"Смотри, смотри, тетя Тася!"- мы подталкиваем друг друга локтями в предвкушении ожидаемого спектакля. Тетя Тася - соседка бабушки Пани по двору. Она склеротична до смешного. Мы с Игорем спрятались за лавочкой на бульваре Ленина и видим, как Тетя Тася снимает один тапочек, затем второй. Затем поиски спрятанных денег перешли на белую панамку, все карманы были просмотрены, а мы покатываемся со смеху, потому-что этот спектакль видим не в первый раз, деньги спрятаны в надежном месте- на груди. Деньги найдены тетей Тасей, она встала, высокая, костлявая с лавочки и отправилась в магазин, а мы еще долго укатываемся со смеху, прежде чем отправиться на Малыгина 19, во двор где живет бабушка.Старая арка венчает вход во двор. Квартиры жильцов расположены полукругом. Бабушка живет в длинном строении-дом ранее принадлежал мулле, семья которого осталась жить в начале этого дома, а все остальные комнаты, которые были смежными и имели забитые между собой двери, были отданы во времена экспроприации жильцам. Помнится мне, бабушка ежемесячно носила пять рублей в семью бывшего муллы, не как плату за проживание, а как благодарность за жилье, так нам объяснялось. К дому бывшего муллы простроены еще отдельные дома,которые окружают двор буквой "П". Чуть ли не посередине двора находится общественный туалет, всегда грязный, сбоку выгребная яма, покрытая решеткой. Чуть поодаль колонка с водой. Во дворе часто вывешивают сушиться белье на веревках, подпирая их длинными деревянными кольями с рогатиной на конце.Рядом с бабушкиной квартирой есть колодец, в сезон арбузов его заполняют ими, если требуется достать арбуз, то дядя Ваня-сосед берет ведро и вылавливает его им. Дядя Ваня умелец-бочкарь. В стороне сараев у него мастерская, где он делает бочки, никак мне не удавалось застать момент начала изготовления бочки, а лишь тогда когда на вынутые дощечки набивались железные обода, придающие законченный вид.
Каждая квартирка имела маленький палисадник, где сажались цветы, а у бабушки еще была высажена и вишня, которая строго ею охранялась и даже мы не решались рвать ягоду.
Встреченная нами тетя Тася жила справа от бабушки со своей сестрой тетей Дусей. Вдвоем они составляли смешную пару. Тетя Дуся была полной маленькой и хроменькой в отличии от высокой и худой сестры. Если сестра тяжело страдала склерозом, то тетя Дуся быстро теряла зрение и в течении моего детства ослепла окончательно.Кухонька их находилась напротив их квартиры и слепая тетя Дуся медленно доходила до нее, ее же сестра из-за склероза бегала на кухню и в дом по десять раз на дню, забывая то одно, то другое.Кухонька их была примечательна растущим рядом деревом тутовника. Когда созревал темно-сиреневый крупный тутовник бабушка испрашивала разрешения для нас собрать его, но по времени, на 10-15 минут. Тутовник все равно опадал, но никто из приходивших детей не лез на дерево без спроса и не собирал его с земли. Было заведено во дворе, что ничья ягода не срывалась без спроса.
По выходным дням нас- внуков живущих жильцов, почти одного возраста, собиралось много. Прятки были любимой игрой для всех. Двор имел множество потаенных мест, удобных для укрыва и в которых легко можно было следить за маящимся. Каким чувствуешь себя героем, когда ждешь момента выскочить из укрытия, несешься или напротив нарочито медленно идешь "застучаться", небрежно говоря маящемуся, что была в двух шагах от него. С наступлением сумерек чаще всего любили слушать "страшилки", рассказываемые друг другу. И чем страшнее и неожиданнее конец "страшилки", тем она была ценнее.
Двор Малыгина 19 собирал нас-внуков живущих там бабушек и дедушек по выходным дням. Мы с Игорем ждали этих выходных для игр и общения. Сам двор со своими жильцами-старожилами не был скандален и мелочен, но и дружбы сплоченной не было. Каждый жил обособленно в своем мирке, возможно мне так казалось, ведь по воспоминаниям моей мамы в прежние, молодые годы двор был очень дружен и он был родным не только для моей мамы, здесь рос и мой отец.Но взаимоотношения отца с мамой не были связаны с детством, юностью и проживанием в одном дворе.
Отец еще в подростковом возрасте уехал учиться в военное училище и до этого вряд ли обращал внимание на худенькую неоформленную девчонку.После окончания военного училища( перед финской кампанией), в свой последний приезд домой молодым красивым лейтенантом, конечно мог вскружить голову и дать помечтать девочке-подростку, подарив на прощание розу со словами "жди меня".Но и эта роза и эти слова, возможно,и были сказаны и подарены не вследствии отношений, налагающих какие-либо обязательства друг перед другом. Молодой лейтенант, смотрящий в будущее, где все было в радужных тонах и сулило заманчивыми перспективами, воспринимал эту девочку-подростка лишь как соседку по двору. Жизнь их текла разными руслами.
Военные годы, заставшие мою маму в самом лучшем периоде жизни и вспоминались ею как самые счастливые и веселые. Теплая Махачкала полна госпиталей с раненными и выздоравливающими молодыми солдатами, в парках играют духовые оркестры, все танцплощадки полны молодежью.Где уж молодой девушке, у которой при звуках духового оркестра ноги сами пускались в пляс, помнить о вскользь брошеных словах"жди меня". Молодость не ждет, а требует своего и забели мелом носки матерчатых туфель Люся со своей подругой Герой не пропускают ни одних танцев в приморском парке. Шутки, смех, веселье - ведь далекий тыл, война где-то там, сюда доходят лишь сводки боев, раненые да перебои в снабжении и известия о пропавших без вести и убитых. Пропал без вести и молодой лейтенант Лесик, на долгие годы введя в горе семью Бабчуков - мою бабушку Наташу и дедушку Яшу. Долгих пять лет не было от него вестей и полученная впоследствии, после 1945 года, весть не была радостной-сталинский лагерь. Как выжил в этой военной мясорубке и в чем же ты провинился милый Лесик перед властью советской. нет предательства перед Родиной в твоих поступках и лишь вина в том, что выжил в концлагере фашистком и посмел, рискуя своей единственной жизнью, убежать из этого ада в Италию. И в этой благословенной стране не наслаждался жизнью под боком у любимой женщины, а сражался в партизанском отряде против фашизма.
Все это интригует и вызывает обывательский интерес двора Малыгина 19.Но до его возвращения домой еще годы и годы.
Мама моя успевает за послевоенные годы поступить в институт в Ленинграде и проучившись около года, не вынеся тяжелого голодного послевоенного времени, когда банка кильки в томате и картошка считалась лакомством, возвращается в Махачкалу. Поступает в пединститут и заканчивает его.Личная жизнь никак не складывается, может слишком разборчива.
Подходит к концу и гулаговский срок Лесика и ему, битому жизнью, лестно что кто-то его помнит и интересуется им. Люся? А какая она стала, ведь память хранит лишь образ девочки-подростка. Завязывается переписка и это начало всего. Люся и Леся. Да, они красивая пара. И Лесик,несмотря на 14-летние мытарства, красив, умен, интересен во всем и загадочен своей судьбой. И Люся своей жизнерадостностью и веселостью очаровывает. Но слишком много страшного и горестного перевидел Лесик, слишком потрепала его судьба, чтобы дальнейшая его жизнь была безоблачна, чтобы все пережитое не отразилось на семейных отношениях. И вплоть до смерти моего отца, моя мать "несла этот крест" (как она выражалась), любя той любовью, которая мучает, терзает, не дает покоя в жизни и не дает возможности расстаться, обрекая на нервное истощение себя и детей.
Оглядывая прожитые годы всегда хочется подвести итог, как бы оценивая прожитое, но как- по финалу жизни или течению ее. Ведь часто удачливые в большей части своей жизни люди, к концу, в финале ее, терпят крах всего. И напротив,как бы наградой за долготерпение и неудачи жизни служит спокойная и благополучная старость.
Две семьи двора Малыгина 19 всегда видели себя соперниками, где-то была зависть, где-то проскальзывало злорадство в неудачах другой. Семья Бабчуков спокойная и крепкая, где Яков филимонович(мой дед) был стержнем ее. Он из тех мужчин за спинами которых жены живут не ведая печали и забот. И бабушка Наташа живя с заботливым мужем сохранила веселый и беззаботный нрав.Лишь единственный сын-Лесик омрачал ее душу, не оправдывал надежд матери, но тому были причины. Со смертью моего деда жизнь бабушки пошла к трагическому финалу.Не буду повторяться,что послужило этому, но печален итог жизни ее - умереть в доме престарелых. Но и живя там, она не утрачивала веселый нрав и о всех неприятностях случавшихся там с ней рассказывала с долей юмора, выискивая даже в таких ситуациях смешные стороны.
Ближе к декабрю она приезжала к нам по пути в Дербент, куда ездила ежегодно подкрашивать оградку на могилке дедушки Яши.
Я сейчас очень жалею, что так мало довелось мне провести времени с бабушкой Наташей, мало знала ее, но и те небольшие встречи всегда наполняли меня теплом и любовью.
Мне не было и года, когда от кровоизлияния в мозг умер дедушка Яша, несомненно, он был достойным и уважаемым человеком. И после его смерти люди знавшие его отзывались о нем с должным уважением. По своей профессии он был бухгалтером, преподавал на бухгалтерских курсах.
Мне довелось более внимательно и с большей мерой понимания читать письма моего деда к своему сыну(моему отцу), когда по возрасту мы, писавший и читающая, были равны, но между нами были уже десятилетия. Я, не знавшая его живым, узнаю в себе, по своему характеру, по заложенному в детстве моим отцом, моего деда.Здесь не дани генетики, наследственности, наверно связь поколений ощущается именно стремлением передать то хорошее, что было получено тобой от предков.
Неординарная личность скрывалась под столь обычной профессией бухгалтера. Всю жизнь он мечтал о высшем образовании, что успешно смог дать своему сыну, а как я жалею о тех ненаписанных рассказах, которые он желал написать после выхода на пенсию, но неуспел.
Бабушка Наташа после получения извещения о безвести пропавшем сыне стала верующей и как знать, может истовые молитвы о своем сыне и помогли ему выжить в тяжкие годы, но ее богомольность этим же сыном не принималась, как говорят"на дух" и служило поводом для ссор.
Мне около пяти лет. Я проснулась, но лежу с закрытыми глазами, в доме тихо, все еще спят.Как будет удивлен папа, что я уже проснулась, но ведь сегодня он должен взять меня с собой в горы.Мы пойдем с ним по пыльной улице вверх, к горе, он будет держать меня за руку, а я тихонько буду ловить удивленные взгляды соседей и буду горда тем, что у меня такой отец. Мы наверно зайдем в нашу пещеру, и я представила как узенькой тропкой усеянной мелкими колючими камешками, которые проскальзывают под скользкими подошвами сандалий и мешают идти, выйдем на ту старинную дорогу и отец мне будет рассказывать забавные истории, и дальше, вверх, в гору.Горячее солнце будет жечь, порывы ветра остужать, а я буду полна переживанием захватывающего рассказа отца, мельком замечая колючие кустарники, камни, покрытые иссушенным мхом и лишайником, вполуха слышать клекот орлов.
Но что же он меня не будит? Я встала, быстро оделась, в комнатах никого. Во двор вошла мама с полными ведрами воды с родника.-Папа? А он с Найдой ушел в горы".С Найдой, без меня!Обида на отца за неисполненность так ожидаемого и обещанного похода, зависть к своей любимой овчарке, что рядом с отцом, переполнили мою душу.Незаметно от мамы, я выскользнула за калитку, вот та дорога, по которой надо идти. Я хорошо знала весь путь, сначала по дороге, затем вверх по тропинке, мимо пещеры, мимо старинной дороги, все время вверх до расселины на вершине горы Тарки-Тау.Там, на площадкевершины горы,с которой город как на ладони, я найду отца с Найдой, как он будет удивлен и горд за меня, что я не побоялась и сумела его найти. Я бежала по пыльной дороге, разгоняя деловито разгребающих пыль кур, ловя иногда недоуменные взгляды выглядывающих из ворот соседей.
Вот и последний дом, там, дальше, только горы. Я посмотрела вверх на вершину горы, да вот и папа, я вижу его с Найдой. Я стала ему махать рукой, но что он мог видеть оттуда, издалека, а передо мной подъем вверх и дальше не будет соседей, смотрящих мне вслед. Мне стало страшно, я присела около перевернутого железного корыта. Как трудно и страшно перейти эту черту. И вот здесь, в моем размышлении, меня нашла моя мама.
Наказание было и тяжелое - стоять у стенки в летний день, когда вокруг столько интересного-хуже не придумаешь для меня.
Лай Найды возвестил-вернулся папа.Собака вертела хвостом,прыгала около меня, возбужденная прогулкой по горам и, как бы извинялась, что невольно заняла мое место.
Подошедший отец с улыбкой мне:"Лючийка, ты что здесь делаешь?" Тут слезы брызнули из моих глаз.-"Ты же обещал взять меня с собой, а взял Найду". И больше ни слова, молчу.
Отец зашел в дом. Найда устала извиняться и легла около моих ног.
-"Лючийка, иди сюда!"-это отец из дома.
-" Ты прости меня, но ты так сладко спала, я не хотел тревожить твой сон. Мы пойдем на море, я возьму тебя поплавать."
Поплавать!!! Все обиды забыты. Я бегу в сад набрать летних яблок. Карликовые яблоньки изогнутыми ветвями лежат на земле и все усыпаны яблоками.надо выбирать желтые, они сладкие. Не забыть набрать и абрикос. Лазанье по деревьям мое любимое занятие. Обхватив шершавый ствол абрикоса руками, помогая себе ногами, быстро забралась на дерево, а вокруг висят желто-оранжевые абрикосины, выбираю крепкие, но немного мягкие, они легко разламываются пополам, освобождая косточку, а мякоть сладкая и сочная.
Свое задание по подготовке поездки к морю я выполнила-корзинка полна яблок и абрикос.
Теперь на пути к морю самое неприятное-автобус, переполненный потными людьми, многоголосьем, запахом бензина. После этого особенно ощетима свежесть морского воздуха, простор, запах нагретого песка.Я стою около песка в раздумье, снимать или не снимать сандалии. Родители ушли вперед выбрать место, а я жду. Как только увижу что место выбрано, вот тогда и можно бежать по раскаленному обжигающему подошвы ног песку босиком или в сандалиях. В сандалиях тоже горячо бежать, их кожаная подошва быстро нагревается, к тому же песчинки попадают внутрь сандалий и колются и я решаюсь бежать босиком.Надо бежать и при этом как бы вбуравливать ступни в песок, так не очень горячо.Вода в море теплейшая, я купаюсь без меры, выскакивая из воды с телом покрывающимся мелкими пупырышками и тут же зарываюсь в горячий песок и жду, посматривая на папу, когда же.Но он уже раз заходил в море, уплывал далеко-далеко, видна была лишь только его голова и фонтан брызг, который он всегда в виде приветствия нам делал.
-"Ну что, Лючийка, пошли, поплаваем!".Этим плаванием удостаиваюсь только я, даже старший брат не плавает так. Мы медленно, папа держит меня за руку, идем к берегу моря. И здесь меня разпирает гордость не только за отца, но и за себя, ведь не каждый это сможет.Мы заходим в море.Я знаю,сейчас отец нырнет с головой в воду, вынырнет, как бы отожмет обоими руками волосы на голове и мы поплывем. Я стою по пояс в воде, волны ласково обходят меня, отец подставляет мне спину, я обхватываю его шею руками и мы плывем.Плывем далеко, туда где нет буйков и не слышно гомона купающихся, а пляж будет виден только тоненькой желтой полоской.Вот здесь, на глубине, где морская вода чистая, темная, притягивает и пугает своей обьемностью, отец снимает меня со своих плеч, подддерживает рукой под живот и учит держаться в воде. У меня нет страха, полное доверие к нему и непередаваеое ощущение невесомости.Солнце палит сверху, обжигая своими лучами мокрое тело, а снизу толща воды охлаждает.Вот наплававшись и устав, мы возвращаемся, но это еще не все. Я знаю, что при выходе из моря отец обязательно еще поучит меня нырять.И это будет называться "измерить глубину".Там, где еще глубина будет достаточна, я сажусь к нему на плечи, по его приказу делаю глубокий вдох и мы ныряем, так глубоко, как только возможно.Самая большая удача, когда папа достает ногами дно. И вот усталые, но довольные, мы выходим из моря.День удачный, счастливый и даже теперь не омрачен не состоявшимся походом в горы.
Осень. Через большое окно двери комнаты и маленькие окошки веранды видно как хлещет дождь, порывы ветра бьют струи дождя в стекла.В длинной комнате с высоким потолком, с топящейся печкой дровами тепло, уютно.На шкафчике, где стоят неприкасаемые, даже с разрешения,фигурные флаконы и флакончики, мерно и сонно тикает будильник.На стене около дверей висит громкоговоритель в виде круга, затянутый черной бумагой.Приглушенно, что-то тихо доносится из него.
Игорь сидит на полу около маленькой табуретки, рядом стоит тазик с пластилином и с разными вылепленными им фигурками, машинами и что-то лепит.Тазик принесла бабушка из сарая, она всегда его приносит к приходу Игоря. Мы ждем папу, он должен скоро придти.
Я лежу на вздыбленном в середине диване, головой на съемном валике. Лежу лицом к спинке дивана, на этой спинке вставлено небольшое зеркало, как мы говорим с Игорем "крывое". Если улучить момент, когда бабушка не видит, то в этом зеркале можно увидеть забавные рожицы от отображения своего лица.Я лежу и рассматриваю серо-коричневые узоры на обивке дивана и переживаю несправедливость.Ну почему бабушка так меня не любит, вот опять за обедом Игорю котлету положила большую, чем мне, он будущий мужчина, она говорит. Но ведь я хочу есть также как и он. За что меня не любить, может за то, что однажды сказала, когда она спросила кого я люблю из бабушек, что люблю больше бабушку Наташу, а не ее? Но ведь папа говорит, что надо всегда правдиво говорить...
Нет, она меня не наказывает, неговорит бранных слов, но всегда и во всем отдает предпочтение моему брату.Я бы на месте Игоря сказала бы "отдай эту большую котлету Лучиане, раз она так ее хочет".Но он никогда не старается мне помочь.
Жалость к себе терзает мое детское сердце.Скорее бы пришел папа.
От стола, где сидит бабушка и мама, слышится тихий разговор. Обрывки фраз доносятся до меня
-...на платье у нее было 21 бриллиант, по числу лет...
-...детям все время говорит о якобы их брате в Италии...
-...не нужно было бы рожать второго ребенка. А теперь...
Волна новой обиды накатилась на меня. Ведь это обо мне, мне не надо было бы родиться! Как жестоко, ведь нельзя(это даже мне, ребенку, понятно) такое говорить при детях. Это вы, взрослые, думаете, что дети не слышат, не будут помнить, не понимают.
Вот почему меня не любят, думаю я. только бы отца дождаться. Ведь он то любит меня действительно.
Тихо глотая слезы, под мерный стук будильника и тихий, уже неприятный мне разговор, я засыпаю.
Просыпаюсь от того, что папа тихо трясет мое плечо:"Лючийка, пойдешь домой?"
Конечно пойду, пойду из этой теплой, уютной комнаты, где нет для меня тепла.Игорь остается, он всегда остается, а я всегда ухожу.
В давке автобуса Љ20 отец с трудом усаживает меня на краешек свободного места около окна. Я смотрю в темное мокрое окно, я еще несколько остановок до конечной "школа механизации" смогу смотреть, а затем надо сделать вид, что сплю.
Это моя небольшая хитрость, но она мне всегда помогает, ведь так здорово, когда папа несет тебя на руках, прижимая к себе, а я, свесив через плечо папы голову не сплю, а смотрю на удаляющуюся дорогу. Я понимаю, что папа знает мою эту уловку, но каждый раз мы делаем вид друг другу, что это так и должно быть. Это еще одна наша с ним игра, известная только нам обоим.
-"Дети, где будем обедать?-это спрашивает папа.
-"в саду,в саду конечно- хором отвечаем мы с Игорем.
Мы несем с ним маленький столик, ставим его напротив веранды, около клумбы с цветами, рядом с любимой отцовской беседкой, увитой диким виноградом.Затем быстрее за посудой. Любим мы обедать в саду. Ведь за столом можно будет не только есть и играть в слова, но и видеть что делается вокруг- то сорока перелетит с ветки на ветку, воробьи из-под соседской крыши устроив драку, в пылу борьбы не заметив как, могут оказаться прямо перед нами на земле, а пчелы, муравьи... Весь живой мир будет перед глазами и можно будет с папой и мамой обсудить все это.И даже играть в рифмованные слова здесь намного интереснее и мы с Игорем азартно рифмуем все увиденное.
За обедом папа объявляет нам, что в субботу будет конкурс. Он будет председателем, мама-секретарем.До субботы четыре дня, надо успеть что-то подготовить. На этих конкурсах мы с Игорем зарабатываем деньги.Помимо того, что необходимо что-то слепить, нарисовать, сочинить и прочее, обязательно надо что-то сделать по дому, заслуживающее одобрение и поощрение.
Бедность, на грани с нищетой, внутреннего быта дома, ценное из всего лишь библиотека отца,компенсировалась с лихвой садом, выращенном и ухоженном отцовскими руками. В теплом, жарком Дагестане, где каждый клочок земли с наличием воды использовался соседями для выращивания овощей, мой отец свой небольшой участок земли превратил в сад-парк и можно с уверенностью сказать, что такого сада во всей Махачкале больше не было. В детстве не можешь оценить то, что это был за сад, он был для нас привычен,мы выросли в нем и не задумывались над тем сколько труда и фантазии было приложено, чтобы он вызывал такое восхищение у наших друзей и друзей наших родителей. Сад заслуживает особого разговора.
Взращен он был на скале, со скудным запасом земли, под горою Тарки-Тау и с высоты нашего дома(крыши) открывался великолепный вид на город и море.
Перед окнами большой веранды была разбита клумба с тюльпанами, весной они зацветали целым полем, среди них были тюльпаны удивительной темно-фиолетовой, почти черной окраски, с тоненькой желтой прожилкой на середине наружной стороны лепестков. Самый большой враг этой красоты был жук-хрущи бронзовки, они забирались внутрь цветка и чаще всего,увы, после этого тюльпан увядал.По бокам этой клумбы стояли скамейки-сиденья, привезенные отцом, как списанные, с вокзала.Они были расставлены по всему саду.Красились отцом ежегодно и были очень удобны, на них можно было и посидеть и с удобством поспать.Одна скамейка была здесь превращена в беседку, оплетенную ветвями дикого винограда.Ложбинки арматуры, на которых держались плети винограда, выкрашивались отцом в различные цвета и эта беседка была самая любимая им, он любил в жаркий день читать книгу сидя в ней под тенью листвы винограда.
Надо сказать, что именно в этой части сада, перед верандой, мы любили обедать.
Площадка между скамейками, как и все дорожки в саду, была посыпана песком,выносился маленький столик и все необходимое для обеда.
За клумбой с тюльпанами, перед верандой, был розарий. Роз было много, сейчас и сорта все не вспомню, были чайные с великолепным запахом(отец собирал лепестки, сушил и добавлял для заварки в чай), "слава миру"-с желтыми лепестками, кончики которых окрашены в розовый цвет, белые "мадам планте" и красные. Но больше всего нами был любим куст роз "слава миру", уж больно красивы были бутоны этих роз, еще не расцветшие полностью, хрупкие, кажущиеся фарфоровыми с капельками росы на них поутру.
За розарием шла дорожка, за которой шел уголок любимый мною.Сад был сделан террасами и следующая за розарием терраса была отведена под летние карликовые яблоньки. Они на самом деле были малы, их ветвистые ветки почти лежали на земле, но в одном месте они были приподняты и здесь была поставлена скамейка. Ветви яблонь почти ее скрывал, но сидя на ней можно было все видеть, что творится снаружи. А там было всегда интересно.Перед яблоньками небольшой участок был засажен лесными фиалками, весной они так дружно зацветали, что не видно было листьев,сплошь был фиолетовый цвет с тонким ароматом, а над ними кружили пчелы, мерно жужжа.Это место любила не только я, но и черепаха, которая долго жила у нас в саду.Из этого укромного местечка хорошо было наблюдать за ней, как она тихо ползет, останавливается перед цветком клевера,раскрывает свою розовую пасть и медленно срывает его и так же медленно, вдумчиво жует его.Прожила она у нас несколько лет, но вот где она зимовала мы так и не знали.
Идя по дорожке, проложенной между розарием и карликовыми яблоньками, по наравлению к стене соседского дома, попадаешь, наверное. в самый красивый уголок сада - лесной. Здесь были высажены три голубых ели, а под ними росло все, что растет в лесу: мох и пролески, дикий лук, ландыши, дикие тюльпаны и др. В середине этого уголка стояла скамейка, прислоненная к стене нашего соседа, а перед ней стол. Здесь отец любил работать - писать.
Выше этого места, дорожка вела к спортивному уголку, обсаженном жасмином, густые кусты которого полностью скрывали его. Аромат цветущего жасмина перебивал все запахи цветущего сада, до головокружения.
Рядом был расположен бассейн - гордость отца. Он был сложен из "дербентского" камня(прессованный известняк-ракушечник), периодически наполнялся водой, которая и в выше 30 градусов жары, оставалась холодной, ледяной.Купаться там можно было минуты 3-4, а затем выскакивали на жаркое солце отогреваться. Но в детские годы, бассейн был предметом игр для нас и для наших друзей. В нем играли в "морской бой", туда запускали мелкую рыбешку, пойманную в канале, сюда же пускали водяных черепах, привезенных с талгинских речек. В стенках бассейна были сделаны углубления, в которые были вставлены фарфоровые статуэтки, а к самой воде вели три ступеньки.Когда не было живности в бассейне, отец использовал воду из него для полива сада насосом.Рано утром поливался сад и когда мы просыпались, он был весь в свежести, умытый.
Между бассейном и спортивным участком дорожка по ступенькам вела в самый отдаленный участок сада. По обеим сторонам ступенек, на самом верху, стояли большие глиняные вазоны, в которые высаживались цветы. Здесь,в самом укромно месте сада, скамейка стояла под навесом, по которому плелись ветви винограда "дамские пальчики". Когда виноград созревал, то через перекладины навеса свешивались длиные прозрачно-зеленые виноградины.Этот уголок был отдан нам,детям.Сначало там у нас был небольшой огородик, а затем, став постарше, мы с Игорем построили "халабуду"-сооружение из досок, в виде палатки, приподнятое над землей и обтянутое старыми простынями.В халабуде можно было ночевать, слыша все ночные звуки сада, ощущая ароматы, но при этом были избавлены от назойливых комаров. Халабуда была местом уединения, здесь хорошо читалось и мечталось.
На границе спортивного участка и места с халабудой, росло дерево - яблоня с мощным стволом, но почему-то ни разу не цветущая. Ветви у нее были мощные, они с легкостью выдерживали меня, а я любя лазить по деревьям, залезала на самую верхнюю и дальнюю и сливаясь с ее медленным покачиванием, замирала, а с высоты этого дерева можно было разглядеть город,раскинувшийся около гор.Это было очень опасное, но интересное занятие. И мне было очень жаль, когда отец, уставший ждать от яблони урожая, спилил ее, лишив меня этой опасной забавы, о которой никто не знал.
Другой дальний конец сада был запущен, руки отца никак не доходили до него. Его небольшой кусочек был занят вольно росшими, очень скромными белыми цветами, отчего-то очень любимыми мною, и крапивой. Именно здесь, в возрасте пяти лет, я обожглась крапивой, от боли ожога выступили слезы, а троюроный брат Стасик стал меня этим дразнить и здесь я сказала ему, что больше никогда не буду плакать от боли.Я дала себе слово и тем удивительней сейчас сознавать то, что я его держала и никакие царапины и физическая боль не заставляли меня лить слезы. А ты,отец, удивлялся, что когда мне разбили голову я не пролила ни слезинки, я ведь дала себе слово и его держала. Этому ты меня научил - держать данное слово.
Чуть ниже этого памятного запущенного местечка, пролегала дорожка, идущая от спортивного участка, вдоль бассейна к скамейке, около забора других соседей. По бокам этой скамейки были посажены туи пирамидальные с вечнозелеными узорчатыми пластинками вместо листьев.Сама же дорожка именовалась "аллеей лилий". Здесь, по обеим сторонам дорожки, росли желтые лилии, длинные тонкие листья которых свешивались на дорожку, почти полностью скрывая ее.После дождя или полива старались не ходить по ней, мокрые листья неприятнг касались ног и мною эта дорожка была не любима, хотя и очень была красива.Верх небольшого склона от нее был засажен белыми лилиями, одурманивающе пахнущими при цветении.
Мы жили под горой и частые небольшие землятресения вызывали иногда камнепад. Мне было лет 5-6 когда однажды поднявшись с отцом в селение Тарки, увидели страшную картину, как большой валун, размером с дом, сорвался с вершины горы, прошел тараном, разломил надвое стоявший на его пути дом, погребя под собой его жителей. Меня это очень потрясло и, желая успокоить меня, отец говорил, что самое безопасное место в саду от такого случая, это вот эта скамейка между туй. Конечно, это не могло бы спасти в любых случаях, но если папа сказал - это для меня было законом.И я, даже повзрослев,не давала себе анализ, почему именно здесь, а целиком полагалась на его слова. И мною это местечко не любилось, именно из-за напоминания об этом случае.
Ниже этого, так сказать, безопасного места,росли кусты белой и темно-фиолетовой сирени, которые своим ароматом перебивали запахи туалета, расположенного рядом.
В какие бы дворы наших соседей я не заходила, нигде хуже нашего, более неприспособленного, сделанного с чувством ненужности и отвращения к данному заведению, не встречала.Посещение туалета сводило на нет весь восторг прелестями сада нашими друзьями. Что поделать, видно нелюбовь к клозету или параше у отца была слишком стойка после лет, проведенных в сталинских лагерях.
Рядом росло ореховое дерево, под ним никогда не было комаров и мух летом, а орехи мы любили есть молочной спелости. Когда зеленая кожура ореха только начинает покрываться видимыми трещинками, мы аккуратно, стараясь не испачкать руки соком кожуры, иначе пальцы будут черными в течении недели, а то и больше, снимали ее, разбивали еще не очень твердую скорлупу и ели грецкий орех. Орех сочный, немного хрустящий на зубах и с небольшой горчинкой от недозревшей пленочки, которая легко снималась,если было терпение на это.
Рядом с орехом находился хоздвор: сарай и клетки с кроликами. Кролики! Из-за них как часто нам снимали баллы на конкурсах! Или мы плохо убрали в клетках, вовремя не налили воды, недостаточно накормили, не собрали травы! Как нам они портили жизнь!Сдается мне, что родителям эти кролики давали всегда шанс снижать нам заработки на конкурсах. Пользы от них (кроликов) мы не видели, больше 10 штук у нас не водилось, жилки коммерческой ни у отца, ни у мамы не было. После того как кроликов забивали, есть мясо почти никто не мог, хотя по вкусу оно отличное, но дело в том, что вся живность воспринималась нами не как будущая еда, а предмет забав и привязанности к ним.
Так было и с козочкой Зарой.
Любовь отца ко мне доходило до обожания и конечно давала мне детскую власть над ним, которой я пользовалась беззастенчиво. Мои просьбы и даже капризы, почти всегда им выполнялись. Очень часто, уходя в горы, он брал меня с собой, я росла выносливым физически, не капризным в походах ребенком, с легкостью вышагивала за ним километры.Бывая в горах, мы часто встречали отары пасущихся овец или коз с маленькими ягнятами и козлятами.Я загорелась мыслью о таком животном.просьбы об этом были постоянными,я просила, уверяла, что буду ухаживать за ним и добивалась, чтобы он мне пообещал. Знала, что если пообещает, то свое слово сдержит. И, конечно, я получила желаемое. Но не козленка или ягненка, а шаловливую, упрямую и умную козочку Зару.Коза Зара это отсчет моей жизни,это гордость и радость моего детства.
Отец выкрашивал ей золотой краской рожки и копытца, и это упрямое козлиное чудо было привязано к нам, как верный пес. Она также, как и я, полюбила ходить в горы с отцом, неутомимо скакала за нами, но при этом была упряма и добивалась своего сродни мне. Если мы с отцом могли легко переносить жажду, то Заре это не нравилось, если она хотела пить, то ложилась на землю и ничем, ни лаской, ни угрозой ее поднять было невозможно, лишь поднесенный в ладошке глоток воды поднимал ее на ноги. Во фляжке мы всегда держали запас воды на такой случай. Забота о ее пропитании большей частью лежало на мне. Траву, необходимую ей и которой, стараниями моего отца не было в саду,мне приходилось собирать на небольших холмиках за домами нашей улицы. И зимой Зара была членом нашей семьи, она жила с нами, ей был отведен угол около печки.
Потеря Зары была для меня большим потрясением, как потеря близкого человека. Даже наступившая между родителями размолвка, которая и послужила гибелью этого животного, не переживалась мною более сильно, чем эта утрата. В моем детстве было много животных, были и последующие потери, но гибель Зары всегда вспоминается с болью в душе.
Ниже хоздвора шла территория называемая нами "за домом".Здесь небольшой участок земли был отведен под зелень - петрушку, укроп, лук и, перед окном спальни росла ива, моя любимая плакучая ива, которую я дважды спасала от папиного топора.
Она была раскидиста, на ее ветвях было удобно сидеть с книгой в руке и если я не смогла уберечь яблоню, не находя никаких аргументов за ее сохранность(не могла же я папе сказать о своей опасной забаве), то иву я отвоевывала дважды и сдалась лишь тогда, когда мне было сказано, что на ее месте будут посажены два абрикосовых дерева.И правда, они были посажены и выросли, и абрикосы были очень хороши, хотя я до сих пор, ощущаю гладкий прохладный ствол ивы, ее плакучие ветви, которые в ветер легонько стегали меня, сидящую с книгой в руке на ней.
Вот и угол правый, если стоять лицом к дому, он занят белой акацией. Сколько раз отец пытался развести эту акацию, сделать ее посадки оградой, но не получалось. Самое удивительное то, что после его смерти появились ростки этого дерева, видимо из семян, около забора. В детстве мы ели цветки акации. они, расположенные рядками по нескольку штук та тоненьком стебельке, имели в основании сладкий вкус. Нужно было сорвать соцветие и, поочередно снимая цветки, держа их за лепестки, высасывать из чашелистиков сладкий сок.
Перед окнами дома ничего интересного не было посажено, не было цветов или привлекательной дорожки, только кусты инжира и почему-то эти грушевидной формы наросты(плоды) с мясистым приторно-сладким вкусом, я не любила.
А вот уголо левый перед домом заслуживает большого внимания. Отец был большой выдумщик в создании развлечений для нас и делал их полезными и обучающими. Перед входной калиткой было игровое место, которое своим видом сразу поражало, вызывая удивление наших гостей.Отцом было вылеплена игра для нас в виде круга, расположенного на земле. В круге бороздками,прокрашенными в разные цвета, были обозначены траектории движения планет солнечной системы. Каждая планета - это ямка особого цвета, соответствующая траектории движения. В центре круга- ямка солнце.Игра заключалась в том, что играющие договаривались с какого расстояния и во сколько очков оценивается каждая планета и стеклянными маленькими шариками, собранными на свалке, необходимо было попасть в ямки-планеты. Очки записывались в маленькие доски(наподобии школьных), прибитых к толстым, вкопанных для поддержки навеса, балкам.
Злесь же, на этих балках, был прибит и кольцеброс, где учились меткости метания колец. Конечно, в ту пору, когда игр было мало и было часто невозможно попасть на детские площадки, наш игровой уголок был притягательным местом для игр наших друзей детства.
Сам игровой уголок находился под навесом, по которому плелись плети винограда "изабелла". Какой аромат был, когда он созревал! Этот виноград и его аромат до сих пор мною связывается с домом, с чем-то родным. Да и сам виноград был вкусен, но ели мы его особо. Содержимое виноградинки высасывалось из плотной темно-фиолетовой кожурки, старались вытянуть всю мякоть, оставив в руках лишь истончившуюся кожуру, которая выкидывалась, выплевывалась и косточки. Сама мякоть, с небольшой кислинкой, всегда прохладная, прозрачно-зеленоватая, с видимыми косточками, съедалась.
Навес, по которому вились плети винограда, служил еще одному интересному занятию для нас с папой. Я очень легка была на утрений подъем, а вернее, отец приучил нас к вставаниюв 6 часов утра с гимном, звучащим по радио. Правда эта привычка прививалась частенько с применением ледяной воды с родника, но надо сказать,что и по сей день, 6 часов служит мне временем подъема.Отец иногда будил меня летом много раньше, часа в четыре, пять утра, чтобы увидеть восход солнца, а меня всегда было легко заинтересовать чем-либо, и подняться ради этого не составляло труда. Тогда казалось, что это я буду видеть всегда, что это обычно и только с возрастом понимаешь и благодаришь отца за то, что он научил понимать и видеть эту красоту.
Красоту восхода солнца над морем трудно описать словами, когда еще везде сонный полумрак и вот появляется розоватая окраска неба и моря в месте восхода солнца, затем начинают играть чуть ли не все цвета, окрашивающие и облака и море вдоль, по горизонту. Медленно появляется красный, приглушенный еще морем и слоистыми облаками полукруг солнца.Затем все ярче краски, которые распространяются уже по всему небуи дают такую же невероятную игру цвета, как и в месте восхода, идет преобладание ярко-красного, желтого, нестерпимого для глаз, и вот солнце поднимается над морем и ...все становится обыкновенным и привычным. Нет уже тех чарующих красок, только солнце и блестящее под ним море. Но это такие незабываемые минуты, ради которых стоит пожертвовать сном.
Центральная калитка и дорожка от нее вела к дому, вход начинался с солнечной веранды. Отец был талантлив во многом, и рисовал хорошо, но лепка ему доставляла большое удовольствие и, несмотря на то, что не было должного обучения в этом, был, так сказать, самородком, лепил довольно хорошо. Им было вылеплено семейство предков(он называл это так)(имея в виду нашу семью), по одну сторону от проема двери веранды, сидела женщина, а рядом мальчик, а по другую сторону - мужчина, на колене которого сидела девочка. Вытянутые над проходом двери руки мужчины и женщины держали лампочки, которые зажигались нажатием на их пупки. Мужчина второй рукой обнимал льва, в открытой пасти которого горела лампочка. С этим львом связана смешная история. Отец был очень общительным человеком, приходило много интересных людей, часто были заезжие артисы из театра. Директор русского театра Константин Якушев был очень давнишний его друг, еще с времен довоенных, московских они были с ним знакомы и после многих лет случайно встретились в Махачкале, поэтому мы часто были в театре, видели многие постановки, а заезжие артисты непременно бывали у нас в гостях. Так вот,вылепленный лев был снабжен потайной копилкой и лампочка в пасти его зажигалась только при вбрасывании монетки в нее.А так как посещение гостей было многочисленным и всем хотелось "угостить" льва монеткой, то пополнение копилки шло быстрым ходом. Мы все, кроме отца, уже предвкушали открытие ее с течением времени, поглаживали с любовью бока льва, хранящего доходы, но каково было наше разочарование, когда по нашему настоянию было сделано вскрытие и оно показало, что чрево пусто. Смекалистый отецкопилку сделал сквозную и монетки падали в заранее подготовленное место, не задерживаясь в ней, а вынимались отцом по мере необходимости его.
Рядом с верандой находился большой зал, здесь был отведен угол около окна отцу, который служил ему кабинетом. Здесь был писменный стол, стены стояли с этажерками, полными книг. "Папа, что мне почитать?-"как часто с эти вопросом я обращалась к отцу. Или, видя его занятым, брала книгу с этажерки, раскрывала, листала ее, пробегая глазами отдельные строки, пыталась обратить на себя внимание.
-" А эту можно мне почитать?"
Частенько в детстве мне говорилось им "это еще тебе рано" или " здесь тебе будет непонятно",но после одного случая эти мои вопросы были уже небольшой хитростью. Не знаю по какой причине, но отец не разрешил мне читать Зощенко. Я читала его таясь и обнаружила в этой книге чудесные небольшие рассказики о детстве Зощенко, что позже отрицательный ответ на мой вопрос служил мне лишь подтверждением тому, что книга будет интересной. Конечно, теперь я понимаю, почему папе казалось трудным для меня чтение Зощенко, я не смогла бы в том возрасте понять и оценить тот юмор, каков был он в книге, не смогла бы понять, что таким образом высмеивалось. Но о тех нескольких рассказов о детстве Зощенко, отец видимо не помнил и не дал мне эту книгу читать.
Книги мне многое заменяли: и недостаток общения со сверстниками из-за изолированности проживания, и помогали забывать обиды и развлекали.Жюль Верн,Фенимор Купер, Вальтер Скотт, Библиотека приключений и еще многое на что дневного времени не хватало и частенько мы с Игорем, запасаясь фонариками, ночами, укрывшись с головой одеялом, чтобы не увидели родители свет, читали. Когда была прочитана большая часть разрешаемой отцом литературы, шли в библиотеки и помню, с каким трепетом в душе и в предвкушении, спешила домой с найденной интересной книгой, чтобы сесть где-нибудь в укромном уголке сада и начать читать, отрешившись от всего мира и проживая жизнь героев книги.
В детстве я была очень худеньким ребенком, руки были как палочки, да к тому же, волосатенькие.Отец, чтобы не было у меня комплекса по этому поводу(как я сейчас понимаю), всегда говорил мне, что такие волосатые руки только к счастью. Волосики правда были белесые, незаметные, но длиной до 1.5-2 см, иногда я их даже стригла ножницами. Моя худоба и одышка при беге навели родителей на размышление, что не все впорядке с моим здоровьем. Неполадки с сердцем заставили положить меня в больницу. Но наша обособленная жизнь в доме, когда нет ежедневного многочасового общения со сверстниками, когда вокруг сад со своей жизнью, которую всегда было интересно наблюдать, книги, все это накладывало свой отпечаток на мой характер и поступки. Я не умела и не любила часами болтать ни о чем, как это любили мои сверстники и жизнь в замкнутом помещении с определенным распорядком всегда была тягостна, как мне казалось,ущемляла свободу. Мне было тяжело лежать в четырех стенах,да притом летом! для меня это было каторгой! Я сбежала из больницы. Прошла пешком до нашего дома, где сад встретил меня покоем буйной зелени, там все дышало любовью ко мне, что врачам, приехавшим за мной, пришлось еще около часа уговаривать меня вернуться. Я вернулась, но томительными часами ждала прихода родителей, интуитивно чувствовала,что отец пришел еще задолго до того, как он начинал насвистывать, я уже стояла у окна.
На следующий год мне выделили путевку в санаторий Ахты. Ахты-это самый отдаленный район Дагестана, расположенный высоко в горах. Отец с Игорем отвозили меня туда, а сами затем решили пройтись пешком до Грузии. Ах, как я завидовала Игорю, мне так хотелось пойти вместе с ними, но отец был неумолим, надо лечиться. Опять, как в больнице, распорядок, что было невыносимо для меня, разговоры в палате мне были неинтересны, книг не было.Единственное, что я ждала, это прогулки, интересные своими маленькими открытиями, как из сока колючего кустарника можно было сделать жвачку.Название кустарника конечно не помню, но собирался млечный сок в небольшую консервную банку и на огне костра он превращался в тестообразный кусочек, который можно было жевать в виде жвачки.Это видно была национальная забава.Были и представления канатоходцев, а стирка белья на валуне камня в потоке речной воды с использованием деревянной лопатки так меня поразило, что по приезде домой заставила папу выточить мне такую же лопатку.Была интересна прогулка на вершину песчаной горы, где я впервые увидела скорпионов, несущих над собой членистый хвост и была опасная прогулка над пропастью, где нужно было очень осторожно ступать, чтобы почва не просыпалась под ногами. Сейчас удивляюсь, как это нас, в общем-то не очень здоровых детей, водили на такие рискованные прогулки, но именно они запомнились мне.
Но когда этих прогулок не было, тоска по дому овладевала мной, я писала домой письма с просьбой меня забрать, грозилась что убегу. А убежать могла бы, уже в голове созревал план, вспоминалась дорога, но папа вовремя приехал за мной.
Было понятно, что больше не будет никаких лечебных заведений, ибо для меня это было заточением, я не переносила отрыва от дома, сада, родителей.
Наверно подошло то время у отца, когда то, о чем втайне, параллельно надежде на жизнь, думалось в годы в годы немецкого плена, вынашивалось в размышлении в годы партизанства в Италии и в незаслуженном наказании в сталинских лагерях за то, что не погиб, не умер. Подошел тот срок, что возможно, отмерял своим надеждам в исполнении их. И первые 12-14 лет его жизни после освобождения были полны неутомимой энергией, весь он был подчинен одной мыслью -наверстать, успеть сделать то, что не было сделано отобранными судьбой годами. В его жизни, я с уверенностью могу сказать, это были самые наилучшие и плодотворные годы. Начал писать роман "Лучиана", который по замыслу был очень интересен сюжетом. "Ведьма", писал небольшие рассказы, задумал "Охотники". Мы, дети, росли и нам он успевал дарить любовь и заботу. А сад! Сколько любви, энергии, сил и фантазии он вложил в него. Все предыдущие годы он выживал, спасал свою жизнь в чудовищных нечеловеческих условиях, полных садизма, унижения, проявления всех низменных качеств человека. Но не смог приобрести те качества, которые необходимы и которые уже отшлифовались бытом в послевоенное время для успешного завоевания теплого места в мирной жизни.Не приобрел он за лагерные времена ни умения льстить, ни умения угождать, подлаживаться под начальство. А может просто оказался безоружным, ожидая, что здесь, в мирной жизни, далекой от сталинского лагеря, с его всеми порочными умениями выживать, не будет нужно все это.
Постоянное безденежье, непостояннство работы, ведь человека с прошлой статьей часто не хотели брать на работу в советское время, трудности бытовые(хотя для него это было привычно, но ведь была ведь забота о семье!), желание творить и невозможность пробиться, а еще та мысль, которая неотвязна все годы была при нем - зачем приехад. Вот она ошибка!Где найти забвение! Бахус! Лишь там можно забыться, лишь там не помнится ошибка, лишь там забывается неудавшаяся жизнь.
И я помню, мне было лет 12-13, что эти проблемы пошли по наклонной плоскости. Нет цели, нет никаких желаний, нет никаких возможностей, а существовать, он и так существовал слишком многие годы своей жизни.
Дети, к которым он так был привязан, не понимали это состояние. Они видели только то, что было снаружи, понять внутреннее состояние его я смогла лишь с годами.
Но жизнь его, как вода с отстоявшейся мутью, все плохое отпало, отстоялось и душа хранит лишь любовь его ко мне и мою к нему. Мы все из детства, все в нем.
В Дагестане, где мы жили, русских семей было мало, а на нашей улице мы были одни. Ниже нашей улицы жили еще две русские семьи, но не в том дело. Были у нас районы где русское население жило плотно и, строясь, я думаю, отец нарочно взял землю именно здесь, из-за удаленности от него.В детстве я задавалась этим вопросом, не говоря об этом взрослым, почему вдали от них. Вот только читая литературу, понимаю отца, когда изолированность от всех кажется благом, о котором мечталось в той скученности и неотделимости от всех в лагерной жизни.
Лагерная, унизительная жизнь, с непременными матерными словами, которые он произносил лишь в нетрезвом состоянии. Мы, дети, никогда не слышали от трезвого отца ни одного матерного слова, которыми сейчас, обыденно общаются родители с детьми.Самое тяжелое ругательство "черт побери", "елки-палки"!Это надо было уметь так держать под контролем свой язык, чтобы ни одно ругательство, а которые он знал, и очень заковыристые, не вырвалось случайно. А я до сих пор не могу произнести ни одного матерщинного слова, которыми так обильно снабжают свою речт русские люди. Спасибо отцу, что научил ценить чистоту русского языка и не сквернить себя гнусными, пошлыми словами.
Вспоминая детство, когда слух и память у ребенка чутки к разговорам взрослых, а взрослые не тревожась о том, что дети могут что-либо услышать, я четко помню, что в разговорах при нас не было никогда упомянуто словлсочетание "сталинские лагеря" и не высказывалось негативное отношение отца к этому и к сталинским репрессиям.Немецкий плен и отдельные эпизоды из него отец рассказывал, мною эти воспоминания воспринимались очень чутко и я не могла бы пропустить эту информацию мимо своего сознания, но не было ничего сказанного, не хранит моя память ничего об этом.Возможно этим, отец берег нас, детей. Лишь однажды им была сказана фраза:"никогда никому не говори, что твой отец сидел, иначе меня снова посадят".Безмерно любя отца, это его "табу" держалось очень долго. Тем не менее, что-то было недосказанное в разговорах родителей, какие-то флюиды витали в семье, отчего формировалось мое мировозрение с четким понятием для меня о том времени. И часто видимые мною фотографии Сталина на лобовых стеклах автомобилей дагестанцев, вызывали у меня раздражение и недоумение людьми, избравшими этого человека для поклонения. Да и очень рано попалась мне на глаза и была прочитана книга Бориса Дьякова "Повесть о пережитом".Солженицын еще не был доступен и хотя, он о Б.Дьякове и его книге высказывается с сомнением и неверием, но именно эта книга помогла мне утвердиться в моих убеждениях относительно того времени и думать о судьбе отца...
Хотя, еще раз повторю, отец никогда, ни словом, ни полсловом не говорил об обиде на государство, о незаслуженности понесенного наказания, говорилось лишь об ошибке, главной ошибке жизни.
Надо знать и понимать, каков был отец в начале своей жизни, в молодости, когда закладываются человеческие понятия, цели, мировозрения. Письма моего деда к моему отцу в военное училище ( а ему 16-17 лет)все проникнуты заботой о воспитании в нем патриотизма, любви к советскому государству и это не просто слова, дань тому времени, так он думал и так внушал своему сыну, моему отцу.Именно это, взращенное в душе мировозрение, помноженное на привязанность к родителям и послужило причиной возврата на родину. Часто, а с возрастом все чаще, отцом с глубокой горечью говорилось об ошибке. Она, эта ошибка, не расшифровывалась им, опасаясь и в позднесоветское время гонения за эту мысль, возможности негативных последствий для нас-детей.
Но сейчас время все расставила по своим местам и мне ясен смысл и недосказанность всего.
Мое имя было необычно на слуху, даже при сложных для русского языка име дагестанских. Мои вопросы отцу о необычности моего имено начинались лет с пяти, мне отвечал он, что ты еще мала, подрастешь, тогда расскажу.В десять лет мои вопросы были более настойчивыми, к тому времени у меня скопилась определенная информация их отдельных фраз, случайно услышанных разговоров и вопросы были более направленными, но и здесь отец старался уйти от ответов. В пятнадцать лет я уже и не задавалась этим вопросом, мне было понятно, что воспоминания причиняют боль,но как я сейчас жалею, что не смогла узнать более подробно о его жизни в Италии и о той Лучиане.
Но тогда, в то время, незыблемость советского строя была неопровержима, немыслимо было и мечтать о времени сегодняшнем, позволяющему открыть границы, так к чему же было терзать свою душу.Очень хорошо помню, как лет с трех, четырех, я была убеждена о существовании брата в Италии, отцо неоднократно говорилось об этом, но мама всегда сорилась с ним, слыша, как он говорит нам об этом и с течением времени разговоры эти прекратились. Лишь спустя много лет, после смерти отца, мною было найдено в его архиве письмо, адресованное родителям из Арктики, места его заключения, о том, что в Италии у него родился сын Ромео и при возвращении на родину его жену -итальянку и сына вернули в Италию. К сожалению, это письмо, после моего недолгого отсутствия исчезло.
Отец держит меня за широко разведенные в сторону руки, сам лежит на полу, а я своими ногами топчусь по его груди. Он часто ойкает, кряхтит, смеется:"Ой, Лючийка, только не на шею!", его вскрики-его игра, я понимаю это и в своей детской необидчивой жестокости стараюсь наступить так, чтобы вызвать эти эмоции. Вот уже и почти полстолетия прошло, а мой мозг хранит те ощущения и мои подошвы ног до сих пор помнят крепость мышц отцовской груди. Память услужлило сохранила ощущения, но не осмысленность двух-трехлетнего ребенка.
А вот еще забава младенчества."Покатай!" Отец усаживает меня на ногу, у самого нога на ногу, я крепко обхватываю ее руками и он меня мерно качает.
Вот еще запомнился эпизод этого возраста. Папа за столом что-то пишет, а я со спины обхватила его руками за шею и мне его безмерно жалко, ведь скоро он меня потеряет. Ведь говорил он мне, что нельзя трогать иголку, если она уколет, то попадет в кровь и дальше в сердце и человек умирает. Я жду своей смерти на шеи у папы, слезы подступают, мне уже жалко и себя, но страшно признаться о том, что запрет папы нарушен и иголка взята, и иголкой уколота. Запреты отца никогда не поддерживались физическим наказанием, я не помню, чтобы поднималась у родителей рука на нас, редок был и угол. Не знаю-или мы с братом были такие послушные, или авторитет был достаточно высок, но нам всегда хватало слова, но как видно нарушения запрета были, но и преступить его морально было трудно всегда.
Для одной семьи дом отец спланировал с размахом. Если говорить о количестве комнат, то это покажется преувеличением,но комнаты не были малы, а были достаточно просторны.Дом был из двух частей. Одна половина дома была спально-хозяйственной, состоящая из двух смежных спален, кухни, тамбура и бани, и имела свой вход. Вторая парадно-гостевая с большим залом и такой же большой застекленной верандой, имела также отдельный вход.
Думая о нашем будущем, будущем своих детей, отец говорил о постройке второго этажа для нас.Ты думал об этом, отец, но жизнь повернулась так, что дом твой брошен и разорен. К чему были твои усилия и старания, твое желание создать дом-сад. Создавая ты любил ту землю, тот дом, это дарило тебе радость и лишь это немного успокаивает в том разоре, что есть сейчас.То, что было, помню я и даже помнят все соседи на нашей улице.
После твоей смерти мне пришлось уехать и десять лет понадобилось угасить мою ностальгию по дому и саду, видя в свои неежегодные приезды разор всего и невозможность что-либо сделать и исправить.Если не можешь создать-то сохрани, не можешь сохранить - не кощунствуй.
Деление дома было таково, что при последующем разводе родителей(а он был не раз и эти колебания развод-соединения, выматывали мне душу) половина спально-хозяйственная отошла маме, а парадно-гостевая отцу.Кухня не часто служила нам своим предназначением. Несколько лет там прожила бабушка Наташа-мать отца, до отъезда в дом престарелых, затем она была отдана под квартирантов.
Нет у меня намерения приукрасить жизнь и все ее трагические проявления.Что было, то было.В те далекие годы прошлого столетия, когда после своего 14-летнего мытарства отец вернулся домой, его родители начали строить дом в г.Дербенте.Надо сказать, что мой дед всю жизнь мечтал о своем домике и незадолго до своей пенсии, эта мечта стала сбываться-дом строился.Но не довелось ему пожить в нем. Мне было около годика, когда от кровоизлияния в мозг мой дед умер.Моя бабушка, бабушка Наташа -мать отца, дом продала и по завещанию составленному дедом, половину денег отдала отцу на постройку уже своего дома.Сама уехала в город Жданов к состоятельным родственникам.Здесь и зарождается драма жизни. Те годы для отца были тяжелые, безденежье, с маленькими детьми, которые росли, болели, требовали внимания и материального благополучия, закладка дома и его постройка требовала здоровья и сил, ведь большей частью он строил дом сам.И не было помощи родного человека-матери. Эти трудности прошли бы легче, ощущая поддержку ее,но самое его тяжелое время(я не говорю о еще тяжелейших его лагерных временах) она провела вдали от него, у благополучных родственников, с деньгами от продажи дома.Здесь понятна обида отца, ведь когда кончились деньги, когда старость стала рядом, когда там, в Жданове, родственники почувствовали не помощь, а возможную обузу в ней, она приехала к отцу, уже построившему дом и он, конечно же, не мог отказать матери в жилье, как это она сделала в свое время с ним.Бабушка Наташа жила в этой кухоньке, но отдельно от нас, не стараясь ничем войти в нашу семью.Пенсия у нее была маленькая, по старости, она не работала всю жизнь, содержал семью дед.Так и жила бы дальше в нашем доме, но подала на отца в суд на выплату ей алиментов, видя при этом наше полунищенское проживание.И это была последняя капля в отношениях этих родных людей.
Сложная судьба человека не может дать легкое прожитие жизни, прошлое всегда будет грузом(его нельзя вычеркнуть из памяти), будет всегда налагать свой отпечаток на отношения людей и даже близкие, родные по крови люди могут пугаться той перемены в родном сыне, что произошло под ударами судьбы.14 лет их сын не был дома. 14 лет он выживал и даже имея ангельский характер, имея хорошее воспитание, нельзя остаться тем, кем был прежде.Эта перемена страшна тому, кто ждет, но тот, кто возвращается, ожидает понимания и заботы о себе.
Трудно совместить тот образ, того кого знал ранее, кто был тобой рожден, с тем изменившимся, битым жизнью, потерявшим здоровье и ни в чем неповинным, ни перед кем, человеком.
Нет права у меня судить, но поступки часто сами судят человека.
Как я могу судить о поступке бабушки Наташи?! Мне понятен ее страх, понятно желание продолжения того спокойного течения жезни, которое было нарушено возвращением моего отца-ее сына.Она уже отвыкла от него, отвыкла за многие годы.Ведь еще до своего 14-летнего отсутствия, он учился вдали от нее, в военном училище.Это тоже разлука.Не были прожиты совместно, тесно друг с другом годы, когда духовно прирастают родные люди. Учась в военном училище в Ленинграде, связь с ним всегда держал отец, его письма к нему-это то, что называется единением душ, то, что не забывается с годами, то, что помогает выжить, то к чему стремишься вернуться.И возвращение отца домой - возврат к отцу, он его воспринял родным, а у метери страх, перед прожитыми им легерями, оказался выше материнских чувств. Возвращение его домой - это двухлетняя радость общения с отцом, затем его смерть и снова одиночество и обида.
В парадно-гостевой половине, или как мы говорили "отцовской", зал был большой, просторный.Мебели в нем было мало. В центре стоял тяжелый деревянный квадратный стол с раздвигающимися дополнительными столешницами на случай гостей.Здесь стоял писменный стол в окружении этажерки и больших полок, до потолка, с книгами.Повторюсь сказав,что библиотека отцом была собрана большая и можно было в ней найти почти все необходимое-художественную литературу, разные справочники, географические атласы, словари.Учась в школе, мне не приходилось идти за необходимой литературой в библиотеку, все можно было отыскать у отца.Часть ее была собрана еще моим дедом, сохранена и кропотливо дополнена отцом.
В годы разлада в семье книги отцом стали продаваться по мере его необходимости.Мне удавалась прятать их и даже отнимать у него, чтобы избежать их продажи.Помню, что всего Диккенса мне пришлось силой отвоевывать у одного из любителей книг.Книги всегда были ценностью в советсткое время, книжные магазины не были полны интересной литературой, а чаще всего забиты информационно-политической макулатурой и поэтому всегда было много "охотников"купить книги левым способом, вот у таких горемык, как мой отец.
Я говорила, что период увлечения Бахусом у отца шел по наклонной, книги становились предметом продажи для этого.Но ведь с какой любовью библиотека составлялась им раньше, как она ценилась им.И здесь не столь потребность выпить заставляло продавать их, как крушение всех надежд, разлад в семье, неуверенность в работе и вечное безденежье.С каким наслаждением он создавал, с таким же, не менее равнозначным по силе чувства,все рушил.Это было время душевного кризиса, усугубленного увлечением спиртным и все последствия связанные с этим.Эти годы он намеренно губил себя, но срок его жизни, нагаданный цыганкой в Италии, еще не подошел.Вот ведь было как нагадано! И все сбылось, и ошиблась она лишь на два месяца и дату своей смерти он знал.И как бы не губил свое здоровье намеренно, и как бы оно не было подорвано всеми лагерями, но срок назначен, 66 лет и день рождения.
66 лет исполнилось и он жив, решил, что обманулась цыганка, ан нет, 30 июня настигло то, обещанное, не обошло. Не веря в предсказания - усомнимся!Прав был отец, предоостерегая от всяческих гаданий меня.Как знать, возможно знание рокового часа само по себе программирует жизнь человека.
Вернемся в зал, по стенам которого отец, желая хоть малость соответствовать любителю искусства, развешивал копии картин.Конечно, это было, на фоне нашего денежного недостатка, излишняя, ненужная трата денег.Но надо сказать, что эти копии картин, с детства присутствующие перед моим взором, стали мне родными.Ведь не только я их рассматривала, а и слушала объяснения и истории создания их от отца.
Здесь же, в зале,стоял диван, на который он часто всех усаживал, а сам прочитывал написанную им главу, ждал нашей оценки и высказываний и даже прислушивался к нашим, детским оценкам.Не столь важна была наша ему она, что мы могли детским умом ему подсказать, а важно внимание и как-бы соучастие в его работе.Но и немаловажно, воспитание критики и умение рассуждать.
В пору еще полного семейного согласия, когда тяга к спиртному еще не сделала его агрессивным, он в подвыпившем состоянии был весел и добродушен, шутил и рассказывал очень забавно.Ну и очень любил танцевать,самозабвенно,чечетку, цыганочку.И танцевал так, что, распалясь в танце, начинал скидывать одежду, а мы всепринимали этот спектакль с большим воодушевлением, крича с каждой сброшенной с тела одежды "еще!" "еще!", до тех пор, пока на нем не оставались лишь трусы.Закончив спектакль, все умиротворенно успокаивались на диване,эмоции выплеснулись в добром порыве.
Был теплый весенний майский день 70 года.Я шла в школу во вторую половину дня, как бы в затуманенном сознании.Обнаружив у меня ревматизм, врачи решили лечить меня аспирином,бициллином и димедролом.Выпивая назначенный пакетик димедрола я ходила днем в пригашенном сознании, как сомнабула и когда увидела толпы возбужденных людей около подъездов многоэтажек, не сразу и поняла что случилось.Да и в школьном дворе галдели от возбуждения и пережитого страха школьники.Я "прозевала" подземный толчок, первый в этот день и который был лишь предверием страшного землятресения в Дагестане.
Вечером повторный и очень сильный толчок просто скинул меня с кресла.Погас свет,стены ходили ходуном,казалось сейчас все разрушится.Мама с Игорем бросились к дверям, а я еще успела разбудить отца, спавшего на диване.В кромешной тьме мы выскочили в сад,остановившись перед верандой.С неба, как из ведра,лил дождь,гремел гром,сверкали молнии.Земля вздрагивала от очередных толчков, но уже не таких мощных.Дагестан всегда был сейсмически активной зоной, но таких мощных, до 8-9 баллов в эпицентре, не было.Этот майский день принес много разрушений.Эпицентр был в селении Кумторкала-это 30 км от Махачкала.Селение полностью разрушено.В горах Дагестана в разломы ушли некоторые селения вместе с людьми и их домами.Была самая настоящая катастрофа.В Махачкале тоже было много пострадавших домов, много разрушенных.Наш дом устоял благодаря тому, что был на скале, которая послужила амортизатором и у нас лишь в зале, вдоль стены протянулась огромная трещина.А в городе возник палаточный городок для пострадавших от землятресения людей.Для детей, пострадавших в результате этого бедствия,правительство организовало поездку на Черное море, бесплатную.В этот список детей, отправлявшихся на Черное море, в Анапу, включен был Игорь.Меня не взяли, но я не горевала по этому поводу, помня о тоскливых днях в Ахтах.Но Игорь тоже не смог долго пробыть в этом чудном месте, пионерском лагере в Анапе, пошли письма с просьбами забрать его и угрозами побега.Было решено ехать мне и папе.Я была рада этой поездке, не только что это сулило недолгое развлечение, но у меня еще была и цель - купить куклу с расчесывающимися волосами, которых не было у нас в продаже, а я мечтала о ней и шла к целе целеустремленно - я зарабатывала.У меня с моей подружкой-соседкой, как это назвали бы сейчас, был небольшой бизнес.В автобусах тогда работали кондуктора-женщины, которые брали пять копеек за проезд и выдавали билетик.Сэкономленный билет -это деньги в карман кондуктора.Мы собирали выброшенные билетики около остановок, выглаживали их и продавали по три копейки за штуку кондукторам.Как-то и не стыдно было, да и заработали мы неплохо, во всяком случае, на куклу мне хватило бы этих десяти рублей.В Анапу мы доехали без приключений, забрали Игоря.Мне очень понравился чистенький,с ухоженными дорожками пионерлагерь.Удалось и искупаться В Черном море,хотя оно и штормило в этот день, но большие волны меня никогда не пугали, я знала,что самое главное, когда идет большая волна, нырнуть в ее основание и тогда она прокатится по твоей спине, не причинив вреда, лишь бы хватило воздуха в легких.
На обратном пути мы заехали в Кисловодск, посетили Ессентуки и все прилегающие к ним благословенные места.Последнюю ночь перед приездом в Махачкала, папа не выдержал столь"напряженной" поездки и сорвался, выпил и выпил хорошо, пропив и мои собранные деньги на куклу и чуть было не проехав при этом Махачкалу.Он свою вину загладил, повезя меня посмотреть окрестности Кумторкала, вернее то, что осталось от этого селения после землятресения и показав мне чудо сотворенное природой - песчаную гору Сарыкум.Вдали от моря, в окружении каменных гор, возвышается огромная, с девятиэтажный дом, песчаная гора.Как она образовалась, в результате каких потрясений, до сих пор неизвестно.Отец делал запросы в различные инстанции желая узнать природу происхождения этой горы, но достаточно четких ответов не получил. Зато написал удивительно красиву сказку "Айгюли", в сюжете которой холм песчаный насыпали подданные сына Чингиз-Хана, желавшие воздвигнуть такой вечный памятник погибшей дочери Бату-Хана(сына Чингиз-Хана).Следом за этой удачной и красивой сказкой отец написал "Дагестанскую сказку". Последние годы он учительствовал, преподавал русский, английский и все что предлагали вести в сельской Талгинской школе.Его биография, подпорченная войной, пленом и сталинским лагерем, не давала возможности ему работать в городе.Конечно, его, гордого человека, унижало, обижало это, но где бы он не работал, ученики любили и очень уважали его.В Талгах он проработал долго и очень часто брал нас с собой.Я очень полюбила и хорошо знала эту местность, ведь не раз мы пешком ходили от Талгинской школы в Махачкалу. Талги - курортное место, здесь много серных источников, которые в то время текли свободно, источая скверный, гнилостной запах. "Мертвая вода"- так мы называли эти источники, запах которых сопровождал почти всюду нас по дороге к Махачкала.Лишь подходя к повороту на Махачкалу, надышавших испарений, мы встречали на своем пути колодец с очень чистой, родниковой водой, "живая вода"-так мы говорили, напившись из него.Сама дорога, по которой мы ходили, шла между нагромождений скал, поросших в некоторых местах жидким лесом, а нагромождения были столь причудливы, что в них угадывались фигуры сказочных героев, что и легло в основу его сказки.
Мы часто бродили в этих местах, а отцом, недалеко от Талгов,было найдено захоронение умерших от ран, во время войны, солдат в госпитале Талгов.Заброшено оно было почему-то, но отец своими усилиями заставил местную власть установить памятник погибшим.
Мы очень любили талгинские речки, текущие вдали от серных источников, вернее это были речушки с тиной, но в них водилось много водных черепах.Любили босиком бродить по воде, нащупывая ногами их скользкие панцири, собирали их для нашего бассейна. Очень крупные экземпляры отец варил, как ни прискорбно об этом говорить, но покрытые лаком их панцири были очень красивы.
ноябрь-декабрь 2008г Дубровская Л.Л.
P.S. Мой отец- Стаковский (Стеков-Бабчук) Лев Яковлевич, родился 29 апреля 1919года. Закончил высшее техническое училище связи г.Ленинграда. Прошел Финскую кампанию, Халхин-Гол.В июле 1941 раненный и контуженный попал в плен в Демьяновске.Находился лагере Шталаг 11 А, затем переведен в Норвегию.Бежал, попал в итальянский партизанский отряд имени "Гаррибальди". До окончания войны воевал против фашистов там. Есть награды, всего лишен при осуждении.После освобождения закончил филологический факультет ДГУ. Умер 30 июня 1985 года.