Аннотация: Занял третье место на ПВ-15 - конкурсе классического детектива.
- Скоро дойдём, барин, чуть более версты осталось. - Фимка, нынешний мой попутчик, из-под сложенной козырьком ладони оглядывал гору. Прошлый мой проводник, немало походивший со мной по лесам, заболел не вовремя. Как заболел - принёс из леса добычу немалую и, как водится, заехал в трактир прежде дому. Фимку же мне посоветовали как знатного охотника, знавшего лес на сотню вёрст округ. Был он мужичонка невысокого роста, довольно щуплого сложения, с живым лицом. В сощуренных глазах его явственно виднелась та хитринка, что с мужицкою смекалкою вперёд иного ума идёт. Обращался ко мне Фимка с должным уважением, но вместе с тем совершенно по-свойски. Он сразу пришелся мне по душе, а по пути мы скоро разговорились, во многом сошлись во мнениях - насчёт охоты и прочего. Шел по лесу Фимка без устали, я же был не против стать на привал хоть и сейчас - сказывался целый день ходьбы, да по большей части в гору. Но сосновый лес сменился каменистой россыпью, сплошь поросшей невысоким - мне по пояс, кустарником, да и ставать на ночевку в версте от надежного пристанища было бы не слишком разумно.
Позже мне показалось, что нежелание идти к балагану объяснялось не так усталостью, а скорее тем предчувствием, что порой просыпается в тайге даже и у городского человека.
- Чуешь, барин, дымком пахнет? Уже, видать, гости на балагане, - Фимка поглядывал по сторонам довольно задумчиво.
Скорая картина, открывшаяся за поворотом, подтвердила его правоту. На небольшой лужайке, возле жарко пылавшего костра, расположилась небольшая изыскательная артель, судя по всему - вольных золотодобытчиков, человек с десяток.
Спутника моего тотчас признали.
- Мир на привале, - поздоровался Фимка. - Дозвольте присесть к вашему костерку.
Главою у артели оказался крепкий кряжистый мужик лет пятидесяти, с окладистой, еще не полностью седою бородой, сразу внушавший доверие. Рядом с ним держался молодой черноглазый парень, как я узнал позже - его сын. С отца он не взял ни масти, ни стати, и как казалось - права голоса вовсе не имел. За весь вечер я так и не услыхал от него ни единого слова. Еще один, с клочковатой рыжею бородой, приходился мужику шурином, прочие же были весьма разномастным людом, некоторые внешности самой разбойничьей. Впрочем, многие считают, что весь народ, что по лесам ходит - сплошь разбойники. В жизни же драки и прочие непотребства большей частью творятся или же по трактирам, спьяну, или же по случаю - как тогда говорится: "Бес попутал". В самих же артелях порядки довольно строгие, давно уже устоявшиеся.
Мы внесли свою часть дичи в общий котёл и скоро уже ели отличную кашу и печеных рябчиков. Несмотря на сильную усталость, заснуть я позже никак не мог, вот и присоединился к главе артели, сидевшему у костра. Мужик с простецким именем Иван Петрович оказался не так уж и прост. Почти всю жизнь проработал он смотрителем на казенных приисках, знал досконально рудное дело, с охотой вспоминал былые времена - еще до воли. И поистине, шахты, по этим краям уже закрывшиеся, дали когда-то в казну на дармовом труде более сотни пудов золота. "А ныне разбаловался народ, никакого порядка нет. Да и то сказать - моют по отвалам песок, едва с хлеба на воду", - рассказать мог Иван Петрович о здешних делах многое. Уже к ночи достал я свою книжку, занёс туда краткие вехи услышанного, как поступал каждый вечер, записывая особо выразительные словечки, да прочее, узнанное от Фимки, чтобы потом, на постоялом дворе, переписать подробнее. Память человеческая - такая она штука, что хранит более всего последние яркие впечатления, многие мелочи же, и составляющие достоверность и основу всей жизни, скоро из неё улетучиваются.
Поутру Петрович, узнав, что направляемся мы в Лукьяновку, пригласил остановиться у него. Как оказалось, он держал постой. Что тут было более - приязни, заложившейся вчера, как к благодарному слушателю, или же хозяйского расчета - я не задумывался. Кому приходилось ставать на ночь в худую избёнку, где к тому же оказывалось с десяток-полтора членов семейства, так что и лавок на всех не хватало - тот подобным комфортом не брезгует.
Добрались мы туда через пару дней. Лукьяновка, названная так по одноимённой речке, оказалась довольно большим поселением, раскиданным по холмам безо всякого плана. За избами не было ни пашни, ни даже выгонов - сразу лес. Лукьяновка, еще с каторжных времён, жила с золотодобычи. Впрочем, видно было, что знавала она лучшие времена - даже и на околицах виднелись где новый сруб, где новая крыша. Мужик, как заведено, получив крупный фарт, начинал обзаводиться хозяйством, прежде чем снести большую часть в трактир. Вот во дворе, за покосившимся заборчиком, а то и вовсе без ворот, и стояла часто кривая избёнка под новою крышей.
Просторная изба же Ивана Петровича оказалась в самом центре, в удобном месте на небольшой возвышенности. В гостевой избе других постояльцев не было. Как ожидалось, прибыть хозяин должен был гораздо раньше нас - мы шли неторопясь, на болоте стали еще на охоту. На куликов - дрянную дичь, как утверждал Фимка. Но хозяин прибыл почти одновременно с нами, в доме затеялась кутерьма, я же почаёвничав, почти сразу решил лечь спать.
"Утро туманное..." - вспомнились отчего-то мне памятные строки, едва я проснулся поутру. "Утро недоброе", - тут же добавилось от себя. Так как проснулся я от крика да воя. Утро было столь раннее, что наползший за ночь от речной долины туман сизыми полосами клубился почти за порогом, не успев истаять. Выли же бабы, а мужики метались как-то без толку. Я стоял в растерянности, пока не ухватил за шиворот Фимку.
Лихие дела, о которых я столько слышал, оказались вдруг совсем рядом. Ночью лихие тати, разбойничьи души, насмерть убили хозяина. Нашла Ивана Петровича, лежащим возле дровяного сарая, хозяйка его, отправившись поутру к скотине. Что ж. Золото многим глаза застит. То только странно, что решились залезть в избу с домочадцами. Сколько уж принёс хозяин того золота, мне не узнать. Да и то сказать - у каждого своя мера.
Вскоре явились пара человек из конторы. Я из избы не выходил, не видя нужды мешаться. Как услыхал: велели до вечера ничего не трогать да чужих в дом не впускать, ожидать приезда исправника. Планам моим, отдохнуть пару-другую деньков да заняться наконец накопившимися заметками, очевидно, не суждено было сбыться. Да и хозяевам явно было не до постояльцев. Так что решил я было вскоре съехать, но тут явился и ко мне некий субъект - худой, лысый, в черном сюртуке. Как оказалось - помощник управляющего. Не тот чин, чтобы мне указывать, так что мялся он и мямлил, но просил настоятельно до приезда исправника никуда не съезжать. Дело было здравое, спорить я не видел резона. Тому лишь удивился, что исправник, по общей уверенности, должен был лично из города явиться и делом заняться. Хозяин, видимо, был гораздо более важною птицей, чем казалось. Обычно в таких делах, если на горячем не заставали, то искать уже смысла никакого не было. Или на следующем деле лиходеи погорят, или, что тоже нередко бывало - сами горемыки сознаются, от тоски али спьяну. Себе же от исправника я заботы особой не видел.
Фимка же со мною был не согласен.
- Худое дело, барин. Ты бы со двора не уходил, от греха-то. - Какого-то смурного нынче Фимку в расчет я не принял и тотчас же вышел на улицу.
Решил осмотреться, так как вчера в сумерках особо не успел. Хозяйская изба была большая, добротная, на три окошка. Рядом ворота под козырьком, дальше забор, сзади - крытый хозяйственный двор. Гостевая изба пристроена была возле ворот с другого боку и окнами также глядела прямо на улицу. Так что вышел я за те ворота, оказался один возле хорошо наезженного пути, недолго и постоял, осматриваясь. Посреди пустой дороги, как из-под земли, явились четверо варнаков. Одного, здорового мужика с шрамом на всю физиономию - виденного мною на балагане, я признал сразу. Хоть и был белый день, а стояли они вокруг меня с таким видом, что стало мне сильно не по себе.
- Слышь-ка, барин. Перед богом каждый за себя ответит, а только ты того, карту-то отдай.
Я так удивился, что позабыл и про страх:
- Какую тебе карту? Ты о чем, любезнейший?
- Карту верни, слышь, не твоё. Иначе далеко не уедешь.
На моё счастье послышался разговор во дворе, мужики повернули прочь, люто зыркнув напоследок. Фимка поспешил мне навстречу.
- О каком худом деле ты говорил поутру? - Теперь и я уже встревожился не на шутку.
Оказались новости неважные. Золото было всё целое - но то и ясно, вора хозяин спугнул, за что и поплатился. Но Афанасий, шурин его, сразу о другом кинулся. По слухам, за месяц блужданий нашел Петрович приметы верные - золотоносную жилу. Давно о ней разговоры ходили, но среди болот она кружила, в руки никому не давалась. Петрович же вёз самородки на образец и карту со своими пометками. Вот карта та и пропала. Сын его точно знал, куда отец привезенное спрятал. С утра кладовую открыли, проверили. Золото на месте, а бумаг нигде нет. Хуже того, заезжали они вчера в Каменогоровку, заходил Петрович к исправнику. Тот еще в службу свою на заводе имел с Петровичем дела, сказывали, по своим связям хороший участок ему выделил, с тех денег тот и хозяйством обзавёлся, и избу поставил. Явно и сейчас Петрович того в долю звал. В таких делах без власти - никуда.
Сотоварищи Петровича также встревожились - как же, верное золото утеряно. Кто-то им на меня и указал. Так что чувствовалось мне, что один я до города не доберусь. Нанимать охрану из местных - так они же в лесу и положат. У русского народа ничего так не способствует злодейству, как желание восстановить справедливость. Просить у исправника - но казалось мне отчего-то, что получу я охрану только взамен на эту самую карту.
Фимка вновь отвлёк меня от раздумий:
- Ты еще о том поразмысли, барин, как чужой во двор бы попал? С гостевой избы туда ходу нету - калитка на засов заперта была, я вот только открыл. С хозяйской только пройти можно было, или же через заднюю калитку, где скот гоняют. Она открытой стояла - Митяй сказывал, лишь поутру запер.
"Младший сын", - вспомнил я.
- Теперь пойдём, сам глянь, - Фимка едва не потащил меня за руку.
Просторный хозяйственный двор, как во многих зажиточных семьях, был полностью закрытым, как сверху, так и со всех боков. Передняя часть его начиналась от задней стены избы, по кругу размещались различные постройки, в задней части, неподалёку от крепкой калитки, на длинной цепи привязан был крупный косматый пёс. Знавал я эту местную породу, собаки те мордой своей, почти квадратной, а пуще того - лохматой шерстью, несколько напоминали медведя. Брехать они попусту не любили, но чужого мимо себя без хозяйского позволения не пропустили бы.
Тут вышла из избы высокая женщина в тёмной одежде, черным платком замотана, вынесла псу полную миску. Тот радостно зарычал, норовя лизнуть в щеку. Лишь по синим огромным глазищам на бледном лице я признал вчерашнюю девицу-красавицу, что приносила мне самовар.
- Хороша девка, - поцокал языком Фимка, видя мой интерес. - А всё до матери ей далеко. Мать её, Татьяну, Петрович с Каменогорского завода привёз. Вот то была - всем девкам девка.
Как узнал я тут же, Татьяна росла сиротою, отчего и работала на заводе. Где уж её Иван Петрович увидал - бог весть, а только стал в завод наведываться.
- Поначалу она отказывалась, хотя жених тот и для хозяйской дочери не из последних был, а потом таки пошла. Привёз её сюда Петрович уже венчанную. А там и детям срок пошел. Все трое её - второй жене его, Марьяне, бог детей не дал. Вот и поплачется теперь она одна вдовая.
Я поглядел девушке вслед:
- А где же хозяина убили?
Фимка показал - между баней и сараем пристроен был навес, образующий довольно большой закуток, почти невидимый ни с крыльца, ни от калитки - там сгружали привезенные дрова, там их и рубили. Топором, вернее, обухом его, хозяина и ударили. В руке, уже разжатой, полено было - видно, отбиваться хотел.
Спрашиваю:
- А кто же вчера дома был?
Фимка и тут оказался кладезем сведений. Пока я вчера отдыхал, он нанялся дрова рубить. Так что всех видал. Дома был сам хозяин, ныне покойный, жена его Марьяна, два сына - Гришка старший, Митяй меньший, да дочь Федора. Еще шурин Афанасий с ними приехал и ночевать остался. Вовсе картина никакая у меня не складывалась. И любопытно мне стало - что там за карта такая была. "Вряд ли по законам картографического общества делана", - так я поразмыслил. Фимка мне и подсказал: "Артель кучно живёт, карту читать - не читали, а наверняка все её видели. Нынче из тех дома только Гришка остался, шурин их с утра куда-то ушел. Да от Афанасия толку всё равно бы не было - тот неграмотный вовсе, а Гришка в земской школе учился. Отец его на хорошую работу к машинам приставил, там инженер грамотных требует".
Так что я пошел в хозяйскую избу, объявил Гришке, что должен всех расспросить: приедет исправник, надо будет протокол составлять. Как такое придумалось - даже и сам не соображу. Возразить мне никто не решился, страшное слово "протокол", видимо, повлияло. Дикая мысль о моей причастности, по счастью, в голову никому не пришла. Гришка оказался малым толковым. "Где золото отец искал - того я не знаю и никто не знает. А карту видал - показывал мне батя, как значки ставить, как что записывать".
Как понял я из описания, карта таковой по сути и не была - рисунки реки, болота, леса, судя по всему, ни к каким координатам вовсе не привязанные. Кроме того, на таких же листах имелись многочисленные знаки, краткие условные пометки, да и прочие записи.
И вот тут я вспомнил, как допоздна у костра сидел. Книжку свою вспомнил. И крепко призадумался. Заметки мои никому кроме меня не понять. А я о том и писал - о лесах, о приисках, о порядках каторжных да жилах золотоносных. По кратким обрывкам многое нагадать можно. Понял я, что дело совсем худое выходит. Пойти сжечь - еще того хуже, вовсе не отмоешься.
Так что хочешь - не хочешь, а истину самому узнавать придётся. Как только выяснить её можно? Может быть, так, как охотник идёт по следу, выискивая малейшие признаки нужного зверя? В том я, признаться, не силён был. Больше любил бродить, куда ноги идут, да охотиться, на кого бог пошлёт. Разве что вспомнилось, как в бытность еще мою в семинарии, обвинили нашего товарища в покраже. Тогда пришлось подумать да прикинуть всё хорошенько, пока правда не вскрылась, но и то сказать - повезло мне большей частью. Но вот нынче деваться было особо и некуда.
Так что начал я вспоминать, что вчера было. Мы с Фимкой стали на постой, хозяин еще к тому времени не прибыл. В доме мне понравилось - комната чистая, светлая, обед хорош. Да и девка, что подавала, мила да приветлива, и собой чудо как хороша, так что если б что и не так было - то и не заметил бы. Не успел я откушать, как послышался шум во дворе, все засуетились - хозяин с сыном вернулись. Я не выходил - ни к чему мне это. Тут девка и самовар принесла. Я было принялся подшучивать, без никакого намерения, а лишь попросту, как оно принято. Но хоть и серебрушку сверху дал, а девка куда-то в сторону глядела, как и не слушала, быстро расставила чашки и тут же ушла.
Фимка в свою очередь вспоминать стал. Он поел быстро, во двор вышел, тут его Митяй и нанял дрова порубить. Фимка глянул - дрова берёзовые да немного, отчего бы живую денежку и не заработать? Вскоре и хозяин явился, Фимка его не видал, по шуму в переднем дворе догадался. Митяй на заднее крыльцо вышел, глянул в его сторону, помялся, так ничего и не сказал. После дочка хозяйская выскочила, до амбара дошла, к хлеву обернулась, покрутилась бестолку да назад в избу побежала. Фимка едва половину порубил, вновь Митяй вышел, сказал, что хватит пока, надобно ему баню сейчас топить. Фимка топор в закутке за поленницей воткнул, а все порубанные дрова собрать не успел, сразу и ушел. Митяй за ним тут же калитку, что в передний двор вела, на засов закрыл. Подумал я, что точно - с гостевой части не пройти туда было.
Так что решил я хозяйскую избу осмотреть. Время уже после полудня шло. В дому сейчас стояли тишь да печаль, словно на кладбище в полночь. Следуя указаниям, трогать ничего не стали. Свечи лишь повсюду зажгли, тело обмыли да обрядили, уложили в гроб, черной тканью оббитый. Прежнюю одежду, всю промозглую от ночной сырости, в углу в сарае сложили. А домовину там же, за избой, в крытой пристройке, где по летнему времени чаи по вечерам гоняли, и оставили. Марьяна одна почти весь день сидела возле усопшего. Прочие домочадцы же большей частью слонялись без толку.
Когда б не указания власти, стояла бы домовина сейчас в передней избе, вокруг сидели бы, нахохлившиеся, словно вороны, старухи, причитали бы хозяйские бабы, сыновья б суетились, командовали мужиками, организовывая всё для похорон. И отсутствие этих, отложенных на сутки положенных хлопот, совершенно выбило семейство из обычной колеи. Так река, текущая до поры спокойно и мирно, вдруг покидает привычное русло, образовывая глухую заводь, где в тёмных омутах ходит по кругу тяжелая, словно снулая рыба, да крутят в глубине невидимые сверху водовороты.
Я же, сторонний наблюдатель, которому картина та была совершенно ненужной и тяжкой, обошел избу с довольно отстранённым видом. Жили тут зажиточно. В передней избе обои бумажные в цветочек были поклеены, половики всюду лежали домотканые. В задней половине в просторной хозяйской горнице стояла кровать с подушками и периной, ещё сундуки и шкаф дубовый, на замок крепко запертый. В горнице куда меньшей, с одним небольшим окошком под потолком, жили сыновья, девке же была выделена вовсе крошечная каморка, в которой едва кровать да огромный сундук помещались. Дух стоял тяжелый - повсюду горели свечи, и возле иконы у гроба, и в передней под образами, и по всем горницам. Даже у сыновей в комнате стояли дорогие восковые свечи, обе они уже до половины догорели и были погашены, а у девки в каморке под иконою чадила нещадно лампадка.
После я с Фимкою поговорил, расспросил обо всех. Семья была невелика. Петрович с Гришкой на работы ходили. Петрович часто лишь по субботам с лесных приисков возвращался, Гришка на заводе трудился. Остальные дома постой держали.
Раньше, когда жила золотоносная не выбрана ещё была, здесь много народу крутилось, даже из дальних мест приезжали. Гостевая изба всегда полна стояла. И купцы богатые, и господа - все тут останавливались. Дела Марьяна с младшими вела.
- Самое оно бабское дело. Подай, принеси, харчи опять же. А что сыновья? Гришка, сказывали, когда еще меньший был, стал петуха рубать, так не удержал, кровь как полетела - и на него всего, и во все стороны. Так он покачнулся, что девка красная, едва устоял. Не любит он хозяйство вовсе, всё на Митяе было, что бабы не осилят. Да они между собой хорошо ладили, - вспоминал Фимка.
Решил я расспросить всех по очереди, картину в голове у себя сложить. Для начала к Гришке, как старшему, подступил. Думаю, что отец его бы мне и слова не сказал, да этот еще молод был. Рассказал коротко, но толково. Вечером прибыли они с отцом, мешки в кладовую под замок сложили. Митяй баню истопил, после на стол накрыли, после все спать сразу легли.
- Отец, видать, ночью за чем-то вышел, да не вовремя. Я за ночь не поднимался ни разу, Митяй тоже - дверь поскрипывает, а я чутко сплю, услыхал бы. Утром Марьяна кричать стала - мы разом выскочили. Там и батю нашли, убитого уже. На калитку я не смотрел, мне не до того было. Бабы воют, велел им возле отца быть, что дальше делать - не знаю, послал сразу же Митяя в контору, сам ждать стал.
Я к Митяю пошел. Домашние уже посмотрели, поняли, что нужно для "протокола" всё мне рассказывать. Митяй был крепким парнем лет восемнадцати, густыми бровями да упрямым подбородком сильно напоминавший отца. От него вовсе ничего не добился, смотрел он набычившись. Спрашиваю: "Что делал вчера?" Говорит: "Что тятька сказал, то и делал". Спрашиваю: "Что ж ты нынче собираешься делать? Отца нет - и жилы золотой нет. От постоялой избы давно уже никакого дохода". Тут он вроде ожил немного. "Не знаю, - говорит, - что уж придётся, то и буду". А сам видно, что что-то думает.
Марьяна как раз в избе хлопотала - возле отца дочка его, Федора, в свою очередь сидела, причитала что-то. Марьяна с виду была крепкая, налитая баба. Хотя за платком ничего толком не разглядеть, только заметно, что щёки полные, да и те побледнели, с румянца спали. Губы покусаны, видно, что горевала, то ли по мужу, то ли по своей доле. А то и по всему разом - у баб одно без другого не ходит. Сели мы вокруг стола на лавки. Думал, что и слова не скажет - а нет. То ли намолчалась уже, слыхивал я - у Петровича особо не забалуешь, тут его слово по всему было. То ли чужому говорить - что столбу придорожному.
- Постой наш хорошие деньги давал, не меньше, чем всё прочее приносил. Господа серебрушки не считали, у них деньги шальные. А никто в дому и слова доброго не сказал. Что сама отложишь - то и твоё, а то и на иголки порой не ставало.
Я покивал. Нелегко бабе в чужом дому да за суровым мужем. Марьяна как будто услыхала, криво усмехнулась:
- А всё я тут хозяйкою была. Над женой только мужняя воля, больше ничья. А теперь я вдовая, кто ни пройдёт, тот и щипнёт.
- А что дети, не вступятся?
- Им то что. Хозяин сразу поставил: "Не твои дети, нет над ними твоей воли". А он своего слова не менял, хоть по праву сказано, хоть нет. Митяй дома был нужен, а как стал постой послабее, хотел с купцом уходить. Тот его брал - ему грамотный приказчик был нужен. Так отец не пустил. "То пустое", - сказал.
- А Гришка что?
- А тот и сам от отца никуда, всё по его слову. Вот вчера, слыхала, за столом сказывали - его в Каменогоровке исправник предлагал в горную контору определить. Хозяин мой и спрашивал даже: "Пойдёшь ли?" А Гришка не пошел. Вот Митяй как услыхал, так и говорит: "Пусти меня, батя. Я для семьи пользу тянуть буду". Хозяин мой лишь похмыкал: "Молод еще да глуп. От тебя вреда более пользы будет". Хоть Митяй лучше Гришки в школе учился, и счет знает, и грамоту всякую. Звёзды - и те выучил. "Пояс Ориона" - слыхали такой? Коромысло, по нашему. Учитель у них хороший был, из политических. Да как работы на хозяйстве много стало, отец его со школы и забрал.
- А Федора что, помогала ли?
Марьяна губы поджала:
- Девка как девка, что с неё за спрос.
И мимо меня сразу смотрит. Решил я к делу перейти:
- Когда хозяин из дому выходил?
У бабы сразу слёзы в глазах, вот-вот завоет:
- Да сразу почти. Я постель расстелила, стала о хозяйстве сказывать. А он вспомнил, что сумки не разобрал, не разложил - да и пошел в кладовую. Долго не было, я уж ждала, да и уснула.
- Отчего же не позвали?
Марьяна всхлипнула:
- Да он злой был. Я и не пошла. А к утру уже проснулась - его нет, думаю, только-только вышел, я следом, нету нигде, стала звать...
Я вижу - вот-вот завоет.
- А калитку на ночь отчего не закрыли? - спросил быстро.
Та рыдать погодила, смотрит недовольно:
- Не знаю, я за нею не слежу.
Я головой покачал. Марьяна губы поджала:
- Чей мы не кержаки-староверы, чтобы ворота целый день на запоре держать.
Осталось еще шурина расспросить, но его дома не было. Фимку позвал, тот призадумался, вспоминая былые разговоры:
- Петрович с шурином давно в ссоре был.
Марьяну, по словам Фимки, Петрович взял вскоре после смерти первой жены. С Татьяной их то роднило, что обе остались сиротами. Но у Марьяны какой-никакой, а брат родной был. То у жены можно последний грош забрать, а сестру без присмотра оставить - вовсе позор. Вот Марьяну брат замуж и выдал. Хоть Петрович - и вдовец с детьми, и старше лет на двадцать, а пара то для неё была завидная. Да получилось как-то - чем уж она не угодила мужу, бог весть, а решил её Петрович поучить. И не то обидно ей показалось - дело обычное, а то, что Татьяну тот пальцем не трогал, слова худого, по слухам, не сказал. Платки цветные дарил, дорогие - больно уж хороша в них Татьяна была. Федоре, после смерти матери, с десяток, считай, досталось, да бусы еще, да прочего бабьего добра.
- Вот и решил Афанасий вступиться: "Мол, с Татьяной своей не равняй, Марьяна моя замуж честной девкой шла". Так Петрович, сказывают, так уж его избил - чуть не досмерти. Да и что тут сказать - вина полностью Афанасия была. Что у мужа с женой в дому ни делается - а другие туда не лезь.
С тех пор, как я понял, они лет семь не виделись, после как-то помирились. А как решил Петрович тряхнуть стариной, повести партию в лес - так и его с собой позвал. Всё-таки родня, не чужие. А поутру, как нашли Петровича убитого, так бабы, ясное дело - в вой, возле усопшего убиваются, от них толку никакого. Гришка Митяя послал, тот и оббегал всех, и гроб привёз, полдня, считай, без роздыху. А Афанасий покрутился, послушал, да и ушел куда-то, до сих пор нет его.
Призадумался я. В кухне посидели, с Гришкой да Фимкой. Гришка мне квасу холодного налил. А тут вдруг шум: явился шурин - лёгок на помине. Едва на ногах держится. На лавку сел да давай заплетающимся языком объяснять, как в трактире его окружили, спрашивали да угощали. Я, признаться, встревожился - а ну как начнёт обо мне и карте говорить. Не то чтобы я того боялся, но раз слово несказанное - так и дела нет. Но видно Афанасий опомнился, да побоялся, а может и сам уже не помнил, что поутру в трактире наплёл. Тут я со строгим видом и велел:
- Говори, что вчера весь вечер делали?
Тот на меня смотрит. Я подсказываю:
- Приехали, расположились. Дальше что?
Тот даже лоб наморщил - так думать стал:
- В баню сходили, за столом посидели. А после и спать пошли.
Я спрашиваю:
- А где ты, Афанасий, спал?
Гришка подсказал:
- Да тут же, на лавке.
А тот вдруг опомнился:
- Я это, гляжу, хозяин к себе пошел, я посидел-посидел, гляжу - тех нету...
- Кого нету? - не выдержал я паузу.
- Так Федора у постояльцев видать была, Митяй - тот по хозяйству, так я Гришку позвал, так мы посидели на кухне, так и не налил ведь...
Я к Гришке обернулся. Тот бровями недовольно повёл, видит - на Афанасия всё равно надёжи нет, тот уже вновь думает, чего бы намолоть. Стал сам говорить:
- Всё за золото ко мне приставал, где бы его батя найти мог. Да верно ли, что только тому золото в руки даётся, кто слово особое знает. Еще говорил, что хорошо бы мне было в горную контору пойти - свой человек был бы.
Вижу я, что разговорился Гришка, спрашиваю:
- Так чего же и не пошел?
Гришка лишь головой покачал:
- Там жди - то ли кусок кинут, то ли не угодишь - назад погонят. А я в заводе на хорошей работе, и деньги не малые, когда и с приисковыми не сравнить, и состояние вовсе иное. По лесам никогда не бродил, это сейчас в заводе трубу новую ставят, так отец меня и отпросил на месяц. А приисковые - они что, кто за золотом пошел - уже назад не вырвется. Фарт как придёт, так и уйдёт, вот и живут: часом с квасом, порою с водою. А я машину слышу - я у инженера на хорошем счету. Уже за старшего, еще лет пяток или десяток, глядишь, и мастером буду.
Это я знал - мастера считались верхушкой местного общества, к тому же более чем зажиточной. Гришка дальше продолжал:
- Так я посидел-посидел, еле от Афанасия отделался, к себе пошел. Митяй уж спал крепко, так и я лёг. Вот и всё, ничего боле и не было.
Картина вроде бы и понятная, а не до конца. Тут Фимка подошел, говорит тихонько:
- А Федору то ты, барин, и не опрашивал.
Я было хотел удивиться, да передумал. Стал слушать.
- Лет-то Федоре сколько? Двадцатый идёт. А отец её замуж не отдавал, дома работница была нужна. А уже и перестарка считай.
Тут я вчерашний вечер по времени и прикинул. Афанасий утверждал, что Федора у постояльцев была, когда я её и в глаза после не видел. Говорю Гришке: "Позови сестру". Тот даже удивился: "С девки какой спрос?"
- А такой, - говорю, - сейчас узнаете.
Пришла Федора. Голову опустила, глаз не поднимает. Спрашиваю ласково:
- Есть ли жених у тебя, девица?
Та еще ниже голову опустила, молчит.
- Нету, - говорит Гришка. - Батя в том месяце с Морозовыми хотел сговориться, за их меньшого, да на приданном что-то не сошлись.
Подумал я, подумал:
- А еще кто хотел сватать?
Гришка приосанился:
- Многие попервах хотели. Да батя тогда отвадил, теперь наши и не идут. Вот и матушка Марьяна сказывала - как девке за двадцать станет, так ни хромой, ни косой не возьмёт уже. Разве что от соседней деревни зимой приходил Василий Литой, тоже зазря.
И тут я вижу - Федора встрепенулась как-то. Глядит даже с испугом. Тут и Гришка что-то понял:
- А я ведь того Ваську у нас в Лукьяновке вчера видел.
Стал я расспрашивать. Василий оказался неплох жених - из мастеровых, из сапожников. Семья от того ремесла была зажиточная, добро по ветру не пускала. Говорю:
- Идите, зовите Ваську.
Гришка ушел, Федора в слёзы. Мол, к ней он приходил. Знал, что отец не отдаст - тот слова своего не менял. Звал убёгом уйти да повенчаться.
- А ты что же? А если бы за Морозовых просватали?
Федора вздохнула:
- Я что? Я в воле батюшки.
- А хотела бы за Морозовых?
Федора горше вздохнула:
- Тут как господь даст. А только Савка Морозов меня на два года меньший. Так всю жизнь и попрекали бы, что перестарку взяли. Да еще и за приданное бы по их не вышло - вовсе беда.
Спрашиваю:
- Кто знал, что Василий придёт?
Та говорит: "Никто", да глаза прячет.
Тут я и догадался, что вдвоём они вчера во двор выходили. Спрашиваю:
- Митяй?
Федора плачет:
- Я посторожить попросила. Как батюшка почивать пошел - я и побежала. А то вдруг бы Вася не дождался, да сам зашел, вдруг бы узнал кто. А только он сюда не приходил, мы за забором говорили. После я назад прибежала, сразу в дом, пусто уже было - и не видал никто.
Я решил уточнить:
- И калитку закрыть позабыла?
Та вскинулась:
- Я закрывала! Или и нет - не знаю...
Пришел Гришка, за ним молодой мужик. Из себя видный, одет по городскому - в суконный пиджак и брюки навыпуск. Сразу говорит: "Я от своего слова не отказываюсь". И кланяется: "Прошу руки сестрицы вашей. Хотел я подождать, пока сорок дней минет, да раз уж так случилось". Видно, что меж собой уже переговорили. И то сказать - Гришке теперь сестру пристраивать куда-то надо. Гришка ему: "Вот и приходи тогда". Федора уж улыбается.
Спрашиваю:
- Как же ты с Федорой сговорится смог?
Тот покачал головой:
- Да случайно всё вышло. Я в Лукьяновку по делам заехал, у тетки остановился. А Марьяна как раз Федору за солью или еще за чем к ней послала.
Я уж рукой махнул. Отошел с Фимкой в сторону, только удивляюсь:
- Марьяна тут причем? Стала бы она падчерицу покрывать?
Фимка головой покачал:
- Эх, барин, не связывался ты с бабами. Как бы девка со двора гуляла, а такая бабёнка, да у себя в доме и не замечала? А что покрывала - так девку со дня на день замуж выдавать надо. А если убёгом уйдёт - с собою много не унесёт, всё её добро здесь останется. Да и отец не простит, с нею больше знаться не будет.
Призадумался я. А если бы отец их застал? Дочь бы запер, да куда на сторону выдал, а его, глядишь, и прибил бы. Да такой бы просто так не дался. Вроде все причины у Василия есть, и зайти во двор мог. А как без доказательств на мужика указать? И карту как бы он забрал?
Или карта у Петровича с собою была - тогда бы вытащил. Но зачем бы Петровичу карту с собою носить?
Обдумать всё надо, да исправника дождаться. А там уж оно покажет.
Исправник к вечеру явился. Немолодой уже, чернявый, жилистый. Всё обошел, на меня глядит косо. Что мужики по деревне болтают - наверняка слышал, да мне ничего говорить не спешил. Последнее то дело - вот так сходу чужого барина обвинять. Приехал вовремя, в нужную избу стал, целый день ходил, всё вынюхивал. Кто его знает, кто таков да кем послан. Я его разубеждать не торопился. Мужиков тот в избу позвал, и я подошел, чуть в стороне стал, и Фимка со мной, в углу приткнулся. Исправник всё ходит вокруг да около, да всё на карту намекает, говорит - всех допрашивать будет. Тут я и говорю:
- Известно мне, у кого карта.
И на Гришку показываю:
- Он наследник, он и взял.
Тот думает, отказываться или нет. Я говорю:
- Отчего решили, что карта пропала? Оттого, что Гришка сказал, что её в кладовой не было? Наверняка Петрович её поближе к себе держал. А Гришка с утра всех к делу пристроил, а сам пошел и перепрятал.
Гришка плечами пожимает:
- Я побоялся, что вернутся тати и отнимут. Сейчас принесу.
Гришка с исправником уже и договориться успели. Смотрю я на них, а сам думаю: "Продолжать дальше или нет?" А всё одно так оставлять нельзя. Подхожу к исправнику:
- Вы ещё Митяя расспросите. Как это вчера никто его не видел? И Афанасий заходил - его не было, и Федора посторожить просила, а шла назад - не видела. А как Гришка пришел - тот уже спит. И еще мне одно интересно - когда это Митяй поутру калитку открытую запирал? Выбежали из избы все вместе, тут его Гришка сразу в контору послал, как калитку он закрывал - никто не видел. Не оттого ли сказал, что открыта была, что сразу в горячке не подумал, как бы это чужие люди во двор попали. А потом выйти ночью побоялся - вдруг бы заметил кто. Да и как бы чужой так быстро топор в закутке отыскал?
Тут исправник уже всерьёз приступил. А Митяй и не отпирается, сразу говорить стал. Как полегчало вдруг ему.
- Я и не собирался ничего. Во дворе стоял, выскочил батя, давай ругаться, что я не сам всё делал, а другого нанял дрова рубать. Я сказал: "Ты бы вовсе нас запер". А он полено схватил, хотел меня бить. Тут понял я, что Федора сейчас придёт, её увидит, еще и за то узнает. И так мне тошно стало... Топор и взял. Отчего-то Гришку с его петухом вспомнил - и повернул обухом, как бычков убивают.
Сам и руки протянул - вяжите. Его и повязали. Я следом ухожу - ясно, что сейчас еще больше завоют, съезжать срочно мне надо. Только гляжу - Гришка молчит, я и остановился. "Знал?" - говорю. А он головой качает:
- Знал, не знал... Только вижу - одно не так что-то, другое, а сказать толком не могу.
Тут я и добавил:
- А ведь карту ты срисовал. Недаром сегодня всех при деле пристроил, а сам один остался и свечи у себя жег. Еще и записи небось не все отдал?
Тот плечами пожал:
- Карта моя, отчего и не срисовать?
И тут уж я дальше догадался:
- Еще и на отцову, небось, чего-то дорисовал, чего там отродясь не было?
Сам рукой махнул:
- Ладно, не моё это дело. Мне в дорогу пора.
Гришка вслед посмотрел, а после окликнул:
- Грамотный ты, барин, что есть, то есть. А вот лет через десяток заезжай к нам, как в наших краях будешь.
Я ничего не ответил. Даст бог, когда и свидимся. Срок впереди немалый, кто его знает, куда судьба повернёт.
Уезжал, уже звёзды стояли. Последнее дело ночью в дорогу пускаться, да деваться некуда. Дорога ровная стелется, тишь вокруг. Прямо передо мной на небосводе Полярная звезда, а где-то там позади, невидимый по летнему времени, Пояс Ориона. Коромысло, по-ихнему.