Ранняя весна, нагрянувшая в бескрайней череде зябких серых дней, сверкающим солнечным светом и, вместе с ним, долгожданною оттепелью, вполне оправдала грезы городского мирка. Яркими летними красками: зеленью, синевой неба и лазурной гладью отпускных побережий; зноем и тенистой прохладой блеснуло вполне обозримое будущее, но, вопреки, ближе к вечеру тяжкая хмарь вновь опустилась на город. Гнетущий зябкий сумрак окутал центр его, поглотил горстку однотипных жилых домов и предстал, между прочим, пред окнами, средних этажей, стандартной квартиры, где в кабинетной задумчивости прибывал отец вполне типичного семейства. Тогда-то и охватила его, нагрянувшая тяжким озарением, прескверная мысль. Он, наконец, отчетливо и ясно осознал, что его единственный сын замешан в сношениях с престранной категорией общества. Материализовавшись, порочная тень грозила лечь на род, фамилию, а вместе с тем, на память его, старика, претендующую, несомненно, на место в вечности.
Прозрение пришло к Андрею Андреевичу, конечно, не вдруг. Странный и неоднозначный разговор, подслушанный, однажды, будто бы невзначай, подтолкнул к размышлениям. С тех пор отец семейства бережно вынашивал зреющий плод этой, ныне ужаснувшей идеи; накапливал, впитывая урывками необходимую информацию, выуживал ее из окружающего мира: из разговоров, из сплетен, из простых совпадений, из мира музыки и кино и из хода собственных размышлений. Так или иначе, некогда мизерное неощутимое семя туманных подозрений, обретшее благодатную почву в таинственном смысле послушанных слов, выросло, наконец, в голове Андрея Андреевича во вполне осязаемую, округлую, местами, будоражащую форму и, как подобает, с предрасположенностью к крикам, воплям, стонам, к содроганиям и даже слезам появилась на свет, избавив отца семейства от последних сомнений. Он, пораженный логической простотой и несомненностью народившегося умозаключения вскочил с кресла, в котором доселе задумчиво занимал полулежащее положение и пробежался по комнате, умственно расставляя последние точки в запутанном деле. Мимо, слева от мыслителя, пронесся старый дубовый стол, заваленный всевозможным хламом и черный кожаный, местами потертый диван с парой родственных ему кресел по правую. Безжизненный камин, застывший в стене памятью прошлых эпох остановил его ход. Высокие потолки, обои, паркет и старая мебель, большой шкаф, переполненный книгами, нависший вековой мудростью, над рабочим местом хозяина; расписные карнизы - все эта атрибутика бережно хранила обстановку уходящих времен. Андрей Андреевич остановился, задумчиво, на несколько секунд, круто развернулся и просеменил в обратном направлении к высокому окну с видом в наружный вечерний, темнеющий мир. Оперившись руками на подоконник, он, с минуту, взирал на грязную и унылую улицу, вздохнул и медленным уже спокойным шагом вернулся к столу.
- Да, - со всхлипом ухнулся на рабочее место Андрей Андреевич, - все так!
Словно забывшись, открыл ящик стола и, отрешенно глядя перед собой, вдаль, куда-то вне жалких пространственных ограничений кабинетных стен, вынул подарочную коробку сигар, приоткрыл ее, запустил внутрь пальцы, чуть покопавшись, извлек толстую, коричневую ее обитательницу и, так же отрешенно подвел к носу, внимательно ощупал, от тонкого края, к толстому, усами, сухую шершавую кожицу и довольно посопев, уж было преподнёс к губам, но, не успел воспользоваться заманчивым обстоятельством. За секунду до момента соития с терпким и ароматного кончиком соблазнительницы, Андрей Андреевич, вернувшись взором из заоблачных далей, взглянул на нее с некоторым сожалением или, даже, с призрением, небрежно водрузил на место и с шумом забросил коробку глубоко в ящик стола.
- Где он шатается в такое время? - крикнул он без церемоний, из далей кабинета в залу, человеку, привыкшему, за годы совместной жизни, сносить все его прихоти и причуды, - и, главное, с кем?
- Ну, где... Гуляют, наверное, с Сергеем, - вздохнула супруга, чуть слышно, не отводя рассеянного взора от экрана телевизора.
- Вот-вот. С Сергеем! Тьфу ты! - уловил сказанное, острейший до интересных моментов слух Андрея Андреевича, - Воспитала не понятно что... Куда ты глядела все эти годы? - прикрикнул супруг, торопливо ступая в комнату, где, застыв в не отдалении, смерил надменным взглядом, поочередно, супругу и телевизор.
Просмотры сериалов не очень-то увлекали отца семейства - в этой жизни виртуальным сценам он предпочитал реалистичные и осязаемые.
- Все сериалы смотришь, вместо того чтобы сыном заняться!?!? - попробовал раскрутить очередной акт семейной драмы супруг.
- Сыну двадцать лет уже, слава Богу, пускай себе гуляет! - невольно сорвался с губ наполненный логическим умыслом протест, неминуемо призывающий разгоряченного оппонента к словесной схватке.
В следующее мгновение Анна Аркадьевна осознала ошибку, замолкла и попыталась абстрагироваться от заковыристой, бестолковой и бесполезной перебранки: напряженно уставилась в телевизор, усиленно нащупывая выскользнувшую на миг незамысловатую сюжетную линию. Как правило, в моменты активности главы семейства, Анна Аркадьевна, как человек, сговорчивый, уравновешенный и умудренный многолетним опытом, предпочитала не лезть на рожон и прибывать в состоянии некой нирваны. Она, аскетически отрекаясь от мира, вставляла, тайком, беруши, неизменно хранящиеся в кармане халата и, прикрывая глаза, погружалась в мир собственных мыслей: блуждая, как правило, в замкнутом пространстве памяти. И вот, пока фрагменты прожитой жизни, в душещипательных своих мелочах, безмолвно и незримо для всех, кроме нее одной, мерцали тусклым светом на потемневшем от времени, холсте воспоминаний, в семейном гнездышке разворачивалась насыщенная звуковой окраской психологическая драма. Заодно с воплями и нравоучениями раздавался грохот роняемых предметов, хлопки дверьми и топот ног, блуждающего, под впечатлением нахлынувших эмоций, по комнатам хозяина. Анна Аркадьевна устало открывала глаза и мутно, сквозь пелену глядела в телеэкран, где мужественный, великолепно сложенный красавец - герой сериала, в страстном пылу очередной перебранки, влепил жене глухую пощечину.
"Ах, - думалось ей, - сколько же натерпелись они, несчастные, за историю человечества, сколько вынесли деспотичных выходок вторых своих "половинок". Сколько пережили побоев, издевательств, сколько брани недовольных жизнью, вечно недооцененных обществом, не готовых к старости степенных, с виду, мужей... А ведь, наверняка, все начиналось когда-то, ах, так романтично... Сколько волнений, сколько надежд, сколько радости сулил каждой из них долгожданный брак..."
Веки ее вновь ленно опускались, но, пред глазами, в темноте, лишь мелькала ненавистная истерично настроенная мужская фигура, отвешивающая пощечины и уже не возникало светлого желания волнительно вспомнить ушедшие годы...
Но, не спешите отчаиваться, Анна Аркадьевна! Были ведь, были, черт подери, счастливые дни! Крепитесь! Бытовала в миру молодая жаркая страсть, пестрили радостные моменты взаимной любви, имелась и судьба, похоже, приписанная свыше, и, конечно же, идущий в ногу с нею, очаровательный романтизм. Ведь было все это, было! И, пожелтевшие фотокарточки в семейном альбоме хранят доказательства тех славных пор! Там, в навеки ушедшем прошлом запечалились Ваши счастливые, любящие жарко друг друга лица, фигуры застыли навек в едином сплетении! И Андрей Андреевич, в свое время, показал себя сравнительно неплохим мужем, прожил с Вами довольно долгую, в меру счастливую совместную жизнь, зачав, совместно, дочь и младшего, довольно позднего сына.
Конечно, в последний десяток преклонных лет, отец семейства нутром ощущал подстерегающую не в отдалении старость; наблюдал рядом сохнущую из года в год супругу; в душе, несомненно, ощущая себя довольно моложавым мужчиной, с резвостью полного сил самца, имел, на стороне, молодую любовницу. Порой был весел, порою груб. В семейном кругу, все чаще хранил хмурое, гробовое молчание, поддерживая равновесное тепло очага вспышками нравоучительной истерики.... Впрочем, Вам, Анна Аркадьевна всегда хватало, домашних забот ровно на столько, чтобы не углубляться в психологические тонкости характера и поведения молодящегося мужа, и пассивно плыть по течению, не споря с природой. Так, постепенно, супруг, будучи в хозяйстве, более сильным звеном, принялся, с неуклонным ходом времени, воспринимать Вас, законную супругу, скорее как неотъемлемую часть мебели, как всего лишь престарелую домохозяйку, не испытывая более ни тени дружбы, ни доли былого тепла, ни капли нежности и понимания, ни жалкого подобия влечения мужчины к женщине....
Мда. Вот и нас охватило чувство печали и последующая за ней досада на проказницу судьбу, что не наградила Вас, Анна Аркадьевна, минуя период жалкого увядания, удобным образом бесформенной, властной, крикливой, мужеподобной бабищи, а суженного, Андрея Андреевича не превратила вовремя в немощного, вечно подвыпившего, безвольного старика.... Безусловно, так было бы лучше для всех нас, но.... В силу сложившихся жизненных обстоятельств и склада ума, Андрей Андреевич сформировался и изо всех сил старался держаться впредь, на плаву океана жизни зрелым, властным начальником, привыкшим сильной рукой, подолгу службы и характера, колыхать на волнах людские судьбы, создавать, наслаждаясь то силой, то нежностью штиля, в округе своей, бури, шторма и туманы.
Можно понять супруга Вашего, можно, Анна Аркадьевна, и с грустной молчаливой улыбкой все так же, как славно умеете Вы, прибывая в чудесной нирване, смиренно прощая, стерпеть и эту, очередную его истерику. Представьте себе, как, в очаровательной переменчивости сезонов, неукротимо бежали к преклонной старости дни, месяцы, годы, и Андрея Андреевича все чаще преследовало предчувствие той жуткой поры, когда трясущиеся старческие руки, лишившись сил, не смогут более твердо ставить, в тетради жизни, заветные жирные точки; когда, цветущее младое поколение, по новым законам орфографии, возьмётся, по своему, исправлять их на знаки восклицательные, вопросительные и, даже, на ненавистные запятые; когда мир вовсе перестанет считаться с персоной Андрея Андреевича и вот упадок мужской силы, был того наилучшим предзнаменованием. Таким образом, в скорм времени, отец вашего семейства дерзал потерять одну из немногих, ярких и пылких, оставшихся в жизни отрад, отдушину, обдающую крепким ветерком мужественности: навеки утратить в беспощадной старости очаровательную свою любовницу. Конечно, она могла бы остаться с ним рядом, поддерживая его, шагающим по жизни, по-прежнему радуя в тех, пусть загадочных, интимных делах влиятельных, богатых импотентов, долгое время еще, напоминая о цветущей зрелости, но, ожидаемо, естественно и неотвратно, нагрянула отставка по службе. Почетная пенсия явилась в праздничном, цветастом наряде, увешанная заслуженными наградами, с букетами, с натянутой маской счастья, скрывающей черный глубокий траур. С ней вместе ступала новая эра, эпоха декаданса, знаменитая многим мужьям, впрочем, по слухам, самые примерные из них, зачастую, встречают ее как должное, порой, как награду, как подарок спокойствия и умиротворения. Андрей Андреевич повстречал ее мучительно, как надвигающееся бессилие, но, все же, отчаянно постарался удержаться на плаву, в клокочущем море общественных прений, где, между прочим и столкнулся лицом к лицу с затаившимся в глубине подозрением. Крепко ухватившись за него, решил, вмешавшись, развеять сомнения, раскрыть порочную тайну и.... Быть может, исправить упущенную ошибку молодости, или даже ошибку природы; или же изменить ход событий или даже течение бытия.... А может быть, в особенно унылый день, просто опустившись где-нибудь в парке, на холодную землю, зарыдать от бессилия, заплакать от несогласия и отчаяния; или даже геройски смириться.... Впрочем, не важно. Будущее скрывалось от Андрея Андреевича за непроглядной пеленой ограниченности человеческого мышления, за всевозможными мелочами, влияющими на вероятности развития событий, а вопрос, проблема, стояли ребром и требовали, нуждались в неотложных решениях и давали возможность чувствовать себя деятельным, молодым и значимым.
***
- Нетерпимость? - доносил со сцены, толпе, брызжа слюной в рукопись, в костюме двойке седой старичок с клинообразной профессорской бородкой. - Нетерпимость и ненависть стары, словно мир! Действительно, заметьте, друзья, человеку свойственно по жизни элементарно уставать, не довольствовать, иметь комплексы и нереализованные амбиции, в конце-то концов, в итоге, естественно, злиться, призирать и ненавидеть и, вполне основательно, удовлетворять свои чувства! Культурнее всего, бесспорно, обрести чужеродный объект для лютой ненависти, лучше всего, воплощенный в тайных желаниях, в комплексах и страхах, ежели, конечно, судьба милостиво преподнесет такую возможность! Но, можно ограничиться и чем-то другим. К примеру, открыться близкому, подвластному тебе человеку! Мда.... Но это о личном. А толпа, толпа она, дамы и господа, сплоченная группой, а в особенности, легкая на подъем голь униженных и голодных, испокон веков, под присмотром управителей или же сама по себе, умела ненавидеть чрезвычайно яростно, все что угодно испытывая, при том, дикое возбуждение, злобу и невероятный прилив сил к стремительным действиям. Так ненавидели иноверцев, ведьм, черных, желтых, красных и белых, буржуев, гомосексуалистов и, между делом, совершенно случайно попавшихся на пути ....
- Да, да, вы правы профессор! - выкрикнул несколько женственным голосом, вскочив из-за ближайшего к трибуне столика, молодой человек с броским лисьим воротником на узких плечах.
- Подождите, Леонид, - прогремел доминирующий голос, водрузив парня на место, - не перебивайте, мы дадим, как обещали, вам слово.
- Да, о чем это я? - продолжал профессор, вновь углубившись в рукописи. - Мда, значит, гомосексуалистов.... В общем говоря, если нам суждено ненавидеть, то мы обязаны воссоздать для себя, на веки веков, более или менее постоянный объект этой ненависти, ибо, не любить сегодня тех, завтра этих а послезавтра третьих, это уже распутство, как никак! А общество обязывает нас, даже ненавидеть в рамках культуры, что, несомненно, правильно.... Итак, мы бездарно недолюбливали евреев (наверняка, до боли завистливо, как людей, за частую, успешных и талантливых), иностранцев и вообще "чужаков" ; высокомерно призирали стоящих ниже идеала по цветовой гамме кожи или же другим морфологическим особенностям белого человека. Было дело, выплескивали страсти на волков, таскающих скот - это да, разве может быть по-другому? Кровной, мстительной ненавистью - дельфинов, невинно кушающих рыбку в безбрежном океане, устраивая, при этом, демонстративную окраску прибрежных вод в алый цвет! Или просто-напросто пускали кому-то, на жертвоприношениях, кровь, ублажая, тем самым, своих диких животных божков. Недолюбливали, конечно, и бескровную саранчу, нещадно пожирающую посевы, но, как то все более спокойно и менее эмоционально.... А, вспомните, вспомните, дамы и господа, в еще совсем волосатом обезьяньем обличии, между поисками пропитания и беспорядочными половыми сношениями, люто призирали соседствующие группировки и, кроме как в "праведной" битве "стенка на стенку", иногда, как будто развлекаясь, камнями и палками забивали до смерти заплутавших их представителей, бессознательно, избавляясь, тем самым, от конкурентной угрозы.... И вот теперь, после вчерашнего инцидента, когда Вас, людей отличных, свободомыслящих, поджидая на выходе, избивали битами и забрасывала камнями, группа фанатично настроенных подонков, оправдываясь, притом, какой-то невнятной идеей, понимаешь, что с тех давних пор мало что изменилось... Мда, пожалуй, все эти нетерпимости лишь животные проявления характера человеческих особей, изворотливо отказавшихся в пользу удовлетворения эмоциональных порывов животной ненависти, от здравого мышления! - закончил было речь старичок, поднял взор, застенчиво оглядел нетипичную публику и продолжал. - Итак, дамы и господа, кроме иных отклонений от общепринятых стандартов, в нашем, разно полярном сексуальном мире, вполне закономерно появляются на свет люди с отклонениями от всеобщей половой нормы, формируясь таковыми, как еще в утробе матери, так и в процессе созревания. И для того чтобы понять этих людей, проявить уважение, принять за своих, в свое общество, совсем не обязательно вновь, самим, возвращаясь к корням, обращаться к бисексуальному мышлению - достаточно лишь немного поумнеть. В этом нет ничего дурного, дамы и господа и нам с вами, как жителям сексуального мира, от этих отклонений никуда не уйти. Да и зачем? Ведь, в общем-то, как ни странно, гомосексуализм, сам по себе, не представляет, для человечества, честно говоря, никакой угрозы. Просто он является не естественным для большинства, противоречивым и запретным для толпы, и, как следует, камнем преткновения ее злобы и ненависти...
Профессор оглядел публику, видимо ища оваций и одобрения.
Андрей Андреевич, тем временем, в пальто, шляпе и темных очках, прибывая в некотором затемнении у дальней от трибуны стены, чутко наблюдал за происходящим в свете ее. Накануне вечером, он осторожно вышел, вслед за сыном из дома и, стараясь не выдать себя, шпионски преследовал пару кварталов, таясь в тени домов и боязливо избегая желтых луж света, изливающихся на асфальт из уличных фонарей. Полутемные редкие ночные витрины, убогое освещение благоприятствовали таинственному преследователю и он, прижимаясь к стенам, благополучно добрался незамеченным до места, откуда мог трепетно наблюдать, как сын его, Андрюша смешался с группой молодых людей. После приветствий и короткого перекура двое из них, отделившись, направились далее по улице и быстро растворились во мраке, Андрюша же, с парой других погрузился в загадочный подземный мир. Андрей Андреевич, переждав, осторожно пробрался к месту исчезновения, где обнаружил, на стене вывеску "Бар "Вверх тормашками или с ног на голову"" и лестницу ведущую вниз. Спустился, упершись в металлическую дверью и, немного поразмыслив, не уверено толкнул нее. Дверь охотно поддалась. Опыт работы в органах позволил непринужденно бросить охране пару уверенных фраз; улыбнувшись не зря прожитой жизни, полковник государственной службы, в отставке, беспрепятственно просочился внутрь. Охранник - бодрый мужчина в годах, по всему, совмещал должность с гардеробщиком, и, хитро взглянув из-под нависших бровей, небрежно попросил у Андрея Андреевича пальто. Получив сухой отказ и ничуть не расстроившись, распахнул двери в залу, в таинственный мир, где, в предвкушениях нового гостя, должно было происходить нечто невероятное и потрясающее. Мир обдал его музыкой, гамом человеческих голосов и сигаретным дымом - довольно предсказуемое сочетание, но Андрей Андреевич, все еще не планировал расслабляться. Он аккуратно ступил через порог и, стараясь остаться не замеченным, прислонившись, в тени, к одной из колонн, внимательно осмотрелся. Здание, он знал, находилось на территории одного из муниципальных предприятий, приказавшего долго жить и, судя по всему, помещение, когда-то являлось не чем иным как производственным цехом: опытный гость прикинул в уме высоту потолков и масштабы. Ныне, вычищенное от бесполезного хлама: от грубых машин, станков и прочих агрегатов; выкрашенное в теплые, местами нежные тона, представляло из себя, на европейский манер, клуб - бар, со сценой, примыкающей к противоположной от входа стене. Вокруг сцены располагалась группа столов, а по левую руку от вошедшего, протянулась барная стойка. И, естественно, удобству скрытных посетителей и, непосредственно, Андрею Андреевича, благоприятствовало интимно затемненное пространство вдоль остального периметра - места темных и мягких диванов. Предположительно там то, на одном из них, упорно всматриваясь в чарующий мрак, отец смутно приметил, уютно, в компании молодых людей, расположившегося сына.
Пока Андрей Андреевич осматривался, музыка смолкла, и на сцене появился, в модном блестящем костюме, слащавый тип с длинными волосами собранными узлом сзади блестящего лаком черепа и объявил выход какого-то безвестного музыканта, не замедлившего следом, без капли стеснения, преподнести публике не слишком складные стихи авторской песни. Впрочем, смысл ее, вместе с заурядным мотивом, проскользнул мимо ушей Андрея Андреевича, пока он, с чувствами, располагающими к приятному, в замкнутой духоте, в парах алкоголя и табака, холодку в области спины и затылка, пучил, вплоть до загадочного и неуловимого шестого, все доступные органы чувств, в диванный полумрак.
Раскатистый, громкий смех, прокатившись по залу, заставил отца семейство отвлечься от тягостного созерцания, с последующими дорисовками мучительных образов, таинственного диванного мира. Выйдя из стопора и оглядевшись, он приметил на сцене, занявшую место бесследно исчезнувшего музыканта, группу молодых людей и изображающих, под громогласный гогот публики, судя по всему, юмористические эпизоды. Сценки, впрочем, даже в располагающей обстановке, привиделись бы старомодному чувству юмора престарелого гостя невероятно дурацкими, но, весь зал, ежеминутно, заливался хохотом и, Андрей Андреевич, несмотря на колоссальное внутреннее напряжение, натянуто, в такт, улыбался во мраке удручающей кривой улыбкой. Впрочем, вскоре, заметив в себе этакую двуликость, он натянул на лицо маску призрения и отважно, супротив подавляющему большинству, оставался в ней до самого конца сеанса. По окончанию номера юмористы, под гром оваций (Андрей Андреевич лишь презрительно хмыкнул), удалились и ведущий объявил, что, после короткой музыкальной паузы, выступит приглашенный профессор П-ого университета, с научными разъяснениями некогда прошедшего инцидента...
- Я, в свою очередь, хотел бы заявить от лица, - Леонид, бесстрашно сверкнул, из лисьего воротника глазами, многоликой публике, - от лица гомосексуалистов! - Звонко, как будто превозмогая смущение, словно сквозь тяжкие годы вынужденного молчания, выкрикнул он последнее слово и, видимо, перенапрягши голосовые связки, закашлялся.
- Мы, - продолжил он, вновь обретя мягкий свой голосок, - мы, совместно с соратниками, подготовили краткую речь, в свою очередь, о посылах незаслуженной ненависти, непрерывно идущих в наш адрес!
Далее Леонид продолжил по тексту, опустив взор победителя в развернутую тетрадь: "Мы не обращаемся к агрессорам, ибо им, как вы вчера, на собственных шкурах могли убедиться, по большому счету, не имеет значения на кого накладывать руки, желательно то были бы люди, не отличающиеся превосходной физической силой. В общем, граждане интеллигенты, под удар хулиганов попадают все, независимо от половой и прочих ориентаций. Мы же обращаемся к людям здравомыслящим, так или иначе, исподлобья, по тем или иным причинам, косящим взоры в нашу сторону. Мы такие же, как и все представители человечества - всего лишь люди с незначительными отклонениями от общепринятого стереотипа, впрочем, отклонениями вполне безобидными. Не бойтесь нас, ведь мы всецело раскрепощаемся лишь в узких кругах посвященных... Имеют ли такие, интересные, на наш взгляд, и вполне невинные для общества отклонения от устоявшейся социальной нормы, право на жизнь? Это решать определенно не группе предвзятых старомодных маразматиков, уверенных лишь в собственной правоте и до пены у рта отстаивающих только личностные позиции, не желая войти в чье бы то ни было положение! Тем более в наше! Стоит ли с этим бороться? Хм, бороться, мы уверены, необходимо, бесспорно необходимо.... Со скотами, принуждающими людей к омерзительным воплощениям собственных удовольствий. Бороться необходимо, прежде всего, с насилием, но бороться с природой, наградившей мужчину частицей прелестного, очаровательного мировосприятия женщины не в состоянии ни один, таящий в сердце интимные чаяния чиновник, по-дамски толстой попой, занимающий кресло депутата!"
Андрей Андреевич, мрачной фигурой, из тени, огромной серой губкой впитывал пристрастную ему информацию и недовольно, с отвращением морщился. Как тщедушен для него, как жалок, был этот худощавый в лисьем воротнике, громко и красочно вещающий на весь зал. Хотелось раздавить его, словно ненавистного паразита, коварно сосущего кровь. Как хитро, как заумно слагал он грязные слова в аморальные предложения, что свободно порхали в воздухе, пробуждая неудержимые порывы набегающих, вместе, с краской лица страстей. Андрей Андреевич, от волнения, от стыда и, порой, от ярости терял смысловую нить повествования и с колючим содроганием вспоминал, как в далекой своей молодости, среди мирской суеты, будучи человеком, крайне честолюбивым, он, зачастую, невольно страшась думал, прибывая в наталкивающей на размышления компании, о будущем, и отчаянно боялся унизить свою честь и достоинство, породив дочь проститутку. Но, возмужав, поумнев с годами, многого повидав, женившись, решил для себя: уж лучше дочь проститутка, чем сын - гей! И вот, проказница судьба, словно подшучивала, словно зная все тайны и выставляла его, здесь и сейчас, в этом чужом, враждебном, диком сообществе, посмешищем.
- Впрочем, склонность к насилию, - продолжал Леонид, - такая же неотъемлемая человеческая природа, которой, собственно, и необходимо заняться, которую и нужно, в первостепенном порядке искоренять. Мы же, нормальные, так сказать, истинные геи, вполне безобидный народ, способный к насилию всего лишь настолько, насколько хрупкая женщина способна обесчестить здорового взрослого мужчину...
- Мы не желаем совать носы в вашу интимную жизнь, и не хотим ощущать повышенного интереса с вашей стороны, к своей! Мы просто желаем заявить, что, в нетипичных для вас, добровольных сношениях мужчины с мужчиной нет ничего ужасного... Мы заявляем, - продолжал Леонид, - что самые лучшие, из всего мужского племени, несомненно, гомосексуалисты! Согласитесь, ведь они самые добрые, нежные, отзывчивые, интеллигентные, но, вот беда, любят настоящих мужчин - грубых мужланов!
Андрей Андреевич поежился. Конечно, как любой родитель, как личность, как человек, мечтал бы гордиться своим сыном, как гордится самим собой, представляя его достойнейшим представителем рода человеческого - настоящим мужчиной. Конечно, как любой отец, видел в сыне будущее, вечную частичку самого себя, передающуюся из поколения в поколение, надежду и отраду надвигающегося бессилия, и, конечно, бессмертие должно всецело соответствовать его настоящему облику. Гордо задрав голову, не стыдясь, отец хотел бы ткнуть пальцем перед лицом общества и заявить: "Это, это мой сын! Я, я сумел вырастить, воспитать настоящего мужчину!"
- Ну, а настоящие мужчины олицетворяют агрессию. Им присущи чувства азарта, соперничества; интересна опасность, конкурентная борьба; настоящий мужчина, получив должную путевку в жизнь, может стать великим воином, полководцем, террористом, отважным снайпером, с украшенной сотней крестиков нашивкой, как и неуловимым киллером или легендарным серийным убийцей; хватким добытчиком, ловким мошенником и вором; знатным ловеласом или простым насильником. Настоящие мужчины бытуют в ожидании повода для того, чтобы вступить в драку: защитить или напасть. Но мы же не можем, всего лишь из чувства опаски, всех их кастрировать!?!? Будем терпеть проделки настоящих мужчин...
- Извините, Леонид, - перебил мысль ведущий, - но, я вынужден прервать вас. Своими речами вы ущемляете права и свободы настоящих мужчин.... И вообще, мы попросили бы вас соблюдать нормы приличия. - укоризненно обращался он к парню, - Мне сообщили, что на прошлой неделе, на выходе из клуба, вы вступили в потасовку с одним из зеленых. Не понимаю, что могли не поделить между собой зеленые и голубые?
- Нет, - отрицал Леонид, заметно понизив нотки, от чего голос его сделался еще мягче и нежнее, - вас дезинформировали, это был не я!
- Как же не вы? Свидетели утверждают, что в потасовке, в пыли, на обочине мелькал ваш легендарный лисий воротник!
- Ну ладно, признаюсь, было немного, но, я просто влепил ему пощечину, за то, что он посмел упрекнуть мой стиль одежды, только и всего! Он же, сразу полез в драку!
Зал наполнился раскатами веселья.
***
Угрюмый, в хмурой задумчивости покидал увеселительное заведение Андрей Андреевич. С облегчением выбрался он из душного помещения, из спертого пространства пронизанного чужими, дымными речами; дурманящим, ужасным и далеким старому служаке смыслом - вышел, на знакомую мощеную улочку и почувствовал прилив сил. Шагнул, вдохну холодного влажного воздуха и тихо поплыл курсом мерцающих маяков - фонарей в гигантском ночном городском океане мелкий и одинокий, ссутулившись, словно от тяжести навалившегося густым туманом небесного купола. Но вскоре расправил грудь и набирая скорость, засеменил по сердцу родной мостовой, где, даже в кромешной тьме, мог по памяти различить каждый проулок, закуток, каждое здание, дальше и дальше, прочь от проклятого заведения, подгоняемый набирающим силу в груди, грозным ураганом как мир старых страстей: сжечь, сравнять с землей, уничтожить!
Добрая, ранняя весна омывала улочки призрачным, чуть моросящим дождем, роящимся мелкими каплями вблизи тусклых ночных фонарей и приятной свежестью, осязаемым кожей. Густое, липкое, туманное безмолвие, словно притормаживая стремительный бег, окутывало Андрея Андреевича и морось, легким холодком, окропляла алое его, разгоряченное лицо. Но, вопреки располагающему умиротворению, с ходом времени жаркие желания сменяли лишь еще более мудреные, вычурные и современные: взорвать, снести, стереть с лица земли - все, как одно предвещавшие крах многострадальному заведению, а, вместе с ним, вероятно и дому, а, в какой-то момент (ярость переполнила старое больное сердце полковника и, казалось, влага вскипела на его разгоряченном лице) - и всему кварталу целиком. Весь мир смешался в голове Андрея Андреевича, приобрел ненавистный голубой оттенок. Он мчался, все ускоряя шаг, увлекаемый крепкой лямкой страстей и убеждений, куда угодно - пусть в бездонную пропасть и, естественно, намеревался тянуть за собой доступную часть мироздания.
Но прежде, он, конечно же, оставляя на завтра грандиозные планы, направлялся домой, туда, где ожидал чуткий, молчаливый и близкий человек, с которым можно было поделиться всеми, переполняющими его эмоциями, с полной уверенностью в своей правоте, без каких либо стеснения и преград, излить накопившееся сердечные нечистоты. Да, первым делом, явившись, избавившись от верхней одежды, он направился в спальню, чтоб разбудить супругу и, ухватившись за какую-нибудь житейскую мелочь, сыграть грандиозный полуночный концерт, устроить скандал, бессмысленную истерику, знаменитую в широких кругах как свойство молодых и вздорных девиц, но никак не пожилых и степенных мужей. Но что ж, люди трезвые и рассудительные храня интимные чувства лишь для приближенных, в культурном обществе натягивают хладные маски соответствия.
Как человек разумный, Андрей Андреевич, конечно, не мог, просто так, на пустом месте, без подходящей на то причины, без дозволительного повода вылить грязь на еще минуту назад безмятежно спящего соплеменника, естественно, искал спасительную зацепку и она, конечно же, не замедлила проявить себя.
- Расставила тут, сесть негде, - указал он, чрезвычайно недовольным тоном на крем для лица, во флаконе с дозатором, аккуратно устроившийся в углу ночного столика, - эти, бабские свои... И что за мылом сын твой пользуется, ты видела? Что за дозаторы? Нормальное мужское вон, хозяйственное есть, а он чего?
- Чего тебе надо? - с просини имела неосторожность отозваться Анна Аркадьевна. Она давно хотела уйти от подобных вечерних ворчаний в отдельную спальню, но, таинство семейного ложа до сих пор не позволяло решиться на столь отчаянный шаг и заставляло терпеть, - Чего пристал, какой дозатор!?
Этакой задиристости, вызова собственно и ожидал пылающий изнутри жарким пламенем муж, и, не замедлил предаться прямо в спальне, в интимном розоватом свете ночников пылкому накалу страстей....
Спустя достаточно короткий промежуток времени, благодаря то чуткости и пониманию партнера; предшествующей свежей прогулке; взявшей, неизменно, верх после опорожнения чувств, трезвости ума; а то и просто-напросто, проглоченной в антракте, между актами семейной психологической драмы, на кухне, четверти бокала пьянящего коньяка, что, иногда, имеет свойства одним махом отрезвлять вопящую в пьяном припадке действительность до должного уровня наплевательства.... Впрочем, всего лишь, спустя более или менее стандартный, устоявшийся в годах супружеской жизни, промежуток времени, очередным холодным содроганием запечатленный в памяти Анны Аркадьевны, муж остыл, в груди его зародилась тень удовлетворения и он, наконец, закрывшись в одиночестве в кабинете, все более и более хладно, поскрипывал половицами, замедляя ход из угла в угол.
Анна Аркадьевна вслушивалась в скрипы, какое-то время, опасаясь возвращения супруга, по опыту зная, что порой, он мог, с виду остыв и успокоившись, всего лишь предаться десятиминутной передышке, по прошествии которой, возвращался к ней, затаившейся в оставленном им положении и, с новым пристрастием, с новым трепетом в ее телесах, начинал все сначала. Так могло продолжаться по нескольку заходов подряд. Но, на этот раз супруг оставил в покое ее подрагивающее от пережитых эмоций тело и Анна Аркадьевна побитой, безвинно, собакой, свернувшись под одеялом в калач, осознав, что буря на сегодня стихла, пустила, наконец, слезу обиды, поскулила в подушку, припоминая минувший монолог.
- И что он, в последнее время, беснуется, чем разгневал его Андрюша? - недоумевала она, - Что в нем не так, как прежде? - не могла понять Анна Аркадьевна, словно по матерински, нарочно не замечая душещипательных мелочей, так или иначе, прямо или косвенно указывающих на очевидные мужу факты.
Судите сами: вон оно, то самое жидкое мыло с дозатором, так любимое Андрюшей, ужасающе низвергало из чрева в ладонь свои теплые струйки; вон слишком синий цвет новой куртки, застрявший в одном шаге от разительного небесно-голубого; трусы, уж больно короткие для мужественных, доходящих до колен, "семейников". Ну и, конечно же, все эти разговоры в пол тона, уединения в комнате с друзьями, что говорить: множество, великое множество всевозможных мелочей - все, прямо или косвенно указывало, кричало, вопило о гнусной истине. Впрочем, чего же здесь, собственно, такого, невероятно гнусного, спросила бы она, поразмыслив, у раскрывшего ей, доселе спящие очи. Как для любой матери, ее, конечно, больше интересовало счастье собственного чада, а не ублажение личных побуждений, амбиций и жизненных взглядов. Анна Аркадьевна вспомнила сына и улыбнулась не зря прожитым дням. Да, решила, пожалуй, ради счастья детей стоило терпеть седые невзгоды старости и, улыбаясь, забылась младенческим сном.
Андрей Андреевич же, тем временем, произвел, невероятной важности телефонный звонок: короткий, наисерьезнейший разговор резко и басисто, гулко промчался по кабинету; брякнул трубкой и нервно расхаживал из угла в угол, то и дело, подливая, "для ясности ума", в бокал много звездного коньячку. Десятки светлых решений, мерцая, склоняли дело в нужную сторону. На стене несколько раз, высунувшись из домика, проорала кукушка и под мерное туканье часов, проблема, постепенно, словно решалась сама собой, в процессе все более и более неторопливых, и все менее и менее твердых шагов, пока, не расплывшись перед ним в размазанных очертаниях, постепенно не начала растворяться в воздухе вместе с дымом вдруг закуренной, после долгих лет воздержания, сигары. И вот хозяин, развалившись на диване, окутанный нежным маревом, с сигаркой и стаканом в руках, добро уже улыбался кому-то, возможно, безвозвратно ушедшим счастливым дням юности, а спустя какое-то время, уснул.
***
Максим стоял на возвышенности и пристально глядел в развернувшуюся, пред ним, долину, где располагалось вражеское войско. Темная масса шевелилась в нескольких милях от холма, оседланного полководцем. Крепкие загорелые ноги его, обутые в сандалии, словно вросли в землю, красную тунику ветер трепал заодно с черными кудрями, вьющимися из-под лаврового венка. Мрачные думы одолевали Максима, когда на его плечо легла крепкая рука товарища.
Полководец взглянул в понимающие глаза соратника, кивнул, и они, придерживая друг друга под руки, тронулись в сторону лагеря, непринужденно беседуя на ходу на отвлеченные темы. Складывалось впечатление, будто бы, друг, знает все тайны старого вояки и, всегда и во всем поддерживает, помогает ему.
Пара вошла в шатер. Прислужники бросились накрывать стол на двух персон. Разнообразие полевой кухни поражало воображение. Между гор снеди, появились ароматные свечи, наполняющие помещение приятным благовоньем и бутылки с вином. Приятели, неспешно, поглощали ужин. Беседа имела расслабляющий, шутливый характер. У них оставалась всего одна лишь ночь, перед решающей битвой....
Разительно звонкий полуночный телефонный звонок потревожил сладкие сны Максима Максимовича. Он, резкий от недовольства, сорвал трубку и хрипло буркнул позывное "Алло". Не открывая глаз, с кислой миной, неохотно выслушал человека с другого конца провода, вставляя в монолог "ага" и "да" исключительно для вежливости, наконец распрощался, облегченно вздохнул, закутался в одеяло, готовый всецело отдаться в теплые, ласковые объятия сна, но, полежав некоторое время осознал, что, как бы не хотелось того, тот, увы, не вернется. С досадой отшвырнул одеяло, включил ночник, осветив скупую на житейский быт, сугубо холостяцкую обстановку спальни: хладную и унылую, явно обделенную прикосновениями теплых женских рук. Серые стены, исписанные обветшалыми строчками, кое-где отставших газет; одинокая панцирная кровать, в углу, смягченная ватной нежностью спального матраса; табуретка, у изголовья; заменяющая тумбочку несла суровую службу плаца стакану воды и будильнику; долговязый старый ночник, сгорбившись, нависал над ней. У противоположной холостяцкому ложу стены смирно прибывал чуть скривившийся от степенных годов шифоньер во главе и достойные его предметы мебели: стол, заваленный папками, журналами и прочей картонно-бумажной атрибутикой, среди которой, наверняка скрывалась газета с остатками вечерней трапезы; чуть продавленный стул, в столь поздний час интимно сменивший, прероднившийся, за годы верной службы, зад седока на набор его же белья. И крупный циферблат часов, чуть приметно для неискушенного слушателя мерно тикал над столом в тишине завершая убранство комнаты.
- Начало первого. - пробормотал Максим Максимович и громко выругался в адрес звонившего.
В такие досадные минуты он, наученный опытом, исключив взывающие ко сну разнообразные комбинации с нескончаемым переваливанием с боку на бок, давно выбирал для себя несколько странную стратегию: поиск сна в блужданиях по ночным улочкам. И в этот раз он не изменил привычке.
Поздние променады имели собой определенную прелесть. Нет, Максим Максимович не был ярым сторонником ночной тишины, свежего воздуха, шороха листьев, или же других, загадочных, уходящих в прошлое звуков, рождающихся в полутьме спальных районов среднестатистического города. В тишине, в отсутствии дневной суеты, вымершие дома манили его редким светом скрытой жизни, тайно пульсирующей в отдельных закутках городского мира, словно противясь системе, отказавшись мерно посапывать в такт с соседствующими спящими ячейками. Максим Максимович примечал и, аккуратно вел статистику нарушений ночного спокойствия, по возможности, заглядывал в светящиеся окна, опрометчиво не занавешенные хозяевами, и, подобно художнику, с волнением впечатлил в памяти, во многих трепетных тонкостях, чрезвычайно интересные картины бытия; дабы потом, в сухой и жалкой формальности, стенографировать в собственный отдел, в форме анонимных доносов факты несоответствия форм серой повседневности.
Его странное хобби, разминувшись со временем, кроме морального удовлетворения старого служаки, приносило людям, порой, лишь мелкие пакости, впрочем, иногда и пользу, изредка обнаруживая правонарушения и даже обличая настоящих преступников. А были, когда-то в далекой молодости, на заре его службы, славные времена преследований и азартных гонений. Пристальной слежки и облавы всякого рода личностей, не вписавшихся в установленные свыше нормы и правила - леденящий душу период, когда одно бездумно брошенное слово могло менять человеческие судьбы. В те далекие, юные годы, Максим Максимович, моложавым еще сотрудником "в штатском", великолепно играя роль, блуждал выискивая, темными ночками, вынюхивал, с живым пристрастием заглядывал в интимную жизнь людей, заводил знакомства с интересными мужчинами, входил в доверие, прекрасно проводил время и выуживал из собеседников, флиртуя приманками, всякого рода ересь, пророчащую непременное сожжение в кострах всесильного закона. А утром, бывало, после подобных вылазок, не выспавшийся, хмурый и даже как будто брутальный, прибывая в состоянии болезненной сонливости, занимался уже кабинетной деятельностью. Благо, его положение позволяло распоряжаться, капризничать, буйствовать и даже, при возможности, мстить: с остервенением, жестко и беспощадно штамповал дела и успешно продвигался по службе. И вот, уже ленно восседал в заслуженном мягком кресле, в отдельной комнате высокого учреждения, все такой же суровый в буднях, а за окнами стояла оттепель и страна не испытывала нужды в особо жестких и излишне безжалостных деятелях. Годы прошли, сменились времена и взгляды; мир, вроде как, немного поумнел, повзрослел, а стареющего пенсионера Максима Максимовича, преследовала уже тягостно и беспощадно самая, что ни наесть банальная бессонница и он, порою, не без ностальгии вспоминая молодость, все чаще и чаще, но, все более бесполезно и бездарно одиноко прогуливался по ночам.
Впрочем, гулять в поздний час, особенно в одиночестве, вдруг стало крайне не безопасно. Миновал цикл, нагрянули не спокойные времена. Как то случается в миру, в силу обстоятельств сменилась власть, причем, сменилась резко, кардинально и основательно, разрушив устоявшуюся прежнюю систему и внеся в общество бардак и смуту. После частичного крушения цивилизации жизнь спешила принять свое истинное обличие и вот, по темным улочкам районов, по закоулкам каменных джунглей, в пределах, конечно же, собственных территорий, рыскали, в поисках добычи, человекообразные хищники. Вырвавшись из штампованного стереотипа, мир проявлял природное разнообразия форм человеческих сущностей, в которых, на первых парах, главенствовал жестокий и агрессивный типаж. Но и Максим Максимович был не из пугливых, имел за плечами колоссальный опыт в общении с разного рода прослойками общества и не собирался отступать от принципов, из-за каких-то там "сезонных веяний природы". И, в эту, очередную ночь, как обычно ища чего-то, бесстрашно вышагивая во мраке, ноги привели его к небольшой вывеске, красовавшейся перед лестницей, уходящей в подвал, заставившей припомнить, совсем недавний телефонный разговор...
***
"Довольно занятное местечко. - подметил про себя Максим Максимович, пристраиваясь, в неимении свободных мест, за стол к пожилому мужчине, делящему трапезу с молодым человеком несколько странной, женственной наружности".
Максим Максимович, конечно же, извинился, представился, спросил позволения присесть, на что, мужчина, оторвавшись от позднего ужина, вежливо привстал, протянул руку приветствия и указал на свободный стул. Молодой человек, оторвавшись, от разговора с соседствующей компанией, лишь смерил его оценивающим, высокомерно презрительным взором и, отвернувшись, продолжил беседу. Итак, несколько старомодная, помятая фигура Максима Максимовича, в недавнем времени потревоженная ото сна, облаченная в неказистое одеяние одинокого ночного любителя свежего воздуха, страдающего бессонницей, явной доликой маразма и, несомненно, другими формами старческого бессилия, пристроилась, словно исключая будущие венчания в суевериях дам, обрюзгло, несколько в сторонке, за углом стола, и, изобразив неловкость, принялась наблюдать за происходящим.
Беглый осмотр показал следующее: трое, привлекательных с виду парней за соседним столом, примерно, 20 - 25 лет от роду, расположились, вальяжно, будучи определенно "под шафе", на диване. Заказ их довольно скуден: водка и фрукты. Итак, парень, занявший позицию в центре, наверняка, лидер группы. Внешность показалась Максиму Максимовичу, чрезвычайно знакома: интересный блондин, возможно (полумрак в купе с затемненными очками давали волю неформальной фантазии) с голубыми, скорее, небесной синевы глазами; широкоплечий, мускульного сложения. Он застыл каменным изваянием, развалившись в позиции античного полубога, раскинул руки на спинке дивана. Двое сотоварищей, менее вызывающей внешности, впрочем, ближний напомнил, в профиль, какого-то актера: коренастый, наверняка с крепкими бедрами, сокрытыми нависшей над ними, крышкой дешевого столика. В профиль, в полутьме, никак не удавалось разглядеть черты и вычислить схожесть. И, наконец, дальний: худощавый, чуть долговязый парень, впрочем, вполне широкоплечий, потенциально спортивного телосложения - всего лишь десять - пятнадцать восхитительных килограммов мышечной массы легко возвели бы его в ранг божества. Ну а пока, он контролирует бутыль с выпивкой, периодически подливая в опустошаемые стопки и, как положено, словно по команде, гогочет в поддержку любым, пусть, самым плоским шуткам товарищей.
Юный сосед Максима Максимовича по столу, обратив к нему спину, восседает полу боком к компании, участвуя в завязавшейся дискуссии: благо щадящая музыка позволяет вести ее на средних тонах голоса, изредка, переходящих в крик. Это молодой человек, того же возраста, яркой, несколько притягательной внешности, одет в обтягивающую кофту, с опоясывающим лисьем воротником на, по мальчишески, худощавых плечах. Максим Максимович, щуря под очками глаза, внимательно присмотрелся к его образу, вызвавшему в памяти поток смутных воспоминаний. Нечто далекое и туманное, захламленное грудой накопленного за долгую жизнь опыта, знаний, образов и т.д. и т.п. зашевелилось в глубине. Он попытался припомнить, но, бесполезно порывшись в памяти, отбросил затею и продолжил обзор. Мужчина визави наблюдателя, в степенных годах с профессорской бородкой. Ну очень похож на настоящего профессора. Тоже, заметить кстати, очень знакомое лицо.... Он ужинает. На его половине стола обильно устроились яства, которыми он великодушно делиться с соседом. Да, блюдо с нарезкой вежливо передал, в качестве угощения, соседствующей молодежи, наверняка, обнаружив скудность закусок на их столе. Приняв дары, парни стараются показать, что не очень то и нуждается в подношениях: принципиально довольствуясь жалкими остатками фруктов. Впрочем, время от времени, один из ребят, нехотя, берет в руку единственную, на троих, вилку, тянется к блюду, накалывает, не спеша, аппетитный кусочек и, на мгновение, раскрыв таящийся голод, быстро, с аппетитом заглатывает его. После, с той же неспешностью, кладет прибор на место.
- Не понимаю твоих наклонностей, Ленька, - горланит, заглотив лакомый кусок, худощавый, - вот баба, это да, она хороша! - протянул он в тоскливом выдохе, с нотками отчаяния, - Эх, вот это здорово! - добавил он взирая, наверное, сквозь потолок, но, в следующее мгновение ход мыслей отрезвил мечтателя, словно сместив в сознании потаенный рычажок, сменил нежное романтичное умиление на колючий и недоверчивый, с долею отвращения, опустившийся с небес взор, - А что хорошего в мужиках то?
- Ха, ну как же? - задумчиво тянет воротник, и в его мягких чертах отражаются недавние чувства худощавого, при мыслях о женщинах.
Опомнившись, он хитро прищурился, оценивая оппонента: " - А чего находят женщины в вас? И потом, по закону тщеславия, вы должны обожать, больше всего на свете, себя и лишь подобие себе, ну а потом уже, по возможности, если останутся чувства, что-нибудь еще. Поймите же наконец, господа, что ваше презрение основано не только на личной неприязни, на несоответствии мною и такими как я принятыми большинством общественными стереотипами, но и на страхе и непонимании. И потом, задумайтесь. Вот вы, к примеру, закоренелый гомофоб и гетеросексуалист, с отвращением взираете на пару счастливых мужчин, нежно взявших друг друга за руки? Твой уровень интеллекта так же кривил бы треугольную морду, взирая на "прекраснейший" акт разнополой любви бесполым гуманоидом... И вообще, в актах спаривания, для нейтрального сознания, вовсе нет ничего восхитительного. Это всего лишь ответ двух или более дикой страстью охваченных зомбированных тел, на всесильный призыв к взаимным действиям, изначально, "задуманный" мудрой природой только лишь для размножения, ну а далее раскрепощенный нуждой, сознанием, множеством возможностей, запутанный стечением обстоятельств и т.д. и т. п...."
Профессор, с аппетитом, пережевывающий котлету в стороне от дискуссии, поперхнулся.
- Хе-хе, Кхе-Кхе-кхе, - смеялся он, в промежутках кашля и куски ее, вываливаясь изо рта, путались в окладистой бородке, - хорошо, хорошо сказано, мой юный друг... Цивилизация старалась сотворить из этого зова некую сексуальную культуру, высокое таинство для двоих, пускай со всевозможными извращениями, но, лишь для мужчины и женщины! И, в этой культуре нет места всякой там гомося... - профессор вновь поперхнулся и виновато покосился на лисий воротник..
- Не стоит извинений, я никогда не стеснялся своей ориентации, дорогой друг! - успокоил, гордо задрав подбородок, высоким, чуть капризным голосом тот, - Да, меня всегда пленило мужское начало! Я просто воспринимаю мир, во многом, как женщина, а не как мужчина и это не мой личный каприз, возможно, это ошибка или просто усмешка природы... Или даже чудо, да, именно чудо природы, сударь! Я горжусь этим! А, большая часть общества отказываются понять нас, воспринять просто, как обычных людей, как ровню. Они считают презренными сношения, не соответствующие их закоренелым стандартам! На нас взирают излишне предвзято. Возможно, мир морально устарел - его пора изменить. Общество цепляется за устаревшие взгляды на жизнь, ютящиеся в умах устаревших поколений! - тут Леонид замолк, словно припомнив что-то, демонстративно развернулся и смерил вызывающим, несколько презрительным, с отражением ненависти взором, казалось бы, совершенно постороннее и безучастное, но, несомненно подходящее под олицетворения устаревших взглядов лицо Максима Максимовича.
- Ну, - оживился центральный красавец оппонентской группы, в споре о превосходстве мужских и женских прелестей, к слову сказать, сохранявший задумчивый нейтралитет, - Это ты нормально загнул, Леня, нормально так! - Он сменил вальяжную позу, занимаемую прежде, сбросил с ноги ногу, выпрямился за столом, - Ты хорошо это сказал. Нам тоже многое не нравится. В этом мире, так сказать. Вот мы, например, состоим в одной группе. В закрытой группе...
Максим Максимович внимательно, сквозь мрак, всмотрелся в лицо говорившего, все еще стараясь распознавая знакомые черты.
- Ну вот, наконец, мы нашли с вами нечто общее, ребята! - обрадовался Леонид, - Так сказать, точку соприкосновения. Нащупали друг к другу подход... Да, - продолжил он, видимо входя в азарт, - правящие миром старые пердуны источают непроходимый смрад на пути молодой новаторской идеи! Система знаний, опыта, сформировавшая самоуверенную, самозабвенную и конечно, далеко не самокритичную личности будет безжалостно и неотвратимо тушить, впредь, любые искры свежих идей, не соответствующие старой и доброй морали!
- Да, - Согласился красавец, - старые, так сказать, гнилые корни мешают взвиться новым, зеленым побегам!
- Да, - Кивнул Леонид, - голубым побегам!
- Голубым!? - переспросил коренастый, вопросительно взирая на лидера.
- Зеленым! - Поправил тот, - Да, зеленым росткам!
- Ой, да ладно вам! - Леонид поднял стопку, - Голубым, зеленым - какая разница то? Хоть розовым! Давайте выпьем!
Собеседники разлили по стопкам и опрокинули, судя по скривленным гримасам, омерзительное содержимое бутылки.
- Так, что это за интересное сообщество? Что за группа? - продолжил, не закусив, с лицом все еще впечатленным гадостью выпитого пойла, лисий воротник.
- Эээ, - замялся красавец, оглядываясь на единомышленников, - ну, скажем, это, типа, мало известное, закрытое сообщество...В узких, так сказать, кругах...
- Ну, скажем, для начала не плохо! И что же Вас всех объединяет? - интересовался, не скрывая радости предвкушения новой дружбы, Леонид, - Что отличает Вас ото всех, что Вас связывает, чем занимаетесь Вы совместно, в конце-то концов! - кричал он уже с восхищением.
- Да не, ничего такого, мы просто, типа, люди не довольные существующим положением вещей. Мы, вроде как, думаем создать правильное общество, что ли.... Ну, там, избавиться, за одно, от всего... Но, тоже не то... В общем, сначала разрушить, потом построить...Как то так, вроде...
- Так, и чего вы собираетесь строить то?
- Ну, эээ, - все мялся красавец, - правильное, так сказать, общество. Да не важно! Я так точно не помню. О, муравейник, типа....
- О, - с готовностью отозвался Леонид, - общество, значит, где каждый занят своим делом, все довольны и все счастливы?
- Ну, - вопрос заставил собеседника почесать затылок, - типа того.
- Так, а простите, геям, геям, простите, геям то какое место уготовано в вашем великолепном улье? - радостно кричал Леня.
- Геям? - усмехнулся собеседник, вновь принимая на диване вальяжную позицию, - Геям то, простите, как раз таки в нашем улье, места, увы, не найдется...
- Ага, вроде муравейника, значит? - сменил прежний жар восклицаний на хитрую усмешку Леонид, - А, типа, безмозглые люди-скоты с трутнями во главе? Не ново, скажем так, не ново. Хотите, конечно же, сначала, подобрать под себя все человечество, а после соперничать с муравьями и пчелами за первенство на планете? Ха, ну как же? - глаза его сверкнули хитрой идеей, - Представьте себе, что в вашем идеальном муравейнике все рабочие, воины и т.д., все, как один, геи! Все один за другого, словно триста спартанцев! И нет никаких проблем - все вечно довольны, выполняя, плечом к плечу свой тяжкий труд, все неизменно счастливы! Подумайте, подумайте, эээ, Василис, над моим предложением! - уже с улыбкой радости восклицал лисий воротник.
- Нет уж! - скривил гримасу в ответ Василис, - Уж как-нибудь обойдемся, наверное. Уж больно опасное соседство. Придется постоянно быть начеку! В ходе сражения еще и беречь свою жопу! Хе-хе-хе! - поддержала группа юморок лидера.
- А я, - продолжал Леонид, не обращая внимания на смешки, - пока вы будете долго соображать, успею привести аргументы, в нашу пользу! Я докажу вам, что будущее за нами! Вас, к примеру, до сих пор, невзирая на зародившееся аналитическое мышление, матушка природа вынуждает бездумно плодиться и размножаться и презирать все тому не свойственное, но, она же, коварная, вынуждена будет, в случае перенаселения, включать, ужасающие фантазию, механизмы стабилизации вашей же численности, если вы раньше сами, со временем, не додумаетесь до этого! Теперь повнимательнее, прошу Вас, повнимательнее приглядитесь к нашим взаимоотношениям! Мы, пардон, словно самые прагматичные существа, словно люди будущего, в силу моральных своих особенностей, не размножаемся, точнее, размножаемся, но, так сказать, помимо своей воли, с вашего же пособничества.... Мы всего лишь вдумчиво, имеем друг друга в задницы! И мы, если прикинуть, делаем это во благо всего человечества!
- Я бы с тобой поспорил, да чет не очень хочется. - заметил коренастый, изображая брезгливую мину и друзья поддержали его смехом, - Язык не поворачивался перечить столь высокой идее. Хе-хе-хе.
Леонид, тем временем, видимо задетый ухмылками, завелся не на шутку, побагровел и уже вопил во всеуслышание, привлекая внимание соседей: "- Да, в цвете вопиющей угрозы планетарного перенаселения мы, мы - благородные геи, делаем для мира гигантскую услугу, пока человечество, каждый день рискует размножиться, переполняя покачнувшийся мир продуктами своей презренной любви! Мы же, всего лишь вдумчиво, имея друг друга в задницы оберегаем Вас от войн, катаклизм, голода, вызванных глобальным перенаселением, а, пардон, что делаете вы??? - он, в истеричном припадке схватил бутылку, налил себе, разом выпил, занюхал рукавом и, то ли от пережитых эмоций, от обиды, непонимания от гордости, или от горечи выпитого по щекам его побежали слезинки.
- Спасибо, спасибо за интригующее повествование, за очень интересную компанию. - вмешался, наконец, профессор, окончив трапезу и вытирая бородку, - Наелся вдоволь, напился, наслушался. Пришло время ретироваться, так сказать, поспешить в объятия морфея... А от себя хочу добавить, на прощание: не нужно ссориться, ребята! Не стоит скалить зубы, наблюдая друг в друге только лишь чужаков. Ведь, если приглядеться, вас многое связывает с той самой вражеской позиции пресловутой морали. Конечно, не возможно объяснить в двух словах, половую ориентацию, как расшифровать в нас личность, слагающуюся из многих тонкостей психологии, сплетающихся, меж собой, в жарких, страстных, порой, однополых объятиях и формирующих, в общем, невероятно схожих, но, в частных тонкостях, чрезвычайно многогранных людей. Где, та тонкая черта, в психологии человека, через которую он, переступив, вдруг, возбудится от мускульных прелестей, а вовсе не от женственных, как еще минуту назад? Не знаю, не знаю, впрочем, эта порочная тайна известна, наверняка, многим, с виду, целомудренным личностям. А порядочные, разумные граждане, навек отрекшись от порочных взглядов, вынуждены, порою яростно и беспорядочно, совокупляться с особями лишь противоположного пола!
- Теперь представьте себе, господа, мужчину, наделенного от природы мировоззрением самки: женщину, несправедливо закованную в оболочку самца, по типу мышления, очень схожую с вами, так сказать, нормальными, если можно так выразиться для красоты и доходчивости словца, людьми, которым интересны, в сексуальном плане, сугубо противоположности полового характера, с той лишь разницей, что они мыслят не соответственно своей поверхностной оболочке. Они даже не являются представителями природной бисексуальности, которую вы обязаны призирать, строя из себя праведников. Они выбирают лишь гетеро, с позиции своего мышления и восприятия. И вы, будучи отъявленными его представителями обязаны отдавать им дань понимания и почета. То же, естественно, случается и среди женщин, наделенных задатками мужчин, но, вы не заостряете внимания вглубь, готовые совокупляться с любой более или менее подходящей оболочкой. Пусть они свободно живут любой формой половой жизни, ведь вы, как сильные мира сего, не считаете разнообразие ее, в сугубо женском сообществе ничем противоестественным и угрожающим, а, скорее, даже, чрезвычайно интересным и, с удовольствием принимаете и поддерживаете своим теплым участием, по крайней мере, пока не будете жестоко биты одной из мужественных их представительниц....
- Впрочем, я глубоко сомневаюсь в том, что многие из вас являются на столько яростными, в душе, приверженцами гетеро сексуальности, насколько мощно и гулко, клянутся в том и стучат себя в грудь, ведь, сделав, мысленно, шаг назад, в наше не столь далекое прошлое, замечу, что с позиции биологии, стадным видам гоминидов присуща именно бисексуальная форма поведения. Там, сохранить "честь и достоинство" в силах лишь доминантный самец, перешагнувший, впрочем, непременно юношеский период "позора". Но, не всем самцами суждено стать доминантными, многим, склонным к тихой, размеренной жизни, проще всего, пользоваться плодами приближенных, подстраиваясь под покровителя. И кто сказал, что жажда этакого покровительства не может быть паталогической, всепоглощающим стремлением обрести покой? Ну, по крайней мере у высших приматов.
- Итак, стадным гоминидам присуща более или менее беспорядочная половая жизнь, а высшему их виду, верхушке эволюционного творчества, венцу природы, человеку разумному, на ранних этапах, особенно. Раскройте темный занавес нашей истории, и вы поймете, что жизнь устроена именно так. Издревле народы, с удовольствием и без зазрения совести пользовались, в той или иной степени, прелестями однополой любви, чередуя ее с типичным гетеро сексуальными взаимодействиями. И в том нет ничего удивительного, ведь сексуальность, нацеленная природой, во имя размножения, на особей противоположного пола, на деле же, естественно, может бить и по однополым партнерам, по животным, по овощам и фруктам, по собственным конечностям: во всевозможные, более или менее подходящие мишени , что и успешно делает. Стандартная половая ориентация, в отсутствии легкодоступных партнеров, категоричных запретов и должной морали, в извечных поисках самореализации, в поисках выхода переполняющих любвеобильных эмоций, не увлечется, чрезмерно однополым партнером, но, периодически, будет их, непременно, практиковать. Это наша животная природа - в яростных приступах инстинктов, совокупляться, пусть хоть с кем-то или, даже, хоть с чем-то. Но мы, люди, веками давили в себе много сексуальную сущность человекообразной обезьяны. Культура, религия тысячелетиями работали над гоминидом - выскочкой, стараясь произвести его в ранг человека разумного, придать ему образ высшего создания. Человеческий облик: ограничивая природу в рамки, совокупляться лишь с женщиной, или даже только с женой. Ведь заметьте, если убрать подобающую мораль, то завтра, возможно, новые поколение, подобно братьям приматам, примется, от желания то или из интереса, или просто "по-товарищески", простите за пикантность, без зазрений совести, не тайком и скрытно, после, осознав, стыдясь содеянного, а откровенно пробовать друг друга сзади! - профессор застенчиво закашлялся, - Вкратце как то так... Но, извините, такси ждет, мне пора... Да, и теперь, когда люди, поумнев, способны мыслить самостоятельно, выходя за рамки канонов и правил, и оставаясь в необходимых кругах нравственности, становится возможным, вместо бурной обезьяньей жизнедеятельности во имя беспорядочных удовольствий, выбирать для себя ориентацию и жить, как полагается, в культурной, пусть, однополой ячейке общества!
- Да, да, - согласно кивал головой Леонид и бормотал: Да, только с женой.... Т.е. только с мужем....
Профессор раскланялся и, засеменил к выходу. За стол пришла минута молчания. Леонид, заручившись поддержкой профессора оказался несколько на высоте. Оппоненты, мало что осознав из сказанного, все же ощутили красоту, силу и мощь риторики, как и собственную малограмотность. Троица пришла в движение, словно испытывая неловкость, заговорила, меж собой, о чем то в пол голоса, выяснила суть позднего времени и, наконец, опрокидывая, ненароком, посуду, выбралась, один за другим из за стола и гуськом, покачиваясь, направилась вслед за профессором.
***
Так, Максим Максимович, впервые остался наедине с Леонидом. Последний неспешно потягивал сигаретку, выпуская пред собой струйки дыма и, казалось бы, не уделяя Максиму Максимовичу не малейшего внимания, боковым зрением, как то очень по-женски, тайно, оценивал маячащий на периферии объект. Покончив с курением, он обернулся и, глядя в упор, сверкнул глазами, словно намереваясь сразить наповал и сделал, в лоб, старому служаке несколько не уместное заявление: "Простите, Вы очень похожи на очень не удовлетворенного гея!".
- Что, что!? - возмущенно воскликнул от неожиданности, следящий, в свою очередь, за Леонидом, Максим Максимович, отпрянув, покачнулся на стуле, рискуя завалиться на спину, но вовремя сгруппировался, направив все свое туловище вперед, в позицию негодования и возмущения, взглянул хмуро и смело, но, тут же опустил глаза.
- Спокойно, молодой человек, - невозмутимо протянул лисий воротник, - вы забываете, где вы находитесь, куда и зачем пожаловали! Здесь, на подобные вопросы, цивилизованные люди отвечают либо: "Да, вы угадали, любезный", либо: "Нет, простите, как не жаль, вы заблуждаетесь".
- Кгм, - Максим Максимович облегченно вздохнул.
"Простите, нет, вы заблуждаетесь!" - готовилось легко сорваться с его губ, но, в последний момент, вдруг вырвалось глухое и неуверенное: "Допустим..."
- Я так и думал. - улыбнулся Леонид, - Вы очень напомнили мне одного старого знакомого.
Они заказали выпивки. Или не заказывали.... Не важно, но, скорее всего, да.... Заказали и позабыли и пить, лишь только внимая друг другу? Возможно, хотя, вряд ли. Слишком уж романтично. Такое бывает только в кино. Впрочем, и это не важно.... Зал погружался во мрак, а они, только вдвоем, визави, разделенные одним лишь столом, размеренно, не громко, в пол тона, не взирая на звенящую музыку, словно в полной тишине, на уровне понимания в чтении слов по губам, вели незамысловатую беседу. Впрочем, говорил Леонид, говорил много, Максим Максимович только слушал, позабыв обо всем, в том числе и о шпионской роли, приведшей его в заведение, и его обволакивало какое-то сладкое и мягкое, местами липкое, словно сахарная вата, спокойствие и умиротворение. О чем говорил Леонид? Не имеет значения.... Впрочем, наверняка, его уже тянуло на откровения. Скорее всего, он повествовал о себе, наверняка, говорил во всех тонкостях, душещипательно и, как на исповеди, откровенно. О чем мог поведать он, учитывая все вышесказанное? Можно попытаться представить....
- Я, - возможно говорил он, - никогда не стеснялся своей ориентации. Собственно, мне уже нечего было стесняться, когда однажды, вдруг, о ней узнала вся школа, да и я, пожалуй, до конца осознал все тогда же, вместе со всеми, но и особо не ерничал. Мне, - повторялся он, - всегда тяготили мужские дела. Мне просто нравились парни. Я не испытывал к девушкам выдающегося влечения, а в нотках моего голоса всегда улавливался женственный тон, звучащий сладкой приманкой, конечно же для мужчин. Я вилял задом, был излишне опрятен, хорошо одевался...
- Да, я имел сношения с женщинами, - вспоминал он, вероятно, с брезгливыми нотами голоса и мимикрией лица, и, со стороны, могло показаться, будто он, в очередной раз, всего лишь выпил водки, - но, вскоре завязал с этой бессмысленной, глупой затеей. Не мое, это, - тряс он расправленной ладонью перед собой, наклонившись к собеседнику еще не сошедшей с лица гримасой отвратительного послевкусия, - понимаете, шептал, - нет, не мое... Но я, в отличии от многих, не стал паясничать, кривляться, скрывать, я, - сжимал он руку в кулак и тряс уже им, - я поклялся быть всегда самим собой, говорить правду в лицо и идти на пролом, вперед, ничего не боясь и не скромничая и, знаете ли, - понижал он тон и вновь склонялся к собеседнику, - снискал уважение даже среди закоренелых противников, наверное, как достойный соперник....
Он замолкал, и, возможно слеза, выбравшись гордо из глазницы, неспешно, выпятив сверкающую грудь, прогуливалась вниз по щеке...
***
Тем временем, ребята, покинув заведение, поднялись вверх по лестнице и, дабы не маячить у входа, прошли по улице пару десятков шагов, свернули в темный закуток, узкий и чрезмерно мрачный, закрытый от тусклого ночного света нависшими со всех сторон черными стенами. Василис достал пачку сигарет и предложил товарищам, охотно, на ощупь угостившимися из нее. Затем, пару раз низвергнув искры, воссоздал во мраке желтый огонек, прикурил, всем по очереди, обозначив в ночи три мерцающих красные точки. В головах вовсю гудел алкоголь и, как будто, где то вдали, еще играла приятная музыка. Ребята, необходимо заметить, неплохо посидели, хорошо выпили, расслабились, вышло так, и, по телу растеклась усталая лень и истома. Да, алкоголь, вопреки ожиданиям, не пробудил в этот раз затаенного чувства агрессии и жажды крови. Увы, ведь товарищи явились сюда только за тем. Сегодня они проходили обряд "крещения". Василис, как старший, привел "новобранцев", следуя воинственной традиции: скрепить дружественные узы, поколотив, избив, пустив кровь ненавистным врагам. Но, проникнув в лагерь противника, будучи приняты там за своих, пообтершись, немного и пообщавшись, ребята не воспылали к "негодяям" жаркими чувствами ненависти. Да, вымышленные враги казались чужими и вызывали агрессию только в отдалении, вблизи же, в познании представлялись, естественно, все теми же людьми, пусть, с незначительными отличиями. Так или иначе, парни утратили манящий накануне вражеский настрой.
- Что то, - первым, наигранно громко зевая, произнес худощавый, - лень такая, может, ну их на, пусть поживут еще?
- Да, да, - охотно согласился коренастый, - пусть. Лень сегодня "пи" их, чего-то. Давайте перенесем, а?
Парни глядели, во тьме, на Василиса, туда, где красный уголек, вспыхнувший желтым пламенем, чуть осветил лицо. Сигарета, несколько раз подряд, неспешно загоралась и гасла и черная тишина ожидания оглашалась лишь потрескиванием тлеющего табака и длительными выдохами.
- Нет! - наконец, властно произнес лидер, - Как это лень? Мы что же, отдохнуть туда ходили? Потусили, значит, с "пи" и довольны? А чего не сняли себе по "пи"? Нех съезжать, пришли "пи", значит, будем "пи"! А ну, "пи" за мной! Я покажу как надо!
Признаться, Василис, еще минуту назад, первым намеревался сделать аккуратное предложение, предполагающее тихий отход восвояси, но, будучи бесспорным лидером, услышав, вдруг, таковое, поступившее наперед воли его собственного, не имел морального права поддаться выскочкам подчинённых. И, подогреваемый ощущением собственного авторитета, минуту назад вялый и флегматичный, он растоптал окурок и решительно направился назад к выходу, туда, где слабым светом мерцала, из подвала, лампа. Приближаясь, он волнительно, с приходящим облегчением, с восходящим задором, со смелой бравадой и с окрыляющей злостью приметил, как над землею неспешно восходит голова, и за нею, поднимается вверх по ступеням и замирает в раздумье у края дороги силуэт плотного, широкого, но, одинокого туловища.
- Эй, слышь, ты, "пи"! - громко приветствовал Василис появившегося, прибавляя шаг и намереваясь, без лишних вопросов, возвысить свою отвагу и мощь в глазах товарищей, а за одно и просто развлечься, - Пойди ка сюда, на пару слов! - добавил чуть сбившимся от волнительного предвкушения голосом, сквозь рокот волн адреналина, ударивших в голову и накрывших не выдающийся разум; сквозь оглушительные пульсации в груди, в легендарной области пристанища добра: в районе сердца, барабанившего военный марш хищнического захватчика; превозмогая судороги, сводящие солнечное сплетение, где, по слухам, ютилась душа....
И набавил шагу, готовясь броситься в короткую погоню, благодаря годам более или менее методичных тренировок, неизменно ведущую к смачным яростным избиениям потерявшего цвет, померкшего в наплыве эмоций, наскоро сбитого с ног, доселе преследуемого тела.
***
Она спешила в клуб целенаправленно, гонимая бурей эмоций к маячащей пред глазами цели: напиться, как говорится, вдрызг. День сегодняшний, явно не удался. Страсти, мешаясь с отчаянием. Да что там день - не удалась, пожалуй, жизнь.... Да, они расстались. Она рассталась, сегодня, с любимым, с горячо любимым человеком. Судьба катились в тартарары. Усевшись за баром, она заказала бутылку и, неспешно, но, методично, не закусывая, принялась за нее.
- Ты, ты то должен понять меня, - спустя некоторое время изливала Она чуткому, чувственному, чуть женственному мужчине - бармену, - мы же с тобой одной крови, пойми.... Она сказала мне, мол, поигрались и хватит! Поигрались, понимаешь, поигрались.... - собеседник согласно кивал головой, - Мол, пора взрослеть, замуж выходить, дети там и все дела.... Понимаешь, нет?
- Ага, - незамедлительно следовал ответ.
- И знаешь, признаюсь тебе, как на духу: она, она ведь не первая, кто это мне говорит!
Бармен вздохнул сочувствуя, подлил в стакан. Она выпила и потянулась к нему, с желанием обняв, разрыдаться и, казалось, он готов был разрыдаться, обнявшись, в ответ, но, в следующий момент обернулся на окрик и, моментально сменив печаль на приветственную улыбку, засеменил к очередному клиенту, выражая готовность, смеясь, выслушать радостную его историю.
- Тьфу ты! - проследив, в ожидании очереди, за утраченным собеседником, пронесшимся несколько раз мимо, сплюнула на пол, - Проститутка! - и, недослушанная, отвергнутая отвернувшись, задумчиво уставилась в пол.
Итак, то была не первая женщина, своевременно прервавшая их, несколько не типичный, априори, бесплодный союз, избравшая более продуктивный путь, ведущий к замужеству - в первозданном смысле этого слова, к материнству и, тем самым разбившая сердце.
- Но, им всем проще, - думала, она, потупив взор, - они могут в жизни быть переменчивыми, увлечься случайным порывом то или сезонным штормом, раздувшим упругие их шелковистые паруса. Смогут они, во время отбросить прочь отжившее, потрепанное ветрами тряпье, дабы плыть, ведомые течением природы, в правильном направлении.... Мир заставлял их взрослеть, обретать семью, остепениться и прекратить, на век, с далекими однополыми ребяческими шутками....
Заставлял, кого угодно, но, только не ее. Все та же природа, в престранных своих комбинациях, когда-то, мерцающей огнями жаркой ночкой, азартно тасуя гены, чуть посмеялась над ней. Так вышло, что она, появилась на свет мужчиной. Мужчиной, коварно заключенным в женское тело, явилась на свет таковой - не дать не взять со всеми, вытекающими последствиями. С детства грубая, коренастая, покоряла она мир мужественной, чуть раскачивающейся походкой, грубой, неистовой силой, одетая в юбку тянулась к суровым мужицким забавам.... Взрослея, принужденно, тяготея принятым нормам, старалась поближе сдружиться с парнями, а повзрослев, все чаще с дамами и, наконец, познав себя - исключительно с последними, проявляя уже на редкость мужественную позицию на жизнь....
И вот, очередная любовь, бросала ее, ради мужчины, ради очередного презренного, подлого, гадкого, грубого и эгоистичного мужчины.... Этот безумный мир явно отдавал несправедливостью.... Вопиющей несправедливостью....
Она, выйдя из задумчивого оцепенения, вдруг соскочила со стула и направилась к выходу, цепляя по пути людей, стулья, столы. Кто-то кричал ей вслед возмущенно, но она, не уделяла окрикам внимания. Лишь покидая зал, на выходе, провожаемая заинтересованными и недовольными взглядами, уперлась в колонну, вставшую у нее на пути. Она подняла глаза на гигантского соперника и, чуть отступив, нанесла ему "в торс" сокрушительный удар ногой. Противник устоял, лишь с потолка посыпались куски штукатурки - разряд мастера спорта и призовые места не даются даром. Она улыбнулась, похлопала "по плечу" достойного оппонента и покинула прокуренный, звенящий музыкой и голосами бар.
На улице сверкала звёздами ночь, в тишине, умиротворяющие светила луна и она, в задумчивости, застыла на обочине, соображая, куда бы податься, когда услышала из мрака дерзкий мужской, задиристый, призывающий к защите вопль.
- Что что!? -подалась на агрессивный выкрик из темноты, - Это вы мне? - уже уверенным голосом произнесла, различая во тьме спешащие на встречу три серых силуэта и с готовностью ринулась в бой.
Василис, летящий во весь опор во главе, притормозил, сбавил шаг, засеменил и, наконец, остановился на месте в некоторой задумчивости. Злость и азарт, секунду назад еще, бушующие в груди, вдруг исчезли без следа, оставив после себя лишь трусоватую гладь недоумения. Мало того, при наблюдении стремительно приближающегося объекта в душе, вдруг, шевельнулось и заерзало нетерпеливо желание отступить или даже бежать, но, усилием воли он остался на месте.
- Эээ, я думал... - успел, не уверено, произнести он, прежде чем удар ногой в пах свалил с ног.
Василис, прибывая в сознании, сложился в позу эмбриона и будто уснул.
- Я Вас попрошу... - вскрикнул, возмущенно, долговязый, будучи следующим в очереди "бить", но, так вышло теперь, "быть битым" и отступил назад, но, получив удар ногой в лицо, занял, не в отдалении, положение товарища.
- Ха-ха! - она залилось диким, странным, до ужаса звонким, мальчишеским хохотом, - Вот сейчас я вам яйца откручу! Всем, всем, всем по очереди! Ха-ха-ха! Эх, как же давно ждала я этого момента!!!
В несколько странных звуках смеха, тогда еще колеблющегося коренастого, всецело охватила идея, точнее желание - дикая первобытная страсть: " Бежать. Бежать, сломя голову прочь, не оглядываясь...."
"Или упасть рядом с товарищами и притвориться мертвым?" - мелькнула вторая, резкая словно молния, мысль. На раздумье времени не оставалось и он, не теряя не секунды более, повиновался первой, более захватывающей идее. Александра, помедлив пару секунд, словно не желая оставлять без присмотра трофейные тела поверженных врагов, все же бросилась в погоню. Преследование продолжалось пару кварталов, в протяженности которых, юркая, легкая жертва оторвалась от более громоздкого и плотного своего преследователя. Уйдя от погони, парень, забился, предпочитая быть легко оцарапанным, в зарослях кустарника, ограждавших живым забором сквер и там, в безопасности, жадно глотая воздух, отдышался, переждал какое-то время, после выбрался и опасливо, поминутно прислушиваясь и оглядываясь, сделав крюк, возвратился на место схватки. Поле битвы, к тому часу, уже пустовало, не оставив ни малейших признаков минувшей развязки. Коренастый заметил, укрывшись во мраке, за углом, как из подвала поднялись, придерживая друг друга, голося, их недавние соседи по столу в баре. Они, ненадолго, раздумье, задержались у входа и двинулись в путь, минуя укромный уголок, где присел, скрываясь в тени тайный свидетель.
- Ээхх, Максим, Максим, - нараспев, громко тянул узнаваемый даже в ночи, лисий воротник, - Ээхх, какой же хороший ты человек, Максим, хороший мужчина! И что ж мы раньше то с тобой не встретились, а?
Максим Максимович бурчал в ответ нечто невнятное.
- Ха-ха-ха, - смеялся воротник звонко, уже из-за угла, удаляясь прочь. Коренастый еще раз огляделся, почесал затылок и отправился в противоположную, от, затерявшейся в ночи, пары, сторону, на ходу слагая легенду о том, как он храбро, рискуя собственной шкурой, уводил агрессора от поверженных, беспомощных и бездыханных тел товарищей.
***
Странная парочка, не без труда, покачиваясь и цепляясь за перила, поднялась вверх по лестнице, переместившись из подземной глубины подвала на уровень повседневной общественной городской улочки. Максим Максимович настороженно огляделся. Поздняя ночь убаюкала его опаски: тишь, полумрак, вокруг ни души. Леонид был пьян, он громко смеялся, пытался что-то напевать, раскачивался из стороны в сторону, вваливаясь, то, в объятия Максима Максимовича, то выпадая прочь, то, вдруг, подгибал колени, падал, вешался на шею и, повиснув, старался заглянуть в глаза. На рябом и морщинистом, выточенном годами и опытом лице псевдо кавалера проявлялась серая тень румянца, впрочем, слишком призрачная для того, чтоб, даже в дневном свете, выявить наплывающие эмоции. Он скромно покашливал, приговаривая что-то вроде: "Соберитесь же, Леня, осталось совсем немного, всего каких-то пара кварталов пути".
К позднему тому ночному часу, свежий ветерок прогнал сгустившийся, накануне, туман и, в прорехи, промеж серебристых от света облаков, озаряя путь и будто чуть ухмыляясь, подглядывала луна. Парочка двигалась ей на встречу, узкой, тоннелем, между нависшими, с двух сторон темными силуэтами зданий, уходящей вдаль улицей. Максим Максимович, признаться, чувствовал себя крайне неловко. Его новоявленный друг, казалось ему, хитрил со степенью опьянения, тем самым, прибывая всецело, во власти господина и нес бессвязную чушь. Смущенный Максим Максимович, в свою очередь, изображая высокую мораль и безмерную заботу, аккуратно обнимал перебравшего за талию и отвечал, как ни в чем не бывало, на бессвязные речевые выпады, как-то излишне замысловато. Так, образом, они добрели до заветной многоэтажки, и тут степенного кавалера окончательно сковала робость.
- Зайдешь? - вновь повиснув на шее и заглянув, снизу вверх, в глаза благородному покровителю, спросил Леонид, - На чай...
- Кхе-кхе, - смущенно закашлялся Максим Максимович, отводя лицо и отстраняясь назад, - кхе, я б с удовольствием, но, понимаешь, это самое, работа, нужно выспаться, кхе-кхе, в общем, извини, не сегодня...
- Ну, как скажете. - протянул Леонид, сентиментально переходя на Вы, подтянулся на шее кавалера, принял устойчивое положение, и лица их сблизились.
- Кхе-кхе-кхе. - вновь закашлялся Максим Максимович, отворачиваясь и прикрывая рот рукой.
- Ну что ж, тогда пока. Я позвоню, завтра?
- Да, звони. Буду ждать! - поспешил согласиться Максим Максимович, позабыв оставить свой номер.
Леонид оттолкнулся с силой, рискнув завалиться на спину, но, конечно, устоял, развернулся на месте и, оглянувшись на последок, исчез в подъезде, оставив Максима Максимовича, стоять, посреди улицы, недвижимым одиноким колоссом, посеребренным светом луны. Прошло несколько минут, возможно, в определенном стечении обстоятельств, способных обернуться вечностью и вот, его фигура, наконец, выйдя из оцепенения, покачнулась, наметила направление, слегка накренилась , и тронулась в путь...
Ночь, полумрак, полнолунье, вокруг ни души... Недавний отважный кавалер охваченный смутным страхом, странным беспокойством набавил шаг. Нет, не банальная опаска пред вполне вероятной встречей с задиристым, полуночным и полупьяным, коварным или просто маниакальным телом, скорее предчувствие чего-то необъяснимого и не материального, неосязаемого и даже мистического щекотало бывалые нервы. Старый служака хмыкнул, усмехаясь собственным чувствам, собрав волю, замедлил шаг и загнусавил, стараясь забыться, под нос, первую, пришедшую на ум мелодию, но страх не отступал, мало того, появилось явственное ощущение словно кто-то, или даже что-то пристально глядит вслед. Максим Максимович остановился и опасливо осмотрелся по сторонам. Сонные дома с черными окнами не подавали признаков жизни. Темные проулки, запертые двери - нигде, ни одной живой души вокруг - только большая, круглая луна зависла, будто совсем рядом, выглядывая из-за домов. Он поежился, прищурился, пригрозил ей пальцем, снова хмыкнул, развернулся, сделал несколько шагов, но быстрым, молниеносным движением обернулся вновь, смело взглянув ей в "лицо" и застав, на долю секунды, не успевший смениться стандартным нейтрально бессмысленным выражением укоризненный, с малой ухмылкой взор.
- Что? - сорвалось с губ его, - Что? - повторил он уверенно и громко, - Что?! - наконец заорал на всю улицу, - Что такое?!?!
Где-то бухнуло что-то в ответ, посыпалось звоном разбитого стекла на асфальт, залаяла, вдруг, собака, в одном из окон зажегся свет. Максим Максимович развернулся и зашагал прочь. Он думал. Мысли, запертыми птицами, шумно бились в его голове, сталкиваясь между собой. В это сложно поверить, но, взрослая, степенная, сформировавшаяся и закрепившаяся сухой непробиваемой коркой личность, внутри, несомненно, нежная, словно безе, сладкая и чувственная, в ту, наверняка, сказочную ночь, плавилась в волшебном свете луны и, о чудо, без врачебного вмешательства, пыталась принять себя такой, какой она, возможно, была на самом деле.
Максиму Максимовичу, вдруг, явственно вспомнилось далекая и потемневшая, словно старая фотокарточка и уже не совсем реальная, чуть, урывками, оборванными кадрами из некогда цельной хроники, мерцающая в бездне давних воспоминаний, другая жизнь в малом городе, где отец проходил службу; детство, мелькнувшее в теплых краях, в мягком климате, на побережье лазурного моря; вспомнился родительский дом, школа. Вспомнил он, вдруг, юного друга и ребяческие игры; вспомнил и странную страсть, воспылавшую, вдруг, к "боевому товарищу" в незатейливом ходе вымышленной войны - чувство, которому суждено было, не раскрывшись, увянуть: мимолетный интерес, обличенный, вдруг, и взятый под опеку заботливым и строгим родителем и высохший, сморщившись, черным бутоном, среди изумрудной зелени далекого знойного лета.
Отец - случайный свидетель стихийного действа, юношеского порыва, явившегося, вдруг, в очередной ребяческой схватке, среди заблаговременно не скошенных, в человеческий рост, зарослей лебеды, раскинувшей по двору войско бурых стволов с зелеными торсами. В тот ясный июльский полдень, когда воздух был, как никогда, прозрачен и чист, он, оторвавшись от ремонта кровли, с высоты птичьего полета, хладно, зорким кречетом, наблюдал за буйством молодости, а позже, спустившись на землю, в воспитательных целях провел неторопливую нравственную беседу, вгоняя в краску беспечного шалуна и, дабы впредь, вдруг, не проглядеть важные моменты развития заплутавшего отпрыска, постарался уделять ему как можно больше внимания. Вполне возможно, то были напрасные иль даже вредные старания, бездарно направленные супротив невинного детского чувства, проявившего себя, наивного товарищества, или, скорее, вполне вероятной развязки эмоций взрослеющих экспериментаторов. Чувств, возможно своевременно, неотвратимо угасших бы, совместно с удовлетворенным интересом и, нашедших в будущем, для себя другую, вполне стандартную прерогативу. Но, силой прерванное, пусть, мимолетное, влечение, словно беззаботное, ослепительное детство, застыло навсегда яркими, чарующими красками; неким, покинутым раем, потерянным навек и, в невозможности возврата манящим, сожаленным и, несомненно, одним из лучших воспоминаний.
Итак, степенно закрепив в подсознания юнца, некоторый сумбур и сомнения, отец со всей, доступной ему серьезностью, принялся за воспитание будущего своего рода, всячески прививая в сердце наследника быт настоящих мужчин, и даже, умудрялся, время от времени, вводить в курс дела собственной, профессиональной деятельности, полагаясь на то, что суровая рутина тюремного смотрителя пойдет лишь впрок формирующейся личности. Возможно, именно в тех угрюмых познаниях, беспечно проявившие себя, вероятно, невинные юношеские шалости Максима, в ужасе забились в самые укромные уголки души. Вероятно, он слишком рано осознал суть построения, хитростями физических сношений, иерархических тонкостей сообществ высших приматов, извращенных сугубо человеческой изощренной жестокостью, в среде, где слабость и нежность подвержены непременному унижению и насилию.
С детством было покончено и Максим, по окончании школы, поступил в Высшее Училище. Там, естественно, царила должная дисциплина, достойная серьезных людей, будущих мужчин, преодолевших умственный рубеж юношеских наскоков, имитаций спаривания, возни с сексуальным уклоном, демонстраций половых органов и вероятностных взаимных мастурбаций; не говоря уже о сексуальном насилии, как и о добровольных актах однополой любви. В Высшем Училище все было строго и правильно: по уставу - как и полагалось в Высших Заведениях для взрослеющих мужчин: преимущественно моральные, в достойных рамках приличия, издевательства над слабохарактерными личностями, принуждения сугубо бытовых и финансовых свойств, пусть и с угрозами физической расправы; всего лишь короткие драки, в выяснениях недопонятых иерархических позиций. В общем, это было взрослое, окультуренное, сугубо мужское Человеческое, с большой буквы этого слова, сообщество, целенаправленно лепящее из податливого материала юности настоящих мужчин; практически исключающее условия для расцвета и процветания, как изощренных общественных уродств, так и зачатков интимного, индивидуального или даже прекрасного.
Именно там, именно вопреки, взрослеющий, цветущий, переполненный силами Максим, вдруг, впервые, по-настоящему, страстно, до безумия влюбился. Ну что же, любовь, довольно странное, загадочное, доселе мало изведанное чувство, приходящее вдруг, нескромно и бестактно и, покоряющее нас, как утверждают романтики, вопреки логике и личным желаниям. В сумбурных ее правилах влюблять нас вовсе не в тех, кого желают для нас близкие, законы, холодные расчеты да уж, конечно, и мы сами. Она бывает зла и коварна, но человечество жалует ее и обожает, порой, больше жизни, несмотря ни на взбалмошность, ни на дурной характер ее и тон. И вот, вопреки системе, возлюбленным Максима, что вполне вероятно, в подобной ситуации, оказался молодой человек, естественно, чрезвычайно притягательной внешности - сокурсник, зажёгший, вдруг, будто бы с первого взгляда, искрой, пламя в его душе. То было наивное чувство, что рождается, как правило, в неокрепшей юношеской груди, к прелестному созданию противоположного пола, но, в силу то, некого запоздания, или интересного поворота судьбы, оно нахлынуло в суровые времена, когда, в поле его возможного действа не оказалось ни одного, хоть мало-мальски подходящего гетеро сексуального объекта. Страсть юная, не навязчивая и прекрасная, скромно томящаяся в груди, совсем не походящая на взрослую, окрепшую грубую тягу самца - кипучую, склонную к насилию, порою грубую, преследующую и принуждающую и, отпускающую лишь в удовлетворении иль в лютой ненависти. Она всего лишь маялась тихо в груди, словно боясь, что чужие сообществу, презренные чувства ее, однажды, вдруг, в полутемном уголке казарм, вырвавшись наружу, непременно, будут отвергнуты и подняты на посмешище, далеким, от понимания сокурсникам. Трусливая, не решительная и одинокая, она опасалась непринятия, усмешек, издевательств, ударов кулаков и жестких армейских ботинок, боялась рискнуть, обидой и стыдом или негодованием справедливости заставить принять себя, либо, окончательно быть отвергнутой. Упустим драматические чаяния и страдания одинокого, безответного, мало того, юродивого чувства - все это было описано несчетное количество раз, в историях человечества, где, не проявившаяся, не раскрывшаяся не получившая должного удовлетворения, необходимого выплеска, первая любовь, навеки застыла идеальным образом в сердцах героев.
По окончании обучения, по получению необходимого образования, должной путевки, жизнь стремительно завертелась в выверенных механизмах службы. Мелькнула женщина - как требовала того аппаратная система и шумно пронеслась пышная свадьба - как пожелал институт семьи, родители и, конечно, она. Но, разве, обдуманный и хладный расчетливый брак мог породить ячейку счастья, когда тело жаждало вечной любви и страсти, пока в тайных уголках сознания хранился, пусть не реальный, большей частью вымышленный образ идеального существа, второй половины, созданной вселенной для того чтоб вечно быть рядом, образ, никак не соответствующий действительности?
Максим, стараясь оставаться мужчиной, не отдавал, даже и думать не желал отдать отчет своим внутренним чаяниям, и брак протекал, пусть, и уныло, прискорбно, в вечно недовольных ворчаниях и взаимных упреках, без любви и без ее плодов. На семейном ложе царила все та же сухость и беспристрастность и нежелание исполнять супружеский долг, приходящее, к нормальным парам, как мудрость и опыт, с годами, настигло Максима в первые дни воссоединения, серьезно проявив себя уже в скисший период медового месяца...
Что оставалось, в подобной ситуации, молодой и страстной женщине, томящейся с далеких времен половой зрелости в ожидании супруга, с которым можно, на законных основаниях, предаться тому волнующему, жаркому таинству, что есть табу для не женатой приличной девушки? Что оставалось Максиму в подобной ситуации? Развод был как никогда скор, бескомпромиссен, обоюдовыгоден, справедлив, хладен и хмур, каким совсем еще недавно прибывал эгоистичный Максим в период венчания и брака. И побежали, вновь, друг за дружкой, стремительно, бесконечной чередой, однотипные, одинокие рутинные будни, в которых неудовлетворенная деятельная стервозность молодого сотрудника помогали круто взбираться по служебной лестнице, легко получать чины, звания, привилегии и массу возможностей...
Так, Максим Максимович, блуждая проулками воспоминаний, незаметно для себя самого, очутился перед родным общежитием, поднялся, не спеша, на этаж, пошарил в кармане, достал одинокий ключ, с шерстяной тесемочкой, для удобства продетой в ушко, открыл дверь, щелкнул выключатель и желтый свет, полившись из убогой лампочки, висящей, на потемневшем от времени электрическом проводе, осветил жалкий быт одинокого и, наверное, несчастного человека.
Максим Максимович прошел, не разуваясь, в единственную свою комнату и уселся на кровать, радостно приветствующую до боли знакомым, родственным скрипом, словно обвенчанную с нею навек, вечно верную ей, массу...
Кривая истина, забитая судьбой и системой, годами скрываемая от самого себя явственно вставала перед глазами.
- Зачем? И что дальше?
Новоявленная перспектива пугала и настораживала. Эта жалкая, убогая обстановка, эти стены, обклеенные старыми газетами, пожелтевший потолок, ветхая покосившаяся мебель; серая одинокая жизнь, ночные прогулки и цветные однообразные сны - все привычно, закономерно и обоснованно. Зачем теперь что-либо менять? Поздно, поздно, да и, пожалуй, все еще дико... Максим Максимович поднялся с кровати, разделся, оставшись в трусах и майке, аккуратно сложил белье на стул. Прошелся, взад вперед, по комнате, щелкнул выключателем, погрузив свой маленький мир во мрак. Скрип кровати обозначил во тьме, что она приняла его пожилое тело. Мерно тикали часы в ночной тишине. Максим Максимович несколько раз тяжело вздохнул, повернулся, поскрипывая, с боку на бок и забылся здоровым утренним сном.
***
Максим расположившись на холме оглядывал, с доминантной позиции, дымящийся кострами, презренный лагерь противника. Приближалась ночь, и багряное солнце медленно закатывалось за горизонт, унося с собой дневное пекло и даруя возможность ночного отдыха уставшим воинам; кратковременного упокоения жаркой мирской суете, неотложным делам, неизменной вражде, терзающим изнутри бренное тело низким стремлениям и возвышенным амбициям. Ночь сулила людям простую, взаимную любовь, ласку для многих, нежность, вероятно, последнюю в кровавой неотвратимости яростного и беспощадного сражения.
Ветерок, нежной прохладой гладил полуобнаженное мускулистое, бронзовое тело воина. Впереди, в отдалении, медленно погружался во тьму лагерь врага, за спиной Максима располагался на ночлег легион соратников. Там, братья по оружию радовались и пили вино, словно не ведая о грядущей битве, в которой немногим удастся остаться в живых. Беззаботно расположившись у костров, завтрашние мертвецы шумно беседовали, шутили, смеялись, словно каждого из них, впереди, непременно ждала вечная счастливая жизнь. Максим был, как всегда, спокоен, уверен в войске, в каждом, словно в самом себе. Не даром ведь шла по миру молва: "Нет крепче фаланги той, в которой бытует любовь". Он твердо знал, что каждый из воинов легко и бездумно, отдаст жизнь за соратника, знал, что не один не отступит, не сбежит с поля боя, и каждый будет стоять за товарища и до последней капли крови.
- Великое счастье, - думал Максим в преддверии битвы и глаза его переполнялись слезами, - жить, любить и быть любимым людьми понимающими, одержимыми, как один, общей идеей, общей жизненной целью и общими интересами! Жить в великолепном союзе, о котором, жалкие миряне, укрывшись городишках, ищущие счастья в быте, в семейном унынии, в мелкой грызне и в склоках не могут и помышлять!
За спиной Максима стояла своя великая, сплоченная стая, выходящая победителем почти из любого сражения, покоряющая мир, и на своем пути, в случайных связях, оставляющая потомство возможных подражателей... Максим грозно глядел на вражеский лагерь, по численности в разы превосходящий его легион и ни капля страха, ни тень сомнения не колебала его мужественной решимости. На плечо легла надежная и верная рука. Он обернулся, улыбнулся нежной, изливающей любовь, улыбкой.... Влюбленных ждал ужин, разговор, наполненный, словно терпким вином, красноречием, насыщенный взаимным уважением, пониманием и похвалами. Их ждали, ласковые, взаимные взгляды и, после ужина и возлияний, заботливо приподнятые слугами, полы шатра...
Что было дальше, Максим Максимович не мог узнать за всю свою довольно продолжительную жизнь, как не старался, просыпаясь, раз за разом, на этом волнующем моменте и бесполезно стараясь уснуть. Но сегодня, великий Морфий словно сжалился, сон не оборвался и пара, под бешеный стук уже пожилого, слабого сердца трепетного соучастника и созерцателя, придерживая друг друга под руки, наконец, погрузилась в пьянящий полумрак.