Die Verаnderung
(Перемена)В моем доме четырнадцать электрических розеток, и все они относятся ко мне с предубеждением. Задернув шторы поплотнее и погасив свет, я ложился на пол и притворялся спящим, чувствуя, как посредством электрических сигналов они обмениваются нелицеприятными сведениями о моей персоне и приписывают превратное значение моим словам и поступкам. Иные из них - равнодушные свидетели, как, например, старинная, еще советского образца, черная накладная розетка в коридоре, - они еще не пришли к определенному мнению обо мне, в то время как пара истеричных розеток-близнецов в ванной комнате уже требовали решительных действий. Решительных действий? Звучит зловеще. К счастью, их товарищи были настроены менее радикально: эти просто распускали обо мне слухи и небылицы. Почему они наговаривают на меня? Зачем клевещут? А ведь еще совсем недавно мы были друзьями! Не знаю, в чем заключалась моя вина: необдуманно брошенное слово, неосторожный жест или любопытный взгляд, направленный туда, куда людям смотреть не положено, но только две недели назад атмосфера взаимной симпатии и приязни вдруг сменилась недоверием и враждой. Электрические розетки больше не разговаривали со мной, и все мои попытки выяснить причину этого отчуждения наталкивались на непреодолимую стену молчания. Когда-то давно любящая поболтать розетка с Пиренейского полуострова (тип С)1 намекала мне, что слово "розетка" не случайно является анаграммой слова "каторзе", которое на португальском языке означает "четырнадцать", а сейчас она смотрела на меня как на пустое место. Теперь я мог медитировать на индийскую розетку (тип D)2 до тех пор, пока у меня самого не откроется третий глаз, но все равно ее мауна3 оставалась непроницаемой. Дальше - больше: я заметил, что некоторые из них стали бояться меня! Даже американская розетка (тип B)4 глядела на меня с испугом, а китайская (тип I)5 в ужасе зажмуривала глаза, когда я проходил мимо. Я не ксенофоб, но с израильской розеткой (тип H)6 я и раньше с трудом находил общий язык. Все были против меня, и только моя немецкая пассия (тип F)7, которую я про себя называл Розочкой, продолжала в душе симпатизировать мне, и я уверен, что если бы не круговая порука, то она обязательно сообщила бы мне причину внезапной размолвки. Она была очень мила, эта Розочка: изолирующий корпус из высокотехнологичного пластика цвета слоновой кости и немного наивный, темноватый, но многообещающий взгляд... Ich denke, dass unsere Beziehung bisschen mehr als nur Freundschaft war8, но, как бы то ни было, общественное мнение не позволяло ей ответить мне взаимностью.
Итак, электрические розетки объявили мне бойкот. Должен признаться, что я допустил тактическую ошибку: вместо того, чтобы набраться терпения и дождаться момента, когда ситуация хоть немного прояснится, я решил их задобрить. Они любят пустые пространства? Я продал мебель и теперь спал на полу, укрывшись газетами. Говорят, что розеткам не нравится, когда их используют по назначению. Хорошо, я избавился от электроприборов, хотя некоторые из них тоже были мне симпатичны. Имейте в виду: все они ненавидят словосочетание "стандартный разъём"! Я навсегда вычеркнул этот технический термин из своего словаря. Увы, скоро мне пришлось убедиться, что проще загнать обратно в бутылку джина, уже исполнившего три твоих желания, чем вернуть былое расположение вещей, которые больше не хотят с тобой говорить. Электрические розетки, вы сами виноваты в этой перемене! Я просил, я умолял, позабыв о гордости, я стоял перед вами на коленях... В конце концов я решил всех вас демонтировать. Клянусь св. Фарадеем, только отчаяние заставило меня пойти на этот шаг! Отчаяние и любовь.
Крестовая отвертка, увертливые винтики, которые так и норовят куда-нибудь закатиться, пружинистые контакты, клеммы, токоподводящие провода... Это было ужасно! Зато сейчас шторы в моей комнате распахнуты настежь, свежий ветер шелестит газетами, а сам я лежу на спине и держу тебя в своих руках, meine kleine Rose9. Ты по-прежнему молчишь, но теперь вместо темноты сквозь твои глазницы просвечивает солнце. "Man muss keine Angst vor den Verаnderungen haben, mein Liebe, - говорю я тебе. - Sie kommen oft im Moment, wenn sie notwendig sind1о". Пока я тебе это говорю, время выбирает подходящий момент, чтобы перешагнуть через полдень. Время, которое идет своим путем, с легкостью перешагивает через таких, как мы, и хочется верить, что жизнь заканчивается не агонией и смертью, а легким распадом незамысловатого механизма, чьи винтики раскатились по самым дальним углам.
Примечания:
1
2
3 Обет молчания.
4
5
6
7
8 (нем) Мне кажется, что в наших отношениях было что-то большее, чем просто дружба.
9 (нем) Моя Розочка.
10 (нем) Не стоит бояться перемен, любовь моя. Часто они случаются именно в тот момент, когда необходимы.Отец Г. Двое похорон и одна свадьба 10k "Рассказ" Постмодернизм
2
Марта Кнушичкова влюбилась в Ежи Кравечка во время отпевания. Уж такой он лежал в гробу весь умиротворенный, чистенький, так хотелось прижаться губами к мраморному лбу, оживить. А что? Мужиков-то нынче не хватает, вот бабы и маются сдуру - то образование высшее получают, то рожают от кого ни попадя, потом пересчитать малых своих не могут - в глазах рябит. А у Марты мужик-то свой был да вот также помер в одночасье. Схоронили, ну и осталась она одна, сынов бог не дал, а дочери - крылья оторванные. При жизни- то Ежичек с Мартой общались лишь изредка, больше по праздникам, а вот, поди ж ты, всем сердцем к нему вдруг потянулась. Да все бы ничего, вот только вдовой-то Ежички была родная сестра Марты, Марцела Кравечкова, жадная до мужского труда: - вечно тот что-то ремонтировал, то молотками стучал, то в сарайке чего-то мастерил. Беречь надо было мужика-то... В общем, стояла Марта в раздумье и что-то там нежное все шептала и шептала, тут ветерок подул, окно чуть скрипнуло, и покойный Ежичек вдруг озорно подмигнул. Ей, Марте, а не стоящей рядом в простом черном платке Марцеле. Вот ревет, дуреха, а у самой глаза так и по гульфику Иржи-кузнеца шмыгают. Ох, вот увидит как Ежичек, задаст им жару-то. А и хорошо, пусть с кузнецом сойдется, тогда Ежичек-то ей, Марте, достанется! Уж она его будет холить да лелеять. Снова потянуло ветерком, и покойный, широко раскрыв глаза, повернул голову к святому отцу: - Отче, кончай заупокойную, - и с этими словами под визги баб и яростный мат мужиков восстал из гроба. Все кинулись, кто куда. Марцела рухнула в обморок, угодив прямо в объятья Иржичка. Марта пала на колени перед воскресшим Кравечком: - Любить буду, лелеять, на руках носить, ноги мыть и воду пить!!!- вцепилась в босые и холодные покойницкие ступни. Так, поди, то и холодные, что босые. Ох, Марцела, носки, и то пожалела! А ведь Марта сама лично лет пять назад носки Ежичку вязала - на Рождество из старой своей кофты всем подарки тогда сладила. Оторопевший отец Георгий машинально махал кадилом, шаг за шагом отступая от странной парочки. - Свят, свят, свят, - крестились бабы, мужики же, что посмелее, вернулись к гробу. - Кравечек, ты давай решай, куда пойдешь? На кладбище или домой вернешься? - Да куды он вернется-то, коли я его вскрыл и половину кишок выкинул? - всплеснул руками побледневший, как смерть, провизор. - Кишки не мОзги! Меньше болеть буду! - парировал оживший Ежичек, чувствуя, и правда, необычную легкость в теле. А сам все же задумался. Куда податься-то? Обратно в дом? Это, чтобы стерва Марцела снова заставляла то косить, то пахать, то дрова рубить, пока сама с кузнецом милуется? Тьфу, пропади пропадом, до чего ж баба зловредная. И чего в ней, драной кошке, Иржичек нашел? Поди искры летят, когда ёрзают-то по наковальне. Тут Кравечек даже хихикнул в ладошку. Нет - в дом ни ногой! Да и поминки уже готовые, вон пирогами пахнет, да и водочки охота, ох, замерз вконец... - На кладбище! - изрек он решительно и снова подмигнул Марте: мол, всё будет по-нашему. А что? Он и при жизни на Мартову пышную задницу украдкой поглядывал. Приняв решение, обратно в гроб полез, да тут мужики заспорили: -Слышь, Кравечек, ты давай гроб-то свой сам тащи, мы ж тебя мертвого нести подговорились, а ты как есть живехонек! - Да щас же,- укладываясь поудобнее, заявил Ежичек, - вон у Марцелки докУмент о моей смерти на руках имеется! А покойники сами не ходят! Да ещё на кладбище, вот обратно - это другой вопрос! Короче, убедил мужиков. Те в затылках почесали да потащили гроб с покойным. Ежи в благодарность развлекал их анекдотами. Животы надорвали, пока в гору подымались, два раза гроб чуть не выронили. - Слышь, Кравечек, так тебя, чего, и в землю опускать? И закапывать будем? Тот нахмурился. Оно бы надо так, по правилам, да уж больно пирогов с водочкой захотелось, да и Марта вон многообещающе юбками трясет... - Не, я в могилку- то забираться погожу, а крест-то ставьте - место ведь уже моё таперича. И айдате меня поминать, уже в животе урчит.. - А гроб? Оставим тут? А ну, как сбондят? Марта вмешалась: - Да чего это оставим-то? Деньги плачены! Заберем домой. -Ну, давайте, крест ставьте да тащите меня обратно! - покойному уже совсем было невтерпёж. - Э нет, Ежичек, вот обратно ты сам свой гроб тащи! Марта взмахнула руками: - А и потащим! Своя ноша!- и на счет три взвалила гроб на плечи и засеменила под гору, все быстрее и быстрее, Кравечек еле поспевал за шустрой бабой. Отец Георгий в это время шептался с провизором: - Ты точно видел, что он помер? Глянь - живее всех живых, вон как резво бегает! - Точно, святой отец! Он же совсем не дышал, как есть, натуральный покойник был. Я ж его без всяких лекарствов резал, даже не пикнул ни разу. - Надо было с лекарствами. Тогда бы точно не ожил. А чего у него там нашлось-то? - Да че у всех - несколько метров кишок, я их выкинул, уж больно они у него раздутые были, никак обратно не входили, да две старые пуговицы, ну их я вымыл да себе забрал, мало ли... - А чего мозги не вырезал? - Да вот, бес, видать, попутал. Я ж не думал, что Марта его оживит. - Так думай в следующий раз! Тут провизор побожился, что когда святого отца препарировать будет, непременно сначала мозги вытащит, на что отец Георгий яростно перекрестился и трижды сплюнул, обозвав аптекаря идиотом. Поминки прошли знатно. Покойный сам обошел всех гостей с чарочкой, со всеми выпил и к вечеру свалился мертвецки пьяным в сарае в обнимку со своим гробом. Марта заботливо укрыла Ежичка полушубком да ушла в дом приводить в порядок старую перину - а ну, как покойный очухается да бабьей ласки запросит? ... Побежали дни. Марта, как и обещала, Ежичка лелеяла. Тот жил с сестрой своей вдовы, пил, ел, гулял на свежем воздухе, услаждался бабьими ласками да иногда наведывался в сарай, проверить, не утянул ли кто гроб. Претензии Марцелки Марта отбрила криком, тасканием за волосы да тыканьем длинным сестриным носом в документ, где стояла дата Ежичковой смерти. В заключение послала бабу на наковальню к любвеобильному кузнецу. Поздней осенью затеяли молодые свадебку, И, хотя у Кравечка документов никаких всё ещё не было, расписать пару никто не мог, да и отец Георгий не решился обвенчать, свадьба получилась веселой. Ох, и натанцевались все, и угощение было отменным - уж расстаралась Марта! После любовных утех Ежичек собрался было подремать. Тут лежащая рядышком Марта, околевшая от покойницких объятий, поёжилась да и заявила сдуру: - Крышу бы к зиме сменить, Ежичек, печку перекласть да ворота поправить... У Кравечка заныли челюсти. Притворившись совсем спящим, он дождался, когда Марта засопела, встал, натянул портки да кинулся в сарай. Полная луна удивленно наблюдала, как по дороге на кладбище медленно двигалась одинокая фигура, тащившая на плечах большущий гроб. Отец Георгий проснулся от отчаянного стука в калитку. Перекрестившись, спустился с крыльца, как был, в исподнем, и осторожно спросил: - Кто это балует по ночам? - Я это, Ежи Кравечек. Усопнуть решил я, отец Георгий. Отпоешь меня? Священник икнул, перекрестился: - Дак может уж завтра, как рассветет? - Нет, нет, сейчас надо, пока баба моя спит... Как два призрака, поднялись они в гору к могиле. Ежичек улегся в гроб и прикрыл глаза. Отец Георгий дрожащим голосом затянул заупокойную. Перед закрытыми глазами Кравечка поплыли белые облака, потом появился большой длинный туннель, наполненный ярким светом. Вот туда в туннель-то и понеслась душа усопшего Ежичка, и так хорошо ей было, так легко... Пока дикий женский вопль не прервал счастливого полета. Марта Кнушичкова узрела-таки, что суженого нету рядом, видать, жарко ей стало, то и проснулась, кинулась - ан, и гроба-то нету, ну и побегла на кладбище. Пала в ноги Георгию, опрокинув того наземь. - Святой отец, не отпевай мово мужика! - испуганный священник, неловко кувыркнувшись, покатился в могилу. Баба же так заголосила, что пришлось Ежичку, зависнув посередине туннеля, открыть глаза: - Дай мне помереть уже Марта, устал я. - Ежичек, прости меня, дуру! Погорячилась я. Сама, ужо, и крышу поправлю, и крыльцо починю, а тебя на руках носить всю жизнь буду, только давай вернемся! Задремавшая было, луна недоуменно наблюдала, как вниз под горочку бегом спускается чокнутая баба, таща на себе гроб с Ежичком. Отец Георгий до полудня провисел на Кравечковом могильном кресте, зацепившись подолом рясы. Сняли его три бабы, наперво до смерти перепугавшиеся. Хитрый Ежичек так и прожил много лет, почти не вылезая из гроба. Ну, попить, поесть нужду справить да Марту приласкать выберется и шмыг обратно в гроб - мол, что с покойника-то взять? Там и спит под мерный стук топора или визг пилы, которыми Марта быстрехонько научилась орудовать. Марцела с нетерпением ждала кузнецовой смерти - завидно было, что дуре-сестре так повезло. Деревне прибыль пришла большая от этого случая - со всей страны потянулись любопытные поглядеть на живого покойника. Ежичек с радостью позировал фотографам и принимал дары, не гнушаясь и наличными. А провизор теперь в столицу приглашен главным патологоанатомом...Главное-то, мозги не трогать, а остальное, как вы сами видите - без надобности... Кузя Порох и Корица 9k "Рассказ" Постмодернизм
3
Я растёр порох на ладони и понюхал. Корица. Это следы Юлии. Она всегда пахла ею. Но времена Юлии прошли, началась эпоха Кузи. Длинноволосой и пугливой. Ссыпав порох в банку из-под манной крупы, я забрался глубже в рукава тулупа. Дрезина постукивала на стыках. Ёлки приседали и проваливались в сугробах. Темнело и декабрь стыло скрипел под лапами Серого, бежавшего по нашему следу. Наш след пах корицей. Это всё из-за Юлии. А Серый не любил корицу. Мне кажется, или я должен благодарить за что-то Юлию? Но на дрезине жил Огонь, я и Кузя. И Серый, опустив нос, продолжал следовать за нами вместе с сумерками. Кузя, задумчиво прикрыв глаза, думала о званом ужине, затеянном ею. Но у нас ничего не было, кроме Огня, следов корицы от Юлии, а ими Кузя не хотела пользоваться принципиально. - Если бы ты остался ещё хоть немного в городе, - проговорила Кузя, вытягивая длинные ноги в валенках к Огню, - мы могли бы купить чего-нибудь. - Чтобы чего-нибудь купить, нужно чего-нибудь продать, как говорил один мой знакомый, - я размахнулся и закинул лассо, в кустах, возле дороги мелькнул рыжий бок лисицы. Но промахнулся. - Никогда не говори мне под руку. Ужин пошёл спать в свою нору. - Хоть под ногу. Я не ем мясо. Гринпис против. - Ты всегда была очень послушна. - Это плохо? - Это скучно. Что будет сегодня на ужин? - Устрицы по-японски. Ты наловил устриц? - За поворотом будет небольшой заливчик. Там, на отмели, я разденусь, пройду, увязая в белом песке по щиколотку. И насобираю устриц. Можешь присоединиться. - Но у меня много дел на кухне. Да! И захвати тобико. Мне нужно будет немного икры. - Хорошо. Я поцеловал её. Она улыбнулась. - Я пока приготовлю васаби. Её тонкие руки принялись колдовать над котелком, нарисованным на коробке от плазмы. - Кого ты пригласила на ужин? - спросил я, разгоняя дрезину, которая стала останавливаться, дорога шла в гору. - Макса Черепаху с семьёй и Чёрного Кота с Брусникой. Семья Черепахи состояла из хромого пса по кличке Бродяга и черепахи, которую Макс носил за пазухой. А Брусника... Кузя так звала свою школьную подругу. Брусника любила ходить в длинных платьях и босиком, носила на голове ободок из цветной проволоки и большого зелёного камня. Помнится, она отдала за него всё, что у неё было - комнату в коммуналке. Это ничего. Я отдал две комнаты с подселением за дрезину. А Макс забыл, где у него дом вообще. Кот любил свой дом, но никому не говорил, где он. "Когда-нибудь я вас всех приглашу туда, а пока... пока у меня не прибрано. Ставил камин прошлым летом в гостиной. Знаете, как это бывает... ну вот, примерно так и у меня. А что, Брусника, выходи за меня замуж..." Кот, с хвостом длинных волос и папкой рисунков под мышкой, которую таскал везде с собой, открывал свой альбом и смеялся: "Ты будешь королевой Белых? Или Чёрных? Ты любишь ходить первой, Брусника, или тебе всё равно?" "Я люблю ходить босиком". Брусника кривила губы. "Не люблю зиму". На ногах её были чужие угги, а на голове - чалма из шарфа Кота. - Для этих достойных людей у меня будет к устрицам графинчик саке. - Макс обещал приготовить хигаси, похожие на снег. Мне лишь нужно будет немного бобовой муки и сахара. - Помнится, в прошлый раз он пожелал приготовить оленину на вертеле, - хмыкнул я. - Гринпис его наказал, - поджала губы язвительно Кузя. - Ты забыла, это был Бродяга. Это он тогда стащил вертел вместе с зайцем, которого Макс назвал оленем. - Так ему и надо, - слабо выраженный злобный выпад нисколько не портил Кузю. Она не злилась никогда по-настоящему. Я подумал, что мне не понятно, кому так и надо. Максу, Бродяге, который обжёгся и отказался есть оленину, или зайцу. А Кузя ушла в дом. Этот дом на колёсах я построил почти сразу, как только купил дрезину и оказался за городом. Боязнь высоких нот, нелюбовь к скрипке и ненависть к слову "должен" мешала мне заняться этим прежде. Оказавшись за городом, я сначала оглох. Потом онемел. Потом потерял боязнь и расстался с ненавистью. Я гнал дрезину вперёд и вперёд. Старая колымага стучала на стыках заброшенной узкоколейки. И этот монотонный звук сливался с шагами дождя, идущего тихо рядом. Скоро дождь смешался с жёлтой листвой и опал снегом. Я подумал, что он мне что-то хотел сказать, этот дождь, что я стал стар и должен обзавестись домом, я хотел даже разозлиться на него... А утром выпал снег. - Проходи, Макс. Как поживает крошка Мими? О, у Бродяги появилась подружка! Макс забросил пса и взобрался на дрезину, придерживая за пазухой Мими. - Еле успел, - Макс довольный развалился в старом продавленном кресле и укрылся пледом, - знал, что сегодня ты должен проезжать здесь ровно в семь часов... Да! Мими нужна капуста. Кузя, у тебя есть капуста? - Как я рада тебя видеть, Макс. У нас есть устрицы по-японски и хигаси, а капусты нет, - грустно покачала головой Кузя. - Это ничего, - важно ответил Макс, - Мими, ты вполне могла бы уйти в спячку и подождать ужина там. Там сухо и тепло. Всегда есть ужин и крыша над головой. - Да, а потом просыпаешься и думаешь, что бы это значило, - хмыкнула Кузя, - здесь же, Мими, можно ни о чём не думать. Потому что ничто ничего не значит. Дрезину сильно качнуло. Чёрный Кот с Брусникой забросили баул, промелькнули их улыбающиеся лица и остались позади. Я стал притормаживать. Этого хватило, чтобы Кот втолкнул Бруснику на дрезину и запрыгнул сам. Брусника забралась в старое плетёное кресло с ногами. Пёс Макса ловил наши тени, потом свой хвост, потом свою подружку, потом опять наши тени, пьющие за наше здоровье. Огонь радостно плясал на лицах моих друзей. Они держали рюмки с устрицами и икрой летучей рыбы. На Кузе было кимоно из моего старого тулупа и деревянные сабо поверх валенок. Она вскинула руку со скрипкой и взмахнула смычком. Длинный пронзительный звук разрезал небо надвое. Потом натрое. Ещё, и ещё... Взошла луна. И Серый, подняв матёрую голову к небу, завыл. Он сидел на шпалах и прощался со мной до утра. - Это прямо какой-то ажиотаж, - сказала Брусника, глядя в небо, собирая глазами звёзды и потягивая тоненькую папироску. - Нет, это высокие ноты, - сказал Макс и закурил, - вы не слышали, как Бродяга обрушивает на меня их, когда хочет жрать. А когда Мими хочет покушать, она делает вот так... Макс сидел, завернувшись в плед, и выглядывал теперь из него, как его Мими из панциря. Он покрутил головой, вытащил руку и поскрёб себя по шее. - Кузенька, - вдруг сказал Макс, хлопнув себя по лбу, - я же тебе принёс хигаси. И протянул ладонь. На ней лежали три маленьких белых шарика. Как снег. - Говорю же вам, это - ажиотаж, - сказала Брусника и взяла три хигаси, - а вы всё про еду... Она встала и начала танцевать. Сложила руки, помахала веером, просеменила вправо. Влево. Съела хигаси. Опять помахала веером. Ей казалось, что она гейша. С хигаси в руке и веером. Она семенила вдоль края дрезины. Ветер железных дорог развевал полы её стёганого кимоно. Веер разворачивался и сворачивался. Разворачивался и сворачивался. Брусника закрыла глаза. Лицо спящего Будды плыло перед нами над веером. Кузя резала смычком небо на куски. Сколько раз говорила мне Кузя, что пятая доска с краю выпирает. То, что доска по-прежнему выпирала на том же самом месте, я понял, когда лицо Будды накренилось. И медленно упало. Бродяга с подружкой психанули и принялись искать выход с дрезины, где становилось опасно. - Ты бы не упала, Брусника, - расхохоталась Кузя, - если бы съела одну хигаси. - Лучше бы я вместе с Мими ушла в спячку, - ворчала Брусника. Она теперь была не одна, с ней был Синяк. - Давайте все, все уйдём в спячку, - придерживая Мими за пазухой, ворковал Бруснике на ухо Макс. "А зря мы забыли про Кота", - подумал вдруг я. Кот не любил одиночества. Это я вспомнил, когда над головой раздался грохот. Банка с порохом, набитая углями, взлетела в воздух и взорвалась. Бродяга с подружкой нашли выход с дрезины и исчезли в лесу. Крышка от банки прилетела в глаз Бруснике. Кот шептал ей что-то ласковое на ухо. - Ненавижу корицу, - проговорила Кузя. Макс хихикал, как идиот. Потому что смеяться он уже больше не мог. Я виновато пожал плечами. Но, глядя на счастливые лица друзей, понимал, что вечер удался. И только подгонял и подгонял дрезину. Мы шли под гору. Колёса постукивали на стыках. Банка из-под манной крупы догорала в овраге... Отдыхающий Ресепшен 8k Оценка:5.06*4 "Рассказ" Постмодернизм
4
Очередь на ресепшен разбухала, словно оттоптанный собачий хвост - по одному только шуму и гвалту становилось ясно, что прибыл большой автобус с нашими туристами. Когда-то раньше считалось, что самые шумные и беспокойные - это немцы, но после падения "железного занавеса" все уже давно поняли, что это не так. Последней в дверь втиснулась толстая, ярко раскрашенная тётка в красном вызывающем платье. - Это что же тут такое творится? Все уже успели без очереди вперёд меня впереться, а ну посторонись, мне срочно! - Мы все здесь в очереди стоим, - попробовала возразить какая-то субтильная женщина похожая на учительницу химии. - Ты, овца, - надвинулась на химичку раскрашенная, - видела, где я сидела в автобусе? На первом сиденье, сразу за водителем. Вот так и надо в очередь после меня выстраиваться, а не лезть вперёд! В сторону, не видишь - я спешу? Толстуха, вовсю работая мощным торсом, продвигалась через толпу, как путь ей преградила инвалидная коляска с каким-то дряхлым дедком. - А ты что здесь свой велосипед расставил? Давай, крути педали! - Рявкнула она, отталкивая коляску в сторону. - Pourquoi? - удивился дедок. - Ты мне тут ещё поперквакай! На кладбище ехать пора, а не по курортам разъезжать! - Женщина, почему вы так себя ведёте? - Возмутился какой-то мужчина интеллигентного вида. - Зачем вы инвалида толкнули? - Ты смотри сам инвалидом не стань. Нормальным людям срочно пройтить надо, а он тут раскорячится! А ну-ка, в сторону, я спешу! Тётка подобралась к плотной толпе людей, стоящей вокруг стойки и стала вовсю работать локтями. - Мне срочно! Сейчас кто-нибудь займёт мой люкс, а потом выселяй его! Собравшиеся кучкой люди не собирались так просто сдавать свои позиции. Тогда тётка разбежалась и мощным ударом оттеснила толпу в сторону. После чего победоносно взгромоздила на стойку мощный бюст и не менее мощные руки - теперь сдвинуть её мог бы только подъемный кран. - Я здесь первая, а остальные без очереди! У меня забронирован номер люкс для молодожёнов с широкой кроватью на фамилию Миядзима! - Где же ты своего япона-мужа потеряла, а, Мяу-Зина? - Спросил какой-то остряк сзади. - Ты, падла, мне поговори ещё, я тебя запомнила! За стойкой сидел невзрачный бородатый мужичок в белой рубахе, он с грустью посмотрел на грубиянку и спокойно произнёс: - Месяц. - А, ты русского языка не понимаешь? Ща! - Тётка полезла в сумочку и начала там копаться. - Да её японутый муж под шумок уже давно слинял, и теперь сломя голову несётся к себе куда-нибудь на Окинаву! - поддержал кто-то остряка. - Не, он, скорее всего, сразу после ЗАГСа себе харакири сделал. А перед этим мозг ампутировал, чтобы она после смерти ему мозги не трахала. - Да о чём вы говорите, - вмешался мужик, тот, что затупился за инвалида, - вы понимаете, что она замужем за целым островом из Японского архипелага! Миядзима - это не фамилия, а остров! - Во, блин, не повезло острову! - отозвался остряк. - А, я понял, - обрадовался второй, - никакого мужа-то и нет, она специально японскую фамилию придумала, чтобы её люкс не заняли! Турки уважают японцев, а она на обычную кровать не умещается - вон сколько жира! Тётка со злостью продолжала копаться в сумочке, только раскраснелась так, что это стало заметно даже под толстым слоем косметики. - Я вас всех запомнила! Вы мне в тёмном углу попадётесь, потом с расквашенными мордами загорать на пляже станете! - Два месяца, - сказал ресепционист. Наконец-таки из кучи хлама удалось извлечь скомканный листок бумаги, тётка развернула его и с победоносным видом по складам прочитала: - Ван лакшери рум виф хьюж бэд, нау! Андэрстэнд, дэбилло? - Три месяца, - ответил мужичок. - Какие на хрен три месяца, давай быстро ключ, чмо в ночнушке! - Четыре месяца. - Ты что, идиот? У меня всего две недели отпуска, а я их на всякую хрень трачу! Ключ гони! - Пять месяцев. - Ты уже сдал мой номер кому-то другому, тварь? Да? А ну, быстро зови мне сюда старшего менеджера! Ты ещё пожалеешь, что со мной связался! - Шесть месяцев. - Ты что, как попугай заладил? Менеджера сюда, мразь! - Семь месяцев. - Народ, а ведь она ни хрена не врубается! - продолжил остряк. - А, я понял, это она себе ампутацию мозга вместо мужа делала, ведь у её мужа-острова ампутировать нечего - поддержал его второй. - Вы, козлы, у меня дождётесь, если я озверею, то я за себя не ручаюсь - всех поубиваю. - Один год. - Да что же это такое? - тётка повернулась к очереди. - Где они только такого дебила отыскали? - Полтора года. Кто-то из толпы не выдержал и сказал: - Дамочка, вы здесь не в отеле, и это не Турция, понимаете? - Это ты кого дамочкой назвал, набор запчастей из секс-шопа? - Два года. И только тут до толстухи что-то начало доходить. - Как не в отеле? - А вот так, не доехал наш автобус, сорвался на горной дороге, упал с обрыва, и теперь мы у врат рая, а вон тот, в рубахе, решает: кому в рай, а кому в чистилище. Тётка замерла что-то обдумывая, но быстро сориентировалась: - Так, тогда мне номер в "райских кущах", так они у вас называются? Самый лучший, с большой кроватью! Понял, малохольный? - Три года чистилища. - Это ты кому, козёл, сейчас сказал? - Четыре года. - Чтооо? Да как ты, падаль, смеешь мне какие-то сроки начислять, да я тебя сейчас вот этими руками урою, да я всю твою бородёнку выщиплю! Пустите меня! Всех поубиваю! Вы у меня тут строем ходить будете и честь мне отдавать! Люди, а вы что смотрите - мочи гадов в ночных рубашках! Когда два бородатых амбала в белых рубахах до пола отвели скандалистку на нижний этаж и вернулись, один из них громко сказал: - Уважаемые, многие из вас здесь совершенно напрасно толпятся! Те, у кого тела не сильно повреждены и пригодны для жизни, могут вернуться обратно! Для этого достаточно просто выйти в ту дверь, через которую вы сюда зашли! - А как узнать: пригодно тело для жизни, или нет? - уточнил знаток японских островов. - Очень просто, кому нельзя возвращаться - тот выйти не сможет. - Скажите, пожалуйста, а та скандалистка, которую вы уводили, она могла... - попыталась уточнить химичка, но её муж быстро оборвал недоговорённый вопрос: - Какая тебе разница, пошли отсюда быстрее! На пару минут возле входной двери образовалась давка, но и она почти моментально рассосалась. Последними выходили остряк и его новый знакомый: - Представляешь, как сейчас удивятся турецкие врачи? Они уже минут двадцать, небось, как пытаются всех реанимировать, и тут вдруг на тебе: мёртвые сами почти одновременно оживают! - Да, зрелище не для слабонервных, на такое стоит посмотреть, пошли быстрей, а то прозеваем! Енот-потаскун Вокзал для ненужных людей 10k "Рассказ" Постмодернизм
5
Помню, в тот день был сильный ветер. Такая напасть не могла сравниться с постигшей меня утратой, но почему-то эта мелочь крепко засела в памяти. Ветер, пробирающийся под пальто, сумерки, подтаявшее снежно месиво под ногами. Я шагал по улице, усталый и, кажется, уже заболевший, когда кто-то толкнул меня плечом, выбив из задумчивого оцепенения. И мне показалось, что какая-то мелочь выпала, провалившись в грязь под ногами сотен прохожих. Я глядел, стараясь увидеть потерю среди снежной каши, талой воды, чужих ботинок, но не мог ее найти. Можно было смириться, но только я упорно не мог вспомнить, что выронил. Разозлившись, я отвернулся, чтобы идти дальше, но понял, что не знаю, куда направлялся. Хотел вспомнить, какие планы были у меня на вечер, но и здесь притаилась неуютная пустота. Не было потерянной вещицы, не было места, куда бы я шел, не было планов. Хотел оттолкнуться от того, что уж точно было у меня, и понял, что одолевавшая меня стужа не была зимним воздухом. Холод шел изнутри, где раньше было что-то, а осталась лишь глухая пустота. Там не было меня. Того, что я мог бы назвать "Я", и за что мог бы ухватиться в случае, когда стоило принять решение. Так я и стоял посреди людского потока, пустой и не знающий, что теперь делать. Потом побрел, не разбирая дороги. Людные улицы сменились переулками, захламленными проходами между домами. Темень накрыла город, ветер швырял в лицо снежинки. Впереди замаячил электрический светлячок, и я направился к нему, надеясь найти тепло и место, где можно было бы немного отдохнуть. Свет оказался окошком между закрашенными стеклами с кривой надписью "КАССА" через весь ларечный фасад. В окошечке виднелось угрюмое лицо кассирши. - Вам куда? - хмуро спросила она. - А куда можно? - ответил я, оглядываясь. За ларьком сияло огнями старенькое здание автовокзала. Три арки, две из которых были перегорожены досками, поддерживали облезлую лепнину, изображавшую развевающееся на ветру знамя. Поверх застывшего каменного полотнища кто-то нарисовал снежинки и навешал пестрые огоньки. Внизу, на крыльце, царило оживление. Там суетились десятки людей, и я не сразу понял, что меня в них насторожило. Все они были коротышками. Мужчины и женщины, одетые в яркие дубленки и колпаки, были мне по пояс, и выглядели, как улизнувшие с карнавала цирковые актеры. Карлики передвигались бегом, шустро таская плотно набитые, расшитые пестрыми заплатками мешки из одной кучи, сваленной прямо в снег у крыльца, в другую - посреди фойе. У входа лежала яркая полоса света, из распахнутых дверей тянуло теплом, и морозный воздух клубился в свете мерцающих гирлянд. - Куда? - непререкаемо уточнила кассирша. - Туда, - буркнул я в ответ, и понял, что начинаю злиться. - А, еще один шутник. А чего такой здоровый вымахал? Я опешил, не зная, что сказать, но кассирша в ответе не нуждалась. Грохнув на полку перед окошком толстую засаленную тетрадь, она швырнула мне ручку и потребовала расписаться. Пока я пытался разобрать, где именно оставить свой бесполезный автограф, кассирша выдернула тетрадь из рук и сунула мне помятый билет. Почему-то он показался мне очень теплым. - Не задерживай! - Простите... - начал я, и тут меня толкнули в спину. - Не задерживай, кому сказано! Я повернулся и охнул от неожиданности. За мной тянулась нескончаемая очередь коротышек и первый из них смотрел так, будто намеревался поджечь меня взглядом. - Это что, новенький? - спросил мужичок, стоящий за ним. - А он влез не по порядку! О чем ты думал, когда пропускал его? - крикнул третий коротышка. - Следующий! - рявкнула кассирша, и очередной коротышка поспешил к окошечку, в прыжке дотянувшись до протянутой тетради. Я продолжал стоять, наблюдая за этим действом, когда за моей спиной раздался оглушительный свист. Коротышка у окошечка выронил тетрадку, остальные возбужденно загомонили. "Он злится! Быстрее!" - пискнул кто-то, и вся толпа оттерла карлика, получившего билет, в сторону. - Ты еще здесь! - вскрикнул он, после чьего-то меткого пинка уткнувшись носом мне в живот. - Шевелись, дылда, мы и так выбились из графика. Он схватил меня за пуговицу и потащил к груде мешков. Я хотел сказать ему, что мое пальто не терпит такого обращения, но не смог произнести ни слова. Мне было тепло, удивительно тепло, и только теперь я понял, что на мне больше нет пальто. Я был одет в такую же дубленку, расшитую яркими лоскутами. Билет в руке стал обжигающе горячим, и я хотел забросить его в ближайший сугроб, но не смог. Бумага расплавилась и потекла, впиталась в кожу, и на ладони остался лишь оттиск картинки, что была раньше на билете. Два колокольчика, перевязанных пышным бантом. Я поскоблил ладонь ногтем, но коротышка шлепнул меня по руке и выругался. - Какого черта! - возмутился он. - Беда с этими билетами. Что ни изобретай, обязательно найдется дурак, который захочет его потерять. - Но почему... - начал я, но меня перебили на полуслове. - Мешки! Просто помоги с ними. Ты и два поднять сможешь, - затараторил коротышка, толкая меня к сваленному у крыльца багажу. Я не стал спорить с ним, и действительно смог поднять два мешка. Я понес их в теплое фойе, стараясь внимательнее смотреть вокруг, но, то и дело, кто-то из пробегающих мимо меня карликов вскрикивал и ругался, что ему отдавили ногу. Может быть, это был не я. Здесь все пихались, толкались локтями и шли напролом, по ногам. С каждой минутой толпа ширилась, вскоре сутолока захватила и все пространство вокзала, и крыльцо. В зале ожидания усталые и сонные люди, ждущие своих автобусов, забирались в кресла с ногами, пытаясь уберечься от бушующего моря коротышек и мешков. - Что-о ты де-елаешь, не-еси это к авто-обусу! - сказали сзади, и я только теперь осознал, что никуда не шел последние несколько секунд. За мной стоял высокий старик с невероятно длинной бородой. Он держал меня за воротник, и мои ноги проскальзывали по начищенному мраморному полу. - Авто-обус! - протяжно повторил старик и отпустил меня. Не удержав равновесия, я упал на пол. Из мешка разлетелись какие-то пестрые коробки. Толпа карликов ахнула, и коробки тут же исчезли, подхваченные десятками рук и рассованные по чужим мешкам. - Автобус, автобус! - пронесся по залу взволнованный хор, и коротышки слились перед моими глазами в одно бурлящее месиво. Этот кипучий поток подхватил меня, вынес во двор вокзала, и там оставил, мгновенно рассредоточившись по всей прилегающей территории. На дворе рядами выстроились старые, запыленные и забрызганные грязью автобусы. Коротышки носились между ними, подпрыгивали, заглядывая в окна, лезли в кабины, тормоша перепуганных суматохой водителей. - Четве-ертый но-омер! - крикнул с крыльца все тот же бородатый старик. Я не успел отойти от здания вокзала и сразу заметил нужный автобус. Он стоял на отшибе, зарывшись в сугроб. Яркий свет в окнах на фоне полумрака двора делал его похожим на огромного, заблудившегося в снегу светлячка. На стеклах блестела мишура, боковое окошко со стороны водителя было заклеено бумажными снежинками. В темноте что-то шевелилось, но я не придал этому значения. Просто бросился исполнять указание - погрузить мешки в салон. Карлики кинулись следом. Я обогнул автобус и замер так резко, что кто-то с размаху врезался в мою спину. Передо мной стоял олень. Животное копошилось носом в снегу, но при моем появлении подняло голову, звякнув привязанными к рогам колокольчиками. Олень уставился на меня, меланхолично пережевывая пожухлую траву. - Не время изображать ледышку! - буркнул кто-то из коротышек, отодвигая меня с дороги. Они не обратили внимания на животное, и это напугало меня. Я моргнул, потом протер глаза, но чудное видение не исчезало. Олень наблюдал за моими мучениями, потом сплюнул жеванную траву. От резкого движения колокольчики оглушительно звякнули, качнулись алые ленты. Я продолжал тереть лицо. - Вы выбились из графика на полчаса. Не смертельно, но где полчаса, там и час. Все же лучше поспешить. Я поднял голову, но рядом со мной не было никого, кто мог бы произнести эти слова. Коротышки суетились, олень снова уткнулся носом в снег. Поток мешков, вплывающий в автобус, вызывал у меня смутное беспокойство. В салоне не могло быть места, чтобы разместить этот невиданный багаж. - Идем! - крикнул один из карликов, хватая меня за рукав. - Не поместится! - успел крикнуть я, и напирающая толпа впихнула меня в салон. В тот миг я понял, что еще долго не смогу заговорить, а может, онемел навсегда. Ряды кресел и поручней тянулись куда-то в глубину салона, по левому борту было множество дверей, куда заскакивали все новые карлики со своими мешками на плечах. Их движение было бесконечно - как ни старался, я так и не сумел разглядеть задних кресел. Я хотел выглянуть наружу, чтобы убедиться, что это тот же крошечный транспорт, припаркованный в грязном дворике старого автовокзала, но сзади радостно звякнули колокольчики. Я обернулся. - Любезный, вы создаете затор, - укоризненно сказал олень. Я кивнул ему и прошел к свободному сиденью. Кто-то подхватил мои мешки, помог устроить их так, чтобы проходящие мимо не спотыкались. Сев у окна, я зажмурился и закрыл лицо руками. Откуда-то навалилось безразличие, которое я не мог и не хотел побороть. Меня пихнули в плечо, сунули в руки пару мандаринов и бутылку газировки. В проходе появился бородатый старик, за ним плелся хмурый и заспанный водитель. - Сейчас поедем! - возбужденно сказал коротышка, поделившийся со мной мандаринами. Затарахтел мотор, автобус затрясся и тронулся с места. В окно я наблюдал, как огни вокзала скользят куда-то назад и вниз, сливаясь с сотнями других, оставшихся далеко на земле. Салон покачивался, я прижался лбом к запотевшему стеклу, чувствуя, что засыпаю. Вокруг ели мандарины и пели веселые песни. Меня то и дело дергали, стараясь втянуть в общее торжество, но я только лениво отмахивался. Засыпая, я пытался вспомнить, что же выпало у меня и исчезло в грязном уличном снегу всего пару часов назад. Это была страшная потеря, я точно знал. Но теперь казалось, что я не потерял ровным счетом ничего важного, а может, даже что-то важное приобрел. Судья Д. Ужас в Гадюкино 9k "Рассказ" Постмодернизм
6
Дон Сильвио де Мануэль де Баррозо, в обиходе жителей Красноказарменной просто Моня, полоскался под душем. Его предки, начиная с Депардье, с упорством ласточек, штурмующих скалистые выси, покоряли просторы России, но прижился только Моня. Сегодня перед сном он забыл выключить телевизор и было ему бюджетное послание. Человек с фиолетовыми глазами Аватара шепнул Моне, что каждая копейка фондов регионального развития должна работать на модернизацию. Как спичка падает в нефтяной танкер, слова послания упали на добрую почву, подняв до небес всесжигающее пламя жажды мирового счастья. Тик-так! - слышалось сквозь ободряющий шум воды. "Холодненькая пошла, ободряет! - думал Моня, напевая революционные песни, отпаивая варшавянку мятежного духа холодной водкой прозрения, - конечно, в клубе! Где же ещё, ему, злыдню, прятаться?" Ободриты, Меровинги, Рюрики... Взять хоть Мальтийский орден, - Моня представил себе массивную платиновую звезду тусклых бриллиантов на ладони, - верно, они и отключают горячую воду. Пантократоры, хозяева теллурических токов коммунального хозяйства. Где справедливость распределения энергоресурсов? "Тик-так!" - Вытирая голову пресным полотенцем, Моня прислушался к звукам из-за двери. Тик-так. За распахнутой шербатой дверью сельского дома раскачивался чёрный маятник. Безжалостные порывы ветра раскачивали на шнурке дверного звонка мертвую птицу. "Силы Кориолиса! - воскликнул Моня, -Дрозд? Нет, дятел!" Отчаявшись додолбиться до Мони, трудолюбивый гость повесился. Иногда приходится пожертвовать жизнью, чтобы достучаться до душа другого человека. На пороге лежала пахнущая духами повестка. Наскоро одевшись, Моня сунул в карман верного шахматного коня и, прихватив кастрюлю застывших макарон, вышел навстречу славным подвигам, достойным потомка Депарьде. Ни один славный подвиг нельзя совершить без макарон: они укрепляют силы пилигрима, а кастрюля служит в походе и мечом, и щитом, и домом, и кровом, по древнему и признанному обычаю пастафарианцев. До Волхонки-8, этого мрачного логова Мальтийского ордена, обрезающего по ночам радиоточки и отключающего газ у бедных селян, Моне было, как до Пекина раком. "Следовательно, - рассудил Моня,- я проживаю возле Первоуральска или Караганды, и до сельского клуба мне ближе." Нельзя обороть гидру мирового зла, избежав сражения с малой её главой, нашедшей пристанище в клубе. Не зря там так закрыто и зловеще по ночам! С перекрестка Красноказарменной и Новоордынской доносились шум, ругань и жалобные, полные отчаяния крики. Пара селян - небритый тракторист и умная, с виду, баба мутузили немалой величины поролоновую свинью. "Хрюши против!" - вопила свинья и громко рыдала. - Что сделала вам эта несчастная свинья! - Она застряла в автолавке! - Выручки лишила! - завопила продавшица и отвесила ещё пинка по поролоновой заднице. - уезжать пора, а пивом не торгано! - Хрюши против ГМО! Вообще против! - Она мне рекламой "Инвестбанка" угрожала! - прорычал тракторист. - Оставьте немедленно это уродливое создание, или я, клянусь сарацинами, скормлю вам всю кастрюлю, как шелудивому псу! - Моня грозно двинулся на тракториста. - Постой, постой, не такое едали! - Не уродливая я! - вопила свинья, пытаясь подняться, - двери узкие! - Что за тёрки, пацаны? Не рублю! - подвел итоги экологической дискуссии вовремя подошедший Саша Пансов, с убедительным задним мостом в левой руке, - вы что-то имеете сказать против Мони?! - Хрюши против! - продолжала вопить свинья, и тёмные пятна слез расплывались по розовой поверхности. - Молчи, животное! - погладил её по пятачку Саня, - не мешай созидать атмосферу консенсуса. - Пейте пиво, жалкие обыватели! Разве дано вам знать, каково это, быть против всего мира? - Моня помог свинье подняться, и, сопровождаемый участниками ссоры, затрусил в сторону сельского клуба, навстречу смертельной схватке со злом, провожаемый унылой песнью двух подзаборных котов. Сумраком и безмолвием встретило Моню затаившееся в вечернем бурьяне облезлое здание клуба. На потемневших дверях болтался серый листок с надписью "требуются окулисты". "И здесь масоны, - подумал Моня, - щупальца проклятого ордена окулистов!" - Кто со мной? Кто готов сразиться с гидрой сырьевой экономики? - Хрюши против! - взвизгнуло из кустов. Зловещие вороны начали вращение вокруг клуба. - Каждую ночь над клубом самолеты НАТО! - заметил подковылявший к толпе дед с удочкой, - покоя не стало! Как в 91-ом Чубайс свет отключил, так и кружат над клубом! Эктоплазмой подзаправляются. - В гробу я видал Чубайса! - заметил тракторист. - А кто-нибудь ещё видел его в гробу? - спросил наблюдательный Моня собравшуюся ради случая Красноказарменную. - Я видела, и бабушка тоже! - звонко ответила девочка с воблой в нежных ручонках, - Последний раз даже Макфолла видели. Когда сразу много разных дядь бывают в гробу, они пидарасы, Моня? - Чистое дитя! Не умея штопать носков, ты превзошла мудростью чикагских мальчиков! - А вот и не правда! Мальчики носки не штопают. - Слушай дядю! - дед треснул девочку по голове второй воблой, - он дело говорит. Надо же им где-то прятаться? Вот потому бомбардировщики и барражируют. - Свят-свят! - перекрестилась бабка с небольшой персидской кошкой под мышкой, и повесила на шею Мони образ Николая Угодника, - лишь бы дефолта не было! - Подожди пяток минут, я тебе бензопилу скачаю, и овощерезку монстров, и артефакт храма иерусалимского, - сказал пацан лет тридцати, положив руку на плечо Мони. - Возьми мой задний мост! Куда мне, простому бригадиру, сражаться с гидрой монетаризма? - в благородном пролетарском порыве предложил Саня Пансов, - я подожду снаружи, и, если ты не выйдешь до рассвета, буду звать милицию. Вот так: "Мили-и-цияяя!" Ловивший неподалеку педофилов, с треском подкатил на розовом мопеде участковый Полушкин, и, сбросив туфли на каблучках, подбежал к толпе. - Поймали уже? - Пока нет! Моня оплот мирового зла сокрушать будет! Говорят там Обама в обнимку с Чубайсом, прямо в гробе лежат. И десант войск НАТО на подходе. - Возьми это! В маскировке наша сила, товарищ! - Полушкин напялил на Моню рыжий парик с косичками и расцеловал его в обе щеки, - смерть педофилам! И детей эвакуируйте! Девочка бросила воблу и зубами вцепилась в калитку, но силами деда, бабки и жучки все равно была унесена в противоатомное убежище. Под бой курантов из айфона продавщицы двери клуба распахнулись, и Моня ступил в его пыльное чрево, дохнувшее тленом, мышами и классиками марксизма-ленинизма. Самая дальняя от порога комната, багровая от ветхих знамен и вымпелов победителей трудовых соревнований, была ленинской. Пыльные портреты Маркса, Мичурина и академика Павлова хмурились на Моню со стен. Затеплив данную старушкой лампаду, он выбрал табурет почище, взял с полки чёрный томик Ленина, и очертив пальцем в густой пыли круг, стал жрать холодные, но очень вкусные макароны с сыром. В свете неверного от сквозняков пламени обрисовались черты гроба, прикрытого флагом евросоюза, на огромном столе для заседаний, в дальнем углу комнаты. Трижды на чердаке прокричала сова, и трижды тоненьким голосом ей ответило "Хрюши проотиив!", прерываемое страстными всхлипами. Из пролома в полу дунул сквозняк, и флаг на гробе зашевелился, как ядовитая медуза. Вспыхивая и угасая, жёлтая лампада пульсировала сердцем ужаса. Моня ещё быстрей зажевал макароны. "Перед смертью не наешься!" - подумал он. Гроб бесшумно, как НЛО, на полметра поднялся над столом и поплыл в сторону Мони. Флаг соскользнул в пыль, и, буравя пространство невидящими глазами, из гроба поднялся Чубайс. - Заплати налоги, и спи спокойно, Моня! - проскрипел он, - чую, ты здесь, жалкий должник за газ! Моня раскрыл Ленина и, не прожевав, стал читать: "Равнодушие есть молчаливая поддержка того, кто силён, того, кто господствует." - Стабильное развитие энергетической отрасли требует притока инвестиций. - В рыло дам! - Попробуй! Ух-ха-ха! Ко мне Обама, ко мне Макфолл, ко мне Бернанке! Ко мне, Капетинги, ко мне, Меровинги, ко мне, гроссмейстеры Приората, ко мне рыцари тьмы, ко мне банкиры Кипра! Ко мне содомиты, ко мне телемиты! Визируйте, инкриминируйте, деноминируйте, отвергните, расторгните! Гроб двигался всё быстрее, юлой вертелся над головой Мони, из него посыпались банкиры, и маркетологи, и пиар-менеджеры, и риэлторы, и дистрибьютеры, и продажные папарацци, и франкмасоны 33-го градуса, и рыцарь Мальты в тусклых доспехах, и адвокаты в париках, и правозащитники с арбалетами, и гвардейцы с алебардами, и, ломая гнилые половицы, тяжёлый банкомат вырос подле доски почета, озарив комнату инфернальным сиянием. Моня закрыл лицо кастрюлей и приготовился умереть, но тут прокукарекал айфон! Чей это был айфон, так и не нашли, а розовая свинья, пытавшаяся в последнюю секунду спасти Моню, застряла. Её выпиливали лобзиком, а Саня Пансов даже выпил три литра самогона за здоровье Мони, когда из отдела по ремонту дураков, из самой Москвы, с Загородного шоссе 2, а может быть, и с Волхонки 8, позвонили, что тот жив-здоров и ест макароны! Джеральдин Джентльмены в толпе 5k "Рассказ" Постмодернизм
7
- Упсон, - сказал Хеллс, - мы принимаем это предложение, потому что не можем от него отказаться. С пяти часов утра и весь сезон рождественских скидок мы будем сопровождать Коронованную Особу. - Но, Хеллс, - возразил я, - неужели Коронованной Особе недостаточно Полковника - телохранителя? Кроме того, что потребовалось Коронованной Особе на рождественской распродаже? - Дорогой друг, всегда задавайте смешные вопросы - мой метод подсказывает, что только так вы получите невежливый ответ. Он был прав - я обладал редкой способностью получать невежливые ответы независимо от того, был ли мой собеседник японцем, русским, снежным человеком или молчащим попугаем. В пять утра лестница перед супермаркетом была переполнена, как главный православный храм или заштатный католический трамвай. Мы сразу узнали Коронованную Особу по каштановому парику, накладным усам и квадратному телохранителю. Я отдал честь Полковнику, но он не взял. Тогда Коронованная Особа взглянул на нас из-под чёлки чуть сползшего парика и тихо заметил: "У вас ус отклеился". Мы с Полковником немедленно схватили друг друга за усы, но тут же отпустили - на нас смотрел Председатель. Никто не знает, какого Ктулху ему надо было на распродаже, но я не мог его ни с кем спутать! - Сорок, тридцать девять, тридцать восемь, - пела стальная кукушка над входом, отсчитывая мгновения до штурма. Мы рисковали потерять друг друга в толпе, но и не могли держаться вместе. Я провожал взглядом очередного розового фламинго, спешащего по головам покупателей к гостеприимно закрытой двери - и вдруг понял, что наша тесная компания поредела: мне остро не хватало острого локтя Хеллса. В то же время я заметил клетчатый костюм Председателя, плывший над лестницей. Пытаясь обратить внимание Коронованной Особы на этот факт, я с удивлением убедился, что ни его, ни Телохранителя не оказалось на прежнем месте. Толпа сгустилась, на меня напирали трое философов, пахнущих философскими камнями. - Два, один, - услышал я голос синей механической кукушки и тут же был сбит с ног. Благодаря своей ловкости я немедленно поднялся над головами и под самым потолком проник в дверь супермаркета. Вдали сияла гирляндами ёлка. Председатель стоял в центре у фонтана и вращал над головой медальон на толстой цепи. Я схватил мелькающую блестяшку своими цепкими пальцами. - Браво, Упсон, - сказал Хеллс, - но сейчас самое время достать ваш револьвер с серебряными пулями. Его лицо улыбалось всё шире, пока не исчезло в клубах густого зеленоватого тумана. Только сейчас я заметил, что парик Коронованной Особы висел на небольшой люстре в виде перевёрнутого Кёльнского собора. В отчаянии я принял решение погасить свет, чтобы найти в толпе Коронованную Особу по яркой электрической короне; вокруг ещё сновали покупатели, продавцы и папарацци; я сорвал люстру, и супермаркет погрузился во мрак и дичайший вой. - Всё это подстроено, - сказал Полковник-Телохранитель неожиданно тонким голосом, и в этот момент невидимый зеленоватый туман достиг моих ушей и ноздрей. Я выхватил револьвер с серебряными пулями, произнёс заклинание "Ёлочка, гори!" и выстрелил через левое плечо. Она зажглась за моей спиной, я сразу понял это по запаху горелой пластмассы. Толпа повалила к выходу, раздались крики "Горим!", и в неверном свете пламени я увидел, как Хеллс вытаскивает письмо из бюстгальтера взъерошенной дамы, неосторожно расстегнувшей чёрную шубу из натурального меха. Поток людей увлёк к выходу и её тоже - она так и не заметила фокус Хеллса. Я поймал его сентиментальный взгляд вослед даме, письмо он уже успел спрятать в кобуру. - Вы знакомы с ней? - участливо спросил я. - О нет, я прощался с другом. Я сразу узнал его, это был чёрный леопард Багир. Смельчак! Ему просто однажды не повезло. Я не смог узнать своего старого товарища по Индии. Но проницательность Хеллса, как всегда, была достойна восхищения. Полумрак мерцал и душил, пожар никто и не думал ликвидировать, за окном проплыли Коронованная Особа с квадратным Телохранителем - только сейчас я понял, что их несёт на плечах толпа. Я жадно приник к окну с осколками стёкол и успел разобрать нестройные выкрики "Требуем анализа ДНК!" и "Хорош дурить народ!" Мы с Хеллсом стояли на лестнице супермаркета, и мой друг явно собирался курить. Вдруг из-за угла возник Председатель и с поклоном сказал: - Я бы хотел купить ваш револьвер с запасом серебряных пуль. - Хочецца - перехочецца, - ответил я, оттолкнулся ногами и вылетел на улицу, не задев осколки стёкол. Я плыл над городом, пока не приземлился среди тёплой компании философов, и тут вдохновение покинуло меня. Кто Мы живём в Караганде 5k Оценка:7.00*3 "Рассказ" Постмодернизм
8
МЫ ЖИВЁМ В КАРАГАНДЕ
Мы живём в Караганде. В Казахстане тоже есть своя Караганда - наверное, назвали в честь нашей. В прежние годы случалось бывать: ничего общего. У них там степь, трава высохшая, желтая - у нас горы, красные, все в помидорах. В нашей Караганде из какого окошка ни выгляни - Кудыкину гору видать со статуей Кузькиной матери на вершине. Лучшие помидоры - как раз оттуда, из-под самой статуи. Без помидоров нам бы туго пришлось: земли у нас неплодородные, что посеешь, то и пожнёшь. Это у них там пшеница по пятнадцать центнеров с гектара, а у нас из всех культур только дураки стабильно произрастают: и не сеют их, и не пашут - сами рождаются. Зато второй беды отродясь не было - ни тебе железной дороги, ни асфальтовой. Аэропорта тоже нет, так что из всех видов транспорта - только козы, и те кривые. В их Караганду, поди, на кривой козе не подъедешь, а к нам - пожалуйста. Козы, конечно, не купейные, и бизнес-класса у них не предусмотрено, зато горючее дармовое: капуста у нас вроде сорняка - где пусто, там и выросла. Один Мичурин её отстаивает, всё грозится вывести хрустящий сорт с водяными знаками - остальные выпалывают поскорее, от греха: чуть вовремя не выполол, могут и аисты налететь. Лучше чего путное посадить: фиги с маслом, деревья клюквенные, а то и хрен моржовый, морозоустойчивый. Уникальное растение: всё знает. Говорить, к счастью, не умеет - тем и спасается. А вот репа у нас запрещена: опасный плод. Стоит её почесать, сразу мысли всякие в голову лезть начинают, сознание меняется - в общем, наркота. Ну её.
