Дружинин Руслан Валерьевич : другие произведения.

Птичья гречиха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что такое настоящее счастье или горе? Чем мы можем пожертвовать ради грядущего? Судьба Алёны меняется, дом в заросшем саду укрывается тенью, жизнь посёлка понемногу перетекает в город, но естественный ход событий внезапно оборачивается проверкой на человечность.
   Светало. Дождь всё лил, сбегал со старенькой крыши звонкими струйками, занавешивая сад у окна. Пахло прелой землёй, поздним летом, омытым дождями. Духота ночи испарялась сквозь раскрытые настежь окна. Алёна вдохнула поглубже, опираясь локтем на подоконник. Сад совсем зарос, летом слишком темно, в непогоду он и вовсе превращался в непроглядные дебри. Малина переплелась с крапивой, затянула всю вишню, колючеплодник опутал дорожки, стараясь дотянуться вьющимися по-гусарски усами к стальной проволоке на другой стороне.
  - Надо же, всё льёт и льёт, - курил Саша в постели.
  - Ничего, скоро закончится, подожди, - ласково сказала Алёна.
  - Да уж пора бы. Скоро первый автобус отходит, - дотянулся до часов на бархатной скатерти Саша, звякнув браслетом. - Ого, а времени-то совсем нет. Через десять минут выходить, хоть под дождём или нет.
  - Так уж надо? Может, останешься?
  - Надо, Алён. Ничего не поделаешь, - задумчиво изучал часы Саша.
  - Ничего... - откликнулась она эхом.
  - Как на работе?
  - Ничего, как-то справляюсь, - выпрямилась она, и длиннополая ночная рубашка на ней зашуршала.
  - Со здоровьем у тебя как? Ты говорила давление скачет, что ли...
   Алёна улыбнулась.
  - Давление - это хорошо.
  - Почему?
   За окном переливчато залилась птичья песня.
  - Соловей поёт хорошо, говорю, - обернулась она с улыбкой к окну. - И дождь почти перестал, только с крыши немного каплет.
  - Надо же, у тебя здесь ещё и соловьи живут.
  - У меня много кто живёт.
  - Сад одичал у тебя, зарос. Да и в доме с каждым годом темнее. Деревянные дома они ведь как живые, им нужен... - потянулся Саша к столу и затушил в пепельнице сигарету, - ремонт им нужен, и сад надо расчистить, по дорожкам совсем не пройдёшь. После дождя трава поднимается в человеческий рост. Я вчера к тебе еле пробился, темень кругом и сыростью пахнет, наверное, плесень в подполе завелась или грибок. Пола провалятся.
  - Дому нужны руки и время, - потёрла Алёна озябшие плечи.
  - Лучше продай и не мучайся. Вон, соседи твои продают, радиаторы посрезали, демонтировали насос, скамейку и ту с корнем выкорчевали.
  - Это наследники. По соседству мамина сестра умерла.
  - Тётка твоя, значит?
   Не глядя на Сашу, Алёна кивнула.
  - Алён, у тебя точно ничего не случилось?
  - Только у меня?
  - Что значит "только"? Зачем ты к словам цепляешься? Слушай, нет у меня на всё это времени, даже не начинай.
  - Ладно, Саш, я не буду, я справлюсь. Ты точно со мной не останешься?
  - Нет, Алён, не могу... - посмурнел он.
  - Пусть так, я тебя провожу, - сняла она кофту со стула и накинула поверх сорочки.
   Они вместе вышли во двор, пробрались по кривой тропинке мимо поблёкших ставень, наклоняясь под мокрыми арками колючеплодника. Впереди заходилась лаем собака.
  - Какой пёс у тебя брехучий... ух! - ссутулился Саша, когда за шиворот ему посыпались капли. В ответ из-за соседского забора тоненько забрехала дворняжка.
  - Это Шабака.
  - Ну да, ладно, твою собаку Шабакой зовут. У вас тут целая перекличка на весь посёлок.
  - Просто ты уезжаешь, вот Шабака и залаял, а соседский пёс подхватил. Соседи приезжают к нему раз в два или три дня, кормить. Иногда реже. Они дом к продаже готовят.
  - Отсюда всяко до города ближе. Кто из деревень покупают?
  - Наверное, всё-таки пригород. Может быть совсем приезжие.
   Они дошли до белобокого пса. Шабака перестал лаять и радостно завилял хвостом перед Сашей. Тот проскользнул скорее к калитке, чтобы Шабака его не обпрыгал мокрыми лапами, и сам отпер засов. Алёна остановилась перед порогом, из-за неё с радостным пыхтением выглядывал пёс.
  - Дальше не буду тебя провожать. Когда ты в следующий раз приедешь?
  - На этих выходных вряд ли получится.
  - Так когда?
  - Я позвоню тебе, хорошо?
  - Да, хорошо. Когда ты позвонишь?
   Саша приобнял её за плечи и поцеловал почему-то в лоб.
  - Ну всё, мне на первый рейс, Алёна. Прощай.
   Лишь здесь он улыбнулся, как будто бы с облегчением, и, нагибаясь под шатром кленовых ветвей, заторопился по узкой тропинке на улицу. Зелень скоро скрыла его. Алёна прошаркала в обрезанных резиновых сапогах к лавочке у калитки и села. Возле неё на трёх лапах прыгал Шабака. С первого года жизни у него не хватало одной. Мокрая цепь задевала наполненную дождевой водой миску. Шабака запрыгнул ей на колени, тёплый и влажный, и задышал пёсьим духом в лицо.
  - Эх ты, Шабака-барабака, - ласково потрепала его Алёна за ухом, совсем не сердясь за чумазые лапы. Поджимая культяпку, Шабака старался ухватить её за руку. Зимой он непременно бы стянул варежку и спрятал в будке. Но тут за забором залаял соседский пёс. И Шабака сбежал, гремя цепью, отлаиваться. С листа малины сорвалась и плюхнулась в миску набрякшая капля. Небо светлело, было зябко и сыро. Алёна стиснула на груди кофту, вглядываясь в сизое раннее утро. Над садом снова запел соловей.
  *******
   Звонко печатала машинка. За окном медленно проползал поезд с длинным хвостом из заполненных спиртом цистерн. Прохладные стёкла в рассохшихся рамах подрагивали под пальцами. Колёса стучали о стыки рельс, сливаясь с отрывистым клацаньем печатной машинки.
  - Алён, "ректЕфикационный", как пишется? Через "Е" или "И"?
  - РектИфикационный, Ксюш. Ты на ликёроводочном работаешь, как можно не знать? - оглянулась она. Нескладная долговязая Ксюша согнулась над печатной машинкой и одним пальцем набирала отчёт.
  - Да я знаю, что такое ректификация, я просто не знаю, как пишется. Послушай, Алён, а на компьютере легче печатается? Или он сам исправляет?
  - Легче немного. У тебя копирка сухая, зачем ты такую взяла?
  - А? - Ксюша откинула лист в печатной машинке и поглядела. - Да нет, вроде видно. Слушай, а может ты сама ему отнесёшь?
   За окном по-прежнему низко тащились тучи, будто бы август закончился и наступила поздняя осень. Кирпичные стены завода с заржавленными бурыми башенками словно стали ещё красней.
  - Октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль... март, - загибала пальцы Алёна.
  - Алён, ты чего мне не отвечаешь? - загнусавила Ксюша.
  - Что?
  - Странная ты какая-то совсем стала. У вас с Сашкой случилось чего-нибудь? - втихаря глянула Ксюша поверх сдвинутых на нос очков. - Неужто законная его узнала?
  - Нет, - покачала головой Алёна, поморщилась и помассировала под затылком. - Давление скачет, гипертония. Откуда бы ей... ты уже напечатала?
  - В вашем возрасте это уже не просто так, это война, - заявила Ксюша солидно. - На уничтожение, я бы даже сказала. Нет, пусть он выбирает, Алён, ставь условие ребром. Тебе за тридцать уже, не девочка, долго ты его ещё будешь ждать? Да и что, если бы узнала? Я бы ей всё как на духу высказала!
  - И потом, что?
  - Что? - захлопала глазами Ксюша за облезлым конторским столом. - Это уж от тебя зависит, всё будет, как ты решишь.
  - Ты напечатала?
  - Д-да... отнесёшь? Он к тебе лучше относится. К тебе вообще люди относятся хорошо, есть у тебя такая черта. Так что не грусти, всё приложится, - суетливо доставала Ксюша из машинки бумагу. Алёна прошагала по маленькой комнате, благо идти былое не далеко, всего два шага, и подхватила листы.
  - Слушай, а ты чего с домом решила? Продавать его будешь?
  - С чего бы мне его продавать? Это мамин дом.
  - Ну, тёткины наследники продают ведь, и тебе из посёлка в город далеко ездить. Я б продала... а-а, слушай, Сашка-то тебе и мать помогал схоронить, - осенило Ксюшу, словно этим всё объяснялось. - Всё разом у тебя, и мать, и дом, и с ним...
  - Умная ты, Ксюша, только наоборот, - вышла за тяжёлую высокую дверь Алёна.
   В цехе розлива гремела линия. Вереницей бежали бутылки, на свету проверялся внутренний протираж, загружалась бутыломоечная машина. Алёна прошла мимо станка для наклейки акцизов, постаралась не задеть ёмкость для брака и поскорее оставила звенящий сотнями стеклянных голосов цех.
  - В день до сорока тысяч... да, - встретил её голос секретаря в приёмной директора. Пожилая Марина Игнатьевна сверила глазами Алёну и оторвалась от телефонного разговора. - Минутку... Елена Павловна! Вот хорошо, что зашла, на ловца и зверь бежит. Ты садись, подожди меня, - и убрала с амбушюра трубки ладонь. - Нет, это только с одной линии сорок тысяч. Да, при полной загрузке, а всего линии две... Ну, откуда же я знаю... своё отделение настоев, как же иначе?.. Нет-нет, это не всегда обязательно...
   Алёна сидела на мягком стуле возле стола, заставленного телефонами, заложенного папками, имелся даже факс и белый, как мраморный бюст, стрекочущий время от времени дискетоводом компьютер. Из-за оббитой чёрным дерматином двери кабинета директора доносился разговор на повышенных тонах. Лучше было оставить бумаги и поскорее уйти, но почему-то Марина Игнатьевна задержала её.
  - Это что у тебя, отчёт Коклюшевой? Дай посмотреть, - вытянула перехваченную тонкими золотыми часами руку Мария Игнатьевна. Алёна сдала бумаги. - М-м, и это всё? Сама она, конечно же, не появилась. Ты смотри, за тебя спряталась. Я бы её... эхе-хе. Ты, Елена Павловна, знаешь, что... - наклонилась она над столом, - Он сам тебе хотел объявить, а я рассекречу. Звонили из гор-администрации, велели тебе подойти в жил-отдел, обязательно, даже срочно, - заулыбалась секретарь накрашенными губами. - Ну, не буду заранее, чтобы не сглазить. Но ты туда пулей, понятно?
   Алёну словно к стулу прибили.
  - Что, в городе могут дать?
  - Ну, конечно же в городе, где же ещё! Слушай, там на Комсомольской девятиэтажку достраивают. Про квоты не знаю, может быть и не там, может в старых фондах где-нибудь поближе к центру освободилась.
  - Это по очереди?
  - Да откуда мне знать, наверное, может быть. Но ты заранее не радуйся, сколько раз пороги в администрации обивала, может быть опять чего-нибудь уточняют или, представляешь, - ха-ха - вовсе очередь расформируют! - сверкнули крупные зубы в улыбке.
  - Да, наверняка что-нибудь уточняют. Бесконечная волокита, сколько лет уже... - забарабанило сердце Алёны.
  - Ещё бы! Но, ты сама знаешь, он два года уже, для сотрудников... ну, - скосила глаза Марина на дверь. - У него в администрации теперь, после выборов-то...
  - Да-да... - закивала Алёна. - Да-да, - и больше в голове ничего не было.
  - Ты лучше иди работать, будто я тебе ничего не говорила. Если Он сам тебя вызовет, тогда уж точно радуйся. Или сама им перезвони, осведомиться. Эх, Алёнка, заживёшь по-новому! - не удержалась и пожала её запястье в тёплой мягкой руке Марина. Алёна поднялась, как на чужих ногах, зашаталась к дверям из приёмной, перед глазами пульсировала темнота и в голове жарко било, как молотом.
  *******
   В саду сгустились вечерние тени. Перед открытым окном раскачивалась веточка войлочной вишни. Чай в любимой кружке остыл и неприятно касался руки на подоконнике. Из сада доносился вкрадчивый стрёкот вечерних сверчков. По тёмным верхушкам деревьев пробегал ветер, сверчки затихали, и вновь заводили ритмичные песни. Дома не горел свет. На подоконнике красный дисковой телефон и записная книжка в истёртой серой обложке. Тикал старый будильник. Вечерний ветер скользнул под расстёгнутый ворот рабочего платья. Алёна подняла трубку и прокрутила диск. Сигнал вызова падал за плечи, прямо в пустоту тёмных комнат, окрашенных фанерных полов, тюлевых штор и родительских сорокалетних вещей.
  - Здравствуйте, Александр Владимирович ещё на месте?.. Уже ушёл, да... извините... конечно, перезвоню завтра.
   Трубка легла на рычажки. Записная книжка раскрылась на давно наспех записанном номере. Сверяясь в полутьме с отцветшими цифрами, Алёна вновь прокрутила диск. Гудки попадали в такт качавшейся ветке.
  - Алло, Александра Владимировича можно услышать?.. Нет, это... это его родственница... Его нет?.. Нет-нет, ничего не надо передать, я дозвонюсь позже. Спасибо.
   В трубке клацнуло и замолчало, коротко заволновался сигнал, Алёна отставила телефон. В вечернем саду кто-то был. В шуме ветра, она была точно уверена, раздался шорох и неверно шевельнулись тени. Почему же Шабака не лает? Сад большой, кто-то мог перебраться через ограду в самом глухом углу. В доме скрипнула половица.
  - Саша, ты? - оглянулась Алёна, судорожно застёгивая платье у горла. По домотканому половику она прокралась в проходную комнату. Дверь в кухню была приоткрыта, в темноте виден шкаф с отцовской одеждой. В густом сумраке голубела белёная печь, света едва хватало от заросшего снаружи окна. Нет же, всего лишь почудилось, это доски живут своей жизнью, вокруг только тени и крашенный голубой потолок над головой.
   Телефон, как и прежде, дожидался на подоконнике. Алёна хотела запереть ставни, но в записной книжке остался ещё один номер, заложенный под обложку на вчетверо сложенном тетрадном листе. Она никогда по нему не звонила, да и номер узнала случайно. Но сейчас диск набрал совершенно другой, отлично знакомый, словно спасительный номер.
  - Да, алло! - раздалось в трубке звонко.
  - Лида, это Алёна.
  - Ага, здравствуй, Алён... да замолчите вы, озверели что ли! - визжали за Лидой детские голоса, бубнил телевизор. - Говори, Алён, как ты там? Чего нового?
  - Я не мешаю?
  - Нет, я уже сварила им, как люди пожрать не могут... Илья! Илья, ну почему он здесь ползает? Возьми его на руки, Илья! Я по телефону разговариваю, дайте минуту жизни!.. Ну, чего у тебя нового, Алён, говори?
  - А у меня счастье, Лида. Представляешь, мне квартиру дали.
  - Да ладно?! Да ты чё! Обалдеть! На Комсомольской, где новый дом?
  - Нет, возле дворца культуры, со стороны парка, однокомнатную, на третьем этаже. Я там была после работы.
  - И как?
  - Хорошо. Там очень хорошо, Лида.
  - Ремонта много надо?
  - Много. Только ещё нет ничего, очень пусто.
  - Так ты теперь городская, смотри! Ха-ха, заживём! Вот это ты даёшь, мать!
  - Да, дождалась, Лида. Такое вот счастье.
  - И это в наше-то поганое время. Правда, платить за квартиру замучаешься, ой, я тебе столько раз говорила! и за коммуналку, и за тепло, и за капремонт этот проклятый, за газ и за мусор: повеситься можно! Но хоть не ездить тебе из посёлка туда-сюда через мост, и магазины все рядом. Да и район возле парка нешумный, почти что самый центр.
  - Да, Лида, почти.
  - Будешь ко мне в гости ходить, а я к тебе! - смеётся, и телефон заливается электронными перетонами. - Эх, Алёнка, это ведь новая жизнь! Илья, слышишь? Алёнке нашей квартиру дали! Ага! Всё, она теперь городская... чё, слышала, чего говорит? Хохмач поселковый, сам-то давно ли от вас. Поздравляю тебя, Алёнка, с новосельем, официально, прими мои поздравления, от всех нас!
  - Да, спасибо, - накручивала телефонный провод на палец Алёна. - Лида, я у тебя спросить хотела... есть ещё кое-что.
  - Да? - догадалась по тону и стала серьёзнее Лида.
  - Есть у нас хорошие врачи в гинекологии? Только не в городской... или, может там, можно кого-нибудь из городской, если за деньги, - сжала она задрожавшие губы.
  - Алёнка... - выдохнула Лида вполголоса. - Ты Сашке сказала?
  - А он не придёт. Никогда больше, - задавила она улыбкой ком в горле. - Понимаешь, Лида? Никогда больше. Не придёт.
   В трубке молчали. Вырвалось крепкое солёное слово, но Лида немедленно спохватилась.
  - Алён, ты не расстраивайся, не спеши. Мало ли чего там у вас не сложилось. Я тебе говорила, что с ним так и будет! Господи... - в трубке кажется, у Лиды потекли слёзы.
  - Ты мне поможешь? - похолодела вдруг, как камень, Алёна. - Подскажешь кого?
  - Могу поискать, но ты погоди... ох-хо-хо, в общем, это в частную лучше, я тебе точнее скажу, завтра к вечеру ближе. В область скорее всего надо будет поехать, там-то точно есть специалисты. Ты, может быть, ещё подумаешь, а?
  - Как бы мне перестать думать о этом, Лида. Пока.
  - Сашке-то позвони!
   Алёна повесила трубку. В беспокойной синей ночи ветер играл тенями. У калитки залаял Шабака, в ответ от пустого соседского дома зачастил тоненький лай прикованной на цепь дворняжки. Издали, заслышав вечернюю перекличку, забрехали окружные псы.
  *******
   Пустая фляга подпрыгивала и громыхала на одноосной тележке. Обрезиненные колёса шуршали гравием переулка. Каждую крышу, каждый безветренный куст заливало яркое солнце. Жаркий выдался день. Алёна развернула тележку, подвела флягу поближе к колонке, ухватилась за прижим на крышке и поставила флягу на люк. Тугой рычаг едва поддавался, Алёна навалилась всем телом, вода мощной струёй вспенилась и закружилась на озолочённом дне: на сегодня последняя, четвёртая фляга. Над лужицами прохладной воды возле люка кружились осы. От домов по соседству потянулись первые тени, время минуло за полдень. Щёлкая гравием, по переулку проползла нагретая солнцем машина. Где-то далеко в голубой синеве неба незнакомо вскрикнула птица. Алёна запрокинула голову в светлой косынке, прикрыла глаза рукой, но не разглядела хищную птицу из-за слепящего солнца.
   Вода полилась через край. Алёна скорее отпустила рычаг и плотно закрыла крышку на клапан, из-под резинового обода плеснули излишки воды. Она подвела увесистую телегу, напряглась и рывком приподняла флягу. Дно заскоблило о раму, рукоятка тележки норовила сыграть и ударить, но фляга грузно легла на обрезиненных дугах и успокоилась. Алёна потянулась назад по гравийному переулку. Под стоптанными сандалиями гремели нагретые камни. Из-под крышки подтекала вода, но нагруженной тележка шла тише и мягче. Алёна наконец вывернула из переулка, под сенью высоких клёнов прошла мимо длинного выкрашенного зелёным забора и добралась до переезда через асфальтированную дорогу. Здесь пришлось обождать, пока промчатся машины. Дом прятался на другой стороне за зелёной стеной из деревьев, кустов и крапивы. У соседских ворот который час стоял грузовик. Двое грузчиков выносили тюки с поклажей, доски и мебель и переругивались, рядом с машиной командовал третий - толстый наследник.
  - Павловна! - окрикнули её невдалеке. По её стороне улицы шла соседка, жившая в доме раньше по номеру, за ней весело громыхал флягой подросток сын. - Это чё у вас, в тёткин дом новые хозяева въезжают?
  - Нет, это наследничек её продаёт. Вещи вывозят.
  - Сами-то они где живут? - встала соседка поближе. Рослый сын остановился от неё в двух шагах.
  - В городе, уж давно.
  - А-а, и чё, продали дом уже, или нет ещё?
  - Кто их знает, они мне не докладываются. Я сегодня ходила, ругалась вон с ним. Продают ещё, наверное, покупателя ищут.
  - А чё ругалася?
  - Яблоню они нашу отравили возле забора. Подлили чего-то под корни.
  - Надо же, а! Да зачем им? - удивилась соседка.
  - А вон, наследничка их спросите, - кивнула Алёна и отёрла лицо. - Темно им, видите ли, в огороде.
  - Да это же какими людьми надо быть... место у вашего дома, правда, хорошее, и подъезд прямо с дороги, и остановка недалеко. Посреди улицы, считай, стоите. За дом в вашем месте много дадут.
  - Много, наверное. Продай сначала.
  - Слушай, мы на следующую весну забор межевой менять будем. Там клёны у вас разрослись, так надо спилить.
  - Как я вам их спилю? - даже растерялась Алёна. - Они же огромные.
  - Ну, из мужиков какого-нибудь позови, или чё, найми бригаду, - засмеялась соседка. - Но забор-то межевой на нашу сторону пал, клёны ваши всё затянули. Осенью, как листва опадёт, так надо спилить, чтобы весной новый ставить. Делать же надо - край.
  - Спасибо вам, сама спилю. До свидания, - дёрнула флягу Алёна и покатила тележку через проезжую часть. Тенистые листья и разросшаяся трава скоро скрыли её. Трёхлапый Шабака радостно завертелся, мешая протащить флягу через калитку. Алёна прокатила тележку по курчавой мягкой тропинке, рукой отодвигая кусты. На стальной проволоке возле дома сушилось бельё. Здесь Алёна сдёрнула флягу, волоком протащила её до крыльца, раскрыла и разлила по вёдрам ковшом, чтобы нести дальше в сени. Возле затенённого дома стояла прохлада.
   Зазвонил телефон. Алёна кинулась мимо наполненных вёдер, случайно задела. Телефон успел прозвонить раза два. По ногам струилась ледяная вода, будто добытая глубоко из подземелья.
  - Алло, Саш... а-а, это ты, Лида. Ничего-ничего, я ждала, что ты позвонишь, - опустилась она на стул в мокрой обуви. - Да, всё также... хорошо, сейчас запишу, - нашарила она на подоконнике карандаш и записала в записную книжку фамилию, номер и адрес; руки ещё подрагивали после нагрузки, потому получилось крупно и криво. - Нет, со мной всё хорошо... и со здоровьем хорошо, я сегодня стиралась... почему с ума сошла? Нет, не сошла, Лида, жизнь не кончается... - резала она ногтем ребристое тельце карандаша. - Как твои?.. Да? Молодцы... Конечно новоселье будет, первой тебе позвоню, да... - искривлённое отражение в раскрытых ставнях держало красную, вытянутую как нож, телефонную трубку у уха. - Что там у тебя? Снова чудят? Ну, тогда всё, привет Илье передавай и малышам. Спасибо...
   Трубка вернулась на телефон. Адрес остался на подоконнике. Записная книжка медленно переворачивала страницы, будто сама по себе. Вернувшись в сени, Алёна подняла ведро, но не стала разливать флягу дальше и села в тени дома на широкую длинную лавку, человек на пять. Безветренная жара быстро высушила капельки пота, лоб и щёки горели. Она не видела ни глубины сада, ни солнца перед собой. По телу растекался томительный ноющий гул. Ей виделась очень далёкая, затянутая в промасленную сталь и бетонные плиты дорога. И чудилась пустота, там, где никакой пустоты вовсе не было.
  - Что стоишь, качаясь, тонкая, рябина... - тихо запела она и невольно положила ладонь на свободное место на лавке. - Головой склоняясь, до самого тына...
   Под крышей тоненько засвистели. Воробей с мотылём в клюве пролез между рейкой и шифером, в ответ потянулись жёлтые рты из сухих травинок. За покосившимся серым забором, сплошь затянутым малиной под яблонями, бормотали голоса грузчиков, раздавал команды чужой наследник, что-то натужно тащили.
  - А через дорогу, за рекой широкой... также одиноко, дуб стоит высокий... - подпевала Алёна давно исчезнувшим голосам. - Вот бы мне, рябине...
   Распевчато зачирикала птица. В яблоневых ветвях завертелся пёстрый юркий певец. Где-то далеко-далеко, из чужих садов-огородов, ему ответили в тон. Певец повторил свою песню снова, ему отвечали точь-в-точь. Алёна с замиранием сердца вслушивалась, когда отвечают. Но вот на который раз ему не ответили. Пёстренький певец выждал немного, зачирикал опять. Но вновь тишина. Он повторил снова, и нет ответа. Опять и опять - всё едино. И тишина. Тишина повторялась.
   На проволоке сушилась простынь, на курчавую травку под ней медленно капало. За год эта трава затянула все до единой тропинки, сколько не ходи по ней, а не вытопчешь. Всё равно поднимется.
  *******
   Вечером небо засиневело, вдаль потянулись фиолетовые облака. Телефон дожидался на подоконнике, как запертый красный ларец. Дневная духота не отступала, из сада вливался густой как кисель воздух. Солнце клонилось к закату, скоро не станет видно ни подоконника, ни записной книжки. В сумерках позднего вечера наперебой журчали сверчки. Тишина из раскрытых сеней подкрадывалась к Алёне, скользнула по позвоночнику ледяным электрическим током.
   Она подняла трубку и услышала гул между посёлком и городом. Перед телефоном лежал раскрытый тетрадный лист с густо написанным номером. Щелчки статики в трубке, диск провернулся, секунды гудков и стискивающее нутро ожидание.
  - Аллё... Аллё, говорите.
   Произнёс женский голос и замолчал. Но трубку не вешали.
  - Слушаю, говорите.
   Тишина дома, тишина сада, тишина всего мира замерла в напряжённом эфире.
  - Это ведь ты, - сухо треснуло в трубке. - Я знала, что ты позвонишь обязательно. Обнаглеешь.
   Все заготовленные слова, даже злость и презрение, слетели с Алёны, как сброшенные в воду камни.
  - Что молчишь? Или думаешь, я про тебя не знаю? Я давно про тебя узнала, слишком давно, - задрожал голос от ненависти. - И ещё знаю, что однажды всё должно было кончиться так. Именно так. Он ушёл не от меня, а от тебя. Понимаешь? Потому что я его насквозь вижу. А ты? Ты... чего ты добивалась? Мою жизнь разрушить хотела? Боже, непроходимая дура, неизлечимая стерва! - запрыгал нервозный смех. - Зачем за чужое хватаешься? Зря надеялась, ты для него просто подстилка, отдушина... - выдохнул голос сквозь слёзы. - У нас сын школьник, а ты... проклин-наю!.. - заклокотал голос от сдавленной боли. - Не звони сюда больше. Убью.
   Гудки.
   Алёна положила трубку. Внутри словно душу выжгло до пепла, но пальцы заледенели, лицо горит, под затылком пульсирует давящий узел. И сад, и дом - будто нет их. В голове голос из трубки с жестокими перебоями сердца. Сквозь вечер потянулась далёкая песня, и не разобрать - музыка или сами поют; то исчезает, то вновь появится в тёплом воздухе. Алёна приподнялась, на негнущихся ногах прошла мимо стола с разложенными документами и деньгами и наполовину собранной сумки на стуле. В кухне зачерпнула кружку воды из ведра и взяла кусок чёрствого хлеба и вышла во двор. Тропинка тянулась по курчавой траве. Чужое пенье стало снаружи едва слышнее: может не магнитофон, может и правда поют живыми, настоящими голосами, далеко-далеко в посёлке. Мимо спелёнанных колючеплодником кустов, мимо цветов матери, посаженых в позапрошлом году, она услышала за соседским забором тихие голоса и деловой перестук. Видимо, наследники задержались или вернулись зачем-то.
   Алёна остановилась средь заросшей тропинки, вслушиваясь в вечернюю песню. Знакомый далёкий мотив пелся вживую, она не ошиблась: пели голосом, пели сами. Кружка холодила ладонь. Вечерний воздух пах хлебом.
   Пронзительный звук взвился над забором: истошный собачий визг долетел от соседей и вмиг оборвался. Алёна никогда прежде не слышала, чтобы так отчаянно визжала собака. От калитки поволоклась цепь, Шабака неуверенно тявкнул и заворчал, но никто не ответил ему. Хлопнула соседская дверь, заработал мотор, и машина отъехала. По задрожавшей руке стекла ледяная вода.
   Притихли сверчки. Смолкла далёкая песня. Пепельно-белая, Алёна зашаталась обратно к дому.
  - За что вы его? - сорвалось с пересохших губ. - Нелюди.
   Шабака позади заскулил. Алёна вошла в полутёмный дом, наощупь, цепляясь за мебель, вернулась в сумрак комнаты, где в светлом прямоугольнике окна краснел телефон, опёрлась о стол и повалилась, завыв не своим голосом. Сверху посыпалось всё разложенное на столе. Скатерть стянулась в кулаке крепким узлом, Алёна тряслась на дне дома, захлёбываясь слезами. И каждый всхлип, каждый звук впитывала в себя ночь...
  
  ...Птичья песнь проникла в раннее утро, взвилась, разыгралась, словно распутывая тёмные нити. Рядом мерно тикал будильник. Опухшие веки с трудом разлепились. Лился солнечный свет, ветер трепал занавески на раскрытом окне. По полу летали размётанные документы и деньги. В заросшем саду пел свою новую песнь соловей.
  Птичья гречиха
  Руслан Дружинин
  21.07.2024
  01.13
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"