Стоило лишь закрыть глаза, сновидения атаковали с неумолимой настойчивостью: напористо, неуклонно, настырно, и захваченный из дома блокнот Инна исписала от корки до корки. С первых картин венчания в сельской церкви, прояснилось, что сброшенная с лошади девушка была женой вельможи-охотника, на лесной полянке вступившего в схватку с заклейменной грабительницей.
У воровки шансов не было, справься-ка с разгневанным мужчиной, но ярость ее сопротивления потрясала - вельможа хрупкую девушку еле одолел. Спасая свою жизнь, она пыталась ударить мужчину ребром ладони по горлу. Современное средство защиты в семнадцатом веке? Инна еще больше уверилась, что девушка-воровка к нему не принадлежит. Она и есть та, что на скамейке возле многоэтажки обсуждала с подружкой свою любовь к герою Александра Дюма.
Если допустить, что по воле неизвестного автора, чья книга снится по ночам, влюбленная девица неведомым пока путем очутилась в нужном времени, то откуда там взялся выдуманный Дюма беррийский граф, который по жизни никогда не существовал?
Прообразом Атоса послужил троюродный племенник Тревиля, приправленный чертами характера лучшего друга Сан Саныча Гранвалета. Арман де Сийэг д'Атос д'Отвиль (Armand de Sillègue d'Athos d'Auteville) или Силлег в русской транскрипции, поступил в королевские мушкетёры в 1641-м и прослужил едва до конца 1643-го, отдав молодую жизнь при нападении наемных убийц на земляка Д'Артаньяна. Судя по одежде персонажей, время действия Снов - конец десятых годов 17-го века - начало двадцатых, исторический период сходится только, если принять во внимание выдумку Александра Дюма.
Следующая ночь озвучила имя одного из брачующихся: Арман Огюст Оливье, граф де Ла Фер! Кого он взял в жены, не расслышала или, проснувшись, не вспомнила. Тезка книжной Миледи притаилась в церкви среди гостей, в задних рядах, и выглядела очень расстроенной. Ну, еще бы!
Другой ночью этот граф, в лазоревом плаще с серебряными галунами и нашитыми спереди, сзади и на боковых лопастях белыми крестами, с золотыми королевскими лилиями на концах и алыми трилистниками на перекрестьях, возле средневекового монастыря пронзал горло противнику в красном, почти таком же плаще, а после, пошатываясь, отходил в сторонку. Удалось расслышать: 'Господин Атос!' от подбежавшего высокого худого парня с невыразительным длинным лицом. Гримо?
Монастырь опознать не удалось, за время парижских каникул их насмотрелась, в голове перепутались, надо поискать дома.
Допустим, она видит навеянное гением Мэтра и приправленное буйной фантазией неизвестного автора, и, возможно, своей собственной, что, будучи графом, Атос взял в жены девушку, доказавшую обнаженной на охоте спиной, что не имеет отметин правосудия. Получается, нет у графушки предпосылок, откинув родовое имя, искать смерти в мушкетерском обличье?
Позорный след наказания государственных преступников - клеймо в виде французской лилии, похожее на романное описание, а совсем не на букву 'V', которой клеймили воров, в сонной истории имеется, но, отнюдь, не на плечике графини, хотя лилльский палач, опять же, в наличии. Стоп, а графиня-то куда делась? Сообщник воровки увез вместе с повешенной, а дальше что? Допустим, ее убили, и объятый отчаянием муж, не сумевший защитить любимую женщину от бандитов, с горя и отчаяния в мушкетеры подался? Сменить графское имя на псевдоним, еще, куда ни шло. Может, графьям с мелким дворянчиками служить было невместно, но принять название какой-то горы, куда женскому полу, отродясь, ходу нет? Чем убитая жена насолить должна была? В процессе подготовки к обряду похорон какая-то неприглядная тайна вскрылась? Шрам на животе от кесарева сечения? Ага, целых четыре штуки!
Де Силлег - по другой фамилии д'Атос, допустим, ноги оттуда растут, а убиенная графиня чиста, как свежевыпавший снег. Вдовец, добрый католик, вместо того, чтобы пустить себе пулю в лоб, в мушкетеры подался, в надежде, что долго не прослужит. Но отчего ОБЕ девушки так на Анну Владимировну похожи, вот, кто в подобную историю никаким боком не вписывается?
Последующие ночи не принесли заметного облегчения, сменив курс графской направленности сновидений непонятно, на что, к истории мушкетера не относящееся, но время, похоже, то самое, или недалеко уехало.
В небольшой комнатушке средневековой гостиницы, явно, недорогого пошиба, проживают двое русских. На покоцанной временем кровати с замызганным пологом ночует Володя с простоватой рязанской физиономией. Михаил Николаевич, смахивающий на бывшего офицера гимнастеркой времен первой мировой со споротыми погонами, обосновался на грязноватом, в неясного происхождения, пятнах, обшарпанном деревянном полу. Поделили места отдыха? Мило! И как в семнадцатый век белопогонника занесло? А второй комиссарской тужуркой на ночь укрывается? Просто сюр какой-то!
Чуть позже выяснилось, что этот Володя на жизнь наперстками зарабатывает, прямо на Пон-Неф: над второй, считая от берега, опорой Нового моста Самаритянку видно, народ кругом - в обличье века семнадцатого. Парочка соотчественников образца гражданской была отложена в долгий ящик, вдруг, понадобятся зачем, но пробравшийся в парижские сновидения английский король Ричард Третий добил окончательно и бесповоротно. Может ли быть, что в позабытой в детстве книжке, написанной по мотивам Александра Дюма, появились столь неоднозначные персонажи? Скорее, во сне мозг сюжет перерабатывает, дополняя собственными измышлениями.
От подозрений в расстройстве собственной психики удержали невероятная цельность образов и логическое правдоподобие поведенческих мотиваций героев сновидений. Не замечает она за собой даже отдаленной симптоматики повредившегося рассудка, насколько сама может судить.
Откладывать проверку подозрений в безумии до Москвы не пришлось: в дальнем углу шкафа, среди книг по естественной истории и биологии, попался небольшой, порядком потрепанный, медицинский справочник затертого года выпуска, оставленный предыдущими жильцами или забытый хозяевами. Покопавшись в разделе психических расстройств, определила, что не испытывает потребности впасть в отклонение от принятых общественных норм поведения. Патологической гиперактивности тоже за собой не замечает, не говоря о кататоническом ступоре и депрессии - господи, слова-то какие! Если я не впала в ипохондрию в девяностые, сейчас от меня такого не дождутся. В качестве образцов умопомрачения в справочнике рассматривалось поведение мифологических героев. Уверенная, что не станет, как Геракл и Медея, посягать на собственного ребенка, и не перережет отару овец, как Аякс, Инна махнула рукой на содержание сновидений и продолжила записывать увиденное.
Отлет в Москву намечался на поздний вечер. Полюбовались панорамой Парижа с высоты монпарнасской башни и отправились на прощальный обед к радушным парижанам.
Луковый суп, улитки с пряными травами, утка по-парижски, с черносливом и засахаренными яблоками, клубничный пирог - все было выше всяческих похвал. Ничто не предвещало потрясения, испытанного в кабинете хозяина дома, куда пригласили полюбоваться на прижизненный портрет Поэта, невесть каким чудом не утраченный посреди революционных потрясений, а в целости и сохранности добравшийся до Парижа вместе с потомками мадам Ферла.
Из тяжелой золоченой рамы, запечатленный неизвестным живописцем, умудренный прожитыми годами, оставившими свой след на лице поразительной мужской красоты, чуточку улыбаясь - в отличие от портретов современников, сделанных, как на партбилет, смотрел граф из ее снов!
Правда, выглядел герой намного старше. Помотав головой, она напомнила себе, что видит персонажа совсем под другой фамилией, но, возможно, де Ту является родственником Ла Ферам?
Споткнулась о мысль, что титулованный беррийский аристократ был выдуман внуком маркиза Ла Пайетри с головы до ног, со всей своей непростой биографией и клеймом жены впридачу. К тому же, злокозненный вельможа умудрился пробраться в ее сновидения ДО ТОГО, как она увидела это изображение.
Насторожив уши, послушала рассказ хозяина кабинета о генеалогических исследованиях дома де Ту, пресеченного рукой лионского палача в шестьсот сорок втором году и догадках относительно упомянутого Поэтом своего графского титула. Сообщение, что с конца семидесятых портрет выставлялся в музее Galliera неоднократно, позволило перевести дух - в иностранных журналах попадались репортажи с открытия выставок в Музее моды и костюма, по всей вероятности, тогда и познакомилась с прижизненным изображением графа де Ту.
Инна не сводила глаз с невероятного лица, будто намереваясь запечатлеть в памяти навечно. Такого ранее не случалось, она была равнодушна к мужской красоте, редко сочетающейся с умом, харизмой и интеллектом, и почти прослушала обещание французского родственника сделать две копии портрета - для москвичей.
Осознав, что по истечении времени сможет любоваться на это чудо у себя дома, Инна залилась краской, так неловко поблагодарила, что ей стало стыдно, и не произнесла ни слова до момента прощания с гостепримными супругами.
Уложив клюющую носом дочку, она затаилась на кухне, едва слышным шепотом перечитывая копию парижской части семейного архива, которую перед поездкой скопировала у Беловых, заполнив оставшиеся чистыми листы прабабушкиного альбома.
Да, с Клариссой у Поэта было совсем не то, невзирая на количество посвященных ей стихотворений: восемнадцать - против двух. Не все дошли до потомков? Или писем к Коринне было только два? Может, были еще, посвященные уже другим женщинам? Поэты - они такие! Им, по жизни, требуется испытывать чувство влюблённости - для вдохновения... Все же, почему-то, кажется, что любовь к Коринне была для Поэта особенной. Остановившись на этой мысли, она отправилась спать, надеясь увидеть продолжение своей невероятной истории.
Подсознание не подкачало, подарив целый ворох новых подробностей и сюжетных поворотов. Углубившись в повседневную жизнь парижского дома Люинь, задумалась о месте нахождения доспехов средневекового рыцаря - почтового ящика Анны и Дидье. Обратилась к помощи Эллы, писавшей, что, будучи с мужем в Париже, посетили отель Карнавале, оставшийся неохваченным самой Инной, заодно поинтересовавшись, как Шевретта оценивает наброски поведенческих мотиваций шпионки Ришелье в герцогском доме.
Месседж обескуражил: по заграницам не езжу и правилам поведения не учу. Инна помнила, как в 'самом парижском из музеев' Элла любовалась панно из покоев герцогини де Шеврез и прислала фото эффектной лестницы, достойной украшать особняк Люиня. Покопалась в переписке, отыскав то письмо: фото лестницы и панно на месте. Какое же отношение просьба литературной оценки поведения герцогской секретарши имеет к обучению правилам хорошего тона? Не найдя ответа, отнесла ядовитое послание за счет житейских неурядиц самой отправительницы, припомнив, что с ней БЫВАЕТ.
Назавтра Элла проклюнулась сама - с утра, как ни в чем, ни бывало. Инна великодушно не стала вставлять лыко в строку, а, разделавшись с текущей отчетностью, растворилась в истории попаданки.