...Она всегда злилась, с ней было тяжело, и тогда он часто не понимал, зачем вообще привёл женщину в юрту...
Он всегда вставал раньше неё. Когда лучик ещё не родился, то всегда было так. У спала дольше, нежась на разноцветных лоскутных одеялах. Её каштановые волосы всегда в беспорядке путались и метались по пухлой подушке. Иногда Эл во сне случайно ложился на них, а просыпался уже от грубого тумака. Она всегда злилась, с ней было тяжело и тогда он часто не понимал, зачем вообще привёл женщину в юрту. Па мог бы ему рассказать, если бы не погиб от бродячего Скрипуна. Де мог бы ему рассказать, если бы не умер, потому что был старый. Ма могла бы ему рассказать, зачем нужны У и как их терпеть, но она пропала, когда Эл был ещё совсем маленький. Пришлось разбираться во всём самому, вспоминать.
Сначала он терпел её норов, позволял всё бросать, и бить, и швырять. Быть может у женщин так полагается? Но когда она избавилась от половины того, что нравилось Элу, а другую велела выкинуть, он не стерпел. Он сам её поколотил, не сильно, всего два раза кулаком по спине. До сих пор жалел он об этих ударах! У заплакала по-плохому, ведь при всей своей злобности была слабее него: тоньше, хрупче, изящнее. Такой же как он, но другой. Женщина выскочила из юрты и убежала далеко-далеко. Он бросился вслед, а она дальше бежит и воет всё громче. Убежала в лес, а там много шушек! Они конечно же жахнули, пришлось У падать в кусты и ждать пока Эл всех не выключит. А потом он её на руках обратно в юрту тащил, чертыхался. У целый день с ним не разговаривала, сидела надутой. Он нашёл для неё самые красивые лампочки, что светились и пели, а она их разбила. Эл убежал на много шагов, чуть не утонул, перемазался в чёрной тягучке, достал ей Цветок-Шептун, а когда он вернулся... У откатывала от юрты его любимую голову! Он подскочил, начал браниться, размахивать руками, а У на цветок только смотрит и глаз не отводит. Эл смутился, отдал Шептун и У вдруг прижалась к щеке тёплым ртом, звонко поцеловала. Тогда в груди Эла впервые зажёгся тот нежный свет, что стал только сильнее, когда лучик родился. Этой же ночью Эл понял, что У очень нужная, и интересная, и может хихикать, когда он шепчет ей разные глупости, и обнимать, и любить...
Ещё не открыв своих глаз, Эл улыбнулся, представил, что сейчас повернётся, обнимет её и женщина, быть может, ответит. А может ударит и оттолкнет, отвернётся. Тогда он будет видеть только загорелый холмик плеча, укрытый тёмными волосами и изящную спину. Эл будет водить пальцем по этой спине, следуя по рисункам из многих линий, кругов и точек. Такие оставляют на коже только жители Железной Горы, значит У пришла издалека: и как только она попала на Разносвалку?
Он открыл глаза, порывисто обернулся, чтобы обнять, был готов ко всему: и к ударам, и к ласке. Но рука легла в пустоту, У рядом не оказалось, даже одеяло остыло. Эл подскочил на постели, быстренько огляделся: в юрте не было никого, только то, что было всегда. Треугольный железный стол на трёх ножках, ютился возле дальней стены: на нём Эл любил собирать свои шушки, но теперь У любила на нём готовить, а Эл теперь и не знал, где ему любить собирать. И сейчас там стояли горшки и кастрюльки, прикрытые листьями от насекомых. Из них тянуло запахом корешковой каши и фруктового сока. Можно поесть, но ему не хотелось, он волновался. В другой стороне круглой юрты, было место для множества банок и железок с водой. Некоторые бочки предназначались совсем не для воды, недурацкие железки могли говорить, но У всё равно собирала в них воду. А слишком умные, что пыталось ей возражать, ещё и попинывала. Рядом с банками Эл развесил огромное количество старых зеркал, и это было самое любимое место для У. Она могла долго вертеться, разглядывая себя: то через одно зеркальце, то через другое: то с пером в волосах, то с цветком на груди. А когда он нечаянно обидел её, она подкрадывалась к зеркальным осколкам, чтобы лучше разглядеть свой растущий живот. Гладила этот живот, округляла глаза, подставляла бока каждой стекляшке и нежно нашёптывала.
Возле зеркал было пусто. Эл тут же посмотрел на кроватку, которую сделал для лучика из пустой головы; хоть для чего-то бедняге нашлось место в юрте, хоть так её разрешили оставить, да ещё позволили занести внутрь! Лучика тоже на месте не было, с краёв свисали только разноцветные тряпки пелёнок.
Под потолком крутились прозрачные крылья стрекоз. Они тихо звенели, когда через откинутый полог дышал степной ветер. Эл подскочил на постели, дотянулся до первого же копья и выбежал прочь, наружу. Он окинул глазами зелёное море травы, что стелилась под дыханием ветра, сверкнув бликом солнца, по изумрудным волнам скользил юркий свет. Высокотравье росло по самый пояс, в нём могла спрятаться не только хитрая дурачина, но и низенький чевик. И всё же он видел У: она сидела далеко в стороне. Над зеленью торчали пёрышки в волосах, а по воздуху разносился звон золотистых колец.
"Чего ей опять взбрело в голову?!", - рассердился Эл, широко зашагав к глупой женщине. Не такой глупой как дурачина, но порой не умнее железки. Лучик был на руках своей Ма, он кормился от нежной груди, щурясь под тёпленьким солнцем. У легонько покачивала его, но глаза смотрели в даль, туда, где Эл ничего не увидел. Только степь, ветер и низкие белые облака. Вот если бы она смотрела на запад, то там было на что посмотреть: разноцветный лес сомкнулся стеной в дне пути от их дома, а за ним Разносвалка, где Эл чаще всего встречал других чевиков. Там он встретил и У, но она пришла на Разносвалку впервые. Ей кто-то сделал плохое, она плакала: у неё был синяк на плече, рука сильно болела. Эл привёл к себе в юрту женщину, но она так и не рассказала, как забрела в те края, почему ушла от Железной Горы, и кто её стукнул.
У смотрела на восток, не на запад. Конечно она ничего не могла видеть в той стороне, потому что там всё было так далеко...
- Уже прошло шестое двулуние... - Вдруг подала голос У. Её голос был тонкий и звонкий, как золотые кольца в каштановых волосах. Глаза сейчас: очень грустные и синие-синие, с аленьким ободком вокруг радужки. Женщина заплетала на висках длинные яркие пёрышки: жёлтые, красные и зелёные. Некоторые пёрышки она взяла от железок: прозрачные, и чешуйчатые.
- Нам надо нести лучика к свету - мы его родили, вот нам его и нести, - резко поднялась У. Развернувшись, она зашагала обратно к их юрте. Лучик на руках гнусаво заплакал; шаг женщины был мельче, покачестей, Эл легко её обогнал, и пошёл спиной впереди.
- Он маленький, может ему ещё подрасти?
- Сколько? - остановилась вдруг У, от чего кольца у неё волосах зазвенели. Он пожал плечами, не зная, что ей ответить. Сколько он сам рос? Когда его отнесли? Он забыл, и вспомнить было так сложно. Сколько растут лучики? Шесть двулуний прошло, а он всё ещё маленький. Мяша, вон, за три двулуния уже бегает, хвостом мягким вертит, под ногами путаться начинает. А лучик всё маленький, может он плохо ест?
- Давай ещё подождём шесть двулуний? В цельнолуние он точно вырастет, может даже больше меня!
- Вечно вы, Цельники, всё по целому меряйте! Нельзя ему без света жить, без света не выживешь! Каждая шушка в тебя стрелять начинает, каждый Скрипун охотится за тобой, стальные осы изжалят: потому лучикам имён не дают, пока не отнесут прямо к свету! И к первому надо сносить, и ко второму, наверное, тоже...
Тут она замолчала, грустно посмотрев на сынишку. Он примолк, закрыл голубые глаза и сопел в обе дырки.
- Я имя ему хочу дать, - шёпотом продолжила У. - Для него должно быть красивое слово. А имён давать нельзя, понимаешь? Они часто гибнут, я это помню. Как только лучики только рождаются, их шнырь хочет украсть. Как подрастают, так железки начинают охотятся. Маленькие гибнут, Эл, а я не хочу, чтобы наш лучик погиб...
- И я не хочу! - торопливо добавил мужчина, на секунду задумался, понял, что и правда не хочет. - В степях мы в безопасности: железок тут нет. Но раз его надо к свету снести, то мы отнесём! Сейчас можем к первой Буре пошлёпать, а через шесть двулуний, когда лучик вырастет выше меня, пошлёпаем ко второй...
- Нет уж, не будет он Половинкой! Сразу ко всем отнесем, как хорошие делают. А ты, Эл, по-плохому предлагаешь мне сделать! Знаешь, как Половинке тяжко живётся? - с обидой в голосе сказала У. - Идёшь ты по лесу или по жалище, половина шушек по тебе не стреляет, а половина убить тебя хочет. Цельникам хорошо, с Цельником каждый прут в лесу разговаривает, вон сколько шушек насобирал, пока я не выбросила! Ни одной злой железки рядышком не оставила, чтобы они не вредили!
Последние слова У сказала почти в полный голос. Маленький на её руках вздрогнул и плаксиво поджал кулачки, но она прижалась губами к его круглому лобику, и опять успокоила. Глядя на них, Эл вспомнил новое чувство: тревогу, но не за себя, а за близких. Для того, кто прожил много лун в одиночестве, такое было вспомнить непросто.
- Это опасно: Бури стоят далеко, я дороги не помню. Нужно будет долго идти по местам, где я никогда раньше не был...
- Зато я помню, моя Ма мне рассказывала! - уверенно ответила женщина. - Каждый к Бурям сходил, когда у него лучик рождался. А те, кто не пошёл, всех маленьких потеряли...
Сказав это, У прошла мимо, вернулась, пнула его под коленку, вновь отошла, и скрылась за пологом юрты. Эл ещё немного постоял на копье, поджимая подбитую ногу: вот беда, он не мог вспомнить, что рассказывал Де о пути света, а ведь Де говорил. И как к первой Буре дойти, и как ко второй, и что делать, когда видишь свет... Каждый мужчина должен был знать о таком! Элу тоже рассказывали, наставляли, но он всё позабыл. Правильно У по-плохому сердилась, он многое забывал из того, что было важно. Они все забывали...
Как собраться в дорогу? Эл это помнил, потому что часто ходил на Разносвалку. Даже когда У появилась, всё равно бегал туда, перебирать интересности. Многие железки пытались с ним заговорить, доказывая, что они не дураки. Только дураки говорить не умеют и дурацкого в мире полно! Если подумать, то все деревья дурацкие, и мяша дурак, и шнырь, и подлова. Они все говорить не умели, а вот железки могли. Они просили Эла соединить их, прикрутить одну на другую, настроить, подладить. Он любил это делать, железки сами подсказывали куда что вставлять. Не торопливо, электронными голосами указывали, как подсучить батарею или засадить кумулятор. Он слушал их, улыбался, собирал: часто даже не зная, что сам собирает. Иногда у него получалось, иногда всё взрывалось. Один раз жахнуло так, что он целый день провалялся под деревом. Но Эл любил натыкаться на нужное методом проб и ошибок.
Как собраться в дорогу? Эл снова вспомнил, что должен помнить об этом. Часто, даже самые важные вещи забывались так быстро! Например однажды, он забыл принести У свежие фрукты из леса. Она любила готовить из их терпкой мякоти соки. Мясо не любила готовить, от него пахли руки, к нему было мерзко для неё прикасаться. А он любил мясо больше, чем плоды с корешками. Ведь те были кислые, но У смеялась, запихивала ему фрукты в рот, и страшно сердилась, если он не съедал всё с красивых тарелок. Она велела ему искать только красивое, сразу хватала такие мелочи из мешка, когда он приходил с Разносвалки, а потом просила приносить ещё больше красивого. В юрте стало мало железок, но было уж очень много красивого и абсолютно дурацкого. Даже чёрной тягучкой не пахло, голые ноги теперь не кололись о гайки...
Как собраться в дорогу? Эл опять подумал об этом, когда вспомнил, что должен думать только об этом. Он аккуратно сложил в меховую сумку кристаллы и выбрал самое крепкое древко. Оно было не простой палкой, а светлой железной трубой.
"Фильтры не установлены, пожалуйста осторожнее", - выдала палка когда её хорошенько встряхнули. Эл улыбнулся: и палке, и юрте, и светлому дню, и замахнувшейся на него У.
- Ой! Ой-ой-ой! - закричал Эл, когда женщина начала тянуть его за ухо. Она старалась вырвать древко из рук.
- Ни одной паршивой железки с нами в дороге не будет! Они все опасные, их нельзя трогать!
"Пожалуйста, осторожнее, фильтры не установлены", - сказала трубка, пока У попыталась разжать ему пальцы. Но Эл не отдал. Он прижал к себе драгоценность, вывернулся, получил звонкий шлепок по спине.
- Не дам! Моё! - рявкнул Эл, решив показать, кто в юрте главный. У прищурилась, тяжело зафыркала, спыхивая упавшую на лицо прядку волос, но похоже сдалась, ничего не сказала. Она уже была готова идти. С её плеч крест на крест свисали перемётные сумки, сшитые из множества лоскутов. А за спиной, в удобном меховом коконе, лежал лучик. Он не спал и звонко смеялся, пока Ма пыталась отобрать палку у Па. Похоже ему нравилось на спине, он чувствовал себя хорошо. У обернулась и ловко перекинула кокон к себе на грудь. Она обняла лучика, весело прободалась с ним носом и забыла о злости. Эл уже выскочил за порог, по привычке повертев головой в разные стороны. Опасности не было, можно отправляться в дорогу. В степях почти не встречалось опасностей и вообще никого не встречалось. Людей всех мастей можно два раза по пальцам пересчитать. Эл мало кого встречал, даже не Разносвалке. В степных травах скрывались только мелкие железяки и дурачины. Лишь он, наверное, в степях жил. Всё вкусное ведь в лесу растёт, а тут только корни...
- Ну что, идём? - бодро обернулся он к У. Но женщина замерла на пороге. Она со слезинками на глазах осматривала их общий дом: цветные стёклышки, подушки, банки, даже люльку из притихшей навсегда головы. Так и стояла, оглядываясь по сторонам, ведь каждая вещь принесённая за последние пятнадцать двулуний, была обтрогана ей. Ей было жаль покидать свою юрту - это был дом.
- Идём? - неуверенно повторил Эл, переминаясь на месте.
- Идём, - кивнула она наконец и вышла наружу. Пошла быстро, не оборачиваясь, прижимая лучика к своей груди. Эл потрусил лёгким бегом, придерживая на боку сумку с кристаллами. Если их сильно трясти, они могут и стрельнуть, а получить наконечником в бок не хотелось. Так и вспомнился досадливо трещащий шнырь с дыркой в изгибистом теле.
- А тебе рядом с нами не страшно? - вдруг спросила У не оборачиваясь. Она глядела только перед собой, меряя шагами ароматные травы.
- Чего мне бояться?! Я сильный: меня никто не обидит! - не понял Эл. На всякий случай мужчина показал У копье. Вдруг она подумала, что он его дома оставил, или не взял, потому что она стала сердиться. Но У даже не посмотрела на сверкающий синим кристалл. Глядя в степную даль, женщина тихо сказала:
- Тебе не страшно с нами идти? Ты - Цельник, тебя никто не обидит. А я - Половинка, лучик и вовсе ещё Никакой, - У прикусила губу, словно опасаясь сказать ему дальше, но всё же сказала:
- Нас будут убивать, Эл. Если ты будешь рядом, то и тебе по-плохому достанется...
Он задумался. Что на это ответить? А что говорят в таких случаях? Он не мог вспомнить, или не знал никогда. Потому Эл сказал так, как он думает, как чувствует, глядя на У с лучиком в коконе.