Никак не поспевал Нестор засветло до дому добраться. Хоть и покрикивал изредка возчик, мышастая кобылка перебирала довольно споро ногами, но ранний сумрак надвигался куда скорее. Да и погода осенняя переменчива удалась. Только-только солнышко выглядывало, согревало неторопливо да ласково, как вдруг ветром холодным повеяло, тучи сизые набежали. Низко-низко опустились, словно тоже наморились за долгое лето, почивать собрались, склонили усталые головы на ниву вспаханную, точно на подушку пуховую.
- Э, паныч, на ночлег ставать пора, - тут и возчик обозвался. Как раз путники к жилью приближались. На широко раскинувшихся горбочках, среди садов когда-то весёлых, зелёных, а ныне присмиревших да побуревших, то тут, то там виднелись белые хатки, всё ещё по-летнему нарядные, долгими дождями не оббитые. Минули путники один хутор, другой, а там уже и село показалось, встретило их за мостиком длинными серыми крыльями ветряков. Мурафа - поселение испокон веков казацкое, вольное, его извилистые улицы далеко тянутся, среди садков теряются. В центре древняя церквушка виднеется, крыша по краям уже мхом поросла - здесь отец Нестора службу служил не год и не два, пока перевели батюшку аж за Гайворон. Городишко там побогаче - жители сплошь купцы и мастеровые, церковь каменная, о трёх маковках. Но знакомые места стиснули сердце нежданной грустью - тут и Нестор когда-то бегал пыльными улочками, а казачьи дети дразнились "поповичем".
Склонил Нестор голову, призадумался. Стихло всё вокруг, словно в полудрёме затаилось село, лишь яворы вдоль дороги шумят. Вдруг раздался резкий оклик, сразу же встрепенулся возчик, натянул вожжи, свернул к самому тыну. Гурт навстречу показался: двое москалей конных, а на возу парубок, голову чернявую опустил, руки за спиною связаны. У тына впереди несколько селян сгрудились, возчик к ним подошел. А паныча сторонятся: нечем Нестору заняться, стоит один, по сторонам оглядывается. Видит - женщина в отдалении, высокая, платком по самые глаза замотана, близко не подходит, а за кустами таится, тенью следом крадётся. Тут и возчик вернулся.
- Что за лихо тут приключилось? - спрашивает Нестор.
Тот лишь рукой махнул:
- Да то Байду-баламута в рекруты сдали. Всё одно с него толку не будет. Мать его из крепостных была, а отец пришлый. Откуда тот у пана появился - никто не знает. Да уж такой был лиходей, что и не сказать. Хотел пану хлеба на току подпалить, вот его в колодки и взяли, так где-то и сгинул. И сынок весь в него удался, каково ведь семя - таково и зелье. Последний тот год перед волей, помнится, смутный был. Говорили все, что царь волю пообещал, да паны давать не хотят. Байда всё народ мутил, уж его и на конюшне учили, и в холодную сажали, а тут как раз воля им и вышла. Вновь панские бунтовать стали: слухи везде прошли, что мол подменную волю по церквям читают. Настоящая-то золотом писана, да паны её прячут. Вновь Байда впереди всех бежал, да там уж москали дожидались, их тогда полную губернию нагнали. А что ж тут сказать: против горы песком не сыпят.
Замолчал возчик. Скрипел себе возок, не торопясь катился.
- К центру поезжай, - велел Нестор. - К Якову Полуботьку.
Хотя село и лежало чуть в стороне от тракта, но по осени здешнее место считалось бойким, шли через него чумацкие обозы с солью да рыбой, заезжали торговые гости по пути на ярмарку. Яков жил в самом центре, хату выстроил светлую, просторную: слева хозяйская половина, а через сени - две горницы для приезжих гостей. Зашел Нестор, огляделся по сторонам: окна в комнате большие, стены белые, ровные, полы дощатые, в углу кровать настоящая, панская, из доброго дуба сделанная. Яков хвалился бывало: "Столяр за одну только работу два рубля взял".
Хоть и рано завтра было в путь отправляться, да Нестору не спалось отчего-то, дотемна сидел он у окошка, глядел на быстро надвигающуюся мглу. Вспоминалась то долгая нескончаемая дорога, степь вечная, монотонная, пожухлой травою укрытая, то вдруг резкими мазками - разнобойный гул свадебного гуляния, сестрёнка внезапно повзрослевшая, совсем незнакомая в пышном белом уборе. Тут наконец-то явился домой поселившийся по соседству купец, громкие пререкания в сенях вырвали из полудрёмы. Протопали за стеной, вскоре и стихло всё. Лёг Нестор, укутался стеганым одеялом - и уснул тотчас.
А поутру шум да гам вокруг. Выглянул Нестор, стал спрашивать. Беда большая оказалась - покража у торгового гостя случилась. Решил приказчик одёжу почистить, и обнаружил. Купца едва разбудил, тот за голову схватился, всех на ноги поднял. С самого утра старшина в волость за становым послал - да поди угадай, дома ли того застанут. Хорошо ещё, если к вечеру прибудет. А соседи быстро прознали, между собой шептались - триста рублей ассигнациями из кафтана пропало. Народ у самых ворот толпился, которые бабы посмелее, уже во двор лезли. Но тут как раз Нестор вышел, объявил: "Становой с жандармами приедет. Кто во двор войдёт да чего тронет - тех на допрос возьмут и в холодную". Люди замялись, так помыслили: "Станут потом вспоминать, скажут - вон тот и тот рядом стояли", и стали все расходиться. Идут, да оглядываются.
Дело громкое, неслыханное. Что-то за слава теперь по селу пойдёт! А худую славу и на коне не объедешь. Издавна так заведено, паны - и те родом своим величаются, только они другим хвалятся - кто древностью, кто регалиями да грамотами с печатями. На селе же одно важнее: "Честного ли рода?" Оттого и не спрашивают: "Кто ты таков?", по-иному речь ведут: "Чей ты будешь?"
Нестора в селе хорошо знали. Батюшка прежний и сам учёным слыл, и сыновей выучил. Старший по его стопам пошёл, сказывают - хороший приход наследует. А меньшого, Нестора, в мирскую жизнь пустили, и такой паныч славный из него получился. Сам высокий, лицо длинное, лобастое, сюртук городской, тёмного сукна, с блестящими пуговицами. В губернской гимназии попович служит, на хорошем счету там числится. А гимназия огромная - не каждый панский дворец сравнится, из камня выложенная, окна в два ряда и ограда кованная. Так что к панычу ученому народ прислушивался. Яков так к нему и тянулся, всё на что-то надеялся.
Нестор и себе рассудил - в хате иных гостей не было. Станут говорить: "Как попович ночевал - так и гроши пропали". Пойдёт поговор, как огонь по соломе. То ли он украл, то ли у него украли - а всё нечист вышел. Оглянулся пристальнее: Яков черный, как земля ходит, света перед собой не видит. Оришка у стены сидит, руки поверх фартука сложила. Честно-праведно жизнь всю прожили, дочек за хозяйских сыновей замуж выдали, внуков дождались. А теперь первых их на допрос поведут, да и чем ещё дело кончится: мужик против панов не отговорщик. Пока отмоешься, вынесешь в волость столько денег, что и не сосчитать. По любому получается - не к чему было им гостя грабить. Ещё приказчик в прихожей на лавке ночевал. Хлопчик молоденький, торговцу племянником приходится - в таком деле на родичей вся надежда. Если и взял что, спрятать некуда было, станут обыск делать и отыщут. Что ж он, совсем соображения не имел? При дядьке находясь, возможностей немало отыскал бы, да понадёжнее.
Подошел Нестор к хозяину:
- Послушай меня, дядька Яков. Рассудить ещё надо, точно ли в хате деньги пропали. Купец ведь вчера из шинка затемно вернулся, уже и на ногах не держался. Сам видел - едва двое через порог перевели.
Вскинул голову Яков, даже на лицо посветлел:
- Всё шинок проклятый! Последний грош выдурят, а на честных людей брехню наведут.
Нестор своё правит:
- Пока становой прибудет, попрячут добро. Самим разобраться надо. Деньги в подкладке кафтана хранились? Пошли на одёжу смотреть.
Яков так помыслил: "Паныч городской, грамотный. Кому бы в селе купец слово против сказал - а тут остережётся". И повёл в горницу. Торговец на лавке сидит, на столе яичница едва початая, сам и не смотрит, из кувшина знай квасу в кружку подливает да морщится. Не старый ещё казак, только полчуба седого, ростом не низкий и не высокий, плечи широкие, грудь крепкая, а на вид бледный и лоб всё рукою трёт. Купец Мирон Нечипоренко по всей округе давно известен. Нестор и сам его с отрочества помнил, да и Яков не раз ту историю слыхал. Род Нечипоренков славный когда-то был, да весь перевёлся. Батьке Мирона грунта не досталось, но тот грамоту знал, писарем в общине служил, при нём семья хорошо жила. А как помер, так и стали год за годом добро сбывать. Мать двух дочек замуж выдала, потратилась, сына тянулась, в школе учила - думала, по отцовским стопам пойдёт. Да уже так дохозяйничали, что на зиму в хате один хлеб сухой, и того лишнего нет. Мирон как раз в силу вошел, пора и на службу идти. Брали его в канцелярию писарчуком на шесть рублей в месяц. Призадумался хлопец. Тут как раз мураховцы на заработки собирались, с ними и увязался. Стали на косьбу: день работают, второй, головы поднять некогда. Прикинул Мирон - за лето едва с полсотни заработает, харчи прикупит, того сего, и опять в канцелярии кланяться придётся. Мимо шла ещё одна ватага - на Херсон. Края далёкие, неведомые. Кинул Мирон шапкой об землю, да и отправился следом. Вышли на берег - лиман чуть не до самого неба простирается, ни конца ни края не видно, стоят плоты вдоль берега - хозяева кличут, цену набивают. Сторговались ватажники за пять рублей каждому, стараются, груз на берег носят. День на день не приходится - а всё меньше рубля не бывает. К осени порт пустеет - а тут камыши косить зовут, перезимовал, а с весны вновь на берегу. Только к следующей осени воротился, хороший барыш принёс. Грунт прикупил - тогда дёшево сторговаться можно было, многие казаки, прослышав про обещанные вольные земли, рванули на Кубань. Затем лошадь парубок приобрел справную, воз новый, стал полотно по сёлам скупать. Тогда по этим краям подобного еще не слыхивали - прозвали Мирона Полотняником. Вот дело и пошло, стал на краю торговцем из первых.
Не складывается у Нестора картина: как же опытный купец с такой сумой неслыханной - да в шинку загулял? Стал спрашивать, а тот головой качает: "В шинок не за одной гульбой ходят. Надо мне было новости узнать - обоз из Крыма жду. Миску кулешу заказал, колбасы да сала, да горилки полкварты. А дальше и не помню ничего". Стали затем одёжу смотреть. Кафтан новый, дорогого синего сукна, только в пыли вывозился, по рукаву да правому боку мелом забелился. А внутри подкладка простёгана, слева карманом сделана, сверху ровными стежками замётана. Но пусто внутри - подкладка на длину ладони сверху вниз порезана, и видно, что сильно спешили, ножом резко дёрнули. Сам купец ничего сказать не смог, позвали Гната, приказчика. Спрашивают:
- Ты хозяина раздевал?
Хлопец побледнел, головой качает:
- Дядька Мирон из шинка вышел, на пороге чуть не упал, я бросился, подхватил, кафтан из рук взял. Тот свёрнут был, не видел я - порезан или нет. Не смотрел туда, дядька тяжёлый, только я и думал, как бы до хаты его довести.
По всему выходило - надо им в шинок отправляться. Отсюда всего ничего - пару хат да майдан перейти. Шинок на перекрёстке стоит, издалека виден. Ступил Нестор первым через порог, пригнулся, чтобы о притолоку головы не зашибить, распрямился - едва с молодухой не столкнулся. Та к выходу мчалась, а вдруг стала, как закаменела, точно птичка певчая, что коршуну в когти попалась. Свет из двери как раз на молодуху падает: корсетка на ней зелёная, байковая, юбка красная, в букетах, сама высокая, ставная, брови черные, губы вишнями полными - да по лицу уже морщинки бегут тонкими нитями. Хоть и играет ещё румянец на щеках - да не той свежей юной прелестью, что заманивала когда-то, а последнею краской отцветающего лета. Глянула черными очима - как пропасть бездонная распростерлась. Так и отшатнулся Нестор, не упомнил, куда та и подевалась. Дальше шагнул, а там уже хата большая, просторная, длинными столами заставлена. По утреннему времени шинок пустовал, лишь у двери примостилась пара забулдыг в помятых свитках, явно они и спали тут же, под лавкой. Лейба-шинкар навстречу выскочил, увидел пана, засуетился. Нестор сразу за дело взялся - велел показать, где купец вчера сидел. Провел Лейба в просторный закуток, чуть в стороне от общего зала, где и стол был чисто выскоблен, и лавки стояли новые. Кланялся гостям, по чарке поднёс, что спрашивали - обо всём рассказывал.
История нехитрая вырисовывалась. Народу вчера почти не было, с понедельника не развлекаться время - за работу браться. Хлеб уже в стога сложен - самое время молотить, пока не застали долгие осенние дожди, не сгноили зерно. За чаркой разве что гультяи и забулдыги заходят, что все божьи дни из шинка в шинок шатаются. Пара из них и сегодня поутру здесь отиралась - Прошка да Тимошка, бывшие панские лакеи, что еще малыми были во двор взяты. А как воля вышла, прогнали их на все четыре стороны. Так и остались дворовые как та былина в степи - голые и босые, без жилища, без пристанища. Одна горилка им утешение, шинок - и батька и матерь. Когда наймутся где, когда и так им чарку поднесут - шинковое братство завсегда отыщется, а когда и потянут, что плохо лежит - у панов живя, то они за грех не считали. С ними молодой Карпо, вдовий сын, из вечера в вечер гулял, за его счет и пили. Еще Федор Причепа ненадолго заезжал. Этот из богатых хуторских казаков, водил кобылу к жеребцу в Байраки, на дальние хутора. В Мурафе-то коней немногие держали - волы, а не кони считались главной силой на полевых работах.
Купец Мирон вчера поначалу один отобедал, затем Прошка подсел, долго говорили о чем-то, горилку потягивали потихоньку. И Тимошка подходил - этот никогда от дармового угощения не откажется. Купец велел ему налить, а от стола прогнал. Так тот потом на двор ушел, там где-то шатался.
Спрашивает Нестор:
- А чего ж он по пустому двору гулял, когда тут наливали задарма?
Лейба плечами пожал:
- А кто его знает. Наверное, до ветру ходил.
Подумал Нестор, подсел к Прошке и Тимошке, чарку сказал им подать, закуски принести. Тимошка худой был да изогнутый, как коромысло, а Прошка помоложе, из себя высокий, белолицый, ус длинный, черный, только взгляд недобрый, так и блестит, так и бегает:
- О чем, спрашиваешь, панычу, говорили вчера с купцом? Кто ехал куда, чего вёз, что почём сторговал. Магарычи-то всегда в шинках запивают, и нам перепадает. А раз попросил добрый человек, отчего бы и не рассказать.
Нестор всё думал, как бы к делу приступиться:
- Купец в кафтане был или снял когда?
Прошка заухмылялся, масляные глазки заблестели:
- Как с Катрей в заднюю горницу шел, так в кафтане был, а назад уж в руках его нёс. И то сказать, шинкарка знатно дров подбросила, все почитай в одних рубахах сидели.
Тут Нестор к Якову за стол вернулся, спрашивает:
- Что за Катря?
Знал, что в шинке служили уж вовсе девки пропащие.
Тот вздохнул, усы седые повисли.
- Родом из Вильшан, соседнего села, из крепостных, Насти-покрытки дочка. Настю пан в горничные взял, недолго там пробыла, с дочкой Катрей домой воротилась. Пока Настя жива была, еще жили как-то, по соседям хлеб зарабатывали, а как умерла - Катрю дьячиха в город в наймы отправила. У одних послужила, у других, так и перевелась девка. Долго её не было, по весне назад воротилась, служить не брал никто, пришлось в шинок идти. А уж молодой была - словно рожа, личико кругленькое, румяное, брови шнурочком шелковым. У соседей моих хлеб жала, а парубки так и вились вокруг, как воскресенье - и с хуторов приходили, всё Катрю высматривали. А уж работница была - в руках всё так и горело. Э-эх!- и наклонил казак голову.
Призадумался Нестор, вспомнил вдруг, где в тот день Катрю видел. Спрашивает:
- А помнишь, Яков, того парубка, что вчера в рекруты сдали?
Тот лишь рукой махнул:
- Что его вспоминать? Он уж дня два как взаперти сидел.
Нестор своё:
- А в шинку он бывал?
- Заходил иногда, да много не пил, больше речи вёл. Что вон как Сечь стояла, так была и правда и воля. Да паны их отобрали, на клочки разодрали, а после нам ошмётки бросили. Собирался идти аж на Кубань и далее. Говорил - где-то и его доля отыщется.
- А что ж не пошел?
- Да слово за слово, со старшиной сцепился, крепко бока тому намял. Вот и повязали его. А с купцом Байда и не знаком был.
Нестор на последнюю фразу лишь поморщился:
- А с Катрей не гулял ли?
Яков крепко призадумался:
- Не слыхал я ничего такого. Парубок то молодой, Катря постарше будет, да и не вела она себя так ранее. Служить служила, а за столы не садилась, горилки не пила.
Прошка заухмылялся:
- Видел, как не пила. В шинок заскочила, глаза сверкают, купец чарку ей налил, всю разом и опрокинула.
Нестор соображает:
- Так купец выходит, спозаранку пил?
- Сам не пил, а ей преподнёс. Она пьёт, да смеётся.
Тимошка голову приподнял, буркнул:
- Так смеётся, как будто хата за спиной палает.
Молча глядел Нестор, вспоминая парубка чернявого. Кем он был для неё, упрямый и дерзкий Байда? Правда ли звал за собой на Кубань, искать в чужих краях неведомую долю? Или всего лишь отчаянным примером, мечтой несбывшейся?
Тут вдруг шинкарка подскочила, разговор перебила. Сама худая, длинноносая, словно галка черная, Лейбу оттёрла, затараторила: "Кто да чего хочет, зачем обижают их здесь ни за что ни про что?" Нестор кулаком по столу стукнул:
- Ты не цокоти давай. Говори, сколько вчера купцу наливала? Где кафтан лежал, кто рядом сидел?
Шинкарку попросту не собьёшь, но и врать остереглась - Прошка так шею в их сторону и тянул. Речь завела быструю да неровную, как та речка на перекатах, что камнями гремит:
- Подала поначалу пол кварты, а потом не следила, с кем там кто пил, не моё дело. А кафтан целый был, точно видела, тот на лавке рядом лежал, да всё свешивался, я и подняла, на жердину повесила, затем купец в руки взял, домой пошел, на пороге запнулся, хлопчик его подхватил, кафтан забрал. Точно видела - как выходил за порог, кафтан целым был.
Вновь что-то не складывалась картина у Нестора. Итак - вышел купец из задней половины, на лавку сел, обед заказал...
- А отчего ты сама подавала? Катря где была? Почему следом не шла?
Прошка тут как тут, влез, ухмыляется:
- Шла, как же не шла, за стол сесть хотела. А купец ей в лицо рассмеялся, сказал: "Кляча ты старая, а еще за серебром тянешься", да и швырнул под ноги медный грош. Та вскрикнула, из шинка выбежала, до глупой ночи не возвращалась, пока и огонь погасили. Вот Лейбиха сама и прислуживала.
Подумал Нестор: "Если бы молодуха деньги взяла - резала бы одёжу, пока в горницу купца водила. Но шинкарка уверена: когда Катря убежала, кафтан еще целым был. Хотя не врёт ли баба?"
Говорит Якову:
- Вот смотри сюда. Могла бы шинкарка соврать, лихо от себя отвести. А Катря могла бы купца отвлечь и деньги взять. Но Мирон тогда ещё горилки не пил, с ясной головой шел. Кафтан в руках сам нёс, на лавку рядом положил, глаз не спускал. Как бы он в трезвом уме да пропажи не заметил?
Яков обдумал всё, ус потеребил и согласился:
- По пьяни могут вытащить, это да. Каждый знает - как едешь на ярмарку, ухо надо востро держать. Но чтобы у трезвого да среди бела дня - кто ж на такое решится.
По любому получалось - скорее всего, грабили купца, когда он уже на ногах едва держался, по сторонам не глядел. Порешили Нестор с Яковом: "Надо всех опросить, кто вчера тут был".
Стали всех перебирать. Причепа далековато жил - на хуторе. Задумался Нестор: с чего бы тот вдруг в понедельник по шинкам разъезжал? Да и то сказывают, что Федор у Лейбы не бывал обычно, ему к Гальке Москальке в шинок ближе.
- Та и нальёт, и постелет, - усмехнулся Прошка.
- Это Федор, видать, в Байраках у вдовы ночевал, - качнул головой Яков. - Казак он видный, но такой удался - куда не пойдёт, там в гречку и вскочит. Молодым был, всеми парубками верховодил, девчат с ума сводил. Оженил его батька, да Федор так и не остепенился.
А Карпо, молодой да непутёвый, на окраине села жил, все вечера в шинке проводил. К нему и решили поначалу отправиться. Вышли из хаты, осмотрелись вокруг. Двор у Лейбы богатый. Коновязь возле конюшни новая, дубовая, и шинок и конюшня недавно выбелены, призба понизу желтой глиной ровненько вымазана. Всё вокруг прибрано, чисто выметено. Приказчик Гнат во дворе оставался, на призбе возле конюшни дожидался. Ровненько сидел, на стену не опирался, как увидал их, так и вскочил.
Нестор своё думает:
- А скажи мне, хлопче, ты и вчера хозяина во дворе ждал?
Тот соглашается - работа у него такая, всегда он дядьку ждёт. Тут Нестор и надумал:
- Двое вчера Мирона вели. А второй кто?
Гнат объяснять стал. Мол, Федор как раз кобылу от коновязи отводил, дядька Мирон чуть не наткнулся, на ногах не удержался. Не смог Гнат его сам поднять, дядька Тимоха помог и до дому довёл.
Призадумались Нестор с Яковом, но так рассудили: "Гнат утверждает - кафтана чужому в руки не давал, знал ведь о деньгах зашитых. Не смог бы Тимошка незаметно их забрать. Да и не стал бы он до утра валяться в шинку под лавкой с такими деньгами". Так и отправились к Карпу.
Старая маленькая хатка стояла на самой околице, низенькая оградка окружала небогатый двор. Карпо своего поля сроду не имел. А хлеборобу без земли жизни никакой нет, пропала земля - всё пропало. Сколько жили они с матерью - по наймах перебивались, а тут нашелся дальний бездетный родич, стали они у него на хуторе работать, да так уж старались, что и по душе тому пришлись. Начали достатки в доме появляться, и одёжа новая, и овечки в хлеву, и поросёнка прикупили. Пообещал дед Карпу по осени корову с телушкой и овец пол отары передать, да в это лето и помер. Сразу же племянник родной заявился, хутор забрал, скот продал, а Карпа с матерью выгнал. Стали судиться, а бумаг у них нет никаких. За Карпа ответить некому, а спорщик их торговцу Нечипоренку кумом приходится, с писарем за руку здоровается. Тому денег дал, там магарыч поставил, дело в его пользу и решили. С тех пор вовсе невесёлое житьё Карпу стало - загулял, запил.
Тут мать старая из хаты вышла, позвал её Яков:
- К Карпу мы пришли. Дома ли он?
Та головой качает и причитает:
- Дома, где ему быть. Спозаранку собирался куда-то, а тут сосед на мельницу шел, про купца ограбленного рассказал, Карпо и воротился. За дело не берётся, из угла в угол ходит. Ох, Яков, хоть бы ты с ним поговорил. Я уж и просила, я уж и молила. Как не день, так в шинок, то овечку со двора сведёт, то зерна вынесет.
Карпо парубок молодой совсем, лет едва за двадцать, увидел Нестора, так и вскинулся. Потом опомнился, узнал видать поповича. На все вопросы одно твердит: "Нигде не был, ничего не знаю, дома спал - мать видела. Не шел сегодня никуда и не собирался". Видят - нет с него никакого дела. Идут назад, рассуждают: "Беда".
Яков и говорит:
- Что за времена настали. Вот недели три назад ехал Грицко хуторский с ярмарки, в Кривой балке пьяного его нашли, и ни товара, ни денег. Хоть и клялся, что всего пару чарок в шинке выпил, да кто ж ему поверит.
Нестор вскинулся:
- А ведь купец тоже утверждал, что всего пол кварты заказывал. Нечисто тут дело.
Глянули Нестор с Яковом друг на друга и разом призадумались: "А не подливает ли клятая шинкарка добрым людям поганого зелья?"
В шинок сразу пошли. Так и вспомнил Нестор, как Лейбиха вчера весь вечер вокруг купца крутилась, сразу шинкаря к ответу призвал, становым грозит. Лейба рыжую клочковатую бороду теребит и отнекивается: "Знать ничего не знаю, ведать не ведаю".
Нестор глянул, как на мурашку надоедливую, и говорит:
- Хоть и становой к тебе заезжает, и старшина обедает, а сам знаешь - как поднимется люд православный, так никто не заступится.
Шинкар тут же клянётся, чуть в ноги не падает:
- Что мне несут, то беру, издавна так по шинкам заведено. А в горилку ничего не подливаем, детьми малыми клянусь.
Нестор молча смотрит.
- Помню, помню, - юлит шинкар, - как хуторского в Кривой балке ограбили, Прошка сапоги новые приносил, платки цветные, бусы. Потом, слыхал, вместе с Тимошкой у Москальки в Вильшанах гуляли, дым коромыслом стоял.
Прошка с Тимошкой далеко не отошли, на майдане их и догнали. Морда у Прошки толстая, наглая, смотрит он прямо в глаза и усмехается. Велел Нестор мужикам его в амбаре запереть, пусть станового дожидается, а Тимошку в шинок отвести. Тот поначалу от всего отказывался, Нестор и говорит:
- А Грицко хуторской как с товаром выезжал, кто ему чарку на посошок подносил?
И угадал. Побледнел Тимошка, слово за слово, стал рассказывать:
- Зелье Прошка в городе у аптекаря добыл. Как выпьет его кто, так через время без памяти и падает. Вчера узнали, что купец с ярмарки ехал, поняли, что деньги должен с собой везти. На улице еще не стемнело, до дома ему недалеко добираться, и шинкарке тот сказал - больше не подавать. Прошка и решил, что торговец домой собрался. Я того отвлёк, Прошка зелья подлил, да видать перестарался, а купец никуда и не ушел. Кто ж тогда знал, что он у Якова на ночь остановился. Решили его поутру в Кривой балке встретить, купец после вчерашнего не соперник был бы. А тут слух прошел - ночью все гроши вытащили. А кто и что - того не знаю, и Прошка не знает, очень он злился весь день.
Нестор и спрашивает:
- Что бы вы делать стали? Купец-то не пьяный уже, и хлопец с ним, добром бы денег не отдали.
Тимошка только глаза прячет. Велел Нестор и его в амбар запереть, становому сдать. Яков просит: "Ты уж за Карпа не вспоминай. Уберегла его доля - глядишь, ещё опомнится".
Прошка увидал, как Тимошку ведут, сразу просёк - дело плохо. Сам окликнул Нестора:
- Денег не брали и не видели. Нечего чужую вину на нас валить. Одно утром слыхал: Катря к шинкарке приходила, расчет просила. Та и давай на неё кричать: "Какой, мол, тебе расчет? Гроши у купца вчера вечером пропали громадные, приедут жандармы, заберут тебя в холодную, в кандалы закуют - вот и будет тебе расчет".
- Ах ты ж клятая баба! - вскинулся Яков. - А нам-то говорила, что кафтан целым был!
Призадумался Нестор:
- Погоди. Тут еще обдумать надо.
Вновь вокруг шинка прошелся, и так и этак прикидывает. Гната-приказчика подозвал:
- О чем ты вчера во дворе с Тимошкой говорил?
- Да ни о чем. Спрашивал, есть ли у меня дивчина, у такого парубка славного, - Гнат заметно покраснел. - Я и сказал, что живёт мол у нас в селе Галя, Матвея-мельника дочка, такая гарная, как ясочка. Но меня батька женить пока не думает, говорит: "Молод ещё".
- А про дорогу Тимошка не спрашивал?
Гнат даже заусмехался:
- Вот стану я кому про дорогу рассказывать, чей не топором тесанный.
Нестор только головой покачал:
- Особо не гордись, кафтан ты прозевал, не досмотрел за дядькой.
Яков всё слушал-слушал, и голову наклонил:
- Кто ж эти гроши взял-то? Врёт, небось, Тимошка. К становому его надобно, враз сознается.
Нестор только вздохнул:
- Не во всём еще разобрались, не всех опросили. Поехали к Федору.
Яков нахмурился - день-то быстро бежит, а толку не добавляет. Отвечает недовольно:
- Там-то чего делать? У Федора своего добра хватает: и грунт, и хата, и скотина, и волов две пары. Дед его был из сечевых казаков, батька - тоже казак справный, и дом и хозяйство строго держал. И не знался Федор с купцом. Даже разговоры не говорил.
Нестор не слушает:
- Запрягай кобылу, поехали.
К полудню распогодилось, ветер осенний успокоился, приутих. Ровно катилась телега, тихо шлях стелился, лишь травы посохшие колыхались. Сквозь лохмотья туч встрепанных, как из шерсти овечьей начесанных, пробивалось солнце тонкими золотистыми струнами. Словно там, наверху, кто-то играл на огромной кобзе, и оттого звенело всё вокруг, каждый листик трепетал, каждая былинка откликалась. Но немного и времени минет, налетят вновь ветра, разорвут ясные лучики, разметают - и глухим басом отзовётся кобза, диким зверем завоет, заплачет-застонет живым человеческим голосом. Скоро и позабудется отгоревшее лето.
Молча ехали путники, не так и быстро, а добрались. Налево дорога на Вильшаны сворачивала, в село бывшее панское, а справа, на горбочках, хутора казацкие раскинулись. Подъехали к воротам, видят - двор высоким плетнём огороженный, хата просторная, на току скирды хлеба сложены, дальше хлев большой, огород вспаханный. Постучали в дверь, вошли. Хозяйка от печи обернулась, низенькая, вся из себя кругленькая. Поклонились:
- День добрый, хозяюшка. А хозяин где?
Христя, Федора Причепы жена, очипок на лбу поправила, поздоровалась, а глядит нерадостно:
- Не знаю где.
Яков за ус себя дёрнул, нахмурился и говорит:
- Соседи внизу сказывали - к Москальке зашел. И когда вернётся теперь?
Та лишь губы крепче сжала, мимо смотрит:
- Не ждите уже. Завтра поутру вернётся.
Нестор вздохнул, ближе шагнул:
- Слыхала за мурафский шинок? Федор там был. И Катря тоже.
Христина как стояла у печи, так и посунулась. Под руки подхватили, усадили за стол, стали водой отпаивать. Говорит Христя, как сама себе:
- Одна беда не угасла, другая загорелась. Так уж сложилось: не меня ведь хотел он сватать, Катерину Байстрючку. А я жила себе у батька-матери, никакой любви и не знала. За мной давали и волы и коровы, многие парубки присматривались. Но батька велел за Федора идти, я и послушала. Когда бы знала тогда, что то за любовь такая на свете есть - я бы не пошла. Поначалу мы ещё тихо-мирно жили, как все люди. А когда слух прошел: дослужилась Катря, что и косу отрезали, тогда вовсе лихо стало. Сидим было за столом, а он не на меня смотрит, а в угол пустой. А я уж и слова не молвлю и обернуться боюсь - вдруг там она стоит и косу отрезанную в руках держит...
Что тут скажешь... Помялись Нестор с Яковом у порога, да и за шапки взялись. Хочешь не хочешь, а идти надо, Федора искать. Шинок здешний на самом перекрёстке стоит, а дальше, за мосточком, Вильшаны начинаются, хатки виднеются маленькие, небогатые, которые так и вовсе в землю вросшие. А шинок у Москальки побольше Лейбиного будет, да только весь какой-то низкий, присадкуватый. Видно, что баба хозяйничает - крыша, и та встрёпана. Велели наймыту Причепу звать. Вышел Федор - кудри черные, свита через плечо перекинута, серая смушковая шапка набок сбита, а рубаха цветной вышивкой помережена - и по вороту, и по груди, и так богато и забористо, стежок до стежка. Хмуро Федор глядит, Нестора едва слушает, как и не с ним речь ведут. Прошли за шинок, там колоды недошкуренные лежали, на них и сели. Тут Нестор всерьёз речь завёл:
- Хоть и при тебе гроши пропали, да не один ты в шинку был, твоя правда. Прошку с Тимошкой первых в холодную посадили бы. И Лейбиха могла бы взять, но шинок ведь не пустовал, тот же Прошка рядом крутился, не отходил. У всех на виду побоялась бы. Но вдруг бы взяла? И Гнат приказчик мог бы, и Яков с Оришкой, а на тебя, Федор, и не подумали бы, ты позже всех пришел, недолго пробыл, с купцом и не говорил. Но скажи вот - зачем ты, Федор, гроши чужие взял?
Яков вскинулся, заступаться хотел - а Федор молчит. Нестор дальше ведёт:
- Когда ты кобылу отвязывал, а купец оступился и упал, отчего Гнат Тимошку от шинка звал, а ты рядом стоял - и не помог? Не оттого ли, что когда хлопец молодой дядьку удержать не сумел, и купец и кафтан в пыль упали? А Гнат за добром следить приученный, кафтан под ногами лежать не оставил, поднял и на призбу положил, пока с дядькой возился. Там кафтан рукавами о стену и забелился. Народу во дворе больше не было, Гнат с Тимошкой по сторонам не смотрели, да и не видно тебя за кобылой было.
Тут Нестор в упор глянул и говорит:
- Купцу за Катрю отомстить хотел? А то и не сообразил, что на неё первую подумают. Ей же беда и случится.
Наклонил Федор голову, аж на лицо посерел:
- Сам я не знаю, как так вышло. Давно я не бывал том шинке, а тут не удержался. Лучше б и не заходил. Как стала она, глянула - вроде и на меня, а вроде и мимо. Лучше б я утопился, чем в глаза её смотреть. Как будто ехали мы по мостику над кручею, а мосточек и оборвался. Вот и хильнул я там чарку, другую. Ноги заплетаются, а голова ясная, только звон где-то далеко звенит. Вышел я, а купец следом. Тут хлопчик кафтан рядом со мной на призбу и бросил, карманом кверху. Как марево черное накрыло - резанул я ножом подкладку, забрал свёрток. Тогда ясным всё казалось, думал - уедет Катря подалее, в Херсон или на Кубань, хату свою купит, жить сможет не оглядываясь. Потом уже опомнился. Вот гроши, все целые. Много здесь, а сколько - я не смотрел.
Яков тихо так глянул, головой качнул:
- Что ж. Твой грех - тебе и ответ держать.
Подошел Федор к своей хате, стоит Христя на пороге. В лицо смотрит, головы не опускает. По правую руку старшенький стоит, десятый годок хлопчику идёт, а уже скоро мать ростом догонит. За левую младшенький, погодок, держится, сам крепенький, коренастый, как дубочек в степи. Молча стоят, на отца смотрят. Не тем в селе хвалятся, что ус черный да чуб густой. Попервах спрашивают: "Честного ли рода?", а потом уж и родичаются.
Наклонил Федор голову:
- Прости мне, Христя...
Да и пошел за хлев. Уж и небо потемнело - тихо во дворе у Федора. Каганец в хате не светится, только и заметно издали, как хата белеет, а у стены на призбе тень тёмная, согнутая виднеется - вроде как человек сидит. Уж и звёзды показались - а он всё не движется.
А деньги в тот же день во дворе у Якова возле коморы нашли. Купец со становым дело миром решили. А Нестор к утру уезжать собрался. На дороге уже был, как видит - люди набежали. Сказывали - мельник у плотины Катрю нашел. Ленты на голове цветные, как у девки молоденькой, а лицо уже синее.
По разному люди судили. Кто говорил: "Катря своровала, а затем видит: беда будет, излякалась да утопилась". А кто говорил: "Сам купец спьяну потерял".
А Федор вскоре к оврагу поехал, там по дну для дела гончарного глину копали наилучшую. Прежде здесь дикий камень для панских хором добывали, а ныне такие стены обрывистые вверх уходят, что страшно глянуть, а песок на них наплывами, и желтый, и красный. Так что бывало человек за делом приедет, а сам станет по дну балки - да всё и смотрит. А отчего вдруг та стена посунулась - и не знал никто. За Федором все жалели - справный хозяин был. Кто говорил: "Доля такая судилась", кто головой качал: "Спьяну, небось, полез". Одна Параска-балаболка своё вела: "То он узнал, что Катря его утопла, не захотел вылазить".