Внимание! Детям, лицам с неустойчивой психикой и излишне
впечатлительным натурам читать не рекомендуется.
Возможно могут быть ненамеренно оскорблены чьи-то чувства.
Авторское предисловие:
Будучи молодым и начинающим литератором, я частенько пересекался с такими же неопытными, но подающими большие надежды представителями различных искусств и наук. Мы делились друг с другом своими мечтами и замыслами, рассказывали о достижениях и неудачах, признавались в своих чувствах, выдвигали идеи, предлагали решения и обсуждали всё-всё-всё на свете. Разумеется, эти встречи не обходились без алкоголя, который не только развязывал наши языки, но и подстёгивал воображение.
Как-то раз в аэропорту я случайно познакомился с компанией малоизвестных и начинающих актёров театра и кино. Стояла преотвратная погода, мой рейс задерживался, их рейс задерживался, поэтому не удивительно, что точкой нашего пересечения стал бар.
Предупредительный бармен выставил перед нами три бутылки "Зубровки". Мы с моими собутыльниками познакомились, их звали Валерий Серебрухин, Александр Кондратов-Жёлтый и Пахтакор Гришулин. С ними были три дамы - Карина Красная, Клара Чесночко и Людмила Огурченко-Помидорченко. Это были такие дамы, которые не стеснялись глушить "Зубровку" наравне с мужиками.
Тремя бутылками дело не ограничилось, потому что очнулся я, когда мой самолёт уже заходил на посадку в пункте прибытия. Совершенно не помню, как я очутился на борту. Голова раскалывалась от боли, ужасно хотелось пить и за пазухой что-то торчало. Я сунул руку и выудил охапку исписанных салфеток.
Спустя какое-то время, когда похмелье отпустило, я смутно припомнил, что вроде бы в баре у нас зашёл разговор о современном кино. Выяснилось, что мои новые друзья - большие поклонники угарного, извратного и кровавого трэшака. У всех у них была мечта снять однажды что-нибудь этакое и может даже самим сыграть главные роли.
Дело оставалось за малым - придумать нетривиальный сюжет и написать сценарий. Когда я скромно упомянул о своём ремесле (или скорее хобби), друзья воодушевились и сошлись во мнении, что наша встреча была ниспослана свыше.
Слово за слово, рюмка за рюмку, и мы, мужчины, вчетвером состряпали этот сценарий "Зараза", в меру жёсткий и, как нам показалось, весьма угарный.
Тогда возмутились дамы и заявили, что нашему сюжету недостаёт романтической любовной линии. Я и в тот раз не был, и сейчас не уверен, что в трэшаке должна быть какая-то романтика, однако, чего хотят женщины, того хочет бог, поэтому я пошёл навстречу прекрасному полу и вместе с ними написал ещё один сценарий - другого фильма.
С этим вторым сценарием читатели познакомятся как-нибудь в другой раз, пока же предлагаю их вниманию "Заразу", с благодарностью в адрес моих талантливых и одарённых соавторов.
Как и в предисловии к "Стройбату против Хищника", я должен предупредить, что не обладаю каким-то сценарным мастерством и опытом, пишу как могу, т.е. как пишут обычную прозу - с прямой речью и т.д. - хотя знаю, что это неправильно. Просто по-другому не умею.
* * *
Фильм должен быть снят в стиле "мокьюментари", т.е. в стиле любительского псевдодокументального кино. Типичным и самым известным представителем данного направления является фильм "Ведьма из Блэр".
Действие может происходить в любой стране мира, не обязательно в России (на усмотрение режиссёра). Главное, чтобы были соответствующие географические и техногенные условия. Вообще же съёмку имеет смысл вести так, как позволяет бюджет картины.
Идут начальные титры. Музыкальный фон отсутствует. Включается любительская цифровая камера, вроде тех, на которые блогеры снимают видосы для Ютьюба. Объектив дрожит, картинка фокусируется не сразу. Зрителю даётся возможность понять, что съёмку ведёт неопытный человек. Слышно, как он чертыхается сквозь зубы.
В кадре появляются ноги, обутые в светлые кроссовки.
- Слушайте, мне уже не нравится эта затея, совсем не нравится! - раздаётся встревоженный голос молодого и предположительно интеллигентного человека. - Может я просто дам вам денег и мы разойдёмся?
- Нет! - резко отвечает ему хриплый и пропитой голос немолодого законченного алкаша. - Я хочу, чтобы именно ты, сука, снял меня на свою сраную камеру и затем, сука, выложил сраное видео в сраный интернет! Я хочу, чтобы меня, сука, увидели и услышали тысячи и миллионы сраных людей по всему сраному миру! Пускай все знают, сука, ЧТО я сделал и ПОЧЕМУ! Только ты, сука, случайный прохожий задрот с грёбаной камерой, можешь беспристрастно донести до грёбаного общества мои мысли, чувства и намерения! Так что заткни уже нахрен свою варежку и снимай, сука, просто снимай! Пойми ты, мудила, не нужны мне твои сраные деньги, УЖЕ не нужны...
Объектив наконец перестаёт дрожать. Молодой и предположительно интеллигентный человек наводит его на собеседника и в кадре появляется отвратительный бомж, одетый в непотребные и задрипаные лохмотья (детали на усмотрение костюмера). Он весь покрыт язвами и ссадинами и выглядит откровенно нездоровым (детали на усмотрение гримёра). У него подбит глаз, во рту чернеют гнилые зубы - те, что ещё сохранились, - веки подёргиваются тиком, седые волосы нечёсаны и растрёпаны, шевелюра в целом напоминает Венедиктова; щёки и подбородок заросли жёсткой щетиной, спина явно сутула, ноги кривые и вдобавок косолапые, бомж вообще весь как-то скособочен и перекрючен. Распухший сизый нос забит гнойно-сифилитическими соплями, которые свисают с кончика и бомжу приходится то и дело утирать их рукавом, уже покрытым желто-зелёной засохшей коркой. На впалых щеках и тощей шее чернеют незаживающие язвы, трясущиеся конечности то и дело сводит судорогой. Бомж покачивается и дрожит на полусогнутых ногах, словно вот-вот присядет и обосрётся. Штаны на промежности темнеют большим влажным пятном - зрителям предлагается самим додумать, откуда это пятно взялось. Мыски летних замшевых туфель бомжа порваны и оттуда торчат уродливые большие пальцы, искривлённые подагрой, с грязными нестрижеными ногтями. Сквозь прорехи на локтях и коленях видно, что суставы отекли и распухли. Спереди на шее топорщится базедов зоб, а сбоку, под ухом, торчит ярко-алый желвак размером с мандарин.
Словом, у бомжа предельно отталкивающий вид. Тяжёлое дыхание предположительно интеллигентного молодого человека даёт зрителю понять, до чего зверски этот бомж воняет и как тяжко рядом с ним находиться.
Бомж смотрит прямо в объектив, его взгляд по-настоящему безумен.
- Я, сука, бомж, - медленно произносит он, тщательно выговаривая каждое слово, чтобы всем было его понятно. - Грязный, опустившийся скот! Бомжевать я стал сознательно, в раннем детстве, и тогда же дал себя растлить группе наркоманов-педофилов с целым букетом венерических заболеваний. С тех пор я только и делал, что вступал в беспорядочные половые связи с самыми отвратными подзаборными шалавами и пидормотами, разносчиками СПИДа и сифилиса, гонореи и триппера.
Долгие годы я ошивался в самых злачных притонах, пил технический спирт, денатурат, одеколон и палёную водяру, нюхал клей, ацетон и дихлофос, ширялся любой дурью, причём использовал исключительно чужие шприцы. Питался я только несвежей, просроченной, канцерогенной пищей с червями и плесенью, иногда человечиной, пил воду из луж и из сточных коллекторов, трахал бешеных собак, бродячих шелудивых кошек и помойных голубей.
Никогда и нигде я, сука, не работал, жил паразитом, ночевал в подвалах, на чердаках и под мостами. Множество раз бывал бит, но не ходил по грёбаным врачам и нихрена у себя не лечил и ни от чего не прививался, наоборот, я год за годом копил болезни, подобно тому, как вы, сраные обыватели, всю жизнь копите вещи и деньги. Давным-давно я уже должен был сдохнуть, однако ж не сдох! Видать сам дьявол нарочно уберёг меня для особой миссии и я знаю, что это за миссия!
У меня кругом сплошные чирьи, бородавки, экзема, фурункулы, грибки и опухоли. Рак большинства органов, СПИД, лейкемия, Эбола, проказа, сифак, трипак, гонорея, гепатит, коровье бешенство, стригущий лишай, сыпной тиф, бубонная чума, сибирская язва, корь, скарлатина, холера, столбняк, туберкулёз, ветряная оспа, дифтерия, полиомиелит, атипичная пневмония, желтуха, краснуха, коклюш и трипаносома. Цирроз печени, почечная недостаточность, простатит, камни в желчном пузыре и поджелудочной, язва желудка и 12-перстной кишки, геморрой, дисбактериоз, гельминтоз, метеоризм, лимфома, воспаление мочевого пузыря, ишемия, эмфизема лёгких, полипы в придаточных пазухах носа, гланды, аденоиды, вши, блохи, саркома, диарея, недержание, ревматизм, радикулит, подагра, глаукома, болезнь Меньера, синдром Туретта, катаракта, астигматизм, воспаление среднего уха, менингит, ларингит, синусит и прионная болезнь...
На протяжении всего этого монолога оператор то шёпотом, то чуть громче с ужасом, сожалением и отвращением восклицает: "О господи!" "Какой ужас!" "Не может быть!" и т.д.
Поперхнувшийся бомж на полуслове заходится кашлем и харкает себе под ноги кровью. Утеревшись сопливым рукавом, он продолжает:
- Всё это дерьмо я цеплял и собирал специально, чтобы стать настоящим ходячим разносчиком заразы! Понимаешь, ты, сука? Я делал это намеренно, чтобы во мне скопилось как можно больше всякой хрени. Скопилось по-максимуму, чтоб ещё чуть-чуть и сдохнуть. И я сдохну, грёбаный ты задрот, не сомневайся, сдохну в самое ближайшее время, я это чувствую. Однако сперва, сука, я пойду в городской центр переливания крови и разбавлю все их чистые и проверенные запасы донорской крови своей грязной и заразной кровищей!
Бомж широко разевает щербатый рот и безумно хохочет.
- Ха-ха-ха-ха! Все! Все запасы донорской крови! Вся та дрянь, что сейчас во мне, попадёт туда и передастся огромному числу людей, те заразятся, заболеют и сдохнут! Все люди подохнут! Вот чего я хочу - чтобы все люди сдохли! Не быстро и безболезненно, не-ет, наоборот, я хочу, чтобы они подыхали медленно и тяжело, в муках! Понял, сука, чего я хочу?
Шагнув вперёд, бомж чуть ли не упирается лицом в объектив. От невыносимого смрада оператор пошатывается и едва не теряет сознание.
- Я ненавижу всех грёбаных людей! - хрипло каркает бомж. - Ненавижу за всё и одновременно ни за что. За то, что все не такие, как я, а я не такой, как все. Ненавижу сраную копошащуюся массу двуногих ублюдков и их сраную цивилизацию, её сраные законы и сраную культуру. Ненавижу государство, которое нихрена не делает для того, чтобы на свете не было таких, как я, и чтобы никому не довелось прожить так, как довелось мне. Ненавижу! Ненавижу!!! Понял, сука? Так и запиши! Потому и хочу, чтобы все подохли! И все подохнут, усёк? Передай всем: вы скоро сдохнете, сука! И ты, задрот грёбаный, тоже сдохнешь! Даже камеру твою сраную некому будет тебе в могилу положить...
Бомж нацеливает в объектив грязный скрюченный палец и вновь разражается безумным хохотом.
Оператора охватывает дрожь, вместе с ним дрожит и камера.
- Чёрта с два ты это сделаешь... - шепчет он, дав зрителю понять, что ему не безразлично то, что он сейчас услышал. - Какого хрена я участвую в этом безумии? Как мне потом с этим жить, если я буду знать, что мог предотвратить весь ужас, но не предотвратил?
Пробудившаяся в молодом человеке совесть, порядочность и осознание гражданского долга вступают в короткий конфликт с обывательско-интеллигентским пофигизмом и нежеланием лишний раз встревать в неприятности.
- Или может не надо? Может, ну его нафиг? - приговаривает он. - Да нет, если я ничего не предприму, если буду стоять и равнодушно смотреть, а потом уйду по своим делам и постараюсь обо всём забыть, то это чудовище осуществит свой замысел и пострадают невинные. А ведь среди них могут оказаться дети... Как мне тогда жить? Чем я тогда буду лучше этого бомжа? Точно! Надо позвонить в полицию. Нет... Я не успею... Точнее, это они не успеют и тогда бомж осуществит задуманное. Решено! Я должен всё сделать сам, здесь и сейчас!
Решившийся мододой человек, не выключая камеры, кладёт её на землю.
- Эй ты, бомж! Ты был кое в чём прав, когда сказал, что скоро умрёшь. И это "скоро" наступит прямо сейчас! Понял? Я не позволю тебе осуществить твой дьявольский план и навредить людям! Я помешаю тебе, слышишь? Я тебя остановлю! Ну, чего пялишься? Вот, получай!
Слышатся звуки борьбы, удары, пыхтение, кряхтение, возня, охи-вздохи. Всё происходит за кадром, перед объективом лишь поросший сорняками пустырь где-то на окраине какого-то города. Бомж болезненно мычит, молодой и предположительно интеллигентный человек издаёт отрывистые возгласы. С обеих сторон сыпятся бессвязные и приглушённые ругательства. Очевидно, дерущиеся сцепились не на шутку.
Наконец кто-то из двоих издаёт долгий агонизирующий стон. Приближаются шаги. Камера поднимается вверх и разворачивается объективом к тому, кто её держит. Это молодой и вполне интеллигентный человек (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако желательно подобрать типаж вроде Сергея Панина). Он бледен, испачкан и часто-часто дышит.
- К сожалению, я был вынужден это сделать, - печально произносит он и поворачивает камеру так, чтобы объектив запечатлел распростёртое тело бомжа в луже крови. У него размозжена голова, рядом валяется окровавленый булыжник. (Памятка режиссёру и команде по спецэффектам: кровь на протяжении всего фильма должна выглядеть яркой и откровенно бутафорской, как в старых дешёвых боевиках. Пусть зритель видит, что всё не по-настоящему. Кровавые сцены должны не ужасать и не шокировать, а наоборот веселить зрителя своей ненатуральностью.)
- Мне пришлось, - продолжает молодой человек, - я не мог оставаться безучастным, ведь иначе ублюдок осуществил бы свой план. Мы схватились, я ударил его несколько раз, потом повалил на землю и продолжал бить, а бомж был так плох... в смысле, так нездоров, так болен, что еле-еле сопротивлялся, на полноценную драку у него просто не было сил, поэтому я покончил с ним довольно быстро - подобрал с земли каменюку и огрел несколько раз по голове. Хренакс! Хренакс! - Молодой человек бьёт кулаком в раскрытую ладонь, как бы иллюстрируя сказанное.
- Не то, чтобы я был как-то предубеждён против бомжей, - продолжает он. - Я их попросту ненавижу. Помню, в детстве, ещё до того, как во всех подъездах установили кодовые замки и железные двери, дом, где я жил, был настоящей бомжовой ночлежкой. Как утром ни выйдешь, так шагу нельзя ступить, чтоб не наткнуться на спящего бомжа. Во-о-ни-и-ща-а! Хоть ноздри затыкай. Причём засыпали, сволочи, под утро, а перед этим полночи бухали, горланили, дрались, пьяные ломились в двери к жильцам, пугали детей... Ну и финальная вишенка на торте: перед уходом обязательно обоссывали и обсерали все лестницы и площадки. Ещё ведь какая-нибудь домохозяйка специально выйдет - мол, ребята, ладно, спите, бухайте, горланьте, но хоть ссать и срать не надо, ведь нам же потом за вами убирать. И они такие: нет, мать, мы что, свиньи? А к утру - хренакс! - обязательно нассут и насерут. С тех пор я их и ненавижу. Самые настоящие твари, подлые, грязные, вонючие, наглые твари! Так бы всех и поубивал! Вот и этот - что, каким-то другим оказался? Нет, такая же тварь, даже хуже. В кои-то веки удалось хоть с одним бомжом поквитаться, так и тут не обошлось без подлянки. Не знаю, правда, нарочно он так сделал или случайно получилось... - Сжав кулаки и трепеща от переполнявших его эмоций, молодой человек внимательно к чему-то прислушивается и начинает тревожно себя ощупывать. - В общем, во время драки бомж так тяжело дышал открытым ртом, что его слюни летели во все стороны, а когда я начал бить его булыжником, во все стороны полетела кровища и частички мозгов. Немного и того, и другого, и третьего случайно попало мне в рот - ведь я тоже глубоко дышал. Я попытался отплеваться, но когда что-то попадает мне в рот, я непроизвольно сглатываю, вот и в этот раз тоже, а значит у меня уже считай СПИД, рак, чумка, сифак, проказа, лимфома, синдром Кройцфельдта-Якоба и прочая дрянь. Я прям чую, как метастазы всевозможных болезней прорастают и распространяются внутри меня. Значит я стал опасен для общества и ни одно лекарство меня не спасёт. Я обречён...
У молодого интеллигентного человека от потрясения подкашиваются ноги и он плюхается на землю, не выпуская из рук камеру. На его глаза наворачиваются слёзы.
- Грёбаное дерьмо! Как же обидно умирать... Столько всего впереди могло быть, столько всего в жизни мог бы сделать...
Запнувшись, вполне интеллигентный молодой человек замолкает и его глаза широко раскрываются.
- Нет-нет-нет-нет, что я несу! Я ведь только что спас жизнь тысячам и миллионам людей, избавил их от медленной и мучительной смерти. Я должен гордиться собой, ведь получается, что я - настоящий герой!
Он внимательно смотрит в объектив:
- Кто бы ни нашёл эту запись после моей смерти, прошу вас сообщить моим близким о том, какой подвиг я совершил. Пусть знают, что я умер не напрасно. А для меня всё уже кончено, я - ходячая заразная бомба, какой до меня был этот бомж. И коли уж я сумел защитить человечество от него, значит сумею защитить и от себя самого. Мне нужно покончить с собой прежде, чем я кому-то наврежу.
Молодой человек вскакивает на ноги.
- Дельная мысль! Пока не иссяк задор, пойду и брошусь под поезд - пусть размажет меня по рельсам! А что? Быстрая и надёжная смерть, я даже почувствовать ничего не успею...
Он выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре крупным планом мокрый сопливый нос и сухие потрескавшиеся губы - очевидно владелец поднёс камеру к самому лицу.
- Чуть не забыл, - заговорщицким шёпотом говорит вполне интеллигентный молодой человек. - Нельзя просто так оставить здесь бомжа, нужно что-то сделать с его трупом, иначе зараза всё равно распространится. Я сейчас погуглил и, кажется, нашёл решение...
Держа камеру одной рукой, владелец опускает и поворачивает её. В кадре опять дохлый бомж. Другой рукой молодой человек держит бумажный мешок, из которого сыплет какой-то белый порошок, пока тот не покрывает равномерно весь труп.
- Негашёная известь, - поясняет молодой человек. - В интернете пишут, что от неё тело вместе со всей заразой исчезнет бесследно, а это как раз то, что мне нужно...
Он опять выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера включается. В кадре железнодорожная насыпь. В траве, рядом с кустами ежевики, виден истлевший собачий трупик с рыжеватыми клочками шерсти и обрывком ошейника. Очевидно поезд когда-то сбил собаку, а хозяин либо не нашёл её, либо побрезговал похоронить. (Бывают и такие хозяева.)
Издалека слышен звук приближающегося поезда. Камера вздрагивает, шуршит и постукивает, когда владелец пытается пристроить её на каком-то возвышении - возможно на толстой нижней развилке какого-нибудь дерева. В кадр попадает телеграфный столб.
Установив камеру более-менее прочно, молодой и вполне интеллигентный человек заглядывает в объектив и издаёт громкий трагический вздох обречённого на смерть человека, после чего решительно уходит в сторону насыпи, поднимается по её крутому склону, то и дело оскальзываясь на щебёнке, и пропадает за кадром.
Судя по звуку, приближается скорый поезд, не товарняк. Слышен нарастающий стук колёс и протяжный гудок. Что-то бесформенно-окровавленное летит сверху, с влажным чавкающим шлепком припечатывается к телеграфному столбу и медленно съезжает по нему вниз, оставляя жирный алый мазок.
Надрывно визжат тормоза. Громыхающий состав содрогается всей своей многотонной массой, скрипят и скрежещут буфера. Постепенно его ход замедляется и он замирает на рельсах.
Через минуту по насыпи сбегает человек в железнодорожной униформе и подходит к камере (его внешность - на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако желательно подобрать типаж вроде Андрея Мерзликина). Его лоб покрыт бисеринами пота, во взгляде читается испуг.
- Я машинист скорого поезда, - с испугом произносит он, заглядывая в объектив. - Работаю уже пятнадцать лет и чего только за это время не видел. Только что вот сбил человека на путях... Подобное в нашей профессии не редкость. То студент какой-нибудь на рельсах встанет, которого подружка отшила, то пьяный дачник некстати вылезет, то с платформы какой-нибудь неуклюжий дебил навернётся, а то бабка сиганёт, которой жить надоело... Словом, всякое бывает, всего не перечислишь. Обычно-то мы на такую фигню внимания не обращаем - ну сбили и сбили. Иной раз даже видишь, как какая-нибудь кошёлка лезет враскоряку через рельсы, так нарочно газку поддашь и гадаешь - успеет клуша отскочить или не успеет...
Машинист достаёт из кармана большой клетчатый носовой платок и нервными движениями утирает пот со лба.
- Однако тут другой случай. Я перед столкновением как раз в окошко высунулся, чтобы высморкаться и поглядеть, не занесёт ли соплю встречным потоком в чьё-нибудь купе... В этот момент парень и нарисовался. Как кинется с разбегу под колёса! Я и глазом моргнуть не успел. Хренакс! - машинист громко хлопает в ладоши, как бы иллюстрируя силу столкновения локомотива с человеком. - И в лепёшку! Только брызги во все стороны! Казалось бы - что такого? Со всеми случается... Да только встречным потоком несколько брызг...
Замявшись и не находя слов, машинист переходит на пантомиму и тычет пальцем себе в рот.
- Малый-то этот выглядел как есть нездоровым, вот что я заметить успел. Совсем напрочь больным. У него так на роже и было написано. Разве ж здоровые люди под поезд сигают? И я ещё, дурень, варежку раззявил, ну и... - Машинист опять тычет пальцем в рот, после чего обхватывает голову руками.
- Грёбаный Экибастуз! Это что ж выходит-то? Выходит, я теперь тоже болен? - Извиваясь, машинист принимается ощупывать себя. - Ну точно, прямо чувствую, как метастазы всяких болезней прорастают и распространяются по всему телу. Значит и у меня теперь СПИД, рак, чумка, лихорадка Эбола, трипак, атипичная пневмония, коровье бешенство, лишай, блохи и чёрт его знает что ещё.
Закрыв лицо руками, машинист всхлипывает.
- Выходит, не жилец я на белом свете. Не жилец... Не сегодня-завтра помру в страшных муках и никакое лекарство меня не спасёт. А ведь я ответственное лицо, у меня, вон, пассажиров полные вагоны. - Машинист машет рукой в сторону локомотива. - Вдруг от меня кто чего подцепит да по всему миру разнесёт? Не хватало, чтоб в новостях перед всем депо ославили - вот, мол, этот-то сам заразился, да впридачу тыщи и мильёны людей перезаражал. Разве ж так можно?
Задумавшись, машинист смотрит куда-то вдаль, за камеру, под углом в сорок пять градусов.
- А куда деваться? Деваться-то некуда. В депо не вернёшься, домой тоже путь заказан... Не хватало ещё семью и товарищей перезаражать. Не могу я такой грех взять на душу, не могу и всё тут! Щас проводницы начнут голосить: в город, мол, ко врачам... А что они, врачи-то? Они вон какой-то вшивый насморк до сих пор одолеть не могут. К ним только попади! Поставят наугад диагноз, а потом скажут: надо тебе, дружок, ноги ампутировать! Мало того, что помрёшь, так ещё безногим. Да и не дотянуть мне до города, вот прям чую. Что же делать-то? И помирать в муках неохота, и людей губить зазря нельзя. Пожалуй... Там дальше по пути речка будет, дык я в неё с моста кинусь. Плавать всё равно не умею, вот и утоплюсь. А в речку-то из фабрики да с комбината всякую едкую срань выливают - химия такая, что ни одна зараза не выживет.
Машинист довольно потирает руки.
- Вот и славно! Утопну и все мои хвори - со мной! Кто потом найдёт камеру, передайте моей семье и всему депо, чтоб не поминали лихом...
Он берёт камеру и выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре перила и балки стального железнодорожного моста через реку. Река достаточно широка и глубока, чтобы по ней свободно ходили теплоходы и баржи.
Машинист стоит возле перил и крутит туда-сюда камеру, стараясь как-нибудь поудобнее её пристроить. Слышно, как пассажиры и проводницы что-то кричат ему из вагонов, но речной ветер сильно дует в микрофон камеры и заглушает их слова. Под мостом какое-то судёнышко тарахтит дизелем.
Кое-как установив камеру на перилах, машинист перелезает через них, несколько раз истово крестится и прыгает вниз. Всплеска не слышно, зато слышно, как дизель внизу начинает надсадно выть и одновременно выше уровня перил снизу бьёт кроваво-красный фонтан. Из вагонов доносится коллективный женский визг и мужские вопли - пассажиры поезда стали невольными свидетелями суицида.
Минуту ничего не происходит, затем по гравию и шпалам цокают шаги человека, чья обувь подбита гвоздями, как в старину. Человек входит в кадр, наклоняется и смотрит вниз через перила. На нём китель и фуражка капитана речфлота (детали на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако желательно подобрать типаж вроде Константина Хабенского).
Он оглядывается и смотрит в камеру, не выпуская из зубов погасшую трубку.
- Этот бедолага ухнул в воду прямиком за кормой моей посудины, - говорит он. - Под мостом мы шли на малом ходу, как положено, а как стали выходить на открытую воду, я скомандовал "Полный вперёд". Винты завертелись как бешеные, тут-то сердешный и нырнул сверху. Ясен пень, его сразу же утянуло под лопасти и расхреначило в клочья...
В знак скорби капитан снимает фуражку и склоняет голову.
- Мне очень жаль, что всё произошло именно так и железнодорожник теперь стал кормом для рыб и раков... Если, конечно, в реке ещё остались рыбы и раки, учитывая, сколько едкого дерьма в неё сливают с фабрики и с комбината... Тут в воде такая химия... такая химия... Словом, не хотел бы я искупаться в этой воде. Хорошо, если одна только кожа слезет или волосы выпадут, а то вот так плаваешь, плаваешь, хвать - а мошонка-то отсохла, да ещё и ослеп вдобавок!
Водрузив фуражку обратно на голову, капитан продолжает:
- Однако же я ничуть не удивлён. Пока железнодорожник летел с моста, я успел заметить, что он как бы не совсем здоров, а точнее совсем-совсем болен. Это у него и на роже было написано. Где это видано, чтоб здоровые люди с моста в реку прыгали? Вот и балбесы мои сроду такого не видали - застыли как вкопанные. Я ору: "Стоп машина"! Старпом - и по совместительству сожительница моя, - Алла Яковлевна, как кровищу увидала, сразу хлоп в обморок...
Имя "Алла Яковлевна" капитан произносит как "Ал-Якльна".
- Обычно-то мы на подобное не реагируем. Мало ли кто по дурости в воде помирает? Одни спьяну лезут в холодрыгу купаться и у них мотор отказывает, у других грабли с копытами судорогой сводит и они камнем на дно идут... А ещё, говорят, черви такие есть, толщиной с волос, они хоть мужику, хоть бабе, кто голышом купается, прям в писю заползают или в задницу, и их потом оттуда ничем не вынешь, так и съедают человека изнутри. Сам я не видал, но бывалые люди рассказывали. Также некоторых тянет купаться на мелководье или в мутной воде: плывут и не видят, что со дна ржавая арматурина торчит или лом - так и напарываются брюхом или грудиной. Чешешь иной раз по фарватеру, глядь, навстречу трупак распухший плывёт. Так его нарочно багром потычешь, чтоб газы наружу вышли и он на дно погрузился, а то неприятно, весь вид портит - кругом же река, природа, красотища, туристов сколько, отдыхающих... Вдруг кто-нибудь как Ал-Якльна - хлоп! Хана всему отдыху...
Задумчиво уставившись на свою трубку и вертя её в пальцах, капитан мрачнеет.
- Вот же... Машинист этот... Взял и бросил поезд с пассажирами. А если мост рухнет? Нет бы отъехать вон туда, подальше. Видать здорово его хворь изнутри припекла. Его как под винты затянуло, во все стороны кровавая форшмота - хренакс! - Капитан совершает широкие круговые движения руками, как бы иллюстрируя сказанное. - Так и брызнула. Причём несколько капель попало мне в трубку, а она перед тем как раз потухла. Заново её раскурить я не успел и всё же машинально, по инерции затянулся, глубоко затянулся, ну и, получается, всосал всё в себя, всю заразу. Попробовал откашляться, да куда там...
Профессиональная выдержка и самообладание помогают капитану держать себя в руках. Он лишь слегка бледнеет.
- Грёбаный кашеглот! Выходит, что и я теперь заразился. Значит у меня считай СПИД, рак, чумка, туберкулёз, тиф, корь, скарлатина, диарея, кишечная палочка, метеоризм, вши, бородавки и хек его знает, что ещё! - Капитан нервно себя ощупывает: - Прямо чую, как во мне прорастают и распространяются метастазы всевозможных болезней. Зашибись, приехали, можно бросать якорь! Теперь я ходячий разносчик заразы. Как ни крути, а видать моё время вышло. Что я теперь Ал-Якльне скажу, как посмотрю в глаза моим балбесам?
С досады капитан резко машет рукой, трубка вылетает из неё и исчезает внизу, под мостом. Капитан удручённо глядит ей вслед.
- Коли так, то лучше уж покончить со всем одним махом, чтоб никто ничего не узнал. Пусть думают, что хотят, мне уже всё равно. Мне не о себе, мне об обществе думать надо! - Капитан стучит себя кулаком в грудь. - Мы в тельняшках и мы перед смертью не дрейфим! Как придём в порт, нарочно встану под краном, чтоб он на меня что-нибудь тяжёлое уронил и раздавил в лепёшку! Того, кто потом найдёт камеру, я прошу передать Ал-Якльне, что её одну я по-настоящему любил и был верен ей до самого конца...
Решительно схватив камеру, капитан выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре удаляющийся мост, снятый с кормы идущего на всех парах судна. Видно, как в стоящий на мосту состав сзади на полном ходу врезается другой состав. Вагоны сминаются гармошкой, какие-то из них вздыбливаются кверху и переворачиваются в воздухе. Из разбитых окон наружу вылетают люди, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться и бестолково махая руками. Их криков на таком расстоянии не слышно - из-за работающего дизеля.
Оба состава не удерживаются на рельсах и валятся в воду. Ветхий мост, давно требующий капитального ремонта, обрушивается в реку вслед за ними (возможно имеет смысл использовать компьютерную графику - на усмотрение режиссёра).
- Я же говорил! - восклицает капитан. - Ну ведь говорил же! Кто ж бросает транспорт с людями на мосту? Вот ведь... Эй! Ал-Якльна! Что с вами опять? Вот же чёртовы бабские обмороки... Эй, балбесы, звоните в скорую, пусть встречает нас в порту!
Камера выключается. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера включается вновь. В кадре типичный речной порт, в воздухе носятся и галдят чайки, вокруг громоздятся горы песка и щебня, штабеля каких-то ящиков и контейнеров. Между ними туда-сюда снуют погрузчики и трактора со здоровенными ковшами, а над всем этим гордо возвышаются портовые краны.
Объектив наводится на песчаный холм. Хрустят шаги, подносят камеру к песку. Появляется рука и проделывает в песке ямку на уровне груди. Камера поворачивается на 180 градусов, капитан речфлота устраивает её в ямке так, чтобы она снимала пространство перед песчаной горой. Пока объектив поворачивается, он на мгновение успевает запечатлеть стальную опору одного из кранов. Лебёдка, поднимая что-то тяжёлое, громко и натужно воет, заглушая все прочие звуки.
Капитан ничего не говорит. Он молча отдаёт честь перед камерой и выходит на открытое пространство. В этот момент зритель должен задаться вопросом: с чего капитан решил, что кран на него что-то уронит?
Следующая сцена даёт на это ответ - с минуту капитан просто стоит, затем достаёт из кармана пистолет и выпускает всю обойму куда-то вверх. Слышится звук лопнувшего троса, над капитаном нависает чья-то тень и в следующее мгновение сверху с грохотом падает контейнер. Падает торцом, пару секунд балансирует, шатаясь из стороны в сторону, и заваливается набок. Запоры не выдерживают удара и дверцы контейнера открываются - прямо напротив объектива.
Видно, что контейнер битком набит людьми азиатской внешности - нелегальными эмигрантами. Молодые мужчины и женщины находятся в крайней степени изнеможения и еле-еле шевелятся - не столько из-за падения с высоты, сколько из-за лишений и долгого путешествия в невыносимых условиях. Ни у кого нет сил подняться на ноги. Падение многих покалечило - у кого-то сломаны конечности или рёбра, у кого-то пробит череп, за кем-то волочатся кишки (бутафорские, пластмассовые). Внутри контейнера, на стенках и на полу много крови.
На том месте, где стоял капитан и где его расплющил контейнер, виднеется бесформенное кровавое месиво.
Азиаты беспомощно ползают вокруг контейнера, громко стонут, что-то с мольбой кричат, не обращая внимания на кровавую жижу.
Через минуту раздаются шаги и в кадре появляется среднего роста и телосложения человек в грязном промасленном свитере и в таком же рабочем комбинезоне (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако желательно подобрать типаж вроде Дмитрия Дюжева). У него с собой монтировка и ею он начинает изо всех сил дубасить азиатов, которые тянут к нему руки, моля о помощи. Двух-трёх, а иногда и одного удара оказывается достаточно, чтобы раненый и измождённый эмигрант затих навсегда.
Здоровенные рабочие ботинки человека громко хлюпают и чавкают, ступая по крови, которой с каждой минутой становится всё больше и больше. Внезапно он подпрыгивает и начинает болезненно приплясывать, после чего тщательно вытирает монтировку грязной ветошью и, прихрамывая, подходит к камере.
- Я крановщик вот этого крана, - говорит он, кивая в сторону. - Вместе с ещё несколькими мужиками я участвую в нелегальной перевозке вонючих эмиграшек откуда-то из азиатской жопы мира. Дальше их участь складывается по-разному. Кого-то продают в рабство, кого-то в секс-притоны, а кого-то просто пускают на органы. Ну и что? Мне-то что с того? Их там, в Азии, всё равно много, авось не убудет. Зато деньги. У нас ведь тут зарплаты грошовые, а у меня жена, дети, их содержать надо. Получается неплохая прибавка и в целом мне хватает, жаловаться не на что...
Актёр, изображающий крановщика, должен сыграть свою роль так, чтобы создать у зрителей убеждение, что перед ними крайне мерзкий и абсолютно беспринципный человек, готовый за деньги продать родную мать.
- И вот как раз, - продолжает крановщик, - когда я сгружал на берег очередную партию вонючих эмиграшек, этот козёл, - он указывает монтировкой на бесформенное месиво, оставшееся от капитана, - вдруг вылез откуда-то и принялся в меня шмалять. Вернее, это я сперва так подумал. Ну, думаю, какой-то мусор присёк наши делишки и пришёл меня сцапать. А потом гляжу - форма у него не мусорская и шмаляет он не в меня, а в трос. Ну, а дальше, ясен хрен, - бздынь, и следом - хренакс! - Крановщик машет вверх-вниз кулаком, как бы иллюстрируя сказанное.
- Хорошо, что урода расплющило и теперь есть, на кого всё свалить. Я пока с верхотуры спускался, успел позвонить кому надо, так что сюда уже едут. Денег в этот раз нам не видать, ну зато хоть на нарах не окажемся после того, как хорошенько здесь всё приберём и подчистим. К вечеру будет всё шито-крыто, никто ничего не узнает.
Крановщик задумчиво смотрит на свою монтировку и не глядя швыряет её за спину. Монтировка вонзается точнёхонько в голову последнему азиату, кто ещё подаёт признаки жизни.
- Есть только одна закавыка, - говорит крановщик. - Я когда сверху на этого урода смотрел, сразу заметил, что он не совсем здоров, а точнее - совсем напрочь болен. Разве здоровый человек будет под стрелой стоять? Не по-людски это, да и, опять же, технике безопасности противоречит. Для кого, блин, плакаты рисуют: "Не стой под стрелой"? А этого, видать, здорово болезнь допекла, раз решил с собой покончить. Это я к чему? Когда я эмиграшек монтировкой угощал, вон тот, последний, с кривыми зубами, как раз мордой в жиже елозил, которая от козла с пистолетом осталась. Извазюкался весь с головы до ног в мозгах и в кровище. А когда монтировкой кого-то со всей дури лупишь, обычно по сторонам не особо смотришь, вот я и не заметил, как эмиграшка ко мне подполз и хвать зубами за ногу! Так больно, сука, укусил, до крови - теми самыми кривыми зубами, которыми в заразной жиже елозил...
Прислушиваясь к внутренним ощущениям, крановщик ощупывает себя.
- Ну точно! Прямо чую, как внутри меня прорастают и распространяются метастазы всеразличных болезней. Считай, у меня теперь СПИД, рак, чумка, столбняк, полиомиелит, гельминтоз, саркома, дифтерит, цирроз печени, камни в желчном пузыре и в поджелудочной, почечная недостаточность, холера, эмфизема и много чего ещё. С таким ассортиментом я ходячая заразная бомба и точно не жилец. Ни одно лекарство меня не спасёт, можно писать завещание...
Крановщик с сожалением качает головой.
- Грёбаный прокурор! Заработал, называется, деньжат! Обеспечил семью! Какая нахрен семья? Мне теперь к ней и на пушечный выстрел не подойти. И здесь оставаться тоже нельзя - подельники мои, если узнают, сами меня приберут, от греха подальше. Валить надо, валить... А куда валить? Куда-нибудь, где меня никто не достанет. Но прежде надо тут всё продезинфецировать...
Схватив камеру, крановщик выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре салон старенькой "Лады" - пятнашки или даже шестёрки (или же аналогичное импортное старьё, если действие происходит не в России - на усмотрение режиссёра).
За рулём давешний крановщик в своём свитере и комбинезоне. Камера находится рядом с ним, на приборной панели. Зрителю через заднее стекло видно, как где-то вдали полыхает огненное зарево. К небу вздымаются клубы сизо-чёрного маслянистого дыма.
- Пришлось устроить в порту пожар, - признаётся крановщик. - Не, ну а чё? Я ж всё-таки не зверь. Одно дело эмиграшек нелегально на берег сгружать и совсем другое устроить всемирную пандемию. Надо ж соображать! А там, в порту-то, навалом угля, торфа, мазута, солярки... При желании поджечь - как нефиг делать! Полыхнуло - дай боже! По совести, мне и самому надо было б в пламя нырнуть, да что-то я очканул. Что-то сыкотно мне. Ладно, если б моментально кони двинул, а то ведь пока изжаришься, можно очертенеть от боли. Нет уж, если кончать, то кончать быстро. Мне козёл с пистолетом хорошую идею подал. Видать всё понимал мужик. Так что я сейчас в одно место еду - там мой корешок когда-то работал. Вот там-то я свой путь и окончу...
Не справившись с эмоциями, крановщик тянется вытереть мокрые глаза, после чего резким движением отключает камеру. Зрители должны понять, что на кривую дорожку крановщика толкнули обстоятельства, но в глубине души он ещё не всё человеческое в себе растерял, что-то в нём ещё осталось.
Секунду, как обычно, зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре типичная лесопилка. Оглушительно ревут тягачи и грузовики, визжат циркулярные пилы. Земля усеяна сплошным слоем щепок, стружек и опилок, перепачканых грязью и машинным маслом. Повсюду громоздятся штабеля брёвен, досок и брусьев. Туда-сюда снуют здоровенные мужики в оранжевых касках.
Крановщик поворачивает камеру и заглядывает в объектив:
- Скоро наступит обеденный перерыв и тогда рабочая суета утихнет. Я воспользуюсь этим и покончу с собой прежде, чем меня кто-нибудь остановит. Кто найдёт камеру, передайте семье и товарищам, что мне очень жаль...
Раздаётся протяжный гудок. Рабочие выключают технику и расходятся - видимо в столовую. Крановщик пристраивает камеру на ближайший штабель, между двух неструганых досок. В кадр на миг попадает циркулярная пила, но в дальнейшем она останется за кадром.
Крановщик отходит и включает пилу. Камера снимает, как он медленными шагами пятится назад, крестясь и шепча молитвы. Собравшись с духом, крановщик разбегается и ныряет головой вперёд - прямо под зубья пилы. Пила пронзительно визжит и обдаёт всё пространство перед камерой потоками кровищи, лоскутками кожи, ошмётками волос, костной крошкой и розоватыми кусочками мозгов.
Нарастает и приближается топот множества ног. Прибегают рабочие, от неожиданности замирают на месте и начинают галдеть. Все на ходу что-то жуют.
Всех расталкивает бригадир. Он цедит под нос ругательства, на цыпочках обходит окровавленый участок и отключает пилу. Румяный молоденький практикант сгибается пополам и его выворачивает наизнанку. Остальные не обращают на него внимания. Всеобщий гвалт усиливается. Работяги страшно матерятся (при монтаже режиссёр должен не забыть запикать весь мат), выражая недоумение, удивление и досаду.
Бригадир тоже начинает орать, причём сразу на всех - на слабака практиканта, на рабочего, который отвечает за данную конкретную пилу, и на остальных за то, что столпились и тупо глазеют вместо того, чтобы звонить в скорую и в полицию... Обиженные рабочие ругаются в ответ - одни обкладывают трёхэтажными фразами суицидника, другие посылают бригадира на три, четыре и пять букв... Ответственный за пилу орёт, что не обязан следить за ней в свой обеденный перерыв... Практикант ничего не может с собой поделать и раз за разом опорожняет внутренности себе под ноги...
Бригадир не намерен терпеть оскорбления. Он подскакивает к наиболее языкастому матерщиннику и впечатывает ему прямо в рожу кулак. Остальные воспринимают это как сигнал, после чего завязывается всеобщая потасовка, как в старых комедийных вестернах или в немых допотопных комедиях. Для пущего эффекта можно снять прибежавших из столовой поварих, которые будут размазывать по чьим-нибудь лицам тарелки с едой. В виде исключения можно сделать так, что в этот же момент включилось лесопилочное радио (почему бы лесопилке не иметь своё радио?) и начало крутить задорное американское кантри с банджо и губной гармошкой (что-нибудь в духе "Drooling banjos" или чего-то подобного - на усмотрение режиссёра).
Бригадира сбивают с ног. То и дело кто-нибудь поскальзывается на кровавых щепках с опилками и падает. Образуется беспорядочная куча-мала, в которой все друг друга мутузят.
Окровавленный и избитый бригадир кое-как выбирается наружу и подползает к камере (его внешность - на умотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако желательно подобрать типаж вроде Гоши Куценко).
- Короче, я тут бригадир, - говорит он с виноватым видом, то и дело отплёвываясь, - а значит мне за всё и ответ держать. Мужика-то того я сразу приметил, как только он заявился. Я ж тут, почитай, всех знаю. А этот - какой-то незнакомый. Ну, думаю, ладно, может кто новый из водителей, мало ли... Что я сразу понял, так это то, что мужик не совсем здоров, точней совсем-совсем болен. У него это и на харе было написано. Разве ж будет здоровый человек ни с того ни с сего в пилу с разбегу кидаться? Конечно, на лесопилке без несчастных случаев не обходится - такая у нас работа, но в основном всё по мелочи: кто себе пальцы отхватит, кто полруки... Ванька Клюшкин, вон, давеча ухитрился себе свистульку оттяпать, так и ходит с тех пор малахольный...
Исповедуясь перед камерой, бригадир не делает никаких попыток остановить драку, которая буйствует и неистовствует за его спиной. Работягам быстро надоедает лупить друг друга голыми руками и они хватают подручный инструмент - кто стамески, кто топоры, кто бензопилы, кто чего.
- А тут другой случай, - продолжает бригадир. - Такого, чтоб кто нарочно на себя руки наложил, у нас сроду не было. Ссоры, конечно, случаются, как же без ссор? Особенно, если кто выпимши. Бывает, осерчает кто, схватит дрель да прям сверлом обидчику в бошку - хренакс! Ну и что? Подумаешь, просверлит черепушку насквозь, медсестра наша, Нюрка, йодом помажет, пластырем залепит - и снова в строй. У нас тут все здоровые, крепкие. До смертоубийства никогда не доходило. А этого мужика видать совсем хворь изнутри доконала. Это я к чему? Я ж когда наземь брякнулся и опилки рожей вспахал, да вдобавок об щепки весь ободрался, получается, от евойной кровищи всю заразу подцепил...
Бригадир замолкает и принимается тревожно себя ощупывать.
- Так и есть, прямо чую, как во мне прорастают и распространяются метастазы всяческих болезней, по всему телу. Стало быть не жилец я. Стало быть и у меня теперь СПИД, рак, чумка, сибирская язва, трипаносома, лихорадка Западного Нила, болезнь Меньера, свиной и птичий грипп, ишемия, экзема и леший его знает, что ещё! Хана мне, никакое лекарство теперь не спасёт!
Возможно во время драки бригадиру заехали в ухо и он временно оглох, потому что, пока он говорит в камеру, за его спиной разворачивается настоящий слэшер. С перекошенными от ярости лицами, окровавленные с ног до головы, под весёлое зажигательное кантри, работяги остервенело рубят друг друга топорами, бьют стамесками и кромсают бензопилами. Бабы-поварихи приносят откуда-то вилы и столовые ножи. Во все стороны летит бутафорская кровь и резиновые части тел.
- Скорее всего суицидник был по-своему прав, - говорит бригадир. - Если у тебя какой неизлечимый недуг, то лучше уж сразу... одним махом... чем неизвестно сколько мучаться и по всему свету заразу разносить. Мы всё-таки в цивилизованном обществе живём, а значит должны думать и о других людях...
Бригадир наконец оборачивается назад, где все уже покрошили друг друга и никто не подаёт признаков жизни, включая толстых поварих из столовой. Вилы торчат из живота молоденького практиканта, скорчившегося в собственной рвоте.
- Ох ты ж! Грёбаный терминатер! Ребята, ребятушки... - всплеснув руками, бригадир тоскливо причитает: - Тоже заразу подхватили? Тоже решили, что лучше всем здесь, на месте помереть, чем тащить хвори в семью, к родным и близким? Братцы! Простите меня за то, что недоглядел. Я, я один во всём виноват. Не серчайте на меня, дурака, ежели кого когда обидел. Пусть земля вам всем будет пухом, а за меня не волнуйтесь, я тут щас всё обеззаражу и потом того... следом за вами...
Достав из кармана коробок спичек, бригадир задумчиво на него смотрит, потом берёт камеру и отключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре салон старой развалюхи, на которой на лесопилку приехал крановщик. Камера стоит на прежнем месте и опять показывает, как позади отъезжающей машины бушует стена пламени. Только на сей раз это лесопилка, а не порт.
- Опилки, щепки, доски, брёвна - всё занялось с одной спички! - гордо сообщает бригадир. - По чесноку, мне бы и самому следовало в пламени сгинуть, да я зассал. Извините, ребятки, что таким бздливым оказался, просто такая смерть не по мне. Да ну, слишком страшно. Как представлю, что пламя меня заживо изжаривает, так прям в дрожь бросает... Но ничего, я другой способ знаю, тоже надёжный, стопудово. Щас в одно местечко еду, там как раз и того... к ребятушкам...
Бригадир выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре дремучий лес. Бригадир держит камеру под мышкой, продирается сквозь густой ельник, пыхтит и тяжело дышит, говоря на ходу:
- Турист какой или охотник, кто найдёт эту камеру, сообщите моей бабе, где, как и почему я помер, а то ведь решит, что я с шалавой какой сбежал, бросил её, горемычную. Передайте, что я всех люблю, даже тёщу, чтоб ей провалиться! Бабе скажите, что если кого после меня найдёт и если человек окажется хороший, то пускай сожительствуют и не раздумывают, я разрешаю... Генеральный наш - падла и сволочь, так ему и передайте. Скажите, буду ему во сне являться каждую ночь и деньги требовать, которые он нам годами не доплачивал. Нам-то они уж без надобности, так пусть семьям выплатит, собака, не то я ему с того света покоя не дам! Уй...
Одна из еловых ветвей больно хлещет бригадира по лицу и он замолкает, а через минуту выходит на просторную поляну, с краю которой торчит пень, поросший говорушками.
Бригадир поворачивает камеру, запечатлевая всю поляну.
- Мы с покойным тестем, царствие ему небесное, раньше любили в здешних лесах охотиться. И на поляне этой часто бывали, а уж как тесть помер, так я сюда ни ногой... Присядем иной раз вот на этот пень и давай мечтать, как хорошо было б медведя в ловушку поймать. Пристрелить-то его из берданки любой дурак сумеет, а вот ловушка - это настоящее искусство! Раз как-то были в настроении, ну и выкопали посреди поляны глубоченную яму - чтоб если косолапый в неё попадёт, то наружу б вылезти не смог. Жердинками её накрыли, ветками, лапником... Вон она.
Бригадир наводит объектив на центр поляны, где видна зелёная плешь - единственное место, не заросшее травой.
- Я сейчас в яму спрыгну, стеночки лопаткой подрою, они на меня осыпятся и так живьём-то похоронят. А яма глубокая, ни один зверь до меня не доберётся...
Поставив камеру на пень, объективом к центру поляны, бригадир делает гимнастические движения, приседает, разминается. У него в руках складная сапёрная лопатка. Неважно, откуда он её взял - зачем забивать голову зрителя лишними деталями?
- Прощевайте, ребятушки, с богом! - восклицает бригадир, с разбега высоко подпрыгивает и ухает в яму, зачем-то широко раскинув ноги в стороны, как какая-нибудь гимнастка, балерина или матрос, танцующий "Яблочко".
В полёте его задница перевешивает, провисает вниз и как таран проламывает лапник, ветки и жерди. Раздаётся хрустяще-чавкающий звук и что-то снизу задерживает погружение бригадира в яму. Его голова остаётся торчать над краем. На секунду бригадир замирает в таком положении, а потом начинает дико выть и орать.
- Ко-о-ол!!! - Даже в такой ситуации бригадир пытается извернуться и обратиться лицом к камере. - Тесть, падла, сука, урод, сволочь, гнида, воткнул в яму острый кол, а мне ничего не сказал! А-а-а-а-а!!! Су-у-ука, мразь, подонок, гад, тварь, собака, паскуда мерзкая, негодяй, подлюга, сволота!
Пробежав марафоном по всем синонимам, бригадир снова орёт, стонет и воет от нечеловеческой боли. По его выпученным глазам даже самый недогадливый зритель должен понять, какой частью тела бригадир насадился на кол.
Его крики не остались неуслышанными. В зарослях раздаётся треск сухих веток и на поляну из-за ёлок выходит медведь. (Примечание для режиссёра, гримёра и костюмера: с первого взгляда зрителю должно быть ясно, что медведь - это на самом деле актёр-человек в бутафорском костюме медведя, примерно как в музыкальных клипах "Нейромонаха Феофана". Ни в коем случае нельзя использовать настоящего зверя, чтобы не возникло проблем с защитниками животных! Желательно, чтобы каскадёр, играющий медведя, обладал комплекцией Николая Валуева, а то и побольше.)
Медведь подходит к краю ямы и обнюхивает торчащую голову. Он как-будто понимает, кто и для чего на самом деле выкопал эту яму. Медведь с рёвом хватает бригадира зубами за загривок и выволакивает наружу. (Ответственным за трюки и спецэффекты нужно подумать, как всё это правдоподобнее снять.) Для смягчения этой малоприятной сцены можно озвучить момент выхода кола из задницы бригадира хлопком пробки из шампанского.
Бригадира всего трясёт от боли и ужаса. Мечтая когда-то об охоте на медведя, он не предполагал, что однажды сам окажется добычей.
- Грёбаный монах... - всхлипывает он, пока медведь обнюхивает и, возможно, облизывает его окровавленный и раздроченный зад. - Ой, мамочки... Мишенька, пожалуйста... Ну пожалуйста, Потапыч... Не надо, родненький, Христом-богом молю...
Медведь снова ревёт и встаёт над человеком на дыбы. Внизу его живота должно произойти шевеление и наружу из густой шерсти должен выпростаться здоровенный эрегированный пенис, откровенно бутафорский (костюмер может купить резиновый дилдо в ближайшем секс-шопе, а режиссёру придётся подумать, как правдоподобнее снять всю сцену).
Небрежным движением лапы медведь переворачивает человека на живот и прижимает к земле, наваливается всей своей массой и начинает совершать ритмичные возвратно-поступательные движения тазом. Бригадир снова орёт и отчаянно дёргается, но ему не хватает сил выбраться из-под косолапого.
Камера должна запечатлеть довольную морду медведя - он щурит глазки и лыбит зубастую пасть, свесив набок язык.
Поскольку бригадир прыгал в яму с сапёрной лопаткой, он вспоминает, что она всё ещё у него в руке и пытается всадить лопатку в медведя. Косолапый сердится, разевает пасть во всю ширь и впивается человеку в шею. Раздаётся хруст, чавканье и довольное урчание. Зверь жадно пожирает верхнюю часть человека, при этом не переставая трахать нижнюю.
Целую минуту ничего другого не происходит, затем медведь вдруг подскакивает, срывается с места и начинает кругами носиться по поляне, жалобно скуля, фыркая и утирая морду лапой. Остановившись перед камерой, он сокрушенно смотрит в объектив, садится на задние лапы и жестикулирует передними на языке глухонемых. (Если медведи способны освоить езду на велосипеде, значит наверняка способны освоить и язык глухонемых. В конце концов, обезьяны это могут, а медведи отнюдь не глупее.)
Подстрочный перевод субтитрами должен передать зрителю, на что жалуется медведь. Ещё торча в яме, человек показался ему не совсем здоровым, а точнее, совсем-совсем больным. Это у него и на морде было написано. Разве же здоровые люди прыгают в яму с кольями? Нет, они выкапывают эти ямы для животных. А этот странный человек сам же вырыл когда-то яму (в ней остался его запах) и сам же в неё прыгнул. Видать здорово его болезнь изнутри доняла... В идеале от него стоило бы держаться подальше, но медведь не сумел совладать с соблазном, поддался эмоциям и воспользовался случаем преподать урок всем нехорошим охотникам за медвежатиной. Уж сколько лет ему хотелось загрызть такого вот охотника, а перед этим отпердолить его в зад!
Мечта медведя исполнилась, но теперь он чует, как по всему его телу прорастают и распространяются метастазы разного рода болезней. Считай, у него теперь тоже СПИД, рак, чумка, гепатит, корь, туберкулёз, ветрянка, желтуха, краснуха, воспаление мочевого пузыря, полипы, катаракта, менингит, прионная болезнь, гланды, аденоиды и хрен его знает, что ещё. Он теперь, считай, не жилец и никакие целебные лесные травы его не спасут...
Свесив уши и печально глядя в камеру, словно побитая собачонка, медведь принимается философствовать о бренности бытия. Мол, в дремучем лесу всяко бывает; попадается тебе заблудившийся грибник или вывихнувший ногу турист, значит уминаешь грибника и туриста, а если тебя уложит охотник, значит он умнёт твоё мясо, украсит стену твоей трофейной башкой и застелит пол твоей шкурой. Как говорят французы, се ля ви.
Тут другой случай. Не стоило вытаскивать человека из ямы, наоборот, надо было его там и зарыть, чтобы навсегда похоронить заразу. Поспешил косолапый, дал волю инстинктам и теперь за это придётся расплачиваться. Теперь он сам ходячая заразная бомба, несущая угрозу всему живому...
Медведь подбегает к останкам бригадира и стаскивает их обратно в яму, после чего начинает активно работать лапами и заваливать яму землёй. Пока он этим занят, в верхнем правом углу экрана начинает мигать индикатор, сообщая о том, что батарея камеры разряжена. Мигание сопровождается писком. Привлечённый этим звуком, медведь подбегает, осматривает и обнюхивает камеру, трогает её лапой и она падает с пенька и кувыркается. Поскольку ни с индикатором, ни с писком ничего не происходит, животное впадает в ярость, топчет камеру лапами и грызёт зубами. Сбитые с пенька говорушки летят во все стороны.
Камера отключается. Секунду зритель видит чёрный экран, затем появляется стоп-кадр: прилавок продуктового магазина, мясной отдел. Под стеклом витрины в лотке аккуратно разложены мясные ломти, в них воткнут ценник: "Свежая медвежатина. Цена 2 т.р. за 1 кг" (или что-то аналогичное, если действие происходит не в России).
На фоне этого стоп-кадра появляется надпись: "Конец фильма". Идут финальные титры, играет бит или гаражный рок 60-х годов (на усмотрение композитора и режиссёра). Остальное зрителю предлагается додумать самому. Открытый финал как бы намекает, что ничего ещё не закончено, зараза продолжает своё шествие по миру и неизвестно, сколько ещё жертв у неё будет...
На протяжении всего фильма режиссёр не должен особо заморачиваться над правдоподобностью поступков и мотивацией персонажей и тем более не должен грузить этим зрителя, ведь снимается трэш, а не пафосная драма. Глубокое ракрытие характеров тоже без надобности. Бессмысленная фигня, творимая бестолковыми людьми, кровавая и беспощадная, - визитная карточка добротного и угарного трэшака. Предоставим эстетам рассуждать о высоких материях. Развлекательное кино должно щекотать зрителю нервы острыми моментами и веселить их ненатуральностью, чтобы помочь скоротать вечерок, не больше. Никакой излишней зауми, никакой чрезмерной драматургии. Поклонники трэша не любят, когда их чем-либо грузят и поучают. Работая над постановкой, съёмочная группа не должна об этом забывать.