная история, на лице моего сотоварища. Наоборот, в зыбком свете нескольких свечей он казался грустным и задумчивым.
  - Покажи бумагу.
   При ее рассмотрении, друг сильно побледнел.
  - Я так и знал, - сказал он, - все услышанное тобой, правда. - Написанное здесь, идет ко мне от тебя. Так видно начертано в книге судеб, и нет нам прощения.
  - Скажи мне, что видишь ты там?
   Мой друг остановил меня взмахом руки.
  - Подожди, я поведаю тебе все по порядку. Если ты помнишь, мы учились вместе, - он слегка улыбнулся и кивнул головой. - А так же, я не был глупее других, и родители мои обладали знатностью и богатством. И, тем не менее, я бросил все. Виной тому - мое любопытство.
  Оно было во мне столь велико, что воистину, превратилось в самый обыкновенный человеческий порок. Я обожал загадочное и таинственное. Любая тайна становилась мне дороже любимой женщины. Она овладевала мной, впитывала силы и желания.
  Друг наклонился поближе и посмотрел мне в лицо. Несколько свечей чуть освещали гостиную диким, мерцающим светом. За моей спиной тлели желтые головни в огромном камине. Они придавали странный блеск его влажным глазам. Казалось, что свет сам исходит из его зрачков и распространяет красную морозь по темной комнате.
  Я вскрикнул и чуть не упал со стула. Друг остановил меня властным, гипнотическим движением.
  - Спокойнее, тише. Твой страх могут услышать даже тени от занавесок...
  Однажды, разбирая старые манускрипты в нашей родовой библиотеке, - почти шепотом продолжил друг, - я наткнулся на пергамент, являющийся ключом к неизвестному шифру. От него веяло неразгаданной тайной. Эта бумажка была той чертой, за которую нельзя переступать. Она яки огонь все?пожирающий, отняла мои ушедшие годы.
  Теперь тебе понятно, что произошло сейчас. Пергамент из моей библиотеки - тот ключ, с помощью какого можно перевести твою запись на древнеарабский.
  Но интереснее то, что на нем, кроме ключа начертаны другие знаки. Они переводились так: "Я умру вместе с последним пороком человеческим, значит, я умру вместе с последним из людей. Помни, встретясь со мной однажды, тебе не избежать встречи второй. Ключом будет смерть".
  Тогда, в те полные юношеских надежд годы, я перерыл все известные мне хранилища знаний. Я бросил мир и стал книжным червем, но так и не нашел никаких следов. Наконец я подумал, может звезды подскажут мне, и изучил астрологию. Но ответ их обескураживал. Звезды предрекли, что только гроб и чужая смерть могут привести меня к разгадке столь непостижимой тайны.
  И вот мы на краю бездны, надо действовать. Мы должны найти остров.
  Старик не врал, остров существовал на самом деле. Команда шхуны не знала о цели нашего путешествия. Мы покупали и продавали товары в портах на пути до тех пор, пока и тень сомнения сгинула с палубы. Вот и сейчас трюмы шхуны под завязку заполнены бочками с вином и пенькой. Мы не оставляли им никаких подозрений.
  Прежде чем сойти на зовущий нас берег, мы втроем - я, мой друг и старый Педро перепоили команду призовым вином и заперли в кубрике. Теперь можно смело, не боясь лишних, заняться поисками.
  Остров воистину мрачен. Почти голые, острые, как в иголках скалы, земноводные растения. На нем не гнездилось птиц. Педро крестился и говорил, что это потому, как он часто уходит под воду. И тогда только рыбы его обитатели.
  Мы пробирались через лабиринты камней и трещин к сердцу черного острова, к самой его середине. Путь оказался необычайно труден. Проклятые каменные колючки продирали обувь насквозь. А прикасаясь к стенам каменных щелей, мы могли потерять не только одежду, но и содрать кус личной кожи, да еще и с мясом.
  Время от времени, попадались булькающие лужи с серой, ядовитой жижей. Но более всего страшили тени. Они скитались по острову темными, колышушимеся простынями, напрочь отделялись от предметов их породивших. Их дорога, становилась дорогой в Ад.
  Вдруг невдалеке показалось свечение. Оно не было светом Солнца. Белый, почти серебряный цвет его казался ярок, но не слепил глаза. Круглая, абсолютно гладкая поверхность блюдца отражала окружающее, словно зеркало. Я никогда не видел такого. Посреди нее, лучась пламенным серебром, висел гроб.
  - Вот он! - заорал Педро, - мы нашли его!
  А я стоял, объятый чувством приближающейся беды. Педро подпрыгивал от восторга, как большой, не в меру шумный ребенок. Морской полосатый колпак на его голове, раскачивался как у паяца и хлестал Педро по плечам. Вот старый моряк подбежал ближе и еще раз обнял меня.
  И тут его руки, неожиданно, сжали мои плечи с огромной, удесятерившейся силой, затем бессильно вздрогнули и опустились. Он медленно сполз по моему телу на землю. В спине Педро торчал кинжал.
  - Что, ты наделал! - закричал я.
  - Спокойно, - ответил друг, - я не открыл тебе тайны текста на крышке сокровищницы. Там говорилось, как убить, чтобы открыть гроб.
  И я почувствовал прикосновение руки Дьявола. Страшная, козлиная рожа его, дышала смрадом в лицо и улыбалась.
  - Ну что сеньоры, а теперь откинем крышку.
   Крышка покрылась пузырями, вспыхнула и развеялась пеплом. Внутри булькала и кипела гиена огненная.
  - Я так надеялся, что именно Вы пожалуете к нам господа, надеялся. - Сказал Дьявол. - Ваши личности, всегда влекомые вдаль, поверьте, мне глубоко симпатичны. Но посмотрите на своего друга, разве этот червь может быть приятен?
  Я с ужасом смотрел на сотоварища, чье тело уродливо извивалось. Он весь, целиком превратился в червяка, не теряя за сим сходства с человеческой личиной. Что может быть ужасней?
  От страха, тело мое и голос стали чужими. Я молчал как рыба, хватая воздух ртом, и не мог сдвинуться с места.
  - А теперь о главном, друг мой. Наградой Вам за наше знакомство, станут постоянные, приятные встречи. Может, мы и потеряем друг друга ненадолго. Разойдемся в разные стороны, так сказать.
  Но нам разлука только до времени, мой дорогой первооткрыватель. Я Вашего отсутствия, мон шер, не вынесу. Умрете смертью ужасной, так и снова на свет возродитесь.
  А я тут как тут, к Вашей колыбельке приставлен. Буду песенки на ночь петь, за сонными кошмарами доглядывать. А то ведь без присмотра, обложиться можно до умопомрачения. А нам первооткрыватель придурошный, никак не годен. Это что поводырь сумасшедший. Раз, и угодишь с ним в больничку.
  Давным-давно, Некто загнал нас в ящик. Я уж не знаю, что там за эксперименты такие, что за наука и прок какой, но накрепко. И мы, представьте себе, не могли из ящичка сами выбраться.
  Ключ нам, стало быть, нужен. Именно такой, какой принес ваш сотоварищ. Виват мой друг, мы снова вместе. Да и могут ли людишки без нашей опеки? Нет, не думаю.
  - А сейчас запомните слово!
  - И он сказал его. И я не смогу забыть слово сие, до конца жизни своей. И буду желать рассказать о нем другим, ближним своим, и только сказав его, успокоюсь в отчаянии.
  Судите меня. Подобранный протрезвевшей командой, я долго не приходил в чувства. А пришедши, не наложил на себя руки. И поведал одному слово это, и историю эту. И лики Дьявола приходили к нам даже незваные.
  И второй знавший тайну сказал третьему, а я четвертому. И от ужаса такого разбился корабль наш, но мы не погибли, а в проклятии своем, шли по свету, сея семя Дьявола.
  
  Встреча
  Она появлялась в Высшей Школе редко, да приходить было незачем. Элементарная порядочность, по-другому и не назовешь. Схватывала жизнь на лету, да и папа имел порядочный чин.
  Лурю удивляла ее романтическая внешность на фоне всепоглощающей, жизненной силы натуры. Дочь своих родителей, Ика шла напролом по назначенной ей дорожке, переняв у них мощь и энергию честолюбивых устремлений.
  Какая стремительность и недоступность. Когда она летела вперед, вдоль пространства коридора, замирало не только Лурино сердце, замирал Мир, обрамляющий ее движение. Как она похожа на нее. Ту тоненькую, дымчатую девушку из снов пополам с надеждами. Где сон, где явь? Где она по-настоящему?
  И никогда бы не встать Луре рядом, если бы рука Ики не была первой. Тому, кто определит, где в девушке кончается невинность и начинается кокетство, нужно поставить памятник от благодарной, мужской половины человечества.
  Где ты юная леди, защитившая и унизившая своего невольного спутника, ужель она ли? Никто, даже он сам, не поверит в столь нелепую историю. Это была обыкновенная шутка, да и было ли это.
  Почему незнакомая, но симпатичная ваша будущая жена, предельно случайно наступает вам на пятку. Тогда еще не знакомому с новыми заботами, молодому человеку?
  - Ой, простите, - да и толкучка не сильная, два человека на площадке. И вы, мило улыбаясь, провожаете ее домой, нервно шевеля пальцами в прорванном сандале.
  Если же он, надоедлив в своей слепой и нелепой любви, то он тиран или больной, и, как правило, сурово наказан. А что там за милая дама дарит вас драгоценным вниманием? О браво. В лучшем случае это ваша любовь, которая в вас же впоследствии и разочаруется, вас же и бросит. Кто же тогда сильная половина человечества? Позвольте, простите, ах ничего страшного.
  - Луря. Ваш костюм. Вы в нем так прекрасно выглядите. Но на него что-то упало.
  - Где?
  - Ах, мне только показалось. Но ничего, я все равно отряхну.
  Порой казалось, стены нет, и им вдвоем естественно и легко. Луря и Ика шатались по ночным кафе, рассматривая бурление сует единым взглядом. Их руки сплетались вместе. Их глаза улыбались друг в друге, зачарованные в себе и наивные в остальных. И все-таки она оставалась, трудная, невидимая перегородка, делившая влюбленных на две части.
  Целеустремленность Ики пугала Лурю. Она напряженно шла вверх, куда-то туда, откуда можно сверзиться до нуля. И внутри Лури росло неприятие кошмарной натянутости жизни к целям. Он спрашивал, зачем? Зачем делать больно и кричать с надрывом? Зачем следовать пути, который съел странника целиком?
  Но поводом для разрыва, послужили исключительно внешние обстоятельства.
  Конфуз
  Однажды Сам решил завезти Лурю в Высшую школу и узнать заодно, как там делишки у нашего молодого человека. Наверное, ни один из начальников и не подозревал до того момента, кто к ним пристроил столь левого воспитанника.
  Появление Кота было полной неожиданностью, ничто не оказалось готовым. А ведь приготовления к встречам в показательных учреждениях, стали почти ритуалом. Любая мелочь, пылинка в желаниях сильных мира сего, учитываются строго, на века, в регламент.
  Почетных гостей водили давно разработанными, определенными маршрутами. Да что там, существовали люди, призванные специально заниматься данной категорией вопросов. Профессионалы.
  Еще с утра, избранные коллективы начинали истово готовиться. Лаборатории убирались всем обчеством. Стаканы для недозволенного в рабочее время чая, припрятывали так, что потом приходилось, покупать новые. До блеска начищалась особо эффектная установка по вырабатыванию чего-либо. За нее усаживали, до блеска наштукатуренную особу, для вырабатывания невинных, но кокетливых взглядов.
  От действия лобовых факторов, руководители разного ранга мигом уподоблялись престарелым женихам, у центрального зеркала в загсе. Отцы державы поминутно поправляли галстучки, очки и тренировали, тренировали заученно скромные, полные достоинства улыбки.
  Маскарад начинался. Вскручивались винтики, вспыхивали лучики, щелкали фотовспышки. На встречном движении улыбались, стреляли взглядами в сердца окружающих и приближенных.
  - Какой конфуз, даже в туалетах не прибрано, помойка не вывезена. А что мелкий паршивец Правдин дома рассказывает? Боже мой, Боже мой, - думал декан, стряхивая капельки пота с жирной, округлой лысины. - Я вам покажу! - грохотал Кот,- вы у меня живо научитесь работать! Что за бардак тут развели, я спрашиваю? Что за бардак!? Учебный процесс поставлен из рук вон плохо, в туалетах курят. А комендантша ваша, дворняга бездомная, чуть не укусила меня за ляжку. Вы запомните это, запомните!
  И вот спасительница, в деканат вбежала молоденькая секретарша, стреляя только что подведенными ресницами и позвякивая солидным, обширным подносом.
   - Садитесь - смягчился Кот. - Поговорим о ваших делах. Луря, идите на занятия.
   Прошло не так много времени, но отношение преподов менялось в корне. Лурю значительно чаще, чем других, называли на Вы. Его зачислили в ту славную когорту, оценки у которой, не могли получиться ниже высшей. Колесо фортуны вертелось в нужную сторону, куда его направлял Кот.
  С недавних пор к Луре и его другу Ревякину прилепился моложавый и энергичный Ослыч. Он зачем-то уговаривал друзей верить в чудеса науки и приготовиться к благоприятным поворотам в нелегкой студенческой судьбе. До той поры Луря еще не видел такого говорливого Ослыча.
  И вот однажды, под строгой государственной тайной, хмурый от серьезности Ослыч сообщил им об одной разработке, под его личным, чутким руководством. Аппарат был завершен на сто процентов, но временно не управляем. Эксперименты по его дальнейшей доработке оценивались, как чрезвычайно опасные, но архи перспективные.
  - Только подумайте! - восторженно восклицал изобретатель, - имена ваши будут вписаны в священную книгу науки золотыми буквами! Хотите ли вы, переписать хоть одну ее главу, хотите ли?
   - Пойдем, - предложил Луре Ревякин, - все одно, чего-нибудь делать заставят.
   Ослыч светился новогодне-розовым светом посреди массивного бетонного бункера. Рядом с ним стояла установка. И в самом деле, она удивительна. По количеству оборванных проводов, опасная в деле штука, наверняка превосходила мировые стандарты.
  - Когда я ее сваял окончательно, - делился опытом творец, - то никто не верил, что заработает, никто. А я все верил и верил, - он гордо выпячивал грудь. - И однажды, когда она еще не работала, я обиделся по-настоящему. Думаю, как это ты, бандура моя не работаешь. И взял вдарил по ней, и еще раз вдарил. А она, как превратит мой молоток в бутерброд. Вкусненький такой. И одежду мою в гирлянду из лампочек превратила, разноцветные, между прочим.
  Все приезжали, даже самые, самые. Я на нее замахнусь, а она инструмент то в мыло, то еще в чей-нибудь полезное превратит. Так и стал я супермагистром на молотке. Никто в стране так не стал. Все меня знают, все.
  Да Ослыча знали все. И не только за то, что вышел он из лаборатории без трусов и в елочной гирлянде. И даже не из-за несчастного случая, когда установка обделала слишком настойчивого практиканта нечистотами, каковые почему-то не смываются до сих пор.
  Знали его с другой, исключительно полезной стороны. Ослыч строил бункера под архи опасную установку, шикарные надо сказать бункера. С великим количеством подсобных помещений и кабинетов, кстати довольно удобных, с доброй выдумкой. А так же из материалов, которые находятся под рукой, недорого и качественно.
  И когда очередной бункер сдавался в эксплуатацию, кто-либо из более сильных, предлагал ему забабахать новый бункер. Давал лучшие материалы и большую площадь. И Ослыч строил, а кто-либо занимал уютные помещения.
  Но надо было соглашаться. Это одно из самых верных и тихих мест. Ослыч студентов к установке не подпускал, преподы не заходили в бункер сами. Спина и ниже у него крепкие, и с булавой не подберешься. А научные темы враждовали в веках, и вряд ли кто помнил первый брошенный камень преткновения.
  Их накопилось так много, что искать чего-нибудь в растущей куче глупо и понапрасну. Спорили из-за средств, штатных единиц, приборов, регалий, студентов и т.д. При сведении счетов, более прочего доставалось предпоследним в списке, болезненно и по мордам.
  Но где же движитель плывущего айсберга? Что-то ведь делалось и зачем?
  В горы
  Абсолютно нечего делать. Пожалуй, в этом главная беда южных городов. Столько работы, столько работы, и абсолютно нечего делать. Сиеста. Впрочем, бесцельное шатание по узким восточным улочкам занятие не из легких. Особенно когда зной полуденный, город незнакомый - можно даже устать. Дуваны, узкие пролазы, пыль течет как вода.
  Невидимый снизу, что-то поет муэдзин. Заунывно и долго, не для меня, наверное. Старый Город словно вода, только сильно растянутая во времени. Вот стена, ей полтысячи лет, и вчера ее подмазывали глиной, пополам с ишачьим дерьмом.
  Я сам уже жил здесь, только состарился и умер. Всему свое время... Рубашка напрочь прилипла к спине, надо зайти куда-нибудь отдохнуть.
  Чайхана это тень от неприхотливого карагача, неторопливый говор арыка, неспешная беседа двух аксакалов за соседним столиком. Душа востока, или как там у них называется? Почти цивильно, зимородок для желающих подают. Какая встреча средь пустыни. Славное винишко, на ощупь прохлада. Теперь присесть куда-то и с кем-то. Странный тип, рука в печатке. Протез? Непохоже.
  - Можно к вам присоединиться?
  - Садитесь.
  - Отдыхаете?
  - Да, если назвать ожидание самолета отдыхом.
  - Здесь рядом аэропорт?
  - Да, недалеко.
  Курчавая борода, длинные темные волосы, взгляд с хитрецой. Внешность незаурядная. Загорелый до безобразия, хотя одет довольно прилично - в неплохой джинсовый костюм. Зато ему так же по душе Зимородок. Выпили по бокалу, прохладное, кислое. Самое время заговорить. Для начала предложил сигарету. Он взял рукой в перчатке, но сморщился и уронил.
  - Мешает, знаете ли.
  - Да, - понимающе кивнул я. - Несчастный случай?
  - Нет, обморозил пальцы. Противно смотреть. Черные, как уголечки. Неприятное воспоминание, хотя повторись тот случай, сделал бы точно так же. Но так и быть, расскажу. Самолет еще далек, а вам как видно, нечего делать.
  Я смущенно улыбнулся пойманный врасплох. Люблю слушать незнакомых людей, люблю рассказывать им о себе. Хоть иногда, редко.
  - Конечно я не Алладин из тысячи и одной ночи, - приступил собеседник, - но и в моей истории есть один штрих для интереса, который непонятен по-настоящему. На самом деле, ежедневно мы видим тысячи таких фактиков. Просто этот, так сказать, оказался в центре внимания.
  Я как ни странно альпинист, - сказал он и поднял бокал. Потом добавил: - наверное ненадолго, все уходит. Ну речь не об этом.
  Давным-давно, лет так эдак назад, я до предела увлекался спортом. Мое занятие тогда еще имело радужную оболочку романтики не только для окружающих, но и для меня. Нас было трое друзей Сергей, Виктор и я. Старшему исполнилось девятнадцать.
  В первый раз мы видели, что кто-то рядом собирался в Гималаи. Нам такой подарок тогда не грозил, но ощущение удивительное. Сказочная страна манила и нас. Смешно вспомнить наш целеустремленный фанатизм. Впрочем я завидую себе в те ушедшие годы.
  Мой друг Серега придумал бегать ночами. Знаете, я вырос в том городе, где вот так запросто, можно выбежать в ночь и горы из уютной квартиры в центре. Духота, зной, воздух густой, как чай в стакане. А через два часа, ножками, ножками, и ты в абсолютно другом мире.
  Нет шизофреники, ей богу, шизофреники. Звезды в призрачной дымке, внизу огни ночного города. Трапеции и треугольники громадин гор рассекают слабо мерцающее пространство, растворяясь в невидимом. Выше их, только ночь.
  - Тю! - что есть мочи орет Сергей, и эхо срывается вниз со скал, вторя его крику.
  В общем добегались. Видите ли, мы не только бегали по ночам, но и как остальные, днем тренировались. Короче, в ауте оказался сам Серега. Я не знаю, сколько он бегал один, но врачи обнаружили у него перенапругу сердца второй степени. Ему тогда шеф сказал: - Все, до 68 кг. вес наберешь, иначе ни ногой на соревнования. А доктора говорили, близко к горам не подходить. И головами качали, словно старинные часики, как там они умеют.
  У нас в марте скальные сборы начались. Серегу я увидел только через месяцок. Происходило действие на реке Или. Местность полупустынная, река - голубой пояс с радиусом за горизонтом. Скалы там довольно высоки, до шестидесяти пяти метров. Стены как зеркала. Эх, а весной там... Ну да ладно.
  Серега как приехал, я его не узнал. У него ожирение началось что ли. Ходить почти не может. Как он добрался, до сих пор для меня загадка. Там ведь только на перекладных, и то не до места.
  Минут сорок до лагеря брести, не с его здоровьем. Отлежался путешественник для моциона, и принялись мы с ним по бережку раз в сутки прохаживаться. День, другой, я с ним гуляю. Минут по двадцать, потом отлеживается, на кухне сидит.
  Я конечно тоже молодец. Спорим, - подзуживаю его как-то, - не добежишь. Там вершинка - бугор со скальными выходами, метров двести - триста высотой. Когда реку не видишь, ориентироваться хорошо. Макуха как стол сверху ровная, в глаза бросается. Ну, Серега и говорит - до конца сборов я там бегом буду, веришь? Ну, поспорили.
  Короче он пешком первые дни ходил, потом смотрю, начал переваливаться. Бежит, раскачивается как винипух. Однажды, прихожу вечером со скал, он лежит в палатке, пошевелится не может, но счастливый, светится. Показывает камешек. - Незнакомец достал из нагрудного кармана джинсовки сразу два. Выбрал один из них.
  - Вот этот.
  Камешек очутился у меня в руках. Обыкновенная галька, похожая на янтарь. Только будто изнутри светилась она теплым, рыжим светом.
  - Ну, Серега и говорит,- продолжил рассказчик. - На столе, пупыре этом, он увидел гнездо орла. В нем рядом с яйцами, лежало три камешка. Два говорит, я вам оставил, сами сбегайте. Каждому по талисману, на счастье.
   Я бегал туда. Плевое дело. Но камешков не нашел, и гнездо разрушено. Прошло лет порядком. Мы тогда до регалий и званий созрели. Серега носил Илийский камешек с собой всюду, не отпускал. Да не помог он ему. Плита ушла, а они обрабатывали ее в дойке с напарником.
  Нашли его, страшно смотреть. О делах таких обычно не говорят. Ну вот, камешек и перешел ко мне, по наследству. А в этом сезоне мы ходили гору. Красивая гора, жестокая, быть может, самая трудная в моей жизни. А может и последняя. Как я уже сказал, всему приходит конец.
  Ну так вот, там, на верху снег, скал нет, даже тура с запиской нет. А я нашел, не записку, желтенького, второго. Понимаешь, у него самая трудная та, и он нашел. И я нашел, понимаешь. Значит она у меня самая, самая. Она пальцы мои заберет. Точно, - с нажимом сказал он, и стукнул по столу рукой в перчатке. - Обидно знаешь, все уходит...
  - Ну да ладно, - вдруг заторопился мой собеседник. Самолет скоро. Прощевай, я пойду.
  - Послушай, - все-таки решился я. А как же Виктор, он то нашел свой камешек?
  - Нет, - улыбнулся странник. Тот еще ищет. Вот собирается в Гималаи. Ну, пока.
  Я сидел и смотрел на его удаляющуюся спину. Вот бы мне такой камешек, цельный, выбранный бесповоротно. С друзьями, которые не предадут даже ценой жизни.
  Волшебник
  Коридоры, учебные классы, лаборатории отшумели. Было как-то неловко нарушать эту ненадолго наступившую тишину. Одиноко сновали швабры и их обладатели. Уже сейчас, они пытались придать зданию свежий, утренний вид. Но блестели только люминесцентные лампы, да мокрый пол. Окна укрывала темная непроглядность.
  Как-то особенно гулко падали редкие звуки, как-то особенно сквозило из открытых аудиторий пустотой. Сумрак уютно расположился в них на ночь. Сумрак опускался на лес, окружающий здание плотным, хвойным кольцом.
  Из окон чердака, где отстраивалось новое укрытие Ослыча, лес представлялся застывшим, серым океаном. Луря четыре раза ткнул пальцем в гашетку цифрового замка, и Сим-Сим отворил свинцовую, узкую дверь в бункер.
  В одном из его подсобных помещений удобно расположился человек в пенсне. Темнота и поздние часы нисколько не смущали его занятость. Сумрак рассекал электрический свет, а тишину он использовал как союзницу.
  Человечек оборудовал рабочий стол, на зависть знакомой нам бочке Диогена. Но так как с тех пор, книг стало больше, спать доводилось в другом месте. Пришлось также обвешать стены полочками, поставить пару тумбочек под микрофиши. Неплохой лабиринт и удобный наверное.
  Свет от настольной лампы звездочками поблескивает в стеклах недорогой оправы.
  - Так как же, вы поссорились с Ослычем?
  - Я не ругался. Просто не захотел в очередной раз месить бетон. А тут еще гравитационные опыты подоспели.
  - У Ослыча?! Какие это опыты?
  - Машину гравия подвезли. Поднять надобно на чердак, носилочками.
   Человек улыбнулся, опять послав очками яркие лучики света в Лурины глаза.
  - Как у вас с волшебной математикой?
  - Не очень.
  - А с обычной?
  - Немного лучше.
  - Вы знакомы с языками расчетчиков?
  - Нет, - честно признался Луря.
  - Ну что ж, ничего страшного. Я попробую объяснить вам, с чем сие едят.
  - Вы видели расчетный аппарат? Многие одушевляют этот ларь, как видно вследствие его вящей громоздкости. Но такое отношение в корне неверно. Главное достоинство машины, как раз и состоит в том, что она не думает и не имеет души.
  - А что она делает? - спросил Луря.
  - Рассчитывает решение вопроса, используя стандартные алгоритмы. Причем совершенно без волшебства.
  - Как же без этого? - недоумевал наш герой. И тут ему довелось услышать легенду о черных ящичках.
  - Хорошо, что такое волшебство? Как и всякий объект, его можно описать. Пусть у нас есть черный ящичек, с одним входом и одним выходом. Подойдем к его входу и произнесем пару простых заклинаний. Через некоторое время на выходе, мы получим, скажем, курицу.
  - Какой такой ящик? - не понял Луря.
  - Ну, пусть это будет ограниченный объем пространства, воздуха.
  - Но там же ничего нет, только дырка от бублика.
  - Вот эту дырку и назовем черным ящичком. Дальше проще, - продолжил рассказчик. - Предположим, мне удалось выделить ящичек из остального пространства. Мы откроем его и рассмотрим внутренности.
  В нем еще несколько ящичков, распределенных в строгом, определенном порядке. Из одного вылезет сердце, из другого почки, печень, скелет и так далее. Засим, части соединяются, и на общий выход подается пернатое.
  Теперь мы действительно знаем, из чего состоит курица, какой из маленьких ящичков за что ответственен, и в каком порядке проявляется тело. Так вот и открываются научные законы.
  - Но мы же не поняли, что в маленьких ящичках?
  - Ну, данный вопрос настоящую науку вообще не интересует. Зачем изучать матрешку до бесконечности? Выведем кривую распределения, и продолжим ее черту до реально необходимых значений. Главное у курицы вкусная печенка, есть мочевой пузырь, а клюв не съедобен.
  Так началось знакомство с человеком, который для Лури всегда состоял из смеси восхищения и частичного неприятия.
  Только где-то надсадно звенели комары. Солнце истомило разнотравье. И зеленая масса поникла вниз к прохладной коричневой Земле. Никак им без друг друга.
  Я сорвал соломинку и жевал ее, чувствуя солоновато несъедобный вкус соединения Солнца и Земли.
  Внизу, в колодце здания жужжала большая перемена. Давно уже не выпадало столь интересной причины для ее насыщения звуком. Девицы, конечно, не появлялись, но что толку, разговоров хватит недели на две.
  - Нет, вы представляете! - восторженно хихикал прыщавый верзила в косоворотке. - Они еще в защиту подали. Обляпались, но стекло и не пахнет. Какие фотогеничные женщины!
  Надо сказать, что выгоняли из Вышки довольно часто, под разными соусами, иногда и напрочь. Поболее зелени и бойкости лихой, менее за прилежную тупость. Случаи, как правило, курьезные. Рассказывали, например такое.
  Однажды группа старшаков крепко подгуляла. Где-то на путях неисповедимых к ним причепился строевик в летах, звании и состоянии столь же изумительном. Через некоторое время, один из весельчаков раздел вяло мычавшего офицера и напялив погоны, отправился разыскивать подчиненных для себэ, в личную эксплуатацию.
  И добился своего таки. В момент оперативного ареста, ученый муж командовал подразделением из полутородесятка младших чинов. Кагорта доблестных подчиненцев прилежно выполняла строевые распоряжения, браво маршируя по темному пятаку асфальтового двора. Так вот, его выгнали, можно сказать за гусарство. Но назвать дам гусынями или гусарынями? Позвольте, слишком.
   Началось с того, что один из странных странников преподов, тех, что вечно суют нос не в тот угол, решил посмотреть, что там - выше бункера Ослыча. В самом конце глухой лестницы в небо, он обнаружил удивительное видение.
  Еще на минуту ниже, его достало ощущение о дырявости крыши. Вверху как видно шел дождь, и его слегка обмочило. Но при более детальном рассмотрении источник влаги оказался практически невероятным. На верхней площадке, мило покуривая, расположившись между ступеней пролета, мочились две юные гусарыни.
  Удовольствие от новых, запретных переживаний оказалось столь сильным, что дамы и свидетеля заметили не сразу. Как он визжал, вырвавшись из лап первичного онемения, как он топотал ногами. Радостное известие в считанные секунды облетело учебное здание. Настоящий триумф абсурда, и какой. И после сих событий, они хотят остаться в Вышке?
  - Смешно... - думал Луря. - Впрочем, посмеются и забудут. Есть вещи и посерьезнее.
  
  Субъекты
  Не только меня, но, похоже, мир наш, пугает любая однозначность. Просто красивая мысль в корне не верна, ибо она проста. А если вещь проста, то это значит, что исчерпан еще один уровень ее осмысления. Черное и белое не чередуется в нашей жизни, а мелькают с непостижимой быстротой, по феерическим законам вероятности.
  К счастью, чересполосица не делает бытие однобоким и безнадежно серым. И я не перестаю удивляться мельканию красок радуги. Иногда мне кажется, что в столь глупом занятии и состоит смысл нашей жизни. Но кто поймет, где единство становится противоположностью? И только умоляю Вас, не думайте о течении Времени, о том, что с ним связано...
  Сколь разнообразен мир мелко и масло питающихся. Каких только видов не обнаружишь. Там далеко внизу за удобной кафедрой, постоянно таится нечто интересное. Сегодняшний индивидуум с интеллигентной, профессорской бородкой, начал свои объяснения отличий стула от стола.
  Препод на личном примере показывал, что писать на стуле неудобно, сидеть на столе неприлично (особенно в короткой юбке). Подпрыгивал вокруг и на упомянутые предметы с многочисленными ужимками. Он мотивировал легкие наезды на интеллект публики, непередаваемым личным опытом борьбы с природной тупостью слушателей и их начальных преподавателей.
  Отнюдь, он не проявил себя самым оригинальным. Луре больше запомнился тот, который представился прямолинейно - Профессор Гад. " У каждого студента есть свой профессор гад, я буду вашим" - неплохое высказывание.
  В чем преподы доподлинно уверены, так это в высочайшей, запредельной важности своего предмета. Как позднее понял Луря, каждый из их курсов представлял золотой венец высшего образования. А что изучалось до столь знаменательного события, составляло прелюдию к большой прекрасной вещи называемой "..." Вывеску меняли регулярно, раз в три месяца. Но все те же черные ящички занимали Лурю, ящички и их обладатель.
  Слепой
  Давно немытое, блаженное лицо с улыбкой на губах в лохмотьях. Глаза прячутся за непроницаемой защитой темных очков. Щеки портят ржавые прооспины. Слепой беспрерывно стучит палочкой, но сам еле двигается. Больше всего, поражают его ноги. Он бос, вяло шлепает коричневыми от грязи ступнями по непросохшим лужам.
  Сумасшедший - понимаю я чем-то внутренним. Серая громада-балахон плаща. Босые, беззащитные ноги, неверно попирающие землю.
  Вдруг слепой насторожился. Палочка будто живая завертелась в его руках, затем как стрелка компаса твердо уставилась в мою сторону. Я поежился и, предчувствуя неприятное, двинулся подальше от блаженного счастливчика. Но за спиной раздался колючий, призывный голос: - Обождите молодой человек, обождите!
  Словно несомая дурным ветром тень, слепой плавно двинулся в мою сторону. В его удивительно бесшумном движении ощущалась абсолютно нереальная угроза. Мне казалось, что он хочет заслонить собой небо.
  Испугавшись по-настоящему, я со всех ног ринулся прочь. Но слепой и не думал отставать. Как настоящая ищейка, он прилип к моему следу и изо всех сил старался сократить расстояние. Я вилял среди груд мусора, будто на гонках в не нашем, бандитском кинофильме. Вдруг сзади что-то загрохотало.
  Я обернулся и увидел, что, сбив какие-то пустые коробки, он по плечи провалился в канализационную шахту, наполненную мутной, городской жижей. Клюка валялась в стороне, руки скребли по тротуару в суетливом бессилии.
  Пришлось возвратиться и подойти. Хотя я ни сколько не сомневался, как он вцепится в протянутую руку. Что, в общем, и произошло, но далее... Из-под чудом уцелевшей, полупрозрачной оправы на меня смотрели веселые, голубые глаза.
  - Так ты не слепой?! - воскликнул я.
  - Не всегда, - нахально улыбаясь, ответил незнакомец.
  - Что тебе нужно!?
  - А тебе? Что ты шатаешься по городу, разглядываешь прохожих, чужие окна? - мнимый слепец оказался ироничен и нагл до неприличия.
  - Ай-йя-яй! Стыдно подглядывать, молодой человек. Это не доведет вас до добра.
  - Отпусти руку, паяц! - потребовал я.
  - Как обидно обзываетесь, а между тем у меня к Вам ДЕЛО. Что у Вас там насчет фортуны, сиреневой птицы удачи? Я, между прочим, большой специалист в чудесной области. Можно сказать маг - искусник.
  - Все-таки сумасшедший, - подумал я, - но какие хитрые глаза.
  - Итак, я вижу молодой человек, Вы созрели... Скорей, скорей загадывайте желания. Только подумайте хорошенько, сдачи не даю, мелочь можете оставить в кармане. Настоящее, невероятное желание, вот что требуется от Вас в данный момент времени.
  Только сейчас я понял, что совершенно не представляю, где мы находимся. Грязный колодец двора, похож на помойку и абсолютно безлюден. Неуютные, пропитанные серым одиночеством коробки домов наклонились над асфальтовым пятаком. Редкие окна щерились выбитыми глазницами. Кирпичные стены в разводах от приходящих дождей, скуки.
  С моими глазами случилось что-то неладное. Они будто провалились внутрь тела и зажили другой жизнью. Все остальное и даже сумасшедший в битых очках казались обыденными и малоинтересными. Мир укрывал тонкий налет горьковатого, прозрачно-мутного пепла.
  Словно во сне, я стал согласен на все что угодно. Меня захватило ожидание чего-то небывало яркого, нового. А то, что называлось прошлым, было не со мной, и так часто, что уже лишилось интереса, смысла. А мнимый слепец базарным криком разгонял привычное, липкое как туман настроение обыденности, напирал:
  - Итак, ваше заветное. Читать мысли, управлять людьми, событиями, знать будущее. Наконец банально, что пожелаешь, то исполнится и не один раз. Пожалуйста, смелее, выбирайте, пожалуйста!
  Я зажмурился и выбрал... Ничего не случилось, он утих и вяло утирал лысину белой, съеженной тряпочкой. Только исчезло ощущение сонливости. Свет опять стал желтым и живым. Мятая шляпа Слепого болталась на одном из его колен. Он грузно сидел на перевернутом вверх дном дырявом ведре. Его самого покосила усталость.
  - А ты излишне любопытен, и в этом непростительная ошибка. Сказать, как ты узнаешь будущее?
  - ?
  - Тривиально. Я отправлю тебя в твое прошлое. Вот и все, всего-навсего.
  - Зачем тебе это надо? - спросил я.
  - Ха, всегда кому-нибудь, чего-нибудь надо. Окружающее составляет продукт общения, оно без него ничто. Необходимо утолять их даже самые несбыточные желания.
  - Чьи желания?
  - О малый, это ария из другой оперы, пожалуй, не из твоей. Но, но... Хотя, ты все равно не поймешь. Им обязательно необходимы чудеса и разные другие выходы к вашим душам. Как вы не можете без зла, так и им несладко без добрячков слюнявых. Вы думаете, вам снятся сны, а может наоборот, это вы нам приснились. Только не щепайся для верности, и так невозможно разобраться.
  А босы без меня - ноль без палочки. С их силой злости, здесь и тенью не проявишься. Чудеса творят только старые добрые алкоголики. - В подтверждение своих слов, слепец лихо достал двухлитровую бутыль из-за пазухи, одним взмахом опорожнил содержимое и зажевал пробкой.
  - Их телега без меня не едет, понимаешь малыш? Я как кость в горле, и не вздохнуть, чтобы не откашляется, а телега иначе не едет.
  - А ты брось ее - телегу, - посоветовал я.
  - Не... Я так привык. Потом, это ведь тоже интересно. Ладно, тебе везет. Со мной не встречаются дважды.
  Опять в школу - подумал я, и тут же в памяти всплыл Слепец. Я помнил все сразу. Мне сейчас лишь тринадцать лет. Листья клена оставались такими же большими, как в детстве. А зеленые прожилки на желтом, отжившем фоне говорили о чем-то не знакомом и далеком. И в этой жизни я не знал старости.
  Мы привыкли искать в окружающем смысл и логику. Человеку кажется, что пространство создано для одного лишь существования порядка, к которому он привык. А между тем, мы такие разные. Даже глаза у нас не одни и те же.
  В описании глаз столько эпитетов, что только по количеству их, можно понять как много на свете разных глаз. А как по-разному мы смотрим на одно и тоже вчера и сегодня. А завтра?
  Нет ничего более хрупкого и неуловимого чем ощущение собственного я. Мне всего лишь тринадцать лет, и я привыкну к течению времени вспять. Седьмой класс, только седьмой класс, что уже можно сделать, чего еще нельзя.
  - Что ж, отлично, отлично. Вы вывели закон Бойля-Мариотта, из закона Гей-Люссака. Это тема нашего будущего урока.
  - А Менделеева - Клайперона?
  - О, ты знаешь весь материал. Ну, до формулы Менделеева - Клайперона дойдет не каждый из вас, только те, кто будет учиться в высшем учебном заведении.
  Оторопели враги, но и друзья отошли куда-то в сторону. Со мной трудно разговаривать. Так легко разбираться в детях, когда сам еще ребенок.
  - У тебя совсем взрослые взгляды на жизнь, литературу. Где ты набрался декаденщины? Нельзя же быть таким циничным.
  - Как посмотрю на тебя, мне кажется, что тебе сорок лет. Ты такой серьезный и задумчивый.
  - Нет, только тридцать один. Я и до возраста Иисуса не дотягиваю.
   Потоком идут дожди. Я не захотел заниматься спортом, желание испарилось. Стыдно играть в одни ворота. Стыдно встречать товарищей, о которых ты знаешь все. Когда и кто из них уйдет, потому что сие занятие, ему не по карману. Кто сломает ногу на следующей тренировке. Кому повезет, и он станет первым завтра.
   Капли падают на листву, я тайком курю отцовские сигареты. Мне радостно и больно, как помолодела моя мать. Листья пружинят капли, дробят их на водяную пыль. Сотни маленьких, блестящих крох торопятся в пространственную пустоту. Я мучительно, по каплям пытаюсь собрать себя прежнего. Абсолютная уверенность в поражении.
  Я никогда бы не подумал, что в этом моя жизнь. Она состоит из бесчисленных колебаний. Я возвращаюсь в старую колею, я бросаюсь вперед за своими новыми возможностями. Я беспредельно, болезненно одинок. Я боюсь, что наша любовь не узнает меня, ведь я сам не помню собственного лица. Я только жду, когда мне исполнится тридцать один год.
  - Ты так хотел посмотреть, что получится?
  - Нет, тебе повезло. Я даже не возвращался в твой город. Меня не встречают дважды.
  - Может быть, может быть. Но почему я так часто наталкиваюсь на твою согбенную, слепую спину? Ты куда-то спешишь. Разве столько дел, разве мир так полон?
  - Он пуст, потому что меня еще нет.
  
  
  Секретники
  Человек в центре событий, обволакивающих его тело. Луря в Луреном центре. Но странное дело, круг становился эллипсом, видимо массивная фигура проходит рядом. Лурю придирчиво, долго ощупывал человек с волчьим, недобрым взглядом.
  Все побаивались службы безопасности. Тем более куратора потока. Без собеседования с ним, к серьезной работе не допускали. Но Очкарик сказал, что нормально. Хотя кто его знает?
  - Смотри, - на прощание сказал куратор, - работать будешь там, куда пошлют не каждого. Если влипнешь, пеняй на себя сам.
  Луря ничего не понимал. Секретник и лысоватый добряк - Очкарик, что между ними общего. Но каша заварена, да и есть очень хочется.
  И опять в отражении очков искрами поблескивала настольная лампа. И опять тишина и пустота кафедры. Вечер, а то и ночь, но разве в этом дело? Его величество Ученый из работы не выходит никогда. Вернее, только в крайней необходимости - отвлекают сволочи...
  Но сейчас, сейчас его не отвлекали. Очкарик благоденствовал над чашкой чая и новым учеником. Те двое потели и пускали пар в пустоту, а очкарик улыбался. Он видел, как искорками огня творится легенда. Как насыщаются интересом Лурины глаза, как нечто необъяснимое возникает между ним и Миром. Нечто, называемое Познанием или Общением.
  - Поговорим о задаче, которую я хочу вам поручить. Для начала, вспомним историю развития нашей науки. Когда гипотеза становится научной теорией? В тот момент, когда всплывают неопровержимые факты, подтверждающие ее верность.
  Много веков назад, наши предки столкнулись с тем, что мир невозможно описать с помощью обычных математических формул. При чем невозможно принципиально. Они напрямую уткнулись в события, которые не вписывались в картину привычного им мира. Были факты, но не находилось методов для их логического описания. Стена казалась непроницаемой, нелепое тыканье в нее пальцами приносило сломанные надежды и увечья.
  Предки не знали, зачем им движение. Но отсутствие оного, вызывало безжизненность, полное оцепенение, упадок. И тогда появились те, кто мог управлять событиями без лишних объяснений и колебаний. Они называли себя Волшебниками, их боялись.
  Пришли те, кто нес в себе новые реалии, но не мог их логически обосновать. Страх вызвал к жизни грех, но жизнь опять нашла будущих властелинов. Это уже не история науки.
  Интереснее то, что волшебство вышло из логики и стоит над ней. Но корни остались, заметьте, в земле. Опять набор однотипных фраз, опять прежде всего, возможность повторения эффекта. Наконец открытие новых и новых ритуалов и заклинаний.
  У меня есть уверенность, что в мире сосуществует бесконечное множество реальностей. Они как-то взаимосвязаны по периферии. Может, между ними есть настоящие канальчики, ручейки. Через их тонкие тельца, пространства потихонечку перетекают друг в друга. Ну и пусть себе текут. А мы будем заниматься возможностями непосредственного применения и выгоды.
  И это, кстати, вполне выгодное для студента занятие. Ведь выпускной экзамен у Вас, тоже как ручеек - через горы, через веси. Искусственная событийная цепь, вживленная в пациента. Путешествует себе подопытный по своим мирам, а на самом деле, его по ним за шкирку водят. Смотрят, где милый оступится, где контроль над ситуацией потеряет. Экзамен таки... А поработав над канальчиками и в той петрушке разберешься. А о секретности, я тебе не напоминаю.
  - Ты стал совсем дурак, - предупреждал Лурю Ревякин. - Целыми днями глядишь в расчетный ящик. Смотри, не сыграй туда сам. Помни о синем дипломе и красной роже, наоборот тоже помни.
  Луря иногда ходил на занятия. Он занимался серьезным и нужным делом. Даже преподы отвлекали его только на сдачу зачетов. Но однажды практиканта вызвали на малоприятную беседу, вот по какому поводу.
  Рождение
  Небо свесило громадные, багровые языки туч. Земля дрожала, меняя материки на океаны и океаны на материки. Солнце не могло пробиться сквозь ядовитые выбросы вулканов. Плотная пелена пыли и газов укутывала поверхность. И день не был днем, и ночь не была ночью. И свет оставался багров, и сумрак резали красные вспышки раскаленной лавы.
  И казалось, стонет, дрожит Земля, под тяжкими муками болезни. И пытается откашлять грязь, скопившуюся в горле за миллионы лет. И белого не было на ней. И только красное и черное - символы смерти царили тогда.
  И шагал Он по Земле той и не знал, чем дышит, что будет пищей его, и не знал что дальше. И некому было сказать Ему, к чему длится время. И не ответил никто на вопрос, - что это рождение или смерть? Ибо дыхание вулканов поглотило, что было, если и было оно.
  И только плащ, и седые пряди волос Его, да глаза выжженные жизнью, не подвластны ничему в мире. И голубой был цвет Его глаз, и не было тогда больше цвета голубого.
  И вышел Он на рубеж воды, обжигаемой огнем. И пустота заполняла ее, и черны пространства ее. Только пепел носил волн руки.
  Тогда пришла к Нему Истина - Чтобы понять все, надо стать многим. Чтобы увидеть все, надо быть везде. И Дух Его выбрал для тела воду. Он шагнул в Океан, и растворилась Его жизнь в воде, разделилась на миллионы зачатий. И научились они умирать и рожать, и рождаться научились. Так появилась Жизнь.
  И ждет душа Его, когда вновь все станет белым и голубым. Когда соединятся краски в одно и расскажут ей о себе. И ждать Ему долго, ибо много еще цвета красного и не меньше черного.
  - Экономика, экономика, - не унимался раздухарившийся Луря. - Да какая тут экономика? Где сидим там и наследим, где едим там и нагадим. Вы оглянитесь, говорите, где наши резервы? Да мы в землю зарываем куда больше, чем раскапываем. Правда перед зарытием, измажем вещи, чем ни попадя, но их ведь и отмыть можно.
  Вы посмотрите, как у нас строят? Такое впечатление, что клад прячут. Там унитазы закопали, там трубы. Да никому не нужно все на свете, лишь бы отвязаться. Лес рубят, щепки летят. А если щепки подбирают, а деревья сгнивают на месте?
  Лурю прорывало редко, потом он злился на себя и боялся последствий. Конечно не этих.
  Орлы и стервятники расправили крылья, клуши нахохлились, как перед защитой собственных владений. В нужный момент, можно набрать кучу баллов про запас. Только лисоньки сидели, хихикая в кулачки. А препод трясся мелкой дрожью несогласия и праведной злости.
  Наконец одна из клуш взорвалась:
   - Какой черный взгляд на жизнь! Сними свои темные очки, вокруг столько хорошего, плохое нужно искать, прежде всего, в себе самом, а не в окружающих.
   Гордо держа голову со скошенным клювом, Луре обстоятельно возражали:
  - Зато мы уверенны в светлом будущем. Нам всего хватит, огрехи наши если и существуют, то только потому, что строго запланированы сверху. Когда-нибудь, за сей счет, мы наберем такую силу...
  Старшего защищали напропалую. Наконец кто-то метко и больно ударил.
  - Да что вы его слушаете? Он ведь специально так сказал, чтобы выделиться, непохожим быть. Его самомнение заедает.
   Что, учуяли милые лисоньки?
  Но нить этого разговора раскручивалась еще и изнутри клубка. Не одному Луре хотелось говорить. Многие другие имели поводы к несогласию.
  Уже входя в комнату, препод был явно взволнован. Его распирало жгучее желание. Он обязан сказать им. Он более не мог жить, с накипевшим в одиночестве.
  - Я прочитаю вам брошюрку. Ее даже опубликовали в газете. Вы отлично знакомы с проблемой измов. Так вот, эти нахалы выпустили план действий, для своих сторонников. Причем распространяют похабную бумаженцию, совершенно в открытую. При полной их глупости, в плане много опасных, конкретных указаний и призывов.
  Препод даже слегка заикался от волнения: - Вы-вы только послушайте: Неизмисты - это второсортные люди, - вещал он. - У них нет цели в жизни. Их удел повиноваться нам, избранным. Только лучшие из неизмистов могут занимать руководящие посты. Но перед этим, они должны стать нашими. Жените их на своих дочерях, давайте им в долг свои деньги. И когда они будут в полной зависимости от нашего движения, помогайте им становиться руководителями.
  Миром должны править только измисты, их высшее предназначение именно в этом. Помните, каждое занятое неизмистом кресло - противоречие здравому смыслу, и можно, и должно забрать его для себя.
  Дальше Луря не слушал, а размышлял о тех, о ком читали. Может их и не так много. Может вообще, это ерунда на постном масле. Вероятно, они не так нетерпимы к окружающим. Не каждый же изм - из измистов. А сколько их, никогда не разобраться.
  Упреки, упреки, упреки, что толку, если любой бобер уверен в правоте и дозволенности, а правда разная для всех. Беда в нашей нетерпимости. Она - самое страшное. Она - желания и поступки, сжигающие мир.
  Прочитал, так прочитал - дело мало касалось Лури. Но в их группе воспитывался юный барабанщик.
  Через несколько дней, Правдина и нескольких сотоварищей вызвали в деканат. Причина оставалась неясной, а неизвестность пугает более прочего. Наконец, один из поочередно - понуро выходящих проболтался. Писали объяснительные, насчет того самого семинара. У Лури оставалось время подумать, что сказать, И он нашел, как ему казалось, наилучший выход из щекотливого положения.
  Представитель вида секретников был одет с иголочки и гладко выбрит. От него обильно несло одеколоном. Стандарт улыбки имел серьезно-нравоучительный оттенок. Глаза смотрели сквозь подозреваемого навылет, приторно и доверчиво.
  - Ну что же Вы? Такие дела вокруг творятся, а Вы строчку, другую черкануть не удосужились. Нехорошо. Старшим помогать требуется, по мере возможности. Это не игрушки какие, а почетная обязанность каждого гражданина Волшебного общества.
  Луря в свою очередь, попытался зеркально отобразить вышеуказанный вид, затем прибавил в лице полнейшего удивления и весело сказал:
  - О чем это Вы? Я не понимаю, о чем это?
  - А мне рекомендовали Вас, как человека истинно преданного делу. Неужели ошиблись?
  - О чем это Вы, я не пойму? - продолжал улыбаться Луря.
  - Ну, как же, о том самом семинаре, - приоткрылся секретник.
  - Но у нас их столько, что я и понятия не имею, о котором Вы говорите?
  - Ах, вот ты как, - посерьезнел секретник. Если таких семинаров у вас много, мы пожалуй, поговорим с тобой по-другому и в другом месте.
  - Как это? О чем это? - лепетал Луря.
  - Ну, хватит. Ты я вижу, еще тот... - сдаваясь, секретник поучал Лурю в полный голос. Понедельник, третья неделя семестра, семинар по экономике. Ты отмечен в журнале, как присутствующий. Я предупреждаю.
  - Но у меня свободное посещение, - защорился Луря. - Меня всегда отмечают. Спросите у начальника темы старшего...
  - Хорошо, хорошо, - прервали Лурю. - Я спрошу о тебе, не раз еще спрошу.
   Пятясь, Луря кое-как нашел задом спасительную дверь.
  И все-таки обладатель ящичков имел вес, да и не малый. Он словно кормушка, притягивал не лыком нищих и не ротом сирых. Только вот странность, питающиеся у сытной лохани так разжирели, что и чинить и латать ее забывали.
  А отъелись здесь многие. Ящички работали без дураков. Но внешняя среда не терпит однобокости. Рядом с одним умным, тупоголовых скапливалось явно больше, чем в среднем по стране. И скошенный лоб, заменяли хитрым задом.
  Зачем ему это нужно? Ему, не имеющему ни приличного жилища, ни степени, ни льгот и подачек. И щедроты просыпались вокруг, как град с голубиное яйцо, а в ус не попадало. И зависти полные штаны, и ненависти от бездарей. А нам бы хоть капельку любви, к себе умному, к себе самому... Но Диоген лишь посмеивался и впахивал, как вол из любви к идее.
  Лурю поражали его яркие и точные суждения о людях, мимоходом сбывавшиеся предсказания событий. Он мог бы быть..., но не желал, не хотел.
  Луря учился работать и работал. Ему доступно уже многое. Он превращался в спеца, даже не подозревая о таких пустяках. У него получалось, и кто-то потихонечку делал ходы и блокировки, ожидая появления новой кормушки.
  На кону еще не полные ставки, так один к десяти, но граждане трясли мелочью. А Луря не мог понять, зачем? И злился на человека за двухтумбовым столом. Почему он Диоген? Хотелось большего. Хотелось для других, хотелось для себя. Но всем чего-то хочется, да вот беда, хотелок недостает.
  
  Пришельцы
  Они вели себя беззастенчиво. Их аппараты перемещения оказывались в практически неожиданных местах. Чествования давно кончились, похмелье не началось. Пока главенствовало удивление. Материализаторы - эти скромные, неприхотливые исполнители людских желаний, работали круглые сутки.
  Когда пришельцы рассказали о цели своего появления, лицо человечества расплылось в единой, блаженной улыбке. Нет, их не привлекало изучение t-z эффекта в нуль-бета пространстве гравитационной постоянной. Они говорили - мы вас научим, они говорили - мы вам поможем, они говорили - мы вам дадим. А вы поможете нам. И никто не скрывал обоюдной заинтересованности.
  Их желание оказалось в радость многострадальному человеческому обществу. От нашего мира, чужакам требовались одни лишь отбросы, совсем уже негодный материал. Только те из людишек, с кем окружающие не в силах справляться. Только те, кто сделал столько зла, что остальным не хватало ни терпения, ни желания, ни сострадания, чтобы впредь сосуществовать на одном свете.
  И там где смертная казнь оставалась, их проводили по длинному коридору, который кончался пулей в затылок. Где-то более цивилизованно, удаляли лобные части головного мозга. Мигом превращали предприимчивых, опасных негодяев в неспособных к решительным действиям псевдо индивидов. А где-то, они десятками лет томились в удобных, ультрасовременных клетках для недочеловеков, непришедшихся ко двору.
  Зачем они им нужны? О, это маленькая тайна больших друзей земной цивилизации. Но те кто ушел, никогда не вернутся со своей гадостью обратно. И пожалуйста, для общества защиты животных, они не умрут раньше естественной смерти. Их не станут притеснять, они будут почти свободны. Их благосостояние поднимется до вполне приемлемого уровня.
  Человечеству улыбалось золотое тысячелетие. Любые мыслимые желания можно утолить тут же за углом, в соседней лавке. Пришельцы быстро установили вещевые материализаторы и пустили аппараты одновременно, во избежание социальной напряженности и толчеи.
  Народ взревел от восторга. Незнакомые люди обнимались на улицах, площадях. Они учились желать. Учились жить красиво, со вкусом. В течение каких-то месяцев, менялось человеко - сообщество. Менялась его психология, социальное устройство, власть, сама сущность.
  Города заполонили роботы, для производства бытовых потребностей. Никто не принуждал к общественно-необходимому труду. Никто не поднимал на другого руку из-за куска хлеба или мяса. С ума сходили целые континенты. Вечно голодная, черная Африка била в тамтамы диско, жгла костры празднеств, объедалась бананами и плясала с утра до утра.
  Боялись, что русские перепьются и выпустят запас, имеющихся у них ракет. Но там не только пили, но и несли к себе в дом. А водка под хорошую закуску и лошадь не берет.
  Поначалу у материализаторов образовалась порядочная давка. Но кто-то додумался пожелать парочку типовых агрегатов для личное пользование, и потом оставались только проблемы с пространством под неутоленные желания.
  Квартиры до верху забиты заграничным барахлом. И бабки на лавках устали судачить о приобретенном. Там у развитых, банки ломились от золота, но их никто не охранял. Нации отдыхали после стрессовых столетий напряженного бизнеса Вволю расслабились.
  А мафия рассеялась по свету, растерянная, не знающая места своего в новом мире. Она пыталась не попадать под всевидящее, пришедшее из космической дали око возмездия. Но око оказалось цепким и до подлости дальнозорким.
  Но не все верующие молились на пришельцев, но не все думающие, перестали думать, но не все создающие перестали создавать. А масса и тут преобладала, она поглотила слабый и нелепый ропот неудовольствия. Она наконец-то удовлетворена.
  И если бы за это, попросили у массы каждого десятого на выбор. Того, у которого бородавка и очки с непомерными линзами, отдала их. Столько бы отдала, сколько не погибло за все войны человеческие.
  И коза-ностра американская, банда русская, мафия сицилийская метались в тесном загоне. Даже дети казали на них маленькими пальчиками. Их отлавливали будто диковинных зверей и отправляли куда-то в никуда, откуда ни один не возвращался. И они начинали мстить.
  Близились тысячелетия войн за нарушенное равновесие. За дураков и мошенников, подспудно двигающих мир. За зло присущее этому миру. А пришельцы, в диковинных аппаратах перемещения, появлялись в самых неожиданных местах.
  Ржач стоял такой, что несколько раз приходили из соседней аудитории и угрожали выпроводить вон. Ревякин рассказывал о том, чем они научно с Ослычем занимаются.
  - Он кувалдой по бетону помашет, помашет, - делился стажер старшекурсник, - потом опять инструмент у него стерся. Ослыч к установке идет, поправлять орудия труда и быта. Замахнется на нее милую... Раз, и кувалда кучкой говна вниз скапает. А Ослыч кучки фотографирует. Фото без запаха и без цвета. То под мыло резкость наведет, то еще под чего-нибудь.
  Да, строительство бункера шло полным ходом. Луря сам несколько раз попадал под призывы к ударным работам. Однажды, они с Ревякиным влетели в презабавную историю. Несли остатки кувалд куды-нибудь выкинуть, свалить под косогор, и это было не такое уж простое дело.
  Помойка - от милого нюху слова, проректоров подтрясывало в припадках бессильной злости. Высшая школа гадила вокруг своего тела удивительно обильно, с завидным постоянством и качеством стула.
  А хозяйственники, занятые непроходящей текучестью личных дел и расширением личных интересов, частенько забывали растаскивать выгребные ямы наоборот. Отхожие места взрастали, крепли и возвышались, будто египетские пирамиды. Их бумажные шлейфы тянулись по ветру километрами. Поджечь помойку страшное дело. Очищение могло превратиться в стихийное, всенародное бедствие.
  Засим выходил высочайший указ - НЕЛЬЗЯ! И граждане валили мусор в кучи в великой тайне. Можно нарваться ох, на какие неприятности.
  - Кто вы такие!? - причитал толстокожий на Лурю и Ревякина и накатывал на них явно немытым брылом.
  Товарищи молчали, склонив от буйного греха головы.
  - Я проректор по помойке. Что за свинство вы тут развели! Сейчас понесете всю помойку обратно в лабораторию!
  Ревякин хихикнул, как видно представив себе этот в корне рискованный маневр.
  - Молчать! - еще убедительней завопил проректор, тряся взмыленной холкой. - Фамилию говори, фамилию!
  Луря не без радости сдался:
  - На теме мы у Ослыча.
  - Я ему покажу! Строитель бетонных сортиров. Он у меня поплачет, горько поплачет!
  Цокот копыт звучал все выше и дальше. Угрозы становились ярче и круче. И вовремя. Выпустив носилки, подлянщики катались по полу, представляя бурю восторгов, разразившихся в сонном присутствии лаборатории.
  Вдруг с верхних этажей, донеслась сухая трескотня разбиваемых лампочек. По коридорам летел смертельно испуганный проректор, в одежде из лопающихся елочных гирлянд. За ним спешили взволнованные сотрудники темы.
  Как позже узнали друзья, Ослыч копошился с проводочками горячо любимого, нежного детища. В самый разгар любовной сцены, в бункер влетел разъяренный начальник. А установку к несчастью, давно не могли отключить. Не давалась...
  Цена надежд
  Как он его скрутил - размышлял Луря, свесившись взглядом в колодец со второго перелета нагромождения лестниц. Внизу на мраморном дне первого этажа стоял препод-экономист вместе с секретником. Время обеденной перемены. Час отдыха для дочек и прочих. А секретник унижал препода.
  Вокруг кучкой скопились студенты, у них только закончился очередной семинар, но это не смущало вострокрылого. Наоборот, в присутствии младших, проявлялось заочность.
  Как там, у древних - если мой вассал... А истец наседал черным коршуном. Он извлекал удовольствие из ситуации. Это его непосредственная работа. Чем же ты понравился им, дружок?
  День был обычный. Упершись лбом в экран расчетного ящика, Луря трудился над упрямо не сходящимся уравнением. Коэффициенты поправок кузнечиками прыгали в разные стороны и вели себя, черт знает как.
  Исключительно не вовремя, раздался звонок в бронированную дверь бункера. Открывать никто не возжелал, и приходилось вставать самому. Луря ругнул Сим-Сима, тот сработал. За дверью стоял тщательно вылизанный декан, с видом заговорщика, тайно боящегося заговора. Он полушепотом, скороговоркой тут же зачал объяснять ученику :
  - Только прошу Вас, никому ни слова. Вас хочет видеть один очень важный человек. - Физиономия просителя до неприличия покрылась потом и корчилась мольбой. Луре стало как-то неловко, неудобно за себя перед старшим. Ему хотелось ублажить, утешить бедного управленца, погладить по ученой, полу лысой головке. Кто же его так напугал?
  - От себя, я заклинаю! Постарайтесь ему помочь! - в трагическом стиле продолжал декан. - Это очень, очень необходимо. Еще одно. Не забывайтесь! Помните, Вы беседуете с очень влиятельным товарищем.
   И не вздумайте перечить ему. Это плохо кончится. Ну, пойдемте, пойдемте. Он не может ждать.
  Аудитория оказалась глуховато - пуста. Сумрак от приспущенных штор. За простым учительским столом, сидел чисто выбритый хряк с меленькими, бегающими глазками.
  - Присядьте, не стесняйтесь, - будто со стороны, а ни из самой фигуры донеслось до Лури. - Итак, как говорится, ближе к делу и никакой воды. Что же это Вы молодой человек, надуть всех желаете? Так у нас это не пройдет! Вот дело уголовное на Вас пришло. Килограмчик, извините, за Вами.
   У Лури разом оборвалось в груди. Стало зябко. Почему-то очень хотелось есть.
  - А тут еще этот случай с измами,- не снижая напора, вещал Хряк, - здесь уже хамски не красиво. И на семинаре Вас видели, и запираться нечего. Что Вам, очную ставку устроить, что ли?
  Недобрые глазки вепря выбуравили в Лурином теле такое количество дыр, что он тут же приступил сдуваться как зверски исколотый шилом мячик.
  - Развели тут мальчишество, игры в жмурки и жулики. А мы давно за Вами следим, можно сказать с самого рождения. Итак, молодой человек, Вам оправдываться надо, иначе не хорошо получается. Иначе так получается, что и плюнуть туда тошно.
  Хряк надолго замолчал и уставился на ответчика. Он смотрел в лоб на пацана, как Родина-Мать с агитационного плаката. Хряк не ждал никакого ответа. С потрясающей серьезностью и прямотой сведенных в кучу бровей, он желал покарать нарушителя общественного распорядка. Размазать в блин.
  Луря склонил голову и в знак полного понимания, завел руки за спину учебно по- настоящему.
  - А ведь выход у Вас молодой человек, только один намечается. - Неожиданно продолжил Хряк. - Никак Вам без дружеской руки, никак без дружеской поруки. Мы между прочим, хоть и строги, а СВОИМ доверяем. А дело наше, надо сказать, сложное и опасное. И требует оно от нас, и нас за себя спрашивает. И оно, это дело, дает Вам единственный, вернейший шанс оправдаться в своих и наших глазах.
  Оно говорит, ты нам подходишь. Мы вместе справимся с твоими недостатками. Я думаю, не стоит спрашивать согласен или нет. По тебе вижу, и слов не надо.
  В такой поворот событий, не верилось совершенно. Луря молчал и молчал, тупо боясь сглазить соломинку. А спасительная суша, то уплывала из-под его ног, то возвращалась зыбкой и малоприятной опорой.
  - Знаете ли как нас величают, а? Волшебники Чести. Вот, привыкайте. Отныне вы должны быть достойны столь высокого звания.
  - Что я должен делать? - наконец выдавил из легких Луря.
  - У Вас молодой человек, теперь сразу две жизни. Два сердца, можно сказать. И не беспокойтесь, дело не так уж плохо. Вы и дальше будете продолжать работать по своей научной тематике. Мы сами позаботимся о том, что бы у Вас не оказалось проблем с нашими встречами. Мы вместе сделаем так, что никто не сможет о них, даже подозревать.
  Ваша основная работа теперь находится за порогом тайны. Помните - с данной минуты, Вы принадлежите к почетному клану профессии разведчика. Ваша обязанность помогать обществу, вскрывать гнилые язвы, которые зарождаются на его могучем теле.
  Вы теперь на трудном, передовом посту, у жаркой линии обороны, в ответе сразу за многих людей. Вы становитесь, не стесняясь этого слова, носителем Чести Волшебства.
  - Ну что молодой человек, оправились?
  - Да вроде, - ответил Луря, внимательно прощупав штаны. Он действительно понимал, что самое страшное позади.
  - Только не думайте, что у нас люди под забором валяются. Мы много решали, кто достоин такой чести? Еще дольше выбирали среди многих, очень многих. Роль Ваша не проста, да не проста, но и в жизни дает достаточно новых возможностей. Вы гораздо раньше других получите отдельную квартиру в Столице. Ваше продвижение по службе будет головокружительным.
  Многое станет доступно Вам. Повысятся обязанности, но возрастут и возможности. Итак, молодой человек, до новых встреч. Следующая беседа с Вами будет более приземленной и надолго обстоятельной.
  В тот же вечер Луря все рассказал Коту. Тот нахмурился, долго думал, затем отрезюимировал: - Хорошо, что такой разговор состоялся. Да и вел ты себя вполне прилично. Хвалю, одобряю сделанный выбор. Но есть одно но. Рано, рано они за тебя взялись, да и совсем не тем ведомством. Тебе нужно оставаться абсолютно свежим, абсолютно.
  Как ты мог заметить, даже я избегаю контактов с твоим недозрелым реноме. Ты должен хорошенько провариться в котле, где не плавают большие куски мяса. И только потом дело, и еще раз дело. Еще успеешь нахапаться.
  Когда-то давно, в наш первый и пока единственный серьезный разговор, я сказал, что количество желаний для всех, увы, ограничено. Запас должен быть полон, не растрачено даже капли. Еще не пришло время вскрывать наши кладовые. Сейчас время учиться. Учись, учись и еще раз учись. Остальное предоставь мне. И если возникнут затруднения, обращайся немедленно.
  
  Так случилось
  Луря почти ненавидел Ику. Он стремился не встречаться с ней. Упоминание о ней в разговоре, вызывало к жизни волну беспричинного раздражения. Лурю бесили ее удачи, ее неудачи воспринимались крайне болезненно.
  Боишься ее, боишься себя. Постоянная боязнь. Боязнь собственной нелепости в ее глазах, боязнь оказаться униженным. Словно берег плавной реки, и она у ее кромки. И не сдвинуться, не сделать ни шага. Белым пламенем дым вдалеке, будто взмах лебединых крыльев.
  Я не должен смотреть на нее, не должен, - думал Луря. - Почему так бывает? Не знаю...
  А он и не думал возвращаться. И вода не хранила в себе его следов. А может это именно такая река, что вернуться по ней нет возможности. Ведь никогда не поймешь, просто ли падают капли, или неумолимо спешат года.
  Но вода почти не касалась ее любви. Она сидела на берегу, зачем-то опустив золотистые волосы в беспредельное течение вод. И волосы стали так длинны, что терялись за последним, еле видимым изгибом времени.
  А дни становились короче и короче, и ночи растворялись в холодном сиянии звезд. По утрам, туман стелился над гладкой поверхностью, отображая реку в неведомо для кого созданной картине. Небо смотрелось в воду, а вода в небо. И каждое искало во взгляде что-то свое.
  А может, они и не знали о собственной разности и раздвоенности. По простоте души, принимая чужое за одно - зеркальное отражение. Ведь расставание начинается тогда, когда ты встречаешь другое, не себя. А они срослись и сжились друг с другом уже навечно.
  И даже в ее сознании, миг прощания отдалялся. Он как-то поблек, почти стерся. Исчезли детали, и осталось одно - атмосфера - эфемерная, почти нереальная. Да только боль не отпускала сердце.
  Осень, глаза ее бездонно глубоки, руки чисты. Они омыты дождями из пустоты. И река покрылась золотыми корабликами опавших листьев. Маленькие странники спешат навстречу с седыми и суровыми, зимними ветрами.
  В эту пору, осень бывает тихой и чистой. Она щадит безмятежно синее небо. Она лишь усталость ушедшего лета. Но снег приходит всегда, даже если в мечтах твоих, тебе удается оставаться на берегу.
  Будет ли весна? Тогда никто не помнил яркого, звонкого слова. И подсказать его совершенно некому. И она решилась жить на том, далеком берегу отгоревшего счастья. Ей не хотелось терять то немногое, что осталось. А он не мог вернуться сюда, ибо так текут воды времени.
  Приближалась весна. На студентов - выпускников все меньше обращали внимание. Все реже собирали на лекции. Все больше времени проводили в лабораториях те из них, кто претендовал осесть в стенах Высшей школы, чтобы поучать новичков - первокашников.
  Большинство из старшаков пристраивалось на стороне, а некоторые опять отдавали бразды судьбы в надежные, клановые руки родственников. Лопатой махать, да на коленках ползать, вроде никому не грозило. Но чтобы в ус не дуть, плясать еще долго. Приспосабливаться, вживаться в тесно слитые коллективы, искать уютное местечко, куда не заглядывают бури и грозы.
  В общем, жизнь впереди, но уровень немного выше. А перед гулькиным носом маячит прощальный, выпускной штрих. И кто знает, не выйдет ли он боком?
  Сами Преподы умолкали перед Экзаменом. Они обретали много?значительность и отчужденность. Как видно, здесь не обойдется без истинного Волшебства и прочих неприятностей.
  Как-же, как-же. Сама Секретная Кафедра ответственна за священнодействие. К ней и на пушечный выстрел никого не подпускают. Да только, слухами земля полнится. Говорят, образов приворотных целая тьма, и в каждом балл проставляют. Говорят, что у некоторых, от перегрузок крыша ехала. Экзамен - целое путешествие, и не из самых приятных. Кому приятно, когда под микроскопом в твоих внутренностях на вшивость копаются? Говорят (что самое страшное), блата никакого, но в это, уж точно не поверить.
  Экзамен начнется, для самого школяра, весьма неожиданно. Ибо только неожиданность расставит точки над "i", прочистит кишки, почки и ящички. Он начнется сразу над многими, ибо только тебе выбирать - кто ты?
  
  Экзамен
  Восхождение
  Для того чтобы выделить из общего потока суеты собственное "я", необходимо одиночество. Поговори с самим собой, и ты поймешь, сколько осталось в тебе тебя.
  Я давно не был одинок. Мне улыбались знакомые и незнакомые лица. Чужие заботы отвлекали от редких минут раздумья. Мы так привыкаем находиться в поле зрения окружающих, что их взгляды становятся фоном существующей жизни. Словно потрескивание старой, привычной до заигранности пластинки, без него и сама песня кажется чужой.
  И вот появляется желание, взглянуть на внутреннее действие со стороны. Подняться до небес необычайных, может даже понравиться самому себе.
  Немного времени, чтобы выбраться из города. Серое, хорошо ухоженное шоссе. Сначала мелькают жилые дома, магазины, но рядом все больше зелени, чистоты. Тянутся заборы высокопоставленных над уровнем моря державных дач. Петлями ложатся повороты. И вот уже в двух метрах от дороги, перекатывает через камни веселые воды горная, хрустально-белая река.
  Надсадно мычит требующий кислорода мотор. Лента дороги ползет вверх по ущелью. Она до предела сжата мощными, плотно сбитыми склонами предгорий. Подъем еще круче, пространство скручивается пружиной, горы владеют им целиком. Они впереди, они сзади, и только маленькая чаша земли, пригодной для человека.
  Все. Здесь. Приехали, можно выходить. Картинки из жизни отдыхающих - Медео. Аляпово разодетый народец прямо с утра торопится в бары. Спортсмены конькобежцы спешат на высокогорный, искрящийся на южном солнце каток.
  Я смотрю вниз, с объемного тела селезащитной плотины. Говорят, в ней около тысячи ступеней. Не знаю, не считал никогда. Для меня, она делит мир надвое. Там внизу, еще пыль и заговоренная суета города. Дальше - лишь сон неспешный, миг тысячелетию подобный.
  Я шагал два часа, преодолевая подъем за подъемом. Природа менялась прямо на глазах. Я видел, как шепчет молитву о воде, истомленная солнечными ласками трава. Как на ветру теплом и мягком, колышутся березы. Как дремлют в прохладных сумерках, голубые, коронованные Тян-Шанские ели. Их огромные, мохнатые лапы привычны и к холоду, и к раннему снегу.
  Два часа, много или мало, а ноги гудят. Вот и гостиница. Хорошо, когда в ней работают твои друзья, и нет необходимости заботиться о пристанище на ночь. Но прочим не до меня, и я уже почти один.
  Ночь. Какое бездонно - черное, пустое небо. Холодно, я не закрываю окно, лучше поглубже зарыться в одеяло. Дождь неожиданно, дробными порывами барабанит по крыше. Я сплю, завтра не будет солнечным.
  Мерно вертится трехметровый барабан колеса кресельного подъемника. Трос толщиной в человеческую руку. Резкий стук и щелчок, это еще одно пустое кресло ушло наверх. Там далеко - облачно. Густой туман комкает, свертывает пространство хлопьями.
  У канатки тумана нет, снесен наверх. Вернее, есть его последыши в виде дождя, который холодными, мелкими каплями попадает за отворот старенькой штурмовки. Кто-то молча тянет руку, дабы разорвать штампованный листик купленного билета. Он не провожает меня взглядом, а смотрит себе под ноги. Ему все равно кто я, зачем я. Погода такая противная. Даже замерз.
  На перевале хьюз и промозглость. Коричневые, вскрытые раны на разворошенной человеком земле. Недостроенные каменные домики с пустыми глазницами окон. Заброшенность... Клочки оберточной бумаги, ржавые останки консервных банок - чья-то наспех прошедшая трапеза. Все человеческое, как налет сора на омытом водой столе.
  Облака у моих ног и выше меня. Они ползут по расщелинам, скрывая изломанный, кусковатый мир зыбким занавесом холода и сырости. Обжигающе ледяной ветер резкими порывами стремится раздеть меня донага. Группа счастливчиков с рюкзаками потопала вниз, в манящий теплом город. Я махнул им рукой, они ответили.
  Только тропка наверх, теряющая след в белом молоке. Зелено-желтый мох обволок мягкостью камни. Как вода в речке, только еще более текуче, растянуто во времени. Здесь почти нет гумуса - плодородного слоя земли, и унылая, чахлая растительность ютится, на чем придется.
  Опять туман, огромными волнами, струями, воронками. Я ничего не вижу вокруг. Он такой плотный, его можно потрогать руками. Я прошел метров триста от подъемника, а, кажется, что остался совершенно один в вялой, мутной круговерти.
  Тихо, но нет звонкости в этой тишине. Звуки как-то моментально втягиваиваются вовнутрь и пропадают в неведомом мне измерении. Между мной и миром стена молчания. И оно приходит.
  Я один, но странное ощущение не покидает тело. Кто-то холодный и не по-человечески равнодушный, оценивающе смотрит в мою сторону. Он пристально следит за маленькой фигуркой, то проявляющейся, то пропадающей в пустоте.
  Я представляю себе его образ. Это хищный, застывший оскал снежного барса. Того, кого нет здесь долгие сотни лет. Нет, почему-то кажется, что я виден ему сверху. Именно так, под чуждым взглядом ноет спина и затылок. Вспоминаю гигантского орла, замеченного ранее невдалеке отсюда.
  Пустое, здесь нет отвесов по триста - четыреста метров, где находят пристанище тяжкие, пернатые гиганты. Только мелкие камешки сыплются из-под ног. Коричнево - медные, невысокие обломки скал, будто древние истуканы, разворачиваются ко мне лицами в морщинах. Они замерли на секунду в громоздком, долгом движении, да так и остались. А может, мы живем слишком быстро?
  Тропинка то пропадает в серой осыпи, то проявляется. Она так неявна... Она обрывается в нет на каждом выступе скалы, камне. Первозданность, здесь не ступала нога человека. Я оглядываюсь назад, и с ужасом сознаю, что не помню, в какой стороне перевал. Надо немедленно идти обратно.
  Нет, я еще не заблудился. В голову приходит спасительная идея. На видном месте складываю небольшой тур из камней. Валуны мокрые, но чистые. Здесь нет земли, откуда ей взяться? Поднимаюсь очень медленно. Постоянно останавливаюсь, чтобы соорудить ориентиры. Где же вершина? Помеченная тропка успокаивает душу.
  Кажется, куда-то зашел, по крайней мере, вокруг нет ничего выше. Но ошибаюсь, хотя ох как не хочется. Тело сковывают нити усталости и апатии. А пологая скальная череда зовет за собой вверх, и приходится подчиняться.
  Над головой, большой, почти вертикальный скальный массив. Внизу, в кулуарах еще хранится крупнозернистый, прошлогодний снег. Пространство щерится опасностью пустоты, строгостью вертикали. Немного страшно, но лезу легко. Хорошие полки под ногами, а главное, я умею это делать.
  Дотопал, очередной тур из камней - отметка вершины. На этот раз явно не мой, в нем консервная банка с запиской. Мы Вася, Федя, Люда были, ели, пили. Погода сейчас... Желаем вам, привет вам, поздравляем вас. Положу обратно, меня здесь еще не было.
  Жую всухомятку, курю еле тлеющую, сырую сигарету и опять вхожу в одиночество. И опять кто-то молча наблюдает за мной, не разделяя его. Мне кажется, что он над чем-то задумался. Ловлю себя на мысли, он там, за предыдущим поворотом. Еще немного, и я увижу его косую тень, преграждающую дорогу. Опять вздрагиваю, это где-то рядом треснул камень. Или все-таки двигаются сумеречные идолы?
  Нервно, лихорадочно запихиваю остатки еды в тощий, понурый рюкзак. Мучит озноб. Нет, уж лучше надоевший, загазованный город. Трушу и сознаю собственную слабость. Какая липкая философия. Вниз, вниз за меченые повороты. Там никто не ждет меня, только глупые выдумки. Никого кроме меня и моих страхов здесь нет. Я уже заглядывал за границы одиночества, пора бы привыкнуть.
  Под гору ноги несут в два раза быстрее. Кучки насыпанных мной камней-вешек мелькают, как в убыстренном кинофильме. Возвращается внутреннее равновесие. Потихоньку смеюсь над собой. Мне ни сколько не стыдно, я как-нибудь договорюсь со своим сущим. Вот и последняя метка. Куда спешить? Я знаю, что там.
  Внизу, как барашковое море склон, заполненный шапками розовых облаков. Перевал. Над ним, в горизонтальном разрыве, иссини черный просвет неба. Над ним нереальщина, стратосфера. А мне осталось нырнуть под его блеклые волны, погрузится в привычный мир обыденности и суеты.
  Шумит канатка, двойной стук металла о металл. Вниз прошло еще одно кресло. Вверху на станции никого нет. Ехать на канатке полнейший идиотизм, выключат за ненадобностью, и застрянешь как миленький. Опять недостроенные домики, в них можно скрыться и переждать ветер. Зайду и я. Кто-то даже ночевал здесь - пол выстелен картоном. Воск - брызги отгоревшей свечки. Болят ноги, отвык от таких долгих хождений.
  И снова вниз. Из тумана показывается красная, рифленая крыша гостиницы. С хлюпом мечтаю о горячем чае, о вытянутых к теплой батарее ногах. Затем сразу дальше, до дому, до хаты. Только отдохну хотя бы чуть-чуть, ну хоть пол капельки.
  Битый час не могу ничего понять. Даже немного напуган. В гостинице, как и во всем лагере, ни одного человека. Эвакуация, война, сель? В фойе звонил телефон, снял трубку. Две бабы болтают о какой-то ерунде. Надо было спросить.
  Хотя, что спрашивать? Телевизор работает, идут новости. Нет, это сплошной идиотизм, все как есть побросали. Может бактериологическая атака? По коридору расхаживает здоровенный сибирский кот, совершенно невозмутимый.
  Только бы эта блажь не затронула моих близких. Немедленно идти вниз. Может, наступил долгожданный конец света? Если дело именно в том, то спешить уже некуда. За тобой сами прейдут.
  Ноги шлепают по мокроте асфальта. Несколько раз пытался бежать. Не могу, одеревенели напрочь. Нет, положение очень серьезно, ни одного человека. Сон просто кошмарен. Как не хочется верить в его реальность, может не так? Ох, как не хочется. Здоровенное, голое тело плотины, горят фонари. Еще не вечер. Никого, никого...
  Устал удивляться. Так хочется спать. Опять остановка, открылись двери. Стоим ровно столько, сколько необходимо на высадку - посадку пассажиров, но не заходит никто. Педальки сцепления и газа проваливаются сами, включается скорость, и баранка крутится влево.
  В этом городе живут только машины и механизмы. Ну, еще электрические приборы и так далее. Трамваи звенят перед перекрестками, лифты услужливо открывают двери. Железяки крутятся, вертятся просто так. Дистанционно - управляемый, вне людской город. Железяки угодливо подставляют лакированные и оббитые кожзамом бока. Вот только кому. Бесчисленный, отлично сработанный механизм, с пустотой внутри.
  Я знаю, что этого не может быть, но некому и нечего доказывать. Душно, я расстегиваю рубашку на одну пуговицу, затем на дальше. Кто видит?
  У меня всего лишь правдоподобнейший сон. Я облегченно вздыхаю. Старик, Старик с розового корабля, вечно плывущего к Солнцу. Пусть даже сумасшествие, но хоть какая-то правдоподобность. Помнится, он предлагал мне Надежду и Веру. Остается найти Любовь. Но именно так, во сне и случается. Говорят, что можно уснуть и прожить там целую жизнь. Науке доподлинно известны такие случаи.
  Этот пацан из мира человекообразных, он разделил меня надвое. Клетка за клеткой. Я не пойму, какая кому принадлежит. Ну, ничего. Серия уколов, капельницы, тяжелая голова, пускай даже кошмары, но, в конце концов... В конце концов, я вернусь домой, в солнечный город, окруженный кольцом снежных гор. Я вернусь к тому, что помню и люблю.
  Я узнал Старика сразу, как только увидел фигуру, понуро сидящую на асфальте. Он прислонился спиной к телефонной будке. Старик тяжело поднимается и идет мне на встречу.
  - Слава Богу, Малыш, ты здесь. Я совсем отчаялся в пустом царстве призраков и видений.
  - Извини, я сам ничего не понимаю, - пытаюсь улыбнуться ему, кажется неубедительно. Какой странный сон, он не только во мне, но и вокруг меня. И все-таки, я не один. Кто же еще? Лучше идти домой.
  Дома нет. Только яблоневый сад. Это так удивительно, что я смирился с прочими радостями. Знакомая калитка.
  - Куда мы пришли Малыш?
  - Я только догадываюсь. Наверное, мы здесь не одни. Необходимо помочь остальным. И, пожалуйста, не называй меня больше Малышом, у меня есть имя.
  Так и есть, мой настоящий Малышонок плачет. Она еще не знает, что пришел я. Как ласково пахнут ее волосы.
  - Ты? Я боялась, что совсем одна. Понимаешь? Совсем...
  - Не плачь, худшее позади. Еще выберемся.
  - Откуда?
  - Если бы я знал, откуда и куда нам выбираться, мы бы вышли уже сейчас.
  Я обнимаю Малышонка. Так ей не страшно. Мне тоже. Заверещал звонок. Вот и очередная неожиданность. Звонил Игореха. Он тоже здесь, тоже ничего не может понять. Я сказал, чтобы приехал.
  - Не беспокойся, я лично путешествовал в местных автобусах. Также безопасно, как и до того.
  Была ночь. Яблоки по-прежнему свешивались в ее комнату. Может не надо?
  Пойдем на Восток, - говорил старик, - там загорается новый день. И я решил, что мы двинемся туда, где находятся горы. В отличие от остальных, я, по крайней мере, помнил, как оказался в механическом городе.
  Путь времен
  Мотор жужжал надсаднее и надсаднее, вот из него повалил пар, и автобус остановился. Двигатель забыли смазать? Мы с трудом открыли двери и вышли наружу.
  Я не узнавал места, которое оставил только вчера. Асфальт на дороге как-то сгорбился и покрылся трещинами. Будто тысячи старческих морщин усеяли его дряблое лицо. Камни скатились с окрестных склонов и проломили немощное, истонченное тело. Они сидели в нем словно зубы дракона.
  Зелень наползала на дорогу с четырех сторон. Придорожные деревья распушили ветви и окаймляли ее с боков. Тонкими струйками трещин, трава взрывала асфальт изнутри. В ложбинках осаждались наносы земли и молодые кустарники пытались впиться в тело дороги сверху. По редким, свободным от растительности местам, ветер гнал коричневые стайки песка.
  Казалось, что много лет прошло с тех пор, как дорога оказалась заброшенной. Похоже, вперед не было пути, но мы упрямо продолжали двигаться на Восток.
  Скоро шоссе и вовсе перестало существовать. Местами, горный речной поток перегрыз его напрочь. А где-то, мощные корни елей неторопливо дожирали одинокие островки асфальта. Как зелено - голубые пирамиды, деревья горделиво возвышались над кусками поверженной, немощной старости человечества.
  Мы еще долго пробирались вверх по ущелью. Наконец дошли до автостанции, или вернее до того, что от нее оставалось. Железо и стекло не стойкие материалы. Будто весенний, рыхлый лед, они растворяются в толще времени. Только каменные плиты со сточенными, закругленными краями, как громадные грибы на тонких ножках стен. У нашего города нет будущего. Приходилось возвращаться назад, в его прошлое.
  Старик измучился окончательно. Игорю постоянно приходится помогать ему. В его годы идти по такой дороге вдвойне опасно. Мои спутники разом стали жестче и серьезней. Слишком неожиданна, нереальна ситуация, в которую мы угодили.
  Стихли разговоры и шутки. Мой Малышенок. Она так устала, она растеряна, почти глуха к внешнему миру. Траурная каемка под глазами. Ник-Дил вытянулся на три вершка, будто окостлявился, стал похож на Дон Кихота в своем нелепом плаще.
  А что, если это дотронется и до нас? В бешеном выверте, время в морщины сомнет и друзей, и меня. Растаять, как воск на солнце. В какие-то секунды, вдруг, сгорбиться, согнуться, упасть и истечь пылью. Рано. Не хочу.
  Но нет, время не трогало ни старика, ни нас. Еще поживем, поборемся. В моей истории старик самый непонятный персонаж. Откуда он взялся? Может кто-то, в чуждой, бесцельной воле, действительно заносил меня на его призрачный корабль? Может, несмотря на неправдоподобие и мозаичность отголосков, что-то существует и в реальности. Впрочем, чему еще удивляться на долгом, невнятном пути в никуда.
  Спуск вниз оказался гораздо проще. К вечеру, на нетронутый старением остановке, мы догнали автобус. Он благополучно довез нас до невозмутимого, в пустой толкотне, механического города. Тепло, светло, и мухи не кусают.
  Потихоньку смеркалось. Необходимо добраться до проверенного, вчерашнего обиталища. Кто знает, чем закончатся игры в прятки на вольном воздухе.
  Неожиданно наше внимание привлек порядочный звон битого стекла. Невдалеке, чрезвычайно удачно для собственного тела вывалился на улицу человек в довольно странном, средневековом одеянии.
  Как видно, он вышел из магазина прямо через ярко освещенную витрину, вдребезги разнеся ее стеклянную жизнь. Сам виновник происшествия, как ни удивительно, оставался совершено цел и невредим.
  - Какой злой дух еще посмеет задержать старого Педро! - пьяно протрубил победитель.
  Да, это был тот самый пьяница Педро. Он отбивался от нас как мог. Но, к сожалению, плохо стоял собственных на ногах. Слава богу, и единоборства надоели ему довольно скоро. Он успокоился, ослаб, озяб и тут же захрапел.
  Живая ноша оказалась не такой уж легкой и решительно не удобной. Время от времени Педро приходил в себя и, завопив благим и не благим матом, вырывался из наших объятий, после чего свободный от всяческой опеки, опадал вертикально вниз. Но мы донесли его. Нам не мешали. Такому городу не нужны мужественные люди в серых шинелях.
  Вино и вечность
  Может, я прочитал это где-нибудь? Может, болезнь лишь вскользь тронув мой мозг, сдвинула угол зрения от нормального. Она придала ощущение случившегося тем фактам, которые пришли в жизнь с белых листов бумаги.
  Но Господи, как похож этот песок на тот. Кто поверит, что моей заскорузлой руке всего лишь тридцать лет? Кто знает, сколько времени нужно рукоятке меча, чтобы сделать ее такой? Впрочем, я еще помню, как она сжимала простой, пастуший посох.
  Говорили, что Кир вырос в семье пастуха. Эта надменная, чванливая свинья? Я никогда не поверю. В лучшем случае Кир дикий вепрь, он становится им в свои тяжелые и страшные минуты.
  Как он шел на таран, на испуганные кучки врагов, скаля белые, звероподобные клыки. Как ярко полыхал его меч, золотом света исходила кираса. Ненавидящая все, всесокрушающая гора человеческого мяса.
  Сколько людей канули в лету, чтобы персы стали персами. Был ли тогда Иерусалим? Нет, он им не был. Но я помню, что и в те времена, мы творили войну.
  Я не понимаю, когда успевают рождаться дети. Откуда они напиваются той крови, которой так больно потом истекают. Боги всегда добрые к своим почитателям. Кому хочется верить в злого Бога? Надо надеяться на что-то, чего-то ждать. На что надеется эта вечно воюющая нация?
  Нет, я не говорю, что они не похожи на других. Когда-нибудь, как и все люди, они тоже возжелают для своих детей красивой и спокойной жизни. Но почему Господи, ушли в свои мрачные треугольники недвижимые боги Египта? Почему, такие доступные, почти живые боги Эллады больше не покидают солнечный Олимп?
  Ты пришел как Человек, когда они правили нашим миром. Ты был рожден нашей Матерью, близок. Твое страдание не покидало нас. Мы висели рядом с Тобой на таких же крестах, и только скошенная тень, да ясный взгляд отличали Тебя.
  Но разве тогда страдающих было больше? Взял ли Ты боль из рук тех, кого любил более всего? Или так наказал их, за то, что предали Тебя. Но нет, даже предательство Ты прощал трижды.
  Почему же не прощаешь Ты младенцев, сгорающих на крестах во имя Твое? Почему тех, кто был рядом, рассеял Ты по свету, с целью не известной им самим? И сколько образов Твоих, и не мы ли по образу и подобию Твоему? Так в чем же Ты один из нас, и сколько в нас Тебя?
  Быть может, Ты лишь один из нас, и цель Твоя в нас. И только сами мы можем приблизиться к Тебе, и Ты поводырь нам в этом. Но, как и в чем знание отлично от веры? Ведь знание начинается с веры, а вера приносит знание.
  Наконец он налил еще из своего замечательного кувшина. Я давно уже не помню, что такое краснеть от стыда. Просто руки трясутся. Но ведь теперь никто не отберет. Все одно, горло свело судорогой. Губы пляшут что-то замысловатое. Ему плевать, с кем пить. Но я ведь всегда был Сэр плевать.
  - Я в море ходил, на собственной шхуне.
  - Ты? Ха-ха-ха.
  Свинья. Закатился и лупит обрубками окорочков по своей рулетной роже. Ушей из-за щек не видать.
  - Да, я! Я был так богат, что ты и пальца с моей ноги не стоил. Я владел Дверью. Той Дверью. Да что ты знаешь о Той Двери. Разве хоть раз в жизни, ты испытал это сладкое ощущение безграничной силы и возможности повелевать?
  Они униженно просили меня. Они ползали передо мной на коленках, лизали ступни. Они делали все, пока не распахнули дверь настежь. А кому нужен привратник, не умеющий закрывать двери? Кому нужен человек, потерявший душу и цель?
  Ну, умора, как выламывается этот седой и полу раздавленный прыщ.
  - С твоей мордой папаша, торговать дерьмом в сортире, вразнос.
  Опять закатился. Как невыносимо воняет у него изо рта. Ненавижу свои руки, они воняют еще хуже. Опять, он опять наливает. И мне, и мне тоже.
  Только пусть мои рученьки не трясутся. Я так его люблю. Какая широкая натура. Вот с кем можно иметь дело. Даже когда он орет непотребные песни, то делает дело со всем возможным размахом души. Вот человечище, как гуливанит, как звенят золотые в его кармане.
  Старик, твоя шхуна, она не дождалась тебя. Ты слишком долго, прости, слишком долго не выходил из портового кабака. Не знаю где она, и какой ветер наполняет ее паруса. Знаю одно, никто уже не станет дожидаться тебя у причала. И никогда море больше не будет ласково с тобой.
  Зигзаги
  Все нормально, за первым же поворотом появились прохожие. Они даже обратили на нас внимание. Хорошо еще, что уговорили переодеться старого Педро. Мы шли вдоль парка. Чугунной оградки еще не возводили, да и сам парк выглядел подзаросшим. Я помнил его таким в детстве.
  Если бы город не состоял из квадратов кварталов, может мы бы и не попали в прошлое. Чем больше поворотов, тем дальше от начала. Что ведет нас, и куда? Не знаю, но, по крайней мере, это направленное движение. Цель придет сама, как результат поисков.
  Вот один из перекрестков, еще несколько шагов. Улица, усыпанная обрывками празднества. Сморщенные остатки от воздушных шаров, цветы из красной папиросной бумаги. По проезжей части катятся непрерывные волны демонстрантов. Я помню, отец брал меня сюда. Сам пил вино, мне покупал что-то сладкое. Как-то я поскользнулся и свалился в фонтан. Пришлось возвращаться домой. Отец ругался.
  - Куда?! - орет верзила в шляпе с кокардой, - куда прешь идиот.
   Кажется, влипли. Милицейские свистки, топот сапог за спиной. Знакомое ощущение, как-то случалось. Но когда? Порядок, отстали за поворотом. Хотел бы я видеть их морды, растерявшие невозмутимость и величавость.
  Но где я? Где родное знакомое, как детские игрушки? Ледяной душ после теплого лета. Хлябающая сибирская осень. Серые вышки охраны, на сером фоне тайги. Это наше прошлое? Но почему охранники в такой странной полосатой форме. Зэки с винторезами.
  - Стоять сукин кот, куда мечешься! - Из-за поворота появился седой подтянутый человек с нехорошими, больными глазами.
  Люди вытянулись вокруг плаца, вытоптанного сотнями сапог. Почему мы в центре всеобщей ненависти? Нет, они не конвоиры. Они блатные и старички, а мы новенькие.
  Кажется стоящий рядом старикан, на самом деле Педро. Да..., алкоголь подобного с человеком не сделает. Привет Игореха, где твои зубы бродяга? И только Старик такой, как всегда. Хорошо, что с нами нет Малышонка. Зона мужская. Хотя непонятно, что с ней. Уж лучше неизвестность, чем полное знание.
  Верзила с оквадраченной физиономией марширует к Седому через плац, подобрав руки в крюке за спиной. Нелепая походочка. Похоже, сейчас будет доклад.
  - Гражданин старший пахан, лагерь построен. Докладаю, прибыли новички по этапу. Особо опасных нет, бродяги и попрошайки. Есть один мечтатель. Изволите ознакомиться?
  Как волна накатывает воспоминание о чужом прошлом. Или это опять я? Банальная история. Что еще может со мной случится? Мечтатель с попыткой писать запрещенные, лирические бредни. О Солнце не алом, не красном, о ветре, что дул не туда. Не думай, я вкалывал не хуже других, просто еще остается время, хоть капля. Застукали, снова вляпался.
  Слава Богу, я не упоминал твоего имени. Ты далеко мой Малышонок. Чтобы соединиться с тобой, нам нужно добежать до первого поворота. Решиться, откинуть сон и добежать.
  Но Игорь не понимает меня, там седьмой барак, ну и что? Как мне объяснить им все. Питаясь баландой, изо дня в день валить лес, под непрерывной, липкой моросью дождя. Южный город в спокойном и теплом мареве фантазии, ты слишком нереален.
  Они не помнят тебя, мой Город. Я сумасшедший. Где кончается то, что не имеет начала? В конце концов, я сам вытащу их отсюда. Они идут за мной. Реальность для зэков закончится с поворотом у седьмого. Поворот только для нас, не для остальных.
  И все-таки, если друзья останутся в лагере навсегда? Нет, Малышонок мой. Его вам не вырвать из меня. Даже паханы в полосатых плевках на башке не способны на такое. Прощайте, до расставания с прошлым лишь тридцать метров. Двадцать ударов ногами о землю. Вперед, поехали.
  
  Наизнанку
  Опять этот поезд. Похоже, он никогда не приедет. Это единственное в моей жизни место, откуда не стоит спешить. Вас и так немного покачивает в неторопливом, мерном движении.
  Вы уже не успели. До дел еще вечер и ночь. Завтра будет завтра. Чайку два стаканчика. Жареной колбаски с яичками вкрутую. Сейчас бы пива, да забыл. Вот проводница бельишко принесла. Ух, полногрудая.
  Итак, что мы имеем с гусь? В принципе можно помечтать и убедить себя в том, что с вашей жизнью не так уж плохо. Есть небольшой запас, и не жмут ботинки. Еще остаются те, кому вы не успели наобещать и не исполнить.
  Вот прямо передо мной, молодой человек с расширенными от удивления зрачками. В его обрамлении, я становлюсь солиднее даже для себя.
  Так спокойно, когда рядом нет моего "друга". Эти извечные бешеные увлечения магией и экспериментами над человеческой сутью. Откуда что берется? Гадкая привычка втягивать окружающих в интересные и еще более хлопотливые обстоятельства. Не хочу, не хочу.
  Но воспоминание скалывает сердце. Он друг или враг этот Игорь? Иезуит. Я расстался с ним только вчера. Хоть здесь его нет. Дружеский воротничок, затянутый на последнюю пуговицу. Зачем я прихожу к нему? Опять оказаться рядом с его сарказмом циника - садиста?
  Разговоры, разговоры. Я ощущаю себя в порванных подштанниках на ветру, рядом с такими разговорами. В длинном коридоре, который проходят те, кто уже закончил смотреть спектакль под названием жизнь.
  Черт, зато я знаю такое... Нет, это садистские сказочки дяди Игоря. Переселение душ. Если бы о такой ерунде говорил не он, я бы от души посмеялся. Есть в нем все-таки, что-то из другого мира. Какая-то излишняя грубость, враждебность, выраженная не словами, не жестами, чем-то более глубинным, чем язык, логика. Тогда почему он так притягивает меня?
  Тьфу... Ох, как хочу вырваться из мутности потока. Остальное - будто немые сцены. Звон стаканов о подстаканники. Ровный цокот колес по рельсам. Молодой человек рассуждает. Да как витиевато. Лицо азиатское. Акцент забыл у себя дома. Высокопарно...
  - Так Вы молодой человек поэт?
  - Зачем же так громко. ( Знал бы с кем разговаривает).
  - Хотите учиться? Правильно, образование великая вещь. Ничего, знание к Вам придет. Конечно не сразу...
  Я откровенно наслаждался разговором и своим положением в нем. Поезд баюкал, забалтывал, уносил от хлопотной повседневности.
  - Простите, что вы молодой человек сказали? Сознание, при чем тут сознание. Может самоосознание, так сказать душа, собственное "Я" каждого из нас.
  Опять та же тема, она становится всеобщим наваждением. А что, неплохой экземпляр для нашего эксперимента. Ему только двадцать. Ни тайн, ни темных осложнений. Заклинание так и вериться на кончике языка. Это как выпустить ос из черной банки. Неизвестно в чью сторону они полетят. По крайней мере, я могу рассчитывать. Ведь я лично открыл двери и даровал им свободу.
  Муж сей претендовать на многое, явно не может. Держись промокашка, я сейчас узнаю о тебе все. Ну вот, окна непроницаемы ночью, затихли говоруны из соседнего купе. Сейчас кто-то заснет. Он или я? Потерплю немного, эксперимент стоит того. А он храпит к тому же. Ну ладно, три слова в пол голоса и вперед.
  - Ден, дух, тори.
  Неужели сработало. Что-то изменилось вокруг меня. Мир стал другим, он будто перевернулся с левого бока на правый. Просто потрясающе, двадцать лет, меня зовут Алишер. Картины чужого детства, они почти родные.
  Поля засаженные табаком. Я даю воду каждой грядке. Вкус пилава из большого, старинного казана. Деревянные ящики под дланью жаркого солнца горят чернея и морщась прямо на глазах. Тень от ветвистой чинары стелется по глади канала. Глинистая, мутная вода, как дорога для полей каждая твоя капля. Пиала в заскорузлых материнских пальцах.
  Мать так долго держала тяжелую мотыгу в руках. Когда мы сможем позволить ей не работать? Когда она сможет обойтись без этого?
  Девчонка - чудо в косичках. Ого, у тебя не плохой вкус Алишер. Бог мой, как он храпит, толкнуть его что - ли. Но почему, я лежу на его месте? Нет, этого не может быть. Я Алишер, я в его теле. Так вот, как я узнаю о нем все. Надо обратно, чего доброго... Скорее обратно.
  - Ден, дух, тори.
  Проклятие! Я опять Алишер. Что делать? Может разбудить его?
  - Проснись, да проснись же ты!
  - Что Вам нужно молодой человек?
  - Что!?
  - Сигареты, спички?
  - Перестань притворяться!
  - Вы с ума сошли. Встал что ли не с той ноги, а Алишер? Да что ты вытаращился на меня? Ну, хватит. Несмотря на вашу бесноватую беспардонность, я желаю спать.
  - Я Алишер? Тогда кто он? Мое "Я" словно кусок протоплазмы в оболочке, распалось пополам. Я стал двумя, и только память о содеянном отличает меня от второго.
  Но как же тело, мозг, его серое вещество, неужели от него ничего не зависит? Получается наше "Я" состоит не только из извечно материальных постулатов. Значит, есть что-то еще, что не составляет реальность?
  Это конец. Он ничего не помнит. Попробуй, объясни эдакую задачку самодовольному идиоту. Он украл мое имя, мою жизнь. Как мне вернуть ее? Как? Величавый тупица, ты разрушил то, что тебе не принадлежит. Жизнь наполнялась таким спокойствием, даже Малышонок в ней рядом. А наши дети? Нет, я не отдам тебе своего счастья. Прочь, прочь из поезда.
  Заплеванный тамбур. Дверь, не запертая на ключ проводником. Холодный, колючий ветер сечет мне лицо. Один шаг и я снаружи. Надо прыгать, на жизнь надвинулся еще один поворот.
  Сгорбленные руки матери приглаживают волосы на моей несуществующей голове. Его размазало по семафорному столбу, как кровавое, слизистое желе. Меня выворачивает наизнанку от непередаваемого, животного ужаса.
  Искатели страха
  - Стоп! Стоп, получилось! - голос, как будто со дна колодца. - Старик, все нормально, все хоккей, осталось прийти в себя. Ты помнишь, такие штучки нужно делать не спеша. Вспоминай, но не напрягайся сильно. Лаборатория, Малышонок. А черт, наверняка она присутствовала и там. Не думай, забудь об этом, ты Искатель, Искатель. Ну вот, уже лучше. Все будет О"кей старик. А теперь отдыхай, но не пытайся открыть глаза, еще рано.
  Тополиный пух вьется в воздухе. Его несет белыми волнами через дворы, заполненные свежей, июньской зеленью. Говорят, он мешает, но только не мне. Я просто не вижу его. Есть только свет и частички жизни, купающиеся в бесконечности.
  Пушинки кружатся среди наших забот, теряются в наших судьбах. Они заняты делением на счастливчиков - тех, кому есть пристанище в мире покоя и тех, кто увы, так и не найдет свои двери. Впрочем, не мне судить желания ищущих. Кто знает, что носит ветер? Кто знает, что такое непрожитая жизнь?
  Лет десять назад, Старик (не я - Игорь, мой старый дружище) случайно набрел на S поле. Тогда еще ничего не знали о природе его возникновения. Но мудрые теоретики сразу заметили очевидную связь обнаруженной структуры с полем магнитным.
  S поле таяло в пространстве, порождая небольшой всплеск магнитных волн. Совершенно новый вид взаимодействия, новый источник энергии. Открытие стало сенсацией в мире не только научном. В нем узрели давно ожидаемый, но непредсказуемый прорыв в доселе неизведанный мир.
  Блюдо подавалось до предела глобальное - обнаружение различия между живыми и неживыми частицами. Упорядоченные сгустки S поля вокруг живых молекул и отсутствие оных среди прочих.
  Но время шло, эксперименты множились, и, к сожалению, стало ясно, что взаимосвязь вовсе не так линейна, как того бы хотелось. Кто-то получил живые атомы без S поля, и мы огорчились, кто-то нашел S поле у неживых атомов и остальные возрадовались.
  Старик же, просто наблюдал действительно биологический материал, так сказать, не срезая куска. Животину задело за живое, и она естественно испугалась. Напряженность поля возросла по экспоненте. Связь превратилась в лавину, родила настоящую цепную реакцию.
  Но без мозгов и умелых рук Игоря, все бы вылилось в неизвестный ранее науке эффект, хотя и очень громкий. Длинный сваял на сей социальный заказ эдакую установку, что и сам по сей день ей удивляется.
  "Представь, что теперь мы можем, избрано отлавливать сачком виртуальные частицы", - вот те крохи, что я усвоил из принципов ее работы.
  Пугать кроликов или перепелок глупо, да и неэффективно. Не та мозговая организация - нет самоосознания, нет воображения. И не каждый человек годен к работе на страх. Эффект предельно возрастал на высокоинтеллектуальном, творческом объекте.
  Так дорого платить будет только истинный Искатель. Здесь нужен полет фантазии, самоотреченность. Полет заканчивается падением, в конце концов, а падать больно. Хотя, что может быть дороже безупречно белого тополиного пуха?
  Кажется, мы стареем немного раньше других, а может, мир свежеет и молодеет от нашего действия. Он так по-детски чист вокруг меня и так стар изнутри. Человек под колпаком, мир вокруг, лишь игра твоего воспаленного воображения. Приборы ищут нити накала, да крохотную точку резонанса. Они не живые, они придатки.
  И вот заветное. Человек - электростанция. Вечный двигатель на двух ногах. При пиковых нагрузках Искатель дает энергии столько, сколько не выдаст за год, хороший гидроузел на полноводной реке. Самый экологически - чистый источник энергии, за всю историю человечества. Отходы, если они и есть, остаются в рамках производительной силы или, во всяком случае, не имеют обидных, внешних проявлений.
  А они приставляют к нам досужие комиссии по обследованию и изучению. Да что вам от нас надо? Любой из Искателей живет в своем, одному ему понятном мире. Он собирает страх по крупицам, он творит его для себя.
  Я помню каждый мой выход. Гигантские планетарные системы, увлеченность внешним космосом, жаркие круги подземного ада. Вечность, незыблемость боли и страха ее ожидания. Древние века, когда я (почти амеба) боролся с природой за собственное выживание.
  Страх попадается разный. - То липкий и тягучий, он медленно ползет по нарастающей. То быстрый как вспышка молнии, застигает врасплох, раздев тебя донага, до кончиков нервов. Этот полегче и эффективнее. Важна его пиковая интенсивность. Экспонента, что поделаешь.
  Первым замкнул Педро. Он никому не рассказывал, но, похоже, сдвиг развивался аналогично. Какая-то тема загробастывает твою личность до самых кончиков. Ты у нее в поводу. Она правит, творит, выбирает обстоятельства. Она становится удивительно живой, живой и требовательной, сильнее своего творца.
  Педро почти перестал возвращался обратно, и даже Док выводил его в реальность на очень короткое время. Это очень похоже на приступы нравственного отупения, которые иногда случаются и со мной.
  Педро не мало пожил, и кончина его прошла достаточно естественно. Я моложе, и проблема гораздо сложнее. Уже ползут слухи по беспокоимщися о нас. Что толку, я давно беседую сам с собой. В конце концов, смешно опасаться еще и этого.
  - О, кто к нам идет. Игорь все прощающий и все предусмотрительный.
  - Старик, ты плохо выглядишь. Опять твой Город?
  - Да, герр начальник, и они такие разные...
  - Я думаю, что ирония здесь не к месту. По крайней мере, не в настроение. Понимаешь дружище, наше действие очень уж беспокоит меня. Ты думаешь, я лезу в твои личные дела? Потной, брезгливой ручонкой перетряхиваю грязное бельишко и сочувствую излишним тело выделениям. Я то, чистенький. Да нет дружище. Дело гораздо круче.
  Ты никогда не видел, как выпускают из закупоренной бутыли джина? Стосковавшейся по небу гадине хочется раздаться сразу на всю вселенную. А мы под его ногами крутимся. Мелкие, суетливые до слизи. Но с амбициями и пороками. Ему до нас - тьфу... Да ведь сами лезем. Раздавит и не заметит.
  Электростанции к его заднице прицепляем. Называем рождение вселенной сингулярностью и запихиваем объяснение в три строчки. А у Джина и слов то нет, одни междометия. У него в одном междометии больше смысла, чем во всей нашей науке. Да и вообще, он это дело смыслом не обзывает...
   Так что прости меня, но придется рассказать, как получилось в самый первый раз. Прости.
  Город снов
  А отсек, надо сказать, неудобный. Мог бы хоть немного придать ему индивидуальности во внешнем виде. Да и пульт управления чересчур громоздкий. Он еще в школе больше заботился о других, чем о себе.
  Я улыбался и молча смотрел на бывшего однокашника. Когда мы успели стать такими старыми? Ему наверное хорошо доставалось от своего Города на перекрестке Вселенной. И когда он спал хотя бы шесть часов в сутки? Мешки под глазами. На таких харчах долго не протянешь.
  Мульти - экран на противоположной стене отражал большую часть картины местного звездного неба. Вокруг могучей фигуры города - астероида шла непрерывная возня разнообразных механизмов. Тысячи причалов и портов принимали нескончаемый поток грузов и гостей и строились, строились. Наконец-то человеческая цивилизация доросла до пчелинно - сотового уровня.
  - Да, Сергей, работа у тебя отлажена так, что постороннему удивительно.
  - Не ехидничай. Если бы не такие, как ты, дружище, то порядка получалось бы явно больше.
  Сергей зол, как может быть зол властвующий человек, столкнувшись с ситуацией, в которой он абсолютно беспомощен.
  - Такая, с позволения сказать "просьба", просто свинство с твоей стороны. - Его большие руки непрерывно двигались, расставляя точки жестов над сказанным.
  - Давай не будем забывать, Сергей, я как ни странно Инспектор. И кое-что могу себе позволить в нашем бренном мире, даже ненужное и глупое на твой взгляд. Даже такие вот "просьбы".
  - Ну, конечно же, - руки сделали полный круг,- ты можешь сломать себе башку, слегка повредив прочие. Могучая чиновничья власть - замечательный повод для благородно - маразматических занятий.
  - А потом, ты подумал? Ты подумал, что будет после твоих выкрутасов? У меня не так много энергии, чтобы раздаривать ее дуракам. И как ты представляешь меня, после сего происшествия? Я не переживу такое количество объяснений и проверок.
  - Ты не можешь не дать мне корабль. Это точнее. Сергей не злись, однокашники не удобны в работе. Придется потерпеть.
  - Конечно, тебе приносит удовольствие, заставлять меня потеть и сморкаться в жилетку. Ты балдеешь от одной только мысли, что можешь не подчиняться.
  Но если серьезно, мой любимый "Инспектор", Вы тоже пытаетесь управлять если не людьми, то по крайней мере, событиями. Надо признать, что работа получается у Вас совсем не плохо. Но сие не значит, что дело движется без остановок и спотыканий. И Вы лезете в пекло, тараня твердым лбом то, что не получается, не получается... Я не вижу большого различия между нами.
  Серега старый, опытный управленец. Им затыкали такие дыры, что моя голова пролетела бы и не задержалась. Он отлично знает, как встать в позу, что бы потом вовремя из нее выйти.
  Дружище прав во всем. Вот уже лет пять, как этикету научился. Но я не могу, не идти за ней, не могу. Я должен попробовать, даже если попытка - безумие. Ну, зачем женщине лезть в самое пекло. Зачем женщине быть впереди мужчин?
  Есть много мест во Вселенной, совершенно непонятных человеку. Но они, как правило, недоступны или откровенно враждебны. Эта планета, напротив казалась привычной, почти домашней.
  Однако лет тридцать назад, она представляла собой большой, в один "G" кусок голого камня. Правда кусочек сей, летал вокруг стабильного, без лишних выкрутасов, светила. Да и орбита имела почти земные параметры. Но вот не сложилось, и камень оставался, безжизненным камнем.
  Событие, если и не было мгновенным, не могло длиться дольше тридцати земных суток. Аппаратура отслеживания вещь упрямая и надежная до безобразия. Первые сообщения о новой ситуации наводили на мысль о шизофрениках, захвативших власть на патрульном корабле. Но идиотами в открытом космосе, как правило, всем экипажем не становились. Даже если голосили по трем каналам и прямым текстом.
  Земная атмосфера; растительная жизнь; климат одинаковый на всей планете - следствие немыслимой, темпоральной траектории вращения. Леса, одни хвойные леса. Нет ни гор, ни впадин. Только пологие, укрытые шапкой зелени холмы.
  Уже тогда было ясно, что что-то будет. И этим "что-то" оказался Дом. Он так велик, что напоминает небольшой Город, со внутренними и внешними улицами, скрытыми площадями и спортивными площадками. Есть даже стела и пара куполов неизведанного назначения. Да вот вход в него лишь один.
  Собственно Домом объект заименовали примитивно - идиотичные космодесантники. Воевать даже налаживались, под кодовой операцией "Дом без возврата". Им бы хорошенько повоевать, неважно с кем. Хоть с пустотой, хоть с внешним космосом. Вот уж действительно цель для их меткости! Молоти ракетами по вакууму, никогда не промахнешься. Возврата у крутых парней действительно не приключилось, даже в названии не пришлось, а Дом остался.
  Поначалу казалось, что Дом беззащитен перед любым вторжением, но только казалось. Вам разрешено подойти к нему поближе, даже заглянуть в окна и ничего не увидеть за толстым слоем пыли. Но проникнуть вовнутрь таким образом, увы, невозможно.
  Природа защитного поля, окружающего "Объект" совершенна настолько, что его тончайшая, бестелесная пленка не поддается и поверхностному изучению. Пробовали сто раз. Поле поглощает порцию энергии ему противопоставленной и при любом нажиме, никак не меняется.
  Я уверен, что если бы рядом взорвалась сверхновая, то и она ничего не изменила бы ни в Доме, ни вокруг Дома, ни вообще на всей планете.
  Но если захотеть, только очень сильно, вы войдете в этот Дом. Через дверь конечно, простую дверь с механической ручкой, за которую надо взять и потянуть к низу. Только пара небольших условий - вашим спутником здесь, должно стать ваше же одиночество; да и не возвращался из данного путешествия никто. Чем не смертельная миниатюра ?
  Так уж устроено в маленьком Городе. Кем? Обстоятельства укрыты тщательным занавесом тайны. И только непрекращающийся дождь что-то бубнит вам в ответ. Он знает многое, вот только язык его не понятен и мне. Да и один и тот же дождь за много лет, успел состариться и впасть в маразм.
  Я опустился на поверхность у самого места. Спутники мне ни к чему, хотя и не обошлись без внешних наблюдателей. Благо техника позволяла доставить ребятам полное удовольствие. Они там увсегда готовы оказать всяческую (вот только какую?) помощь.
  Долго стоял у двери туда, откуда не возвращаются. Я знал, что Дом не подвержен времени, но он казался старым, таким же старым как и я, даже чуть старше и понятливей.
  Запрет на исследование Дома принят комиссией лет восемь назад. С тех пор сюда ни ногой. И вот теперь она... Как бабочка на костер. Нервы, нервы. Неужели у нас с ней так безнадежно.
  Не особенно холодно, но изо рта валит легкий, почти неуловимый парок. Сырость пополам со свежестью хвойного запаха. И под ногами не чавкает. Желтоватые, попарно склеенные сосновые иголочки, да крупнозернистая, каменная крошка.
  Небо уже не налито свинцом туч, они белесы. Кажется дождь вот-вот прольет последние капли и уйдет вникуда. Почему так, он может уйти в никуда, а мы не согласны. Неужели уход несет только болезненность и бессилие. Может, ему присущи некоторые печаль и торжественность, но сожаление чувство чисто наше, человеческое. Оно лишнее для него. Нет, правда, лишнее.
  Метал ручки холоден и чуточку влажен. Дверь как-то обыденно скрипнула и переместила меня в небольшой и слабо освещенный холл. Оглядываться и возвращаться не имеет смысла, да и как видно, не представляется возможным.
  Я думаю, лет триста тому назад, такими были школы в дни осенних каникул. Эти стены будто бы не давно покинул проказливый и веселый народец, кое-как прибрав книжки и тетрадки из настоящей бумаги. Я раньше видел нечто подобное. Может в каком-нибудь забытом сне, может, в отображении или представлении прошлого, о котором много читал и размышлял.
  Абсолютно нет пластика. Окна оказывается, тоже естественные, не экраны мониторинга. Рамы из живого дерева, железо и даже камень. Так это же парты - стол и стул из дерева. Я читал о них, даже видел голографии в исторических энциклопедиях.
  Какая абсолютная тишина...
  На сером фоне отпечаток заметен издалека. Он очень натурален, ярок и опасен до безумия. Что-то древнее внутри меня, знающее о нем большее, чуть не вывернулось наизнанку от страха. Борозды от когтей жутко глубокие и довольно свежие. Всего несколько прыжков и обрыв - вековая пыль. Куда он делся? Пусть бы убрался подальше, пусть.
  Как тихо, ничто не шелохнется. В ушах звенит. Недалеко, коридор поворачивает влево под прямым углом. Интересно, есть ли здесь аборигены? Если нет, то к чему декорации? Двигаюсь мягко, почти на цыпочках, в руках до боли сжат излучатель.
  Пол деревянный, ему тысяча лет в субботу. Скрип не громкий, но с извивающимся эхом по лабиринтам переходов. Иногда кажется, что в такт тебе из-за угла, также аккуратно, крадется нечто навстречу. Хитрое нечто вертит головой по периметру и бредет на полусогнутых, стараясь шуметь как можно меньше.
  И все же есть что-то нереальное. Пожалуй, сами звуки, они будто слегка глуховаты. Наверняка они тише, чем на самом деле. Недосказанность настораживает. А что если лопнет смягчающая перегородка, и бешеный водоворот событий потащит на дно?
  Лестница. Столько этажей, а видимых снаружи максимум пять. Но количество вряд ли имеет значение. Вот теперь уже слишком, я насчитал двадцать. Страдаю отдышкой, а надо мной издеваются. Может, они просто хотят доказать мне, что изучение дома бесполезно?
  Хотя, кто сказал, что я нахожусь там, где думаю. В конце концов, ирреальность более близка творцам этой штучки. Им плевать на ее логичность и осознанность для прочих млекопитающих.
  Вообще, почему Дом для нас, для меня? Похоже на Землю? Причина для идиотов. Наша внутренняя целесообразность, словно назойливая муха, от которой мы стараемся отмахнуться всю жизнь. А она жужжит и никуда не собирается улетать.
  Черт, ну теперь точно кто-то топает мне на встречу. Настоящий хозяин. Не церемонится в царстве тишины. Звук шагов деловит, даже несколько тороплив. Я пристраиваюсь на корточках за белым ящиком, зачем-то стараясь плотнее прижаться к голубой, в пупырышках краски стене.
  Вот и все, он рядом. По крайней мере, определенность. Зверь уже вышел из-за поворота. Вытаскиваюсь из временного укрытия, выставив вперед жалкое свидетельство страха перед ним - оружие.
  Дорого я бы отдал, что бы посмотреть на сцену со стороны. Бывший супер, бывший космодесантник вылетает из-за угла, да бы испугать пустоту личным, внешним, неуспокоительным давненько небритым видом.
  Почти бестелесное существо скоро протопало мимо меня по пыли пола, оставляя за собой копытные, похожие на свиные следы. Оно совершенно прозрачно, и только дуновение воздуха слегка обозначает его очертания.
  Мимоходом по дороге, у меня умудрились вырвать из рук бластер и пошарашили дальше, как ни в чем не бывало. Нам что, в зверинце с оружием не положено, я не понял?
  Но не все так безобидно, как кажется. Прошло несколько коротких минут, как я полностью в этом убедился. Мой бластер явно не помешал бы сейчас. Более того, он единственный шанс выжить в таких условиях.
  Я надеялся догнать следы кабана или свиньи, но какое-то странное чувство заставило меня насторожиться. Скрипы и шорохи, производимые в неблагодарной гонке, пронизал тонкий, шипящий звук.
  Кто-то невидимый, но мощный и напористый, чертил пологую синусоиду по первозданной пыли. Я заметил надвигающуюся опасность, как раз вовремя. Теперь я имел опыт бестелесного рода столкновений и быстрее посторонился. В ту же минуту, раздался негромкий хлопок и почему - то запахло паленым. В одной из близлежащих внутренних перегородок здания образовалось круглое отверстие с обгорелыми по периметру краями.
  Интересно, края дырки в моем пузе, были бы такие же ровные? Хотя нет, зрелище получилось бы, наверняка отвратительным. Даже не видно осколков от взрыва. Приличный удар, надо сказать, приличный.
  И вот еще одна новость. Ближе к вечеру, совсем у его грешного тела, за окном появилось обыкновенное Солнце. Закат разразился ярко красный. Как там из сводок новостей... "Завтра, по прогнозу гидрометцентра, ожидается устойчивая, ясная, возможно ветряная погода".
  Я так устал, что и во сне ничего не чудилось. А если что, правда случилось в прошедшую ночь, оно оставило меня без видимых изменений. Но сон кончился после того, как я понял, что где-то не далеко плачет ребенок.
  Лестницы, повороты, плач то приближался, то умолкал в отдалении. Наверное очень капризный ребенок, и кричит он не от обиды, а назло и ничуть не жалобно. Да я не дурак, потому как долго и настороженно жду рядом с закрытой дверью. Но все равно, надо входить, раз так настойчиво просят.
  Открыл дверь. Комната утопала в полутьме, но в дальнем углу явственно виднелась детская, деревянная колыбелька. Театр положений, сцена номер три. Древность воссозданная из нереальности. Колыбелька будто вчера выстругана топором средневекового крестьянина из свежего, белого клена. Яркие, незамысловатые узоры выведенные твердой рукой. Свет от единственного прямоугольного окна растворяется в слабой пыли, дробится отголосками. Мягкий еле заметный занавес.
  Пыли вокруг слишком много, вот и плачет, - решился я.
  Битый час я не могу сдвинуться с места. Не жарко, но липкий пот бессилия равномерно покрывает упокоенное тело. Время конвульсивных движений давно прошло. Теперь я парашютист. Управляюсь с несуществующими потоками воздуха. Пытаюсь в них плыть. Что-то не получается.
  Ребенок плачет не переставая, а я навзничь подвешен в пустоте. Пол, только хорошая иллюзия, его нет. Да и комната... Может нереально и остальное, но мне от объяснений не легче и ох как неприятно.
  Рука практически рядом с ручкой двери, до нее несколько сантиметров, да вот реактивное движение не помогает. Я уже кое-что выбросил. Где паяцу на ниточках со мной сравнится? Опутан гораздо качественней и абсолютно незаметно.
  Правда еще не дергают? Но времени у них, больше чем достаточно. Может поорать от натуги? Развивайте голосовые связки.
  - Люди!!! А-а-а!
  Ну вот, приближается долгожданный спаситель. Вот теперь, это сам - лично хозяин балагана. Звук шагов больно человеческий.
  - Ты!?
  - Да это я, мой Малышонок.
   Рука стала шершавой и теплой. Такая привычная к жизни рука. Неплохо ее здесь вышколили.
  - И все-таки я нашел тебя.
  - Может наоборот?
  - Ты как-то очень сильно изменилась.
  - Мы меняемся, если хотим выжить.
  - Даже так?
  - Нет, гораздо сложнее. Получается не совсем так, как принято считать. Пришел меня спасать? А нужно ли? Я и не знаю. Ни погони, ни войнушки у нас не наблюдается. Без эксцессов. Нет собственного мнения, есть обстоятельства.
  Я здесь как в загоне, или может в резервации, но без ковбойских прерий и Солнышка. Так сказать коренное население, вросла в землю корнями. А еще есть Хозяин.
  - Ты его видела?
  - Не видеть, не значит не чувствовать. В моем мире взаимосвязано абсолютно все. Правда жизнь строится на интуиции, а не логике. Я до сих пор не отличаю белого от черного и не знаю, в котором часу, будет завтрашний обед. Просто что-то управляет мной, а я управляюсь с ним. Немного, ну самую капельку. Может даже, он исполняет мои насущные желания, только от собственного равнодушия.
  - Так давай, очень пожелаем, перепрыгнуть загородку вольера.
  - Это табу, к сожалению... Домик с привидениями замкнут сам на себя. Он двигается по кругу, то сжимаясь, то держа меня на приличном расстоянии от центра, но внешнее всегда запретно.
  Впрочем, в любой жизни есть определенные прелести. Я стала настоящей аборигенкой. Добываю себе пищу, обустраиваюсь как могу. У меня бездна занятий. Вот удивляться давненько разучилась.
  - Сматываемся! - закричала моя вновь найденная половинка.
  Она схватила меня за руку, и мы быстро побежали, на ходу заглядывая в каждые двери. А с домом творилось что-то неладное. Внезапная волна воздуха чуть не сбила нас с ног. Казалось, кто-то гигантский судорожно вздохнул, готовясь к одному ему известному, неприятному действию. Наконец, мы будто нашли то, что надо.
  - Ложись, - командовала провожатая, - и хорошенько заткни уши, и прикрой чем-нибудь глаза.
  Мы залегли у дальней стенки. Странная, бестелесная судорога пробежала по полу, стенам, нашим телам. Она не коверкала их, не ломала, а изгибала в неведомом нам, растянутом пространстве. Затем окружающее напряглось как струна и замерло на секунду.
  - А - пчхи! - взорвалось неизведанное, перебросив нас куда-то вперед, невыносимо больно ударив по тому, что чувствовало и дышало.
  Перезвон стоял такой, что я ничегошеньки не слышал. Малышонок вдребезги разбил губы. Струйка крови и слюны медленно и вязко сползала с ее лица, на опавшую пыль. Потом она очнулась, и мы, шатаясь, медленно побрели к ее логову.
  Здесь, в ее квартирке почти уютно. Солнечный зайчик разбудил меня, полностью растопив дремоту застарелого недосыпания. Я очнулся на удивление свежим и чистым. Не оставалось никакого беспокойства и настороженности. Впервые за многие годы, я никуда не спешил. Спешить некуда.
  Почему-то пришло ощущение моря, ласкового и спокойного. Лазурные, теплые воды омывают ступени - скамьи бухты амфитеатра. Кольцевому, полуразрушенному строению тысячи лет. Оно наполовину скрыто водой и превратилось в лагуну - чашу с проемом, заполненную прозрачной, мерцающей голубизной. Его венчает римская арочная колоннада, целиком предоставленная во власть света.
  Я так давно хотел побывать здесь, на границе прохлады сумеречных в глубине волн и обжигающе белого Солнца. С закрытыми глазами, я оставался там, где покойно... Что-то влажное и слегка солоноватое прикоснулось к моим губам. Малышонок закрыла глаза, ее лицо совсем близко.
  - Ты этого хотел?
   - Да...
  Малышонок колдует над кастрюлькой и сковородками. Пахнет, по крайней мере, аппетитно. Сейчас бы пива бутылочку. Может и это у нее есть? Но нет, она ударилась в росказни. Зачем? А что мне делать, как не слушать?
  - В больше мне нечего рассказать, - продолжает она. - Ты обо всем догадался сам. Мы сидим на шкуре неизвестного науке зверя, а он не так уж часто проявляет злобу и равнодушие. Я отправляюсь на охоту и нахожу почти то, что мне бывает нужно. Иногда случаются неприятности, но редко, достаточно редко.
  Поначалу, я выходила на добычу как неандерталец и хотела мяса, крови (она смеется). Затем, я развивалась вместе с собственными запросами. Однажды даже поймала телевизор.
  Понимаешь, предметы здесь невидимы, пока их не остановишь. Все, что движется, не отражает свет и почти не имеет массы. А потом, оно проявляется как фотография, и его можно не только пощупать, но воспользоваться и съесть.
  - Ам !
  - У тебя показывает телевизор?
  - Да. Две программы : ковбойские боевички, и внеземельные новости. Уже надоело.
  - Может радиопередатчик?
  - Чтобы связаться с самим собой в прошедшем времени, а потом судорожно вспоминать произошедшее? Вариант опробован. Я вот захотела тебя, и как видишь, получилось.
  - А другие? Те, кто пришел до тебя ?
  - Нет никого. Ни единого следа. Я вообще не уверена, что Дом один и тот же. Он нечто чуждое, он не принадлежит нам.
  - Слушай Малыш, у меня от таких задачек, голова скоро станет дирижаблем и медленно проплывет мимо меня самого.
  Но за окном лениво проплывал усталый, августовский вечер. Он заканчивал существование будничного, привычного дня. Закатное, багровое Солнце не слепило глаз. Ему не до наших судеб. День кончается, вот проблема.
  День, в котором ничего не случилось, день который не принес ничего нового ни вам, ни нам. Он оказался просто ласков, спокоен и уверен в своем тождественном - завтрашнем отображении, точно так же, как мой, повзрослевший Малышонок.
  Его трясет, выворачивает на изнанку. Кашель такой, что плиты заваливаются. Уже два дня пахнет гарью. Заоконное кровавое зарево с трудом освещает даже залы. Душная пыль не успевает оседать.
  Поначалу нам казалось, что в доме проявилось стадо невидимых буйволов. Они окончательно обезумели от бесчисленных коридоров и комнат. Они носятся галопом по лабиринтам, безуспешно пытаясь вырваться на свободу. Помнится, нас чуть не затопотало нечто подобное. Да и следы оказались похожи.
  Но есть во всем происходящем, какой-то горький, практически не уловимый смысл, которого не разобрать и мне. Любому движению необходима цель, и я мучительно не хочу, чтобы мы оказались в центре полосатого круга-мишени с яблочком.
  В логове тоже кавардак. С потолка отвалился солидный кусок штукатурки (вместе с бетоном) и разбил кухонную плиту. Так что сегодня готовим по-походному, на огне сымпровизированного Малышонком костерка.
  В гравитационные ловушки попадают мелкие животные. Они бьются внутри, в беспомощном, подвешенном состоянии. Их невозможно вытащить. Они не видимы. Зато рева, блеяния, стонов хоть отбавляй. Малышонок утверждает, что раньше такого не случалось.
  День за днем, я тщательно обследовал прилегающие окрестности. Чем дальше, тем менее оригинально: залы, коридоры, комнаты, классы, залы. Где стелы? В конце концов, на подземелье можно чуточку расщедрится?
  Центр, на мой взгляд, только один - комната Малышонка. Она хоть как-то наполнена разнообразием и осмысленностью. Хотя, что об этом говорить сейчас, когда все пришло в движение. Каркая и хлопая крыльями, оно вороньей стаей проносится прямо над нами.
  - Малышонок, меня обгадили с ног до головы.
  - Я рада хотя бы тому, что ты прикрыл меня. Но я устала. Давай, вернемся домой? Я так устала. Хочу успокоиться сама, и чтобы успокоилось вокруг.
  Косыми, желтыми столбиками пыль струится в воздухе. Кажется, она не опадает, а медленно, по неправильной, хаотичной спирали поднимается вверх, рождаясь из темных морщин на полу. А может так оно и есть. И еще достает ощущение никчемности происходящего. Равнодушия, нарастающего вверх до отвращения.
  Маленькая игра так затягивается, что и счастливчику становится скучно. Но этот злобный рокот явно приближается к нам. Похоже, лавина имеет вполне определенную цель, Но не так просто, я еще не сдался окончательно.
  - Малышонок, ты слышишь? Оно движется к нам. Надо уходить.
  - Зачем, ведь все уже решено.
  - Перестань. Ты, правда, сегодня плохо выглядишь, но у тебя еще есть я.
  - И ты, ты тоже есть у меня.
  - Пошли, я знаю, пошли.
  - Нет! Ты ничего не понял. Я не хочу уходить из этого места. Оно наше, даже если смерть!
  - Она бредит. Я попытался приподнять ее, чтобы унести и... не смог. Я не смог даже сдвинуть ее руки. Что-то мешало мне. Но что и зачем, что и зачем?
  - Давай, прыгай, с Домом покончено. У тебя только тридцать секунд. Ты хочешь понять, что происходит вокруг нас. Ты должен понять, зачем мир пришел в движение.
  - Я не брошу тебя Малышонок. Да и выход у нас один, только прямо, прямо в лоб.
  - Ты выбрал. Прыгай, все повторится. Пусть не так и не с нами, но им будет легче, если любишь. Прыгай, я знаю, прыгай в окно.
  Воздух встал дыбом, дом гудел как трансформаторная будка.
  - Прыгай! Я умоляю, заклинаю тебя, прыгай!
  Я зажмурился и шагнул к окну.
  У черты
  Звон стекла. Все тело в порезах. Какой жар, я задыхаюсь. Надо открыть окно, открыть глаза. Очаг, запах конского пота, кислого молока, круглая дырка в небо над головой. Черно вокруг, ой черно. Что-то прохладное ложится на лоб, засыпаю.
  К ночи, зашло Солнце, и свежесть от реки, наконец, доносится до меня. Вот уж не думал, что увижу ее еще раз. Смутно помню, как вдарили меня прикладом по голове, то ли белые, то ли красные. Мы не доживем до них, не успеем. Так не все ли равно? Восток, Запад...
  Да ну их, пойдем на Север, там свои - славяне, приютят. Вот только что там у них сейчас, крепостное право? Разберемся. Лежу в старой, потрепанной юрте Акына, а мысли лезут в голову и не дают заснуть. Игорь распахнул полог входа, сейчас комарья налетит...
  Бесконечные круги во времени, сны, может Бог? Или я просто свихнулся. А что если кто-то нарочно экспериментирует над советским человеком, как над каким-нибудь подопытным сусликом?
  Да нет, если и могут, то кому в задницу такие сложности. У нас че попроще - от топора, от самой земли матушки. Вот картошку, скажем, посадить. Вырастить, сожрать и обратно на землю матушку навалить. Как это по-русски...
  Хорошо Акын помог, да друзья не бросили, на руках несли целых шесть дней. Хотя им без меня не вырваться. Думаю, сами сознают. А может, каждый свою личность центром действия и выставляет. Откуда мне понять, как наша одиссея со стороны выглядит?
  Сейчас выйдет Луна. Сверчки с ума посходили. Ночь, а тепло. Закрыть покрепче глаза и все нормально, и мир вернется на круги своя. А сон, сон нелеп потому, что он лишь сон. И век двадцатый наш недвижен и монолитен как скала... Вот и строфа первая, как раньше...
  Может попробовать открыть глаза? Нет, под спиной не матрас, кошма. Смутно помнится какая-то каменная глыба. Друзья перенесли меня на нее подышать чистым воздухом.
  Смешно, происходящее вокруг так глупо. Камень еще пропитан солнечными лучами, и если положить на него руку, то остатки солнышка помаленьку перетекут в меня. Лежать бы так долго - долго, спокойно - спокойно в тихой ночной степи и никуда, никуда не идти. Не искать день вчерашний, боясь грядущего.
  Но где оно совершенство? Даже в радости мир не спокоен. И повинуясь чьему-то указанию, флюиды времени потекли вспять по спирали, возвращая то, что вернуться, увы, не может. Стучат часы, в них полная ночь. Это тихо журчит вода в арыке под моим окном. Это я, не знающий своего завтра, не могу уснуть в ожидании. Это спит мой город.
  Только дальний звук уходящего поезда, только чуточку слышен шепот ночной листвы. Только кто там ворочается с боку на бок? Я - седой мальчик, потерявшийся в течении реки.
  Я не подозревал о том, что реки могут течь вспять. Я не думал о том, что у них могут возникать свои желания. Я видел в их плавной грусти лишь покорность и смирение собственной судьбе.
  Боль и страх. Я подскочил выше своей головы. Камча будто змея ужалила прямо в лицо.
  - Вставай урус, пришел твой последний вой шакала. Отведите его к остальным.
  Бай мясист и могуч, его лицо не знает жалости - медное, с широкими скулами, пухлым ртом. Оно ничего не знает обо мне, оно презрительно равнодушно. Просто так повелось - чужак в его землях гость опасный.
  - Эй, джигиты, урусам не место в свободных степях. Привяжите неверных к хвостам лошадей. Пусть убираются туда, откуда Шейтан их занес.
  Зачем они делают так больно? Я не хочу, чтобы мне с корнем выкрутили руки.
  - Эй, люди, вы слышите меня? Мы не желаем вам зла. Мы сами не знаем, какой ветер привел нас сюда.
  Молчат. Нет, они не люди - истуканы. Так пусть истуканами и становятся.
  - Бес вас всех побери, замри на месте ! - и я произнес заклинание.
  Истуканы, стоят как вкопанные, не дошло еще. Дотянулся и щелкнул Бая прямо в ноздреватый нос. Отбил палец. Надо бы оживить моих спутников.
  - Что ты сделал с ними?
  - Да так, немного поразвлекся.
  Мы будто внутри объемной, тщательно выписанной картины. Даже лучи Солнца не греют землю. Жизнь замерла в ожидании меня.
  - Как ты это можешь?
  - Малышонок, как могу, так и делаю. Не задавай глупых вопросов.
  - Боже мой, как странно ты не похож на себя. Милый, скажи кто ты?
  - Я? Сейчас подумаю. Смотри у тебя в руках яблоко. Хочешь?
  - Плюешься, правильно. Не делай большие глаза, его уже нет. Ха, я еще кое-что помню. Лучше скажите, кто вы куклы или плод моего воображения? Хотя какая разница, двигаю ли я вами или вы сами двигаетесь для меня.
  - Старик, ты одурел окончательно.
  - Заткнись, дружище, а то замрешь вровень с прочими остолопами.
   Малышонок плакала:
  - Нет, не надо. Ты не такой. Ты никогда не был таким.
  - Как видно вы меня еще не очень знаете.
  Я улыбался во всю ширь. Я смеялся над начинавшей бледнеть и растворятся картиной. Она действительно написана рукой великого мастера, почти гения.
  А как хитро все начиналось - сборы, горы, чудища инопланетные. И спутников целый мешок. Эк там в лаборатории сопровождения запутали. Думали, сопли, нюни распущу, в слякоть вдарюсь. Буду с рукомойничком вокруг их кукол бегать, носы ноздреватые вытирать. А мы щелбона по их ноздреватым. Знай наших, не лыком шитых.
  Рисовальщик. Великий. Но я тоже не слаб, парень не промах. Я сдал экзамен, я - Волшебник, я - Магистр. Я двигал другими, созидал других, разрушал их, утоляя собственные желания. Я даже не подозревал, что я есть я. Ничего себе контрольная, ничего себе диктантик.
  И, наконец, близко-близко ко мне, во весь охват глаз лицо милой Лисоньки.
  - Котик, мой Котик, я никогда не сомневалась в тебе.
  Славная, заботливая, я так устал. Можно мне ничего не видеть?
  Будни магистра
  - Это потрясающе, просто потрясающе, - масляная рожа Кота явно заискивала. - Ты хоть понимаешь, что ты натворил, наваял так сказать. Маленький трюк с экзаменом, но какие побочные результаты.
  Город ликует, страна в восторге. Ты знаешь, что ты наш первый времянавт. Что там настоящее, у наших ног не только прошлое, но и будущее. Оно будет такое, каким ты его нам представишь.
  Виват друг мой, виват победе. Никто, никто, даже я не мог охаживать столь далекие горизонты. Даже для меня - твоего Учителя, такой успех выглядит несколько неожиданным. (Старый пердун, он еще и ниже меня ростом на целую голову.)
  - Ты представишься Совету в полном составе. Это очень большая честь. Ты даже не подозреваешь насколько. Веди себя прилежно...
  Милая Лисонька, хоть есть кому улыбнуться.
  Здоровенный, черный мастодонт - автомобиль несет нас по тенистой и мягкой правительственной дороге. Деревья, стоящие вдоль нее словно постовые. Их зеленая униформа вгоняет в романтическое, расслабленное настроение. Как странно, в течение какого-то мига меняется целая жизнь. Я, Илларион Пелыч попал небу пальцем, точно в глаз.
  Высшее "обчество" носится со мной, буквально как с бешеной ступой. Пожалуй эта чехарда уже немного поднадоела: банкеты, премии и даже награды. Превосходные степени, женские глазки. Но интересно, кто главный в веселенькой заварушке? Может ли он сделать, хоть что-нибудь по-настоящему?
  Массивные, серые ворота ограды плавно откатываются на колесиках, как двери сезана. Что же там, за вашим обширным телом?
  
  
  Через ступеньку
  Замку столько лет, что его нельзя назвать просто старым. Его величие в нереальности его же размеров. Его сила в вечности идеи. Замок настолько велик, что пренебрегает формой. Его цвет - серость, уходящая в поднебесье.
  Суета желаний, сомнений, судеб - круговерть волн, бьющихся о подножия твердых скал. Они незыблемы в смене веков и поколений. Этого, по крайней мере, достаточно. Когда ты знаешь, что тебе некуда спешить, ты намного сильнее бренных недругов. Неподвижность, словно сталь, рассекает податливую, вечно изменчивую суету.
  И только время понимает, что это схватка на равных. Ибо даже неподвижность существует во времени. И даже неподвижность подвластна вечности.
  А может все не так? И седая громадина, набравшись силы у древности своей, повинуется более дальним законам. Молчаливая, но живая она осмыслит не только судьбу, но и большее, стоящее над ней. И покоренное высшей природой время, подчинится желанию, которое сильнее всего.
  Влекомые воображением, этой вечной жаждой жизни, оживут казавшиеся мертвыми и холодными серые великаны. Расправив сгорбленные плечи, они перейдут еще один порог природы, став совсем, совсем иными.
  Свет свечей, причудливо извиваясь, терялся в пространстве. Мрак съедает лучи, так и не дав им развернуться. Пустота уходила в высь без намека на законченность. Блики, всхлипы мягко притворенных дверей. Тусклая недоговоренность полушепотом.
  Шаркающие приготовления. Оправление лакейских ливрей в неудобственном отсутствии зеркал и полутьме. Коридоры ведущие к тупикам, и просто бесконечные коридоры. Печальные вздохи, советы на ухо. Тенета комнат, если они и были, скрывали тайну. Какую? А зачем тебя привели к нам, дружок.
  - Внимательнее всего, следи за теми, что с полотенцами, - наставлял ученый Кот. - Они не только выразители воли Совета, но и простые люди. У них еще остались свои, человеческие желания. И именно эта, досадная мелочь слегка корректирует произносимое в Зале.
  - Я не понял, - спросил Луря, - "Совет", они что, нелюди что ли?
  - Лучше, тебе увидеть самому. Но чтобы ты не испугался в самом начале и не дал им преимущества, надо знать. Члены Совета раньше были людьми. Были настолько, что даже время не справилось с их величайшими желаниями.
  Каждый из них какое-либо ненасытное, неудовлетворенное влечение. Все вместе, они забавляются миром, почти как детской игрушкой. А мы, бренные слуги, не часто преподносим что-либо достойное их мудрого внимания. Помни, они могут все, кроме одного. Сейчас, они не могут без тебя.
  - Скажи наставник, - тон Лури сделался уважительным, - кто же все-таки я, если так нужен им?
  - Ты? - Кот на минуту задумался. - Ты тело, в котором они будут жить и утолять жажду. Впрочем, я надеюсь, что ты поймешь сам.
  Круглый зал без окон освещался факелами. Вырастающие из серого, строгого камня, наискось протянутые вверх факела - драгоценные символы Олимпийских Богов, казались живыми отображениями вечности.
  Свет и тень смешивались в полости зала, образуя никогда не повторяющиеся узоры в движении. Кот и Луря ожидали средь темных стен, увешанных чем-то похожим на портреты в громоздких, золотых рамах.
  Перед каждой картиной, заложив руки за спину, стоял медный и твердый на взгляд человек. Было тихо и прохладно, слышалось легкое потрескивание живого огня.
  Когда же они начнут? - торопилась нетерпеливая неуверенность Лури. - Похоже, я главный зритель и критик. Может распорядиться, чтоб приступили?
  Взгляд юного соискателя медленно скользил по одной из картин. Впрочем, он успел заметить, что это не совсем портреты. Скорее горельефы, с намеками плеч и груди, обрамленные в художественное полотно.
  Фон и задний план может и нарисованы, причем довольно искусно. Нет, там не было места для пейзажа или традиционной кумачовой портьеры, скачущего в даль скакуна неопределенного рода и занятия. Не было ничего предметного, только вязкое ощущение, будто там, где-то глубоко внутри, тысячи женщин тянули к нам руки плача, скорбя и ненавидя.
  Луря долго всматривался в маску-лицо - центр произведения. Закрытые веками, выпуклые яблоки глаз; полные, чувственные губы. Они немного лоснились от съеденного и улыбались блаженной, сытой улыбкой, Луря мог поклясться, улыбались.
  Тщательно выбритый подбородок с чувственной ямочкой. Низкий лоб, прилизанные в пробор волосы, небольшие залысины. Округлые, но не обвисшие, розовые щеки. Лицо дышало дьявольским наваждением жизни, желания.
  Вдруг веки дрогнули, поползли наверх, и Лурю обволок по-цыгански бездонный, бесстыжий взгляд. Прямо в упор на него смотрело все мыслимое распутство. Они молча смотрели на него. Со всех сторон горельефы ощупывали новое перекрестными взглядами. Они будто пытаясь вывернуть вещь наизнанку, чтобы потрогать, что там внутри, старческими от маразма пальчиками. Хамство, властолюбие, мерзость, стяжательство, подлость. Да всех не назовешь, не обернешься на каждого. Как много их, и какие они разные.
  
  По круглой полости, зала загнанным зверем метался ветер. Он шевелил Лурины волосы, шлепал по детским щекам, скабрезно забирался под хлипкую одежонку. Зрение, обаяние, осязание, вкус, звуки сплелись в единый жгут пламенной реальности и творили ее. Чьи-то жизни в дрожь били тело изгибами бесчисленных поворотов и падений, взлетов и военных побед.
  Окружающее представлялось безумием. Тихая недостижимость счастья задвинулась в лету, миром правили сильные и сильнейшие. Но никто из них не спрашивал ни о чем. Они погоняли мир, его веру и религию, его жадность и устремленность, его старость и новизну. Они раскалились добела. БЕДА В НАШЕЙ НЕТЕРПИМОСТИ ...
  
  Но может, только ночной кошмар? Может жизнь мне видится как-то не так, как следовало бы. Есть, конечно, определенные недостатки. Но Вам необходимо оставаться с ними, хотя бы из уважения к самому себе.
  Улыбнитесь друг мой, пусть даже нечто плюнуло на Вас с верху. Не снизу же, в конце концов. Может, это дождь капнул? Но что же тогда гроза?
  - Здравствуйте молодой человек. - Луря обернулся. - Конечно же, неудобно, так вот со всех сторон сразу. Ну, я думаю, Вы поймете и войдете в наше нелегкое положение. - Голос был мягок, речь чуть растяжна, интонация задумчива. Голова и грудь говорившего не напрягались. Казалось, они принадлежат человеку, лежавшему в удобном кресле. Так разговаривают после достаточно приятного для пищеварения обеда. И Луря тоже смог стать вежливым.
  - Я не испытываю даже малейших неудобств. Наоборот, я полностью в Вашем внимании.
  - Спасибо-о, - протянула голова. - Отрадно видеть человека, который понимает и принимает наши заботы и неудобства. В сущности, каждому из тех, кого Вы в данный момент видите, очень трудно пойти на контакт с внешним миром. Но мы, в конце концов, лишь слуги, можно даже сказать, рабы великой идеи. И каким бы трудным не оказался путь, выпавший на нашу долю, мы не вправе останавливаться.
  Каждый из здесь присутствующих, в свое время достиг вершины, в определенном смысле столь банального слова. И именно этот факт не позволяет нам опуститься в небытие. Именно это, тяжелыми цепями долга приковывает нас к живому миру.
  Вы доподлинно представляете, как необыкновенно трудно следить за нашим изменчивым миром из этих жалких тенет. Но, неся высочайшее бремя ответ?ственности за происходящее в нашей стране, мы не можем позволить себе усталость и успокоенность.
  Вы достаточно знаете историю страны Волшебства. Как буквально по крупицам собиралось все то, что мы имеем сейчас. Вам и представить то невозможно, что там, где лежит наша цветущая Родина, был лишь один голый камень. То есть ничего не было.
  - Высморкайте меня, - голос потерял привлекательность и на секунду стал жесток и требователен. Выразитель как фокусник выдернул из-за спины салфетку и утер провинившийся орган.
  - Но мы не жалуемся, нет. Судьба есть судьба. Мы живем не в лучшее время. Постоянно приходится бороться с тем, что непрошено вламывается к нам извне. И поэтому, мир так далек от совершенства.
  Однако, вынужденная примесь тайны, которая плотным покровом оттеняет наше существование, отнюдь не означает бессилия. Наоборот, мы сильны как никогда.
  В мире волшебства нет места для благодушия и лености. Напротив, тысячи желаний осаждают каждого члена нашего общества. Сколько в них силы, воли, старания сделать хоть что-нибудь. Но мы не успокаиваемся на достигнутом, и границы освоенного пространства постоянно растут.
  Великая цель - построение всеобщего общества волшебства, молодого и жадного к благам жизни - не позволяет нам сидеть на месте уперев руки в бока. Ап, ап... - Что-то стукнуло и покатилось.
  - У члена совета выпала челюсть! Куда вы смотрите! - завизжал Кот.
  - Спасибо, - продолжил выступавший, когда дело полностью уладилось. И речь так же плавно пролилась дальше.
  
  Какая-то доселе неизведанная игра. Она имеет свои правила и логику уже не опирающуюся на животную жизнь. Она выше этого, или это другое измерение. Но в том-то и дело, что, качаясь в беспомощности повседневности, мы, в конце концов, не преступаем ее законы, наоборот свято верим в нее, как во все непознанное, великое.
  Дальние возможности приобретают оттенок желаемого. Оно манит вас посвящением в принадлежность и никогда не выпускает обратно в прошлое. Ты идешь от ступени к ступени, старательно задирая голову вверх. Сам путь кажется посредственностью, когда цель на расстоянии протянутой руки.
  Ты желаешь, чтобы поступки твои, наполнились смыслом и важностью для Человечества. Ты желаешь блага для людей, но через себя. Ты просто призван его желанием. Ты пропитан необходимостью.
  Ступенек так много, что я забыл, когда мои маленькие, босые ножки ходили по влажной теплоте Земли. Забыл о мягком прикосновении к ней. Я шагаю, повыше задрав очередное колено, с риском упасть с одинокой опоры. Я делаю шаг, для вполне определенной цели. Я играю в социальную лестницу, дабы осмотреть максимальное количество склоненных в раболепии макушек, с максимальной высоты. Я хочу что-нибудь значить в моей жизни, и я шагаю.
  Но не дай Бог, чтобы какая-то сила неожиданно перенесла тебя слишком вверх, скакнув через трудности выше. Твои спутники останутся так позади, что нет желания что-либо доказывать, что-либо им утверждать. Тебе не на кого опереться. Твой смех над другими, лишь никчемность в собственных глазах.
  Те жесткие законы, что так больно ломают наши тянувшиеся к ним руки, лишь позыв к преступлению оных на новых ступенях. А когда руки вдруг, разом абсолютно свободны, к горлу подкатывает мертвая, тленная пустота.
  Что же есть безудержное, кропотливо-пунктирное тяготение к социальным целям, регламенту иерархии? Боюсь, лишь падение с возможной скоростью и силой. Падение навзничь.
  Это видение прошло сквозь Лурю, как взмах крыла полуденной птицы и оставило в сердце неутолимую горечь ощущения.
  - Слово предоставляется моему заместителю, - закончил председательствующий.
  Повинуясь перемещению взглядов, Луря машинально повернулся в нужном направлении. Череп второго докладчика почти лыс, глаза насторожены внутренним накалом. Приоткрытый рот Демона являл взорам крепкие, острые зубы. Словно алмазные жернова на солнце, они сверкали из пустоты и не давали сосредоточиться на дальнейшем.
  Мы так лелеем, так тщательно скрываем от других маленькие, собственные слабости. Мы называем их нашим непосредственным "Я". Жизнь без них кажется поганой и безличной. Но как часто, результат уродлив, обезображен до неузнаваемости. Как часто, маленькое становится подлым и пугающе небеззащитным.
  - Илларион Пелыч. Я, в отличие от предыдущего оратора, не настроен петь Вам дифирамбы, но скажу прямо. Конечно, каждый из присутствующих внес громадную, неоценимую лепту в великое и благородное дело Общественного Волшебства. И безусловно, любой из нас, незаменим на своем месте. Но те особые усилия, которые приложили Вы, в титанически упорном труде на блага Нашего Общества, открывают новые, прямо-таки неизведанные горизонты.
  Подумать только, впервые предоставляется, я боюсь пока говорить возможность, намек на нее, отматерилизовать идею, то есть Совет, как ее воплощение. Вы знаете, что с опытом приходит старость. Более того, постигнув о жизни все, мы буквально стоим на пороге смерти. Злой парадокс природы. Тогда, именно тогда, когда узнаешь мыслимые тонкости дела, приходится из него уходить. И никакое омоложение в конечном счете, не помогает.
  Как же быть? Смириться с собственным бессилием? НЕТ! Я надеюсь, что вырвав наши тела из прошлого, мы сможем их законсервировать вне времени. Затем, впоследствии мы же вложим в пустую оболочку достойный ее разум.
  Конечно, первые эксперименты с новым явлением будут стоить ужасно дорого... Но потом, потом мы поставим процесс на поток. И тогда наступит эра всеобщего безвременья и благоденствия. Выразители дружно зааплодировали.
  - Кроме вышеизложенного, я думаю, что и настоящее станет более доступным для употребления. Уже стало. И единичные переходы, довольно скоро, приобретут массовый характер. Так же следует упомянуть о громадных перспективах вмешательства и прямого формирования будущего. Прецедент есть, так что дело в его тщательном, научном рассмотрении и описании. За сим я заканчиваю. Время действовать.
  В зале появился человек в ливрее выразителя, держащий в руках свиток. Он неторопливо оглядел честное собрание, затем развернул бумагу и принялся ее оглашать:
   - Совет Высших Магистров постановляет:
   Назначить Кота Тимофеевича заместителем председателя Совета Выразителей. Наградить Иллариона Пелыча Правдина высшей степенью знака Волшебной Доблести. Создать институт по изучению и внедрению вновь открытых явлений при Совете Высших Магистров. Поручить управление институтом Генеральному Магистру. Назначить выразителем его воли, в этих действиях - Кота Тимофеевича. А так же призвать Государство всемерно содействовать в выполнении воли Совета. Совет окончен, господа! Совет окончен.
  
  
  Древо Мозаики
  Свежести хочется, ветра осеннего. Достигнув вершин столь бесподобной суеты, картина блекла. Она опадала вниз клочьями.
  Вначале было дерево, и имя его Мозаика. И форма его воплотилась в шаре, а содержание составляли мы. И шар был огромен, и никто не в силах сосчитать его листьев. Каждый из нас расположен в нем так, что зеркальной поверхностью своей, он отражает то, что есть вокруг нас, снаружи. Но каждый не видит дерева.
  Шар летит сквозь пространство, поглощая поток времени, двигаясь к дали. Он вобрал в отражение каждый штрих, который можно воспринимать. Он принимает к себе полную силу потока. Он разговаривает с ним на равных.
  И только лист не знает о целом почти ничего. Тоненькой ниткой, лист привязан к центру - стволу дерева. Он лишь маленькое зеркало большого мира. Он не вечен.
  Как должно быть больно, потерять дереву частицу себя. Утрата невосполнима, зеркальце отражает свой, неповторимый мир. Или нет, что мы знаем о дереве? Мы - его почти опавшие листья.
  Метаясь волнами с порывами ветра и мучительно боясь того, что нитка не выдержит, оборвется. Видя себя лишь в отражении собственного, маленького зеркальца. Реже всматриваясь в соседние. Что мы можем сказать о дереве? Об осени, которая приходит не к нам, к его усталому подножию. О Мире вокруг него, не вокруг нас.
  Я никогда не ездил в таком поезде. В нем все происходит наоборот. Буднично стуча колесами, он двигается в невозможном, обратном направлении. Как мало здесь пассажиров. Я, мой уютный мирок, нам не нужно чужих. И все-таки обидно, как МАЛО здесь пассажиров. Я знаю, вам мучительно сложно возвращаться. Проще идти не оглядываясь. Новое, свежее не болит и не ноет в душе.
  Привет Луря, ты станешь Правдиным. Тогда почему мы вместе? Ты не вырос в того, кем назначили. Ты сломался, и Столица выплюнула тебя, как гнилой, не стоящий десен зуб. Конечно с сожалением, он мог бы остаться здоровым.
  Я твоя боль. Я твоя слабость. Я прихожу к тебе по ночам. Давай, вернемся к товарищам и поучим их произносить заклинания? Не можешь или не хочешь? Это будет мучить тебя оставшуюся жизнь, какими бы сильными не казались руки.
  Привет Малышонок. Я, кажется, предал тебя, и наша любовь в другой реальности. Я думаю, ты знаешь, как это тяжело. В конце концов, непонятно кто кого выдумал. Мы все немножко не такие, какие есть.
  Привет друзья. Каюсь, заставил поволноваться и Вас, причем абсолютно бесцельно. Но я продолжаю думать, что лишние сложности Вам к лицу. Ведь это Вы слепили меня в нашем общении.
  Привет и тебе мой собеседник. Я надеюсь, что разговор еще не окончен. Я рад ему. Я боюсь его потерять. Мне многого хочется. Может слишком многого. Но я надеюсь, верю и похоже, начинаю любить.
  Небольшой, но добротно сделанный зал для районных заседаний. Проклятая жара, сон. Нечто подобное уже было. Докладчик умолк, и граждане заседатели недвусмысленно смотрят в мою сторону.
  - Илларион Пелыч, Вас хотят видеть.
  - Меня? Вы не ошиблись?
  - Да, именно Вас.
  Какая хитрая и довольная рожа у этого очкарика.
  - Друг мой, и кому я еще мог понадобиться?!
  
  20.10.91
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"